— Там никого уже нет. Все орудия разбиты противником, и я приказал отвести людей в более укромные места.
Убедившись, что положение на батарее стабильное, Корнилов заторопился к Ушаковой балке, желая осмотреть стоявшие там Бородинский и Бутырский полки. Он уже был у бруствера, когда вражеское ядро ударило его в живот, и раздробили верхнюю часть ноги.
— Отстаивайте Севастополь! — успел крикнуть Корнилов подбежавшим к нему Жандру и Тотлебену, прежде чем потерял сознание. Когда адмирала доставили в госпиталь, он пришел в сознание, но категорически отказался от медицинской помощи.
— Я не ребенок, доктор, и не боюсь смерти — обратился он к врачу Павловскому — лучше сделайте, что ни будь, чтобы я смог спокойно встретить её приход.
Его слова вызвали скорбь и рыдания среди окружающих его подчиненных, но Корнилов оставался непреклонным. До самой последней минуты он продолжал тревожиться за участь любимого города. Пришло донесение с 3-го бастиона, что у противника взорван пороховой склад и все его пушки приведены к молчанию. Аналогичное известие пришло от Нахимова с 5-го бастиона, но Корнилов упрямо ждал донесения с Малахова кургана от Истомина, где интенсивность стрельбы с момента его убытия возросла многократно. Он то дремал, то открывал глаза, с потаенной мукой спрашивая: — "Как там, Истомин?", и снова погружался в забытье.
Было около двенадцати часов когда, наконец, прибыл лейтенант Львов с известием, что британские орудия против Малахова кургана сбиты и огонь ведет только одно орудие.
— Слава Богу! — произнес Корнилов и через несколько мгновений его не стало.
Адмирал умер в самый разгар сражения, когда союзному командованию в лице генерала Канробера и лорда Раглана стало ясно, что на сухопутном фронте они потерпели фиаско, сильно недооценив силу и упорство своего противника. Наскоро возведенные укрепления русских полностью выдержали мощный удар артиллерии коалиции. Их пушки ничуть не уступали пушкам противника в дальнобойности, их стрельба была точнее, а смелость осажденных доходила до неприличной дерзости. В сложившейся ситуации, генерал не был готов бросить изготовившиеся к штурму полки на неподавленные орудия противника.
Осознав свою неудачу, Канробер тем ни менее не торопился отдать приказ о полном прекращении огня и отмене штурма. Француз возлагал большие надежды на силу объединенного флота, вступление которого в сражение должно было произойти с минуту на минуту.
Полностью уверенные, что русские корабли не рискнут выйти в море, французы и британцы убрали часть такелажа своих парусных кораблей. Это существенно увеличивало их жизнеспособность в предстоящем бою, но одновременно лишало корабли способности в движении. Поэтому доставка этих "плавучих батарей" на поле боя была возложена на малые пароходы союзников. Из-за их низкой скорости, корабли коалиции и не могли начать бомбардировку Севастополя одновременно с сухопутными войсками.
Первыми к Севастополю приблизилась французская эскадра, чьи ряды были пополнены несколькими турецкими судами. Целью этого сводного отряда была Александровская батарея, прикрывавшая южные подступы к севастопольской бухте. Англичане, которым для бомбардировки досталась северная, Константиновская батарея, как всегда запаздывали.
Прибытие Ардатова на Александровскую батарею вызвало у её командира капитана Усова сильное замешательство. Даже одетый в военный мундир без эполет и орденов, граф всем своим видом производил впечатление человека, привыкшего отдавать приказы, а не получать их. Окинув Ардатова опытным взглядом, Усов сразу определил ранг гостя никак не ниже генеральского и громко поприветствовал его.
— Здравие желаю, Ваше превосходительство!
— Здравствуйте, капитан. Не возражаете, если я от вас посмотрю на наших гостей? — произнес Ардатов дружелюбным тоном.
— Никак нет, Ваше превосходительство — ответил капитан и, помолчав немного, осторожно добавил.— Не угодно ли Вашему превосходительству будет пройти на казематный уровень батареи. Он гораздо лучше защищен от вражеских ядер, а здесь пространство открытое, всякое может случиться.
— Премного благодарен вам, капитан, за столь трогательную заботу о моей персоне, однако позвольте мне остаться здесь. Тут у вас воздух гораздо чище, чем внизу и дышится легче. К тому же неприятель будет виден как на ладони, а там, через амбразуру много не увидишь — любезно пояснил Ардатов офицеру.
— Как Вам будет угодно, Ваше превосходительство.
— Вот и прекрасно. Я думаю, вот здесь у бруствера, для меня будет самое лучшее место — сказал Ардатов и, заметив, что Усов продолжает стоять перед ним на вытяжку, добавил. — Идите лучше командовать своими людьми, капитан, неприятель уже на горизонте, а с меня хватит моего адъютанта и господ артиллеристов.
Капитан некоторое время потоптался возле Ардатова, а затем повернулся и решительно направился к своим артиллеристам, вскоре полностью позабыв о своем госте.
Выбрав для себя место у бруствера, Ардатов вместе со стоявшими рядом артиллеристами стал жадно рассматривать в подзорную трубу строй вражеских кораблей. Выстроившись в две линии, они медленно приближались к батарее.
— Интересно, сколько их всего и под чьим флагом идут? — спросил граф, плохо разбиравшийся в корабельных тонкостях, и один из сигнальщиков немедленно дал ему точный ответ.
— Двенадцать кораблей, Ваше превосходительство. Десять французских и два турецких парусника.
— Может, и название определите?
— Так точно, Ваше превосходительство. Головной — "Наполеон", концевым идет "Шарлемань", оба паровые. Первую колонну возглавляет "Виль де Пари", затем "Махмудие", "Юпитер", "Фридлянд", "Маренго" и "Жан Барт". Вторую линию возглавляет "Вальми", затем "Монтебло", турецкий "Шериф" и кажется "Аустерлиц", хотя могу и ошибиться, его плохо видно — честно признался матрос.
— Молодец — похвалил Ардатов — враз всех перечел.
— Это благодаря адмиралу Лазареву. По его именному приказу всех сигнальщиков научили на глаз определять корабли любой державы — пояснил матрос, очень довольный появившейся возможностью блеснуть перед начальством своими знаниями.
— Ну-с, господа с Непобедимой армады, посмотрим, кто чего из нас стоит — произнес Ардатов, и словно откликнувшись на его слова, закончив перестроение, неприятель открыл огонь.
В мгновенье ока, вражеские корабли окутались густым белым дымом, который из-за слабого ветра, долго и нехотя оседал вниз. Это обстоятельство сильно затрудняло комендорам врага следующее прицеливание, привыкшим к тому, что ветер быстро относит орудийные дымы в сторону от кораблей.
С ужасным воем и свистом приближался смертельный ураган к русской батареи, заставляя трепетать сердца и души её защитников, но ни один из них в страхе перед смертью не оставил своего места. Гулко ударили разрывы вражеских бомб, ложившихся к огромной радости русских артиллеристов с большим недолетом. Словно сбросив с себя испуг и робость от долгого ожидания, ожили и заговорили батареи Севастополя. Вместе с Александровской батареей грохотали Константиновская, Николаевская, Михайловская, Павловская батареи. Вслед им по врагу открыли огонь 10, 12 и 13 батареи, стремясь не отстать от своих именитых соседей. Настала та долгожданная и ответственная минута испытания, ради которой и создавались все эти мощные укрепления города.
Перестрелка между сторонами была настолько интенсивной, что время от времени то одной, то другой стороне приходилось прекращать огонь, чтобы дать возможность густым клубам пороха осесть и рассеяться. После чего огонь возобновлялся с новой силой.
Вскоре выяснилось, что продуктивный огонь по французам может вести только Александровская, Константиновская батарея, а так же три номерные батареи. Орудия всех остальных укреплений были приведены к молчанию, в виду малоэффективности их огня.
Невозмутимо, стоя возле самого батарейного бруствера, и поглядывая на вражеские корабли в подзорную трубу, Ардатов тем ни менее с замиранием сердца ожидал, что после каждого нового залпа врага, на батарее должно было случиться что-то ужасное. Рухнет наружная стена, взорвется пушка, пороховой погреб или чего ещё хуже, вражеское ядро поразит или покалечит его самого. Однако минута проходила за минутой, но все то, что столь четко представлял себе господин граф, почему-то не происходило.
Да, конечно на батареях были взрывы, и он сам лично видел, как спешно уносили в лазарет раненых и складывали в сторону окровавленные тела убитых. Но все это, на фоне сноровистой суеты орудийной прислуги, уверенных команд наводчиков, казалось Ардатову не таким уж и ужасным. Тяжелые мысли сразу отошли на задний план и, ощутив себя единым целым вместе с гарнизоном батареи, Михаил Павлович продолжал наблюдать за сражением.
Вместе с расчетами батареи Ардатов громко радовался любому попаданию во вражеский корабль, хваля канониров за меткость, хотя в страшном грохоте боя, его было плохо слышно. Когда на "Виль де Пари" вспыхнул пожар, и буксиры стали уводить поврежденный линкор в море из-под губительного огня русских, Ардатов азартно кричал "Так его, так!" и обещал артиллеристам чарку водки, если они попадут еще раз. Вскоре его желание сбылось, и фок-мачта парусника рухнула на палубу, погребая под собой не успевших разбежаться моряков.
С густым столбом черного дыма на юте, двумя сбитыми мачтами, безжизненно свесившимися вдоль борта, огромный корабль покинул поле боя, имея большим креном на правый бок. С большим трудом французским пароходам удалось подвести к берегу "Виль де Пари" и выправить опасный крен благодаря своевременному затоплению противоположного борта. Одновременно с этим благодаря мужеству экипажа был потушен пожар, подбиравшийся к крюйт-камере. Линкор был спасен, но ему требовался серьезный ремонт. На следующий день он был отправлен на буксире в Константинополь, но попал в шторм и затонул вместе со всей командой.
Вслед за "Виль де Пари" оставили поле боя "Наполеон" и "Шарлемань" — главные паровые корабли французской эскадры. У первого была серьезная подводная пробоина, а у второго была повреждена машина, и он не мог самостоятельно добраться до берега. Потери от огня русских батарей были серьезными, однако они не заставили французов отступить от Севастополя. Место выбывшего флагмана занял 120-пушечный "Вальми", а вместо "Виль де Пари" головным первой линии стал аналогичный по вооружению "Фридлянд".
Казалось что, имея явное превосходство в количестве пушек, французы уже давно должны были привести к молчанию русские батареи, однако час, проходил за часом, а берег продолжал огрызаться огнем, чей накал ни на минуту не ослабевал. Севастопольский орешек, оказался явно не по зубам императорским канонирам.
Всего чего они смогли добиться, это приведения к молчанию трех орудий и повреждению лафетов у шести пушек десятой батареи. На Александровской батарее их успехи были еще скромнее. Было разбито три орудия и повреждены лафеты у двух из пятидесяти восьми расположенных там пушек.
"Вальми", на котором русские сосредоточили свой огонь после ухода флагманов, получил двадцать одну пробоину и утратил часть такелажа. "Фридлянд" отделался четырьмя пробоинами, но зато потерял восемь орудий главного калибра. Другие корабли французской эскадры, в отличие от турков, так же получили повреждения различной степени тяжести и их общие потери составили 253 человека. На турецкие корабли русские артиллеристы вообще не обращали внимания и их потери составили всего трое раненых.
Британские корабли задержались с началом боевых действий из-за довольно пикантной особенности транспортировки пароходами своих парусных кораблей. Тросы крепились по бокам кораблей, а не как обычно по носу. Британцы открыли огонь с дистанции менее километра с запозданием около сорока минут после французов, вытянувшись в две не равноценные линии против Константиновской батареи.
"Альбион", "Аретуза", "Трафальгар", "Лондон", "Британия", "Беллерофон", "Квин", "Родней", "Агамемнон", "Терибл" — вот неполный список пятнадцати британских кораблей решивших сделать с Севастополем, то, что ранее было сделано ими в Тулоне и Копенгагене. Грохот их орудий, напоминал грохот локомотива несущегося на полной скорости, только во много крат сильнее.
Видя столь огромное огневое превосходство противника над Константиновской батареей, им на помощь пришли часть орудий Александровской и десятой батареи, в зоне поражения которых, оказались стодвадцати пушечные "Трафальгар" и "Британия".
Раз за разом эти парусные гиганты обрушивали свою бортовую мощь на узкий мыс, закрывавший им проход в Севастополь, но каждый раз после мощного залпа, когда казалось, что ничто живое не может уцелеть на узкой полоске земной тверди, зловредная батарея стреляла в ответ. И все повторялось снова и снова.
Командир британской эскадры вице-адмирал Дандас, наблюдавший за сражением с борта флагманского корабля "Альбион", явственно видел в подзорную трубу, что огонь верхнего этажа русской батарея явно ослаб. Это очень обрадовало адмирала, и он приказал Ленсингтону, поднять приказ с требованием к "Трафальгару" и "Британии" усилить огневой натиск на позиции русских.
— Ещё немного и мы приведем их к молчанию! — воскликнул Дандас и словно в ответ на его слова, британский флагман получил пробоину ниже ватерлинии, и в трюме открылась сильная течь.
— Я не уйду со своего корабля! — воскликнул упрямый британец — Ленсингтон, извольте ликвидировать течь и восстановить порядок на судне!
Моряки бросились исполнять приказание адмирала, но судьба словно смеялась над ними. Едва только было устранено одно повреждение, как русские пушкари наносили все новые и новые повреждения корпусу корабля. Одновременно с "Альбионом", серьезные повреждения получили стоявшие рядом с ним "Аретуза" и "Терибл". Как не кричал и не ругался Дандас, но пароходы были вынуждены начать буксировку флагмана из зоны боевых действий.
Больше серьезных повреждений корабли флота Её Величества от огня русских не понесли, но они понесли утраты в результате неудачного маневрирования кораблей. Плохо зная местную лоцию, на мель сели "Родней" и "Беллерофон". Первого несчастливца удалось снять с мели быстро, но "Беллерофон" засел столь основательно, что был освобожден только к утру следующего дня. За это время, русские ядра так основательно поработали над ним, что было решено отправить корабль на Мальту вместе с "Аретузой" и "Альбионом". Ремонту в Константинополе они не подлежали. И если двум последним кораблям все-таки удалось вернуться в строй, то "Беллерофон" был разоружен и разобран. Дрова из его корпуса, долго еще горели в камине губернатора Мальты сэра Джулиуса.
Британцы, как и французы, вели свой огонь до полного наступления темноты, но так и не смогли полностью выполнить поставленную перед ними командованием задачу. Дав последний залп по зловредной русской батарее, флот Её Величества был вынужден поднять сигнал отступления, и под дружные крики русских батарей, вражеские корабли направились в Балаклаву зализывать полученные раны.
