Другая ветвь

На душе у военного министра было пусто.

Лихорадочная деятельность, переговоры с Урваши, бледная физиономия Бергенгрюна на экране идет полосами, — связь барахлит, — но слышно, что голос осип, и видно, как дрожат руки... у Миттельмайера не дрожали ни руки, ни голос, и голова соображала четко и ясно — потому что ту навязчивую мысль, которая ввинтилась в мозг после доклада Фернера, можно было изгнать единственным способом. Все время думать о другом. О деле.

Почему случилось то, что случилось. Почему никто не предвидел подобной возможности. Насколько глубоко мерзавцы пустили корни в гарнизоне на Урваши. Что показывают медицинские тесты. Подняты ли архивы последней диспансеризации и что отмечено там. Всему гарнизону отдан приказ не покидать казармы? это хорошо, это правильно... значит, сейчас на планете распоряжается флот... не называть имени друга, иначе та самая мысль вылезет снова, а ей не время. Он ни за что не даст ей воли, пока... Просто — его превосходительство, флот-адмирал.

Что Бергенгрюн выяснил на данный момент, что предпринял и что намерен предпринять дальше. Согласовать действия. Обещать экспертов и полицейских. Да, и с господином Кесслером я переговорю — немедленно. Звонок Кесслеру. Тот уже вернулся после торжеств домой. Услышал новости, лицо вытянулось. Да, сударь, подниму на ноги. Да, сударь, вышлем специалистов — завтра же. Да, сударь... и расследование здесь — тоже... и всемерная поддержка проекта, который готовил флот-адмирал Ро... его превосходительство губернатор. Обязательно.

Его превосходительство губернатор называл имя молодого человека, который разбирается в проблеме. Привлечь его к работе. Не на Урваши, тут мы и сами. Но на окраинах Новых земель — непременно. Флот Баалатской автономии? значит, будем сотрудничать с флотом Баалатской автономии.

Сто дел сразу, и стараться не упустить ничего.

Кстати, как там со старыми врагами, которые могут быть причастны или хотя бы знать что-то... поднять их дела. Не сию секунду, но и не тянуть.

Голова кругом.

Зато теперь в ней пусто. Благословенная пустота, когда все, что можно было сделать немедля, сделано, а все, что еще не сделано, все равно должно ждать результатов сделанного.

Как только подумал об этом — мысль, которую весь день и весь вечер успешно гнал, вернулась и заполнила собой все.

Флот-адмирал Миттельмайер остановился посреди темного пустого бульвара, под рыжим мерцающим фонарем, и зажмурился. В ушах стучало.

Оскар. Оскар фон Ройенталь.

Боль поднялась изнутри, стиснула сердце и легкие, мешая вздохнуть. Сейчас... сейчас пройдет, и... Не проходило.

Постоял немного. Притерпелся.

Пошел дальше, не видя ни ночных огней, ни луж, ни снега, не чувствуя ничего, кроме боли. Потом мелькнуло — Эва. Собраться, прежде чем войду в дом. Еще два квартала на то, чтобы собраться...

У ограды коттеджа — человек. Фигуры не видно, закутана в плащ, видимо, мерзнет. Почему мерзнет, в мире нет холода, как и фонарей, и снега, только выматывающая боль внутри...

Фигура качнулась навстречу, плащ распахнулся.

Среагировал быстрее, чем осознал — перехватил поднятую руку, захват, и уже держа крепко, так что не рыпнется — понял, что рука пуста. И узнал теперь. Явилась... лучше бы пришла с ножом, как тогда к Ройенталю. Можно было бы ее убить... Отпустил.

Бросил:

— Что вы здесь делаете? убирайтесь.

Тихий женский голос:

— Мне нужно с вами поговорить.

— Я не желаю с вами разговаривать.

— Вы не знаете, о чем. Мне нужно... и вам нужно.

— Мне — не нужно.

— Клянусь вам, Серый волк, вам это очень нужно.

Дурацкое выдуманное ею прозвище не прозвучало издевательски, просто — как обращение. Почти вежливое.

Посмотрел на нее. Под темным плащом — не разберешь в этом освещении... темно-синий, темно-зеленый, черный... — платье. То самое, что он видел на ней осенью, в приюте. Ну или такое же. Капюшон упал с головы. Светлые волосы заплетены в косу, как тогда. Выражение лица...

Наверное, именно выражение ее лица заставило его передумать.

— Идемте, — сказал он. — Поговорим в доме. Только без глупостей, ясно?

Кивнула:

— Ясно.

Молча прошли по дорожке.

Сбросил в прихожей плащ, знаком предложив ей сделать то же самое. Мотнул головой в сторону кухни. Эва, наверное, уже легла, незачем ей... Включил чайник, кивнул непрошенной гостье на стул. Она села, сложила перед собой руки.

— Ну? — неприветливо спросил флот-адмирал.

— Сегодня ко мне зашла сестра Октавия, — сказала она. — Веселая.

Миттельмайер посмотрел на нее.

— Да, — сказала Эльфрида фон Кольрауш. — Веселая. И меня поздравила. Радуйтесь, сестра Элинор, вы отомщены.

Вольфганг вздрогнул.

Лицо женщины скривилось, и она некрасиво шмыгнула носом.

— Как они смели, — сказала она. — Как они... я на нее накричала.

Чайник зашумел, забулькал, щелкнул и выключился. Миттельмайер поставил на стол кружки, налил заварку, долил кипятком. Сел к столу напротив этой.

— Я хотела убить его сама, а им кто право давал... — и стиснула пальцы.

После паузы:

— Я не хотела, чтобы он умер.

Вскинула взгляд на хозяина дома, в голосе злость:

— Я думала, что хотела этого. Я думала — они посягнули на мое право. Я думала... — и растерянно: — А оказывается, я не хотела, чтобы он умер.

Помолчала и добавила:

— Помогите мне уйти от них.

Вольфганг смотрел и не знал, что ей ответить. Что-то было неправильно... а, вот же:

— Когда это было, фройляйн?

В глазах недоумение:

— Утром сегодня... зачем вам?

— Затем... — внезапно понял, что закоченели пальцы, обхватил руками кружку. — Военное министерство получило рапорт только в середине дня. А ваша сестра Как-ее-там знала с самого утра — или, может быть, заранее?

— Может быть, — сказала Эльфрида. — Я не знаю. Она пришла около девяти. Она думала, я буду рада.

Сидели, забыв о чашках, чай дымился, медленно остывая.

— Хорошо, — сказал наконец адмирал. — Я помогу вам от них уйти. А вы расскажете все, что знаете и даже то, чего не знаете.

Она кивнула.

— Да. Я согласна.

— Можете переночевать здесь, и с самого утра — к следователю. Я спрошу Кесслера, к кому.

Кивнула снова.

Шаги по коридору, дверь скрипнула, открываясь. Эва, в халатике и мохнатых тапках, глаза сонные.

— Вольф, что так поздно... — увидела, остановилась, глаза распахнулись. — Это кто?

— Это Элинор Ренн, — сказал Вольфганг. — Я потом объясню.

Эльфрида встала, стул скрипнул по плиткам пола.

— Лучше я уйду...

— Сядьте, — бросил адмирал. — Вы под арестом.

И она села.

Эва стояла, переводила взгляд с одного на другого. Потом произнесла:

— Вольф?

Вольфганг стиснул кулаки.

— Вольф, что...

— Вчера вечером, на Урваши. Я... Я потом тебе... это насчет Ройенталя.

Голос сорвался.

Беззвучно ахнула, осознавая. Подошла, положила руку на плечо:

— Он?.. Вольф, он... — мотнула головой. — Не надо, не объясняй ничего сейчас. — Повернулась к гостье, разглядывала с минуту. — Так вы, наверное...

— Да, — сказал Вольф.

Прерывисто вздохнула, провела рукой по волосам. Закусила губу. Обдумывала что-то.

— Фройляйн.

Эльфрида подняла голову.

— Хотите... хотите посмотреть на него, пока он спит?

Мгновенная пауза, потом — кивок:

— Хочу.

— Только не разбудите, — сказала Эва. — Поймите меня правильно. Я не желаю, чтобы он вас видел.

— Обещаю, — сказала Эльфрида.

Адмирал закрыл глаза. Сейчас они уйдут... и он наконец напьется.

Утром из ведомства Кесслера прислали машину. Зашли двое нижних чинов, козырнули хозяину, скомандовали: "Идемте, фройляйн". Эльфрида кивнула, обернулась к Миттельмайерам:

— Прощайте.

— Прощайте, — сказал Вольфганг.

Эва проводила ее взглядом и поспешила в детскую.

-04-

Январь

Она сидит у камина в свом нынешнем доме, который сняла для нее невестка. В руках игла, и тянется цветная нить — она вновь взялась за вышивку. На белом полотне расцветают полевые цветы, растрепанный букет, прекрасный своей асимметричностью. Занятие, способное заполнить вечность... но сейчас не о вечности речь, только о вечере. На душе смутно, привычная работа, может быть, привнесет хоть какой-то порядок в мысли и чувства. Что-то сдвинулось с места, а что... она не понимает себя и боится понять.

В кои-то веки — не о прошлом. О нынешнем. И в кои-то веки дело не в брате, хотя о нем она не перестает думать никогда.

Этот человек. Она его толком и не увидела — так, бросила беглый взгляд, мельком, когда он уже усадил ее в машину, дверца захлопнулась, и он отвернулся, глядя куда-то в сторону и уже размышляя о своем. Наверное, о работе, которая никогда не кончается — так он сказал. И все! почему же этот мгновенный кадр отпечатался за веками, и стоит закрыть глаза... Что в нем было такого, чтобы запомниться? ничего же особенного, он ей даже не нравится, этот мужчина, которого она видела второй раз в жизни! так и стоит перед глазами. И в ушах до сих пор звучит: "ведь вам вовсе не весело".

Конечно, ей вовсе не было весело, но кто его просил это замечать!

Игла глубоко впивается в ладонь, капля крови срывается и падает... лиловый цветок, колючий шарик и пышный султан тонких лепестков, и теперь вот — бурые крапинки по лиловому и зеленому, вышивка загублена...

Чертополох.

-44-

На Хайнессен вернулись 10 февраля, в благодушном настроении. А чего бы ему и не быть благодушным, когда уходили на вероятную войну, да еще грязную и совершенно никак не вдохновляющую, а возвращались — с разумных маневров? Господа командиры гоняли в хвост и в гриву, но стрелять пришлось только холостыми, и никто не погиб. Сколько ушло в конце ноября из столицы автономии, столько и пришло... ни убитых, ни раненых, если не считать одного перелома пальцев и какого-то количества более легких травм. Ну все же учения — не курорт, это все понимают, это работа, по большей части — напряженная и выматывающая, но это самая мирная работа, какая только возможна в военном флоте на позициях, в двух шагах от потенциального противника. Почти — самая мирная. Потому что еще бывает ремонт и профилактика, тоже дело хорошее... несмертельное.

На обратном пути расслабились, предвкушая увольнительные. Гадали — будет ли правительство снова укладывать флот в спячку, не предстоят ли сокращения штатов, и наверное, надо будет задуматься, что делать на гражданке — но не сейчас. Еще немного времени есть. Сокрушались, что пропустили новогодние праздники, — так, выпили между собой, а все ж вдали от дома это не то. Уже который новый год — в обстановке, приближенной к боевой. Хорошо бы, следующий прошел иначе, уж хотя бы — на поверхности, а еще лучше с родней, которую не видали два месяца с гаком. Некоторые — в основном женщины — сожалели об императорской свадьбе, ее пришлось смотреть из кают-компании и только тем, кто не был в тот момент на вахте. Но в целом — хорошо было возвращаться. Всегда бы так.

Приземлились, откозыряли начальству и друг другу, разошлись кто куда. Адмиралу еще придется докладывать о ходе операции и о ее итогах, а все прочие — совершенно свободны, ближайшую неделю — так точно.

Командующий Силами самообороны вернулся из Дома правительства в глубокой задумчивости. Рассеянно поздоровался с женой, прошел в гостиную, стаскивая на ходу китель, и берет небрежно пристроил на тумбочку в прихожей, так что он немедленно спланировал на пол, Фредерике пришлось нагибаться и поднимать, а адмирал даже и не заметил. Распутал галстук, повесил на спинку кресла, и тут же в это же самое кресло и сел, и ноги на журнальный столик, и руки за голову, и глаза закрыл.

Фредерика посмотрела на него — и заторопилась с обедом. Только вернулись, в холодильнике шаром покати, и готовить особо некогда, так... полуфабрикаты, на скорую руку. Поставить перед ним тарелку, чтобы отвлекся от своих бесконечных мыслей. И чаю потом. И, похоже, придется согласиться на бренди. Пока неясно, на "немножко" или на "побольше", что-то он уж очень задумчив. Как бы не "побольше, и можно без чая".

Вот так же он часами сидел тогда на мостике "Леды", перебирая варианты, рассматривая и отбрасывая версии, не открывая глаз, и только чай способен был на минуту прервать этот бесконечный невидимый процесс. Тогда — впереди висело неясное и довольно неприятное будущее, в котором следовало выжить... что теперь? И ведь сам ничего не скажет, пока не обдумает проблему и не примет хоть какое-то решение. Какую гадость подложило ему наше дорогое правительство, обязанное ему всем, даже самим своим существованием? Сердце сжимается от недоброго предчувствия, и руки, нарезающие хлеб, останавливаются сами собой. И сковорода... ну вот, хорошо еще, что не пригорело.

А на тарелку среагировал правильно. И глаза открылись, и ноги спустил со стола.

— Спасибо, милая.

Еще бы не зависал с вилкой в руке, вовсе было бы хорошо.

— Может, расскажешь?

Взглянул на нее, улыбнулся, так, как умеет только он.

— Да не о чем, ничего серьезного, правда.

Ну конечно, всегда у него — ничего серьезного, даже когда серьезней некуда.

— А все-таки?

— Понимаешь, Фредерика... рассказывать в самом деле не о чем, я пока не разобрался. Просто они внезапно приняли мою отставку.

— Ты отрапортовал и подал в отставку?

— Если бы. Я отрапортовал, и мне сообщили, что моя отставка принята.

— То есть...

— Ага. То прошение, полугодовой давности.

Полгода лежало где-то под сукном, мистер Хван делал вид, что никакого прошения нет, уходил от разговоров, только бы не отвечать на неудобные вопросы... а теперь ответил сам, когда не спрашивали. Действительно, есть о чем подумать. Во-первых — что бы это значило? и во-вторых — что надо успеть за оставшиеся две недели, пока будет идти передача дел преемнику. А кстати, кто у нас преемник?

— Ты не поверишь. Они вернули в строй старую гвардию.

Фредерика повернулась к нему, взглянула вопросительно.

— Паэта.

— Ой. — Только что принесенный чайник в руке вздрогнул и опасно накренился. — Да что с ними такое?

— Вот и я думаю, — сказал адмирал со смешком. — Конечно, он справится, тут и справляться-то не с чем, честно говоря. И я рад, что меня наконец-то отпустили. Но я не могу понять, что под всем этим лежит. Вот и думаю...

Фредерика с преувеличенной осторожностью поставила чайник на стол. Постояла, потом решительно потянула завязки на фартуке. Взяла со спинки кресла его галстук и вместе с фартуком бросила на диван. Подошла, вынула из руки любимого мужа вилку. Присела на корточки, прижала его ладонь к щеке.

— Знаешь что, — сказала, — давай отпразднуем твою отставку. А остальное отложим. Хотя бы до завтра.

Потянулся, обнял.

— Давай.

Вот так, поцелуй меня... думать ты не перестанешь, но что твои мысли будут путаться, я тебе гарантирую.

Даже без бренди.

-05-

Январь

Смотрела на прямоугольный кусок ткани с незаконченным букетом полевых цветов. Выкинуть? Чертополох горит из зелени холодным лиловым огнем. Красивый, колючий. И маленькие пятнышки на султане узких лепестков, бурые крапинки, если замыть прямо сейчас... краска на шелке стойкая, не полиняет... кровь легко смывается, пока свежая.