Умело лавируя среди стоявших на якоре кораблей противника, брандеру Бутузова удалось пробираться внутрь вражеского строя. Мичман храбро вел свой пароходик вперед, не обращая никакого внимания на пушечную и ружейную пальбу с бортов вражеских кораблей. Убедившись в правоте теории Ардатова о том, что в маленький, юркий пароходик большим кораблям попасть очень трудно, мичман чувствовал себя непобедимым воителем. Да и как могло быть иначе, если вражеским огнем был серьезно поврежден лишь один русских брандеров, да и тот попал под накрытие совершенно случайно.
Не убоявшись грохочущей смерти, Бутузов приблизился к большим парусным кораблям вражеской эскадры, не удостоив своего внимания транспорты и пароходы, располагавшиеся снаружи строя. Крепко сжимая штурвал корабля, мичман вел маленький пароход к черным громадам вражеских кораблей, беззащитно застывших перед юрким брандером.
Бутузова очень подмывало направить свой пароход на французский линейный корабль, любезно предоставивший мичману свой бок для удара, но его таран для противника был подобен укусу маленькой блохи — больно, но не смертельно. С болью в сердце он прошел мимо столь заманчивого приза и судьба, тут же вознаградила его, послав навстречу трехмачтовый фрегат под турецким флагом. В подзорную трубу было хорошо видно большое число красных фесок солдат, высыпавших по тревоге на палубу фрегата. С каждой минутой их становилось все больше и больше, и мичман решительно повернул свой брандер на врага.
"Файзиле-Аллах", так назывался выбранный Бутузовым корабль, сразу отреагировал на маневр мичмана, окутавшись огромным пороховым облаком от бортового залпа. Первыми загрохотали пушки верхней палубы, затем их ужасный рокот подхватили батареи нижнего ряда, дружно обрушивая на противника свой смертоносный груз. Казалось, что от русского брандера должно было остаться мокрое место, но когда дым рассеялся, изумленные турки увидели, что противник цел и невредим и уверенно движется к "Файзиле".
С громкими криками проклятья обрушились офицеры на своих канониров, приказывая им немедленно потопить врага. Несчастные пушкари, нещадно подгоняемые плетьми и ударами кулаков своих беков, торопливо дали новый залп, затем ещё и ещё, но результат оставался прежним. Русский брандер, как ни в чем не бывало, плыл к фрегату, быстро приближаясь к "мертвой зоне" для его орудий.
— Шайтан его заговорил! — мгновенно разнеслось среди турецкой команды, сея панику и страх среди матросов, против которого были бессильны кулаки и плетки офицеров, обрушившиеся на спины нижних чинов.
— Открыть оружейный огонь! Перебить неверных! — прозвучала команда с капитанского мостика в надежде, что ещё не успевшие сойти на берег девятьсот турецких солдат смогут остановить маленький пароход. Мысль была блестящей, но вот дисциплина и выучка среди турецких аскеров, находившихся на борту фрегата, была совершенно иной, чем у англичан или французов. Прошло очень много драгоценного времени, пока с борта корабля по брандеру ударил нестройный ружейный залп, затем другой, третий.
Высыпавшие на шканцы матросы со страхом и надеждой смотрели на корабль гяуров, но он явно был заговорен. Мало того, что он не желал тонуть от огня пушек "Файзиле" или отворачивать от непрерывных залпов султанских аскеров. С борта брандера ударила пушка, и град картечи ударил в плотную толпу солдат стоявших на палубе.
Выстрел был очень удачен. С десяток человек сраженных русским свинцом рухнули замертво и не меньшее число солдат, заметалось по палубе, щедро разбрызгивая её кровью и оглашая воздух отчаянными криками. Все это окончательно укрепило в сердцах турецких матросов веру, что против них действует творение злокозненного шайтана.
Видя, как неумолимо быстро сокращается расстояние между фрегатом и русским пароходом, матросы, не сговариваясь, ринулись к противоположному борту, решив как можно скорее, оставить обреченный на гибель корабль.
— Назад собаки! Назад трусы и порождения лживой гиены! — громко обрушивал на головы матросов свои проклятья капитан фрегата Али-Аббас, но всё было напрасно. Турецкие моряки боялись русского шайтана гораздо больше, чем своего капитана.
Вслед за матросами к борту ринулись солдаты, которые поголовно не умели плавать, и в считанные минуты у борта образовалась давка. Естественно, при таком положении дел на борту корабля, фрегат был уже обречен еще до столкновения с русским брандером.
Когда таран Бутузова с хрустом врезался в массивный борт фрегата, часть его экипажа уже была в воде и плыла в сторону берега, пытаясь спасти свои драгоценные жизни. Ничуть не лучшим было положение на борту корабля, где шла отчаянная борьба за шлюпки. Некоторые из них от удара брандера перевернулись и сидевшие в них люди дружной гурьбой полетели в темные волны Черного моря.
В результате столкновения с брандером в трюме фрегата открылась течь, однако она была не столь опасна как при взрыве шестовой мины. Её наверняка можно было заделать и спасти фрегат, но никто этого не собирался делать. Весь экипаж и находившийся на борту десант стремились как можно скорее покинуть "Файзиле", уже окончательно его похоронив. Фрегат продержался на воде еще около часа, прежде чем медленно завалился на правый бок и затонул.
Возникшая среди неприятеля паника, позволила мичману Бутузову и его команде благополучно покинуть пароход и добраться до берега, где их встретил казачий патруль. Среди его охотников также были потери: матрос Матюшенко был ранен турецкой пулей в грудь навылет. Сам Бутузов и другой матрос сильно ушиблись при столкновении кораблей и с большим трудом могли держать весла в руках. Это впрочем, не помешало им пройти почти через половину вражеского строя и остаться невредимыми.
Вся союзная эскадра напоминала огромное осиное гнездо, хорошо развороченное палкой неизвестного охотника. Повсюду стоял треск и грохот горящих и взрывающихся кораблей. В направлении берега медленно ползли перегруженные донельзя шлюпки, сидящие в которых кулаками, прикладами и ножами отбивали руки тех, кто пытался уцепиться за их борта. Русские брандеры поработали на славу, однако главным героем этого дня был лейтенант Ивлев, совершивший главный подвиг в этом сражении.
Он, как и Бутузов, не польстился на первую попавшуюся цель, а целенаправленно продвигался к огромному линейному кораблю под французским флагом, стоявший посредине внутреннего строя эскадры. У брандера Ивлева было не две, а три шестовых мины. Отважный моряк уговорил Ардатова увеличить количество мин на его пароход и теперь желал оправдать заявленное требование.
Линейный корабль с гордым названием "Генрих IV" стоял на якоре под углом к курсу движения брандера, из-за чего французы не могли открыть даже орудийный огонь по маленькому пароходику смело бросившегося в атаку подобно библейскому Давиду на Голиафа. Впрочем, невозможность вести пушечный огонь, отнюдь не делали его беззащитной игрушкой перед врагами. Находившиеся на борту тысяча восемьсот французских солдат открыли по брандеру шквальный огонь из штуцеров, едва только он оказался в зоне досягаемости их ружей.
Выстроившись на верхней палубе "Генриха IV" они обрушивали на врага один залп за другим, которые подобно морским волнам накатывали на маленький пароходик. Подобно огромным осам они обрушились на брандер, безжалостно разрушая его борта, палубу и деревянные оснастку.
Чем ближе подходил к противнику корабль Ивлева, тем больше становилось тугих желтых струек, стремительно сбегавших на палубу из пробитых пулями мешков баррикады. Эти нехитрые приспособления надежно укрывали храбрый экипаж от летевшей к ним со всех сторон свинцовой смерти.
— Прав, ох прав был Михаил Павлович, когда предложил установить защитные мешки на корабле. Не будь их, французы давно бы нас уже всех перещелкали как куропаток — отрывисто бросил Ивлев матросу Карповичу, находившемуся рядом с ним и готового в любой момент заменить командира у руля. Тот хотел что-то сказать командиру в ответ, но шальная пуля, влетевшая рикошетом внутрь импровизированной командирской рубки, ткнула матроса точно в шею. Громко вскрикнув, он стал быстро оседать на пол, отчаянно зажимая рану рукой.
— Мельников, помоги! — крикнул Ивлев матросу, дежурившему у внутреннего трапа. Тот, проворно подхватил слабеющее тело товарища и понес его на корму.
Чем ближе брандер подбирался к "Генриху", тем чаще в опасной близости от его капитана стали пролетать свинцовые вражеские гостинцы, но Ивлев не обращал на них никакого внимания. Он уверенно вел свой брандер на врага, намериваясь уничтожить его, во что бы то ни стало.
Наблюдая за громадой вражеского корабля из-за мешков заметно просевшей баррикады, лейтенант решил таранить корму "Генриха", самую близкую к брандеру его часть.
— Хорошо, что мины прикрыты железными листами, а то бы давно взорвались бы к чертовой матери! — подумал лейтенант. Ему, конечно, было страшно, но не столько за себя, сколько за дело, на которое он вызвался добровольцем. Желание совершить героический поступок подобно своему деду участнику войны 1812 года привело его на брандер, и не было в целом мире силы, которая заставила бы моряка свернуть с выбранного пути.
Самыми трудными и тяжелыми для брандера были последние сто метров. Выстроившись густыми рядами вдоль самого борта, французы вели непрерывный огонь с твердым намерением отвести от себя смертельную угрозу, и они были близки к этому. Достаточно было одной пули попасть в закрепленные на носу корабля мины, и линейный корабль был бы спасен. Однако госпожа Фортуна отвернула свой лукавый лик от воинов Луи-Наполеона. Приняв пароход за обычный брандер, они сосредоточили свой огонь на капитанской рубке и палубе, надеясь если не перебить корабельную команду, то не дать им возможность воткнуть в "Генриха" абордажные крючья и запалить свои горючие материалы.
Выглянув в последний раз на врага из-за баррикады, и счастливо разминувшись с очередной пулей просвистевшей рядом со щекой, Ивлев намертво закрепил руль в нужном положении. Огромная корма корабля обильно украшенная замысловатой резьбою быстро наползала на маленький русский пароход. Можно было с чистой совестью идти на корму к привязанной там шлюпке, но лейтенант Ивлев собирался остаться на брандере.
Французские солдаты продолжали стрелять по врагу до самой последней минуты, перед тем как он ударился носом по громаде "Генриха" и три сильных взрыва потрясли его могучий корпус. И в тот же миг оглушительные крики ужаса и отчаяния пронеслись по рейду Евпатории. Кричали люди находившиеся на борту корабля, кричали моряки с соседних с "Генрихом" судов следившие за этим смертельным поединком. Облепив фальшборты своих кораблей, они с трепетом и страхом смотрели как получивший смертельный удар в корму, французский Голиаф оседал в морскую пучину.
Находившимся на борту корабля солдатам, понадобилось некоторое время, прежде чем они осознали серьезность своего положения. Благополучно пережив взрыв русских мин, они успокоились, полагая, что положение "Генриха" не столь серьезное и все обойдется. Однако довольно заметное оседание корабля на поврежденную корму в дребезги разбило эти хрупкие иллюзии. Моментально возникла жесткая давка за места в спускаемых шлюпках, которую с большим трудом сдерживали офицеры, ударами шпаг и угрозами предания смерти за непослушание.
Порядок ещё не был восстановлен, как из трюмов с громкими криками: "Вода, вода!" на палубу хлынули канониры с нижних орудийных палуб, и словно подтверждая правоту их слов, корпус "Генриха IV" сильно накренился на правый борт. Всего этого было достаточно, чтобы притушенная паника вспыхнула с утроенной силой, которую уже ничто не могло остановить. Обезумевшие от страха люди стали пытаться как можно скорее покинуть обреченный корабль и бросились к левому борту, который выходил в сторону Евпатории.
Проникшая внутрь вода сместила остойчивость корабля, и он стал заваливаться на правый бок, отрезая столпившимся на противоположном борту путь к спасению. Напрасно некоторые солдаты пытались спрыгнуть в воду с поднимающегося в высь крутого борта корабля. Оседание "Генриха" было быстрым и неотвратимым, и огромная масса людей гибла в месте с ним, так и не успев покинуть один из лучших кораблей французского императора.
Из членов команды брандера потопившего "Генриха" сумел спастись только один Мельников. Будучи хорошим пловцом, он все-таки сумел доплыть к спасительному берегу, где и был подобран казачьим патрулем, наблюдавшим за действиями брандеров.
Увы, совсем иная судьба была у старшего лейтенанта Ивлева. Вследствие контузии, он был захвачен в плен французскими моряками в бессознательном состоянии и доставлен на сушу, где разъяренные европейцы устроили над ним жестокий самосуд.
Едва только носители высокой культуры и идеалов демократии узрели мундир русского моряка, как дикая злоба и жгучая ненависть охватила их "благородные" сердца. В едином порыве гнева, не дожидаясь появления старших офицеров, они с торжествующим криком принялись избивать молодого человека всем, что только попало им под руку.
Когда же высокое начальство все же соизволило прибыть к своим дико кричавшим солдатам, их глазам предстала отвратительная картина. Тело лейтенанта Ивлева, в окровавленном мундире, было безжалостно распято на одном из прибрежных деревьев. Раскинутые руки моряка были прибиты к стволу дерева снятыми с ружей штыками, а вместо головы находилось одно кровавое месиво сотворенное коваными ружейными прикладами и солдатскими сапогами.
С большим трудом офицеры смогли навести в рядах своих подчиненных относительный порядок и спокойствие, но заставить солдат снять тело русского моряка они не смогли. Только к вечеру следующего дня, останки лейтенанта Ивлева были опущены в наспех вырытую могилу, которую оккупанты поспешили сравнять с землей. Так сильна была их злоба к одному из славных героев, чьи доблестные подвиги сократили экспедиционный корпус сразу на двух с половиной тысяч человек.
Правда, на долю французов и англичан, из общего числа погибших в этот день приходилось около восьмисот человек. Все остальные были их союзники, турки, албанцы и прочие подданные великого султана. По сравнению с пятнадцатью жизнями охотников, не вернувшихся из похода, это были огромные потери, однако ещё большими были страх и неуверенность, которые русские моряки породили в сердца и души своих врагов.
Кроме людских потерь, экспедиционный корпус понесли большой урон в провизии и боевых запасах, что погибли вместе с транспортными парусниками. Также сильно пострадала его кавалерия. Из трех тысяч лошадей покинувших Варну к строевой службе были готовы менее тысячи, все остальные либо погибли, либо были больны.
Слабым утешением для маршала Сент-Арно и лорда Раглана был то, что в результате атаки русских брандеров в малой степени пострадал артиллерийский парк союзников. На морское дно вместе с кораблями пошло семь полевых батарей французов и англичан, тогда как орудия главных калибров армии не пострадали.
В тот же день, между английским и французским командованием возникла яростная склока. Французы обвиняли англичан в преступной халатности по отношению к своему парусному флоту, для защиты которого было выделено слишком малое число кораблей прикрытия. Британцы в свою очередь доказывали, что они прикрывали свои транспорты от возможного нападения русских кораблей идущих из Варны. Что же касается французов то, по мнению английского адмирала, у них было довольно сил для отражения нападения небольшого отряда брандеров, уничтожившего почти 7 процентов союзного флота.
