Восточная война

ВОСТОЧНАЯ ВОЙНА.

Русско-турецкая война 1853-56 годов общеизвестная в мировой истории как Восточная или Крымская, должна была быть победным завершением тридцатилетнего правления императора Николая I.

Долгие годы своей жизни, не жалея сил и средств, он кропотливо трудился во благо России и своих подданных. Подавленный в зародыше мятеж декабристов предотвратил возможность возникновения страшной гражданской войны, а быстрый разгром восстания польской шляхты сохранило неизменность западных границ империи к великому огорчению "просвещенных" европейцев. Успешные войны с турками и персами, переместили пределы империи к водам Дуная и присоединили к владениям русской державе каспийское Закавказье.

Искренно веря, что союзники по "Священному Союзу" будут помнить добром, оказанную им в трудный час помощь, Николай принял активное участие в подавлении венгерского мятеж в землях австрийской империи и не допустил падение прусского престола в лихие времена революционных событий в немецком королевстве.

Взяв на себя покровительство к христианским народам находящихся под властью турецкого султана, Николай послал к берегам Пелопоннеса русский флот на помощь восставшим против гнета османов грекам. Здесь, в знаменитом Наваринском бою, русские моряки совместно с моряками Англии и Франции уничтожили превосходивший их по численности флот султана.

Главный герой сражения, открывшего Греции дорогу к независимости, капитан линейного корабля "Азов" Михаил Лазарев, был удостоен высоких орденов трех стран и звания контр-адмирала. В отличие от него командир британского флота адмирал Кордингтон, получил от своего монарха командорский крест Бани, вместе с пожеланием повеситься на орденской ленте. Столь рачительные оценки данного события заключались в нежелании Британии, сильного ослабления военного потенциала Турции и усиления России на Балканах.

Уничтожение османского флота при Наварине впрочем, нисколько не помешало владыке Стамбула через несколько лет обратиться к русскому императору за военной помощью. Тогда к берегам Босфора стремительно приближались войска мятежного Мухаммеда Али, паши Египта, решившего отобрать у повелителя правоверных его азиатские владения. Положение было критическим. Войск для защиты столицы у султана не было, и положение спас Черноморский флот под командованием, вице-адмирала Лазарева. Могучие орудия его кораблей и штыки русского десанта генерала Муравьева высаженного под древними стенами Царьграда быстро охладили пыл мятежников и заставили их просить мира у султана.

За свое спасение, Махмуд II был вынужден подписать конвенцию, позволяющую России контролировать черноморские проливы совместно с Турцией. Отныне ни один корабль третьих стран не мог войти в воды Черного моря без согласия Петербурга. Одновременно с этим, дунайским княжествам Валахии и Молдавии была дарована полная автономия. С их земель полностью удалялась турецкая армия и администрация.

По мнению императора, это был лучший вариант разрешения "Восточного вопроса", с полным соблюдением целостности границ, однако с этим был категорически не согласна Британия. Знаменитый русофоб лорд Пальмерстон, откликнулся злобной речью в парламенте, поздравив просвещенную Англию с переименованием Черного моря в Русское море. Лондон кипел злобой подобно вулкану Везувию, но ничего сделать не мог. Пока.

Как только на турецкий престол вступил сын умершего султана Махмуда Абдул-Меджид, ничем не обязанный Николаю, англичане развили бурную деятельность и добились успехов. С помощью взяток и лести о европеизации Турции, английский посол стал главным советчиком правителя Стамбула. И закономерным результатом этого, стал отзыв Турции своей подписи в конвенции по проливам.

Николай стойко перенес действия англичан, поскольку с подобным "британским хамством" сталкивался не впервые. Россия не стала угрожать вторжением на Босфор, хотя черноморский флот был готов произвести десантирование. Петербург оставил за собой право ответного хода, но не торопился им воспользоваться.

Только обострение в религиозном споре о "святых местах" и отказ турок признавать за Николаем право покровителя всех турецких христиан, заставили императора прибегнуть к силе оружия.

Введя свои армии на территорию Дунайских княжеств, и угрожая вторжением в Болгарию, Россия намеривалась принудить Стамбул возродить двухсторонний контроль над проливами. В случаи если Турция ответила бы отказом, то тогда Петербург объявил бы войну. Она должна была бы принести не только русский контроль над проливами, но и свободу народам Болгарии и Сербии, Греции и Армении, веками томящимся под оттоманским игом.

Захват Стамбула и обретение контроля над проливами Босфор и Дарданеллы, открыло бы русскому флоту свободный выход в Средиземное море, с главной базой на острове Корфу. Случись всё это, как задумывал Николай Павлович, и вслед за своим пращуром Петром и бабкой Екатериной, он ещё бы при жизни удостоился звания "Великий".

Тогда бы поэты и писатели сладкоголосой птицей Сирин восхваляли величие деяний императора, и российская интеллигенция в унисон общего хора провозгласила бы его правление эталоном, всех времен и народов. А миллионы благодарных христиан славили бы явление своего великого Освободителя, спасшего христианские народы из басурманской неволи и сохранившего жизнь их потомков.

Что и говорить, замыслы и намерения царя были прекрасными но, к огромному разочарованию русского общества, ничего этого реализовать не удалось. Находясь в шаге от реализации своих сокровенных планов, русский император был коварно предан монархами Австрии и Пруссии, чьи престолы удержались благодаря русскому штыку.

Вместо ожидаемой дипломатической поддержки своих действий на Балканах, Николай I получил подлый удар в спину, в виде угрозы незамедлительного начала боевых действий, в случаи вторжения русских войск на земли османской империи.

Одновременно с этим, против России выступила военная коалиция Европы, в лице Англии и Франции, главных вершителей мировой политики того времени. По своей сути это был мощный антирусский союз Европы, своеобразный исторический предшественник Антанты, к которому присоединилась Турция и Сардинское королевство.

У военного союза были свои серьезные и далеко идущие планы в отношении России. Провозглашая на словах защиту интересов Турции от происков русского монарха, на деле англичане и французы собирались провести ревизию итогов Отечественной войны 1812 года. Нанеся военное поражение Николаю, они намеривались оторвать от страны огромное земли на западе, востоке, юге и севере. Англичане и французы хотели раз и навсегда заколотить прорубленные Петром и Екатериной окна в Европу, попутно уничтожив русские флоты на Балтике и Черном море.

Имея временное преимущество в паровом флоте и стрелковом вооружении, они стремились как можно быстрее нанести поражение России, пока она не успела ликвидировать своё техническое отставание от Европы в военном деле. Разбогатев от беспощадной эксплуатации своих колоний, британский лев и французский тигр намеривались самостоятельно разделить наследство "смертельно больной империи", как называли европейские дипломаты Турцию.

Древние мудрецы справедливо говорили, что у победы, бывает множество родителей и только поражение является горькой сирота. Крымская война в точности подтвердила это неписанное правило. Главным виновником военных неудач, был объявлен император Николай, хотя по сути дела он сам оказался жертвой коварного заговора просвещенной Европы.

Делая ставку на благородство спасенных соседей, император произвел неверный политический вывод, разрушивший все его планы. Но, если в этой ошибке отчасти можно винить дипломатов во главе с австрофилом Нессельроде, то фатальную точку в этом деле поставили военные разведчики.

К огромному сожалению, на момент принятия царем решения о начале войны, не было в живых недремлющего "ока государева", графа Бенкендорфа. Будучи шефом жандармского корпуса и начальником III отделения канцелярии он не только следил за внутренним положением страны, но и вел активную разведывательную деятельность в столицах возможных противников России.

Пока Александр Христофорович держал руку на пульсе разведки, из-за кордона государю поступала вполне достоверная информация, но после смерти Бенкендорфа положение изменилось. Сменивший его Орлов не столь ревностно болел за порученное ему дело, что неизменно сказалось на качестве работы зарубежной резидентуры.

Так в момент принятия окончательного решения о начале войны против Турции, Николай получал от военного атташе во Франции откровенную дезинформацию. Парижский резидент регулярно докладывал государю о неготовности французской армии и флота к вооруженному конфликту с Россией, а также об отсутствии предпосылок военного союза Парижа и Лондона.

Согласно этим донесениям, Петербург мог спокойно вести воевать против Турции, не опасаясь контрдействий со стороны Парижа и Лондона минимум полгода. Столько времени согласно заверениям парижского резидента, было необходимо французскому императору для мобилизации своих войск и отправки их морем на Балканы. А без сильного континентального союзника, Англия никогда бы не решилась воевать с Россией в одиночку.

Убаюканный этой ложью Николай уверенно планировал высадить десант под Стамбулом и блокировать черноморские проливы до появления на Босфоре эскадры противника. А в это время, по тайному приказу императора Наполеона III отборные дивизии французской армии уже выдвигались к Марселю, где их ждал готовый к выходу в море флот.

Увы, таковы были жестокие реалии того предвоенного времени, которые по своим совокупностям и увенчали императорское чело вместо ожидаемого лаврового венка победителя терновым венком страдальца. Впереди его ждал презрение и несправедливый суд российского общества, которое подобно ветреной матроне, отшатнулось от своего императора, едва настали трудные времена испытаний.

Мгновенно позабыв все прежние благие дела и свершения императора, оно с воодушевлением принялось обливать его всевозможной грязью. Каких только низких эпитетов и скверных пороков не получил Николай Павлович от своих неблагодарных подданных. Ещё вчера всеми любим и почитаем, сегодня он стал кровавым жандармом душителем свободы, тупым солдафоном, бездарным правителем приведшего страну к полному краху. Государь мужественно испил эту чашу позора, который и ускорил его уход из жизни.

Сменивший на престоле отца Александр, поспешил завершить непопулярную в верхах войну, хотя положение противника в Крыму было далеко не блестящим. Весь план войны коалиции был сорван мужеством и храбростью защитников Севастополя. В руках неприятеля была только южная часть крепости, и для расширения успеха нужно было штурмовать северную половину Севастополя. Этого французским император делать не собирался, в виду больших потерь своего войска. Назревал кризис и развал коалиции, от которого её спасли мирные переговоры.

Все это будет в самом скором времени, а пока светские либералы и записные вольнодумцы затаив дыхание, трепетно ждут скорейшего разрешения "Восточного вопроса". Пишут патриотические стихи и воззвания. Ждут скорого освобождения братьев славян из турецкой неволи и возвращения православного креста на купол Святой Софии.

Итак, февраль 1853 года.

Часть первая.

Глава I. Как все начиналось. Тайные планы.

Февраль шестнадцатого года правления на английском престоле королевы Виктории Ганноверской, преподнес жителям Лондона губительный подарок от госпожи Зимы. Могучие северные ветра на долгое время принесли в столицу Британской империи холодное дыхание далекой Гренландии, ставшее фатальным для многих горожан. Тонкие ледяные пальцы невидимой снежной королевы, неудержимо проникали в дома лондонцев, принося вместе с собой промозглый холод и обжигающую стужу.

Единственным оружием, с помощью которого можно было успешно противостоять действию ужасного врага, были дрова и уголь. Порожденный ими огонь, надежно охранял людей от смертельных чар незваной гостье, но не все обитатели метрополии обладали этим чудесным средством в нужной мере. У большинства лондонцев запасы топлива были уже на исходе, и они безмерно страдали от холодных оков, наложенных на британскую столицу, жестокой матушкой природой.

Из всех сил они боролись с постоянным чувством холода, пытаясь всевозможным способом сохранить остатки жизненного тепла в своих вечно коченеющих телах, в не сгибавшихся пальцах рук и тяжелых неповоротливых стопах. Многим из горожан удалось выжить. Но было много и тех, кто проиграл схватку с ужасным монстром. Они тихо засыпали скованные ледяным сном, или умирали от воспаления легких, сгорая во всепожирающем пламени лихорадки.

Весь Лондон изнывал от вторжения смертельного холода, но в покоях лорда Сноу топили лучше, чем во дворце самой английской королевы. Да и как можно было плохо топить в доме человека, гостями которого были богатеи лондонского Сити, что прочно держал в своих руках все финансовые нити британской империи.

Эти важные люди очень часто посещали дворец снежного лорда, дабы встретиться в его стенах с тем или иным государственным деятелем британской империи. И сидя перед жарким камином, в беседе с глазу на глаз, обсудить тот или иной вопрос, волновавший их вопрос.

Конечно, верховная власть в Британии находилась в руках высокородных лордов и королевы, в чей адрес простые англичане ежедневно возносили здравницу в утренней молитве. Но в неменьшей степени ею владел и тот круг людей, чьи сокровенные мешки и сундуки были наполнены золотом и серебром, в результате торговой и банковской деятельностью. Ведь недаром самая главная карта в карточной колоде король, неизменно бьется тузом, чьим изображением является денежный мешок.

Именно с финансовыми тузами британской империи, в столь трескучие, ледяные морозы февраля, и был вынужден встречаться министр внутренних дел лорд Пальмерстон в доме лорда Сноу. Сам сэр Генри весьма недолюбливал хозяина дворца. Королевский министр за глаза называл лорда выскочкой, поскольку тот приобрел высокий титул при помощи денег и протекции. Никогда, скверно говорящий по-английски немецкий барон из захудалого княжества Брауншвейг, не смог бы стать высоким лордом, не обладай он крепкими связями во дворце и деньгами, полученными за посредничество от торговцев и банкиров.

Так рассуждал государственный деятель, отдавший много лет верой и правдой служивший интересам своей страны, однако если нужные ему люди пожелали назначить встречу в доме лорда Сноу, он не мог противоречить их желанию. Ибо для реализации высоких замыслов Пальмерстона нужны были деньги, деньги и ещё раз деньги. Таковы были жестокие реалии жизни, о которые разбился не один корабль планов и надежд.

В том, что четверо господ восседавшие в высоких креслах перед жарким камином обладают звонкой монетой, было видно с первого мгновения, едва сэр Генри переступил порог обеденной залы в сопровождении лорда Сноу. Это было ясно не потому хозяйственному жесту, коим один из гостей выпроводил из залы хозяина дома, к тайной радости Пальмерстона. И не по дорогому платью, золотым часовым цепочкам или перстням с драгоценными камнями, наличие которых господин министр успел отметить краем глаза у сидевших перед камином людей.

О высоком достатке неизвестных, говорили их осанка, голоса и глаза. Ибо осанка их была властной, голоса были голосами людей привыкших отдавать приказы другим, а взгляд их был взглядом равного сэру Генри человека. Если не по происхождению, то уж точно по положению.

Именно осанка и голос, позволили министру выделить главного, среди сидевших у огня людей. Им оказался невысокий коренастый человек, совсем неблагородной наружности с блеклыми серыми волосами. Трое других гостя, сидевшие в высоких дубовых креслах, произвели на Пальмерстона более благоприятное впечатление. Однако та уверенность, с которой он шагнул навстречу лорду и голос со звоном стального клинка, прикрытого бархатными ножнами, моментально развеял заблуждения сэра Генри, кто есть кто.

— Мы весьма рады, что господин министр нашел время для встречи со скромными подданными английской королевы, по их просьбе — любезно молвил коренастый и сидевшие в креслах незнакомцы, почтительно засвидетельствовали лорду Пальмерстону своё почтение.

— Может быть, после холода улицы, милорд желает выпить грога или глинтвейна? Любезный хозяин снабдил нас этим добром с избытком — учтиво молвил курчавый крепыш с золотой серьгой в ухе, указав на ломберный столик, уставленный бокалами и ведерками для напитков.

— Вы очень любезны мистер... — высокий лорд сделал выразительную паузу, и крепыш моментально поспешил ему на помощь.

— Мистер Хикс, меня зовут Абрахам Хикс, милорд.

— Благодарю вас мистер Хикс, но я хотел бы с вашего позволения выпить глоток грога чуть позже — произнес сэр Генри.

— Как вам будет угодно милорд — молвил Хикс, обменявшись быстрым взглядом с коренастым гостем, сидевшим по правую руку от него — тогда может быть, сразу перейдем к делу?

— Именно это я и хотел бы вам предложить, джентльмены — многозначительно сказал Пальмерстон, и все направились к огромному обеденному столу, за которым могло уместиться ещё несколько подобных компаний.

— Позвольте представиться, милорд. Меня зовут Самуэль Барклай, это мистер Питер Фарроу, это мистер Джойс Хэндерсон — представлял коренастый купец своих товарищей, степенно склонявших свои головы перед лордом. Сэр Генри так же отвечал им сдержанным кивком. Все было чинно и благородно, без лишней суеты, которую, как известно, большие деньги весьма и весьма не любят.

— Все здесь присутствующие, являются представителями торговых кругов и банковских сфер, чья деятельность в той или иной мере связана с торговлей со странами Востока. В частности в наших руках находиться большая часть британской торговли с Турцией, Персией, Хивой, Бухарой и Кокандом. И мы очень насторожены последними действиями русского императора по отношению к Османской империи. Ни для кого не секрет, что эта держава серьезно больна множеством внутренних недугов, не позволяющих турецкому султану эффективно управлять своими обширными землями. И рано или поздно, но наступит момент, когда "больному человеку Востока", волей или не волей, но все же придется отказаться от своих владений, как в Европе, так и в Азии. И первым, кто хочет завладеть османским наследством, является русский царь, что только спит и видит, как захватить Константинополь и проливы — произнес Барклай, демонстрируя господину министру свою высокую осведомленность в дипломатических делах Европы.

— Мы мирные люди и хотим только одного, права на свободную торговлю по всему миру. И больше ничего! Но желание русского царя присоединить к России черноморские проливы, наносят смертельный удар по нашей персидской торговле. Сейчас, основной поток английских товаров идет в Персию через турецкий Трапезунд. Это самый безопасный и короткий путь в земли великого шаха, на котором у нас все отлажено до мелочей. Ни один турецкий и персидский чиновник, ни один солдат не смеют косо посмотреть на нашего представителя — от этих слов голос купца наполнился гордостью, в которой зазвенели стальные нотки.

— Однако если русские приберут проливы к рукам, это будет означать конец всей нашей черноморской торговле. Случись подобное несчастье и нам придется направлять наши караваны через Сирию и Ливан и далее через земли месопотамских курдов. А это крайне разорительно для мирных купцов, ведь в этих районах власть османов всегда была скорее номинальной, чем действительной — с горечью молвил Барклай, и его лицо наполнилось вселенской скорбью от одного только упоминания о возможных убытках.

— Мы, попросили вас о встрече, так как хорошо знаем вашу значимую роль в нынешнем правительстве, а так же вашу твердую позицию в отношении этих северных варваров. Скажите милорд, королева сможет, защитить интересы её верных подданных или нет? — спросил высокий гость и четыре пары глаз, тревожно уставились на Пальмерстона в ожидании ответа.

Хорошо когда люди остро нуждаются в тебе, а когда ты выступаешь в роли их спасителя, это приятней во стократ. Именно таким спасителем и ощущал себя в этот момент сэр Генри.

— Могу со всей ответственностью сказать вам джентльмены, что у английской королевы и нашего правительства, нет более важной задачи, чем защита интересов Британии, а с нею и интересы её подданных, — величественно молвил министр, и напряженные взоры его собеседников сразу смягчились. — Что касается намерений русского царя, то они нам давно известны, благодаря отличной работе наших дипломатов. Николай действительно собирается в этом году захватить Стамбул и проливы, но смею заверить вас своей честью, что из этой затеи у него ничего не получиться. Мы готовимся нанести ему упреждающий удар такой силы, что уничтожит все его царство.

— Даже так!? — восхищенно воскликнул мистер Фарроу, не веря своим ушам.

— Да, господа, именно так и никак иначе. Вместо легкой прогулки за турецким наследством, русского царя ждет жестокий разгром, позорная капитуляция и заключение мира на наших условиях — торжественно изрек сэр Генри, изо всех сил стараясь придать своему лицу, невозмутимость римского претора вещающего диким варварам волю великого Цезаря. Однако это у него не совсем удачно получалось. Высокий пафос отчетливо присутствовал в голосе лорда, но заинтригованные его словами слушатели не обратили на это особого внимания.

Услышав часть важной тайны, они очень хотели услышать бы её продолжение, однако правила этикета встречи, не позволял им озвучить свое желание, дабы не уронить свой статус в глазах гостя. Сам сэр Генри также не торопился раскрыть своего рта. Ведь он был королевским министром, а не какой-то там базарной кумушкой, торопливо спешащей пересказать своей знакомой все узнанные ею последние новости.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Все с нетерпением поглядывали друг на друга, в ожидании кто первым прервет затянувшуюся паузу, коим оказался господин королевский министр. По большому счету он мог не продолжать начатого разговора, ибо уже дал исчерпывающий ответ на заданный ему банкирами вопрос. Однако сэр Генри был весьма заинтересован в деньгах, сидящих перед ним людей. Ведь именно они и заставили высокого лорда покинуть свой дом в эту зимнюю стужу.

— Если джентльмены хотят, то для вашего полного спокойствия и спокойствия ваших компаньонов я могу более подробно ввести вас в курс планов предстоящей войны — доверительным тоном произнес лорд и к его тайной радости, каждый из собеседников торопливо кивнул головой. Господа банкиры надежно проглотили аппетитную наживку, под названием "Большая тайна" и Пальмерстон приступил к действиям.

— Обычно, от людей, посвященных в столь важную государственную тайну, требуют клятв молчания, однако я не буду делать этого. И не потому, что не верю вашему слову, господа. Совсем наоборот. Просто с этого момента, ваше молчание будет равноценно золоту самой высокой пробы. Отныне любое, вольно или невольно сказанное вами слово постороннему человеку, обернется разорительным убытком вашим компаниям и интересам — Говоря так, сэр Генри, умело закручивал пружину интриги, словно завзятый ярмарочный факир, выступавший перед почтеннейшей публикой, пришедшей в его балаган, желая увидеть настоящее чудо.

Пальмерстон требовательным оком посмотрел на господ финансистов, как бы предоставляя им последний шанс хорошенько подумать, прежде чем пересечь Рубикон познания большой государственной тайны, но это оказалось излишним.

— Значит, в скором времени будет большая война с русскими, сэр? — спросил Барклай, уверенно сжигая за всей своей компанией, мосты к отступлению.

— Да, именно большая война мистер Барклай, что по своей силе и масштабностью превзойдет знаменитый поход императора Наполеона 1812 года — начал уверенно вещать пред зрителями господин министр.

— Однако, как показал опыт этого похода, с русскими нужно быть чертовски осторожным. Начиная войну с ними, император Наполеон имел под своим началом свыше полумиллиона солдат. А к её концу командовал лишь десятью тысячами, большую часть которых составляла не участвовавшая в боях императорская гвардия — настороженно молвил Хэндерсон, но сэр Генри уже был готовый ответ.

— Пусть вас не волнует судьба армии покойного властелина французов. Сегодня во главе похода на Россию стоит королева Виктория, коей благоволит божественное Проведение. И не надо скептически улыбаться мистер Фарроу. Я сказал о Проведении и это не просто так оброненные всуе слова! Сегодня самый благоприятный момент для нападения на Россию, поскольку её армия и флот по своей силе значительно уступают армии и флоту Её Величества! — властно бросил господин министр, бросив холодный взгляд в сторону банкира.

— Благодаря божьим помыслам и гению английской мысли, наша страна на сегодняшний день по любому виду промышленности и в первую очередь по вооружению, далеко опередила любую страну Европы, а тем более Россию. На данный момент почти все корабли флота Её Величества либо пароходы, либо паровые корветы! Тогда как русский флот сплошные парусники, а число их пароходов, можно пересчитать по пальцам одной руки — для убедительности, высокий лорд потряс перед собеседниками растопыренными пальцами руки.

— Вы скажите, что русские никогда не были сильны на море и будете правы, но и на сухопутном фронте мы далеко обошли их. Сегодня большинство английских солдат вооружены нарезными штуцерами, тогда как русские пехотинцы имеют исключительно гладкоствольные ружья. Благодаря этому факту, наши солдаты могут свободно поражать не только ряды вражеской пехоты, но даже его орудийную прислугу, находясь вне зоны ответного огня — говорил Пальмерстон, пытаясь потрясти воображение своих слушателей, но это было трудной задачей.

— Приятно слышать, господин министр, что армия Её Величества превосходит своего главного врага вооружением. Однако не стоит забывать, что император Николай в своем распоряжении имеет самое большое войско в Европе, способное своей численностью просто растоптать все британские полки — внес в беседу свою лепту сомнения Хикс, но он не застал Пальмерстона врасплох.

— Как человек не понаслышке знающий положение дел в нашей армии, я совершенно не согласен с прозвучавшим здесь сомнением. Пусть наши регулярные силы не столь многочисленны как дикие орды русского царя, однако война с Наполеоном наглядно доказала всему миру, что именно наши солдаты являются лучшими.

Именно они, под командованием славного британского народа герцога Веллингтона, наголову разбили под Ватерлоо армию Наполеона, тогда как князь Кутузов лишь заставил его отступить из России. Перед британским фельдмаршалом разбитый монарх сложил свой скипетр, тогда как русским достался только его походный сервиз, — покровительственно сказал сэр Генри, тоном старого школьного учителя, просвещающего молодую поросль. — Впрочем, мне вполне понятны ваши опасения относительно численности русских армий, но спешу сообщить вам, что наши солдаты не будут одиноки в этой войне. Главная тяжесть в предстоящей войне ляжет не на их плечи.

— И кто же будет тогда главной ударной силой? Австрийцы? Пруссаки? Сардинцы? А может как при короле Георге, будем покупать ганноверцев для подавления американского бунта? Или может быть турки! Но учтите господин министр, русские очень хорошо наловчились их бить! — раздались со всех сторон колкие вопросы. Слышать их для Пальмерстон было унизительно, но он любезно предоставил денежным мешкам возможность поупражняться в остроумие, а затем изрек.

— Нет, господа, вы как всегда не угадали. Главным ударной силой этой войны будут французы, чей император спит и видит, как смыть позор нанесенный русскими его дяде. Это у него идея фикс.

— И как дорого, обойдется королевской казне французское пушечное мясо? — быстро спросил Хэндерсон, презрительно скривив рот. — Новый властитель Парижа наверняка попытается взвинтить цену на своих солдат, чье мастерство определенно уступает солдатам Бонапарта.

— Вы несправедливы к моему французскому другу, господа. У его солдат есть хороший боевой опыт войны в Алжире, который вопреки мнению многих скептиков, все же стал французской колонией. Сегодня стяг императора французов, развивается рядом с нашим стягом, но если бы вы знали, каких трудов стоило мне уговорить Наполеона, забыть старые обиды и принять нашу сторону против русского царя.

— Я слышал, что во многом этому помог сам Николай, когда отказался признавать в императоре французов своего венценосного брата — подпустил шпильку Барклай, но лорд ничуть не смутился.

— Да, это правда. Но именно благодаря моим усилиям этот камешек раздора породил то, чего в истории Европы никогда не было! Военный союз двух самых сильных держав в мире. Отныне нет в мире такого государства, что смогло бы устоять против мощи нашей Антанты! — торжествующе произнес Пальмерстон и слегка зарделся от гордости за творение своих рук. Ранее, подобного союза в Европе действительно никогда не было, ибо Англия и Франция всегда находились по разную сторону баррикад. Это известие потрясло господ финансистов до глубины души, однако высокий лорд продолжил раскрывать государственные секреты, ибо главная задача ещё не была решена.

— Как вы понимаете, господа, главным оружием нашего союза является флот. Именно им мы нанесем свои разящие удары, и первой кто испытает на себе их силу, будет русская Балтика. Сначала наши моряки изгонят русские гарнизоны с Аландских островов, которые тут же будут возвращены шведам. Этот хитрый ход подвигнет короля Оскара присоединиться к нашему союзу, в надежде вернуть себе Финляндию. Было бы очень хорошо, если шведы начнут войну за страну озер, но если только стянут свои войска к границе будет тоже неплохо. Так или иначе, но Николай будет вынужден направить часть своих сил для охраны своих северных рубежей — Пальмерстон на секунду замолчал, давая слушателям проследовать за ходом своей мысли, а затем продолжил.

— Пока русский царь будет занят противостоянием королю шведов, наш флот нанесет свой главный удар по Кронштадту. За один день, могучие орудия наших кораблей разнесут бастионы этой крепости по кирпичику. Находящийся в нем русский флот будет уничтожен, подобно тому, как герцог Веллингтон уничтожил датский флот, а Петербург разделит печальную участь Копенгагена. Руины русской столицы мы также отдадим шведам, прорубленное царем Петром окно в Европу, будет навечно заколочено. Стоит ли говорить, что гибель главного флота страны и её столицы, вызовет волну недовольства в русском обществе и непременно породит заговоры против царя. Для русского дворянства это обычное дело, желающие поднять бунт среди них всегда найдутся.

— Однако русский царь опытный боец по части подавления бунтов, а на роль столицы он может выбрать Москву или Киев. Ведь эти города раньше уже были русскими столицами — блеснул своими познаниями русской истории и географии Фарроу.

— Все верно, но свой главный удар мы нанесем по России со стороны Черного моря. С турецким султаном уже достигнуто секретное соглашение о пропуске наших паровых кораблей через проливы, с одновременной передачей под руку союзного командования турецкого флот. Хотя он и парусный, но в борьбе с севастопольским флотом России лишним не будет.

Захотят ли русские адмиралы помериться силой с нашей великой армадой в открытом бою или укроются в своей крепости, это не так важно. Все русские корабли отправятся на дно, где им самое место! — воскликнул Пальмерстон и яростно ткнул пальцем в пол, явно подразумевая преисподнюю.

— Как только русский флот будет уничтожен или блокирован в Севастополе, на берег будет высажен союзный десант, главным костяком которого будут французы и турки. Наши силы будут представлены двумя дивизиями и кавалерией. Одновременно с этим, будет поднято восстание местных татар, которое дезорганизует общее положение на полуострове. Не пройдет и месяца, как весь Крым будет в наших руках. Севастополь будет захвачен нашей армией ударом с суши, флот адмирала Лазарева уничтожен и окно в Европу открытое Екатериной, также будет уничтожено.

— Браво, лорд Пальмерстон! Браво. От лица всех компаний я снимаю перед вами шляпу, но все же у нас остается маленькое сомнение. Неужели император Николай будет безропотно смотреть на все ваши действия и не попытается пресечь их. Вы меня простите, но он мало похож на мальчика для битья — продолжал сомневаться Фарроу, но Барклай перебил его.

— Бросьте сомневаться Питер, разве вам не ясно, что у нашего дорогого лорда уже припасен очередной сюрприз для русских. Я не прав, сэр Генри?

— Полностью и бесповоротно, мистер Барклай. У русского царя большая армия, но её силу можно уменьшить, разбив на несколько частей. И при этом, не извлекая саблю из ножен, — важно произнес господин министр. — Эта важная задача будет возложена на плечи наших потенциальных союзников по Европе, венский и берлинский двор. Мы рассчитываем, что Австрия и Пруссия присоединятся к нашему союзу, ради получения своего куска от русского пирога. Через наших дипломатов мы пообещали пруссакам Курляндию с Лифляндией, а австрийцам валашские княжества и устье Дуная.

Пока монархи центральных держав ещё колеблются, но для начала им будет достаточно объявления своего несогласия с русской политикой на Балканах и сосредоточить на границах свои армии. Если к этому прибавить восстание поляков, которое они собираются поднять в Варшаве, то Николай вряд ли сможет направить против нашего десанта в Крыму большие силы.

— Но, у русских ещё есть армия, стоящая на Кавказе. По мнению уважаемых, мною людей, она одна из лучших армий русского императора — возразил Хэндерсон, но его вопрос вызвал только снисходительную улыбку у лорда.

— Мы подумали и об этой проблеме, господа. Кавказская армия русских будет нейтрализована нашими азиатскими союзниками. Уже сейчас в Карсе, на границе с Россией, создается армия вторжения под командованием Амин-паши. Когда начнется война, она перейдет границу и устремиться на Кавказ, где в Черкессии, к этому моменту вспыхнет восстание имама Шамиля.

Под началом этого непримиримого вождя горцев, уже много лет проливающего кровь русских солдат в обмен на наше оружие и деньги, состоит многотысячная армия воинов, готовых умереть по его приказу. Нет никакого сомнения что, оказавшись под двойным ударом с севера и юга, Кавказская армия русских если не погибнет, то будет полностью отрезана от главных сил империи.

— И что же дальше?

— Дальше? Когда бунты и восстания растащат по углам все силы русского императора, союзная армия покинет Крым и двинется по югу России в направлении Воронежа. К этому моменту мы надеемся получить поддержку украинских казаков, чьи предки во главе с гетманом Мазепой поддержали шведского короля Карла, в войне с Петром. С их помощью, наш поход на Воронеж будет легкой прогулкой.

— А почему, сэр, точкой нашего наступления вглубь России выбран Воронеж, а не Киев? — спросил Хикс.

— По мнению наших генералов из этой точки удобно угрожать одновременно и Киеву и Москве. Но скорей всего до похода на эти города дело не дойдет. Когда мы достигнем Воронежа, император Николай будет вынужден просить мира. И он получит его на наших условиях. Россия лишиться Финляндии, Прибалтики, Польши, Бесарабии, Крыма и Кавказа.

— Джентльмены! Предлагаю выпить за нашу победу! — воскликнул Фарроу и проворно подкатил ломберный столик. Купцы дружно подняли бокалы и выжидательно посмотрели на Пальмерстона. Высокий лорд взял бокал с грогом и громко произнес.

— Я хочу выпить господа, за победу европейского разума над азиатской дикостью, культуры над варварством, сил свободы над силами деспотизма. За нашу королеву Викторию и за наш флот, что вместе с армией, преданно охраняют наши постоянные интересы!

Гости лорда Сноу быстро осушили бокалы и налили снова. От услышанного и выпитого, кровь быстрее застучала в их сердцах и умах. Легкость, с которой Пальмерстон разобрался с русским императором, вскружила им голову, однако господа негоцианты ещё не утратили свою хватку.

— Но сдается мне, что это ещё не все, милорд? — спросил Барклай, не сводя с господина министра проницательных глаз.

— Вы снова правы, мистер Барклай. Есть ещё кое-что, что может заинтересовать вас — ответил Пальмерстон, и его слова вызвали огромный интерес у купцов. — Мы считаем, что если уж бить русскую гидру, то надо, рубить её под самое основание. Для этого надо навеки запереть этих дикарей в дремучих пределах Тартарии, полностью отрезав от любого выхода к морю. Ведь, кроме Балтики и Черного моря и них есть ещё два незамерзающих порта, Архангельск и Петропавловск на Камчатке. Через эти северные и восточные окна, они могут торговать с Европой, Китаем и Америкой, продолжая угрожать британским интересам — молвил сэр Генри, величественно скрестив руки на груди. — Королева Виктория считает, что эти порты следует не просто разорить, их нужно отторгнуть в пользу Британии, вместе с прилегающими к ним землями. И передать их в пользу британских компаний, например, Норд-Азиатской и Ост-Азиатской компаний.

Говоря это, сэр Генри радостно отмечал, как ярким огнем наживы загорались глаза его собеседников.

— Скажите, милорд, а насколько реальны эти планы? — спросил Барклай, судорожно сжимая в руке опустевший бокал.

— Более чем вам это может показаться, — величественно произнес лорд, — посудите сами. Крупных воинских соединений в Архангельске и Петропавловске никогда не было и согласно сведениям наших дипломатов, не будет. Только малочисленные гарнизоны крепостей, с которыми легко справиться наш флот с десантом на борту. Представьте себе господа, с одного удара под нашу руку отходят территории вдвое большие, наших Индий, вместе взятых. На севере мы занимаем все побережье Белого и Баренцева моря, а на востоке всю Камчатку, Чукотку и побережье Охотского моря.

— А Аляска? — сварливо спросил Хэндерсон.

— Очень хорошо, что вы упомянули о ней, сэр. Русская колония в Америке весьма малочисленна, и с ней можно легко справиться при помощи индейских племен колошей. У губернатора Британской Колумбии с ними хорошие связи и уговорить их напасть на Новоархангельск и остров Ситху не составит большого труда. Надо будет только хорошо заплатить.

— И сколько? — настороженно поинтересовались негоцианты.

— По нашим подсчетам, сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

— Такие огромные деньги!!— чуть ли не хором воскликнули торговцы, но лорд Пальмерстон холодно осадил их.

— Для бакалейщика из Ист-Энда или клерка из Сити это действительно огромные деньги, но никак для совладетелей двух новых торговых кампаний, почетным пайщиком которых будет сама королева Виктория!

— Помилуйте милорд, но на такие деньги можно оснастить целый флот! — не сдавался Фарроу.

— Именно целый флот господа, что покорит русский север с Камчаткой и объявит их владениями английской короны.

— Но все равно, сто пятьдесят тысяч фунтов это очень большие деньги, даже для нас — молвил Барклай и Пальмерстон с пониманием кивнул головой.

— Королева Виктория хорошо понимает это, мистер Барклай и потому, ограничила первичный взнос сорока пятью тысячами фунтов.

Это известие вызвало одобрительный гул среди денежных тузов Британии. Лишь один Фарроу сварливо произнес:

— По-моему глубокому убеждению, нам не стоит раскошеливаться на ружья и порох для индейцев, господа. Ведь полностью отрезанные от метрополии, русский гарнизон в Новоархангельске будет вынужден капитулировать даже перед простым капером, которого мы туда пошлем. Не правда ли?

Слова Фарроу были немедленно поддержаны остальными совладельцами новых торговых компаний, спешивших уберечь от грядущих трат свои деньги.

— Как вам будет угодно, господа, — примирительно сказал сэр Генри, а про себя подумал, — "Видит Бог, совесть моя чиста. Деньги даны только на захват Архангельска и Камчатки. Значит, русская Америка отойдет Гудзоновской компании Канады, которая давно зарится на эти земли".

В этот день господин министр ещё долго беседовал с гостями лорда Сноу, яростно отстаивая озвученную сумму начального капитала будущих азиатских компаний. Да и как было сэру Генри не ломать копья, если он имел с неё, свои кровные три процента.

Был уже поздний вечер, когда торги закончились, прощальный бокал был выпит и лорд Пальмерстон отправился домой. Там он засел за составление доклада о своей встрече лорд-канцлеру, её тайному организатору и вдохновителю.

Сидевший на мешке с английской шерстью чиновник, остался, весьма доволен результатами деятельности Пальмерстона.

— Не думал сэр Генри, что они так быстро согласятся финансировать наши приготовления против русских. Отдаю должное вашему мастерству убеждения — молвил лорд-канцлер, по завершению своего ознакомления с докладом своего тайного эмиссара.

— Если быть честным, то решающую роль сыграло не столько мое скромное искусство ритора, сколько скрытое желание этих людей быть вовлеченными в государственные дела. Если бы вы только видели, с какой жадностью поглощали они мои слова о наших тайных приготовлениях к войне. Вне всякого сомнения, это были одни из лучших минут в жизни господ финансистов. Кроме того, возможность обогатиться на наших будущих колониях в России, также сделала своё дело.

— Надеюсь, что ваше откровение с господами банкирами носило сугубо ознакомительный характер? — настороженно спросил лорд-канцлер, но Пальмерстон поспешил его успокоить.

— Ровно в тех границах, что вы обозначили на нашей последней встрече, милорд. Никаких дат и имен, исключительно общие черты — заверил собеседника сэр Генри с невозмутимым лицом, хотя в своей беседе с банкирами, он далеко перешагнул границы обозначенные лорд-канцлером. Исповедуя, что цель оправдывает средства, господин министр, всегда делал только то, что считал нужным без оглядки на чужое мнение или запрет.

— Однако и этого хватило с лихвой, чтобы наши денежные мешки ощутили свою причастность к великим делам королевства и с радостью открыли перед нами свои сундуки. Первые платежи должны состояться уже на этой недели.

— Отлично, сэр Генри. С помощью этого золота мы сможем полностью реализовать все наши планы против русских. Подобно амазонской анаконде мы сокрушим императора Николая, охватив стальным кольцом блокады все морское побережье России. Парализовав её торговлю, мы нанесем сокрушительный удар по российской землевладельческой элите. Не имея возможности сбывать на внешнем рынке продукцию своих хозяйств и закупать предметы роскоши, она будет требовать от царя скорейшего завершения войны.

— Превосходный план, милорд. Он позволит сохранить жизни нашим солдатам и усилит наши мировые позиции перед Францией и Америкой.

— Какие новости от сэра Джеймса? Он по-прежнему уверенно контролирует турецкого султана и его двор? Сможет ли он успешно противодействовать князю Меньшикову, который по приказу царя, должен отплыть в Константинополь, со дня на день. Королева Виктория очень обеспокоена этим известием.

— Её королевское величество может быть спокойно. За последнее время влияние Британии на владыку Константинополя ничуть не уменьшилось, а даже увеличилось. Особенно благодаря письму королевы, а также отправленных ею подарков. Абдул-Меджид пришел в сильный восторг от вида парадной люстры, что прислала ему Её величество. В своем послании сэр Джеймс, сравнивает этого азиата с маленьким ребенком впервые увидавшего рождественскую елку.

— Значит, будем считать, что турки откажут русскому императору в вопросе о проливах и тогда в дело вступят пушки. Что сообщают наши доброжелатели из Петербурга, о готовности России начать войну?

— Весь высший свет России очень желает, чтобы император начал войну с султаном, занял Константинополь и освободил православные святыни от власти турок. Предприимчивые поэты уже пишут стихи и оды, по этому случаю — едко подчеркнул Пальмерстон.

— Да, у русских религиозный вопрос играет очень большую роль в отличие от просвещенной Европы и это сильно вредит им, — снисходительно молвил лорд-канцлер. — Вопрос о святых местах Иерусалима уже помог нам окончательно рассорить русских и французов, теперь же он должен подтолкнуть царя Николая к началу войны. Думаю, будет нелишним, если сэр Патрик в беседе с русскими вельможами выразит наше понимание озабоченности их правительства в столь важном для страны вопросе.

— Это будет совсем не лишним, милорд. Обманутый сладкой лестью, русский медведь окончательно угодит в нашу западню, из которой ему уже не выбраться — произнес Пальмерстон и на лице обоих собеседников довольные улыбки. Впрочем, ненадолго.

— Единственное, что меня настораживает в этом вопросе сэр Генри, это то, что нам придется воевать с противником с приставленным к ноге оружием — озабоченно произнес лорд-канцлер — всегда приятнее иметь дело с неподготовленным к войне неприятелем.

— Ваши, опасения милорд, полностью беспочвенны. Русская армия готова только к войне с турками и никак не к войне с войсками двух сильнейших страна мира. Вот если мы им дадим фору в пять-шесть лет, тогда это действительно будет другая армия. Тогда будет гораздо труднее сплотить просвещенную Европу для выступления против азиатского деспотизма, посмевшего диктовать ей свои условия по "восточному вопросу".

Примерно в это же время и о том же, в далеком и заснеженном Петербурге, император Николай держал совет с канцлером Нессельроде, который пользовался у него особым расположением. Угодливой лестью, умением угадывать в какую сторону склонится воля императора по тому или иному вопросу, Карл Васильевич сумел не только втереться в полнейшее доверие к государю, но и устранить всех потенциальных соперников.

— Австрийский и прусский двор полностью на нашей стороне в конфликте с французами по вопросу о "святых местах", государь. Об этом министры Австрии и Пруссии, как и было нам обещано, они официально заявили французским послам на прошлой неделе. Это обстоятельство лишний раз доказывает, что в вопросе о проливах они также поддержат все наши действия направленные против Турции — предано глядя в глаза Николаю, заверил его канцлер.

— Очень, хорошо, — удовлетворенно кивнул головой монарх. — Следуя твоему совету, я имел беседу с британским послом сэром Сеймуром и подробно пояснил наши намерения в отношении наследия "больного человека". Наши намерения занять проливы и Константинополь не встретили с его стороны никаких возражений. Он также с пониманием отнесся к тому, что мы намерены добиться полной свободы для Дунайских княжеств, Болгарии, Греции, Сербии и Армении.

Честно говоря, я ожидал от него бурных протестов, но ничего этого не было. Сеймур с радостью принял мои заверения, что мы считаем Египет, Крит, Кипр, а также Палестину и Сирию землями британского влияния. Вместе с этим, я намекнул о возможном, в дальнейшем присоединении к ним и Месопотамии, что вызвало у него радость. Он обещал мне незамедлительно известить о нашей беседе Лондон и дать ответ на мои предложения. Мне кажется, что наши с Англией планы следует оформить каким-нибудь соглашением по Турции. Слова словами, а бумага бумагой.

— Вот видите, как все прекрасно обстоит, ваше величество, — радостно защебетал канцлер, — Император Наполеон никогда не посмеет выступить против воли четырех государств, которые нанесли сокрушительное поражение его великому дяде.

— Все это хорошо, но я хочу решить все это дело миром, без пролития крови моих солдат. Думаю, будет правильным, если мы объясним всю ситуацию турецкому султану, который будет вынужден подчиниться воле великих государств Европы — от этих слов императора у Нессельроде, не ожидавшего подобного поворота событий тревожно забегали глаза.

— Для столь важной и ответственной миссии нужен умный и преданный человек, ваше величество. Возможно, эту миссию можно будет поручить графу Алексею Федоровичу Орлову или графу Павлу Дмитриевичу Киселеву — как опытный царедворец, канцлер предложил царю на выбор две кандидатуры, готовый в случаи необходимости вытащить из кармана ещё пяток, но этого не потребовалось. У государя был свой кандидат на роль посла в Константинополь.

— Нет — решительным голосом произнес император, — к султану поедет светлейший князь Меншиков.

— Но Александр Сергеевич, не дипломат — попытался переубедить Нессельроде, но государь остался твердым в своем решении.

— Меншиков поедет к султану — безапелляционным тоном произнес царь, и канцлер покорно увял. Многих опасных соперников он сумел отвадить от персоны государя, но светлейший князь был непотопляемой фигурой в окружении Николая.

Сам светлейший князь был своеобразной фигурой, которая занимая высокие государственные посты, полностью им не только не соответствовала, но и не пыталась исправить положение. Так находясь двадцать лет на посту начальника морского ведомства, он поражал моряков своим полным незнанием дела, ровно как, занимая пост финляндского генерал-губернатора, он не интересовался Финляндией дальше своего кабинета.

Такую профессиональную непригодность князя перевешивали двумя другими качествами, которые были очень важны в глазах императора. Во-первых, Меншиков был абсолютно предан своему государю, а во-вторых, занимая важные государственные посты, будучи богатым человеком от рождения, Александр Сергеевич никогда не воровал государственных денег. В этом плане он был белой вороной в императорском окружении, в рядах которого подобное чудачество князя вызывало улыбку и удивление. В ответ, Меншиков платил тем, что откровенно презирал и не ставил ни в грош все окружение царя, жестко и язвительно издевался над ними.

Именно этому человеку, Николай поручил отвезти свое личное послание турецкому султану и тот с готовностью взялся за это.

Глава II. Миссия в Стамбуле.

Будучи человеком простым и незамысловатым, перед тем как появиться в турецкой столице с царской миссией, светлейший князь решил придать своему визиту элемент силы.

— Эти турки уважают только одну силу, силу штыка и пушки. Только этим можно окончательно сломить их упрямство в нежелании слушать государя, и заставит отвечать на его вопросы прямо и откровенно, без всякого лукавства — считал Меншиков и по большому счету был абсолютно прав. 'Больной человек' имел парализованную волю и ради сохранения целостности своего государства был вынужден лавировать между Западом и Россией. И большим аргументом, способным склонить турецкого султана в ту или иную сторону — была армия.

Перед своим прибытием в Стамбул, Александр Сергеевич завернул в Кишинев, где провел смотр четвертому и пятому армейскому корпусу Южной армии. Грозный вид войск вселил боевой дух в душу князя, но этого ему показалось мало. Из Бессарабии он отправился в Севастополь, где устроил смотр всем кораблям Черноморского флота и только потом, сев на военный пароход 'Громоносец' отправился в Стамбул, где его ждал неприятный сюрприз.

Все дело заключалось в том, что сразу после доверительной беседы английского посла с царем, Лондон заменил своего посла в Турции. По настоянию Пальмерстона им стал господин Рэдклиф, имевший личную обиду на Николая. В свое время государя отказался принимать его послом в Петербурге, и теперь время отмщения для британца настало.

Ведя чисто английскую политику, новый посол на словах признавался в горячей любви к императору и клялся русскому послу, что совершенно не помнит зла на события пятнадцатилетней давности. И одновременно, энергично заверял французов, что Британия полностью на их стороне в споре за 'святые места'.

Прибыв в Стамбул, Рэдклиф нанес визит султану Абдул-Меджину и великому визирю Мехмед-Али. Передав главным лицам подарки от королевы Виктории, Рэдклиф стал сладкоголосо нашептывать туркам, как коварен и опасен русский император. Сжигаемый личной обидой и страстным желанием отомстить российскому монарху, англичанин ловко создал устрашающую картину, умело вплетая тонкие нити правды в толстые жгуты лжи.

Руководствуясь старой английской поговоркой, 'что садясь ужинать с чертом, запасись длинной ложкой иначе останешься без еды', Рэдклиф постоянно твердил, что русскому государю и его посланнику нельзя ни в чем верить.

— Спор русских с французами из-за 'святых мест' — это отнюдь не спор о религии, а скрытая попытка царя Николая подчинить Оттоманскую империю своей власти. Ему нужны отнюдь не пещера в Вифлееме, а повод для войны со Стамбулом и ставки в ней будут очень высоки. Николай намерен не только обратить в русские провинции Молдавию, Валахию, Сербию и Черногорию, но и отобрать у блистательной Порты все армянские земли, что находятся в её владении от Черного до Средиземного морей. Однако и это ещё не все. Царь хочет исполнить мечту своей бабки Екатерины и взять под свой контроль Проливы и Стамбул — с убедительной достоверностью пугал Рэдклиф султана и это ему хорошо удавалось.

— Единственное, что сможет русского медведя и спасти Турцию — это союз блистательной Порты с просвещенной Европой в лице Англии и Франции. Наш могучий паровой флот сможет урезонить аппетиты русского царя и сохранит целостность ваших границ, как на западе, так и на востоке.

— И что попросит император Наполеон и королева Виктория взамен этой военной поддержки? — резонно поинтересовался султан, хорошо помня, что европейцы просто так ничего не делают.

— Ровным счетом ни-че-го — важно отчеканил посол. — Наши государи готовы оказать Стамбулу эту поддержку руководствуясь не корыстной выгодой, а лишь стремлением остановить Россию в её намерениях произвести раздел Порты. Мы прекрасно понимаем, что подобные действия приведут к возникновению сначала множества мелких конфликтов, а затем и большой войны по всей Европе. О масштабах этого кровопролития можно только догадываться и наша святая задача не допустить подобного!

— Да благословит вас Аллах, за вашу мудрость и проницательность господин Рэдклиф, но если так случиться, что Николай не испугается вашей угрозы и пойдет напролом. Что тогда? — правомерно спросил султан. — Турецкая армия не сможет в одиночку победить русскую армию.

— Его величество может не беспокоиться по этому поводу. Государи Франции и Великобритании готовы послать свои войска на помощь султану и вместе разбить Южную армию русских.

— А что с Кавказской армией русских? Пока мы будем воевать с ними на западе, русские могут проникнуть в Армению, захватить азиатские владения империи и подойти к Стамбулу с востока?! — живо напомнил Рэдклифу положение дел повелитель правоверных.

— Ваше величество, я не военный человек и не могут ответить вам на все ваши вопросы, связанные с военным делом. Подобные тонкости дела не мой удел. Королева Виктория и лорд Пальмерстон доверили мне миссию известить вас о надвигающуюся на вас угрозу с севера и предложить объединить наши усилия в борьбе с ней. И прошу поверить, что за моей спиной стоят реальные силы. Реальный флот и армии готовые выступить против Николая и защитить вашу страну, если на это будет ваше согласие.

Слова английского посла уверенно проникали в уши султана, но тот, следуя заветам своих предков, не спешил полностью и во всем доверять и полагаться на европейских союзников.

— Русский гяур такой же опасный враг Порте, как и европейские 'франки'. Все они только и хотят, что разрушить нашу империю и поработить турецкий народ. Ни одному из них нельзя доверять, но нужно использовать их соперничество в своих целях — говорили наследнику престола его учителя и Абдул-Меджид, хорошо запомнил их слова.

Не говоря ни да, ни нет, он соглашался с Рэдклифом, негодовал по поводу планов коварного русского императора и стал терпеливо ждать прибытия в Стамбул Меншикова. Перед принятием окончательного решения, монарх желал выслушать обе стороны.

Если в беседе с султаном британцу удалось посеять зерна сомнения в его душу и сердце, то с великим визирем, успехов у посла было куда меньше. Вместе с Рашид-пашой, Мехмед-Али стоял за разрешение возникших в государстве проблем исключительно дипломатическим способом. Визирь с восточной учтивостью слушал посла, восхищался его подарками, благодарил английскую королеву, внимательно слушал доводы англичанина, послушно кивал головой в след его речам и ничего не делал. Визирь также как и султан ждал приезда Меншикова.

Ждали приезда царского посланца и послы Европы, в первую очередь Франции и Англии. Первый по поручению императора Наполеона затеял спор о главенстве церквей над 'святыми местами' и получил в этом вопросе поддержку со стороны султана. Все это было с целью публичного унижения русского царя, для которого вопрос религии был очень значен.

Второму нужен был повод для втягивания России в войну. В ней, по британским замыслам, Петербургу должна была противостоять вся Европа, чья мощь в разы превосходила ту силу, что обрушилась на неё в 1812 году.

— Судя по тому, что царь отправил на переговоры с султаном князя Меншикова, чей дипломатический политес сравним с проворством слона в посудной лавке, можно сделать вывод, что Николай ищет повода для объявления войны туркам — начал свою беседу с послом Рэдклиф, но тот имел по этому поводу свое мнение.

— Я бы не стал бы так прямолинейно судить о намерениях русского императора, — не согласился француз. — Скорее всего, Николаю просто надоели уговоры и увертки, и он решил снять перчатку и ударить кулаком по столу.

— Поражаюсь вашему спокойствию, сэр, — притворно удивился англичанин. — А вы не предполагаете, что испугавшись русского стука, султан отменит свое решение по 'святым местам' и ключи от Вифлеемской пещеры отдадут русским? Что вы тогда будите докладывать императору?

Рэдклиф полагал, что бьет в слабое место француза, но там находилась твердая защита, так как недавно прибывший в Стамбул англичанин был плохо посвящен в последние новости турецкого двора и его окрестностей.

— Хочу успокоить вас мой друг, по этому вопросу, — лучезарно улыбнулся француз. — Серебряная Вифлеемская звезда с гербом императора уже прибыла в Палестину и в самое ближайшее время её установят на куполе пещеры. Я, конечно, не исключаю возможности того, султан вдруг отменит свое решение и первенство за 'святыми местами' отдадут русским, но тогда Порта лишиться наших офицеров инструкторов, которые уже прибыли в Турцию по просьбе Абдул-Меджида и согласия императора.

— Но, по-моему, есть куда более важные вопросы, в которых турки могут уступить под давлением Меншикова — это уступка русским права контроля прохода иностранными судами через Проливы — вновь ударил Рэдклиф и теперь его удар был куда чувствителен.

— У вас есть конкретные сведения, о том, что Меншиков будет требовать от султана права контроля над проливами?

— А разве это не так. Со времен падения Константинополя русские только и делают, что пытаются вернуть себе византийское наследство. У императрицы Екатерины не получилось это сделать силой, так теперь её внук хочет сделать это дипломатическим путем, так сказать в два этапа.

Француз прекрасно понимал всю спорность слов Рэдклифа, но не стал с ним спорить. Он ведь не нанимался в адвокаты к русскому императору.

— С одной стороны, хотелось бы иметь более точные и достоверные данные о миссии князя Меншикова. Согласитесь, что одних предположений и логичных рассуждений в нашем деле крайне не достаточно. Однако, моя страна не против поддержать султана в трудных переговорах с русскими, вселить него уверенность и твердость.

Француз замолк и многозначительно посмотрел на собеседника, как бы желая знать от него, чем королева Виктория готова помочь туркам в этом важном для Европы вопросе.

— Самый лучший способ вселения уверенности в себе при споре турок с русскими — это военная поддержка их — англичанин ловко вернул пас собеседнику, но тот лишь сокрушенно улыбнулся.

— К сожалению, подготовка экспедиционного корпуса ещё не началась, а наш флот стоит в Марселе и для того, чтобы сдвинуть его с места, нужен приказ императора — это было сказано с таким подтекстом, что знающий человек сразу должен был понять — дело не столько в императоре французов, сколько неготовность флота к боевому походу. Открытая послом информация не совсем соответствовала действительности, но француз не спешил открыть Рэдклифу все свои карты.

— Зато наш флот уже покинул Мальту и в скором времени должен достигнуть Дарданелл, если только этому не помешает погода — важно произнес британец, довольный тем, что утер носу зазнавшемуся французу. Обида была явной, но тот не показал вида.

— Очень хорошо. Думаю, что султан не будет возражать, если в качестве демонстрации силы он войдет в Мраморное море и встанет на якорь у Принцевых островов. Надеюсь, в нем есть паровые корветы? — легко уколол француз Рэдклифа. — Согласитесь, чтобы пусть даже заочно, противостоять линейным кораблям русского флота, нужны паровые суда.

— В нашем флоте, в подавляющем числе корабли исключительно паровые — с достоинством короля, как само собой разумеющееся отчеканил британец.

— Искренне рад за ваше адмиралтейство и королеву. У нас флот пока, имеет только половину на половину, — учтиво улыбнулся. — Очень надеюсь, что вид ваших паровых кораблей вольет силы в султана и его окружение.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, но будет лучше, если эта акция будет представлена султану, как совместное действия наших стран.

— Я полностью разделяю подобную точку зрения, но должен согласовать свои действия с Парижем.

— Думаю, что ваш министр иностранных дел господин Валевский будет в восторге от вашего доклада — в реакции занимавшего этот пост этнического поляка по матери, Рэдклиф нисколько не сомневался.

— Господин министр, безусловно. Но последнее слово во внешней политике всегда за императором — одернул собеседника француз и Рэдклиф не стал с ним спорить. Главное для него на данный момент возбудить в турках упрямство, чем взбесить Меншикова и получить желанный повод к войне.

Светлейший князь не разочаровал надежд и ожиданий британца. Едва приехав в Стамбул, он стал действовать агрессивно, идя напролом во всех вопросах.

Первым его шагом был отказ наносить визит министру иностранных дел Фуаду-эфенди, противнику России и стороннику сближения с Францией. Напуганный министр выразил готовность встретиться с Меншиковым во время его визита к великому визирю, но этого не случилось.

Перед тем как нанести визит к Мехмед-Али, Александр Сергеевич потребовал, чтобы тот встречал его у дверей своего дворца, что было откровенным нарушением дворцового этикета. Когда же, князю доложили, что его требования невыполнимы, но решил, что на прием к визирю, вместо парадного мундира, он оденет, гражданское платье.

Дальше — больше. Поговорив с великим визирем, Меншиков вышел в коридор и, не посмотрев на ждущего там при полном параде министра иностранных дел, вышел вон и покинул дворец. Напуганный столь дерзким поведением, а также известием о развертывании в Бессарабии двух армейских корпусов на следующий день, султан отправил в отставку Фуада-эфенди и на его место назначил Рифат-пашу.

Ободренный этими действиями султана, Меншиков продолжил нажим. При его встрече с Абдул-Меджидом, он передал властителю Порты письмо царя, в котором тот упрекал султана в передаче ключей от Вифлеемского храма французам и позволение установления звезды изготовленной во Франции на его куполе. Все эти действия Николай приписывал дурным советчикам, окружавшим султана, и призывал его проявить благоразумие.

Информация о требованиях Николая потекла к Рэдклифу рекой, но британский посол не спешил вмешиваться. Он считал, что на данном этапе событий, страх турецкого правителя был очень полезен британской короне, так как напуганный грозным рыканьем Меншикова, султан проявил бы большую сговорчивость в разговоре с английским послом.

Примерно такую же позицию занимал и посланник Наполеона III, увидев, что светлейший князь своим поведением льет воду на мельницу европейских держав, он не торопился приободрить Абдул-Меджида.

Решающим стала вторая встреча Меншикова с султаном, когда посланник Николая передал новое требование русского царя, по своей сути являющееся продолжение предыдущего послания. В нем, Николай требовал от султана признать право императора вмешиваться в турецкие дела для защиты его православных подданных: греков, болгар, сербов, молдаван и валахов. Все это, царь хотел закрепить в форме договора между двумя странами, что являлось большим ущемлением для турецких интересов.

Тон письма и манера поведения князя вселили ещё больший страх и раздражение у турецкого султана. Роковой в этом разговоре стала фраза произнесенная Меншиковым, что русскому царю достаточно отдать приказ и русский флот в течение сорока восьми часов окажется у Босфора с десантом на борту.

Эти слова окончательно подорвали силы султана, и он отправил своего министра на тайную встречу с французским и британским послом. Оба европейца действовали в отношении Рифат-паши согласно заранее достигнутым договоренностям. Они вежливо приняли посланца султана, посочувствовали ему в плане поведения Меншикова но, ни один из них не предложил турку помощь и защиту от северного соседа, как это было раньше.

Напротив, оба посла выразили озабоченность положением турецких дел и в один голос заговорили о возросшей силе русского медведя. На все просьбы турецкого министра повлиять на Николая, европейцы говорили уклончиво и неопределенно. Они не говоря Рифат-паше ни да, ни нет, не закрывая дверь перед носом турка, но при этом не подавали ему никакой ясной и твердой надежды.

Выражаясь простым языком, послы доводили турок до кондиции, после наступления которой, от правителя Порты можно было требовать все что угодно в обмен на помощь и поддержку от действий русского царя.

Держа единый фронт против Николая, послы двух великих держав не забывали играть ту партию, что была выгодна именно его государству. Так француз, сразу после визита Рифат-паши дал секретную телеграмму в Париж, и не прошло 24 часов, как французский флот покинул Марсель, держа курс на Архипелаг. Франция не собиралась отдавать в грядущих событиях пальму первенства англичанам, ведь по количеству паровых кораблей флот его императорского величества совсем немного уступал флоту английской королевы.

Развязка событий наступила после того, как следуя инструкции царя, Меншиков отдал султану третье послание императора Николая, в котором он предлагал Абдул-Меджиду заключить военный союз против третьей стороны, под которой подразумевалась Франция. В противном случае, император намеривался заключить военный союз с Австрией при поддержке Пруссии.

Подобный расклад сил, покоился на докладе канцлера Нессельроде о состоянии дел с двумя германскими государствами, коих он числил в верных союзниках Российской империи.

Третье послание, по мнению царя и его канцлера должно было полностью сломать турецкого султана и подчинить его воле императора. Измученный страхами правитель Порты был готов пойти на это, но тут в дело вмешались сидевшие в засаде господа послы. Быстро и качественно утерев сопли повелителю правоверных, они уверили султана, что его страна не останется один на один с северным соседом. Две великие европейские державы были готовы поддержать Абдул-Меджид не только словами, но и силой оружия в случае, если он решиться отказать императору Николаю в удовлетворении его требований.

Более того, они заверили султана, что венский двор совсем не собирается плечом к плечу выступать вместе с русскими против Порты. У императора Франца-Иосифа свои взгляды на происходящие вокруг Оттоманской державы события и они совершенно не совпадают с взглядами Петербурга.

В качестве доказательства министру иностранных дел Порты была организованная тайная встреча с австрийским послом, которые если не в полной мере подтвердил слова Рэдклифа, то не опроверг их.

Вернувшийся к жизни и повеселевший султан воспарил духом. Страхи ушли прочь, и повелитель сераля собрался дать достойный ответ Меншикову, но Рэдклиф категорически запретил ему это делать. С этого момента британец прочно взял в свои руки процесс переговоров Стамбула с Петербургом и султану только повиновался его воле.

Для начала, был приготовлен фирман, по которому Абдул-Меджид признавал право православных священников на ключи от храма в Вифлееме, первоочередность в проведении в нем религиозных обрядов и самостоятельность в действиях по его содержанию. Одним словом это было то, чего требовал царь от турок в своем первом письме.

Подобные действия султана вызвали сильное негодование со стороны французского посла, но Рэдклиф заверил его, что данный фирман не будет иметь никаких реальных последствий в вопросе о 'святых местах'. Британец был в это абсолютно уверен, так как текст фирмана был подготовлен лично им и имел один подводный камень, миновать который светлейший князь никак не мог.

На другой день Меншиков действительно заявил туркам решительный протест, так как в фирмане не было никаких гарантий со стороны султана на то, что дарованный султаном приоритет для православных священников не будет изменен по прошествию времени.

В тот день турки дали ответ на второе послание Николая. В нем султан признавал за русским императором статус покровителя православных народов находящихся в подданстве Порты, но при этом в фирмане не было, ни слова о праве царя вмешиваться в дела исповедовавших православие. Также ничего не было сказано о готовности султана, подписать с императором договор по этому поводу.

Как и следовало ожидать, Меншиков подал протест и на это документ, сопроводив его подачу грозными упреками и предупреждениями. Главная суть их заключалась в том, что царский посланник дал туркам ровно десять дней, для внесения в документ требуемых им поправок.

Эти слова князя вновь возродили в душе султана, погасшее было пламя страха, погасить которое удалось лишь сообщением о том, что корабли британского и французского флота находятся в водах Эгейского моря и только и ждут сигнала прибыть к Принцевым островам.

Узнав об этом, Абдул-Меджид успокоился и так хорошо, что несмотря на недавние страхи, проявил характер. Хорошо помня заветы предков о том, что белых гяуров следует держать на расстоянии, султан не дал согласие на ввод европейских кораблей в Мраморное море. Подобные действия могли привести к потере лица султаном и Рэдклиф, не стал настаивать. На данный момент его устраивало, что владыка двух святынь беспрекословно выполнял все его рекомендации в переговорах с русскими.

В них возникло затишье, обусловленное данным князем туркам времени на размышление и британец решил открыто обозначить свое присутствие в этом деле. На следующий день он отправился на прием в русское посольство для встречи со светлейшим князем.

Помня личную неприязнь императора к несостоявшемуся послу Англии в России, Меншиков не стал принимать Рэдклифа, сославшись на нездоровье. Весь разговор с британским послом вел помощник князя, но по большому счету для посла было в некотором случае лучше.

Послу не стоило больших трудов разыграть перед нм ловкий спектакль. Рэдклиф с большим волнением вещал Озерову о той озабоченности, которую породили у англичан последние действия России. Признавая за царем безусловное право, иметь свои интересы в балканских делах, посол говорил о том, что военные силы, скопившиеся на границе с Турцией в Бессарабии, вызывают опасения и пугают Лондон.

Кроме этого, посол попросил через Озерова встречу с князем, чтобы заверить того, что Англия не будет вмешиваться в войну русских с турками и не окажут материальную и военную помощь султану.

Это была излюбленная тактика англичан, когда ошибочно надеясь на помощь Альбиона или на его мнимый 'нейтралитет' европейские страны совершали трагические ошибки, порождавшие кровавые войны. Так Франция в 1870 году вступила в войну с Пруссией, германский кайзер начал Первую мировую войну, а своим упрямством и несговорчивостью поляки позволили Гитлеру напасть на них в 1939.

Породив ложную надежду в умах русских дипломатов, Рэдклиф стал ждать их реакцию и очень быстро дождался. Поверив, что англичане останутся 'нейтральными' в споре России с Турцией, князь с удвоенной силой стал нажимать на турок, на что и надеялся хитрый англичанин.

Не дожидаясь истечения срока ультиматума, князь отправился к султану и потребовал от него изменений в турецком правительстве. В частности, Меншиков хотел видеть нового великого визиря и нового министра иностранных дел. Первый, по мнению князь, проявлял симпатии к венскому двору, что открыто, заявил о своей неготовности вступать в военный союз с Николаем против турок. Второй в глазах светлейшего был недостаточно боек в составлении фирманов отвечавших желанию государя императора.

Никогда прежде русский посланник не диктовал свою волю турецкому падишаху так, как диктовал её Абдул-Меджиду Меншиков и тот с согласия Рэдклифа покорно исполнил её. Вместо Мехмета-Али визирем стал Мустафа-паша, а место Рифат-паши занял Решид-паша. Этим самым турки демонстрировали свое стремление к мирному диалогу с Россией, при агрессивных действиях царского посланника.

Французский посол Лакур в своих донесениях к императору Наполеону сравнивал князя с провинциальным дикарем, по ошибке попавшим в высокое общество дипломатов. Хотя будь он сам на его месте, все аналогичные действия французского посла были бы признаны вполне приемлемыми, под девизом 'белый человек выше азиатов'.

Итоги всех этих перестановок Меншиков ожидал увидеть в полном удовлетворении всех требований русского царя, но к его огромному разочарованию этого не произошло. Вначале Решид-паша попросил у князя ещё шесть дней для полной подготовки документов, а по истечению срока известил, что заключение договора между султаном и царем означает для Турции потери суверенитета и эти требования не приемлемы.

Разгневанный Меншиков объявил о разрыве дипломатических отношений между Стамбулом и Петербургом.

— Слова моего государя оказались для вас малоубедительными?! Хорошо, тогда надеюсь, вступление наших армий в Дунайские княжества окажутся более убедительным аргументом для вас! — воскликнул князь в лицо турецкому министру и приказал перевезти его вещи на 'Громоносец'.

Столь стремительные действия князя вновь ввергли султана в панику и только заверения Рэдклифа и Лакура в том, что Англия и Франция не оставят Порту без военной поддержки смогли привести Абдул-Меджида в чувство.

Для большего успокоения, во дворец к султану был вызван австрийский посол, который вновь подтвердил ранее сказанные слова о нежелании Австрии выступать единым фронтом с Россией против Стамбула, чем окончательно успокоил властителя сераля.

Все это время, венский дипломат отчаянно лавировал между Сциллой и Харибдой. Испытывая сильное давление со стороны Лакура, угрожавшего поддержкой Францией претензий Сардинского королевства на Ломбардию и Венецию являвшимися австрийскими владениями, дипломат слал Меншикову письма с пониманием и одобрением политики русского царя.

Перед самым отплытием 'Громоносца' из Стамбула, на борт корабля прибыл Решид-паша. Министр передал ему слова султана, готового издать новый фирман, дающий гарантии насчет "святых мест", гарантирующего греческому патриарху все, что желает царь для православной церкви, и даже специальный договор с Россией, уступающий России место для построения русской церкви и странноприимного заведения в Иерусалиме.

Это был новый шаг Рэдклифа являвшего всей Европе стремящихся к миру турок и охваченного упрямством и яростью Меншикова. Как и ожидал британский дипломат, князь отверг эти предложения султана, потребовав исполнения воли русского императора в полном объеме. В ответ министр вновь заговорил о потери Турции суверенитета, после чего турка попросили с корабля. 21 мая князь покинул Стамбул, так и не исполнив возложенной на него миссии государем.

Глава III. Бей барабан! Бей!

Вторжение в Дунайские княжества, в июне 1853 года, осуществили два армейских корпуса под командование генерал-адъютанта князя Михаила Горчакова. Общая их численность не превышала 85 тысяч человек, тогда под ружьем у противостоящего ему турецкого генерала Омер-паши было 145 тысяча солдат, в придачу с иррегулярной кавалерией башибузуков.

Кроме них, в состав турецкого войска входил отряд поляка Чайковского, что по принятию ислама стал называться Садык-пашой. Ненавидя Россию с младых ногтей, он с согласия командующего занимался активной вербовкой среди живших вдоль Дуная раскольников некрасовцев — бежавших из России в разное время по религиозным причинам.

Все это войско находилось по ту сторону Дуная и представляло собой серьезную силу. За время правления отца Абдул-Меджида, турецкая армия обзавелась не только приличной артиллерией, но и имела нарезное оружие.

Вступление русских войск в Дунайские княжества находившихся под протекторатом России не было началом войны, а являлось лишь нарушением одной из статей прежнего мирного договора между двумя государствами. Естественно Австрия как непосредственный сосед этих территорий объявила протест Николаю по поводу этих действий, но каких-либо последствий этот протест не имел. Заняв Бухарест, Горчаков, следуя инструкции царя, не предпринимал никаких попыток переправиться через Дунай и вступить в схватку с турками.

Появление русских войск на Дунае, по мнению царя должно было подтолкнуть христианские племена сербов, черногорцев, болгар и греков к массовым восстаниям против своих угнетателей. Помня как греческое восстание в Мореи, помогло русскому войску в разгроме турок, император очень надеялся на помощь христианских народов, но этого не произошло.

К средине девятнадцатого века, одной только религиозной агитации было мало, чтобы позабыв обо всем, славяне Балкан бросали все свои дела, брали в руки оружие и начинали воевать против своих поработителей. Да, сербы, черногорцы и болгары ненавидели турок. Много старых счетов и много кровавых странниц было в истории их отношений, но этого оказалось недостаточно, чтобы летом 1853 года за спиной у стоящих на Дунае турок, вспыхнуло мощное восстание. Братья славяне были готовы поддержать освободительный поход русских войск на Стамбул, но не хотели проливать свою кровь первыми.

Сидящему в Петербурге императору все казалось, что вот-вот в Болгарии и Сербии вспыхнут огни восстания и тогда можно будет с чистой душой начинать освободительный поход, но этого не произошло.

Целых три месяца, Николай никак не мог избавиться от сладких иллюзий панславянского братства и потерял драгоценное время для того, чтобы пройти кратчайшим путем от берегов Дуная до стен Царьграда. Вместо того, чтобы стремительно наступать, захватив врага врасплох, русская армия топталась на Дунае, надеясь напугать турецкого султана фактом своего присутствия. Однако их пребывание не оказало должного воздействия.

Едва только стало известно, что русская армия пересекла Прут, Пальмерстон и Наполеон, отдали приказ о переброске своих кораблей к берегам Дарданелл. Этим они вселяли уверенность в Абдул-Меджида дополнительную уверенность в том, что он не останется один на один с русским царем.

Стояние на Дунае самым благоприятным образом сказались на армии турок. Омер-паша их полностью отмобилизовал, привел в боевую готовность и к концу июля уже был полностью готов к началу боевых действий с гяурами.

Все свои войска, турецкий главнокомандующий разделил на четыре части. Одну из них он был вынужден держать в устье Дуная напротив Измаила, другая была сосредоточена в районе Силистрии. Третье находилась вблизи Рущука, а что касается четвертой части турецкого войска, то она прикрывала самый западный фланг Дунайских княжеств. В её задачу входила недопущение прорыва русской армии на сербскую территорию. Появление Дунайской армии под Нишем или Белградом, привело бы к мощному восстанию славянских племен на Балканах, но этого не случилось. Государь с Нессельроде ждал, генерал Горчаков не смел, напомнить ему, о плане Паскевича, который старый фельдмаршал разработал на случай войны с турками.

Будь на месте Михаила Горчакова, что большую часть своей жизни провел в штабе за работой над бумагами и привык хорошо выполнять чужую волю, чем блистать идеями, другой, более энергичный и честолюбивый генерал, все было бы по-иному. Императору бы удалось доказать пагубность стояния на Дунае с мечом в руке ожидая восстания славян в турецком тылу. Что количество дней благоприятствующих наступлению на Стамбул стремительно сокращаются, а в своем нынешнем состоянии, армия воевать зимой не готова.

Именно этот фактор и сыграл решающую роль, когда в октябре месяце война между Турцией и Россией была официально объявлена, но поход за Дунай так и не состоялся.

Единственным человеком, кто мог бы спасти положение и смог бы переломить бы сладкие речи канцлера был фельдмаршал Паскевич. Государь всегда ставил его на первое место среди своих советчиков и никогда не шел против его мнения, однако, князь Варшавский полностью отстранился от ведения войны на Балканах.

Сидя в столице Царства Польского он хмуро наблюдал за событиями на Дунае и к подобному поведению были свои причины. Он никак не мог простить государю отданный ему приказ на подавление Венгерского восстания 1848 года. Даже когда посланник австрийского императора прилюдно падал перед ним на колени и целовал руки взывая спасти гибнущую империю, Паскевич был резко против помощи австрийцам.

По его мнению, вмешательство России в австрийские дела могло было быть только при соблюдении Веной ряда условий. Все они были тщательно изложены фельдмаршалом на бумаге и император, был с ним как всегда согласен. Согласна с ними была и австрийская сторона, но вот только согласие это было только на словах.

Ссылаясь на угрозу распространения 'революционной заразы' на польские земли, канцлер Нессельроде сумел уговорить Николая дать приказ о вводе войск, не дожидаясь письменных договоренностей. Император поверил своему венценосному кузену на слово, в чем была его трагическая ошибка.

После подавления восстания, все обещания были благополучно забыты или точнее сказать 'затерты' благодаря усилиям канцлера.

— Не стоит наступать на мозоль молодому австрийскому монарху. Сейчас у него не самый благоприятный момент для выполнения данных им ранее обещаний, — настойчиво жужжал в августейшее ухо Нессельроде. — Венский двор всегда будет помнить, кому именно он обязан своим существованием.

Это же, неоднократно говорил императору австрийский посол в России, министр иностранных дел Метерлинк и сам молодой император Франц-Иосиф и царь дал себя уговорить, не будучи от природы вредным и злопамятным человеком.

Жест по прощению долгов был чисто русским жестом. В отличие от русского монарха европейские властители все свои дела тщательно записывали и скрупулезно требовали денег за свое благодетельство. А если не получали, то не стеснялись об этом напоминать, а если не помогало, то громко стучали по столу кулаком. Дружба дружбой, а табачок — врозь, Европа.

В отличие от канцлера, Паскевич с самого начала знал, что за пылкими обещаниями и горячими слезами австрийцев скрывалось зло, которое никогда не простит русскому императору своего публичного унижения и позора.

Поэтому когда только появились первые предвестники новой войны с турками, фельдмаршал высказал опасение, что в этом конфликте придется не столько воевать с турками, сколько ждать удара в спину со стороны австрийцев. Сказано это было открыто и внятно, и всем было ясно, в чей огород был этот камень.

Говоря эти слова, фельдмаршал не столько ставил упрек канцлеру погрязшего в австрофилии, сколько проверял готовность государя к изменению внешней политики империи. Николай смолчал и это, было воспринято Паскевичем как слабость, неготовность проводить новую линию в отношении Вены. По этой причине он демонстративно отказался от поста командующего Дунайской армии, ограничившись только разработкой плана грядущей войны.

Сказанные фельдмаршалом слова об австрийской угрозе имели для Дунайской армии плачевные последствия. Михаил Горчаков воспринял их не как предостережение, а как непреложную истину, которая непременно должна произойти. С момента начала войны он не предпринял никаких боевых действий, которые должны были если не прорвать турецкую оборону вдоль Дуная, то держали бы врагов в постоянном напряжении, заставляя думать их об обороне, а не о наступлении.

Ничего этого генерал Горчаков не сделал и получил закономерный и вполне ожидаемый удар от неприятеля. Видя откровенную пассивность со стороны русских, Омер-паша сам перешел к активным действиям и ударом через Дунай прощупал крепость позиций противника.

Воспользовавшись тем, что Горчаков разместил все свои силы ровным слоем вдоль всего фронта, паша нанес удар по наиболее слабому, западному флангу русских. И тут во всей красе предстала профессиональная непригодность генералов Дунайской армии.

Лучшим проявлением этого стала откровенная трусость генерала Данненберга, который своими невразумительными приказами о невмешательстве, позволили туркам сначала захватить важный остров на Дунае, а затем переправиться на русский берег в районе Ольтеницы. Когда же турки стали угрожать положению Валашскому отряду, генерал отдал приказ о штурме вражеских позиций и лично прибыл к месту сражения.

Лучше бы он этого не делал. Следуя плану атаки, штурмовые колоны пошли на вражеские укрепления по открытой местности вдоль дунайского берега, вместо того, чтобы пробираться к ним через заросли.

Едва только пехотинцы бросились в атаку, как подверглись двойному огневому удару. По ним палили пушки с ранее занятого турками острова и вели огонь орудия установленные врагом на валу их ольтицинских укреплений. Ядра и шрапнель наносили урон русским солдатам, но, несмотря на это, они не только не отступили, но даже ворвались в укрепления противника.

В завязавшейся рукопашной схватке турки дрогнули и, бросив орудия стали отступать к лодкам на берегу Дуная. Победа была уже в руках, но в этот момент генерал Данненберг отдал приказ об отступлении.

Возмущенные отступлением от Ольтеницы офицеры стали обвинять своего командира в предательстве и требовали суда над ним, но генерала взял под свою защиту Горчаков. В письмах к Паскевичу и Николаю, он заявил, что Данненберг действовал абсолютно правильно, так как стремился сохранить количество потерь, которые были весьма значительными.

Стоит ли удивляться, что подобное поведение командующего Дунайской армии ослабило боевой дух русских солдат и придало дерзости противнику. Ободренный 'победой' под Ольтеницей, в конце декабря Омер-паша решил ударить в районе Калафата, ранее занятого турками благодаря 'невмешательству' генерала Данненберга.

На этот раз, целью турок был отряд тобольцев под командованием полковника Баумгартена. Превосходя силы отряда в несколько раз, турки попытались выбить русских из селения Четати, а затем окружить и уничтожить.

Оказавшись в трудном положении, солдаты Тобольского полка храбро сражались с противником, отражая одну его атаку за другой. Во время одной из них, преследуя отступающего противника, они уткнулись в глубокий ров, за которым находилась артиллерийская батарея противника. Не желая терять время для поиска обходных путей, и боясь упустить возможность уничтожить врага, солдат Никифор Дворников залез в ров и приказал своим товарищам идти прямо через него.

— Так быстрее будет, ребята! — крикнул отважный солдат, и его товарищи бросились вперед. Более пятидесяти человек перебрались через ров, когда Дворников потребовал вытащить его изо рва, чтобы вместе с другими атаковать противника.

В результате смелой атаки, турецкая батарея была захвачена, пушки заклепаны, а лафеты изрублены. Столь смелые действия смогли уменьшить натиск противника на русские позиции и помогли тобольцам продержаться до подхода помощи.

Едва две роты Одесского полка ударили туркам в тыл, как они прекратили атаки и стали отступать по направлению к Калафату. В силу своих возможностей, поредевшие ряды тобольцев и одесситов пытались преследовать уходящего противника и наносили ему урон.

Он мог быть в разы больше или вообще бы обернулся для турок полным разгромом, если бы не бездействие кавалерии графа Анрепа. Прибыв слишком поздно к месту сражения, кавалеристы только наблюдали за отступлением врага, не предпринимая никаких действий в отношении его.

И вновь офицеры стали обвинять своего командира в измене, и вновь виновный не понес заслуженного наказания из-за упущенной победы. Дух уныния все сильнее и прочнее окутывал сердца и души солдат и офицеров Дунайской армии, вызывая откровенную зависть к успехам Кавказской армии.

Там, среди седых вершин Кавказа шла упорная борьба, в которой войско турецкого Командира Али-паши, имело перевес над войском генерала Андроникова. Подобная пропорция объяснялась тем, что в войнах с турками, Кавказ всегда имел второстепенное направление в отличие от Дуная, где как правило, происходили главные сражения.

Новая война не стала исключением. Генерал-лейтенант Андроников имел под своим началом всего семь тысяч человек против двадцати тысяч врага, но это не мешало ему одерживать победы над противником.

Первое сражение произошло сразу с момента объявления войны. Тогда армия Али-паши вторглась на территорию российской империи, захватив подступы к Ахалцых.

Укрепив свои позиции при помощи завалов, турецкие войска стали дожидаться подкреплений, которые уже спешили им на помощь из Карса, Ардагана и Аджара. Промедление было смерти подобно и генерал Андроников, решил штурмовать позиции врага.

Сначала, в течение четырех часов стороны обменивались орудийными залпами, но они е смогли дать ощутимого преимущества, ни одной из сторон. Видя это, генерал отдал приказ о вводе в бой пехотные батальоны, чьи смелые и решительные действия смогли переломить ход сражения в пользу русских.

Не обращая внимания на выстрелы картечи и ружейные залпы, русские солдаты быстро переправились через прикрывавшую вражеские позиции реку и завязали рукопашную схватку. Штыковой удар русских батальонов был столь мощным, что турки не выдержали натиска и стали отступать.

Не помогло даже появление в тылу батальонов сильного кавалерийского отряда противника, попытавшегося таким образом сорвать атаку на свои позиции. Шесть казачьих сотен, что прикрывали пехотинцев, разом развернулись и обрушились на врага, не дожидаясь генеральского приказа, несмотря на численное превосходство со стороны турок.

Столь отчаянная смелость и отвага проявленная русскими солдатами и кавалеристами в этом бою, полностью перевесила чашу в пользу войск генерала Андроникова. До наступления темноты враг был полностью разбит и русским достались богатые трофеи в виде пушек, военного снаряжения и знамен.

Между тем другой турецкий корпус, под предводительством анатолийского сераскира Ахмет-паши вторгся по направлению к Тифлису и нанес поражение отряду князя Орбельяни. Обрадованный этой победой, паша отправил радостное сообщение в Карс, но едва только узнал, что к нему движется отряд генерала Бебутова, как поспешил отступить прочь с русской территории.

Вначале, турки имели намерение отступить к самому Карсу, но получив подкрепление, остановились и стали ждать приближение Бебутова.

Умело распорядившись временем, Ахмет-паша создал крепкие позиции, опираясь на которые намеривался наголову разбить русское войско, благодаря численному превосходству. Кроме преимущества в людях, сераскир имел определенный перевес и в артиллерии что, по мнению британского офицера Вудро Слейтона, находившегося при Ахмет-паше в качестве советника, обеспечивало победу турок над Бебутовым.

— У вас все шансы не только разбить отряд генерала Бебутова, но и сокрушить все могущество русских на Кавказе. Сейчас у них мало сил для обороны Закавказья и вряд ли русский царь сможет отправить дополнительный военный контингент в этом году. Как сообщают наши агенты из Петербурга, он ведет активные переговоры с персидским шахом, усиленно подбивая его напасть на земли Западной Армении и тем самым отвлечь на себя часть ваших сил. Пока между ними идет торг, вам надо успеть разбить Бебутова, ударить по Тифлису и, захватив его положить конец присутствию русских на Кавказе.

— Наверняка русские хорошо укрепили Тифлис и его можно успешно оборонять небольшими силами. К тому же, на его защиту встанет грузинская милиция и добровольцы — высказал опасение Ахмет-паша, но Слейтон быстро развеял его опасения.

— Не беспокойтесь, — снисходительно усмехнулся британец. — По моим сведениям, на Тифлис уже двинул свои многотысячные войска дагестанский горец Шамиль. Со дня на день он должен приблизиться к городку Закаталы и захватить его, после чего пойдет на Тифлис. Ударом с двух сторон грузинскую столицу будет легко захватить, в этом не стоит сомневаться.

Британские планы действительно имели в себе реальное зерно и имели все шансы на реализацию, но они вдребезги разбились об отвагу и смелость русских солдата генерала Бебутова. В сражении с Ахмет-пашой, они наголову разгромили своего противника и сорвали все его коварные планы.

И вновь, как в сражении под Ахалцых, все дело решила не многочасовая артиллерийская дуэль пушечных батарей, а стремительный штыковой удар русской пехоты. Не добившись успехов при обстреле позиций врага, Бебутов приказал атаковать правый фланг противника и добился серьезных успехом.

Попав под удар, турецкие солдаты заколебались и стали отступать. Окончательный разгром врага произошел после того как по турецкому флангу ударил драгунский дивизион, что привело к паническому бегству противника.

Пытаясь выровнять и спасти положение, Ахмет-паша бросил на правый фланг русских курдскую кавалерию, ставя ей задачу разгром солдат князя Чавчавадзе. В массе своей, эти всадники значительно превосходили русских, но это не дало им большого преимущества.

Построившись в каре, русские солдаты не только при помощи ружей и картечи, отразили все атаки противника, но и обратили в бегство все их войско. Победителям достался весь лагерь противника, вместе со всем снаряжением, припасами, пушками и амуницией.

Напуганные турки отступили и заперлись в Карсе, больше не помышляя о набегах на земли империи. Победы были полными, громкими и звучными, но они, ни в какой мере не могли сравниться с той, что Черноморский флот одержал над турецкими кораблями под Синопом.

С самого начала боевых действий, черноморцы под командованием Нахимова отличились тем, что смогли быстро и без потерь перебросить два полка из Крыма на кавказское побережье Черного моря для усиления Кавказской армии. Действия моряков были очень своевременны и прибывшие полки одним своим присутствием если не сорвали наступательные планы врага, то внесли в них существенные изменения.

Обеспокоенный тем, что высаженный турками десант с берегов Анатолии полностью уничтожил русский береговой пост Св.Николая, князь Меншиков отдал приказ о выходе кораблей Черноморского флота в море, для недопущения переброски турками нового десанта в район Поти и Сухуми.

Услышав повеление светлейшего князя, вице-адмирал Нахимов очень обрадовался. Возможность выхода в море флота он решил использовать не столько для срыва перевозок войск противника сколько для уничтожения вражеского флота. В этом была принципиальная разница между настоящим моряком и флотоводцем и человеком, который только числился начальником морского ведомства, но дальше своего кабинета флотской работы нисколько не знал, и знать не хотел.

Выведя в море все корабли Черноморского флота, Нахимов двинулся на поиски кораблей противника и в самом конце ноября нашел турецкий флот под командованием Осман-паши в бухте Синопа.

Общая численность кораблей противника составляла внушительную силу. Она равнялась семи фрегатам, трем корветам и двум пароходам, которые вызывали у Павла Степановича особую тревогу. Имея под своим командованием шесть линейных кораблей и два фрегата, Нахимов превосходил по огневой мощи не только вражеские корабли, но и береговые батареи Синопа. Однако маневренность пароходов, вооруженных двумя десятками пушек, открывала им большие перспективы в борьбе с крупными, малоповоротными линейными кораблями.

Командуй этими кораблями командир по духу и смелости подобный самому Нахимову или кому-нибудь из его капитанам, исход Синопского сражения мог бы быть иным, как по результату, так и по потерям. Однако самым главным пароходом турок командовал англичанин Слейтон, для которого интересы турецкого адмирала и его собственные были совершенно разными.

Увидев местоположение вражеского флота, Нахимов целый день провел в маневрах возле Синопа, ожидая подхода отряда контр-адмирала Новосильского. Когда же соединение флота состоялось, Нахимов отдал приказ об атаке кораблей противника.

Согласно диспозиции флотоводца, основной удар наносил его отряд в составе линейных кораблей 'Императрица Мария', 'Чесма' и 'Ростислав', чьи орудия были направлены на главные силы врага с флагманом турок 'Аунни-Аллах' под флагом Осман-паши.

Вторая колонна кораблей под командованием Новосильского 'Париж', 'Великий князь Константин', 'Три святителя' должны были вести борьбу с береговыми батареями противника. Фрегаты 'Кагул' и 'Кулевчи' получили от Нахимова специальное задание, заключающееся в борьбе исключительно с пароходами противника.

Следуя излюбленной тактике адмирала, ведения огня с близкой дистанции, русские корабли построились двумя колоннами и устремились прямо под дула пушек турецких кораблей и батарей, не производя ни единого выстрела.

Подобное поведение вызвало откровенное удивление, и даже суеверный ужас у турецких моряков.

— Аллах повредил разум у неверных, отдавая их полностью в наши руки! — радостно воскликнул турецкий адмирал и отдал приказ об открытии огня. Град ядер и бомб обрушились на русские корабли, упрямо шествовавшие к тому месту в Синопской бухте, что определил им в своей диспозиции адмирал Нахимов.

Главной целью вражеских канониров стал флагман 'Императрица Мария' идущий во главе первой колонны и на чьих шканцах стоял адмирал Нахимов. Стоял спокойно и величаво, демонстрируя всем офицером и матросам корабля бесстрашие и полную уверенность в грядущей победе.

— А стрелки у них скверные, — с легким осуждением говорил адмирал, констатируя результаты стрельбы турок. — Наши орлы канониры давно бы либо мачту сбили, либо пожар вызвали, а так только один такелаж и рангоут треплют.

— Побойтесь бога, Павел Степанович! — взмолились стоявшие рядом с адмиралом офицеры. Не ровен час прилетит ядро и ранит вас!

— От шальной пули и ядра никто не застрахован, а стрелять надо лучше — не согласился Нахимов и его слова быстро обрели свое подтверждение. Выйдя на свою излюбленную дистанцию боя, 'Императрица Мария' открыла огонь по 'Аунни-Аллах'. По русскому флагману в этот момент вели огонь не только орудия турецкого фрегата и береговых батарей, но и стоявшего рядом фрегата 'Фазли-Аллах'.

Все они изрыгали на 'Императрицу Марию' поток ядер, но ничто не могло помешать русскому линейному кораблю, одержать победу. Уже после его второго залпа на турецком флагмане начался пожар, а после четвертого была сбита грот-мачта. С громким грохотом обрушилась она на мостик фрегата, накрыв своими парусами находившегося там Осман-пашу и сопровождавших его офицеров.

Крик ужаса прокатился по кораблям турецкой эскадры. Никто не знал, жив турецкий адмирал или нет, но сам факт падения в морские волны его знамя, стал предвестником надвигающейся катастрофы. С этого момента каждый корабль вел самостоятельную борьбу с русским флотом. С этого момента каждый капитан был предоставлен самому себе и принимал решение исходя из собственной оценки обстановки.

Турецкий флот был потрясен несчастьем с 'Аунни-Аллах', чьи борта все сильнее и сильнее охватывали языки пламени разгорающегося пожара. Однако ни о какой панике в этот момент говорить не приходилось. Подобно хищнику, что был загнан в угол и прижат к стене, турецкие корабли оказывали яростное сопротивление, стремясь подороже продать врагу свои жизни.

Именно в этот момент одно из вражеских ядер угодило в деревянное ограждение на шканцах и пронеслось в нескольких сантиметрах от Нахимова, обдав русского адмирала градом щепок.

Угроза жизни адмирала была страшной, но он ничуть не изменился, заглянув в глаза смерти. Продолжая наблюдать за боем, он только недовольно стряхнул впившуюся в рукав щепку и произнес: — Однако! — вкладывая в это слово массу всевозможных оттенков.

— Молодцы на 'Константине!', как трепят 'Навек-Бахри', любо дорого смотреть! — адмирал в восторге ткнул трубой в сторону вражеского фрегата, который в этот момент взорвался, получив прямое попадание в пороховой погреб.

— Виват Истомин! А что наши канониры!? — Павел Степанович с азартом посмотрел на турецкий флагман, но тот продолжал упрямо цепляться за жизнь. Лишившись мачты, объятый пожаром, он покинул свое место в бою и выбросился на берег.

Едва только борт корабль врезался в песок, как его команда дружно обратилась в бегство. Вместе с матросами, флагман в спешке покинули и офицеры, бросив на произвол судьбы раненого Осман-пашу.

Словно пытаясь реабилитироваться перед любимым адмиралам, канониры 'Марии' обрушились на 'Фазли-Аллах', на котором уже после первого залпа были сбиты многие паруса и возник пожар.

— Да это наш бывший 'Рафаил'! — воскликнул Нахимов, указывая на 'Фазли-Аллах'. — Бейте его ребята изменника! Такие корабли в плен не брать! Нам трусы не нужны!

И выполняя наказ командира, пушкари флагмана за считанные минуты вычеркнули фрегат 'Фазли-Аллах' из состава турецкого флота. Объятый пламенем он погрузился на мелководье и к концу дня сгорел дотла.

Такая же участь постигла и другие корабли османского правителя. 'Великий князь Константин' и 'Париж' метким огнем уничтожили несколько фрегатов и корветов противника. Все они или погибли от взрывов пороховых погребов, или выбросились на берег, спасая свои драгоценные жизни.

Оставшиеся линейные корабли 'Чесма', 'Ростислав' и 'Три святителя' вели борьбу с береговыми батареями противника. Имея значительный орудийный перевес над противником, русские корабли медленно, но верно привели их к полному молчанию.

Когда к Синопской битве подошел отряд пароходофрегатов под командованием вице-адмирала Корнилова, сражение уже была выиграно. На их долю досталась лишь борьба с двумя береговыми батареями, которые они быстро уничтожили огнем своих орудий.

Не остались без дела и два фрегата 'Кагул' и 'Кулевчи', что на протяжении всего боя готовились отразить нападение турецких пароходов на корабли черноморцев. Несмотря на преимущество неприятеля в скорости, они были готовы закрыть собой путь врагу, но этого не понадобилось. Британских капитан 'Таифа' предпочел бежать с поля боя, чем попытаться нанести урон русским кораблям благодаря быстрому ходу своего судна.

Второй турецкий пароход 'Эркиле' попытался прорваться вслед за 'храбрым' Слейтоном, но был потоплен огнем русских фрегатов.

От многочисленных взрывов и пожаров, что возникли на борту турецких кораблей, вся Синопская бухта была объята пламенем и дымом. Языки огня были такими сильными и мощными, что дувший с моря ветер перекинул искры на берег и вскоре весь город запылал.

Для спасения Синопа от огня, Нахимов приказал отправить на берег матросов с кораблей и победители, пришли на помощь побежденным. Вместе с горожанами они весь день и всю ночь тушили пожары и оказывали помощь раненым и пострадавшим от обстрела.

В числе их оказался и турецкий адмирал, которого с горящего корабля сняли русские матросы. Превознемогая боль в раненой ноге, Осман-паша отдал Нахимову свою саблю и признал себя побежденным.

Синопская битва потрясла Европу, но англичане не были бы самими собой, если бы, не сумели извлечь выгоду из чужого горя. Уже на другой день после известия от русской победы, Лондон и Париж лицемерно заявили, что русский медведь не сегодня-завтра захватит беззащитный Стамбул, и громогласно объявили, что готовы защищать Турцию всеми своими силами.

После гибели флота турецкий султан был готов от страха целовать руки своим европейским 'спасителям', которые пользуясь моментом, ввели свои корабли сначала в Мраморное, а затем и в Черное море.

Появление военного флота третьей державы в Черном море противоречило всем договорам по проливам. Это вызвало бурный протест Петербурга, который ведущие страны Европы нагло проигнорировали. Англичане и французы по причине открытой 'русской угрозы' Босфору и Дарданеллам, а австрийцы, по причине введения русских войск в Дунайские княжества.

Приближался момент истины, который должен был назвать друзей и врагов Российской империи на континенте.

Глава IV. Сговор императоров.

Для канцлера Нессельроде, новый 1854 год, был самым черным годом в его длинном списке беспорочного служения государю императору. И дело было совсем не в том, что какой-то ловкий царедворец стал подкапываться под Карла Васильевича. За долгое время своей карьеры он извел всех потенциальных конкурентов за право шептать в ухо императору. Просто Нессельроде пожинал обильные плоды 'черной' неблагодарности, на ниве, которая была самой любимой русским канцлером, на которой он трудился не покладая рук, не зная усталость. И называлась эта нива — дипломатией, а если быть точным, дипломатические отношения с венским двором.

Не было в истории русских дипломатических отношений с Австрийской империей человека, который столько сделал для правителей Вены, чем Карл Васильевич Нессельроде. Денно и нощно, подобно рабу на галерах трудился канцлер по сближению Российской империи с Австрией и Пруссией. Этой навязчивой идеи было посвящено само существование Карла Васильевича, видевшего в союзе трех императоров залог и процветание русского государства.

Страсть по реализации этого проекта была столь поглощающая, что ради его осуществления Нессельроде был готов пожертвовать многим, в том числе и интересами государства, которое он представлял.

Когда в конце сороковых годов вспыхнули революционные события в Австрии и Пруссии, здравый смысл подсказывал, что Россия не должна вмешиваться в события в соседних государствах. Память о Венском конгрессе, на котором победительница Наполеона оказалась в полной изоляции вчерашних союзников, просто взывала к этому.

Господь Бог воздал по заслугам изменчивым австрийцам и пруссакам и русский император должен был приказать поставить кресло в ложе, из которой было бы удобно наблюдать за развалом соседей. И в нужный момент, когда все рухнет, объявить свои исконные права на Галицию, если повезет, то и на Восточную Пруссию и ввести на эту территорию свои войска.

Это был самый простой и эффективный ход, который не только раз и навсегда решал вопрос о воссоединении русских земель, но позволял более самостоятельно решить 'восточный' вопрос. Тем квази-государствам, что возникли бы на месте Австрийской империи и Прусского королевства, лет пять-десять было бы не до судьбы Оттоманской империи и находившихся под её властью славян.

Божьим промыслом императору Николаю открывалась дорога к освобождению Балкан от турецкого ига и решению проблем с Проливами, но все это пошло благодаря трудам Нессельроде. Подобно пчеле он жужжал и жужжал над ухом государя, убеждая его о необходимости спасения августейшего брата, жарко уверяя его в том, что венский двор не останется в долгу.

Чего только не было сказано и обещано в те критические дни, когда вся Венгрия пылала объятая революционным огнем, а Берлин вышел на баррикады. Подобно человеку, сорвавшемуся с высоты, Вена громко взывала к божьей милости и милости русского императора, который отдал приказ князю Паскевичу оказать военную помощь против повстанцев.

С этих ужасных событий прошло всего пять лет, но этого времени оказалось вполне достаточным, чтобы у венского императора наступила полная амнезия. Мягко упав после страшного падения, усилено почесывая ушибленное место, Франц-Иосиф, а точнее сказать министр Буоль двинул свой дипломатический корабль прежним курсом канцлера Меттерниха.

В начале, это проявлялось несогласием с вводом русских войск в Дунайские княжества, а потом, по мере нарастания обострений между Россией и Франции и Англии, Вена потребовала от Николая немедленного выведения армии Горчакова.

Если бы все это было исключительно на уровне господ дипломатов — это было ещё пол беды. Однако для придания веса своим словам, 'верный Фриц' вдруг неожиданно загремел и забряцал оружием, что вызвало сильнейший шок у канцлера Нессельроде. Проведя неспокойную ночь и напившись валерьянки, он отправился на доклад к государю.

Для престарелого канцлера — этот доклад был сравним с библейскими 'казнями египетскими'. Как он только не юлил и не изворачивался, разъясняя Николаю столь странный пассаж австрийского императора. Чем он только не объяснял неблагодарную позицию Вены, посмевшую укусить 'руку дающего'. Чего он только не придумывал вплоть до неточного перевода и гроза миновала. Опростоволосившийся канцлер остался на своем посту к огромному разочарованию многочисленных завистников, но с неожиданным пассажем Вены нужно было что-то делать.

После того, как англо-французская эскадра ввела свои корабли в воды Черного моря, следующий шаг в отношении великих держав был прост и понятен. Либо разрыв дипломатических отношений между Петербургом и Парижем с Лондоном, либо объявление войны. В этом положении необходимо было до конца выяснить позицию Австрии. На чьей стороне окажется венский двор в грядущем противостоянии 'медведя и крокодила'.

С этой целью, в Австрию был отправлен граф Алексей Орлов, который пользовался чуть меньшим доверием у государя, чем светлейший князь Меншиков. Кроме этого фактора — Алексей Орлов являлся полной противоположностью Александра Сергеевича в плане ведения переговоров. Если светлейший князь в переговорах с турецким султаном делал ставку на запугивание и стуканья кулаком по столу, Орлов предпочитал тактику посулов и уговоров.

Прибыв в Вену, он сразу встретился с рядом военных и чиновников из так называемой 'русской партии', считавших, что только союз с Россией спасет Австрийскую империю от новых потрясений как революционных, так и демократических. Под последними подразумевались сторонники конституционной монархии, которые пять лет, назад предлагали свои методы спасения престола Габсбургов.

Все они дружно заверили графа в неизменности своих позиций но, к огромному сожалению, к их мнению не прислушивался, ни император Франц-Иосиф, ни министр-президент Буоль. Равно как и находившийся в отставке Меттерних, к советам которого они внимательно прислушивалась. Все трое считали, что государственным интересам австрийской империи исходила большая опасность со стороны соседей, как с востока, так и с запада.

Со стороны действий России на Дунае Вена видела угрозу своему влиянию на Балканах, где Австрия претендовала на боснийские земли турецкой империи, а со стороны Парижа нависла опасность вторжения французской армии в итальянские владения империи — Ломбардию и Венецию, с целью их отторжения.

Зная это — граф Орлов намеривался предложить австрийскому императору твердые гарантии помощи на случай нападения французов на Австрию в обмен на нейтралитет войск Вены в войне с Турцией. Предложение было разумным, так как действовать на два фронта сразу у французского императора не было сил и возможностей, при всех его неуемных амбициях. Орлов очень надеялся на разумность австрийского императора, но этого не произошло.

На первой встрече с посланником русского царя Франц-Иосиф был сама любезность. Он учтиво говорил с графом обо всем, но едва разговор начинал касаться политики, император неизменно уходил от него в сторону.

Полностью карты были раскрыты на второй, главной встрече, на которой кроме императора присутствовал и Буоль. Оба австрийца внешне сдержанные светились скрытой враждой и неприязнью к русскому императору, что Алексею Орлову было совсем нетрудно заметить.

Чем больше он говорил с императором, который в основном сам вел переговоры, тем ему понятнее становилось, что толку от его визита в Вену будет никакого. Австрийского императора интересовали не столько гарантии Николая на случай нападения французов на Ломбардию, сколько страх не получить свой кусок пирога в случаи развала Османской империи.

Слова Орлова о том, что император согласен на присоединение Боснии к австрийской империи только ещё больше разозлил Франца-Иосифа. Как выяснилось, он хотел видеть под своим скипетром не только Боснию с Герцеговиной, но и Сербию, Черногорию, Валахию, Болгарию и Грецию. Все слова о том, что это православные народы и русский император является их духовным покровителем, австрийской стороной не принимались во внимание. Вена хотела установить полный контроль над всеми Балканами и не желала ничего слышать о панславизме. Франц-Иосиф видел в этом движении серьезную опасность для своих славянских поданных, чехов, словаков и галичан.

Кроме этого чуткое ухо Орлова уловила личную неприязнь молодого австрийского императора к русскому царю. За все время переговоров тема венгерского восстания ни разу не была поднята или задета. Отправляя графа в Вену, Николай строго запретил ему говорить об этом, полагая, что напоминание о благодеянии только ожесточит сердце австрийского монарха.

Алексей Федорович в точности исполнил предписание своего государя. В разговоре с австрийским императором Венгрия ни разу не была упомянута, но дух неоплаченного долга незримо присутствовал во время всех его бесед в Вене. И неизвестно, что больше ожесточало сердце венского правителя упрек в забывчивой неблагодарности или его отсутствие.

'Верный Франц' как некогда подписывал свои письма молодой император своему августейшему брату, считал, что в сложившейся ситуации, Австрии выгоднее принять сторону Парижа и Лондона, чем поддержать русских. В этом его поддерживал Буоль, в этом его поддерживал Меттерних, к этому его толкало ущемленное эго, так до конца не оправившееся от страха и ужаса от венгерских событий.

Все было ясно и понятно, но следуя привычной иезуитской логики европейской политики, Франц-Иосиф решил виновном в своем отказе сделать русского царя. Именно он своими необдуманными и варварскими поступками развалить Турецкую империю и породить хаос в Европе заставил молодого правителя ответить черной неблагодарностью за былую добродетель.

Переворачивать все с головы на ноги ради собственной выгоды — этому австрийских монархов учили с младых ногтей, и представить русского царя просвещенной Европе алчущим чужой земли монстром, для Франца-Иосифа не составило большого труда.

— Надеюсь, что вы не станете отрицать граф, что переход русскими войсками реки Прут без объявления войны — это открытый вызов всей устоявшейся после Венского конгресса европейской системе. Каждая из империй подписавших главный акт конгресса гарантировала учитывать интересы других держав и этот, долгое время не допускало возникновения большой войны между ними. Теперь Россия открыто нарушила эти священные принципы политического баланса, и её действия не могут остаться без последствий — гневно вопрошал Орлова австрийский император, стремясь подоить в царском посланнике чувство вины.

— Эти действия были вызваны не желанием оккупировать или аннексировать земли княжеств, а были предприняты с целью оказать давление на турецкого султана. Мой государь неоднократно говорил вам об этом как через нашего посла в Вене господина Мейендорфа, так и в личных посланиях. Все-то время, что наши войска находятся на территориях княжеств, они не предпринимали попыток переправиться через Дунай и продвинуться вглубь турецких владений. Наши войска только отражают атаки турок и это — на мой взгляд, лучшее подтверждение искренности слов государя императора о незыблемости основ европейской безопасности.

Логика в словах Орлова была железная, но она было совершенно не нужна австрийскому императору.

— Вы говорите, что император Николай не собирается воевать с Турцией и требует от неё только уважение прав и свобод православных поданных султана. Я охотно верю словам своего августейшего брата, но интересы государства вынуждают меня просить у него гарантий по ряду вопросов — Франц — Иосиф протянул руку в направлении все это время молчавшего Буоля. Назначая Орлову встречу, австрийский император взял его с собой не столько в качестве советника и собеседника, сколько духовной поддержки. Как не храбрился и не пыжился повелитель двуединой империи, страх перед русским царем у него присутствовал.

В руках у Буоля была кожаная папка, которую он передал своему императору, по первому взмаху его руки.

— Мы хотим услышать от вашего императора следующие подтверждения — важно произнес Франц-Иосиф и стал зачитывать лежавший в папке листок бумаги. Из-за сильного напряжения в беседе с царским посланником, он боялся забыть что-либо, из того что намеревался произнести.

— Во-первых, подтверждение сохранения целостности и неделимости Турции и уважение её государственной независимости. Во-вторых, обещание, что русская армия не при каких обстоятельствах не перейдет Дунай, и не будет пытаться поднять восстание среди православных подданных султана. В-третьих, оккупация Дунайских княжеств русской армии не будет превышать годового срока, по истечению которого они покинут их территорию. В-четвертых, император не будет стараться изменить нынешние отношения между турецким султаном и его христианскими подданными — закончив читать, Франц захлопнул папку и вперил пристальный взор в Орлова. В этот момент он напоминал молодого учителя, спрашивавшего урок со своих учеников первоклассников. Ему очень хотелось заметить на лице Алексея Федоровича хотя бы тень, намек, если не страха, то неловкости, но ничего этого не было.

Единственное, что присутствовало на лице графа Орлова — это сдержанность и досада. Подобно той, что бывает, когда мэтр, пытается растолковать молодому ученику доказательства несложной теоремы.

— Все действия русских войск в Молдавии и Валахии являются наглядным ответом на большинство ваших вопросов. Государь не намерен нарушать целостность турецкого государства, если только оно само не распадется в результате внутреннего конфликта. Дунай был и остается границей продвижения армии генерала Горчаков, и отдавать приказ о его пересечении государь отдавать, не намерен. Что касается времени пребывания русских солдат в Дунайских княжествах, то здесь все в большей мере зависит от турок, чем от нас. Как только они согласятся учитывать интересы сербов, черногорцев и болгар, наши войска будут немедленно выведены — с нажимом подчеркнул Орлов.

— Государь прекрасно понимает озабоченность вашего величества в отношении княжеств и в знак доброй воли готов после вывода войск поделиться правом протектората над ними. Он согласен на то, чтобы Валахия отошла к Австрии, а Молдавия к России.

Граф учтиво посмотрел на собеседника, в надежде, что тот по достоинству оценит щедрый жест русского царя, однако этого не произошло. Франц — Иосиф не проронил не слово, затягивая до неприличия возникшую паузу. Граф Орлов не страдал комплексами излишней щепетильности и не получив паса от собеседника, как ни в чем не бывало, продолжил разговор.

— По поводу вашего последнего вопроса, то всего, что хочет император от султана — это письменного подтверждения, религиозных свобод православных жителей империи, гарантом которых на протяжении столетий являлся русский царь. Как только будет издан такой закон, между нашими странами не будет никаких причин для вражды — голос Алексея Федоровича источал сплошное миролюбие, но австрийский император не хотел слышать его.

— Ничего не имею против этого, но где гарантия, что проявляя заботу о христианских подданных султана, император Николай в один момент не решиться прибегнуть к военной силе ради их защиты? Если восстанет греческая райя, ограничится ваш государь одними протестами или ударит кулаком по столу, как это он сделал сейчас?— теперь в его голосе был слышен не учитель, а следователь пытающийся добиться правды от подследственного.

— Тридцать лет назад во время восстания греков, царь Александр ограничился только одними дипломатическими протестами, но это не спасло греков от турецкой резни. Вспомните, сколько тысяч мирных человек было вырезано, только за то, что они носили на груди крестик?

— Исторические аналогии весьма интересны, но сейчас они меня мало волнуют, ибо отказываясь дать положительный ответ по четвертому вопросу, вы тем самым ставите под сомнение искренность ответов на все остальные! — радостно воскликнул Франц-Иосиф, находя двуличие в ответах Орлова.

— Если бы я был посланцем какого-либо европейского государства, то со всей искренностью заверил бы вас, что мой государь ограничится в отношении турецких христиан только дипломатическим заступничеством. Что русское войско будет стоять с ружьем у ноги, в тот момент, когда турки будут убивать и притеснять наших единоверцев. Однако я подданный русского императора, для которого жизнь любого православного христианина важнее каких-либо выгод и благ. Который видит смысл своего земного существования в защите всех тех, кого угнетают и притесняют в землях Оттоманской Порты. Поэтому я не могу дать твердых заверений, что ради спасения христианских душ, мой государь согласиться на роль простого наблюдателя и не окажет страждущим людям в благодеянии.

От этих слов графа, на лице австрийца разлилась восковая бледность. Скулы закостенели, губы сжались в тонкую ниточку, а взор заблестел гневным огнем. Напоминание о благодеянии попало точно в глаз и императору стоило больших трудов внешне оставаться спокойным.

— Браво, браво, прекрасная речь, — с плохо скрываемой издевкой произнес австриец, нарочито вальяжно похлопав в ладоши. — Ваш император наверняка может гордиться, таким пылким патриотом как вы господин граф, однако я так и не получил точных и ясных ответов на заданные вопросы.

Франц-Иосиф внимательно посмотрел на Орлова, как бы давая ему последний шанс на исправление допущенных ошибок, но слов покаяния не последовало.

— Боюсь, что без согласия государя я не смогу добавить больше, чем я уже сказал.

— Вот это честно и правдиво — австриец скрестил руки и завел вверх глаза, как бы собираясь с мыслями, но Орлов хорошо понимал, что это только театральная поза, призванная создать нужный образ.

— Вы были откровенным со мной господин граф, и я хочу ответить вам той же монетой. Ни вам, ни мне войны между нашими странами не нужны, однако тот факт, что я не смог получить ответы на интересующие меня вопросы, вынуждает меня защищать интересы моего государства всеми доступными мне средствами.

Фраза, произнесенная австрийским императором, оставляла пространство для маневра путем уступок, но Орлов не стал цепляться за соломинку. Для него конец союза трех императоров был очевиден ещё в Петербурге и в Вену он поехал без всякой надежды на успех, ради того, чтобы иметь чистую совесть перед императором.

Поэтому, Алексей Федорович не стал больше утруждать Франца-Иосифа присутствием своей персоны в его апартаментах и поспешил откланяться. Следуя 'доброй' дипломатической традиции, на прощание граф пожелал крепкого здоровья австрийскому императору и долгих лет процветания его империи.

Орлов ещё только покидал Вену, а граф Буоль уже вел доверительную беседу с французским послом в Австрии касательно переговоров императора с Орловым. Испытывая сильнейший страх перед угрозой нападения Франции на итальянские владения Австрии, Буоль спешил заверить посла императора Наполеона, что посланец русского царя получил решительный отпор при венском дворе.

— Прошу довести до сведения вашего императора, что император Франц-Иосиф посчитал, недопустимы любые попытки царя Николая нарушить целостность Турции как государства. Всякая попытка расколоть европейские владения турецкого султана как военной угрозой извне, так и подстрекательством к внутреннему восстанию, неизменно приведет к большой европейской войне, что, по мнению императора совершенно недопустимо! — восклицал Буоль, картинно закатывая глаза, стремясь произвести должное впечатление на француза.

Будучи от рождения трусливым и тщедушным человеком, австрийский министр-президент имел гнусную привычку пресмыкаться перед силой и топтать ногами упавшего. Так как император Франц отказался становиться на сторону русских и вопрос, о невозможности продолжения союза двух императоров был решен, Буоль не жалел черной краски пролитой на голову Орлова.

— Ради нарушения баланса в Европе, этот Орлов посмел предложить его величеству, в качестве платы за поддержку агрессивных планов своего царя Боснию и Герцеговину. Неслыханная наглость! Его императорское величество, конечно с гневом отказался от столь непристойного предложения и потребовал скорейшего вывода русских войск из Дунайских княжеств. А в случае если русские перейдут Дунай и пересекут Балканы, он готов вести с царем Николаем всеми доступными ему средствами.

— Вплоть до войны? — моментально оживился француз, так как этот вопрос был очень важен для императора Наполеона. Согласно соглашениям с Британией, главная ударная сила в борьбе с русскими должна была быть французская армия, но Наполеон был совсем не против, разделить эту весьма сомнительную честь с австрийцами. От возможности принести императору хорошую весть, французский посол от нетерпения даже несколько подался вперед, однако Буоль был вынужден его разочаровать.

— Император считает, войну с русскими самой крайней мерой из всех возможных и обратиться к ней в исключительном случае — выдавил, из себя граф Буоль, ничтожно суетясь.

— Если Австрия объявит войну России — этого будет вполне достаточно, чтобы полностью обуздать агрессивное поведение русского медведя. Против армий трех таких великих держав как Австрия, Франция и Британия, царь Николай никогда не дерзнет выступить. Для приведения русского царя в чувство, австрийскому императору будет достаточно потрясти мечом, не обнажая его при этом — стал лить лесть француз, но Буоль крепко стоял на своем. Отправляя его к французскому послу, Франц-Иосиф приказал графу добиться гарантий ненападения Франции на Австрию в обмен на помощь в борьбе с русскими на Дунае, но без начала военных действий.

— Император считает, что одного того, что Австрия пошла на разрыв Священного союза трех императоров будет достаточно, чтобы напугать Николая. Именно французский консерватизм в решении политических проблем, всегда был больше по душе нашему императору, чем азиатская агрессия русских — вывернулся Буоль и француз больше не стал продолжать беседу.

В качестве того, что слова австрийского императора не расходятся с делом, сразу после отъезда Орлова из Вены, был отдан приказ о переброске австрийских войск в Трансильванию, на границу с Валахией.

Эта весть была доставлена в Петербург одновременно с графом Орловом и наглядно говорила, что кроме турок, англичан и французов у России появилась новая опасность — австрийцы.

Одновременно с приездом Алексея Федоровича из Берлина от Будберга поступило сообщение о том, что в столице королевства ведутся какие-то секретные переговоры прусского правительства с Англией.

Что обсуждалось на этих переговорах и к чему стороны пришли, посол достоверно не было известно, но и те сведения, что стали его достоянием рисовали откровенно неприглядную картину для России. Посланцы туманного Альбиона активно давили на прусский кабинет министров, требуя от королевства беспрекословного соблюдения Пруссией всех параграфов и положений устава общегерманского союзного договора.

Такая щепетильность объяснялась тем, что согласно уставу любое германское государство должно было прийти на помощь другому германскому государству в случае нападения на него третьей страны. Пока русские полки не пересекли границу с Австрией — Пруссия будет честно соблюдать нейтралитет. Но едва начнется война, рано или поздно прусская армия вторгнется в Варшавское княжество или Курляндию.

Узнав об этих происках англичан в близком ему Берлине, государь полагал, что все их хлопоты окончатся пшиком, но он жестоко ошибался. Несмотря на то, что наследник русского престола приходился прусскому королю внуком, Фридрих Вильгельм не поддержал своего венценосного зятя в его споре с австрийским императором.

Прусский король остался верен интересам германского союза и отдал приказ выдвижение германских войск к русской границе. Одновременно с этим в Берлине, Познани и Кенигсберге было объявлено о частичном призыве на военную службу солдат запаса.

От подобного предательства со стороны тестя, царь буквально почернел от горя. Он с трудом перенес удар со стороны того, кого по праву считал членом своей семьи. Дабы не дать полякам ни малейшего шанса к новому антирусскому восстанию, государь приказал отправить дополнительные войска в Царство Польское.

После этих событий, казавшаяся невозможная большая европейская война стала приобретать реальные очертания. Как закономерный результат всех событий в центральных империях стал сначала разрыв дипломатических отношений России с Францией и Англией, а затем объявление войны.

К подобному шагу, русского императора подтолкнуло убеждение, что его европейские противники ещё не готовы к началу боевых действий. По мнению Николая, у русской армии был запас времени, чтобы перейти Дунай, разгромить врага и занять Стамбул, после чего можно было возобновлять разговор с французами и британцами. Намечалась грандиозная схватка между сухопутным медведем и морским крокодилом, в которой первый удар наносил крокодил.

Глава V. Испытание на прочность. Начало.

Аландские острова, ставшие главной целью похода англо-французского флота в июле 1854 года, представляли собой группу мелких островов, вокруг главного острова архипелага, давшего ему название. На острове Аланде находилась крепость Бомарзунд, чьи орудия держали под своим прицелом вход и выход из Ботнического залива.

По своей сути присутствие русского гарнизона на острове могло оказывать влияние только на интересы Стокгольма и никакого иного государства. После завершения войны 1809 года, шведская корона взяла курс на нейтралитет в европейской политике и балтийская угроза для России сошла на нет.

Наглядный пример этого было то, что к началу 1854 года, из всех крепостных укреплений были готовы лишь три крепостных башни. Остальные находились в стадии долгостроя.

Командовал аландским гарнизоном полковник Бодиско, в подчинении которого находилось около полутора тысячи человек, часть из которых являлись добровольцы финны. По указу императора Александра финское население освобождалось от воинской повинности, но было много желающих поступить на русскую воинскую службу. Из них и был создан финский батальон, входивший в состав гарнизона крепости Бомарзунд.

Артиллерия крепости была под стать самой крепости. Единой системы обороны крепости артиллерийским огнем не было, а из тех пушек, что имелись на острове, добрая половина не имела станков. В виду отдаленность крепости и второстепенности её направления, Главное артиллерийское управление не торопилось с их поставкой. В государстве были более важные горячие точки, чем Бомарзунд.

Все это британские дипломаты, всегда сочетавшие дипломатию с разведкой, любезно сообщили адмиралу Непиру перед его отправлением в поход на Балтику. Адмиралтейство щедрой рукой выделило ему восемь линейных кораблей, четыре фрегата и пять паровых судов разных размеров. Когда британская эскадра покидала родные берега, провожать её на яхте вышла сама королева Виктория, радостно махавшая платком уходящему флоту.

Настроение лондонцев и всех гостей столицы в эти дни было торжественно радостным. Перед уходом флота, английские журналисты подняли победную шумиху по этому поводу. Каждая из столичных газет старалась перещеголять друг друга, рассказывая своим читателям о технической отсталости крепостного режима в России. Балтийский флот русских назывался кучей плавающих дров, раскатать по бревнышку которых для самых лучших моряков в мире — плевое дело.

Не было ни одного издания, которое не написало о словах адмирала, которые он произнес, отвечая журналистам на вопрос о его видении предстоящего похода. Согласно им, адмирал пообещал уже через три недели достичь Петербурга и с божьей помощи взять его.

Потом адмирал яростно отказывался от этих слов, но в начале марта 1854 года, эти высказывания не сходили с уст англичан. Все ждали скорейшей победы над врагом, за исключением самого адмирала. Ведь это ему, а не газетчикам предстояло сражаться с русскими дикарями, к которым Непир относился очень настороженно. Он очень боялся, что русские корабли закроют ему проход в Балтийское море и, пользуясь тесниной датских проливов, не позволят ему воспользоваться преимуществом парового флота над парусными кораблями.

К его огромной радости, русские не только позволили ему войти в Балтийское море, но даже не препятствовали проникновению в Финский залив. Полный недобрых предчувствий, английский адмирал приблизился к Кронштадту и стал проводить рекогносцировку.

Благодаря господам дипломатам, он имел приблизительные сведения о силе береговых батарей главной русской крепости на Балтике и намеривался подавить их при помощи дальнобойной артиллерии. Примерный план взятия Кронштадта и уничтожения русского Балтийского флота у Непира уже имелся, но результаты предварительной разведки полностью его перечеркнули.

Посланные на разведки четыре парохода фрегата дружно наскочили на подводные мины, поставленные на северных подступах к Кронштадту. Благодаря тому, что мины Нобиля, на которых подорвались англичане, имели слабый пороховой заряд, пароходы ее величества отделались небольшими пробоинами. Будь на их месте гальванические мины Якоби, все они пошли бы на дно, и балтийский поход закончился не успев начаться.

Однако и то, что произошло, заставило Непира отказаться от мысли штурмовать Кронштадт.

— Я прекрасно понял замысел русских. Они хотят остановить нас при помощи своих мин и огнем крепостных и плавучих батарей Кронштадта, нанеси нашему флоту существенный урон. После чего русские намерены, атаковать нас фронтальным ударом кораблей находящихся в Кронштадте и ударом в тыл, кораблями, стоящими в Свеаборге. В сложившейся ситуации, я не вижу иного выхода, как отступить, в связи с неравенством сил. Только прибытие на Балтику французских кораблей, позволит мне вернуться к обсуждению вопроса о штурме Кронштадта — торжественно изрек британский адмирал своим офицерам и те радостно с ним согласились. Подрыв сразу четырех пароходов произвел на них сильное впечатление и при всей своей горячей любви к королеве и Британии, на встречу со Старым Ником они не сильно спешили.

После совещания у адмирала английская эскадра покинула Финский залив и до июня месяца бороздила просторы Балтийского моря, срывая торговые перевозки противника и переброску его войск по морю. Когда на Балтике появился французский флот адмирала Парсеваля в составе 19 вымпелов, общая численность британских кораблей возросло до 28 судов. С такими силами господам союзникам было не страшно сражаться с парусным флотом русских, и адмиралы смело двинулись к Кронштадту.

Приблизившись к главной крепости русских, Непир любезно предложил Парсевалю первому идти на штурм Кронштадта, но тот категорически отказался от такой чести. Рассказы об 'адских машинах' притаившихся в морских глубинах, а также вид крепостных укреплений и узость проходов вокруг неё, заставили француза вежливо отказать Непиру.

Нисколько не прибавили радости адмиралам и данные разведки, согласно которым, русский флот ждал противника в полной боевой готовности. Все их корабли были выстроены в три колонны, примерно по тридцать судов каждая.

Учитывая присутствие на борту французских кораблей солдат десанта, можно было попытаться высадить десант на берег. Откуда ударом с тыла уничтожить часть береговых батарей держащих под огнем своих орудий южных проход, вокруг Кронштадта, но Парсеваль отказался от этого предложения.

— Мы хорошо знаем, как упорно сражаются русские на своей земле. К тому же, они всегда смогут выставить против нас большее число войск, чем-то которым мы располагаем на данный момент.

После этих слов штурм Кронштадта канул в Лето, и союзные флоты принялись курсировать вблизи крепости пытаясь выманить корабли Балтийского флота для сражения на чистой воде.

Этот план едва не сработал. Находящийся в этот момент в Кронштадте император Николай был готов отдать морякам приказ к сражению, однако, усилиями адмирала Литке и великого князя Константина Николаевича, царя удалось отговорить от этой затеи.

Видя, что его действия не находя отклика со стороны кораблей неприятеля, стоявший на шканцах адмирал Непир разразился проклятиями в адрес русских, спрятавшихся за стенами Кронштадта. Вновь состоялась встреча двух командующих, для выработки дальнейшего плана действий.

— Мой император не простит мне того, что весь поход нашего флота сведется к уничтожению рыбацких шхун местных чухонцев и безрезультатному обстрелу вражеского берега. Если нельзя взять Кронштадт, то нам следует нанести неприятелю урон в другом месте. Например, ударить по Свеаборгу — предложил француз, но Непир не согласился с ним.

— В Свеаборге стоят корабли русских, и ударь мы по нему сейчас, то можем оказаться между двух огней. На месте русских я обязательно бы ударил в спину нашим флотам всеми силами Кронштадта.

— Ну а что вы скажите относительно Ревеля и Риги? Там нет русских кораблей.

— Зато хорошие крепостные укрепления.

— Вы боитесь, что ваше адмиралтейство спросит с вас чрезмерный расход пороха? — с плохо скрываемым ехидством спросил француз. — Лично у меня приказа экономить порох и ядра, нет.

— У меня тоже, но есть инструкция, согласно которой я могу атаковать указанные вами порты, только в одном случаи. Когда Пруссия открыто выступит на нашей стороне и её войска вторгнуться в Курляндию и Лифляндию.

— Проклятая политика! Она вечно диктует нам, что делать, при этом оставаясь в стороне от поля сражения. Что же нам придется доложить нашим монархам по итогам балтийского похода? Чем оправдать потраченные нами средства? — Парсеваль задал вопрос не в бровь, а в глаз, но у Непира имелся запасной вариант.

— Есть одно место, взятие которого не только полностью оправдает наш поход, но и поможет большой политике.

— Интересно знать, где оно находится? Надеюсь, что это не Копенгаген? — встрепенулся француз, вспомнив тот ужасный фейерверк, что устроил британский флот, спаливший всю датскую столицу во время уничтожения датского флота.

— Нет, это — крепость Бомарзунд, на Аландских островах. Справиться с её гарнизоном нам не составит большого труда.

— Но, чем эта крепость может повлиять на большую политику? — недоуменно спросил Парсеваль.

Тем, что ранее она была владением шведской короны. Выбив русских с островов, мы вернем их в юрисдикцию Стокгольму и тем самым заставим короля Оскара присоединиться к нашей коалиции. Этим самым мы оттянем на Балтику значительные силы русских, которых им может не хватить на Дунае или Кавказе. У шведского короля сильный флот, вот пусть он штурмуем Свеаборг, а если захочет то и Кронштадт.

— Да, политика — тонкая штучка, — с пониманием произнес француз, — но все равно я предпочитаю открытый поединок.

— Каждому — свое — философские изрек Непир, и корабли легли на обратный курс.

Первыми к островам пришли паровые корабли под командованием капитана Хала. 3 июля они подошли к батарее капитана Теше и орудиями трех пароходов принялись её громить. Весь бой длился около девяти часов и закончился в два часа ночи. Англичане не жалели снаряды, но так и не смогли полностью уничтожить русские укрепления.

Ответным огнем с берега были повреждены все три английских корабля. Особенно на них пострадала орудийная прислуга, чьи ряды были основательно выбиты огнем залегших за батареей гренадерами. Укрывшись за камнями, они вели прицельный огонь по амбразурам вражеских кораблей.

Разозленный Халл отвел свои пароходы в открытое море и стал дожидаться главных сил союзников. Тем временем, полковник Бодиско отправил царю, рапорт о появлении вражеского флота и просил оказания помощи. В ответ император послал гарнизону свое благословление, произвел Бодиско в генерал-майоры и пожаловал каждому солдату по два рубля серебром.

Ободренный вниманием государя, гарнизон Бомарзунда приободрился и был готов биться до последней капли крови. Сражение началось 13 августа, когда французский десант под командованием генерала Барагэ д'Илье начал высаживаться на берег.

Его прикрывали своим огнем все союзные корабли, общее число которых достигало 40 вымпелов. Все они находились вне зоны ответного огня крепостных орудий, но и в этой схватке, русские артиллеристы смогли нанести урон врагу. Увидев, что один из пароходофрегатов сел на камни у берега, крепостные канониры пошли на опасный шаг. Рискуя разрывом стволов, они увеличили пороховой заряд вдвое допустимого и смогли повредить застрявший на камнях корабль противника.

В панике, чтобы облегчить пароход и поскорее сняться с камней, экипаж выбросил за борт все орудия и ядра, но это ему не помогло. Девять ядер угодило в борт корабля, надолго выведя его из боевого состава британского флота.

Другим неприятным проявлением русской смекалки стал тот факт, что вместо отсутствующих станков, крепостные канониры установили стволы орудий на деревянные колоды и огнем своих пушек повредили ещё один английский пароход.

В отличие от предыдущего парохода, его спасло то, что он имел ход. Попав под обстрел и получив несколько пробоин, он смог выйти из зоны обстрела, но вскоре был вынужден остановиться. Вода активно проникала через пробоины в трюм, и весь экипаж усиленно работал на помпах.

Не сладко пришлось и французским солдатам, высадившимся на берег. От огня гренадеров сильно пострадал их передовой отряд, в котором оружейным огнем были выбиты почти все офицеры. Только установив на берегу осадные батареи, французы приступили к штурму укреплений форта, но не тут-то было.

Метким орудийным огнем, русские артиллеристы уничтожили все осадные орудия и если бы не поддержка со стороны флота, французские солдаты не могли бы наступать. Сначала союзники подавили северный фланг русской обороны — башню Нотвик. В результате непрерывной бомбардировки они пробили брешь в крепостной стене, через которую ворвались французские солдаты и пленили гарнизон башни.

Затем наступил черед главной башни форта Бреннклинт, обороной которой руководил капитан Теше. В течение всего дня и наступившей 'белой ночи' гарнизон храбро оборонял башню, отбивая атаку противника за атакой. От непрерывного обстрела, в башне возник пожар, который и стал причиной её гибели. Во время очередной атаки, когда французам удалось ворваться в укрепление через стенные проломы, объятая огнем кровля рухнула, огонь попал в пороховой погреб и башня взорвалась.

Бои за Бомарзунд продлились до 16 августа, когда все крепостные орудия были приведены к молчанию и комендант Бодиско приказал спустить крепостной флаг. Часть солдат гарнизона, не согласилась с приказом генерала и, взяв знамя, чтобы оно не досталось врагам, пойдя в штыковую атаку, пробились через ряды осаждавших крепость французов.

Горстка людей не желавшая сдаваться, отбила у неприятеля шлюпки и переправилась через залив в Финляндию. Остальные, следуя приказу коменданта Бодиско, сложили оружие и были уведены в английский плен.

Всего по итогам боев у русских погибло 15 человек, и 71 человек было ранено, тогда, как потери одних только французского десанта исчислялось полутора тысячью человек.

Желая 'приумножить' свою воинскую славу, вслед за Аландами, Непир предложил атаковать финский порт Або, но получил вежливый отказ у французов. Генерал Барагэ д'Илье заявил, что не намерен рисковать своими десантниками в такое время года и на этой балтийской кампании была поставлена жирная точка. Следуя приказу своего императора, Парсеваль увел французскую эскадру в Шербур, предоставив Непиру в одиночку вести обстрел и блокаду финской территории.

Для французских моряков балтийский поход закончился благополучно. Их 'героизм' при штурме Бомарзунда был щедро вознагражден императором, для которого любая 'победа' в военном бюллетене была на вес золота. Только так можно было поддержать тот шовинистический угар, который охватил простых французов с началом войны против России. Публике нужны были победы и герои и император, умелой рукой ей и являл.

За свои подвиги, генерал Барагэ получил чин маршала и звание сенатора, адмирал Парсеваль орден, а вот адмирал Непир подвергся обструкции. В отличие от французского императора, британцам уничтожение Бомарзунда было расценено как откровенная неудача. Выдав адмиралу аванс доверия, публика жаждала услышать вести об уничтожение Кронштадта, сожжение Зимнего дворца и увидеть в качестве боевого трофея части Медного всадника.

Не получил он поддержки и со стороны лорда Пальмерстона. Шведский король отказался менять свой нейтралитет на Аланды, и вождь вигов отвернулся от Непира. Как не оправдывался адмирал перед морским министром, как не взывал к разуму политиков, все было напрасно. Его флот был распущен, а сам он был списан на берег, где подвергся травле со стороны газетчиков. Свою долю в это дело внесла и королева Виктория, зря махавшая платком уходящей в поход эскадре.

Ничуть не лучшим был поход британских кораблей к берегам Белого моря. В связи с тем, что главные силы британского флота были задействованы на Черном и Балтийском море, адмиралтейство было вынуждено отправить на Русский Север всего три корабля, два из которых являлись паровыми. Командовавший эскадрой капитан Эрасмус Омманей, должен был захватить Архангельск и уничтожить приморский городок Онегу.

Прекрасно зная, что на Белом море нет военного флота, Омманей клятвенно заверил, первого лорда адмиралтейства Джеймса Грейама, что британский флаг будет развиваться над Архангельском, после чего отправился в путь.

До Белого моря корабли её величества королевы Виктории добрались без особых трудностей, но вот потом начались проблемы. И заключались они не в том, что дорогу к Архангельску им вдруг преградили русские корабли. Неожиданно выяснилось, что бардак имел место и в самом лучшем флоте мира.

Составители лоции Белого моря черно по белому написали, что осадка кораблей идущих к Архангельску не должна превышать 13 футов, тогда как осадка судов находящихся под командованием Омманея превышала 15 футов.

Стоя на мостике, несчастный капитан рвал на себе волосы и ревел подобно белуге, но ничего сделать не мог. Порта Архангельска с его богатыми припасами и товарами, равно как городка Онеги ему было не суждено покорить. Пушки его пароходов не могли достать до берега, а высадка десанта из состава команды была равноценна самоубийству.

После неудачи с захватом складов Архангельска, остро встал вопрос с углем. Два из трех кораблей у Омманея были паровыми и запас топлива у них, уменьшался на глазах. На случай непредвиденных обстоятельств, адмиралтейство заказала для эскадры Омманея два парохода груженых углем, которые должны были прибыть в Тронхейм. Однако появление их на севере ожидалось не ранее начала октября.

Единственным выходом из создавшейся ситуации, для капитана Омманея представлялся в захвате Соловецкого монастыря, в качестве базы для будущей кампании. Положение монастыря было очень выгодным, а захват его не представлял большой трудности, по мнению британских моряков.

Появление в Белом море врага не осталось без внимания со стороны русских властей. Пока англичане занимались промерами, вся Архангельская губерния была приведена в боевую готовность. Все гарнизоны на Двине и побережье стали усиленно вооружаться, не остался в стороне и Соловецкий монастырь. Туда по распоряжению губернатора были отправлены две пушки и запасом пороха и ядер, вместе с орудиями малой мощности, способными отразить атаку противника.

Именно эти орудия и сыграли главную роль в отражении нападения англичан на монастырь в средине июля 1854 года. Когда два паровых корабля подошли к островам и без всяких переговоров начали обстреливать монастырь, огонь замаскированной батареи быстро сбил спесь с англичан. Особенно помог в этом деле удачный выстрел, после которого у винтового корвета 'Миранда' появилась пробоина, и он быстро ретировался с поля боя.

На другой день англичане прислали парламентеров с предложением сдаться, на что архимандрит ответил отказом. Мощные стены монастыря надежно защищали монахов от вражеских ядер, а имеющаяся артиллерия позволяла отбить вражеский десант.

В отместку, озлобленный Омманей отдал приказ о начале бомбардировке монастыря, которая продолжалась ровно девять часов. Наблюдая в подзорную трубу за тем как снаряды падали на стены и крыши монастырских строений, британский капитан испытывал наслаждения. Обстрел велся с противоположного места, где находилась русская батарея, и ничто не могло помешать англичанам, творить свое возмездие.

Единственным защитником монастыря стали птицы с прибрежных островов. Испуганные выстрелами они стаями взмыл в небо и скорее палуба английских кораблей покрылись густым слоем помета. Крик чаек и град помета заставил капитана ретироваться со шканцев в каюту. Оттуда, через иллюминатор он продолжил наблюдение за непокорной крепостью. Час проходил за часом, от непрерывной канонады, обитатели монастыря должны были сойти с ума от страха и выбросить белый флаг, но этого не происходило.

Старший помощник несколько раз подходил к Омманею, спрашивая капитана, не пора ли прекратить обстрел, но тот был неумолим. Не отрываясь от иллюминатора, он подобно Александру, Цезарю и герцогу Веллингтону на ногах попил чай, а затем и пообедал, не желая пропустить долгожданного мига торжества. Омманею все казалось, что ещё немного и проклятая русская твердыня падет, но это так и не случилось.

К исходу девятого часа, старший помощник доложил, что корвет истратил две трети запаса пороха и ядер, и капитан должен был признать свое поражение. Обрушивая проклятье на головы русских монахов, которые по твердому уверению Омманея были наверняка глухими, командующий эскадры дал приказ отступать.

Вся тяжесть его праведного гнева обрушилась на жителей городка Кола, отказавшихся признавать над собой власть британской короны.

— Если туземцы вас не понимают, говорите громче и как можно тверже — гласило главное правило общения британских колонизаторов с жителями Африки, Азии, Австралии и Новой Зеландии.

Русские согласно расистским взглядам островитян не были ничуть лучше южных туземцев, а их природное упрямство ставило их вне всяких рангов для аборигенов. По этой причине, капитан Омманей с легким сердцем отдал приказ об уничтожении Колы.

Свыше четырех часов англичане обстреливали город бомбами, гранатами, раскаленными ядрами и пулями с зажигательным составом, от которых город полностью сгорел. Когда же англичане решили высадиться и пограбить развалины города, то наткнулись на ожесточенное сопротивление со стороны инвалидной команды под руководством лейтенанта Бруннера.

Получив третью звонкую оплеуху, Омманей приказал бомбардировать Колу в течение четырнадцати часов, после чего скрылся. Город прекратил свое существование, но этот факт не принес большой радости британскому капитану. Подобно адмиралу Непиру, он не получил за свое 'геройство' награду и был временно списан на берег, как не оправдавший возложенных на него надежд.

Насмешница судьба зло обошлась с двумя английскими флотоводцами, но куда более несправедлива она оказалась к адмиралу Прайсу, который вместе с французом Фебврье-Депуантом привел союзную эскадру к берегам Камчатки.

После завершения Опиумной войны с Китаем, британские власти с вожделением поглядывали на русское побережье Тихого океана и в особенности на Камчатку. Огромная территория имела чисто номинальную армию численностью чуть более двух сотен человек. Захватить её, для британского флота было простым делом, и едва война была официально объявлена, к берегам Камчатки объединенную эскадру.

В её состав входило четыре фрегата, один бриг и один пароход с десантом на борту. Обычно прижимистые на своих людей, англичане послали на покорение Камчатки целый Гибралтарский полк. Лондон не собирался давать Парижу укрепиться в этой части тихоокеанского побережья.

Находясь в полной уверенности, что Петропавловск на Камчатке у них почти в кармане, британские моряки не слишком торопились к его берегам. Плыли они не шатко ни валко что, в конечном счете, и причиной их поражения в этой кампании. Предупрежденный гавайским королем о намерениях англичан напасть на Камчатку, губернатор Петропавловска затребовал помощь и получил её перед самым прибытием вражеского флота.

Героическими усилиями гарнизона и жителей Петропавловска, были созданы оборонительные укрепления и береговые батареи, на которых разместили, часть пушек снятых с фрегата 'Аврора' и транспорта 'Диана'.

Объединенный флот противника появился у берегов Камчатки в самом конце августа, а 1 сентября англичане и французы предприняли штурм Петропавловска. Суть его заключалась в том, чтобы огнем с кораблей уничтожить береговые батареи закрывавшие вход в Авачинскую бухту и высадить на берег десант.

После ожесточенной перестрелки противник смог привести к молчанию две батареи и сразу после этого высадил десант. Французские солдаты смогли захватить Кладбищенскую батарею, но едва только они подняли над ней флаг, как фрегат 'Аврора' обрушил на них град ядер, нанеся им существенный ущерб.

Вместе с русскими ядрами, на голову французов обрушились и английские бомбы, которые британские комендоры выпустили по ним по ошибке. Все это вызвало такую сильную панику среди солдат противника, что когда брошенные губернатором Завойко в контратаку рота солдат и казаков приблизилась к батарее, французы в панике ретировались.

Повторно, Петропавловск подвергся атаке через четыре дня, после того как от американских матросов узнали о тропинке, по которой можно было обойти Никольскую сопку и захватить город ударом с тыла.

На расчистку дороги для десанта, англичане и французы бросили все свои силы и, несмотря на мужество и героизм защитников батареи Смертельной смогли заставить её замолчать. В общей сложности, на берег было отправлено около девятисот британских пехотинцев.

С развернутым знаменем, под барабанный бой они сошли на берег, поднялись на сопку и предприняли попытку захвата Петропавловска. Едва наблюдатели доложили генералу Завойко и том, что англичане взбираются по Никольской сопке, он снял с батарей, всех кого только можно было, добавил все имеющиеся у него резервы и триста пятьдесят человек устремились в контратаку.

Завязалась рукопашная схватка, в которой, несмотря на численный перевес, англичане были жестоко разбиты. Спасаясь от русских штыков, многие из гибралтарцев прыгали в обрывы высотой около тридцати метров и разбивались насмерть.

Действия пехотинцев были поддержаны огнем Озерной батареи, чьи залпы картечью сломили гордый дух сынов коварного Альбиона и обратили их в повальное бегство. Свыше четырехсот человек погибли у англичан в этот день, тогда как потери русских равнялись тридцати шести солдатам.

Вечером того же дня, видя крушение всех своих надежд по захвату Камчатки, объятый гнетущим предчувствием грядущего гнева адмиралтейства и бичевания со стороны британских журналистов, несчастный адмирал Прайс застрелился в своей каюте. Конечно, благородные британские моряки поспешили заявить своим французским союзникам и трагической случайности, но в неё никто не верил, так как это было неправдой.

Ещё раз позорную неудачу у берегов камчатки объединенные силы союзников потерпели летом следующего года, когда явились с большим количеством вымпелов для сатисфакции за прежнюю неудачу. К огромному разочарованию, на месте города они обнаружили пепелище, не позволяющее думать о возможности высадки в Авачинской губе.

По состоянию пепла, англичане определили, что русские совсем недавно покинули Петропавловск и бросились за ними в погоню. Русскую эскадру со всеми жителями и защитниками Петропавловска они настигли в заливе Де-Кастри. Пока разведчики ждали прибытия главных сил, под покровом темноты русские моряки выскользнули из бухты и отправились к Татарскому проливу на севере Сахалина.

Согласно тем картам, что имели британские и французские адмиралы, Сахалин не являлся островом, и объединенный флот союзников долгое время поджидал русские корабли у выхода из залива Де-Кастри. Только из газет, британское адмиралтейство узнало, что Сахалин — остров и русские корабли благополучно достигли устья Амура, где создали новый город-порт Николаевск.

Разразился грандиозный скандал. О нем британские журналисты еще долгое время напоминали лучшему флоту в мире, не в силах забыть и простить столь ужасный географический конфуз.

Не улыбалось счастье объединенным европейским силам и по другую сторону Тихого океана, в Аляске. Так и не сговорившись в цене с представителями лондонского Сити, первый лорд британского адмиралтейства не стал посылать английские корабли в набег на русские владения в Америке. Королевская казна посчитала невозможно организовывать столь дорогостоящую экспедицию ради обогащения несговорчивых купцов и банкиров.

Захват столицы Аляски города порта Ново-Архангельска, было поручено французам, которые подобно шакалам подбирали все, что плохо лежало. С этой целью, из объединенной эскадры, идущей на Камчатку, был выделен 26-пушечный французский корвет 'Тритон' с десантом на борту. Покинув перуанский порт Кальяо, он двинулся вдоль побережья на север, благополучно достиг берегов Мексики в районе Акапулько и после короткой передышки направился в залив Нутка острова Ванкувер.

Разрешение на заход в британские территориальные воды французского военного корабля было заранее отправлено генерал-губернатору Канады и 'Тритона' ждали с распростертыми объятьями. Противостоять боевому кораблю и двум батальонам пехоты, жители Ново-Архангельска, чья воинская сила не достигала сотни человек вряд ли могли.

Уничтожить все компанейские суда и разрушить до основания столицу Аляски, для французского корвета было делом одного двух дней. Ничто не могло спасти жемчужину Русскую Америку от вражеского порабощения, но Господь не допустил этого. Когда до Форта Виктория оставалось всего два дня пути, разразился страшный шторм погубивший 'Тритона' со всей командой и десантом на борту.

Лишь два человека, чудом достигли американского берега и поведали миру о печальной судьбе императорского корвета.

Гибель 'Тритона' нанесла непоправимый урон планам объединенной Европы. Падение Ново-Архангельска должно было вызвать восстание индейского племени тлинкитов длительное время воевавшего с русскими поселенцами, но каждый раз терпевшего поражение. Наученные прежним горьким опытом, индейские вожди не были вновь попытать воинское счастье в одиночку.

Единственный из вождей кто польстился на щедрые посулы агентов Гудзонской компании, был вождь Сломанное Перо, у которого были свои старые счеты с русскими. В обмен на порох и ружья он был готов напасть на редут Якутат находившийся к северу от столицы Русской Америки. Сил его племени вполне хватало для того, чтобы правиться с тридцатью пятью русскими и алеутами, составлявшими на этот момент гарнизон редута.

Чарли Захария очень надеялся, что захват Якутата славившегося своими бобровыми запасами подтолкнет к активным действиям других индейских вождей, но этим мечтам не суждено было сбыться. Среди индейцев нашлись 'доброжелатели', которые сообщили русским о тайных визитах к ним британского агента и губернатор Аляски Розенберг незамедлительно предпринял нужные контрмеры.

Он пригласил на празднование Ивана Купалы всех индейских вождей, в том числе и Сломанное Перо, пообещав им хорошие подарки. Подобная практика была широко известна вождям тлинкитов и ни у кого из них не вызвала подозрение. Почему не получить подарок ради сохранения мира между русскими и колошами.

Вожди действительно получили подарки за исключением Сломанного Пера. Он был арестован и посажен в крепостную тюрьму за драку, в которую его втянули несколько алеутов. Два десятка индейцев попытались под покровом темноты пробраться в крепость и освободить своего вождя, но часовые были начеку и вовремя подняли тревогу.

Нападение индейцев было отбито с большим для них уроном. Шесть человек было убито, трое ранено, а остальные разбежались. Сразу после нападения на крепость, Розенберг отправил в становище плененного вождя военную партию под командованием промысловика Новожилова. Хорошо знавший дорогу, Новожилов сумел скрытно подойти к становищу индейцев, захватить в нем Чарльза Захарию и при этом не пролив ни капли крови.

Схваченный шпион был доставлен в крепость и после недолгих разбирательств, по решению военно-полевого суда приговорен к смертной казни. Столь решительные меры, а также страх потерять торговые преференции удержали остальных вождей колошей от активных действий. Сам вождь Сломанное Перо, после долгих разбирательств был освобожден из-под стражи к концу осени, под честное слово не иметь никаких дел с британскими агентами.

Так бесславно закончился мощный удар крокодила, но и удар медведя не мог похвастаться особыми успехами.

Глава VI. Мы долго, молча, отступали.

Известие о начале боевых действий между Российской империей и Англии с Францией, должны были придать дополнительный импульс русским войскам, изрядно застоявшимся на Дунае под командованием Горчакова. Казалось, что дипломатические 'оковы' пали и теперь уже ничто не может остановить боевую поступь правнуков князя Олега идущих к стенам Царьграда, но ничего этого не произошло. Даже гневные упреки государя, написавшего Горчакову, что своими действиями губит боевой дух подчиненных ему войск, генерал ни на йоту не изменил свою тактику ведения войны.

Правда, получил сильный 'импульс' от царя командующий Дунайской армии решил все-таки предпринять некоторые действия для собственной реабилитации в глазах Николая, однако все закончилось ожидаемым конфузом.

Посчитав, что самый верный путь — это изгнание турок из Калафата генерал вознамерился лично возглавить этот поход. Уже был отдан приказ в войска, расписана тщательная диспозиция войск, но тут Горчакова поразили сильнейшие сомнения. Он, то отказывался от удара по противнику, то вновь признавал его целесообразность, то предлагал офицерам своего штаба высказать свое мнение и провести голосование.

Наличие в штабе главнокомандующего подобной атмосферы не могло привести к победе над врагом. Едва только русские полки ударили по врагу, как турки моментально обратились в повальное бегство. Момент для нанесения нового удара, который должен был привести к полному разгрому и уничтожению войск противника был благоприятнейший, но этого не произошло. Сначала прибывшие к месту сражения батальоны молча, не получая приказа к атаке смотрели на то, что творилось в рядах неприятеля, а когда турки пришли в себя, последовала команда на отступление.

Именно в этот день, среди русских солдат и офицеров окончательно умерла вера в победу над врагом, под командованием генерала Горчакова. Все как один, они говорили, что Горчаков по происхождению чистокровный русак, а ведет себя как истинный пруссак.

Правдивость этих слов полностью подтвердили дальнейшие действия командующего Дунайской армии. Все время до момента своей отставки он только и делал, что сдерживал боевые порывы генерала Хрулева и подполковника Тотлебена пытавшихся выбить турок с острова вблизи Силистрии и громивших огнем батарей позиции врага под Никополем.

Несмотря на то, что в обоих случаях русскому оружию сопутствовал успех и до полной победы оставался только один шаг, генерал не делал его, неизменно выговаривая им.

После очередного порции царского гнева, Горчаков, наконец, перестал топтаться на месте и отдал приказ о форсировании Дуная. Однако и тут, генерал не изменил себе. Местом вторжения на вражеский берег был выбран район дельты великой славянской реки, по той причине, что захват Добруджии не вызовет гнев австрийского императора.

Даже после того как русская армия под командованием генерала Лидерса успешно перешла через Дунай в районе Галада, Браилаа и Измаила. Удар русских войск был такой силы, что турки бежали, не смея оказывать им сопротивление в открытом бою.

Преследуя противника, русские солдаты заняли крепости Мачина, Тульчи, Исакчи. Возникал благоприятный момент для нанесения удара по Силистрии, чьи фортификационные укрепления ещё не были полностью возведены. Захвати русские эту крепость и путь на Балканы был бы открыт, но Горчаков упорно не желал одерживать побед. Ровно три недели, с ружьем у ноги, простояли русские полки, безучастно наблюдая за тем, как турки возводят свои оборонительные укрепления.

Горечь от откровенной трусости главнокомандующего, вылилась в солдатском фольклоре. Теперь, к почетному званию истинного пруссака, генерал Горчаков добавил почетное звание настоящего турка.

Говоря так, солдаты не знали все правды жизни. Михаила Дмитриевича сломали не турки, а французы и англичане. Стоило их кораблям появиться у Кюстнеджи, как генерала обуял панический страх перед возможностью возникновения большой войны с ведущими армиями Европы. Страх настолько парализовал душу Горчакова, что даже гнев государя не смог подвинуть его на действие.

Когда раздосадованный бездумным топтанием на Дунае, император снял Горчакова с поста главнокомандующего армии и назначил на его место фельдмаршала Паскевича, луч надежды вновь забрезжил в сердцах воинов Дунайской армии, но как оказалось ненадолго.

Светлейший князь, победитель турок и персов, усмиритель горцев и поляков, единственный полный кавалер орденов святого Георгия и Владимира, был серьезно болен. И болезнь эта заключалась не в теле семидесятилетнего полководца, а в его голове. Усыпанный званиями, деньгами, землями и поместьями, Иван Федорович из боевого, не страшащегося самого черта и смерти генерала, от упоминания имени которого бросало в дрожь турецкого главнокомандующего Омер-пашу, превратился в нерешительного царедворца.

Вместо того чтобы, как и прежде с блеском выполнять поставленные перед ним государем задачи, Паскевич стал выстраивать план боевых действий, который не должен был привести к дипломатическим осложнениям с соседями. При этом необходимо отметить, что сам государь его об этом не просил, справедливо полагая, что смелость и отвага убеленного сединами фельдмаршала помогут в реализации его честолюбивых замыслов.

Николай не стремился связать руки своему любимцу, которому при встрече, по приказу императора войска оказывали такие же почести как самому царю. Государь был искренне убежден, что старый воин совершит новое чудо на Балканах, как ранее его совершил фельдмаршал Дибич, но коварная болезнь прочно сковала руки Паскевичу.

Прибыв на Дунай, фельдмаршал резко изменил план ведения войны, ранее составленный им самим и отправленный на ознакомление царю. Паскевич отказался от наступления на Белград, мотивируя это тем, что появление русских солдат на Дунае в этом месте вызовет гнев австрийского императора и даст повод к началу войны между двумя империями.

Как не убеждал Хрулев фельдмаршала, в ошибочности принимаемого им решения, предсказывая незамедлительное выступление сербов, Паскевич был неумолим.

— Наши военные действия в Сербии могут вызвать нежелательные последствия в отношении между нами и Австрией. Глядя на сербов, могут восстать славянские подданные императора Франца-Иосифа, а после венгерских событий, Вена боится любого мятежа нетитулованных народов как огня — отрезал фельдмаршал.

— Чтобы не дать ни малейшего повода Германии для разрыва с нами дипломатических отношений, необходимо полностью очистить территорию Малой Валахии и сосредоточить все наши силы в районе Силистрии. Наш переход Дуная в этом месте ни в коем случае не вызовет негативной реакции у Вены, так как болгар среди подданных австрийского императора нет.

Судьба сыграла злую шутку с прославленным воителем. Решив играть на чужом для него поле дипломатии, Паскевич мыслил устаревшими категориями большого европейского мира, который единым фронтом выступил против России.

Как не пытался фельдмаршал удержать германские государства в состоянии нейтралитета, все было напрасно. Едва Англия и Франция предложили Вене и Берлину поддержать требование по очищению Дунайских княжеств, как немецкие монархи дружно изменили Николаю. Каждый из них имел свой камень за пазухой, расстаться с которым ни один из императоров не был готов, несмотря на родственные связи и долги чести.

Без малейшего угрызения совести правителя Австрии и Пруссии отвергли предложение Николая о сохранении нейтралитета в возникшем конфликте и поспешили заключить между собой союзный трактат. По нему, обе страны обязывались защищать целостность владений друг друга, а также права и выгоды всей Германии. Исходя из него, требования Австрии об очищении Дунайских княжеств от русских войск, автоматически становилось и требованием Пруссии.

Не будь Петербург в состоянии войны с Турции, он бы легко показал бы господам тевтонам, где раки зимуют. Для этого было достаточно сосредоточения на границе с немецкими государствами двух армий, и задор забияк быстро пошел бы на убыль, но у Николая не было такой возможности. Пользуясь тем, что все внимание России было сосредоточено на Дунае и Черном море, две германские шавки бесстрашно атаковали тыл русского медведя.

Большую уверенность им добавлял тот факт, что французы и англичане в короткий срок сумели перебросить по морю свои войска из Европы. Воспользовавшись благами технического прогресса, европейцы удачно поставили шах русскому царю в самом начале новой большой войны Европы против России.

Пребывая в полной уверенности в том, что армия французского императора находится на стадии формирования, Николай проявлял благодушную слабость в отношении своих полководцев. Вместо того чтобы гневным голосом требовать исполнения своих приказов, он по-отечески журил их, надеясь добрым словом подвигнуть их к исполнению своего долга перед Отечеством.

Прозрение в ошибочности, выбранной императором тактики, стало появление французских и британских солдат на турецкой земле. Погрузившись на корабли в Марселе, 'восточная армия' императора Наполеона под командованием маршала Сент-Арно, за короткий срок была перевезена вдоль юга Европы и высажена у входа Дарданелл, на полуостров Галлиполи. Вслед за ним приплыли английские корабли с солдатами маршала Реглана.

В средине апреля турецкий султан с распростертыми объятиями встретил своих европейских спасителей, пообещавших защищать его до последней капли турецкой крови.

Узнав о том, что русские перешли через Дунай, союзники решили преподать императору Николаю урок, на деле показав силу объединенного флота. В качестве цели, адмирал Гамелен выбрал франко-порт Одессу. Против не имевшего серьезных береговых укреплений города было брошено 19 кораблей и 9 пароходов-фрегатов.

Именно они, у 10 апреля обрушились на Одессу мощью всех своих 350 орудий намериваясь превратить её в груду пылающих руин. Им противостояло всего шесть батарей, укрытых земляными валами и имевших по четыре-шесть орудий каждая.

Главный удар вражеских кораблей пришелся на шестую батарею, под командованием прапорщика Щеголева. В течение шести часов шел этот неравный бой. Имея многократный перевес в артиллерии, корабли противника должны были смести батарею Щеголева с его четырьмя орудиями подобно пушинки, но шло время, а она продолжала вести огонь по противнику.

Один из выпущенных ею снарядов попал во французский фрегат 'Вобан' и вызвал на нем сильный пожар. Напуганный этим, адмирал Гамелен отдал приказ срочно вести поврежденный корабль на ремонт в Варну, под радостные крики одесситов.

Только ко второму часу дня союзникам удалось сохранить честь мундира и заставить замолчать батарею Щеголева. От огня вражеских кораблей два из четырех орудия были подбиты, а также выведена из строя ядрокаленая печь, выбита прислуга. Только после этого прапорщик отдал приказ заклепать орудия и под барабанный бой, с гордо поднятой головой отважные артиллеристы покинули батарею.

Обрадованные успехом, англичане попытались высадить десант в районе Пересыпи. Их действия прикрывался ракетным огнем, но он оказался малоэффективен против залпов картечи из полевых орудий. Достаточно было трех залпов, чтобы вразумленные десантники поняли свои заблуждения и спешно повернули назад.

Озлобленный столь яростным упорством защитников Одессы, адмирал Гамелен обрушил на беззащитный город и порт всю мощь объединенного флота. До самого вечера ядра градом сыпались на мирный город. В хвастливом донесении императору, Гамелен писал, что город понес огромный урон от огня союзников, но это было бальным желанием выдать желаемое за действительное.

От огня вражеских кораблей было уничтожено и сожжено 14 небольших домов, повреждено 52 частных каменных дома. После визита противника гарнизон недосчитался четыре человек убитыми, сорок пять ранеными и двенадцати контуженными, при трех убитых и восьми раненых мирных жителей. Как оказалось, господа интервенты были скверными стрелками, чьи четыре фрегата были вынуждены встать на ремонт в болгарский порт Варна после набега на Одессу.

Туда же начали постепенно перебазироваться и главные силы 'восточной армии' императора Наполеона, внемля слезным просьбам Омер-паши не оставлять его армию один на один с армией Паскевича. В противном случае, он не давал никакой гарантии, что сможет закрыть русским войскам дорогу на Стамбул.

Появление авангарда союзников на болгарской земле возымело определенное действие на ход войны. Узнав, что за спинами турок появились французские батальоны и английская кавалерия, Паскевич окончательно отказался от своей прежней тактики. Вместо столь привычных для него стремительных и решительных бросков, он перешел к осторожным, пошаговым прагматичным действиям. Следуя выбранной тактике, фельдмаршал проявил максимальную осторожность, отдав приказ о начале осады Силистрии.

Пока главные силы армии шли к осажденной крепости от устья Дуная, стоявшие на противоположном берегу силы не сидели без дела сложив руки. Благодаря энергичным и умелым действиям саперов под руководством генерала Шильдера и смелости солдат Хрулева, засевшие на островах посредине Дуная турецкие солдаты были выбиты, а разместившиеся на них батареи ударили по Силистрии. Грамотное их расположение позволяло не только наносить удар по турецкому гарнизону, но ещё нарушить сообщение крепости с Рущуком и Туртукаем.

На совещании у Паскевича, пылкие Шильдер и Хрулев настаивали на том, чтобы штурм крепости начался как можно скорее, но главнокомандующий вновь отмел их предложения. Вместо быстрого натиска, фельдмаршал взял сторону планомерной осады Силистрии.

Основной причиной побудившей его к выбору подобной тактики был не страх перед стоящим против него противником. Болгарские перебежчики исправно снабжали русских достоверной информацией и Паскевич, прекрасно понимал, что французы и англичане на данный момент своим присутствием в Варне в основном только поднимают боевой дух туркам. К активным наступательным действиям против русских из-за своей малочисленности они не были готовы.

Куда большую головную боль фельдмаршалу доставляли австрийские полки и дивизии, что подобно коршуну нависли над тылом русских войск в Валахии. Именно от них, Паскевич ожидал в скором времени начала боевых действий. Об этом он извещал в своих письмах императора, требовавшего от фельдмаршала скорейшего взятия Силистрии.

'Со всей откровенностью должен сообщить тебе государь, что мысли мои полны уверенности в победе над турками, если судьба сведет нас с ними в большом сражении. Не пугает меня и присутствие в Варне французских полков генерала Канробера. Бог даст, справимся и с ними, но в большей степени меня беспокоят австрийцы, открыто объявившие о призыве под свои знамена 95 тысяч человек, что откровенно говорит о скором начале войны с нами. Не будет ли роковой ошибкой то, что пойдя за Дунай и растратив все силы в борьбе с османами и их союзниками, мы окажемся в ловушке, если австрийская армия перейдет границу с Валахией' — открыто выражал свои сомнения Паскевич, но у императора были свои взгляды на ведение войны.

'Твои опасения имеют право на существование, но они не являются истинной последней инстанции. Быстрота и решительность, вот, что поможет нам не только уравнять силы в противостоянии с объединенной Европой, но и заставят считать с нами и опасаться наших действий. Только в этом я вижу залог успеха в этой непростой войны с врагами' — отвечал Николай фельдмаршалу, но тот не хотел признавать его правоты, скованный угрозой получения удара в спину.

— Раз ты поставил меня на это дело, государь, позволь мне вести его — кратко отписал императору Паскевич, внимательно наблюдая за тем, как саперы Шильдера подводят осадные траншеи к Арабскому форту, к самому сильному из передовых укреплений турок в Силистрии.

Согласно требованиям саперного искусства все осадные работы велись в ночное время. Ночной мрак хорошо скрывал русских саперов, медленно, но верно приближавшихся к форту. Стремясь помешать действиям молодцов Шильдера, турки предприняли ночную вылазку, но русские солдаты были начеку. Нападение врага было отбито с большим для него уроном, что подвигло генерал Сельвана, чьи солдаты находились в осадных траншеях к ответным действиям.

Получив сведения от перебежчиков, что силы врага оборонявшего Араб-Табиа на исходе, Сельван обратился к Шильдеру с просьбой разрешить провести ночной штурм и получил согласие. Ночью 29 мая, штурмовые колонны русских войск пошли на штурм вражеского укрепления и имели успех. Быстрым шагом они пересекли открытое пространство и, не смотря на огонь врага, смогли подняться на вал и обратили защитников форта в бегство.

Оставалось только ударить по охваченному паникой противнику и занять укрепление, но в этот момент Судьба отвернулась от генерала Сельвана. Находясь в передних рядах, ворвавшихся в форт пехотинцев, он был сражен вражеской пулей, когда увлекал своих солдат в последнюю атаку. Видя смерть своего генерала, пехотинцы были готовы в клочья разнести весь турецкий гарнизон, но в этот момент случилось непредвиденное.

Едва помощник Сельвана генерал Веселитский увидел его гибель, как, что-то случилось с его сознанием. Ранее смелый и храбрый человек, он вдруг затрясся как осенний лист и стал громко отдавать приказы об отступлении.

— Назад! Отступаем! Быстро назад! — кричал Веселитский, безвозвратно губя дело, ради которого Сельван отдал свою жизнь.

Повинуясь приказу, загудели трубы, затрещали барабаны, призывая к отступлению, что породило неразбериху в рядах наступающих солдат. Возникшая в штурме пауза позволила туркам прийти в себя и открыть огонь по отступающему противнику.

Неудачная вылазка обошлась русским солдатам около 900 человек убитыми и ранеными. Этот урон и ощущение потерянной бывшей в руках победы, усугублял тот факт, что во время отступления было потеряно тело генерала Сельвана. Только на третью ночь, пробравшиеся в окружавший форт ров пластуны смогли вынести его с поля боя. Без головы, с разрубленной грудью, оно наводило ужас на солдат и офицеров своим видом.

Неудачный штурм форта породил черную полосу невезения в Дунайской армии. Под деревней Каракул был разбит отряд русских войск под командованием полковника Карамзина, который также как и Сельван был убит турками.

Следующей жертвой рока стал сам фельдмаршал Паскевич. 9 июня совершая инспекцию осадных укреплений, он был контужен вражеским ядром и был вынужден сдать командование Горчакову.

Убытие фельдмаршала в Яссы, как не странно давало русским войскам шанс взять Силистрию. Руководивший осадными работами генерал Шильдер, на кресте поклялся Горчакову, что его осадные батареи заставят врага оставить крепость и его слова не расходились с истиной.

Положение турецкого гарнизона в Силистрии было крайне тяжелым. Огонь осадных орудий наносил солдатам султана большой урон. Омер-паша слезно молил маршала Сент-Арно спасти сидящих в крепости турок, но француз ничем не мог ему помочь. Новые соединения союзной армии, хотя и прибывали в Варну, по мнению маршала, их было не достаточно для сражения с русскими.

Кроме потерь от обстрелов осадных батарей Шильдера, турецкий гарнизон нес серьезные потери от голода, и неизвестно, что больше наносило ему урон. Из-за осады, связь Силистрии с Рущуком и Шумной была сильно затруднена и костлявая рука голода все крепче и крепче стискивала горло солдат султана.

Пытаясь не допустить капитуляции крепости, Омер-паша отправил в Силистрию транспорт с зерном и сухарями под охраной двухтысячного отряда башибузуков. Этим самым, турецкий главнокомандующий пытался выиграть время, отодвинуть опасный кризис, надеясь, что сумеет уговорить французского маршала оказать действенную помощь осажденной крепости.

На беду турок, в день выхода каравана с продовольствием из ставки Омер-паши в Шумне, генерал Хрулев с согласия Горчакова решил полностью перекрыть все подступы к осажденной крепости. После удаления Паскевича, Михаил Дмитриевич в тайне, очень хотел взять Силистрию и тем самым, хоть немного, но превзойти фельдмаршала.

Убежденный доводами и действиями Шильдера, он намеривался сломить сопротивление врага не ядрами, но голодом. По этому, Горчаков приказал Хрулеву занять пространство между Силистрией и деревней Калипетрией силами трех полков, тем самым полностью замкнуть кольцо осады.

Сил имевшихся в распоряжении Хрулева, оказалось вполне достаточно, чтобы в сражении 9 июня под Калипетрией не только не допустить прорыва транспорта с продовольствием в осажденную крепость, но и наголову разбить кавалерию башибузуков. В результате боя, русские потеряли убитыми чуть больше десяти солдат, тогда как потери турок были далеко за триста человек. Победителям также достался весь транспорт с продовольствием, что делало капитуляцию Силистрии делом времени.

Когда Омер-паше доложили о разгроме транспорта, он зарыдал в голос и со всех ног бросился к Сент-Арно с просьбой о помощи Силистрии. Однако командующий 'восточной армии' был, не умолим.

— Мы защитим Константинополь, если русские пойдут на него, но мы не станем делать это в отношении Силистрии. Таких крепостей у турецкого султана, а хороших солдат, способных разбить русских, у меня мало. Мне они будут нужны для сражений в России, а здесь справляйтесь своими силами — цинично изрек француз и продолжил свой обед, прерванный внезапным приходом Омер-паши.

Почернев от праведного гнева, турецкий главнокомандующий, когда вернулся к себе, обратился к небесам покарать злобных гяуров, мешавших ему бороться с врагами, и его мольбы были услышаны. Через несколько дней вражеским ядром во время осмотра позиций, был смертельно ранен генерал Шильдер, главный вдохновитель осады Силистрии, а во французском лагере под Варной вспыхнула эпидемия холеры.

Если бы не трагическая гибель Шильдера, Силистрия бы пала. Сидевший в ней гарнизон только и ждал момента штурма крепости русскими войсками, чтобы почетно капитулировать. Об этом Горчакову в один голос говорили многочисленные перебежчики, и генерал назначил взятие Силистрии в ночь с 19 на 20 июня.

Все было готово, но в самый решающий момент Горчаков отменил свой приказ. В дело вмешалась пресловутая боязнь австрийского удара в спину. Перед началом штурма генерал получил сведения об усилении числа австрийских войск в Трансильвании и это поставило окончательную точку в наступательных действиях Дунайской армии.

Самовольно истолковав слова императора в полученном от него письме, Горчаков отдал приказ об оставлении правого берега Дуная и снятии осады Силистрии.

Получив приказ об отступлении, многие военные отказывались этому верить.

— Как так отступать!? Через два часа Силистрия будет нашей! — возмущался генерал Хрулев, потребовавший подтверждения от начальника штаба Коцебу о подлинности полученного им приказа.

Снятие осады Силистрии моментально нашло отголосок в высокой дипломатии. Увидев, что Горчаков откровенно боится австрийских дивизий, Франц-Иосиф подписал с турецким султаном две конвенции. Согласно первой, Австрия получала право временно занять Албанию, Черногорию и Боснию, по условиям второй, австрийским войскам разрешалось занять Дунайские княжества. Буоль немедленно известил об этом Нессельроде, пригрозив началом боевых действий в случаи отказа очистить Валахию и Молдавию.

Вслед за ультиматумом Вены, в русскую столицу поступил ультиматум из Берлина, в котором тесть императора Николая извещал его о том, что не поддерживает действия австрийского императора. Прусский король очень испугался, что заняв Дунайские княжества, Австрия настолько усилится, что перестанет считаться с позицией Пруссии во Франкфуртском союзе.

Подобные действия Берлина были слишком запоздалыми, ибо с этого момента, события понеслись вниз подобно сказочному камню Сизифа и остановить их никто не мог.

Узнав о решении Горчакова отвести войска за реку Прут, Николай был вынужден молча наблюдать за его действиями. Первая часть Восточной войны была проиграна окончательно, исключительно из-за предательской позиции венского дома, который в июле месяце занял Дунайские княжества.

Казалось, что Европа добилась умиротворения России, и конфликт был исчерпан, но Париж и Лондон ничего не хотели слышать о мире. Наполеон и Виктория в один голос твердили, что русским нужно преподать крепкий урок на будущее и намеривались перенести боевые действия на русскую территорию.

При помощи своего флота союзники намеривались произвести десантирование на северное побережье Черного моря. Высаживаться в Одессе или устье Днестра, где находилась бывшая Дунайская армия французы и англичане отказались. Господа европейцы не были самоубийцами.

Десантироваться на кавказском побережье, несмотря на энергичные просьбы турок, они также не стали. Слишком длинен и опасен был путь в исконно русские земли, а имам Шамиль так и не смог поднять мощное восстание по ту сторону Кавказского хребта. Получив деньги и оружие, грозный горец потерпел поражение на подступах к Тифлису и был вынужден уйти в горы, зализывать раны.

Оставался только Крым, с главной базой русского флота на Черном море и объединенное командование остановило свой выбор на этом направлении. Крокодил изготовился нанести медведю новый удар, который должен был быть решающим в их схватке.

Весь июль, русский император получал одно неприятное известие за другим. Видя как хмуриться чело своего венценосного супруга, императрица Александра Федоровна пыталась всеми силами помочь и приободрить его.

В один из горестных дней, во время завтрака, она обратилась к мужу с необычной просьбой.

— Мне кажется, что после ранения Паскевича и неудачи Горчакова, тебе как никогда нужен верный и смелый человек, разбирающийся в военном деле. Я взяла смелость на себя и пригласила в Петербург Мишеля Ардатова. Он будет со дня на день, и я очень прошу тебя найти время принять его.

Столь неожиданное известие удивило и вместе с тем обрадовало императора. Талант ушедшего в отставку Ардатова был бы ему в помощь и Николай не стал пенять супруге, влезшей в его дела.

— Хорошо, дорогая. Скажи мне, когда он приедет, и я обязательно приму его — улыбнулся император и в знак признательности супруге, нежно сжал своей ладонью её маленькую руку.

На дворе стояло жаркое лето 1854 года, которое должно было решить, оставаться России могучей империей или превратиться в региональную державу.

Часть вторая

Глава I. Приватная беседа двух высоких персон.

Когда дежурный адъютант императора Николая I распахнул резные двери царского кабинета перед графом Михаилом Павловичем Ардатовым, званного во дворец по именному повелению, первое, что увидел перешагнувший порог гость, это как сильно сдал его старый друг. Их последняя встреча состоялась в 1848 году, когда соседнюю Австрийскую империю сотрясали раскаты венгерского мятежа. Тогда Николай точно так же, неожиданно вызвал своего старого боевого товарища к себе во дворец, что бы поговорить о сложном положении соседней монархии. Император очень ценил мнение Михаила Павловича. За все время своей службы, граф зарекомендовал себя, не только прекрасным и добросовестным исполнителем порученного ему дела, но и как человек, способный подать дельный совет в трудную минуту.

Последнее свидание двух старых соратников, правда, не принесло радости ни одной из сторон. Оценивая венгерские события, Ардатов был категорически настроен против оказания помощи венскому двору, резонно указывая императору, что Австрия всегда была тайным недоброжелателем России.

Поэтому Ардатов настойчиво рекомендовал государю воздержаться от посылки русских войск на помощь австрийскому императору Францу-Иосифу. Он советовал царю дождаться распада австрийской империи, что бы потом можно было свободно присоединить к землям империи Галицию и Молдавию. К сожалению, тогда государь всецело внимал речам и советам канцлера Нессельроде, который, тайно сочувствуя венскому двору, умело, играя на нелюбви императора к любым революциям, сумел уговорить его помочь своему августейшему соседу.

История со временем всё расставила на свои места, наглядно показав русскому царю, кто из его советников был прав. Получив имперскую корону из рук русского царя, Франц-Иосиф затаил огромную обиду, которую смог реализовать через четыре года, нанеся коварный удар в спину своему спасителю.

Когда русская Дунайская армия под командованием фельдмаршала Паскевича вторглась в Валахию и подошла к Дунаю в районе Рущука, венский двор выразил резкое несогласие с действиями Петербурга и пригрозил немедленной войной, если русский царь не пересмотрит своё решение. Одновременно с этим, аналогичное заявление прозвучало из уст прусского короля, на поддержку которого император Николай очень рассчитывал, надеясь на старые династические связи. Увы, расчеты русского царя на понимание и поддержку Вены и Берлина рухнули в одночасье подобно карточному домику. Никто из августейших соседей не собирался поддерживать укрепление России, видя в ней опаснейшего конкурента своим политическим планам.

Беда не приходит одна. И эту житейскую мудрость императору Николаю пришлось испытать на своём примере. Вслед за предательством соседей — должников выяснилось, что военная разведка в Париже работает из рук вон плохо. Полностью веря донесениям разведки,— что новый французский император Наполеон III не сможет в короткий срок создать боеспособную армию для противостояния действиям русских на востоке, и что военный союз между Англией и Францией невозможен,— царь с легким сердцем объявил войну Турции.

Каково же было его удивление, когда он узнал, что в Марселе готов к отправке в помощь Турции 40-тысячный корпус во главе маршалом Сен-Сиром, под знамена которого, англичане так же предоставили 20 тысяч своих солдат и весь свой флот. Союзнические войска вот-вот должны отправиться в плавание, конечной целью которых был Стамбул.

Это известие полностью хоронило все военные планы императора Николая. Воевать сразу против пятерых противников Россия не могла. Проведя за время своего царствования несколько успешных военных компаний, присоединив к империи новые земли на Дунае и Кавказе, наведя порядок внутри страны и за её пределами, Николай представлял новую войну с турками венцом своего долгого правления.

Придерживаясь теории о покровительстве русского царя над православными подданными турецкого султана, он искренне надеялся принести им свободу и сделать то, что не смогли сделать ни его венценосная бабка Екатерина II подарившая русским Крым, ни его брат Александр -победитель императора Наполеона. Объявляя туркам войну, Николай собирался занять Стамбул и получить контроль над Босфором и Дарданеллами, давнюю мечту России. Таковы были его честолюбивые планы, и они бы, несомненно, осуществились, если бы не предательство союзников.

Столкнувшись лицом с многочисленными врагами, Николай сделал единственно правильный шаг в этой ситуации. Он приказал Дунайской армии очистить земли Валахии и Молдовы и отойти за Прут и Дунай. Старый фельдмаршал Паскевич, получивший контузию от вражеского ядра и сдавший на время болезни пост командующего генералу Горчакову, полностью поддержал решение государя. Находясь на излечение в Гомеле, он настойчиво рекомендовал царю воздержаться от активных действий, предоставив право первого хода противнику с проведением активных контрмер.

Вот эти стратегические неудачи в начале войны, которые лишь немного скрасила победа Черноморского флота под Синопом, подобно ядовитой змее терзали сердце русского монарха и тем самым, неотвратимо укорачивали его земное пребывание. Сейчас Николай напоминал гордую и хищную птицу с перебитым крылом, которая еще способна защищать себя от врагов, но никогда уже не сможет подняться в синее небо.

— Нет у человека врага, страшнее, чем он сам. Ибо судит он себя куда более строго и беспощаднее, чем его недруги — подумал Ардатов, созерцая лик своего государя, троекратно лобзаясь.

— А что Михаил сильно я сдал? — спросил Николай, словно читая тайные мысли своего товарища — что скажешь?

— Скажу, что выглядишь ты хорошо для своих лет, но государственная ноша тяготит твои плечи и душу, государь — ответил граф присаживаясь на простой походный стул, который наглядно подчеркивал спартанскую обстановку кабинета русского правителя.

— Я не Александра Федоровна и в твоих комплиментах не нуждаюсь — сварливо произнес монарх, усаживаясь напротив Ардатова, сверля тревожным взглядом лицо своего собеседника — Ты уже просмотрел те бумаги, что я велел тебе приготовить сразу по приезду?

— Да, государь.

— И каков твой вердикт. Насколько плохи наши дела? Говори смело, не робей, ведь за все совершенные ошибки только я в ответе перед людьми и перед Богом — произнес Николай, пытливо глядя на собеседника, стремясь уловить на его лице чувство радости, за запоздалое признание его правоты. Однако лицо Ардатова ничуть не изменилось после услышанных им слов покаяния.

— Ты не виноват государь, ибо не может один человек полностью охватить всех дел такой державы как Россия. В опасном нынешнем положении я вижу вину твоих советчиков, что плохо исполнили свои обязанности перед тобой и Отчизной.

— Всё никак не можешь забыть Венгрию!? — гневно спросил Николай, и его лицо покрылось мелкими красными пятнами.

— Бог с тобой государь. Венгрия — дела давно минувших дней. И не стоит посыпать голову пеплом от упущенных возможностей. Я говорю о Дарданеллах и Босфоре. Послушайся ты тогда моряков и разреши высадку десанта на Босфор, положение было бы совсем иным. Константинополь был бы сейчас в наших руках, и корабли союзной эскадры не бороздили бы просторы Черного моря.

— Уж не хочешь ли сказать ты, что Нессельроде — враг нам, и все эти года я пригрел на своей груди ядовитую змею!?

— Полно, государь. У меня и в мыслях не было обвинять господина канцлера в измене в пользу иностранных государств. Он полностью предан тебе и душой и телом, но вот советы его, — Ардатов сделал паузу и, видя, что Николай не взрывается в негодовании, а внимательно слушает его, продолжил говорить.

— Вся беда Карла Васильевича состоит в том, что он свято верит в идею любви и мирного сосуществования между Россией и Европой. На доказательство этой идеи он тратит все свои силы, к чему упорно склоняет и тебя, государь. Однако вся история наших отношений с Европой свидетельствует, что она видит в нас лишь опаснейшего соседа, которого, для своей же пользы, нужно как можно сильнее ослабить путем очередного кровопускания. И для этого вполне сойдут и поляки, и турки, и шведы. Европа всегда видела в нас только одну угрозу. Вспомни, как отблагодарила она твоего брата, спасшего её от французского императора. Сразу, едва только Наполеон был сослан на Эльбу, "союзнички наши" заключили секретный договор против нас с недавно разбитым врагом. Если бы Буанопарте не вернулся и не переслал бы эти бумаги Александру Павловичу, неизвестно, что было бы дальше.

— Значить Нессельроде дурной советчик? — в голосе императора не было гнева, но звучала явная обида за своего канцлера.

— Нессельроде уперся носом в идею умиротворения Европы и не желает или не может видеть иного варианта сосуществования с нею, хотя вся история общения России с ней упрямо доказывает ошибочность взглядов господина канцлера. Сколько мы им добра сделали: Наполеона разбили, Венгрию привели к порядку, а они плюнули на нас и сейчас стоят против России единым фронтом, как пуговицы на парадном мундире, в два ряда.

От чего французы и англичане выставили против нас всего 60 тысяч человек, тогда как сам Буанопарт пригнал против нас 600 тысяч, и этого оказалось мало. Выходит, заранее знали, сволочи, что большую часть наших войск оттянут на себя австрийцы с пруссаками. Ох, знали, государь. Вот тебе и взаимопонимание среди монархов. С Европой конечно надо жить мирно, но при этом блюсти с ней свой интерес, всегда ставить свои нужды выше нужд чужих, а мы это делаем так редко, что по пальцам можно пересчитать.

Николай ничего не возразил Ардатову, поскольку веских аргументов в пользу позиции любимого им Нессельроде не было. Поерзав на жестком стуле, он вздохнул и, глядя в глаза собеседнику, спросил:

— Как я понял из твоих речей, ради исправления положения, ты будешь настаивать на отставке Нессельроде?

— Желательно да, но если он тебе так дорог, государь, пусть остается канцлером, но без права вмешательства в военные и иностранные дела на время войны. Иного решения, Ваше величество, я не вижу. Да и его не может быть. Если ты согласен с моими словами, то я готов изложить тебе свой план, если нет, то позволь откланяться. Слово за тобой.

— Ты ставишь меня перед не легким выбором, Мишель. Где гарантии того, что твои советы окажутся лучшими, чем советы Нессельроде?

— Никаких гарантий государь, кроме моего слова и моей решимости биться с врагом до победного конца.

— А будет ли она победа, посмотри, какая силища против нас собралась?

— Будет государь, если постараться, конечно, да с умом.

— Не боишься врага, Мишель?

— Не бояться только дураки, государь. А в нашем деле нужен расчет и быстрое исполнение, ибо нет таких армий, которых нельзя было бы разбить.

— Суворов так говорил?

— Нет, Александр Македонский — пошутил граф. Но император не понял его шутки.

— Вон куда тебя занесло. Ну, будь, по-твоему. Господин канцлер не будет принимать участие в решении ни военных, ни дипломатических вопросов касающихся этой войны. Ну, излагай, слушаю — сказал царь, приняв нелегкое для себя решение.

— Прежде всего, государь нужно ослабить сплоченность вражеских рядов, чтобы до начала прямых столкновений с противником не было спокойствия в их тылу.

— На австрийцев намекаешь, так не ты ли мне писал, что ныне венский двор наш самый непримиримый тихий недруг в Европе?

— Нет, государь, не венцев я имел в виду, а пруссаков. У них с австрийцами давняя вражда из-за главной роли в Германском союзе. Вена сильно боится усиления Пруссии за счет малых членов союза. Она всячески блокирует любую прусскую инициативу по изменению создавшегося положения. Согласно последним известиям из Берлина, государь, душевное здоровье твоего венценосного брата Фридриха сильно пошатнулось. Регентом вот-вот должны объявить его брата Вильгельма — большого сторонника изменений в Германском союзе.

Есть в его свите один молодой и энергичный дипломат Бисмарк. Он прилагает массу усилий на создание Северогерманского союза, видя в нём все германские земли за исключением Баварии, Вюртемберга и Бадена. Этот дипломат давно отказался от мысли мирной трансформации Германского союза и готов сплотить немецкие земли вокруг Пруссии кровью и железом.

— И немцы согласятся поменять своё отношение к нам? С трудом вериться в это после тех депеш, что получил Нессельроде, — усомнился Николай.

— Так он в Берлине известен как ярый сторонник венцев и противник военного союза с Пруссией. Следует, как можно скорее, направить к ним специального посланника, который посулит им поддержку против Вены. На это немцы купятся, ведь австрийцы им всегда были поперек горла.

— Ну а если не соблазнятся на наши посулы, что тогда? — не сдавался император.

— Тогда надо будет увеличить посулы. Поманить их возможностью передачи Пруссии части висленского края с Лодзью. Посулить государь, только посулить, а там как дело выйдет — поспешил успокоить царя Ардатов, заметив, как сразу потемнело у него лицо от гнева — дипломатия это такая хитрая игра, в которой можно ради дела обещать золотые горы и потом, под благовидным предлогом можно отказаться от этих слов.

— Уж очень опасное дело ты предлагаешь, Михаил. А вдруг, в самый нужный момент, пруссаки опять переметнутся? Тогда как быть? — с сомнением произнес царь.

— Любишь ты вопросы задавать, царь — батюшка, на которых нет ответа. Пробовать надо, тогда и видно будет. Как говорил Христос: "Стучите, и вам откроют", — жестко ответил Ардатов и император не обиделся на него, признав правоту сказанных слов.

— Кого же хочешь послать в Берлин, уже есть кандидатуры?

— Есть, как не быть. Князь Горчаков Александр Михайлович. Он хорошо знает Бисмарка и легко сможет найти с ним общий язык. Если дело сладится, и Пруссия начнёт бузу в парламенте, начнёт перемещать свои войска к австрийской границе, то у Вены не будет возможности столь активно влиять на Дунайские княжества, как это делает она сейчас. Тогда наша Дунайская армия может быть спокойна за свой правый фланг.

— Да, то будет великое дело — согласился Николай.

— Значит, решено. Думаю, для усиления удара по австрийской дипломатии, Горчакова следует назначить заместителем министра иностранных дел с прямым подчинением тебе, минуя Нессельроде. Это повысит его статус в глазах прусаков и вызовет легкую панику в Вене.

— Хорошо, Михаил, согласен — произнес царь после некоторого колебания — что еще ты предлагаешь?

— Думаю для верности, дабы помочь Горчакову и Бисмарку, надо потревожить австрийцев и с другого фланга, с юга и начать переговоры с сардинским королём. Он, так же как и Вильгельм, страстно хочет объединить итальянские земли под своей короной. Ему, как и пруссакам сильно мешает Вена, владеющая Ломбардией и Венецией.

— Сардинцы плохие вояки, как и их король — Виктор-Эммануил ,— резонно возразил император — стоит ли связываться с ними?

— Стоит, государь, стоит. Солдаты конечно у них слабоватые, но армия худо-бедно всё же есть. Да и не нужно чтобы они воевали, будет достаточно бряцания штыков, да громких разговоров о воинском союзе между Сардинией и Россией. Как только Вена узнает об этом, непременно перебросит в Италию корпус другой. И кроме этого лишим французов ещё одного союзничка по экспедиционному корпусу. Мелочь конечно, да нашим солдатикам полегче будет.

— Все же считаешь, что Наполеон ударит по России? — с тревогой спросил царь Ардатова.

— Я буду только счастлив, если противник ограничится одной демонстрацией силы на Босфоре и удовлетворится нашим отходом за Дунай. Но французскому императору нужна маленькая победоносная война, да и англичане не упустят случая загрести жар чужими руками. Это у них в крови.

— И куда, думаешь, они ударят?

— Трудно сказать, ваше величество. Скорее всего, постараются высадить десант, где-нибудь на нашем черноморском побережье. Не зря ведь англичане привели к Стамбулу такое большое число винтовых кораблей — ответил Ардатов.

— Ну а куда ты сам бы высадил десант, Мишель, будь ты на месте маршала Сен-Сира? — с неким азартом сказал Николай.

— Самый слабый участок нашего черноморского побережья это, несомненно, кавказский — ответил Михаил Павлович — высаживай хоть целую армию. Противостоять ей нам не чем, но и смысла особого высаживать здесь десант, нет. Конечно, создать большие неприятности нашей Кавказской армии, подключив сюда турков и Шамиля с его абреками, можно, что и говорить. Однако, как только союзники перейдут Кавказский хребет и вступят в кубанские степи, тут они полностью лишаются многих преимуществ. Во-первых, флот с его пушками им уже не подмога, во-вторых, горы создадут затруднение в плане снабжения ушедших вперед войск. Ну и, в-третьих, кубанские, терские и донские казаки хорошо дерутся в родных степях, к чему французы и англичане совершенно не привычны. Нет, будь я на месте Сен-Сира, я бы предоставил возможность воевать на Кавказе туркам и чеченцам, а сам бы ударил в другом месте.

— Под беззащитной Одессой, которую союзники недавно раскатали как бог черепаху или Очаковом и Кинбурном? Конечно, защищены они слабо, и взять их не составит большого труда при поддержке флота, но, что дальше? Рядом Дунайская армия, из-под Киева можно в короткий срок перебросить Южную армию и тогда наше превосходство над врагом будет огромным, — увлекшись беседой, принялся рассуждать сам Николай.

— Ну а если они ударят по Крыму? — подыграл ему Ардатов — флот наш им не помеха, да и татары не слишком хорошие верноподданные?

— Нет, что ты Мишель? Там Севастополь, Корнилов с Нахимовым не отдадут свой родной город. К тому же князь Меньшиков мне клятвенно обещал сбросить врага в море, если они высадятся в Крыму.

Лицо Ардатова покрыла тень, и царь моментально заметил эту перемену.

— Ты не согласен с моими словами Мишель? — ревностно спросил он, готовясь защищать свою любимую армию — что ты молчишь, говори, я требую!

— Видишь ли, государь — осторожно начал Ардатов — как сказал один умный человек, все генералы и маршалы всегда готовятся к войне, которая была раньше, но никогда ни готовы к войне сегодняшней.

— И кто этот гений? Надеюсь не Александр Македонский? — гневно бросил царь.

— Нет, прусский генерал Клаузевиц, которого твой брат Александр удостоил орденом святого Георгия 4 степени. Его труды сейчас очень популярны в Европе и их популярность вполне оправдана. Говорят, что перед битвой при Йене, он предлагал своим фельдмаршалам совершенно иное построение войск, которое было отвергнуто Шарнхорстом. Войска были построены так, как приказал это сделать фельдмаршал. И прусские войска были разбиты.

Когда после разгрома, доска, в качестве трофея, попала в руки Наполеона, тот, с присущей ему тогда простотой, прокомментировал план Клаузевица словами "Да, при таком построении войск я был бы разбит" и возблагодарил проведение за помощь ему.

Царь угрюмо хмыкал, слушая увлекательный рассказ Ардатова, но против гения Наполеона ничего не говорил.

— Я ни сколько не сомневаюсь, что наши генералы готовы яростно драться с дерзким супостатом. Но все свои боевые университеты они прошли в войне с Наполеоном, турками и персами, вперемешку с разгромом поляков, венгров и горцев.

— А теперь, что война другая!?

— Да. Другая, государь! Теперь многое другое и в первую очередь : винтовые корабли и нарезные ружья. Вот главный козырь противника, который может сыграть решающую роль, когда дело дойдёт до большой войны.

Если появилось новое оружие, значить должна быть новая тактика и стратегия, государь. А в умах наших генералов — стратегия войны с Наполеоном. Да, турок, персов и шведов, если придётся воевать, мы побьем. В этом я не сомневаюсь. А вот французов, англичан или, не приведи господь, австрийцев — с их нарезными штуцерами — это большой вопрос. Боюсь, государь, что многим нашим генералам такая задача не по плечу.

— Даже Паскевичу? — холодно сказал Николай.

— Паскевич — исключение из правил, государь — ответил граф, явно желая сделать приятное императору — жаль, конечно, что Иван Федорович временно выбыл из строя. Несмотря на возраст, он много пользы смог бы принести нашей армии.

— Что же, другие генералы совсем плохи? — продолжал упорствовать император.

— Извини, государь, но позволь мне сказать тебе без обиняка, угас огонь у наших генералов. Не хотят они воевать, а в глубине души желают мирной жизни со всеми её многочисленными прелестями. Ведь на войне и сражение проиграть можно и в опалу впасть, в один час растерять всё, к чему шел долгие годы службы.

— Что же ты предлагаешь? — голос царя был по-прежнему холоден. Слова Ардатова были обидно правдивы. Николаю было трудно согласиться с тем, что, так долго подготавливаемая им, война на поверку оказалась скверной авантюрой. — Разогнать генералитет или набрать новых генералов?

— Нет, конечно, такое не под силу ни тебе, ни кому-либо. Да и нет в этом необходимости. Сейчас надо делать ставку на молодых поручиков и капитанов, страстно желающих стать полковниками и на энергичных полковников, мечтающих стать генералами и фельдмаршалами. "Влить молодую кровь в старые меха", одним словом. Но только делать это надо не по донесениям и рапортам, а желательно прямо на поле боя, отмечая радивых и толковых, поощряя их действия чинами и наградами.

— Кого же ты предлагаешь сделать оком государевым на поле боя — спросил Николай, быстро оценив идею Ардатова. — Себя? Как повар, хочешь сам испробовать блюдо, к созданию которого приложил столь много усилий?

— Да государь, если на то будет твоё соизволение.

— Браво Мишель! Годы явно не властны над тобой, по-прежнему всё смело берешь на свои плечи. Хорошо. Я согласен с твоим предложением, но вот только твой чин генерал-майора. Для многих персон будет зазорным подчиняться человеку в таком звании. Я думаю, тебя следует повысить в звании.

— Полно, государь, не ради чинов и званий откликнулся я на твоё приглашение. Лучше всяких чинов для меня будет звание личного представителя императора с особыми полномочиями и правом личного доклада государю.

— Да, Мишель, против такого чина и сам Нессельроде спасует — усмехнулся монарх. — Значит Горчакова в Берлин, а тебя в действующую армию. Куда собираешься поехать, на юг?

— На юг, государь, в Севастополь. Там мне видится главное поле боя этой войны. Англичане, непременно, захотят уничтожить наш флот, что бы никто кроме них, не смел, господствовать на море. Так они делали с французским флотом в Тулоне в 1793 году, так они поступили с датчанами в 1801, теперь наша очередь.

— Ну, а если они нагрянут со стороны Балтики, и не дай Бог, высадят десант в Курляндии или Эстляндии? — пытливо спросил царь — Что тогда?

— Нагадить на Балтике англичане могут, спору нет. Могут атаковать Свеаборг или Кронштадт. Не исключаю, правда, с большой натяжкой, что даже смогут обстрелять Петербург, но вот высадить десант, это вряд ли. Все их силы сосредоточены в так называемой "восточной" армии, которая сейчас стоит на Босфоре. Чтобы создать вторую такую же армию потребуется много сил и времени, а у противника его нет.

Услышав эти слова, император сразу повеселел и впервые за долгие месяцы, груз бремени и тревог стал медленно сползать с его усталых плеч.

— Ты ещё, что-нибудь хочешь предложить?

— Да, государь. У англичан самое уязвимое место это Индия и возможность нашего вторжения в неё с севера, страшно пугает их. Надо придать этому кошмарному фантому видимость реальности, начав демонстративные приготовления к индийскому походу, как это в своё время твой отец, император Павел. Прикажи Василию Алексеевичу Перовскому совместно с оренбургскими казачками начать собирать войско, чтобы черев Коканд и Бухару выйти к границам Индии. После взятия Ак-Мечети, это вполне логичный ход. Но только всё этот должно выглядеть правдиво.

— Сегодня же отпишу Перовскому о его новых задачах и укажу предположительные сроки выступления — азартно пообещал царь — что ещё!?

Ардатов замялся с ответом, и Николай поспешил подбодрить его:

— Говори, я тебя внимательно слушаю.

— Есть несколько предложений, но они связаны с денежными расходами, государь.

— Ради победы над такими врагами не грех казну растрясти.

Услышав слова императора, граф улыбнулся и стал излагать свои соображения по неотложным мероприятиям.

— Прикажи нашим тайным людям скупить несколько парижских и лондонских газет, которые должны будут вести пропаганду среди европейцев в нашу пользу. Во всех европейских странах нас изображают дикими варварами, на которых надо надеть смирительную рубашку. Пусть господа журналисты за наше золото, расскажут своим читателям о зверстве благородных союзников, расстрелявших мирный русский порт Одессу.

И пусть не скупятся изобразить это событие в красочных картинах, да с подробностями. Европейцы очень любят ужасные истории, так пускай узнают о зверстве их соотечественников над безоружными людьми. Свобода прессы, пусть даже продажной, это у них превыше всего.

— Не совсем понятно, но сделаю, как ты просишь Мишель, хотя Нессельроде это будет явно не по вкусу. Недавно он сделал выговор "Петербургскому вестнику" за статью, обличающую английскую бомбардировку Одессы.

— Впервые слышу об этом государь, но если дело обстоит именно так, то сразу возникает вопрос о том, что подразумевает господин канцлер под словом патриотизм. Но да Бог с ним. Слышал, что генерал Евдокимов делает славное дело, перекупает за золото наибов Шамиля и не стоит за ценой. Многие горе патриоты рвут на себе волосы от подобных действий, ну а я горячо одобряю деяния Николай Ивановича. Шамиль — фанатик, он слепо идёт на поводе у англичан, бросившись по их приказу громить и разорять наши тылы. Чем больше воинов сможет оторвать от него Евдокимов, тем больше людских жизней он сохранит тебе государь, а своих солдат я ценю дороже звонкого металла. Поэтому прошу тебя, дай Евдокимову столько денег, сколько он попросит. Что же касается подозрений некоторых доброхотов, что Николай Иванович способен положить часть их себе в карман, то смею заверить тебя, он честный человек и в казнокрадстве, за всё время несения службы на Кавказе замечен не был.

— Да у меня и в мыслях того не было, Мишель, а твоему слову я полностью верю и охотно выполню эту просьбу.

— Ещё одно пожелание государь, но оно не так легко разрешимо как все остальные, даже для тебя.

— Даже для меня? Интересно будет услышать — усмехнулся Николай.

— Увы, государь, даже для тебя. Это одна из наших главных бед, как говорит писатель Гоголь. Перед встречей с тобой я кое-что просмотрел и с ужасом для себя выяснил, что Севастополь и Крым полностью лишены хороших дорог. Случись высадка десанта под нашей главной базой на Черном море и переброска дополнительных войск и средств растянется на долгие месяцы.

Самый лучший выход из этого скверного положения, это постройка железной дороги на Севастополь. Но этот вариант, в лучшем случае может быть реализован только через несколько лет, но боюсь, враг нам такой возможности не предоставит.

— Что же ты предлагаешь делать? Мои губернаторы не слишком скоры на руку, даже в условиях войны — молвил царь.

— Вот как раз война, в определенном смысле, и сыграет нам на руку. Прикажи объявить содержание дорог от Москвы до Севастополя в надлежащем состоянии государственной задачей. За выполнение ты будешь спрашивать с господ губернаторов по условиям военного времени. Дров, конечно, они как всегда наломают изрядно, да и наворуют хорошо, но с паршивой овцы хоть шерсти клок. Глядишь, и станут наши южные дороги более проходимые. А если враг вторгнется на наши земли, то любой день будет на вес золота, государь.

Слушая Ардатова, Николай быстро писал что-то в своем блокноте мелким бисерным почерком, видимо делая наброски для своих будущих указов. Было видно, что разговор с графом благотворно сказался на императоре. Впервые за всё время от начала войны перед ним забрезжила уверенность в благополучном исходе противостояния с сильным и опасным противником.

— Ты очень добрый человек, Михаил. Ты явился ко мне по первому моему зову, позабыв все наши былые разногласия. Хотя мог бы отказаться, как некоторые другие персоны, сославшись на плохое здоровье — сказал Николай, закончив писать — и, как всегда, явился не с пустыми руками и утешениями, а с конкретным планом действий. Это, брат, дорогого стоит.

Голос императора предательски дрогнул, но в это время Ардатов чуть заметно усмехнулся

— Ты улыбаешься, Михаил? — удивленно спросил царь.

— Прошу тебя, государь, никогда не говори о том, что я добр, моим внукам. Они не поверят тебе, поскольку для них я — есть олицетворение жуткой домашней тирании и муштры.

— Хорошо, обещаю тебе это — заверил Николай, так же усмехнувшись, вспомнив своего внука Александра.

— Скажи, Мишель, как ты видишь весь план нашей компании против Наполеона? Предполагаешь ли ты активные действия наших войск против союзной коалиции?

— Честно говоря, государь, я совершенно не вижу никакого смысла в проведении вообще какого-либо наступления, в настоящий момент. Наша главная задача сейчас — отбить нападение врага на наши земли, и при этом хорошенько дать ему по зубам. Чем сильнее мы его стукнем, тем быстрее развалится вся союзная коалиция, а она обязательно развалится — заверил царя Ардатов.

— Ты так сильно уверен в этом?

— Конечно. Посуди сам, государь. Сейчас англичане умело используют желание Наполеона отомстить тебе за телеграмму, посланную тобой в Париж после его прихода к власти. Кроме этого, французскому императору нужна быстрая победоносная война для поднятия своего престижа внутри страны. Больше их ничего не связывает, и связывать не может, уж слишком много старых счетов и обид накопилось между этими державами.

Главная наша задача сейчас — выстоять год, максимум два, стойко отбивая все натиски врага на нашу землю. При этом надо обязательно обратиться за помощью к простому народу. Объяви запись добровольцев, желающих помочь Родине в трудную минуту. У армии, конечно, хватит сил и без них, но сегодня у нас должен быть твердый тыл, без которого победа над врагом невозможна.

— Благодарю тебя Мишель, теперь я уверен, что мы одержим победу и над Наполеоном и над Викторией. — Николай порывисто встал и обнял своего старого товарища, — иди, дорогой, отдыхай. А к шести часам мы с Александрой Федоровной ждём тебя. Она уже мне все уши прожужжала, когда приедет Мишель, когда он появится.

— Передай моей покровительнице, государь, низкий поклон. Я обязательно буду в назначенное тобой время.

Ардатов склонил голову в знак уважения и неторопливой походкой покинул царский кабинет. Только в коридоре, миновав несколько анфилад, порядком удалившись от царских покоев, граф ощутил, как взмокла его спина.

При всей своей внешней невозмутимости и спокойствии, Михаил Павлович сильно волновался во время аудиенции у императора. Ты можешь иметь блестящий ум и обладать большой прозорливостью, но при этом находиться в почетной отставке в своем имении, под негласным надзором местного урядника. И все это благодаря умению господина канцлера ловко играть на простых слабостях государя императора.

Как бы ни был Ардатов, высоко ценим Николаем и любим императрицей, но юркий и льстивый Нессельроде сумел так основательно отодвинуть его от государственных дел, что только бедственное положение страны позволило графу вновь вынырнуть из политического небытия.

Крепко, ох крепко законопатил на прозябание в подмосковном имении своего дальновидного оппонента уважаемый Карл Васильевич. И сидеть бы Ардатову в нем до скончания веков, если бы не стечение ряда обстоятельств, главным из которых была императрица Александра Федоровна. Её с Ардатовым связывало не просто дружеские отношения. Между этими двумя людьми было некое чувство, которому сложно было найти название.

Была ли это любовь или какое-то другое душевное свойство было трудно сказать. Просто императрица твердо знала, что кроме мужа, она могла полностью рассчитывать ещё на одного мужчину, который был готов исполнить любое её желание, не раздумывая ни секунды. И сделал бы это не ради почестей и наград, а только ради того, что бы только услужить ей, горячо любимой женщине. Осознание этой власти над таким неординарным человеком как Ардатов, очень льстило императрице, и она всегда составляла графу протеже, приберегая его как самое крайнее, но очень действенное средство.

Причина, прочно связавшая молодую императрицу и малоизвестного русского дворянина, в столь непростые отношения, возникла почти тридцать лет назад, во время бунта декабристов. Тогда, казалось, что сама судьба была против того, что бы Николай занял русский престол, опустевший после смерти его брата Александра. Имея на руках официально подписанную бумагу с объявлением его императором в обход Константина, Николай встретил резкое противостояние части высшего света империи во главе с генералом Милорадовичем, за спиной которого стояла его собственная мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна.

Упустив власть из рук после трагической кончины императора Павла, она хотела стать полноправной императрицей, подобно своей великой свекрови, императрицы Екатерины II. Найдя поддержку у коменданта столичного гарнизона героя Отечественной войны 1812 года, генерала Милорадовича, она затеяла тайную интригу, с помощью которой надеялась получить царский скипетр.

Когда завещание покойного Александра было вскрыто и оглашено перед высшими сановниками страны, Милорадович хищно улыбаясь, заявил при всех, что без официального отречения от престола великого князя Константина эта бумага не имеет законной силы.

— Мои четырнадцать тысяч штыков, признают только эту бумагу, Ваше Императорское Сиятельство — весело произнес Милорадович Николаю, отчетливо намекая, что столичные войска будут подчиняться только его приказу. Этой был открытый бунт против молодого наследника. И в создавшейся ситуации Николай был вынужден отступить перед наглостью генерала. Почувствовав колебания наследника, сенаторы не стали одергивать зарвавшегося наглеца и предоставили молодому человеку самому отстаивать свои права на престол.

На молодую принцессу, уже видевшую себя новой императрицей, отказ придворных выполнять священную волю монарха, произвел сильное потрясение. Воспитанная в прусской семье, Александра Федоровна на всю жизнь впитала в себя понятие, что воля императора должна быть исполнена сразу и беспрекословно. Получив столь суровый жизненный урок, молодая женщина по-новому взглянула на окружающую себя свиту, и, к своему ужасу, обнаружила, что среди них нет ни одного верного ей человека, за исключением старой прислуги. Теперь ей повсюду виделись скрытые враги и тайные недоброжелатели, что впрочем, было не сильно далеко от истины.

Вынужденный играть по навязанным ему правилам, Николай немедленно отправил фельдъегеря в Варшаву с просьбой к брату, либо принять престол, либо дать отречение. Наступило мутное время, очень благоприятное для хитрых царедворцев, желавших половить в ней жирную рыбку. Ощутив свою силу, Милорадович уже почти открыто говорил сенаторам, что Николай по молодости лет слаб и стране нужна более опытная рука в лице вдовствующей императрицы.

Николай мужественно терпел выходки генерала, надеясь, что ответ брата внесет полную и окончательную ясность в вопросе о престолонаследии, однако его ждало жестокое разочарование. Письмо Константина имело туманное содержание, которое можно было трактовать двояко.

Узнав об ответе цесаревича, Милорадович торжествовал. Все шло, как и было задумано старой императрицей. Теперь для полной победы, был нужен дворянский заговор, подавив который можно было без зазрения совести отодвинуть молодого Николая в сторону, и возвести на престол Марию Федоровну.

Как показали материалы следственной комиссии, по делу декабристов, глава Северного общества Рылеев имел контакты с доверенными лицами из окружения вдовствующей императрицы, которые и подтолкнули его к активным действиям. Находясь всё время в перманентном состоянии и занимаясь в основном говорильней, дворяне — заговорщики вдруг проснулись ото сна и принялись яростно готовить переворот. Позже, узнав об этом и опасаясь за честь императорской семьи, Николай полностью засекретил эти ужасные показания, храня их в своей особой папке.

По замыслу творцов этой бузы, Рылеев и сотоварищи должны были только обозначить угрозу престолу и не боле того. Но как часто бывает в подобных случаях, джин, выпущенный из бутылки, не пожелал повиноваться своим освободителям. Молодые люди восприняли всё слишком серьезно и, уподобившись мятежному Вашингтону, решили преобразить русскую империю в республику.

Несколько дней подряд, на квартире Рылеева непрерывно собирались различные люди, из которых хозяин дома, пламенный революционер и хороший агитатор, усиленно делал новых Дантонов и Робеспьеров, не забывая при этом их щедро кормить и поить на деньги, взятые из кассы Русско-Американского банка.

Назначив в диктаторы князя Трубецкого, как имевшего полковничий чин и относительные понятия о военном искусстве, Рылеев всё же решил подстраховаться, видя его колебания, относительно успеха дела. Для полного и окончательного успеха восстания молодой поэт намеривался физически уничтожить всю императорскую семью, чем окончательно отрезал своим товарищам все пути к возможному отступлению. Для этой целью Рылеев уговорил поручика Розена силами подчиненного ему батальона, во время восстания ворваться в Зимний дворец и расстрелять всю императорскую фамилию, включая малых детей Николая.

— Не бойся, Андрей, история нас оправдает — вещал Рылеев, усиленно подливая поручику хмельной мадеры, до которой молодой заговорщик был очень охотлив. Однако и этого показалось мятежному поэту мало. В его разгоряченном событиями мозгу, родился простой и очень эффективный план решения всех проблем, а именно убийство самого наследника престола. В исполнители своего ужасного замысла наследник Робеспьера определил Петра Каховского, мелкого дворянина, вот уже полтора месяца, полностью жившего за счет Рылеева.

— Петруша, пришла пора платить долги. Мне и Отечеству — величаво произнес поэт вечером 13 декабря, ненавязчиво подталкивая Каховскому дуэльный пистолет. Тот не долго отнекивался от поднятия руки на помазанника Божьего. Полностью погрязший в денежных долгах Рылееву, он давно цинично смотрел на жизнь, стараясь видеть во всем только положительные стороны своего существования.

Николай был хорошо информирован о дворянском заговоре, но ничего не мог предпринять против него, полностью лишенный власти благодаря стараниям Милорадовича. Единственное, что он мог предпринять, так это повторно послать к Константину курьера, для получения акта отречения. Эту важную миссию он возложил на своего младшего брата Михаила, душой и телом преданного ему. Одновременно с этим, цесаревич велел подготовить манифест, в котором объявлял себя императором, ссылаясь на волю усопшего брата и отказ от престола Константина, который Михаил должен был вот-вот привезти.

Младший брат не подвел Николая, доставив в Петербург долгожданное отречение, вечером 13 декабря, с честью выполнив тайную миссию, о которой мало кто знал и, в первую очередь, вдовствующая императрица. Когда, поздно вечером, Милорадович прочитал привезенные из Варшавы бумаги, он не смел, более протестовать и первым принес присягу верности новому правителю России.

Казалось, что худшее уже позади, но утро 14 декабря явило молодому императору нового врага в лице восставших полков вышедших на Сенатскую площадь, к памятнику Петру I.

"Константина, Конституцию" — ретиво кричали стоявшие в каре солдаты, которым заговорщики торжественно объявили, что подлинный император Константин Павлович прислал манифест о сокращения срока службы до пяти лет и приказ о выплате двойного жалования, по случаю своего вступления на престол. Прекрасно зная сокровенные нужды рекрутов, они били точно в десятку, говоря солдатам то, что они хотели услышать. На вопросы городских прохожих кто это такая Конституция, солдатики браво отвечали, что это польская жена нового государя императора Константина Павловича.

Стремясь загладить свой прежний проступок, Милорадович уговорил царя не применять силу против восставших солдат, пообещав ему вернуть полки в казарму, чем вызвал у Николая огромную радость. Как истинно верующему православному христианину, ему глубоко претило пролитие крови своих подданных, тем более в начале своего правления.

Известие о бунте солдат столичного гарнизона ввергло Александру Федоровну в сильнейший шок. Тревожная атмосфера последних недель сильно расшатала нервы молодой женщины, и весть о выступлении полков стало её последней каплей. Со слезами на глазах она провожала своего любимого мужа на переговоры с восставшими, прекрасно осознавая, что, возможно, видит его последний раз в жизни, ровно, как и то, что сама вместе с детьми, может не дожить до завтрашнего дня.

Стремясь полностью изолировать восставших, Николай стянул к площади все полки, признавшие его власть и не купившихся, на коварные посулы заговорщиков. Однако гораздо больше было тех, кто выказал царю свою покорность на словах, но на штыки их Николай не мог полностью положиться в трудную минуту.

О том, что дело приняло самый худший оборот, императору стало ясно, когда его пригласили к умирающему Милорадовичу, получившему пулю в спину уговаривая солдат признать власть Николая и вернуться в казармы. Не решившись подойти к окруженному свитой царю и выстрелить в него, господин Каховский решил выплатить свой долг Рылееву, сразив боевого генерала в самый важный момент восстания. Слушая речи прославленного героя, солдатские ряды заколебались и были готовы вернуться в казармы.

В этот момент, заговорщики выбирали себе нового диктатора, вместо не пришедшего на площадь Трубецкого. Им оказался Евгений Оболенский, друг и сослуживец поручика Розена, который в это время вел свою роту прямо к дверям Зимнего дворца. На его защиту Николай оставил около двух взводов саперов, шефом полка которых он являлся. Командовать над временным гарнизоном Зимнего дворца, было поручено поручику Штольцу — остзейскому немцу, в котором новая императрица видела некоторую опору в столь опасное для себя время.

Но как часто бывает в трудный момент, люди, на которых ты очень надеешься, часто подводят по своей скрытой слабости или непрофессионализму. Так и случилось со Штольцем. Когда мятежники только приблизились к дворцу, он с белым, перекошенным от страха лицом, вбежал к Александре Федоровне с отчаянным криком.

— Ваше величество, мятежники окружают дворец! Их много и мы не сможем остановить их! — прокричал поручик, совершенно позабыв, что он военный и его прямой долг защищать насмерть напуганную женщину.

— Бегите, бегите, государыня! — испуганно блеял Штольц, лихорадочно приплясывая на одном месте. Едва только молодая женщина взглянула в его полные страха глаза, как сразу поняла, что у неё нет никакой защиты, и смерть с минуту на минуту может ворваться в комнату, грохоча коваными солдатскими сапогами.

Крик ужаса вырвался из её груди, ноги подкосились, и она рухнула на пол, на том самом месте, где её застало роковое известие. С большим трудом, опираясь на пол одной рукой, императрица подняла вторую, наивно пытаясь защититься от приближающейся смерти. Из её сведенного спазмом горла вылетали гортанные звуки, а её прелестная русая головка стала непроизвольно подергиваться из стороны в сторону.

Видя ужасное положение женщины, Штольц как заводной истукан продолжал бестолково топтаться вокруг неё. Он только бубнил призывы к спасению, но ничего ни делал, что бы помочь своей императрице. Неизвестно, что было бы дальше с несчастной Александрой Федоровной, мокрое платье или апоплексический удар, но именно в этот момент в её жизни появился Михаил Ардатов. Этого молодого подпоручика, она ранее несколько раз видела стоявшим на внутреннем карауле и, проходя мимо застывшего на часах Ардатова, ловила на себе его восхищенные взгляды. Они ей были приятны, в отличие от других откровенно раздевающих мужских взглядов.

Сильным ударом в ухо, Ардатов сбил Штольца с ног, и тот кубарем отлетел прочь от беззащитно лежавшей на полу императрицы.

— Убрать к чертовой матери! — громко приказал Ардатов и, повинуясь полученному указанию, стоявшие возле двери солдаты ловко подхватили Штольца под руки и подобно кулю поволокли его по полу в направлении дворцовой гауптвахты.

Сам Ардатов подошел к Александре Федоровне и протянул ей руку желая помочь подняться, но в этот момент силы оставили молодую женщину и она стала падать на спину. Михаил успел вовремя подхватить лишившуюся чувств императрицу и, быстро забросив её себе на плечо, направился к стоявшему у окна креслу.

Что тихим голосом говорил ей Ардатов стоя возле кресла на одном колене, так и осталось тайной для всех придворных, боязливо жавшихся вдоль зальных стен. Но только все явственно видели, как фарфорово-бледная белизна лица Александры, быстро уступила розовому цвету жизни, энергично заливая её щеки, лоб и шею. Голова императрицы перестала трястись, её глаза покинул ужас, уступив место надежде и вере в благополучный исход. Не вставая с колена Ардатов, поцеловал кончики пальцев руки Александры Федоровны, получив в ответ крестное знамение.

— Гричанов, Копылов! — зычным голосом подозвал к себе солдат поручик — стоять здесь возле государыни императрицы и никого не подпускать к ней кроме меня и государя. Принесите сюда наследника и девочек! — приказал он челяди, которая со всех ног бросилась исполнять повеление человека, в голосе которого звенела уверенность в своих действиях.

— Не извольте беспокоиться Ваше благородие! Не подведём — рыкнули солдаты, занимая свой новый пост по бокам от кресла императрицы, дружно ставя к ноге ружья.

— Не волнуйся государыня, отобьемся! — произнес Ардатов и тут же выбежал вон, чтобы принять общее командование над саперами.

И действительно, не вероятно, но факт, в этот день они отбились от превосходивших их по численности мятежных финляндцев. Увидев, как выстроенные в двойную линию саперы, по команде офицера взяли их на прицел, мятежники сразу сникли и стушевались. Распаленные словами Розена, они ожидали увидеть напуганных обитателей дворца, но вместо них встретили горстку людей готовых умереть на своём посту, но не отступить.

От той решимости, которая читались в лицах и фигурах саперов, у мятежников сразу пропала всякая охота драться. Не смотря на гневные понукания своего поручика, финляндцы пробежали в сторону Сенатской площади на значительном расстоянии от застывшего строя саперов, только выкрикивая ругательства и угрозы. В ответ из рядов солдат Ардатова неслись смешки и выкрики над горе — вояками, не решившихся рискнуть своей жизнью ради выполнения приказа.

Так по воле судьбы возник необычный тандем прусской принцессы и русского дворянина, в котором Шарлота, играла главенствующую роль. Только она решала вопрос, где и кем будет служить её протеже. Михаил всегда безропотно покорялся монаршей воли и никогда не жалел об этом. Так, настоянию царицы, Ардатов командовал личным конвоем государя, когда Николай принимал участие в войне с турками и вместе с русскими войсками форсировал Дунай.

Кроме службы, императрица приняла самое действенное участие в личной жизни Ардатова, выбрав ему в невесты, внебрачную дочь князя Гагарина. Этот брак с ней принес Михаилу достаток, графский титул и богатое подмосковное имение, как свадебный подарок от государя. Женившись, Ардатов никогда не жалел о выборе императрицы и всячески благодарил её за монаршие участи в своей жизни.

При подобном благоволии со стороны Александры и Николая, Ардатов не был придворным шаркуном и регулярно участвовал в различных компаниях и войнах. Так, кроме турецкой войны, он участвовал в подавлении польского восстания и два раза ездил на Кавказ, сражаясь против немирных черкесов. Не поддержав мнение царя об оказания помощи Вене, Ардатов не принял участие в венгерском походе, отправившись в вынужденную отставку.

Изнывая от безделья, он как частное лицо посетил оренбургского губернатора Перовского, с войсками которого принял самое действенное участие в походе на кокандскую крепость Ак-Мечеть полностью контролировавшая низовье Сырдарьи. Этот поход через безводные степи и пустыни юга, завершился полным успехом в отличие от прежнего похода.

Всё время своей опалы, Ардатов постоянно поддерживал связь со своим царственным ангелом хранителем. Он свято верил в свою счастливую звезду, которая его не обманула. Медленно, но верно "дрожащая императрица", как за глаза называл её двор, внушала Николаю мысль о необходимости возвращения ко двору "милого Мишеля". Вода камень точит, говорят в народе и воздействию Шарлотты не смог противостоять даже всесильный Нессельроде, которого она сильно недолюбливала.

— Ах, Мишель, ты мой самый преданный друг и помощник. Не знаю как, но ты совершил настоящее чудо. Ты, вернул Николая к жизни! — радостно щебетала императрица Ардатову, когда в назначенное царем время он вошел в столовую Зимнего дворца, где его уже с нетерпением ждала императрица.

Согласно давнему ритуалу между этими двумя людьми, он нежно поцеловал протянутую ему царственную руку, тогда как императрица ласково погладила его седеющую голову.

— Я рад, что смог угодить вам, Ваше императорское величество — скромно ответил Михаил, проникновенно глядя в эти знакомые ореховые глаза.

— Нет, нет, это ты снова несказанно помог мне, ты вернул мне моего мужа — пылко заверила императрица Ардатова — наши военные неудачи так сильно расстроили его, что я в серьез опасалась за его здоровье. Сегодня же за обедом я совершенно не узнала Николая, так сильно изменилось его настроение после беседы с тобой. Государь полон решимости, довести войну до победного конца и это все благодаря тебе.

Их воркование прервало появление Николая, который действительно рачительно изменился. Теперь перед Ардатовым был постаревший, но всё ещё очень активный государственный муж, на лице которого не было и следа хандры и той серой безысходности и подавленности, что ещё с утра царила на венценосном челе.

— Твое назначение моим личным посланником с особыми полномочиями уже подписано мною, как и приказ о произведении тебя в генерал-лейтенанты — торжественно произнес царь, едва только все расселись за столом. Ардатов попытался открыть рот, но царь решительным жестом осадил его.

— Не спорь, Мишель. Твое повышение в звании, это запоздалая награда за твоё участие в Аральском походе генерала Перовского. Приказ о его выступлении в Индию я так же подписал, и сегодня с фельдъегерем он будет отправлен в Оренбург — продолжил Николай, заговорщицки подмигивая Ардатову, который сидел по его правую руку.

— И куда ты отправляешься Мишель? — тревожно спросила царица.

— Он едет в Крым, дорогая Шарлотта. Наш милый Мишель почему-то считает, что французы и англичане высадятся именно там и нигде иначе. Я пытался его переубедить в этом, но он упрямо держится за свою идею.

— Ну, а где им нападать государь, кроме как не на юге. Стояние под Варной для них смерти подобно — ответил Михаил.

— Насчет смерти — то тут ты абсолютно прав. Сегодня по полудни гонец привез донесение из штаба Горчакова. В лагере противника свирепствует мор и по самым скромным подсчетам, они уже потеряли около двух тысяч человек больными и умершими.

— Будь осторожен, Мишель, я так за тебя боюсь — попросила Александра Федоровна — с годами каждая потеря близкого тебе человека — это настоящая трагедия.

— Ну, что ты, матушка государыня, сейчас в Крыму тепло, много фруктов и свежий морской воздух. Скорее всего, именно этим приятным временем провождения и ограничится моё пребывание в землях Тавриды — успокоил её Ардатов — да и рано мне умирать. Внуков надо поставить на крыло, дать им наставление, благословить на женитьбу. Никак нельзя.

— Да, расскажи мне о них, давно хотел узнать о твоих сорванцах от тебя лично, а не в пересказах Шарлотты — попросил Николай. И беседа за столом плавно перешла на мирную житейскую тему, в которой совершенно не было месту для войны, и о которой в этой комнате напоминал лишь военный мундир, одетый на императоре. Со дня начала боевых действий, по давно заведенному Николаем распорядку, он каждый день одевал его, демонстрируя свою мобилизацию на нужды государства.

Ардатов покинул Зимний дворец около восьми часов вечера, сославшись на необходимость, как следует подготовиться к дальней дороге. К новому месту службы он собирался выехать немедленно, чем вызвал горячее одобрение монарха. Правда, расставаясь с августейшей четой, Ардатов несколько лукавил. Простившись с государем императором, он направился не к себе на квартиру, а прямиком в Большой театр. Господин граф как раз успевал к окончанию балетного представления. Подобно царю, Ардатов так же был не равнодушен к прелестям молоденьких актрис, в среде которых он уже успел отметиться по приезду в столицу.

С большим букетом цветов Михаил Павлович чинно вошел под своды храма искусства, и сразу направил свои стопы за кулисы, где его уже хорошо знали. За время своего короткого пребывания в столице, кроме изучения бумаг и прочей работы, граф успел несколько раз побывать в этом милом его сердцу заведении. Жизнь была так коротка, и брать своё, нужно было смело и решительно, ничего не откладывая на завтра. Ведь завтра его уже ждал Крым, Севастополь, война, с её кровью, страданиями, смертью, и где совершенно не было места и времени для высоких и романтических чувств.

Глава II. Севастопольская страда на море.

Тревожна и напряженна была жаркая крымская ночь с тридцатого на тридцать первое августа для личного посланника государя императора в Севастополе. Расположившись на открытой мансарде небольшого флигелька на берегу моря, генерал-лейтенант Ардатов спал, что называется в пол-уха и полглаза. Сильно измученный дневной канителью, Михаил Павлович не мог позволить себе полноценно сна, так как этой ночью должны были поступить важные известия от патрульных судов. Вот уже третьи сутки они бороздили морскую гладь в ожидании появления англо-французской армады. По расчетам Ардатова, вражеские корабли должны были появиться у русских берегов со дня на день, но с этим было категорически несогласно все высшее командование Севастополя и Крыма.

Это дружное противостояние со стороны Меньшикова и адмиралов, личный посланник государя императора отметил уже с первого дня своего прибытия в Севастополь. Будучи умным и дальновидным человеком, Михаил Павлович не стал заниматься таким глупым делом как перетягивание каната для выяснения кто самый главный среди местных командиров. Не желая ненужных конфликтов, он принципиально не стал вмешиваться в дела крымской армии и черноморского флота, полностью отдав их на откуп князю Меньшикову и вице-адмиралу Корнилову.

Всё чем занимался Ардатов, это была подготовка главной базы русского флота к отражению возможной высадки вражеского десанта. Известия, непрерывным потоком поступающие из Варны о жестокой эпидемии среди экспедиционных сил союзников, ничуть не успокаивали графа. Хорошо зная сущность своего противника, вопреки общему мнению генералов и адмиралов, он был уверен, что вражеский флот, не покинет Черное море, не попытавшись нанести России тяжелый удар.

Поэтому всё свое время, он проводил инспекцию бастионов и батарей крепости, оценивал их боевую готовность, а так же рекогносцировку окрестностей Севастополя. Все его замечания и предложения по улучшению обороны города, тяжелым бременем легли на плечи военного инженера, транш-майора Тотлебена, присланного в Севастополь из Дунайской армии Горчаковым. Впрочем, Эдуард Иванович был только рад этому, так как в лице Ардатова он получил не только могучего союзника, но и горячего единомышленника.

Князь Меньшиков только скептически поморщился, когда Ардатов, потребовал начала немедленного строительства защитных укреплений не только вокруг северной, но также и вокруг южной части Севастополя. Не будь граф личным посланником императора с особыми полномочиями, все оборонные планы так и остались бы на бумаге, в ожидании высадки вражеского десанта на крымскую землю.

Узнав, что государь придает особое значение обороне города, князь не посмел перечить начинаниям Ардатова. Это впрочем, не помешало Меньшикову, чуть ли не вдвое сократить требуемую помощь и в тот же день отписать царю бумагу, в которой выражал озабоченность действиями посланника. По твердому заверению Александра Сергеевича, враг не посмеет высадиться в Крыму, а Ардатов разводил ненужное строительство, только желая пустить пыль в глаза за счет казенных средств.

Другим пунктом преткновения Ардатова со светлейшим князем, было требование графа о немедленном выселении с побережья на время военных действий крымских татар как потенциальных сторонников противника, способных нанести удар в спину русским войскам.

Это требование царского посланника вызвало у Меньшикова самый яростный протест. С пеной у рта он стал доказывать Михаил Павловичу, что подобные действия только нанесут огромный вред мирному сосуществованию в Крыму русских и татар.

— Вы, господин граф, плохо представляете себе к чему, приведет это выселение! Татары озлобятся на эти неправомерные действия и ответят всеобщим восстанием и жуткой резней в нашем тылу! — пафосно вещал князь.

Давно привыкший к тому, что его мнение является истиной последней инстанции, Меньшиков решительно отметал все доводы и возражения, приводимые его собеседником. Видя, что светлейший князь непреклонен и готов стоять до конца, Ардатов прибег к последнему аргументу, все это время лежавшему в его походном сундучке. Это был царский указ о принудительном выселении татар, коим царский посланник дальновидно запасся в Петербурге перед своим отъездом.

Повелению государя императора, Меньшиков, конечно, не посмел перечить, но в отместку, князь спихнул исполнение указа на самого Ардатова, который и без того был очень занят различными делами.

Главнокомандующий крымской армии очень надеялся, что петербургская выскочка сломает себе шею, угодив в им же вырытую яму, но Ардатов к его тайному разочарованию блестяще справился с этой задачей. Перед самым началом акции, граф встретился со старейшинами и знатными представителями крымской диаспоры и довел до их сведения указ императора.

Всем жителям побережья предписывалось в трехдневный срок покинуть свои жилища и переселиться к Бахчисараю и Перекопу. Ардатов специально подчеркнул, что отселение татар с побережья носит временный характер, и все они могут спокойно вернуться к себе домой, как только военные действия закончатся.

— Всякий кто откажется выполнить волю государя, будет объявлен врагом и понесет наказание согласно законам военного времени — твердым голосом произнес Ардатов стоя перед сидящими на корточках татарами — Не в ваших и не наших интересах доводить дело до крайностей и проливать кровь, тогда когда можно всё решить миром.

Собравшиеся в губернаторском доме посланники крымских поселений хмуро слушали статного московита, объявившего им волю белого царя. С какой радостью многие из них если бы не перерезали ему горло, то с радостью бы растоптали его ногами, как это делали их деды и прадеды в предыдущие века. Однако сегодня сила, как и правда, была не на их стороне. Глядя в решительное и твердое лицо царского посланника, они видели человека не привыкшего бросать слова на ветер и готового в любой момент доказать свои слова делом.

Будь сейчас у берегов Крыма англо-французская эскадра или был бы высажен на берег их десант, возможно бы татары повели себя совершенно иначе. Однако лорд Раглан со своей эскадрой был в далекой Варне, и старейшинам пришлось подчиниться силе русских штыков.

Переселение произошло без особых эксцессов к огромному разочарованию Меньшикова. Медленными вереницами уходили татары со своим скарбом в сторону Бахчисарая, гоня впереди себя отары овец и лошадей, очищая прибрежную зону.

Отселение татар происходило по всему южному побережью Крыма, на котором Ардатов видел два удобных места для высадки вражеского десанта. Это были районы Евпатории и Феодосии, и граф не желал давать противнику ни одного лишнего шанса.

"Мера, предпринятая мною, государь, носит сугубо вынужденный характер. Очень даже может быть, что её положительные последствия проявятся не столь скоро и не в столь значимой степени, как того хотелось бы светлейшему князю Меньшикову. Однако, государь, все мои помыслы и усилия направлены не только на сохранение жизни русских солдат, а так же твоих мирных подданных, вне зависимости от веры исповедания. Ещё в Петербурге, настаивая на отселении татар, я полностью руководился утверждением великого римского императора Аврелиана, говорившего, что самые ужасные беды это те, что с нами не случаются".

Так писал Ардатов в своем докладе к Николаю, который ушел в столицу вслед за гневным посланием светлейшего князя об опасных действиях царского посланца по переселению татар. Письмо Меньшикова содержало множество весомых и убедительных аргументов, и было подписано как военными, так и гражданскими лицами, но император не изменил своего решения.

Он полностью поддержал действия посланника, написав в ответ своему любимцу всего три слова: "Я так желаю". Опытный паркетный лис моментально оценил всю крепость позиций Ардатова и на некоторое время оставил его в покое. Он даже смолчал, когда Михаил Павлович приказал вывезти из Евпатории в Севастополь хранящиеся там хлебные запасы. Князь только записал это распоряжение Ардатова в свой личный кондуит. В нем светлейший князь скрупулезно собирал все промахи и глупости, свершенные, по его мнению, Михаилом Павловичем для предъявления их государю в нужный момент.

К своему большому огорчению Ардатов, вслед за Меньшиковым, не нашел полного понимания со стороны моряков. Вице-адмирал Корнилов занимал сугубо оборонительную позицию, заранее отдавая всю стратегическую инициативу в руки врага. Признавая полное превосходство винтового флота неприятеля над русскими парусниками, Корнилов не видел иного выхода, как забиться на внутреннем рейде и ждать исхода врага с Черного моря.

— Вступление нашего флота в открытое единоборство с паровым флотом англичан и французов, приведет ко второму Трафальгару и только. Гораздо больше пользы, мы принесем, находясь под защитой береговых батарей, вместе с которыми мы сможем отразить нападение врага на Севастополь — говорил Корнилов Ардатову на совещании штаба флота

— Я полностью согласен с вашими выводами относительно второго Трафальгара, Владимир Алексеевич, но совершенно не согласен с вами относительно пассивной роли флота. Вы совершенно забываете о восемнадцати колесных пароходах, плавающих по Черному морю. Почему вы не хотите использовать их против неприятеля.

— Простите, господин генерал-лейтенант, но в качестве кого? — холодно спросил уязвленный Корнилов, намеренно подчеркнув принадлежность Ардатова к сухопутным войскам.

— В качестве брандеров, Владимир Алексеевич, в качестве брандеров. Вы сами же в своей докладной записке писали о большой роли брандеров в предстоящей войне на море и почему-то не хотите применить свою блестящую идею на практике. Возможно, вы имели в виду использование брандеров против парусных судов, но почему нельзя использовать их против паровых кораблей? Ведь колесные пароходы по своей скорости мало, чем уступают винтовому кораблю. Даже пускай часть их погибнет от огня вражеского флота во время сближения, но зато остальные могут нанести ему огромный вред, если сумеют уничтожить линейные корабли с пехотой, приготовленной для десантирования на нашу землю.

Корнилов был сильно поражен, что сухопутный генерал читал его докладную записку и относительно неплохо ориентируется в морском деле. Однако адмирал не пожелал отступать от уже занятой позиции, несмотря на логичные аргументы оппонента.

— Боюсь, Михаил Павлович, что ваше предложение трудно осуществимо на практике, достаточно одного попадания бомбы в пароход, и он полностью выйдет их строя. По этой причине число брандеров, которые смогут достичь кораблей противника будет ничтожно мало, если не сказать худшего. Ведь даже приблизившись к линейным кораблям вплотную, команда брандера обязательно попадет под ружейный огонь десанта, что сделает невозможным выполнение поставленной задачи — уже чуть более миролюбивее сказал Корнилов Ардатову.

— Я уже думал над этим вопросом и, по моему мнению, наши брандеры имеют неплохие шансы на успех — не сдавался Ардатов.

— Каким же образом? — вмешался в разговор адмирал Нахимов. Морская субординация не позволяла ему открыто поддержать идею Ардатова, но он был готов внимательно выслушать его аргументы.

— Во-первых, как мне известно, все крупнокалиберные орудия линейных кораблей изначально создавались для ведения огня по малоподвижным кораблям противника, а колесные пароходы к этому типу никак нельзя отнести. Во-вторых, для нанесения повторного залпа нужно никак не менее пяти минут, а за это время, наши колесные брандеры могут оказаться в "мертвой зоне" и вся корабельная артиллерия будет бесполезна против них.

— Но вы забываете о десантной пехоте на судах противника — упрямо не сдавался Корнилов — даже если всё будет, так как вы говорите, и брандеры смогут порваться, шквальный ружейный огонь с бортов сведет к нулю все ваши усилия.

— Так что же нам мешает защитить экипаж пароходов мешками с песком, прочных деревянных щитов и даже установления картечных пушек для ответного обстрела противника. Почему нам не оснастить колесные пароходы выдвижными шестовыми минами, мгновенно взрывающиеся при соприкосновении с корпусом вражеского корабля, что гораздо быстрее выводит корабль противника, чем обычный огонь брандера. Подобное вооружение, как мне известно, имеется в распоряжении русского флота или я ошибаюсь? В конце концов, можно просто применить пароход как таран для нанесения урона судам неприятеля.

Тихий вздох пронесся по рядам адмиралов и капитанов, приглашенных Корниловым на встречу с Ардатовым. Им очень хотелось осадить не в меру ретивого сухопутного прожектера, но в его словах было хорошее зерно рационализма, отрицать которого морские волки не посмели. Единственным минусом всего предложенного графом было то, что этим прежде никто из присутствующих моряков не занимался и не горел большим желанием к осуществлению предложенных идей. Колесные брандеры, вооруженные пушками и шестовыми минами, все это было так неожиданно и необычно на фоне уже привычных парусных корветов, фрегатов и линейных кораблей, пусть даже измененных паровыми машинами и гребными винтами.

— Простите граф, но откуда у вас такие углубленные познания в морском деле? — осторожно поинтересовался адмирал Истомин — скажите честно, кто вас консультировал перед отъездом в Севастополь? Ведь к морскому делу вы имеете совсем малое отношение.

— Вы господа, вы были моими консультантами — просто ответил Ардатов — почти целый месяц, я внимательно читал все ваши записки направленные в адмиралтейство и выбрал из них то, что, на мой взгляд, было интересным.

— Однако никто из нас не писал о мешках с песком! — буркнул недовольный Корнилов, которого хлестко били его же оружием.

— Если говорить честно, то идею с песком мне подсказали простые матросы, когда я разговаривал с ними в порту. Нижние чины отнюдь не так глупы господа, смею вас заверить.

— Да-с, господин граф. Смекалки и сообразительности у наших матросов не занимать — довольно подтвердил Нахимов.

— Так, что же господа адмиралы возьмемся за это дело. Я вам обещаю полную поддержку не только со своей стороны, но и самого государя императора — спросил Ардатов убежденный в положительном ответе, но неожиданно для себя получил лишь холодное молчание. Обиженный и раздраженный столь бурным вторжением в морском деле постороннего флоту человека Корнилов, главный из адмиралов, не подал голоса в поддержку прожектов Ардатова. Его примеру последовали все остальные моряки, не смея изменить своей кастовой сущности, даже при явной выгоде предлагаемых изменений.

Михаил Павлович с достоинством перенес своё поражение там, где он надеялся найти горячую поддержку. Он не стал взывать к разуму собравшихся моряков, логике и прочим аргументам. Не изменившись в лице ни на йоту, он подчеркнуто официально обратился к Корнилову, который хмуро смотрел в сторону.

— Господин вице-адмирал, потрудитесь, пожалуйста, не позднее третьего числа предоставить мне команду охотников на восемнадцать брандеров. Мне нужны исключительно добровольцы. Если среди моряков не найдется желающих, я буду набирать охотников среди пехоты и гражданских лиц. Всего доброго господа, рад был общению с вами.

Адмирал Корнилов молча снёс сказанную графом гадость и только холодно кивнул головой, давая понять, что отданное распоряжение личным посланником императора будет выполнено.

Узнав о крупном разногласии Ардатова с моряками, светлейший князь очень обрадовался и решил не мешать дражайшему Михаил Павловичу уж на этот раз окончательно свернуть себе шею. По глубокому убеждению Александра Сергеевича, ни один из армейских генералов изначально не был способен ничего понимать в морских делах. Желание Ардатова влезть во флотские дела, по мнению князя, было чистейшей воды авантюрой и сулило столичному зазнайке оглушительный провал. Кондуит князя пополнился новым материалом, а в Петербург отправилась очередная депеша, извещающая государя о новом чудачестве царского посланника.

Сам Михаил Павлович был очень сильно обескуражен своей неудачей с моряками, но, философски рассудив, что адмиралы мало, чем по своей сущности отличаются от сухопутных генералов, он успокоился. Стоически перенеся жизненный сюрприз, граф решил в делах о брандерах сделать ставку на молодых, как он сам ранее советовал царю.

С особой тщательностью и придирчивостью он отбирал из присланных Корниловым моряков экипажи будущих брандеров. Всего в распоряжении Черноморского флота было восемнадцать колесных пароходов, но Ардатов потребовал конфисковать и передать на нужды флота и двадцать один частый пароход, курсирующие между Одессой и Керчью.

Беседуя с людьми, Ардатов, прежде всего, хотел узнать, что двигало человека изъявившего желание записаться в охотники — приказ сверху или личная инициатива? Когда отбор был закончен, граф выступил перед смельчаками с небольшой речью.

— Дело, которым вы решили заняться, братцы мои, очень трудное и опасное. Многие из вас могут не вернуться назад, сложив свои буйные головы под английскими пулями и французскими ядрами, что, впрочем, часто бывает на войне. Поэтому предлагаю вам еще раз как следует подумать о своем участии в предстоящей операции.

Среди охотников на мгновение воцарило молчание, а затем сидящий в первых рядах мичман Бутузов произнес сочным басом:

— А что тут думать, Ваше превосходительство. Вы пока каждого из нас опрашивали, мы уже сто раз имели возможность подумать.

— Верно — поддержал его старший матрос с "Уриила" Николай Матюшенко — вы уж из нас всю душу своими расспросами вытрясли, Ваше превосходительство. Те, кто сомневался уже давно ушли.

— Ну, что ж, тогда продолжим. Не буду лукавить, хотя по всем моим расчетам, вы сможете приблизиться к противнику и уничтожить его корабли, но у судьбы всегда найдется в рукаве какая-нибудь козырная гадость. Возможно, кто-то погибнет, не дойдя до цели, но я твердо убежден, что все остальные с честью выполнят свою боевую задачу.

— Непременно сделаем! — заверил графа лейтенант Корф и его, дружно поддержали все остальные охотники — не извольте сомневаться Михаил Павлович!

Начав создавать охотничью команду, граф сразу попросил, чтобы моряки именовали его по имени отчеству, что с большой радостью было воспринято младшими чинами, вначале сильно тушевавшимися от общения с генералом.

— Всякое геройство и храбрость, должны быть вознаграждены братцы. Это мое личное мнение и потому, пользуясь правом данным мне государем императором, извещаю вас, что ваш подвиг не будет забыт. Каждому из тех, кто выйдет в море будет выплачено триста рублей и ещё тысяча рублей за каждый уничтоженный вражеский корабль. Все кто вернётся обратно, будет представлен к награде, Владимирским крестом с мечами. Повторяю, все вернувшиеся охотники, не взирая на чины и звания. Кроме этого, офицеры будут произведены через чин, а нижние чины получат личное дворянство.

Те из вас, кто понесут увечья, будут взяты на полный государственный пенсион, а семьи погибших получат именные пенсии от государя. Деньги, причитающиеся охотникам за проведенную атаку и уничтожение судов противника, в случаи их гибели будут выплачены семьям в полном объеме и без всяких проволочек. В этом, братцы, я даю вам слово.

С замиранием сердца и тихим восторгом слушали моряки слова своего сухопутного командира, и ни у одного из них в душе не шевельнулся червь сомнения. Все верили, что граф Ардатов сдержит все свои обещания, в этом они уже успели убедиться. По его распоряжению, охотникам было выделенное отдельное помещение, где они с большим удовольствием столовались, а часть из них и проживала в ожидании появления врага.

К концу августа брандеры уже были полностью оснащены всем необходимым и были готовы по первому сигналу выйти в море, для атаки врага. Сведения, поступающие из Варны, рисовали плачевное состояние союзных войск. Ещё не было боевых столкновений с противником, а англо-французские войска понесли потери от холеры в размере двух тысяч человек.

Английский лорд Раглан в категорической форме потребовал от маршала Сент-Арно произвести высадку в районе Севастополя, ещё до того как союзная армия перемрет от поноса. Конечно, британский фельдмаршал сильно преувеличивал бедственное положение своих войск, однако ужасная эпидемия и вынужденное бездействие начинали разлагать армию изнутри. Поэтому нужно было действовать и действовать немедленно.

Наконец, после энергичного обмена посланиями между французским императором Наполеоном и британским премьером лордом Пальмерстоном, вопрос о высадке в Крыму был окончательно решен. В Варну стали спешно прибывать транспортные средства под прикрытием фрегатов и линейных кораблей союзников. Эти приготовления не укрылись от глаз русской разведки, которая имела хорошо отлаженный канал связи в лице греческих контрабандистов, курсирующих между Варной и Одессой. Известие о прибытии транспортов немедленно ушло в Россию и теперь оставалось только ждать появление врага.

Как уже отмечалось для высадки десанта, в Крыму было только два удобных места: Евпатория и Феодосия. Наиболее удобным, по мнению Ардатова, был первый вариант. Конечно, Михаил Павлович совершенно не исключал возможности того, что союзники могут предпринять отвлекающий маневр и с этой целью направить к Феодосии какую-то часть флота. Однако зачем высаживать десант на столь большом расстоянии от своей главной цели Севастополя, уничтожением которого союзники полностью удаляли Россию с берегов Черного моря.

Именно это, Ардатов безуспешно пытался доказать светлейшему князю, но тот и слушать не желал о необходимости проведения защитных мер против десанта противника.

— Ну что вы право так волнуетесь, граф? Ну, высадятся французишки с британцами на нашу землю, так наши чудо-богатыри тут же их и разобьют. Да разобьют так, что супостат и ног унести не успеет, вот увидите. Почище двенадцатого года будет! — уверял Меньшиков Ардатова в приватной беседе. Михаил Павлович, не желая вносить раздор и сумятицу в ряды крымского генералитета, высказывал все свои соображения князю исключительно при личной встрече, ограничиваясь на общих совещаниях лишь некоторыми вопросами.

Отсутствие противника на русской территории ставило Ардатова в двойственное положение. Он не мог свободно требовать от Меньшикова того или иного действия по защите Крыма, не опасаясь оказаться в роли банального перестраховщика. Прекрасно зная, как могут многочисленные наветы испортить дружеские отношения с монархом, Ардатов был вынужден ограничиться созданием отряда охотников и терпеливо ждать развития дальнейших событий. Все добровольцы были переведены в готовность номер один и, находясь в своей казарме, были готовы выступить по приказу Ардатова в любое время дня или ночи.

Для сохранения в секрете истинной цели сбора колесных пароходов в бухте Севастополя, было объявлено, что они собраны для буксировки парусных кораблей, фрегатов и корветов к месту боя в случае появления кораблей противника. Такая дезинформация была вполне правдоподобной, поскольку буксировка малыми пароходами больших парусных судов, уже практиковалась в Европе, в это время.

Эта вынужденная позиция не приносила душевного облегчения Михаилу, и поздними вечерами он горько и тяжело вздыхал от осознания того, как преступно мало сделано для обороны Крыма. Вдвое больнее ему было осознавать тот факт, что препятствовали этому свои же боевые товарищи, упрямо державшиеся за престарелые догмы ведения войны и русское авось да, небось.

Сидя в мансарде и вперив усталый взгляд в темные воды моря, он молил бога дать ему силы противодействовать всей этой мышиной возне вокруг себя и Севастополя. За короткий срок пребывания в городе граф успел полюбить его всей душой и искренне желал защитить его от врага уже изготовившегося к смертельному броску.

Именно с этими ожиданиями, вот уже четвертую ночь, и засыпал в полглаза и пол-уха граф Ардатов, готовый в любую минуту встрепенуться и начать действовать, едва только появиться тревожная весть. С этой целью, несколько маленьких шхун и баркасов несли непрерывное патрулирование перед Евпаторией, сменяя друг друга через каждые девять часов.

Один томительный день тянулся вслед за другим, но объединенная армия французов и англичан словно вымерла, бесследно растворившись на широких просторах Черного моря. Долгожданное известие пришло только рано утром и не со стороны моря. Его принес донской казак из отряда капитана Зоргича несшего патрульную службу на берегу вблизи Евпатории.

Рано утром обходя морской берег, патрульные услышали со стороны Евпатории несколько глухих взрывов, вслед за которыми были явственно слышны громкие крики и ружейная пальба. Поскольку наших кораблей в этом районе не должно было быть, казаки сразу поскакали с донесением к Ардатову, оставив несколько человек продолжать вести разведку.

Вскоре сообщения в Севастополь стали поступать стремительным потоком, позволяя составить предварительную картину о действиях противника. Те глухие взрывы, что всполошили патрульных, произошли вследствие подрыва подводных минных заграждений, установленных нашими моряками на подходе к Евпатории после настойчивых призывов Ардатова к действиям по защите порта. С большим трудом Ардатов заставил Корнилова произвести постановку мин ранее присланных из Петербурга для апробации этого вида оружия. Из-за скрытого противодействия со стороны флотской верхушки, вблизи Евпатории было выставлено всего только два минных букета вместо десяти требуемых графом.

По иронии судьбы, на них подорвались два больших французских транспорта перевозившие исключительно лошадей и малое количество пехоты. Французы, идущие под прикрытием утренних сумерек и легкого тумана, не разглядели сигнальные вешки, которыми русские моряки обозначили расположение подводных заграждений, и свыше пятисот лошадей погибли в результате подрывов кораблей противника.

Первыми из союзной армады к берегу подошли два дозорных винтовых корвета. Убедившись в отсутствии на берегу большого количества русских войск, они подали сигнал остальным кораблям эскадры, и встали на якорь, наведя на берег стволы корабельных орудий. Сразу вслед за этим к берегу подошли два больших французских корабля, с которых началась высадка десанта. Желая свести к минимуму возможный риск при высадке своей пехоты, французы направили корабли не в саму Евпаторию, а произвели высадку у деревни Кюнтоуган, где морская волна была не столь высокой как в акватории порта.

В начале на берег было высажено около тысячи пехотинцев, которые сразу направились к Евпатории и, после короткой стычки, выбили из порта слабосильную команду егерей — тарутинцев. Егеря, не смотря на приказ Ардатова наблюдать за побережьем, попросту проспали десант и обнаружили неприятеля только, когда французская пехота показалась на окраине городка.

Это, впрочем, не помешало тарутинцам исполнить другой приказ графа и запалить шнуры фугасов, заранее расположенных в казенных каменных строениях города. Руководствуясь царским указом, полученного от государя перед своим отъездом в Севастополь, об обязательном уничтожении всего, что могло бы пойти на пользу врагу, Ардатов настоял на минировании части зданий в Евпатории, несмотря на неприкрытый скепсис князя Меньшикова.

Однако прежде чем в Евпатории загрохотал прощальный салют, другой салют состоялся на море. Убедившись, что в районе порта нет крупных сил противника, французские корабли устремились в саму Евпаторию и в числе первых шли транспорты с кавалерией.

Выставленные к приходу непрошенных гостей минные букеты, в одно мгновение разнесли крепкие борта и днища транспортников врага и через полученные пробоины, в трюмы с ревом устремилась морская вода. Её напор был столь быстр и стремителен, что корабли были обречены уже с первых минут после взрыва. Никакие помпы, никакие самоотверженные действия экипажа не могли противостоять силе рвущейся внутрь судов воды. Уж слишком огромны и значительны были разрушения корабельных корпусов.

Едва только стало ясно, что транспорты обречены, как команда стала поспешно покидать его, предоставив лошадям спасаться самостоятельно. Картина, которую наблюдали французские солдаты с других кораблей, была воистину достойна названия морского апокалипсиса.

Почувствовав смертельную угрозу, бедные животные стали хаотично метаться от одного борта тонущего судна к другому, оглашая морские просторы оглушительным ржанием. Некоторые, из них не дожидаясь, когда судно погрузиться в воду, стали стремительно прыгать за борт и зачастую гибли от удара о воду.

Опасаясь новых взрывов подводных мин, ни одно из судов не рискнуло прийти на помощь терпящим бедствие товарищам, а стали дружно отходить от них, ценя превыше всего собственную безопасность.

Вскоре, один из поврежденных транспортов стал грузно заваливаться на бок, и брошенные на произвол лошади посыпались в море с накренившейся палубы, подобно гороху. Неубранные паруса на мачтах, многочисленные ванты, и канаты тонущего корабля, безжалостно хватали тех немногих лошадей, что сумели выплыть на поверхность и подобно огромному осьминогу тащили их вслед за собой на дно.

Другой транспорт, погружался на нос не столь быстро как его товарищ по несчастью, но это мало чем помогло обреченным на гибель животным. Теряя ровную опору под ногами, они неотвратимо съезжали по наклонной палубе в воду, навстречу своей неминуемой смерти.

Прошло некоторое время и, встав на попа корабль, стал быстро тонуть. И снова подобно огромному сачку, он накрыл развернутыми парусами барахтавшихся в воде лошадей и топил, топил, топил тех, кто не успел отплыть от него подальше.

Те же, кто сумели избежать коварной парусиновой ловушки, и отплыли в сторону, только отсрочили свою гибель. Поднявшаяся волна не позволила ни одному животному достигнуть спасительного берега. Все они утонули в морских пучинах.

После этого, почти целую неделю тела погибших лошадей плавали у берегов Евпатории, напоминая союзникам о разыгравшейся трагедии. Впрочем, к тому времени маршала Сент-Арно и лорда Раглана потеря части кавалерии не так уж сильно занимала.

Вслед за взрывами на море, по прошествию некоторого времени, раздались взрывы и на суше. С ужасом смотрели со своих кораблей французы, как один за другим рушились каменные здания маленького городка, как стремительно запылали пакгаузы и прочие портовые сооружения Евпатории. Яркий рыжий огонь неудержимой рекой разбегался по городским строениям, наполняя морской воздух густыми клубами черного едкого дыма. Утренний бриз быстро доносил эту гарь до вражеской эскадры, щедро осаждая её на белые паруса чужестранных кораблей. Так неприветливо встречала врага русская земля.

Узнав о высадке противника, Меньшиков не предпринял ни одной попытки атаковать французов, приказав своим войскам занять позиции на реке Альме, где по замыслам светлейшего князя должно было состояться генеральное сражение.

В течение всего дня французские и турецкие солдаты беспрепятственно высаживались на берег. Никто не атаковал их ни с суши, ни с моря и это сильно усыпило их бдительность. Посчитав, что подводные минные заграждения — это единственный ответ русского войска на их появление под Евпаторией, французы успокоились. Все прибывшие из Варны суда и не успевшие разгрузиться до наступления темноты, встали на якорь, под прикрытием всего двух английских винтовых корвета.

Известие о появлении противника под Евпаторией для Ардатова и его команды охотников, в отличие от всего остального гарнизона Севастополя вызвало радость и облегчение от осознания своей правоты. В то время как генералы и адмиралы Севастополя взволнованно совещались, как быть и что делать, охотники графа Ардатова были строги и спокойны, от осознания наступления их звездного часа.

Перед общим сбором в казарме охотников граф публично выказал своё неудовольствие дозорным экипажам, который, с опозданием на два с половиной часа после казаков Зоргича, доложил Ардатову о появлении кораблей врага

— Благодарю вас господа, но вы опоздали. Французы уже высадились в Евпатории. Меня об этом уже известили дозорные казаки. Вы свободны — холодно произнес он патрульным морякам, на которых он возлагал большие надежды. Кроме порицания, граф также не выплатил обещанного денежного приза.

Атаку брандеров на вражеские суда было решено провести этой же ночью, с таким расчетом, чтобы выйти на цель к пяти часам утра. В это время, после долгой и напряженной ночной вахты, любые дозорные спят чаще всего, и потому шансы на успех у охотников были очень высоки.

Кроме того, благодаря наступающему рассвету моряки уже могли хорошо ориентироваться среди вражеских кораблей, при выборе целей своего нападения.

Конечно, главными призами атаки брандеров были линейные корабли французов. На них, согласно данным разведки, противник намеривался перевезти из Варны свою пехоту и артиллерию под прикрытием винтовых кораблей. Однако из-за нерасторопности русских дозорных самый выгодный момент для атаки брандеров был упущен. Маршал Сент-Арно любезно воспользовался выпавшей ему удачей и до наступления темноты успел высадить на берег большую часть своей армии. Те же линейные корабли, что не успели опустошить свои трюмы от живого груза, стояли на якоре среди множества других кораблей, и добраться до них русским брандерам было очень трудной задачей.

Михаил Павлович все это прекрасно понимал и потому решил рекомендовать своим подопечным вести свободную охоту.

— Число наших брандеров очень мало и значит, мы должны попытаться нанести максимальный урон врагу. Несмотря на то, что он успел высадить часть своих сил на берег, задача для нашего отряда вполне выполнима. Сейчас для нас ценен и важен любой вражеский корабль независимо от его тоннажа и наличия солдат на его борту. Каждый из кораблей привез с собой что-то ценное, что-то очень необходимое для вражеского войска и поэтому уничтожение его будет ценным вкладом в общую победу. Враг пришел захватить Севастополь и нам надо ещё до битвы основательно потрясти его, ошеломить, заставить бояться, чтобы к решающему сражению у него уже не было ни душевной стойкости, ни твердой уверенности в своих собственных силах. Если мы это сумеем сделать сейчас, то, считайте, что половина дела уже сделана. Конечно, очень хотелось бы перетопить всего неприятеля в море, но это нереально. Поэтому прошу вас, не геройствовать, а постараться нанести урон господам союзникам — говорил Ардатов, напутствуя своих молодых товарищей пожелавших рискнуть своей жизнью во славу Отечества.

Из всего количества пароходов, только восемь были брандерами в своем прямом смысле. Основательно загруженные горючими материалами и ощетинившись абордажными крючьями, они были готовы намертво сцепиться с кораблями противника и поджечь его. Шесть пароходов были вооружены шестовыми минами, а оставшиеся четыре Ардатов предполагал использовать как таран из-за ограниченности времени и горючих материалов.

Напутствовать команду охотников в ночь перед атакой из морского начальства явился только Нахимов, все остальные адмиралы были "заняты". Ардатов прекрасно понимал истинную причину занятости Корнилова и Истомина, но не подавал вида. Из всех троих севастопольских адмиралов, Павел Степанович больше всех ему импонировал своей простотой и открытостью. Нахимов пожал руку каждому из членов экипажей брандера, после чего благословлял их на подвиг, говоря, что будет ждать их всех живым и невредимым.

Самого Ардатова в глубине души подмывало отправиться вместе с охотниками в этот смертельно опасный рейд, но трезвый рассудок сумел унять этот сердечный порыв. Подобно каменной статуи Командора, Михаил Павлович молча стоял на пирсе, провожая на подвиг созданную им команду сорвиголов. Не поехал он и к казакам Зоргича, которые должны были встречать на берегу моря шлюпки с брандеров. Эту миссию он возложил на поручика Хвостова, молодого юношу, которого он сам лично выбрал в порученцы. И отказался он от этой поездки не из-за трусости или телесной слабости. Просто сейчас его место было в именно Севастополе, где должен он был томительно ждать результатов чужих действий.

Отряд брандеров благополучно миновал отрезок пути между Севастополем и Евпаторией. Единственным досадным происшествием была поломка машины на одном из пароходов, от чего их число уменьшилось до семнадцати вымпелов. Шли они без огней, обозначив своё присутствие в море лишь топовыми фонарями. Также не было на мачтах кораблей флагов, хотя остряк Бутузов настойчиво просил Ардатова разрешить поднять черные знамена с черепом и скрещенными костями.

Несшие дозор на кораблях армады матросы, либо проспали появление русских брандеров, либо приняли их за английские пароходы идущие из Варны с провиантом для экспедиционных сил. В основном на рейде перед Евпаторией располагались французские и турецкие суда, тогда как англичане ещё только собирались перевести свои корабли в Крым.

Полностью уверенные в том, что русские моряки не рискнут покинуть Севастополь, британцы отправили свои винтовые корветы и линейные корабли для охраны транспортов лишь на время их плавания к берегам Крыма. Как только высадка десанта состоялась, флот Её Величества вернулись в Варну, оставив для охраны парусных кораблей только два винтовых корвета. Это был весьма рискованный шаг со стороны англичан, так как стоявший в это время у берегов Крыма штиль, моментально превратил парусные корабли армады в беззащитную мишень перед русскими брандерами.

Успевшие высадиться на берег французские и турецкие пехотинцы ночь провели возле деревни Кюнтоуган, поскольку дымящиеся кварталы Евпатории не вызывали сильного желания становиться там на постой. Обладая минимальным количеством палаток и продовольствия, французские солдаты недовольно ворчали на недосмотр своего начальства, из-за которого они были вынуждены проводить ночь под открытым небом Евпатории.

Союзная эскадра только-только забылась тяжелым сном, когда со стороны моря к ней незаметно приблизились охотники Ардатова. Силуэты вражеских кораблей хорошо просматривались на фоне занимающейся рассветной зари и, качнув на прощание, друг другу бортами, капитаны повели свои пароходы в первую и последнюю атаку.

Идущий головным мичман Бутузов получил под свое командование таранный брандер и потому с большой придирчивостью, рассматривал корабли противника, тщательно выбирая цель своей атаки. Молодому офицеру очень хотелось непременно уничтожить либо парусный линейный корабль или либо винтовой корвет, однако, не имея на своем борту мин и горючих материалов, он прекрасно осознавал иллюзорность собственных желаний. Лучшее, что он мог сделать в этой ситуации, это атаковать парусный фрегат неприятеля, на котором находились ещё не успевшие съехать на берег солдаты. Определить это на глаз было почти невозможно и потому, на время, притушив в груди азарт охотника, мичман осторожно приближаться к стоящим на якоре кораблям противника.

Если Бутузов был существенно ограничен в выборе цели своей, то у идущего вслед за ним лейтенанта Корфа, руки были полностью развязаны. Его брандер был вооружен гальваническими минами, которые позволяли атаковать любой корабль противника. Подобную преференцию лейтенанту, Ардатов сделал с учетом его опыта и мастерства, и Корф всячески старался оправдать выбор своего командира. Ещё только приблизившись к вражеской армаде, его хищный взгляд сразу выхватил из стоящих на рейде кораблей британский винтовой корвет, несший боевое охранение эскадры. Без всякого колебания, Корф повернул свой пароход в его сторону, держа курс на столкновение.

Заметив маневр Корфа, британцы принялись отчаянно сигнализировать неизвестному пароходу, об опасности производимых им действий, однако это не дало никаких результатов. Задорно дымя трубой, брандер приближался к корвету все ближе и ближе, упорно не желая менять свой курс. Расстояние между судами неудержимо сокращалось. Враждебные намерения незнакомца стали очевидны и только тогда, с корвета, по нему нестройно ударили пушки.

Расчет Ардатова на то, что попасть в быстро движущий пароход из корабельных пушек будет очень трудно, полностью оправдался. К тому же спешка и торопливость комендоров, лихорадочно наводивших жерла своих пушек на неизвестно откуда взявшегося врага, свели результативность их стрельбы к нулю. Выпущенные с корвета ядра упали далеко в стороне от брандера, не причинив ему абсолютно никакого вреда.

Одновременно с открытием огня, на мачте "Санспарела", так называлось корвет, взвился сигнал тревоги, оповещая все остальные суда армады о появлении врага. Времени на перезарядку орудий у команды корвета уже не оставалось, и потому, капитан корвета принял единственно правильное в этой ситуации решение. Развернуть свой корабль носом к противнику и свести к минимуму урон от лобового столкновения с ним. Кроме этого, он приказал команде открыть по русскому брандеру оружейный огонь, в надежде перебить вражескую команду и тем самым избавить корвет от столкновения с ним.

Капитан корвета командор Гастингс, был не только опытным офицером, за плечами которого было не одно сражение на море, но и хорошим воспитателем нижних чинов. Не было дня, чтобы он не размочил в кровь корабельный канат, именуемый в британском флоте "кошкой", о спины своих матросов. Телесному наказанию матросы подвергались за малейшую провинность, и от того дисциплина на корвете была железной. Не прошло и пяти минут, как град штуцерных пуль обрушился на пароход, безжалостно кроша в щепки его капитанскую рубку и прочие деревянные надстройки.

Не будь на палубе брандера многочисленных мешков с песком, возможно англичанам и удалось бы отвратить от себя надвигающуюся на них угрозу но, укрывшись за надежной баррикадой, Павел Корф, уверенно вел свой корабль.

— Держитесь братцы! Сейчас вставим англичанам фитиль под самый хвост! Так зачешутся, любо дорого смотреть! — азартно подбадривал лейтенант свою маленькую команду, несшую вахту у распахнутого чрева пароходного котла.

— Так вашбродь жахнем, что они точно, до самой королевы долетят с нашим горячим приветом! — кричали ему в ответ матросы, энергично забрасывая в огненное жерло очередную порцию угля. Когда до британского корвета оставалось чуть более десяти метров, Корф приказал: "Все за борт!" и матросы послушно бросились на корму, где была привязана шлюпка.

Сам же капитан, не спешил присоединиться к ним. Полностью веря в силу своих расположенных на носу парохода мин, Корф посчитал своим долгом остаться у штурвала корабля до последней минуты и полностью оплатить заявленный им вексель.

Малый размер русского парохода, отсутствие на его палубе абордажной команды и языков пламени, столь характерных для атакующего брандера, ввело в заблуждение командора Гастингса. Не ведая о тайном вооружении противника, англичанин решил, что Корф намерен таранить корвет, и был очень рад этому. Из-за особенности конструкции, нос британского корабля был окантован металлическими листьями, что превращало его в мощный таран, подобно тарану древних триер. Гордая улыбка гуляла по лицу капитан Гастингса, от предвкушения сюрприза который получит русский наглец, посмевший бросить вызов могучему корвет Её Величества, однако его ждало горькое разочарование.

Развернувшись друг к другу, противники быстро сближались и вскоре, бушприт британца гулко ударил по русскому пароходу, уверенно сминая его нос. Крики радости прокатились по корвету, но тут же были прерваны двумя глухими взрывами под бушпритом. Корпус корабля подбросило из воды с такой силой, что стоявшие на палубе моряки, дружно рухнули на палубу корвета.

Вместе со всеми с ног был сбит и командор Гастингс, несмотря на то, что крепко держался за корабельные поручни. Прижатый к доскам палубы упавшими на него матросами, он сразу отметил носовой крен корвета, и это открытие сильно напугало капитана.

— Трюмы, проверьте трюмы, черт возьми! — кричал Гастингс, отчаянно пытаясь растолкать барахтавшихся на нем людей, но сделать это ему удалось не сразу. Прошло несколько томительных минут, прежде чем при помощи кулаков и ног он выполз из-под груды тел.

— В трюм Монс, в трюм! — приказал Гастингс боцману, стоя на четвереньках, не имея сил встать на ноги. Он все еще надеялся, что повреждения корвета не будут серьезными, но громкие крики о помощи, доносившиеся из недр корабля, подтвердили его самые мрачные опасения. "Санспарела" получил большую пробоину и в его трюм, неудержимым потоком проникала вода.

Главный виновник бедствий английского корвета лейтенант Корф, также не удержался на ногах при столкновении судов и, падая на палубу, сильно ударился спиной. От боли лейтенант потерял сознание и пришел в себя только в шлюпке, куда его перенес матрос Гаревой. Не выполнив приказ командира, он до конца остался на корабле и после взрывов проник в рубку, где и нашел Корфа в бессознательном состоянии.

Благодаря тому, что второй корвет англичан "Трибюн" был занят оказанием помощи своему товарищу, а на борту брандера возник пожар, смельчаки смогли незаметно скрыться с поля боя и пристать к берегу. Там их уже поджидали казаки Зоргича, без промедления, отправившие героев в Севастополь.

Густой дым от пожара на брандере Корфа, низко стелившийся над волнами и сильно закрывавший общий обзор, позволил третьему русскому брандеру незаметно приблизиться к "Трибюн" капитана Стаба. Британцы слишком поздно обнаружили приближающуюся к ним на всех парах опасность, но не потеряли голову от страха и приготовились к отпору. Видя, каким безрезультатным был бортовой залп командора Гастингса, Стаб решил остановить врага, дав залп с минимального расстояния. Канониры корвета лихорадочно наводили свои орудия на юркий пароходик, отважно идущий в наступление на врага.

Глазомер не подвел британских канониров. Стоявшие на палубе моряки отчетливо видели, как на борту вражеского брандера взвился черный гриб разрыва, и на морскую поверхность густым градом полетели обломки обшивки корабля. Вместе с ними в море упали два человеческих тела, а на борту корабля появились языки огня, быстро охватившие весь корабль. Это вызвало бурю восторженных криков среди команды корвета, однако вскоре, они сменились криками удивления и настороженности.

Не смотря на сильный огонь, что все сильнее и сильнее охватывал его, русский брандер продолжал упрямо идти на сближение с корветом. До основания заполненный горючими материалами и подожженный противником раньше времени, он превратился в огромный факел.

Сотни глаз с "Трибюн" наблюдали, как ярко горит капитанская рубка парохода, охваченная огненными языками пламени. Всем было отлично видно, что там находился живой человек, продолжающий управлять горящим кораблем, несмотря на смертельную угрозу нависшую над ним. С замиранием в сердце британцы ждали того момента когда, не выдержав страшного испытания огнем и дымом, русский моряк оставит горящее судно и броситься за борт, спасая свою жизнь. Однако секунды шли за секундами, но ничего не происходило. Стоявший за штурвалом парохода человек, был готов обменять свою жизнь на возможность нанести урон врагу.

Охваченный огнем брандер с грохотом ударился в борт "Трибюн", проломил его и прочно застрял в корпусе корвета. Огненный сноп горящих обломков и искр обрушился на палубу корабля капитана Стаба, угрожая в считанные минуты уничтожить все паруса и такелаж корвета.

Не прошло и пары минут с момента удара, как команда бросились на борьбу с огнем, и наверняка смогла бы отстоять корвет от огня, но от столкновения с брандером была повреждена одна из стенок крюйт-камеры. Вскоре, языки пламени и огромные снопы искры подобно сказочному дракону проникли внутрь крюйт-камеры, вынося королевскому корвету смертельный приговор. Английские матросы отчаянно пытались справиться с ужасным врагом с помощью воды, но корабль был обречен.

Могучий взрыв с легкостью расколол красавец "Трибюн" пополам, безжалостно разметав в разные стороны останки того, что ещё недавно был одним из лучших винтовых корветом флота Её Величества. Из экипажа корвета уцелели лишь те, кто находился в шлюпках, пытаясь оказать помощь терпящей бедствие команде командора Гастингса. В одно мгновение они превратились из спасителей в спасаемых.

Из числа охотников этого русского брандера не спасся никто. Все они нашли свою смерть в этом смертельном поединке, с честью выполнив взятый на себя долг перед Отечеством. Так сражались в этот день с врагом черноморские моряки, защитники Севастополя.

К счастью для французской эскадры, пути русским брандерам к самым ценным призам атаки линейным кораблям с пехотой на борту, были прочно перекрыты пароходами, парусными фрегатами и прочими судами. Некоторые из них были пустыми и когда русские охотники таранили их или поджигали их, с борта поврежденных кораблей в море прыгала лишь одна команда. Конечно, морякам было до смерти обидно, что им не удавалось нанести врагу того урона, на который они рассчитывали, но даже гибель вражеского транспорта с его грузом, парохода или военного корабля шло в общую копилку будущей победы.

Умело лавируя среди стоявших на якоре кораблей противника, брандеру Бутузова удалось пробираться внутрь вражеского строя. Мичман храбро вел свой пароходик вперед, не обращая никакого внимания на пушечную и ружейную пальбу с бортов вражеских кораблей. Убедившись в правоте теории Ардатова о том, что в маленький, юркий пароходик большим кораблям попасть очень трудно, мичман чувствовал себя непобедимым воителем. Да и как могло быть иначе, если вражеским огнем был серьезно поврежден лишь один русских брандеров, да и тот попал под накрытие совершенно случайно.

Не убоявшись грохочущей смерти, Бутузов приблизился к большим парусным кораблям вражеской эскадры, не удостоив своего внимания транспорты и пароходы, располагавшиеся снаружи строя. Крепко сжимая штурвал корабля, мичман вел маленький пароход к черным громадам вражеских кораблей, беззащитно застывших перед юрким брандером.

Бутузова очень подмывало направить свой пароход на французский линейный корабль, любезно предоставивший мичману свой бок для удара, но его таран для противника был подобен укусу маленькой блохи — больно, но не смертельно. С болью в сердце он прошел мимо столь заманчивого приза и судьба, тут же вознаградила его, послав навстречу трехмачтовый фрегат под турецким флагом. В подзорную трубу было хорошо видно большое число красных фесок солдат, высыпавших по тревоге на палубу фрегата. С каждой минутой их становилось все больше и больше, и мичман решительно повернул свой брандер на врага.

"Файзиле-Аллах", так назывался выбранный Бутузовым корабль, сразу отреагировал на маневр мичмана, окутавшись огромным пороховым облаком от бортового залпа. Первыми загрохотали пушки верхней палубы, затем их ужасный рокот подхватили батареи нижнего ряда, дружно обрушивая на противника свой смертоносный груз. Казалось, что от русского брандера должно было остаться мокрое место, но когда дым рассеялся, изумленные турки увидели, что противник цел и невредим и уверенно движется к "Файзиле".

С громкими криками проклятья обрушились офицеры на своих канониров, приказывая им немедленно потопить врага. Несчастные пушкари, нещадно подгоняемые плетьми и ударами кулаков своих беков, торопливо дали новый залп, затем ещё и ещё, но результат оставался прежним. Русский брандер, как ни в чем не бывало, плыл к фрегату, быстро приближаясь к "мертвой зоне" для его орудий.

— Шайтан его заговорил! — мгновенно разнеслось среди турецкой команды, сея панику и страх среди матросов, против которого были бессильны кулаки и плетки офицеров, обрушившиеся на спины нижних чинов.

— Открыть оружейный огонь! Перебить неверных! — прозвучала команда с капитанского мостика в надежде, что ещё не успевшие сойти на берег девятьсот турецких солдат смогут остановить маленький пароход. Мысль была блестящей, но вот дисциплина и выучка среди турецких аскеров, находившихся на борту фрегата, была совершенно иной, чем у англичан или французов. Прошло очень много драгоценного времени, пока с борта корабля по брандеру ударил нестройный ружейный залп, затем другой, третий.

Высыпавшие на шканцы матросы со страхом и надеждой смотрели на корабль гяуров, но он явно был заговорен. Мало того, что он не желал тонуть от огня пушек "Файзиле" или отворачивать от непрерывных залпов султанских аскеров. С борта брандера ударила пушка, и град картечи ударил в плотную толпу солдат стоявших на палубе.

Выстрел был очень удачен. С десяток человек сраженных русским свинцом рухнули замертво и не меньшее число солдат, заметалось по палубе, щедро разбрызгивая её кровью и оглашая воздух отчаянными криками. Все это окончательно укрепило в сердцах турецких матросов веру, что против них действует творение злокозненного шайтана.

Видя, как неумолимо быстро сокращается расстояние между фрегатом и русским пароходом, матросы, не сговариваясь, ринулись к противоположному борту, решив как можно скорее, оставить обреченный на гибель корабль.

— Назад собаки! Назад трусы и порождения лживой гиены! — громко обрушивал на головы матросов свои проклятья капитан фрегата Али-Аббас, но всё было напрасно. Турецкие моряки боялись русского шайтана гораздо больше, чем своего капитана.

Вслед за матросами к борту ринулись солдаты, которые поголовно не умели плавать, и в считанные минуты у борта образовалась давка. Естественно, при таком положении дел на борту корабля, фрегат был уже обречен еще до столкновения с русским брандером.

Когда таран Бутузова с хрустом врезался в массивный борт фрегата, часть его экипажа уже была в воде и плыла в сторону берега, пытаясь спасти свои драгоценные жизни. Ничуть не лучшим было положение на борту корабля, где шла отчаянная борьба за шлюпки. Некоторые из них от удара брандера перевернулись и сидевшие в них люди дружной гурьбой полетели в темные волны Черного моря.

В результате столкновения с брандером в трюме фрегата открылась течь, однако она была не столь опасна как при взрыве шестовой мины. Её наверняка можно было заделать и спасти фрегат, но никто этого не собирался делать. Весь экипаж и находившийся на борту десант стремились как можно скорее покинуть "Файзиле", уже окончательно его похоронив. Фрегат продержался на воде еще около часа, прежде чем медленно завалился на правый бок и затонул.

Возникшая среди неприятеля паника, позволила мичману Бутузову и его команде благополучно покинуть пароход и добраться до берега, где их встретил казачий патруль. Среди его охотников также были потери: матрос Матюшенко был ранен турецкой пулей в грудь навылет. Сам Бутузов и другой матрос сильно ушиблись при столкновении кораблей и с большим трудом могли держать весла в руках. Это впрочем, не помешало им пройти почти через половину вражеского строя и остаться невредимыми.

Вся союзная эскадра напоминала огромное осиное гнездо, хорошо развороченное палкой неизвестного охотника. Повсюду стоял треск и грохот горящих и взрывающихся кораблей. В направлении берега медленно ползли перегруженные донельзя шлюпки, сидящие в которых кулаками, прикладами и ножами отбивали руки тех, кто пытался уцепиться за их борта. Русские брандеры поработали на славу, однако главным героем этого дня был лейтенант Ивлев, совершивший главный подвиг в этом сражении.

Он, как и Бутузов, не польстился на первую попавшуюся цель, а целенаправленно продвигался к огромному линейному кораблю под французским флагом, стоявший посредине внутреннего строя эскадры. У брандера Ивлева было не две, а три шестовых мины. Отважный моряк уговорил Ардатова увеличить количество мин на его пароход и теперь желал оправдать заявленное требование.

Линейный корабль с гордым названием "Генрих IV" стоял на якоре под углом к курсу движения брандера, из-за чего французы не могли открыть даже орудийный огонь по маленькому пароходику смело бросившегося в атаку подобно библейскому Давиду на Голиафа. Впрочем, невозможность вести пушечный огонь, отнюдь не делали его беззащитной игрушкой перед врагами. Находившиеся на борту тысяча восемьсот французских солдат открыли по брандеру шквальный огонь из штуцеров, едва только он оказался в зоне досягаемости их ружей.

Выстроившись на верхней палубе "Генриха IV" они обрушивали на врага один залп за другим, которые подобно морским волнам накатывали на маленький пароходик. Подобно огромным осам они обрушились на брандер, безжалостно разрушая его борта, палубу и деревянные оснастку.

Чем ближе подходил к противнику корабль Ивлева, тем больше становилось тугих желтых струек, стремительно сбегавших на палубу из пробитых пулями мешков баррикады. Эти нехитрые приспособления надежно укрывали храбрый экипаж от летевшей к ним со всех сторон свинцовой смерти.

— Прав, ох прав был Михаил Павлович, когда предложил установить защитные мешки на корабле. Не будь их, французы давно бы нас уже всех перещелкали как куропаток — отрывисто бросил Ивлев матросу Карповичу, находившемуся рядом с ним и готового в любой момент заменить командира у руля. Тот хотел что-то сказать командиру в ответ, но шальная пуля, влетевшая рикошетом внутрь импровизированной командирской рубки, ткнула матроса точно в шею. Громко вскрикнув, он стал быстро оседать на пол, отчаянно зажимая рану рукой.

— Мельников, помоги! — крикнул Ивлев матросу, дежурившему у внутреннего трапа. Тот, проворно подхватил слабеющее тело товарища и понес его на корму.

Чем ближе брандер подбирался к "Генриху", тем чаще в опасной близости от его капитана стали пролетать свинцовые вражеские гостинцы, но Ивлев не обращал на них никакого внимания. Он уверенно вел свой брандер на врага, намериваясь уничтожить его, во что бы то ни стало.

Наблюдая за громадой вражеского корабля из-за мешков заметно просевшей баррикады, лейтенант решил таранить корму "Генриха", самую близкую к брандеру его часть.

— Хорошо, что мины прикрыты железными листами, а то бы давно взорвались бы к чертовой матери! — подумал лейтенант. Ему, конечно, было страшно, но не столько за себя, сколько за дело, на которое он вызвался добровольцем. Желание совершить героический поступок подобно своему деду участнику войны 1812 года привело его на брандер, и не было в целом мире силы, которая заставила бы моряка свернуть с выбранного пути.

Самыми трудными и тяжелыми для брандера были последние сто метров. Выстроившись густыми рядами вдоль самого борта, французы вели непрерывный огонь с твердым намерением отвести от себя смертельную угрозу, и они были близки к этому. Достаточно было одной пули попасть в закрепленные на носу корабля мины, и линейный корабль был бы спасен. Однако госпожа Фортуна отвернула свой лукавый лик от воинов Луи-Наполеона. Приняв пароход за обычный брандер, они сосредоточили свой огонь на капитанской рубке и палубе, надеясь если не перебить корабельную команду, то не дать им возможность воткнуть в "Генриха" абордажные крючья и запалить свои горючие материалы.

Выглянув в последний раз на врага из-за баррикады, и счастливо разминувшись с очередной пулей просвистевшей рядом со щекой, Ивлев намертво закрепил руль в нужном положении. Огромная корма корабля обильно украшенная замысловатой резьбою быстро наползала на маленький русский пароход. Можно было с чистой совестью идти на корму к привязанной там шлюпке, но лейтенант Ивлев собирался остаться на брандере.

Французские солдаты продолжали стрелять по врагу до самой последней минуты, перед тем как он ударился носом по громаде "Генриха" и три сильных взрыва потрясли его могучий корпус. И в тот же миг оглушительные крики ужаса и отчаяния пронеслись по рейду Евпатории. Кричали люди находившиеся на борту корабля, кричали моряки с соседних с "Генрихом" судов следившие за этим смертельным поединком. Облепив фальшборты своих кораблей, они с трепетом и страхом смотрели как получивший смертельный удар в корму, французский Голиаф оседал в морскую пучину.

Находившимся на борту корабля солдатам, понадобилось некоторое время, прежде чем они осознали серьезность своего положения. Благополучно пережив взрыв русских мин, они успокоились, полагая, что положение "Генриха" не столь серьезное и все обойдется. Однако довольно заметное оседание корабля на поврежденную корму в дребезги разбило эти хрупкие иллюзии. Моментально возникла жесткая давка за места в спускаемых шлюпках, которую с большим трудом сдерживали офицеры, ударами шпаг и угрозами предания смерти за непослушание.

Порядок ещё не был восстановлен, как из трюмов с громкими криками: "Вода, вода!" на палубу хлынули канониры с нижних орудийных палуб, и словно подтверждая правоту их слов, корпус "Генриха IV" сильно накренился на правый борт. Всего этого было достаточно, чтобы притушенная паника вспыхнула с утроенной силой, которую уже ничто не могло остановить. Обезумевшие от страха люди стали пытаться как можно скорее покинуть обреченный корабль и бросились к левому борту, который выходил в сторону Евпатории.

Проникшая внутрь вода сместила остойчивость корабля, и он стал заваливаться на правый бок, отрезая столпившимся на противоположном борту путь к спасению. Напрасно некоторые солдаты пытались спрыгнуть в воду с поднимающегося в высь крутого борта корабля. Оседание "Генриха" было быстрым и неотвратимым, и огромная масса людей гибла в месте с ним, так и не успев покинуть один из лучших кораблей французского императора.

Из членов команды брандера потопившего "Генриха" сумел спастись только один Мельников. Будучи хорошим пловцом, он все-таки сумел доплыть к спасительному берегу, где и был подобран казачьим патрулем, наблюдавшим за действиями брандеров.

Увы, совсем иная судьба была у старшего лейтенанта Ивлева. Вследствие контузии, он был захвачен в плен французскими моряками в бессознательном состоянии и доставлен на сушу, где разъяренные европейцы устроили над ним жестокий самосуд.

Едва только носители высокой культуры и идеалов демократии узрели мундир русского моряка, как дикая злоба и жгучая ненависть охватила их "благородные" сердца. В едином порыве гнева, не дожидаясь появления старших офицеров, они с торжествующим криком принялись избивать молодого человека всем, что только попало им под руку.

Когда же высокое начальство все же соизволило прибыть к своим дико кричавшим солдатам, их глазам предстала отвратительная картина. Тело лейтенанта Ивлева, в окровавленном мундире, было безжалостно распято на одном из прибрежных деревьев. Раскинутые руки моряка были прибиты к стволу дерева снятыми с ружей штыками, а вместо головы находилось одно кровавое месиво сотворенное коваными ружейными прикладами и солдатскими сапогами.

С большим трудом офицеры смогли навести в рядах своих подчиненных относительный порядок и спокойствие, но заставить солдат снять тело русского моряка они не смогли. Только к вечеру следующего дня, останки лейтенанта Ивлева были опущены в наспех вырытую могилу, которую оккупанты поспешили сравнять с землей. Так сильна была их злоба к одному из славных героев, чьи доблестные подвиги сократили экспедиционный корпус сразу на двух с половиной тысяч человек.

Правда, на долю французов и англичан, из общего числа погибших в этот день приходилось около восьмисот человек. Все остальные были их союзники, турки, албанцы и прочие подданные великого султана. По сравнению с пятнадцатью жизнями охотников, не вернувшихся из похода, это были огромные потери, однако ещё большими были страх и неуверенность, которые русские моряки породили в сердца и души своих врагов.

Кроме людских потерь, экспедиционный корпус понесли большой урон в провизии и боевых запасах, что погибли вместе с транспортными парусниками. Также сильно пострадала его кавалерия. Из трех тысяч лошадей покинувших Варну к строевой службе были готовы менее тысячи, все остальные либо погибли, либо были больны.

Слабым утешением для маршала Сент-Арно и лорда Раглана был то, что в результате атаки русских брандеров в малой степени пострадал артиллерийский парк союзников. На морское дно вместе с кораблями пошло семь полевых батарей французов и англичан, тогда как орудия главных калибров армии не пострадали.

В тот же день, между английским и французским командованием возникла яростная склока. Французы обвиняли англичан в преступной халатности по отношению к своему парусному флоту, для защиты которого было выделено слишком малое число кораблей прикрытия. Британцы в свою очередь доказывали, что они прикрывали свои транспорты от возможного нападения русских кораблей идущих из Варны. Что же касается французов то, по мнению английского адмирала, у них было довольно сил для отражения нападения небольшого отряда брандеров, уничтожившего почти 7 процентов союзного флота.

С каждой минутой страсти на борту британского "Альбиона", где проходило совещание, накалялись до предела, грозя перейти из перебранки, в открытое оскорбление противоположной стороны. Только благодаря дипломатическому искусству лорда Раглана эта перепалка с взаимными обвинениями не вылилась в нечто большее, что могло бы развалить союзную коалицию в самом начале её боевого пути.

Ударь Меньшиков по Евпатории на следующий день и на планах коалиции, можно было бы ставить жирную точку. Даже если бы русская пехота не смогла бы сбросить вражеский десант в море, то от наступательных действий, потрепанный и напуганный неприятель отказался бы на долгое время. Однако Меньшиков не стал этого делать. Вместо наступления на врага, он любезно позволил ему спокойно съехать на русскую землю.

Напрасно Ардатов настойчиво призывал светлейший князь бросить все силы Крымской армии на Евпаторию, обещая ему скорую победу. Меньшиков с непроницаемым лицом выслушал графа, а холодно молвил в ответ: "Здесь, по воле государя императора командую я. Надеюсь, больше мы к этому вопросу возвращаться не будем".

Столь категорический отказ атаковать врага в Евпатории, князь объяснял опасностью попадания русских войск под огонь вражеских кораблей, что привело бы к большим потерям.

— Число врага огромно, а наши силы в Крыму ограничены, и их надо использовать с умом. По моему глубокому убеждению, самый лучший вариант противодействия врагу, это река Альма. На этой неприступной позиции встретим мы врага и основательно обескровим его силы — изрек свой вердикт Меньшиков на общем собрании и к большому огорчению Ардатова, севастопольские адмиралы вновь поддержали светлейшего.

За пять дней форы подаренной дорогим Александром Сергеевичем врагу, с неприятельских кораблей было высажено 25 тысяч французской и 21 тысячу английской пехоты, вместе с 93 полевыми орудиями. Кроме того, в лагере коалиции находилось две тысячи турок, которые рассматривались союзниками исключительно как вспомогательные войска. Блистательная кавалерия европейцев находилась в плачевном состоянии, превратившись за один день из грозной ударной силы в почетно-парадное соединение.

Однако не только жалкое состояние кавалерии терзало сердца и души маршала Сент-Арно и лорда Раглана. Внезапно выяснилось, что у высадившихся на берег войск не было в достаточном количестве ни палаток, ни транспортных повозок, ни запаса провианта. Захваченная союзниками Евпатория лежала в руинах и совершенно не подходила на роль надежного оплота с зимними квартирами. Кроме того, корабельная стоянка у Евпатории была хорошим местом для высадки десанта, но совершенно не подходила для длительной стоянки кораблей союзной эскадры. Любой серьезный шторм мог нанести гораздо больший ущерб кораблям союзной армады, чем атака русских брандеров. Срочно требовалось найти выход из создавшегося положения, и Сент-Арно нашел его.

— Севастополь и его бухты, вот наше спасение, господа! Оставаться в Евпатории нам смерти подобно! — заявил маршал на военном совете коалиции, и его слова были горячо поддержаны всеми остальными генералами и командирами. Не желая делиться с турками своими скудными съестными припасами, европейцы оставили их охранять развалины Евпатории, а сами, утром десятого сентября двинулись к берегам Альмы, где уже стоял Меньшиков.

Ардатов не последовал вслед за светлейшим князем, несмотря на любезное приглашение Александра Сергеевича присоединиться к его штабу почетным гостем. Оставшись в Севастополе, Михаил Павлович с головой ушел в дела, стараясь позабыть полученную обиду от Меньшикова.

Едва только стало подробнее известно о результатах нападения брандеров, как граф решил приступить к награждению всех участников рейда. Имея императорский указ, позволявший ему награждать отличившихся в боевых действиях людей по собственному усмотрению, Ардатов действовал без оглядки на князя и адмиралов.

Без всякого угрызения совести, Михаил Павлович влез в кассу Черноморского флота и произвел денежные выплаты, которые обещал морякам за их подвиги, как живых, так и павших. При этом граф посчитал нужным лично посетить родных и близких погибших, и выразить им свою скорбь по поводу потери близкого человека. Вместе с этим, Ардатов произвел производство офицеров в следующий чин, а простым матросам оформил представление на получение личного дворянства.

Обо всех этих действиях, Михаил Павлович подробно написал в своем письме государю, которое он отправил с фельдъегерем, вместе с победной реляцией о подвигах моряков черноморцев. Славя севастопольцев, Ардатов не преминул отметить, что урон противника был бы куда более сильным, если бы вместе с брандерами в атаке участвовали семь пароходов-фрегатов находившихся в подчинении вице-адмирала Корнилова.

Во время награждения возникла небольшая загвоздка с лейтенантом Ивлевым. Главный герой евпаторийской баталии оказался единственным сыном у своей матери, находившейся в довольно стесненном материальном положении. Желая по достоинству оценить совершенный подвиг молодым офицером, Ардатов пошел на служебный проступок.

За отличную службу и подготовку отряда охотников, граф задним числом произвел лейтенанта Ивлева в капитан-лейтенанты и наградил его Владимирским крестом III степени. Когда местные чиновники стали упрекать графа в столь явном подлоге, Михаил Павлович холодно произнес: "Пусть тот, кто смел и не имеет греха, заберет у несчастной матери пенсию, за которую своей кровью заплатил её отважный сын".

Желающих связываться с личным посланником государя императора среди севастопольских чинуш не нашлось и Ивлев, стал капитан-лейтенантом к огромной радости своих боевых товарищей.

Глава III. Севастопольская страда на суше.

Диспозиция светлейшего князя, которую он довел до сознания своих штаб-офицеров, собравшихся на совещании в своей палатке по случаю предстоящего боя с противником, была такова. "Мы стоим, а неприятель нас атакует".

По своему замыслу и простоте она не могла претендовать на близость с замыслами Суворова и Кутузова, Наполеона и принца Евгения Савойского. Но ради правды, следовало признать, что предложенная Меньшиковым диспозиция имела свое зерно здравого смысла. Занимая выгодную позицию на Альме, Крымская армия могла нанести неприятелю чувствительные потери. По общепринятым расчетам они должны были составлять пропорцию 3:1 в пользу русских. Это позволяло не только серьезно обескровить врага в затяжных оборонительных боях, но при определенных обстоятельствах и нанести ему поражение.

Местные условия весьма благоприятствовали реализации замыслов Александра Сергеевича. На левом фланге его армии находились горные высоты, чью крутизну было весьма трудно преодолеть в мирное время, а в бою и подавно. Используя это обстоятельство, русские могли перебросить большую часть своих сил на правый фланг и навязать бой противнику у моста через реку, имея численное превосходство над ним. Сия задумка имела право на существование, однако с претворением её в жизнь у Меньшикова возникли серьезные проблемы.

Неизвестно по какой причине, командование левым флангом русских войск было поручено генералу Кирьякову, постоянно находившемуся в состоянии легкого подпития. Когда Меньшиков объявил ему свое решение, тот, слегка пошатываясь, встал во весь фрунт и произнес фразу ставшую потом исторической: — Не извольте беспокоиться Ваша Светлость. Шапками французов закидаем!

Прекрасно зная генеральскую слабость и видя её проявление на военном совете, Меньшиков остался верен своему плану и не произвел замену генерала на столь важном участке обороны. Сам же Кирьяков, после завершения совещания у князя не удосужился произвести диспозицию своих частей, занявшись более важным для себя делам.

В итоге, на позиции левого фланга не было предпринято ничего, чтобы затруднить противнику продвижение в этом направлении, посчитав горный склон изначально неприступным укреплением. Не была разрушена или завалена даже узкая горная тропа, ведущая от подножья к вершине. Генерал веселился, а офицеры не посмели проявить инициативу, отлично помня, что она всегда наказуема.

Было уже около двенадцати часов, когда французские солдаты под командованием генерала Боске устремились в атаку. По общей диспозиции, французы наступали правым флангом, тогда как англичане атаковали левым флангом. Первым предстояло взойти на горную кручу, вторым перейти на противоположный берег Альмы.

Едва только противоборствующие стороны стали сближаться, как сразу выявилось превосходство ружей неприятельских солдат, над стрелковым вооружением русских пехотинцев. Вооруженный штуцерами противник стал поражать противостоящие ему плотные линейные ряды русской пехоты с пятисот — шестисот метров, тогда как она могли наносить ответный урон только с расстояния ста — ста пятидесяти шагов.

Больше всего от вражеского огня доставалось русским пушкарям. Французские зуавы безнаказанно выбивали орудийную прислугу батарей, тогда как ядра и шрапнель наносили им урон только на дистанции в сто десять, сто двадцать метров. С бессильным отчаянием смотрели артиллеристы генерала Кирьякова на густые ряды вражеской пехоты, которые быстро приближались к русским позициям без особых потерь. От ярости они скрежетали зубами и громко бранились, видя как раз за разом залпы их орудий, не приносили противнику никакого вреда.

Позабыв обо всём на свете, не обращая внимания на роем летящие пули, русские пушкари не оставили своих позиций, выказывая полное пренебрежение к смерти. С лихим азартом обреченных бросались они после каждого выстрела к орудию, чтобы успеть прибранить его, и торопливо забить в ещё горячий ствол пушки новый заряд, прежде чем штуцерная пуля выбьет кого-нибудь из их рядов.

Вскоре настал черед и французов демонстрировать чудеса своей храбрости и настойчивости против русских ядер и картечи. Устилая крымскую землю своими синими мундирами, они упорно продвигались вперед и, несмотря ни на что, старательно держали ровность своих рядов.

— Вив ле император! — громко кричали седоусые сержанты, потрясая над своими головами шпагами, призывая солдат к исполнению священной воли Наполеона.

— Вива ля Франс! — отвечали им французские зуавы, дружно отбивая ногами строевой шаг, готовясь броситься в рукопашную схватку с противником.

По мере приближения противника к русским позициям, пушки артиллерийских батарей, словно по мановению волшебной палочки стали замолкать. И это не было результатом удачной стрельбы зуавов по орудийной прислуге. Молчание русских пушек заключалось в самой банальной причине, которая, тем не менее, сыграла роковую роль в этой битве. Охваченные азартом боя, многие орудийные расчеты, просто истратили впустую весь свой боезапас, а когда бросились за зарядными ящиками, то оказалось, что они находятся далеко в тылу.

Поэтому, когда синие мундиры вышли на рубеж последнего броска перед рукопашной схваткой, русским пехотинцам приходилось рассчитывать только на себя. Одиночные залпы картечи, хотя и наносившие урон врагу, никак не могли изменить общую картину боя. Но даже в таких условиях русские солдаты показали себя с самой лучшей стороны.

Стоя под убийственным огнем французов, они не дрогнули и не побежали, как на то рассчитывал противник, а, отвечая дружными ответными залпами, стояли ровными рядами, твердо выставив вперед свои трехгранные штыки.

Как не горячо любили французы своего императора Наполеона и Францию, как не подзадоривали своих солдат сержанты, но французская сила встретила достойного противника, за плечами которого так же стояло славное боевое прошлое и любовь к родине. В этой кровавой схватке потери обоих сторон росли, словно снежный ком. Люди ежеминутно гибли, сраженные выстрелом в упор, пронзенные штыками, или падали с разбитой головой от удара приклада, но перед этим они стремились любым способом нанести хоть малейший урон противнику, чтобы склонить чашу весов победы в свою пользу.

Обе стороны были достойны победы, однако у подданных французского императора не было той твердой решимости умереть на поле боя, которая присутствовала у русских, и они начали отступать. Когда уже наметился основной перелом в рукопашном сражении, то по иронии судьбы ожили русские батареи, к которым подвезли долгожданный боезапас. Уцелевшие орудия щедро палили картечью по отступающему врагу, стремясь внести и свой скромный вклад в этот боевой успех.

Примерно такая же картина была и на правом фланге русских войск, которыми командовал генерал Петр Горчаков, но с той лишь разницей, что если штуцера французская пехота имела больше половины, то англичане были вооружены ими поголовно. Засев в зарослях виноградника по склону берега, которые не были уничтожены русскими заранее, британцы методично расстреливали шеренги Брестского полка, прикрывавшего подступы к мосту через Альму.

Не лучшим образом обстояли дела у Владимирского и Бородинского полка, стоявших чуть далее своих товарищей. Их линейные ряды так же страдали от штуцерного огня неприятеля, которые выжимали из своего преимущества максимум выгоды, выкашивая русских солдат, при этом, не неся потерь.

Как и в случае с французами, русская артиллерия ничем не могла помочь своей героической пехоте, обозначив своё присутствие оглушительной пальбой, от которой было минимум толка. Единственным отличием общей картины боя, было то, что пушкари правого фланга быстро поняли всю бесперспективность своего занятия и, убедившись, что их выстрелы не причиняют противнику урон, сами прекратили огонь.

Спасение для русских солдат пришло со стороны английской гвардии, которая, выполняя приказ генерала Кинглэка, раньше времени двинулась в атаку на мост. Видимо решив, что противник уже основательно обескровлен или желая первым получить бремя славы, гвардейцы ринулись в бой и тем самым, заставив своих стрелков прекратить убийственный огонь.

Бой разгорелся не на жизнь, а на смерть. Рыжеусые Томми и Бобби яростно дрались с русским дикарям во славу всеми любимой королевы Виктории и дорогого лорда Пальмерстона. При помощи штуцеров и стальных штыков, они собирались обратить в бегство этих сиволапых медведей, посмевших считать себя главным победителем Наполеона.

Однако русские пехотинцы почему-то упорно не желал показать спину при виде алых мундиров гвардии, её медвежьих шапок и британского флага. У них было своё мнение. Трижды Владимирский полк ходил в штыковую атаку против английских гвардейцев и, потеряв больше половины своего состава, отбросил неприятеля на исходные позиции.

Не менее славно и действовал Бородинский полк. Подобно своим боевым товарищам, он трижды ходил в штыковую атаку и сумел не только отразить наступление англичан, но даже отбросить их за реку, вплотную подойдя к холмам, на которых располагался штаб лорда Раглана. Знай об этом бородинцы заранее, они бы непременно атаковали их невзирая ни на какие потери и могли бы изменить весь ход битвы. Однако, попав под густой штуцерный огонь, русские солдаты прекратили преследование бегущего врага, и вернулись на исходные позиции.

Казалось бы, успех был на стороне солдат Меньшикова, но зуавы генерала Боске смогли внести перелом в битве тогда, когда этого никто не ожидал. Небольшими отрядами они двинулись на штурм горных круч генерала Кирьякова и, к своему удивлению, обнаружили, что горный склон никто не защищает. Генерал Кирьяков посчитал, что сама природа делает этот фланг его позиции неприступным и поэтому, ограничился выставлением наблюдательного поста из двадцати казаков.

Когда зуавы без потерь поднялись по крутой горной тропинке наверх, они легко смогли справиться с растерявшимися казаками. После этого в атаку устремилась линейная пехота, а за ними потянули свои орудия французские артиллеристы. За короткое время они смогли поднять на горные высоты свои пушки и развернули их на тылы русских полков, только-только отразивших фронтальный натиск неприятеля.

Не теряя ни одной минуты, французы обрушили шквальный огонь шрапнели на стоявшие поблизости батальоны Белостокского полка, с каждым залпом опустошая их и так редкие ряды. Не имея приказа от генерала Кирьякова о каких-либо действиях, белостокцы мужественно стояли на месте, глупо погибая из-за нерасторопности своего командира.

Едва только Кирьякову донесли о появлении французов на его левом фланге, как генерал сначала впал в ярость, не поверив гонцу, а когда заговорили французские пушки, впал в прострацию, повторяя только одно слово: "Не может быть". Так прошло несколько минут, пока полковник Циммерман не обратился к генералу с предложением отдать приказ об атаке врага, чем поверг Кирьякова в ужас.

— Атаковать!? Да вы сума сошли! Оставаться здесь смерти подобно! — вскричал тот и, вскочив на коня, не сказав ни слова, бросился в тыл, предоставив офицерам своего штаба самостоятельно принимать решение, что делать дальше.

Едва только командир постыдно бежал, как вслед за ним ринулся штаб, бросив солдат и офицеров Белостокского полка на произвол судьбы. Один только полковник Циммерман решился послать своего ординарца корнета Симочкина в обреченные на смерть войска левого фланга с приказом об отступлении.

Было уже ближе к вечеру, когда, презирая пули и разрывы вражеских ядер, гонец достиг расположения белостокцев.

— Генерал приказал отходить на Качу — успел проговорить храбрец, прежде чем штуцерная пуля французов угодила ему в грудь, и хватая ртом воздух он рухнул на землю.

— Отходим, отходим! — горестно разнеслось в рядах белостокцев, готовых идти в штыковую атаку на врага, не взирая на его пули и шрапнель. Ещё можно было все исправить и если не одержать победу, то оставить за собой поле боя, однако бегство Кирьякова ставило жирный крест на все эти возможности.

Заметив движение в стане русских, французы немедленно предприняли новую атаку, желая полностью сломить левый фланг русской армии, обратив их в повальное бегство.

— Вив ле император! — вновь громко раздались призывные крики сержантов и офицеров, указывающие солдатам остриями своих шпаг, направление новой атаки.

— Вива, Вива! — отвечали им солдаты, перестраивая на ходу свои поредевшие ряды, перед решительным броском в штыковую атаку.

Видя, что противник намеривается фронтальной атакой уничтожить отступающие батальоны, офицеры передней линии обороны приняли героическое решение, которое как нельзя лучше продемонстрировало врагу силу русского характера. Все они остались на своих позициях, чтобы ценой собственной жизни, спасти отступающих товарищей.

С полным спокойствием и деловитостью, русские пушкари неторопливо забивали заряды в жерла своих орудий, намериваясь дать свой последний бой. Громкие угрозы в адрес врага вперемешку с матом неслись из рядов поредевшей пехоты, угрюмо сжимавшие в своих окровавленных руках ружья. И бой, который случился на берегах Альмы этим вечером, был маленьким чудом.

Наступающие французы буквально устлали своими телами подступы к русским пушкам, палившие не переставая до того момента, когда разъяренная пехота все-таки ворвалась на батареи. Но и тогда бросив бесполезные орудия, артиллеристы капитана Храпова, с банниками на перерез бросились на врага, поддержанные своей пехотой.

Столь яростное сопротивление русской пехоты не только позволило батальонам отбросить врага на исходную позицию, но даже в порядке отойти в направлении Качи, оставив на поле боя врагу всего три подбитых орудия.

Вслед за ними, были вынуждены оставить свои позиции и полки генерала Гончарова. Стойкость и мужественность русских войск так поразила британского фельдмаршала Раглана что, он не только не попытался организовать преследование отступающего врага, но, даже опасаясь возможной ночной атаки, до самого утра продержал своих солдат в полной боевой готовности.

Аналогично ему действовал и французский маршал Сент-Арно. Несмотря на захват высот и разгром полков генерала Кирьякова, он не предпринял никаких попыток преследования отступившего противника.

Если бы наши генералы во главе с Меньшиковым знали, как сильно их опасаются союзники, они бы возможно не были бы столь поспешны в своем отступлении, которое с получением известия от Кирьякова, превратилось в паническое бегство. Светлейший князь был ничуть не лучше своего любимца.

Страх от поражения на Альме, так сильно ударил в голову светлейшему князю что, боясь быть отрезанным противником от своих главных сил, он направился прямиком в Бахчисарай. Однако

присутствие в Севастополе личного посланника царя, заставило Меньшикова, остановиться в двух верст от города и вызвать к себе Корнилова с Нахимовым и графа Ардатова. Князь собирался известить их о своем поражении и передать Корнилову верховное командование над крепостью.

— Господа, мы потерпели ужасное поражение — отрывисто говорил князь, нервно теребя в руках свою треуголку. — Их проклятые штуцера, выбили половину моего войска! Видели бы вы только эту адскую картину! Просто уму не постижимо, что они делали с нами! А потом эта шрапнель с высот. Она выкашивала мои батальоны за рядом ряд, за рядом ряд и мы ничего не могли поделать. Нам пришлось отступить, чтобы сохранить хоть что-нибудь! Иначе мы все бы там полегли!

Было хорошо видно, как трудно Меньшикову было говорить. Светлейшего князя постоянно била внутренняя дрожь и ему стоило больших усилий держать себя в руках перед собеседниками. Постепенно Меньшиков справился с собой и принялся раздавать указания.

— В столь сложной и чрезвычайной опасной ситуации, интересы дела требуют моего незамедлительного присутствия в Бахчисарае. Там, собрав все наши силы в один кулак, я попытаюсь остановить продвижение врага в глубь полуострова. Хотя если говорить честно, я не исключаю возможность, что из-за численного превосходства врага нам придется оставить Крым.

Стоявшие перед Меньшиковым адмиралы и Ардатов с удивление взглянули на светлейшего князя, который, испугавшись, что его, перебьют и начнут спорить, торопливо продолжил свою речь.

— И так господа, вместе с армией я покидаю Севастополь и возлагаю обязанности командира гарнизона на вице-адмирала Корнилова — объявил свое решение Меньшиков, стараясь при этом не смотреть в удивленное лицо моряка.

— Слушаюсь Ваше Высокопревосходительство! — Корнилов вытянулся в струнку перед князем.

— Надеюсь, Михаил Павлович, не против моего назначения? — с опаской в голосе поинтересовался князь у Ардатова.

— Нет, Ваша Светлость. Вполне одобряю ваш выбор — коротко молвил тот в ответ.

— Вот и славно! — обрадовался Меньшиков, боявшийся, что Ардатов будет всячески противиться его выбору, настаивая на кандидатуре Нахимова.

— Приказываю вам, Владимир Алексеевич, защищать город до последнего солдата и матроса, как это завещал генералиссимус Суворов. Приказ и все необходимые инструкции я пришлю с нарочным, немедленно, как только прибуду в ставку, — поспешно произнес светлейший, радуясь тому, что так удачно решил вопрос с Севастополем с молчаливого согласия Ардатова, которого в настоящий момент он больше всего опасался.

— Ты поедешь со мной прямо сейчас, Михаил Павлович или, собрав вещи, догонишь по дороге? Если будешь собираться, то я оставлю тебе эскадрон для охраны, но только прошу тебя, поспешай. Не ровен час, противник нагрянет.

— Я Ваша светлость остаюсь в Севастополе, так как не получил приказ Государя Императора, об оставлении крепости.

Запыленное и усталое лицо Меньшикова моментально превратилось в маску хищной птицы, готовой броситься на своего обидчика. Несколько секунд светлейший князь буравил Ардатова тяжелым взглядом, а затем с трудом выдавил из себя прощальные слова — Как тебе будет угодно, Михаил Павлович — и, вскочив в походную карету, помчался по направлению в Бахчисарай.

Ардатов поднял свою правую руку и трижды перекрестил карету князя, чем вызвал слабое подобие улыбки на губах Нахимова. Он расценил этот прощальный жест посланника по-своему и был недалек от истины.

— Какова численность гарнизона Владимир Алексеевич? И каково положение с обороной крепости? — спросил Ардатов адмирала, едва только карета князя скрылась из глаз.

— Восемь резервных батальонов господин Ардатов. Однако это не самое худшее. На сегодняшний момент оборонительных укреплений в районе Северной стороны практически нет. Если враг в ближайшие два дня ударит по Севастополю с севера, он падёт — ответил бледный от отчаяния Корнилов.

— Но ведь весь город вместе с солдатами уже целых два дня работает на них, не покладая рук? Я сам видел орудийные башни с готовыми орудиями! — искренне удивился Ардатов.

— Увы, Михаил Павлович — вступился в разговор Нахимов — то, что вы видели, это лишь некоторые участки обороны. Самой же полноценной обороны пока не существует. Согласно оценке майора Тотлебена, а я полностью доверяю его мнению, для создания укреплений способных выдержать хотя бы один полноценный штурм, нам потребуется две недели минимум.

— Так что, ваше превосходительство, возможно, вы зря, не вняли совету князя и не покинули Севастополь, пока этому есть возможность — осторожно спросил Корнилов, но тут же осекся от гневного взгляда Ардатова.

— Я уже сказал князю Меньшикову, повторю и вам, господин адмирал. Я не получал приказ об оставлении Севастополя, куда прибыл по именному распоряжению императора. И оставлять его на милость врагу не собираюсь, подобно некоторым партикулярным лицам, приславшим мне сегодня письмо с просьбой обратиться к маршалу Сент-Арно о мирной сдаче города. Не желаете ли ознакомиться, Владимир Алексеевич? — спросил Ардатов. — Вижу, что не желаете. И правильно делаете, хотя сказать по чести занимательное письмишко.

— Полноте, Михаил Павлович, — вступился за покрасневшего Корнилова Нахимов — Владимир Алексеевич просто выразил опасение за вашу жизнь и более ничего.

— Благодарствую, Павел Степанович, за заботу о моей персоне, но я уже стар, прыгать зайцем от приближающейся опасности — с достоинством произнес Ардатов. Между собеседниками возникла напряженное молчание, которое первым прервал царский посланник.

— У вас, господа, сейчас очень много забот по обороне города. Надо много взвесить и решить, и потому я не смею вам мешать. Для меня, Владимир Алексеевич, сейчас очень важно знать: где находиться враг, и что он замышляет. С вашего разрешения я займусь разведкой. Слава богу, светлейший князь оставил в моем распоряжении сотню казаков. Разрешите идти? — деловым тоном спросил граф Корнилова.

— Да, конечно, — торопливо ответил новоиспеченный командующий гарнизона, продолжая краснеть.

— Честь имею — сказал Ардатов и махнул рукой адъютанту, чтобы подавал лошадь.

— Будьте осторожны, Михаил Павлович. Вы нам нужны — сказал ему на прощание Нахимов и граф кивнул головой, покинул адмиралов. Чувствуя обиду Корнилова за брандерную атаку, проведенную вопреки воле адмирала, Ардатов решил, дабы не порождать ненужные внутренние склоки, предоставить ему полную свободу действий.

Первые сообщения о местопребывании противника стали известны только к середине следующего дня. Их привезли разведчики казаки, которых Ардатов послал в дозор, едва стало известно о поражении на Альме. Переждав день, союзники стали осторожно выдвигаться к реке Бельбек, постоянно ожидая появление перед собой Меньшикова со свежими войсками. Однако к их огромной радости это не произошло. Светлейший князь прочно обосновался на реке Кача, южнее Бахчисарая и не собирался атаковать врага.

Осмелев и узнав от татар, что Меньшикова с Крымской армией в Севастополе нет, союзники моментально воспряли духом и решили ударом с суши захватить оставленную на произвол судьбы твердыню русского флота на Черном море.

В том, что русские без боя не уступят Севастополь, среди союзников не сомневался никто. Весь вопрос состоял в том, с какой стороны им следовало атаковать город, с северной или южной? По этому поводу в палатке командующего объединенными силами маршала Сент-Арно вспыхнуло яростное обсуждение. Генерал Канробер стоял за северный вариант наступления, предлагая одним ударом покончить с осиным гнездом противника, ещё не пришедшего в себя от поражения на Альме. В противовес ему, лорд Раглан стоял за южный вариант штурма крепости.

— Как трезвомыслящий человек, я не исключаю возможности, что мы не сможем одним ударом захватить Севастополь, и тогда наше положение будет довольно сложным, если не назвать его незавидным. Сейчас у нас нет должного количества боеприпасов, палаток, повозок и так необходимого всем провианта. Не пройдет и пяти дней, как желудки наших солдат возропщут, а это немаловажный фактор на любой войне. Поэтому нам в первую необходимо занять балаклавскую бухту. Там мы сможем получить все нужное для нашего войска и тогда без всякой опаски, мы можем смело штурмовать русскую крепость — аргументировал свою точку зрения англичанин.

При упоминании о провианте, которого у союзников было крайне мало, многие из офицеров тут же согласились с доводами Раглана, но только не генерала Канробера.

— Согласно сведениям, полученным от татарских перебежчиков, Севастополь крайне плохо укреплен с северной стороны. В ваших словах, господин фельдмаршал, есть свой резон, но зачем нам садится в длительную осаду, когда все можно решить сразу одним ударом?

— Я полностью согласился бы с вами, генерал, если бы наши войска в бою на Альме не понесли от русских серьезные потери. В нашем нынешнем состоянии это очень большой риск — парировал выпад француза Раглан.

— Кто не рискует, тот не бывает победителем — не соглашался Канробер. — Подумайте господин фельдмаршал, один удар и мы уже в этом году захватим Севастополь, чтобы затем очистить от русских Крым и Кавказ! Разве не ради этого мы сюда прибыли!?

Оптимизм француза и его страстная вера в удачу сильно поколебали доводы Раглана, и тот поспешил ответить.

— Вы совершенно правы. Крым, Кавказ и юг Малороссии, так звучат главные пункты нашего большого стратегического плана войны, и я только за его выполнение. Но вот что случится, если вдруг окажется, что укрепления у русских все же есть, и вместо незащищенных пригородов нас встретят траншеи, полные солдат и готовые к бою батареи с пушками. Лишенные огневой поддержки своих кораблей, мы вряд ли сможем взять Севастополь, а если и возьмем, то уже ни о каком дальнейшем ведении боевых действий не может быть и речи.

Оба спорщика выжидательно посмотрели на маршала, лежавшего на походной кровати. Ещё до высадки в Крым, Сент-Арно, как и многие другие военные экспедиционного корпуса, болел дизентерией, основательно подкосившей его силы. Сильно страдая от расстройства стула, маршал был вынужден проводить совещание, лежа на кровати, возле которой стоял ночной горшок. Измученный непрерывным урчанием в кишках и сильными спазмами, больше всего на свете он хотел заснуть, но железная воля старого солдата не позволяла ему расслабиться в ответственную минуту.

— Ваши споры совершенно напрасны господа — угрюмо произнес больной, с трудом оторвавшись от горы подушек, заботливо подложенных за его спину адъютантом — но решить, кто из вас прав можно только узнав, готовы оборонительные укрепления русских или нет. Поэтому приказываю отправить конную разведку к Севастополю или добыть эти сведения иным путем. Как хотите.

— Но так мы потеряем массу времени и упустим свой шанс! — попытался возразить Канробер, но маршал был непреклонен.

— В словах лорда Раглана есть много здравого смысла и логики. Привезите мне сведения, что моих солдат не встретят фугасы и шрапнель, и я тут же отдам приказ о штурме Севастополя. Тут же, но не минутой раньше! — выкрикнул маршал и в изнеможении откинулся на подушки.

Выслушав волю своего командующего, присутствующие на совещание офицеры уже собрались расходиться, как полог палатки откинулся и внутрь торопливо проник адъютант Раглана майор Даунинг.

— Прощу прощение господа, но только, что в наш лагерь прибыли татарские беженцы из-под Севастополя. Они говорят интересные вещи — произнес запыхавшийся майор. Он взял небольшую паузу, чтобы вдохнуть воздуха и это вызвало сильный гнев у Канробера.

— Ну и что дальше!? Докладывайте, черт вас подери!!!

— Перебежчики говорят, что русские ждут нас на своих северных позициях, господин генерал!

— Ерунда! Два дня назад те же перебежчики говорили мне, что северных укреплений Севастополя не существует. Не могли же они, возвести батареи, оснастить их орудиями и отрыть траншеи за столь короткий срок!

— Успокойтесь генерал! — осадил своего оппонента лорд — что ещё говорят перебежчики?

— Для усиления своих северных батарей, русские полностью разоружили три корабля. Туда же направлены все флотские экипажи, а сами корабли с целью недопущения прорыва нашего флота в Севастополь, затоплены на входе в гавань.

Гул удивления и недоверия вихрем пронесся по палатке маршала, но он немедленно был пресечен лордом Раглана.

— Это действительно так, господа — подтвердил слова майора британский фельдмаршал — я получил сведения о затоплении русскими кораблей час назад и не решился довести их до вашего сведения, посчитав их малоубедительными и нуждающиеся в проверке.

— Но может быть перебежчик специально подослан русскими!? — не сдавался Канробер — его слова надо хорошо проверить и допросить с пристрастием.

— Это уже сделано господин генерал — с достоинством произнес Даунинг — мы обратились за помощью к нашим турецким друзьям и они удостоверили личность перебежчика. Это Абу-Хасан, один из лидеров непримиримых крымских татар. Он давно сотрудничает с турецкой стороной, и говорить о его сговоре с русскими просто смешно.

Француз ещё пытался найти весомые контраргументы против сведений, принесенных перебежчиком, но измученный поносом маршал вновь приподнялся на кровати и голосом нетерпящим возражений произнес: — Приказываю идти на Балаклаву, господа. И да поможет нам Бог.

Как оказалось в последствии, союзники совершили серьезную ошибку, отказавшись от немедленного штурма Севастополя, как того требовал генерал Канробер. Перебежки ошибочно приняли бурную деятельность Тотлебена по возведению укреплений за их полную готовность к отражению штурма и тем самым серьезно изменили почти весь ход войны.

Ударь союзники по Севастополю сразу, и трудно было бы предполагать, выстоял бы город под ударом врага, а если бы выстоял, то какой ценой и как долго бы длилась его героическая оборона. Так это или иначе, но в лице лорда Раглана судьба преподнесла защитникам Севастополя царский подарок.

Конные разведчики непрерывно докладывали Ардатову о передвижении главных сил врага, наблюдали за ним издалека. Когда стало ясно, что неприятель отказался от штурма крепости с севера и двинулся на юг к Балаклаве, Ардатов предложил Корнилову атаковать противника на узких горных дорогах. Это был прекрасный шанс, если не разгромить врага, то сильно ухудшить его положение, но к удивлению графа, адмирал вежливо выслушал его предложение и ... отказал.

— Вы в праве обижаться на меня ваше превосходительство, но дать вам солдат для проведения боевой операции с сомнительным результатом никак не могу.

— Но ведь таким образом мы сможем не только выиграть время, но и нанести ему серьезный урон, тогда как у него каждый солдат на счету — не сдавался граф.

— Ничем не могу помочь. У меня они тоже все на счету и других в наличие нет — решительно отрезал Корнилов.

— Жаль. Очень жаль, Владимир Алексеевич, что мы так и не нашли общего языка — разочарованно произнес Ардатов.

— Мне тоже очень, Михаил Павлович, но никак не могу — произнес Корнилов, ожидая, что граф будет яростно настаивать на своём предложении, но тот неожиданно прекратил спор.

— Всего доброго — устало произнес Ардатов и, решительно одернув на себе мундир, направился к двери.

— Всего доброго — растеряно ответил Корнилов, озадаченный подобным поведением своего пылкого собеседника.

Возможно, Ардатов и поступил бы так, как и ожидал от него адмирал, продолжая доказывать свою правоту, напирая на свое высокое положение и близость к императорской особе. Это был вполне разумный и правильный подход к решению вопроса. Однако, получив отказ от Корнилова и взглянув в его праведные глаза, Ардатов вдруг осознал, что в глубине души он уже был готов к подобному ответу.

Оказалось, что все высшее командование Севастополя было против его идей. Как светлейший князь был резко против проведения атаки брандерами, так и Корнилов, отрицательно относился к нападению на неприятеля из засады, считая невозможным принесения ничего нового в устоявшиеся каноны ведения войны.

Осознав столь досадный антагонизм судьбы, Ардатов решил действовать на свой страх и риск, опираясь исключительно на казаков из собственной охраны И снова, как при атаке брандеров, граф сделал ставку исключительно на добровольцев.

К огромной радости Михаила Павловича ни один из казаков не отказался от участия в деле, после того как он объявил донцам о своих намерениях атаковать врага на горной дороге. Все они, как один, шагнули вперед, не задержавшись ни на секунду для раздумья.

Не желая вновь обращаться к Корнилову с уже отвергнутой им просьбой, Ардатов решил ограничиться имевшимися в его распоряжении остатками от пороховых запасов, оставшихся после атаки брандеров. Как только взрывчатка была погружена на лошадей, граф тут же покинул Севастополь, выехав в сторону Макензевых гор.

Хотя солнце и щедро припекало своими осенними лучами людей, залегших на горных камнях, казаки конвоя заботливо подстелили Ардатову теплую лошадиную попону, не понаслышке зная коварство этих холодных камней. Вот уже несколько часов как граф вместе с добровольцами находились в засаде среди крымских гор, терпеливо выслеживая долгожданную добычу.

Внизу по каменистой дороге нескончаемой вереницей ползли вражеские солдаты, оставляя в стороне от себя севастопольские укрепления и держа курс на Балаклаву. Зажав в руке подзорную трубу, Ардатов внимательно разглядывал неприятельское войско, которое благодаря чудесам немецкой оптики, было от него на расстоянии вытянутой руки.

Уверенные в своей безопасности французы и англичане шли по извилистой горной дороге без бокового охранения, ограничившись одним авангардом. Убедившись в отсутствии врага на пути своего следования, вся разноцветная масса неприятельского войска поползла мимо затаившегося в скалах Ардатова.

Граф отчетливо видел французских солдат, устало бредущих по каменистой дороге с заброшенными за спину штуцерами. Видел обливавшихся потом англичан, упрямо толкавших перед собой вечно застревавшие в валунах пушки и зарядные ящики, а так же одиноких всадников, медленно двигающихся среди разноцветной пехотной реки.

С помощью заложенной в скалах мины можно было в любой момент обрушить на идущих внизу вражеских солдат, смертоносную лавину камней. По расчетам Ардатова, поток щебня и скальных обломков мог накрыть и уничтожить никак не менее роты вражеских солдат.

Казаки, хорошо знающие эти места выбрали самое удачное место для подрыва и, затаившись в тени скал, терпеливо ждали сигнала от графа поджигать запальный шнур. В какой-то момент Ардатов был готов отдать приказ, завидев батарею полевых пушек, однако удержался, решив, что подобная потеря не сильно ослабит силы врага. Михаил Павлович надеялся на появление какого-нибудь штаба, уничтожение которого внесет серьезную дезорганизацию в рядах противника.

Мимо места засады проходили один за другим вражеские пехотинцы, всадники и пушкари, снова пехотинцы и пушкари, но русская засада безмолвствовала. Солнце сильно припекало спины сидевших в камнях охотников. Ардатов уже дважды пил воду из обтянутой войлоком фляжки, но упрямо ждал своего часа и, наконец, дождался.

В окуляре его подзорной трубы вначале мелькнуло несколько всадников одетых в цвета французского триколора, а затем появились запряженные мулами фургоны. По сидевшим на козлах рядом с кучерами офицерам, Михаил Павлович сразу определил, что это непростые повозки. В них никак не могли перевозить провиант, запас пороха и пуль или походную канцелярию. Повозки были чистые, без заплат, двигались медленно и все почтительно уступали им дорогу. Все этого говорило о присутствии в них большого начальства, жаждущего комфорта даже в походных условиях

— Только девок не хватает — подумал про себя граф и сейчас же уловил на заднем плане обзора маленькую повозку, с явными признаками в ней женщин.

— Вот теперь порядок, а то, как же без баб генералам воевать — чуть слышно проговорил Ардатов, но чуткое ухо лежавшего рядом с ним казака уловило его слова, и по бородатому лицу донца прошла едва заметная улыбка.

Понаблюдав ещё некоторое время за приближающимся обозом, Ардатов не отрываясь от подзорной трубы, обратился к казаку.

— Сигналь, Дорофеич, пусть палят шнур!

Слева от графа что-то быстро зашуршало, и вскоре солнечный зайчик запрыгал по каменным валунам, вблизи которых притаилась казачья засада. Для быстрой передачи сигнала своим помощникам, Ардатов рискнул применить сигнальные зеркала, которыми он пользовался в прошлую войну. Зеркальный телеграф вместе с погодой не подвел Михаил Павловича и вскоре Дорофеич радостно доложил: — Пошло!

Дело действительно пошло. Зажженный казаками огонь проворно побежал по запальному шнуру к мине, неотвратимо отсчитывая оставшиеся мгновения чей-то жизни. С замиранием сердца наблюдал Ардатов за обозом, подходившим к роковому месту.

Возможно, отблеск подзорной трубы или огонь запального шнура выдал присутствие казаков на горных вершинах. Один из ехавших впереди обоза верховых внезапно остановился и резко вскинул вверх руку, призывая фургоны остановиться. Возницы послушно исполнили приказ всадника, торопливо натягивать вожжи. Все замерли, не понимая причины возникшей тревоги, растерянно шаря глазами по скалам в направлении указанном всадником.

Неожиданно со стороны скал гулко ударил одиночный выстрел, это у одного из сидевших в засаде казака не выдержали нервы. Поднявший тревогу кавалерист покачнулся, на его синем мундире появилось темное пятно крови, и он рухнул на землю, сброшенный из седла испуганным выстрелом конем.

— Аллярм, аллярм! — раздались испуганные крики французов, но было уже поздно. Нависшие над обозом скалистые кручи окутались густыми клубами взрывов, и каменная лавина с грохотом ринулась на застывших в изумлении людей.

Двое ездовых из генеральского обоза успел соскочить с козел и броситься наутек, но они не смогли ускользнуть от смертельного урагана, надвигавшегося на них. В одно мгновение повозки были стерты с лица земли и на том месте, где они только что находились, возникли огромные завалы из бесформенных глыб.

Вместе с обозом под камнепад попало с десяток всадников и взвод охраны, которые сразу, по объявлению тревоги, сгрудились возле повозок для их защиты. Почти все они были либо раздавлены камнями, либо сильно покалечены скальными обломками.

Вслед за взрывом, с горных склонов заговорили ружья засевших за камнями русских стрелков. Определив на передний край самых метких из казаков, Ардатов приказал остальным охотникам заряжать их ружья, дабы вести интенсивный огонь по врагу.

Благодаря этому приему, засевшие на горных кручах казаки, наносили серьезный урон, солдатам противника. Испуганно мечась в клубах оседавшей пыли, они падали сраженные свинцом, орошая каменистую дорогу своей кровью, во славу французского императора и английской королевы.

Охваченный боевым азартом Михаил Павлович тоже принял участие в сражении, ведя прицельный огонь из разложенных на камнях пистолетов. Больше всех от пуль графа досталось кавалеристам, которых он по старой памяти выбивал с особой тщательностью.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что напуганный взрывом и ружейными выстрелами враг непременно обратиться в бегство, но против русских выступали самые лучшие пехотинцы Европы. Вскоре французы пришли в себя и, укрывшись за камнями и за скалами, вступили в бой по всем правилам военного искусства. В этот момент казаки Ардатова на себе почувствовали техническое превосходство ружей противника.

Если в начале боя высота гор и близость к скалам солдат противника позволяли охотникам графа наносить врагу ощутимый урон, то теперь русские пули перестали долетать до отошедшего вглубь ущелья французов. В свою очередь пехотинцы Бонапарта могли свободно поражать русских стрелков, засекая их по вспышкам выстрелов.

Вражеские пули стали все чаще и чаще проноситься над головами охотников или выбивали каменную крошку из окружавших их скал. Вот один из донцов уткнулся лицом в камень и замер в неуклюжей позе. Вот к горным склонам устремилась цепочка вражеских солдат с явным намерением обойти засевшую в горах засаду.

— Уходим, Дорофеич! — крикнул казаку Ардатов, и в этот момент одна из вражеских пуль отскочив от скалы, причудливым рикошетом попала в голову Дорофеичу. Тот негромко ойкнул и стал медленно сползать вниз, оставляя кровавый след на серой поверхности скалы.

— Ах ты, черт! — выругался Ардатов и, выхватив из ослабевшей руки казака сигнальное зеркало, быстро просигналил приказ отхода остальным участникам засады. Отдав приказ, граф наклонился над казаком и с радостью обнаружил, что у того только пулевая контузия и касательное ранение, давшее обильное кровотечение.

— Бери за ноги! — приказал Ардатов второму охотнику и вдвоем, они снесли бесчувственное тело казака за скалу, где стояли стреноженные кони. С большим трудом погрузили они раненого Дорофеича и спешно покинули место засады, сделав это весьма вовремя. Вскоре на место их недавнего бивака ворвались французские зуавы, горящих желанием поквитаться с коварными русскими сталью своих штыков и сабель. И было за что.

Ардатов не зря терпеливо пролежал в засаде столько времени. Нанесенный им удар попал прямо в сердце вражеского войска. Под каменный завал русской засады попал походный штаб самого командующего союзной коалицией маршала Сент-Арно.

Когда каменные нагромождения были удалены с повозок, то перед глазами солдат предстала ужасающая картина. Все тело командующего представляло одну огромную кровоточащую рану за исключением лица. Сент-Арно был ещё жив, когда извлекли из-под обломков фургона, но не мог произнести ни слова. Только стоны и хрипы слетали с его посеревших от боли губ, которые с каждым вздохом его разбитой груди становились все слабее и слабее.

Потом трубадуры газетчики, следовавшие с коалиционным войском, красочно расскажут своим читателям, как умирающий маршал благословил лорда Раглана на дальнейшую борьбу с русскими варварами, под глухой плач и стенания солдат двух великих держав. Однако в этой красочной картине было мало слов правды. Прибывший к месту трагедии лорд Раглан только закрыл потускневшие глаза своему боевому товарищу и стоя над его телом торжественно пообещал отомстить коварному врагу за смерть мученика святого дела.

Вместе с Сент-Арно под камнепадом погибло восемь офицеров маршальской свиты, и трое получили серьезные ранения, включая принца Наполеона. Кроме этого от камней погибло двадцать два нижних чина и получило увечье различной степени тяжести сорок шесть человек. Из конной охраны штаба погибло двенадцать кавалеристов, и семь получили тяжелые ранения.

Всего же, в результате обстрела колоны у противника было убито двенадцать и ранено пять офицеров, а так же пятьдесят восемь и тридцать семь нижних чинов соответственно. Притом, что со стороны нападавших было двое погибших и трое раненых.

В этот день охотники еще дважды нападали на неприятельские колоны, добавив к общему числу потерь противника еще семьдесят два человека убитых и раненых. Хорошо ориентируясь на местности, казаки быстро выходили к заранее приготовленным местам засад и внезапно атаковали врага. Получив первое боевое крещение, охотники не вступали в длительную перестрелку с противником, ограничившись скоротечным обстрелом вражеских солдат. Как только эффект внезапности проходил и Томми с Жаками отходили от шока, охотники отступали не доводя дело до затяжной дуэли.

Кроме обстрела врага за неимением динамита, казаки проводили обрушение камней и осыпей на пути противника. Больше, к всеобщему сожалению, под каменный обвал не попадал никто, но затруднения на пути продвижения врагов они создали изрядные.

После совершения налета охотники удачно отрывались от высланных за ними солдат но, возвращаясь, домой после третьей атаки, казаки столкнулись с отрядом английской кавалерии, посланных лордом Рагланом за ними в погоню. На счастье донцов, их встреча с врагом произошла на узкой горной дороге, что не позволяло англичанам использовать свое численное превосходство. Столкнувшись с врагом, казаки не растерялись и быстро воспользовались этим преимуществом. Пока их передние ряды бились с врагом, донцы спешились и, поднявшись на скалы, стали стрелять по сгрудившемуся в теснине неприятелю.

Столь смелый маневр предпринятый донцами, решил исход схватки в их пользу. Почти каждым выстрел казаков находил свою цель среди плотных рядов английских кавалеристов. Возможно всадники лорда Раглана все же смогли бы переломить сражение и одержать победу, но в числе первых жертв русских пуль оказался командир отряда капитан Бартон. Лишившись командира, британцы сразу пали духом и больше думали не столько о сражении, сколько о сохранности своих жизней. И достаточно было одного призыва к отступлению, чтобы господа аристократы дружно показали спины неприятелю.

В этом бою охотники Ардатова понесли самые большие потери во время нападений на врага, четверо из них было убиты и двое раненых, потери британцев было трудно считать. Почти всех погибших товарищей они увезли с собой, за исключением двух человек. Они пали в самом начале рукопашной и их окровавленные тела, изрядно истоптанные конскими копытами, было трудно невозможно поднять под ударами казачьих сабель. Они так и остались лежать на каменистой дороге, как свидетельство победы донцов в этом бою.

Когда вечер спустился на крымскую землю, весь лагерь европейцев был объят светом от многочисленных факелов и костров. Медики спешно готовили тело погибшего маршала к перевозке на родину. Ограниченные в средствах и возможностях, они остановили свой выбор на старом и давно испытанном средстве, транспортировке тела в бочке с винным спиртом. Точно таким же образом на свою родину были доставлены тела знаменитых адмиралов Нельсона и Поля Джонса, умерших вдали от родных берегов.

Лорд Раглан, в руки которого перешло командование над войсками коалиции, опасаясь ночного нападения, приказал выставить двойные караулы, но ночь прошла спокойно. Когда взошло солнце, и горнисты сыграли побудку, многие англичане и французы вздохнули свободно и обратили молитвы к Богу с благодарностью за то, что он удержал руку врага от нападения на их лагерь. Ударь севастопольский гарнизон этой ночью по противнику и к Балаклаве наверняка бы вышли жалкие остатки тех сил, кто совсем недавно высадились в Евпатории.

Наученный горьким опытом, начав движение к морю, лорд Раглан приказал выставить боковое охранение, которое постоянно поддерживало связь с основными силами.

К тайной радости британского фельдмаршала, русские больше не предприняли попыток атаки зажатого тесниною скал союзного войска. Они ограничились созданием на них двух завалов, которые доставили захватчикам тоже большие хлопоты. Возле каждого из них посланники Европы подолгу стояли, даруя защитникам Севастополя столь драгоценное для них время.

Завидев каменный завал, идущие головными англичане отправляли к нему разведку и, убедившись, что за камнями нет вражеских стрелков, давали добро на приближение к нему основных сил войска для разбора преграды. При этом все работы велись под прикрытием бокового охранения. Так сильно напугали казаки Ардатова врага своими наскоками.

Окончательным аккордом торжества слов Михаила Павловича о необходимости боевых действий на горных дорогах, стал подвиг роты греческих добровольцев из Балаклавы. Едва только передовые английские отряды приблизились к маленькому приморскому городку, как они были остановлены метким огнем его защитников. Возведя поперек узкой дороги добротный каменный завал, греки не позволяли англичанам продвинуться вперед ни на шаг.

Ожесточенная перестрелка между ротой добровольцев и двумя батальонами королевских стрелков длилась более часа, пока на помощь британскому авангарду не подошли главные силы лорда Раглана, подтянувшие к месту боя пушки. Спасаясь от английских ядер и картечи, храбрые балаклавцы были вынуждены отступить в старую крепость где, и продолжили свое сопротивление.

В этот момент на помощь сухопутным силам, штурмовавшим мирный город, подошла английская эскадра, открывшая по Балаклаве огонь из всех орудий. Не прошло и получаса, как в городке возник пожар, но из бойниц старой крепости продолжали звучать выстрелы немногочисленных русских мортир. Неравная дуэль продолжалась до тех пор, пока у отважных защитников не кончились ядра и порох. Только тогда англичане двинулись на штурм основательно разбитой крепости и захватили её.

В этом бою потери греческих волонтеров составили сорок человек убитых и шестьдесят раненых, которых были захвачены в плен. Со стороны англичан, потерь было в два раза больше.

Допрашивавшие попавшего в плен капитана Стефана Стамати англичане, были поражены его храбростью и отвагой. Отвечая на вопрос, почему он сражался против всей армии, капитан сказал, что так велел ему долг перед царем, Отечеством и родным городом.

В Севастополе о подвиге балаклавской роты стало известно от трех беглецов, которые горными тропами пробрались в крепость со знаменем греческого соединения. Их появление в крепости вызвало огромный подъем духа среди всего гарнизона. Видя горстку покрытых кровью и потом храбрецов, с простреленным вражескими пулями штандартом, еще не зная об успехе казаков Ардатова, севастопольцы верили, что смогут достойно отразить натиск неприятеля. Узнав о подвиге балаклавцев, Михаил Павлович отправил в Петербург письмо с просьбой наградить славных сынов малого города.

Когда вражеское войско под командованием лорда Раглана вступило в разоренный городок, пред ними открылось широкое море, покрытое родными кораблями, и радостный крик охватил всех. Радовались солдаты и сержанты, офицеры и генералы, кричал даже сам лорд Раглан, вернее сказать кричали их пустые желудки, которые вот уже второй день подряд получали втрое урезанный походный рацион.

Из-за атаки русских брандеров на эскадру, большая часть провианта взятого с собой в Варне пошло на дно, что ставило под угрозу действие союзного десанта. Упрямый маршал Сент-Арно решил продолжить наступление в надежде поживиться провиантом на территории врага и жестоко проиграл. Русские выметали под чистую перед солдатами неприятеля все что можно, оставляя ему только камни, редкую траву и скудное количество воды.

Не окажись в балаклавской бухте прибывшего из Константинополя транспорта с провизией, скоро вся армия коалиции испытала бы на себе голод, подобно тому, который испытала "великая армия" Наполеона Бонапарта при отступлении из России.

Когда во Францию пришли известия о смерти маршала Сент-Арно, император Наполеон тут же развил энергичную деятельность, стремясь максимально снизить последствие этого трагического события. Уже на следующий день было объявлено, что тело павшего полководца будет погребено в знаменитом Пантеоне, где хоронили только самых выдающихся сынов французского отечества. Кроме этого, семья маршала получала солидную пенсию, а сам он удостаивался титула герцога Балаклавского.

Правда, при оформлении последней награды у французского императора произошел небольшой конфуз. Желая достойнее наградить погибшего Сент-Арно, Бонапарт намеривался одарить маршала громким титулом герцога Крымского или Севастопольского. Однако мудрые советники порекомендовали императору не торопиться, поскольку ни Севастополь, ни тем более Крым ещё не были заняты войсками коалиции и не являлись владениями французской короны. Поэтому отец всех французов был вынужден остановить свой выбор на скромной Балаклаве, таки покоренной грозной силой Европы. Ведь не давать же маршалу титул с названием простой крымской речушки Альмы или Евпатории, где союзный флот понес большие потери.

Вслед за покойным маршалом награды щедрым дождем полились и на остальных участников похода. Их награждали за мужество при высадке десанта, за победу в сражении на Альме, за мужественный переход крымских гор, а также за взятие Балаклавы. Последнее решение, моментально вызвало глухой ропот в рядах английских солдат, считавших хвастаться победой над малочисленным противником не совсем достойным делом.

Это впрочем, не сильно потревожило совесть французского владыки, он твердо держался принципа делать хорошую мину при не очень удачной игре, а лучшее средство для военных чинов всегда были награды, тем более что по большому счету их было за что награждать.

В русском стане положение тоже было далеко не столь блестящим; как бы того хотелось царю и его окружению. Поражение на Альме было холодным душем для "шапкозакидателей" типа генерала Калмыкова, которые жили исключительно иллюзиями войны 1812 года. Все, и в первую очередь император, увидели, что русский генералитет "не совсем" готов к войне с такими сильными соперниками как французская и британская империя.

Одновременно с поражением в Крыму, тревожный звонок прозвенел и на Балтике, хотя и не столь угрожающе как на юге. Исполняя пожелание своих правительств, англо-французская эскадра под командованием адмиралов Непира и Персиваля вошла в просторы Балтийского моря и напала на русские военные укрепления Аландских островов, являющихся первой линией русской обороны на пути к Кронштадту.

Благодаря численному превосходству сил неприятеля аландские укрепления пали, и русские войска были вынуждены отступить в глубь Финляндии, оставив острова в руках неприятеля. Однако большего успеха союзные адмиралы добиться не смогли. Вопреки их надеждам, после падения Аландов финны не подняли массовое восстание против русских, а Швеция не спешила вступать в войну, на что очень рассчитывал лорд Пальмерстон.

Именно храбрость и стойкость русских солдат и офицеров, которую они проявили при обороне Аландских укреплений, а не роковое стечение ряда обстоятельств, как это объявила на своих страницах "свободная западная пресса" были истинной причиной столь скромного результата похода кораблей союзного флота. Желая поднять свой несколько подорванный престиж в глазах соотечественников, адмиралы Непир и Парсеваль торжественно объявили, что в будущем году они обязательно войдут в Финский залив, полностью уничтожат русский флот в Кронштадте и сожгут Зимний дворец — официальную резиденцию русского императора.

Это заявление адмиралов немедленно породило шквал всевозможных газетных карикатур, которые изображали русского царя и его семейство в качестве толпы бездомных погорельцев. Другие горячие головы вообще изображали памятник Петру I с английским и французским знаменем в руке, в знак захвата Петербурга союзным десантом.

Скромным светлым пятном на темном фоне крымских неудач была смерть французского маршала Сент-Арно. Погиб самый талантливый и наиболее энергичный из всех союзных военачальников. Обладавший неоспоримым авторитетом, как среди французских, так и английских генералов, Сент-Арно вполне заслуженно именовался среди своих товарищей "последним кондотьером", что как нельзя лучше и полнее характеризовало его.

Как только в столице стали известны все подробности смерти французского маршала, государь решил немедленно отметить это событие, несмотря на подковерную возню Меньшикова и Нессельроде. За своё усердие на море и на суше граф Ардатов был награжден орденом Владимира I степени и десятью тысячами рублей к огромному недовольству его скрытых и явных государственных завистников.

Для Ардатова, как впрочем и для всего Севастополя, это было единственным радостным известием. Светлейший князь Меньшиков, несмотря на бездарное поражение в битве на Альме все же сохранил за собой пост командующего русскими войсками на юге России и продолжал бездарно управлять ими. К огромному сожалению графа, император Николай не был готов к радикальным изменениям в руководстве армии.

К высокой оценке своих деяний сам Михаил Павлович отнесся вполне спокойно. Когда Ардатов узнал о своем награждении столь высоким орденом, то немедля отписал государю, что тот чрезмерно балует его своим вниманием, забывая при этом об истинных героях войны, без которых все замыслы Ардатова остались бы на бумаге. Вместе с письмом был приложен подробный рапорт и список особо отличившихся охотников добровольцев и описанием их подвигов.

Пока данное представление на севастопольских героев дожидалось своего высочайшего рассмотрения в Петербурге, Михаил Павлович решил сам лично произвести награждение охотников, благо его положение и звание вполне позволяли сделать это. Поэтому, собрав в своей резиденции всех участников рейда на врага, граф от своего лица поблагодарил всех за службу и выдал наградные деньги каждому из охотников, включая и погибших. Благо, имеющие в его распоряжении казенные суммы, позволяли это сделать незамедлительно, не дожидаясь указаний из Петербурга.

Глава IV. Испытание на прочность.

Темные октябрьские тучи, нависшие над Севастополем, принесли с собой первые осенние холода этого года. Плотными густыми рядами висели они над осажденным городом, как бы являясь природным отражением того опасного положения, в котором оказалась русская твердыня. Несмотря на те потери, которые союзники понесли в ходе своего продвижения к Севастополю, благодаря хорошо налаженному морскому сообщению через Стамбул с метрополией, армия европейской Антанты представляла собой грозную силу.

Едва только французы и англичане получили в свои руки удобные для корабельных стоянок Камышовую и Балаклавкскую бухту, к ним нескончаемой вереницей двинулись транспортные корабли коалиции. Пользуясь вынужденным бездействием русского флота, они спокойно приближались к крымским берегам и высаживали из своих трюмов новых солдат, взамен всех тех, кто был убит, ранен или был сражен болезнью.

Вслед за солдатами с кораблей Антанты выгружались тяжелые осадные орудия, для которых, руками нещадно эксплуатируемых турецких солдат, вокруг Севастополя возводились батареи по всем правилам осады того времени. Понеся первые потери в войне с русскими, Наполеон III не собирался отказываться от своих планов по полному разгрому и расчленению России. Посылая на восток свежее пополнение, французский император требовал от заменившего Сент-Арно генерала Канробера, самых решительных действий по отношению к Севастополю, который был ключом не только к Крыму, но и всему югу России.

Как всякая морская крепость, Севастополь был прекрасно защищен от удара врага со стороны моря, но был совершенно беззащитен перед нападением противника с суши. Не сумев предотвратить высадку неприятеля в Евпатории, крепостному гарнизону предстояло выдержать смертельный экзамен на правого своего дальнейшего существования.

Благодаря неуемной энергии майора Тотлебена, вокруг черноморской цитадели шло ускоренное возведение оборонительных укреплений, которые должны были прикрыть её от нападения с тыла. За короткий срок Севастополь опоясался плотным кольцом обороны состоявшей из нескольких линей траншей, окопов и люнетов. Не покладая рук днем и ночью, севастопольцы сумели возвести на суше новые бастионы и батареи, на оснащение которых шли орудия снятые с затопленных в бухте кораблей. Вместе с пушками на сушу отправились и моряки, чтобы вместе с солдатами гарнизона отстоять свой город. Все они были готовы биться за Севастополь до конца, но после неудачи на Альме, никто не был уверен, что крепость сможет устоять под напором захватчиков.

Не было такой твердой уверенности и у графа Ардатова, который подобно трем севастопольским адмиралам, почти каждый день совершал поездки по рубежам обороны, желая доподлинно знать о состоянии дел на деле, а не на бумаге. Он, также как и руководители обороны Севастополя, не предполагал, что до конца года враг сумеет не только восстановить свои силы, но и будет готов к штурму крепости ожидавшийся со дня на день. Недавно захваченный в плен во время ночной вылазки русских охотников майор Ожеро, на допросе дал весьма откровенные показания о положении дел в стане противника.

Пленник честно и откровенно рассказал о тех трудностях, которые испытывали войска коалиции, осаждая Севастополь. С дрожью в голосе Ожеро говорил о постоянной нехватке провианта во французском войске, несмотря на регулярный подвоз съестных припасов из Стамбула. Об ужасных условиях проживания солдат и офицеров в летних походных палатках, об отсутствии шанцевого инструмента для сооружения батарей, о нехватке лошадей и повозок для перевозки снаряжения с берега моря к передовым позициям.

Однако больше всего, солдаты противника страдали от инфекционных болезней. Вслед за балканской чумой безжалостно терзавшей союзников в Варне, лагерь неприятеля посетила крымская дизентерия. Этой болезнью в той или иной форме болела вся союзная армия, включая даже самого английского фельдмаршала лорда Раглана. Именно дизентерия заставила гордого продолжателя славы герцога Веллингтона отказаться от поста командующего силами коалиции в пользу генерала Канробера.

Со слов майора, эпидемия ежедневно сводили в могилу гораздо больше их солдат, чем русские пули и ядра, которые залетали в траншеи и на батареи неприятеля. Хорошо понимая всю пагубность длительного сидения в окопах, а также постоянно подталкиваемый императором к активным действиям, генерал Канробер намеривались захватить Севастополем одновременным ударом с суши и с моря.

Стоявший на море вот уже неделю штиль, не позволял союзникам использовать свои парусные корабли в штурме Севастополя, которые были очень важны для французского генерала. Упустив возможность быстрого захвата Севастополя в сентябре, Канробер намеривался расколоть русский орешек с одного удара, готовя его со всей тщательностью.

Эта новость сильно встревожила руководителей обороны Севастополя. Двойной удар не сулил для крепости ничего хорошего, и червь сомнения основательно потряс их души. Даже новость о прибытии в Севастополь четырех пехотных полков из Бахчисарая, отправленных князем Меньшиковым после многочисленных писем Ардатова, не смогла взбодрить адмиралов. Каждый из адмиралов опасался грядущего штурма, и при этом старался ни малейшим словом и жестом не выдать свои тревоги остальным.

Желая на кануне штурма вселить уверенность в души и сердца защитников Севастополя, адмирал Корнилов собрал на соборной площади города огромную толпу и призвал солдат и матросов сражаться за русскую твердыню до последней капли крови.

— Если вдруг вам прикажут оставить город, знайте, это с вами говорит подлый трус и изменник, и я, пользуясь своей властью, призываю вам поднять на штыки любого, кто только посмеет произнести эти слова. Даже меня, если вдруг такое случиться. Отстаивайте Севастополь! Вот вам мой главный завет!

Ответом на столь эмоциональную речь Корнилова были громкие крики собравшихся на площади моряков и пехотинцев, клятвенно обещавших адмиралу исполнить его завет, даже если при этом придется умереть. Многие совершенно незнакомые друг другу люди троекратно обнимались друг с другом, давая крестный зарок не допускать врага в Севастополь.

Благодаря хорошо поставленной разведке, почти каждую ночь неотступно следившей за действиями противника, было определено направление главного удара неприятеля. Французы были наиболее активными против 4-го и 5-го бастионов, тогда как англичане усиленно возились в районе Малахова кургана. Желая ввести противника в стеснение, солдаты Бутырского полка, ночью бросились в штыки и отогнали работавших на своих позициях англичан, чем заметно подняли настроение гарнизона.

Адмирал Корнилов поблагодарил солдат за смелость и отвагу, однако черные мысли продолжали упрямо терзать его сердце. В ночь с 4 на 5 октября разведчики доложили Владимиру Алексеевичу о том, что против 4-го бастиона французы стали освобождать амбразуры осадных батарей от земляных мешков заложенных в них ранее. Едва эти слова были произнесены, как всем стало ясно, что до начала штурма остались считанные часы. Перед тем как уйти, адмиралы и Ардатов крепко обнялись друг с другом, отлично зная что, могут больше не встретиться.

Граф Ардатов только допивал свой стакан чая к завтраку, когда сильный грохот со стороны вражеских позиций известил о начале активных боевых действий.

— Атака, Михаил Павлович! Куда поедем — на Малахов курган или на 4 бастион?! — звенящим от напряжения голосом спросил графа его ординарец поручик Хвостов.

— Там и без нас командиров хватит, не будем у них под ногами мешаться. Поедем на Александровскую батарею, посмотрим на флот господ бриттов и французов. Давно хотел увидеть его в действии.

При упоминании об Александровской батареи у Хвостова кольнуло в груди. Это был самый передний край морской обороны Севастополя. Опасаясь за жизнь Михаила Павловича, поручик осторожно предложил поехать на Николаевскую батарею, говоря графу о гораздо лучшем обзоре кораблей противника с этой позиции.

— Обзор там может быть и лучше, только вот сегодня мое место на переднем крае. Сегодня мы все должны быть там, ибо там у нас всех будет главное испытание — твердо молвил Ардатов поручику.

Едва только загремели осадные батареи противника, как адмирал Корнилов отправился на передовую, намериваясь лично руководить обороной, а не сидеть в штабе и ждать известий. Первой целью его посещения стал 4-й бастион, на котором французы сосредоточили большую часть своего огня. Стороннему наблюдателю могло показаться, что вся южная часть Севастополя, охвачена двумя огненными линиями, непрерывно извергавшие друг в друга огромное количество смерти. От многочисленных выстрелов и разрывов 4-й бастион был окутан густой синевой, из-за которой совершенно невозможно разглядеть, что на нем твориться и каково его положение.

Не обращая никакого внимания на многочисленные разрывы вражеских бомб, Корнилов прибыл на 4-й бастион в сопровождении флаг-офицера Жандра и майора Тотлебена. Выслушав рапорт командира бастиона, адмирал смело направился к брустверу и стал наблюдать за результатом стрельбы русских артиллеристов. Глядя в подзорную трубу, он то и дело вносил коррективы в ведения огня, предлагая изменить прицел. Стоя на самом переднем краю обороны, в мундире с блестящими эполетами, Корнилов стремился вселить в гарнизон бастиона уверенность в победе над врагом, и это ему превосходно удавалось. Ободренные присутствием адмирала, пушкари бастиона с удвоенным рвением и азартом принялись стрелять по врагу, и вскоре после очередного их выстрела, у французов взорвался пороховой склад.

Громогласное "Ура"! прокатилось по всему 4-у бастиону и перекинулось на соседние батареи. Эти крики радости и ликование были самой лучшей наградой для тех, кто погиб или был ранен в жестокой перестрелке.

— Ну, все господа! За этот бастион я полностью спокоен — сказал Корнилов своей малой свите и, простившись с солдатами и матросами, под яростным огнем противника покинул бастион, чем вызвал еще большее уважение у гарнизона.

На пятом бастионе адмирал Корнилов встретил Павла Степановича Нахимова. Адмирал так уверенно руководил обороной этого важного участка русской передовой, так словно это было на корабле в море. Одетый также как Корнилов в сюртук с эполетами, Нахимов неторопливо ходил вдоль переднего края бастиона, внимательно отмечая какие разрушения, приносят противнику пушки бастиона. Совершенно не обращая на рой ядер и картечи противника, моряк с увлечением руководил орудийной прислугой в наведении пушки на цель, если считал, что огонь ведется не так как надо.

Едва только Корнилов появился на бастионе, как одно из ядер французов, с шипением упало у самых ног адмирала, густо забрызгало его сюртук грязью. Все ахнули, но Нахимов только брезгливо стряхнул комки грязи с одежды и, поглядев в подзорную трубу, невозмутимо приказал наводчику изменить прицел. Грянул орудийный залп и стоявший на бруствере матрос наблюдатель радостно выкрикнул, что третье орудие французской батареи сбито.

— Вы совершенно зря сюда приехали, Владимир Алексеевич, совершенно напрасно — выговорил Нахимов Корнилову, когда тот подошел к нему на южный фас бастиона. — Бой идет нормально. Пока здесь есть такие молодцы как наши солдаты и матросы, французам никогда нас отсюда не выбить, за это я вам головой ручаюсь. Посудите сами, мы уже сами привели к молчанию часть их орудий, и через час, смею вас заверить, собьем и все остальные. Вот извольте полюбоваться.

Нахимов ткнул подзорной трубой во французские позиции, на которых огонь осадных батарей был куда менее интенсивен, чем огонь русской артиллерии.

— Это мой долг быть на переднем крае обороны, Павел Степанович, и если я буду отсиживаться в тылу, то грош цена всем моим словам и поступкам как командиру и руководителю обороны — вспыхнул Корнилов. Но Нахимов не дал ему продолжить.

— Я полностью с вами согласен, но мне кажется, что будет гораздо лучше, если каждый будет исполнять долг на своем месте. Поверьте, ваша гибель сейчас может нанести нашей обороне непоправимый удар — убежденно проговорил Нахимов, явно не желая видеть своего начальника в столь опасном месте.

Пока Корнилов обдумывал свой ответ, Нахимов взмахнул трубой и, указывая на расположение своих соседей, убежденно произнес.

— Мне кажется, Владимир Алексеевич, вам стоит обратить пристальное внимание на третий бастион. Его огонь заметно ослаб за последние полчаса и им, несомненно, нужно подкрепление. К тому же, враг вот-вот ударит с моря, как там наши прибрежные батареи?

— Там уже наверняка Ардатов, Павел Степанович. А вот огонь третьего бастиона действительно ослаб — согласился адмирал с Нахимовым, взглянув в подзорную трубу.

— Ну, раз у вас все в порядке, еду туда — произнес Корнилов, и неожиданно оба моряка крепко обнялись, словно предчувствуя что, видятся в последний раз.

Когда командующий покидал бастион, Нахимов придержал за рукав Жандра и приказал флаг-офицеру ни в коем случае не пускать адмирала на Малахов курган, мотивируя это личной просьбой адмирала Истомина, руководившего его обороной.

Говоря о серьезных проблемах на третьем бастионе, Нахимов был абсолютно прав. Прибыв туда, Корнилов узнал, что там уже в третий раз вся орудийная прислуга полностью перебита, а заменять её практически не кем, от чего интенсивности стрельбы орудий бастиона сильно снизилась. Адмирал сразу оценил всю опасность сложившегося положения и приказал прислать на батарею матросов 44-ого флотского экипажа, расположенного за позициями бастиона.

Завидев на бастионе адмирала, моряки дружно грянули "ура", но Корнилов остановил их.

— Ура, братцы, будете кричать потом, когда сможете повторить подвиг своих боевых товарищей с четвертого и пятого бастионов. Они уже сбили большинство французских орудий, заставив их полностью замолчать. Теперь черед за вами. Заставьте замолчать англичан, и я сам прокричу, ура, в вашу честь — обратился Корнилов к прибывшим морякам.

— Не извольте беспокоиться, Владимир Алексеевич, умрем, а сделаем — заверил его командир бастиона Попов.

— Тогда я жду от вас результат — сказал Корнилов, покидая бастион прямо под градом ядер противника. Вернувшись к себе на квартиру, он сел писать донесение Меньшикову. В это время к нему прибыл гонец с известием, что артиллеристы с Малахова кургана уничтожили пороховой склад противника и сбили несколько вражеских пушек. Оставив донесение недописанное, Корнилов отправился на Малахов курган, несмотря на энергичные протесты своего флаг-офицера.

— Зачем ехать к Истомину, Владимир Алексеевич, — удивлялся Жандр. — Ведь у него все в порядке. Враг несет потери, и адмирал лично просил вас не приезжать к нему во время боя.

— Здесь ещё, слава богу, я командую, а не адмирал Истомин — ответил Корнилов и, не слушая протесты своего флаг-офицера, направился на батарею вдоль траншей, а не по более спокойному пути. Неприятель сразу заметил золотые эполеты командующего и обрушил град ядер на адмирала и его эскорт. Жандр очень испугался за командующего, однако французские канониры оказались никудышными стрелками. Их бомбы рвались впереди и сзади движения адмирала, но ни одно из них не упало вблизи его.

Так под непрерывным огнем противника Корнилов доехал до кургана, и не торопясь, поднялся на батарею. В этот момент против орудий кургана вели бой сразу три английские батареи, сосредоточившие свой огонь на центре обороны кургана Малаховой башни. Бомбы непрерывным дождем падали вокруг неё, полностью разрушая земляной вал у основания башни. Адмирал захотел подняться на верхний этаж башни, но Истомин энергично запротестовал.

— Там никого уже нет. Все орудия разбиты противником, и я приказал отвести людей в более укромные места.

Убедившись, что положение на батарее стабильное, Корнилов заторопился к Ушаковой балке, желая осмотреть стоявшие там Бородинский и Бутырский полки. Он уже был у бруствера, когда вражеское ядро ударило его в живот, и раздробили верхнюю часть ноги.

— Отстаивайте Севастополь! — успел крикнуть Корнилов подбежавшим к нему Жандру и Тотлебену, прежде чем потерял сознание. Когда адмирала доставили в госпиталь, он пришел в сознание, но категорически отказался от медицинской помощи.

— Я не ребенок, доктор, и не боюсь смерти — обратился он к врачу Павловскому — лучше сделайте, что ни будь, чтобы я смог спокойно встретить её приход.

Его слова вызвали скорбь и рыдания среди окружающих его подчиненных, но Корнилов оставался непреклонным. До самой последней минуты он продолжал тревожиться за участь любимого города. Пришло донесение с 3-го бастиона, что у противника взорван пороховой склад и все его пушки приведены к молчанию. Аналогичное известие пришло от Нахимова с 5-го бастиона, но Корнилов упрямо ждал донесения с Малахова кургана от Истомина, где интенсивность стрельбы с момента его убытия возросла многократно. Он то дремал, то открывал глаза, с потаенной мукой спрашивая: — "Как там, Истомин?", и снова погружался в забытье.

Было около двенадцати часов когда, наконец, прибыл лейтенант Львов с известием, что британские орудия против Малахова кургана сбиты и огонь ведет только одно орудие.

— Слава Богу! — произнес Корнилов и через несколько мгновений его не стало.

Адмирал умер в самый разгар сражения, когда союзному командованию в лице генерала Канробера и лорда Раглана стало ясно, что на сухопутном фронте они потерпели фиаско, сильно недооценив силу и упорство своего противника. Наскоро возведенные укрепления русских полностью выдержали мощный удар артиллерии коалиции. Их пушки ничуть не уступали пушкам противника в дальнобойности, их стрельба была точнее, а смелость осажденных доходила до неприличной дерзости. В сложившейся ситуации, генерал не был готов бросить изготовившиеся к штурму полки на неподавленные орудия противника.

Осознав свою неудачу, Канробер тем ни менее не торопился отдать приказ о полном прекращении огня и отмене штурма. Француз возлагал большие надежды на силу объединенного флота, вступление которого в сражение должно было произойти с минуту на минуту.

Полностью уверенные, что русские корабли не рискнут выйти в море, французы и британцы убрали часть такелажа своих парусных кораблей. Это существенно увеличивало их жизнеспособность в предстоящем бою, но одновременно лишало корабли способности в движении. Поэтому доставка этих "плавучих батарей" на поле боя была возложена на малые пароходы союзников. Из-за их низкой скорости, корабли коалиции и не могли начать бомбардировку Севастополя одновременно с сухопутными войсками.

Первыми к Севастополю приблизилась французская эскадра, чьи ряды были пополнены несколькими турецкими судами. Целью этого сводного отряда была Александровская батарея, прикрывавшая южные подступы к севастопольской бухте. Англичане, которым для бомбардировки досталась северная, Константиновская батарея, как всегда запаздывали.

Прибытие Ардатова на Александровскую батарею вызвало у её командира капитана Усова сильное замешательство. Даже одетый в военный мундир без эполет и орденов, граф всем своим видом производил впечатление человека, привыкшего отдавать приказы, а не получать их. Окинув Ардатова опытным взглядом, Усов сразу определил ранг гостя никак не ниже генеральского и громко поприветствовал его.

— Здравие желаю, Ваше превосходительство!

— Здравствуйте, капитан. Не возражаете, если я от вас посмотрю на наших гостей? — произнес Ардатов дружелюбным тоном.

— Никак нет, Ваше превосходительство — ответил капитан и, помолчав немного, осторожно добавил.— Не угодно ли Вашему превосходительству будет пройти на казематный уровень батареи. Он гораздо лучше защищен от вражеских ядер, а здесь пространство открытое, всякое может случиться.

— Премного благодарен вам, капитан, за столь трогательную заботу о моей персоне, однако позвольте мне остаться здесь. Тут у вас воздух гораздо чище, чем внизу и дышится легче. К тому же неприятель будет виден как на ладони, а там, через амбразуру много не увидишь — любезно пояснил Ардатов офицеру.

— Как Вам будет угодно, Ваше превосходительство.

— Вот и прекрасно. Я думаю, вот здесь у бруствера, для меня будет самое лучшее место — сказал Ардатов и, заметив, что Усов продолжает стоять перед ним на вытяжку, добавил. — Идите лучше командовать своими людьми, капитан, неприятель уже на горизонте, а с меня хватит моего адъютанта и господ артиллеристов.

Капитан некоторое время потоптался возле Ардатова, а затем повернулся и решительно направился к своим артиллеристам, вскоре полностью позабыв о своем госте.

Выбрав для себя место у бруствера, Ардатов вместе со стоявшими рядом артиллеристами стал жадно рассматривать в подзорную трубу строй вражеских кораблей. Выстроившись в две линии, они медленно приближались к батарее.

— Интересно, сколько их всего и под чьим флагом идут? — спросил граф, плохо разбиравшийся в корабельных тонкостях, и один из сигнальщиков немедленно дал ему точный ответ.

— Двенадцать кораблей, Ваше превосходительство. Десять французских и два турецких парусника.

— Может, и название определите?

— Так точно, Ваше превосходительство. Головной — "Наполеон", концевым идет "Шарлемань", оба паровые. Первую колонну возглавляет "Виль де Пари", затем "Махмудие", "Юпитер", "Фридлянд", "Маренго" и "Жан Барт". Вторую линию возглавляет "Вальми", затем "Монтебло", турецкий "Шериф" и кажется "Аустерлиц", хотя могу и ошибиться, его плохо видно — честно признался матрос.

— Молодец — похвалил Ардатов — враз всех перечел.

— Это благодаря адмиралу Лазареву. По его именному приказу всех сигнальщиков научили на глаз определять корабли любой державы — пояснил матрос, очень довольный появившейся возможностью блеснуть перед начальством своими знаниями.

— Ну-с, господа с Непобедимой армады, посмотрим, кто чего из нас стоит — произнес Ардатов, и словно откликнувшись на его слова, закончив перестроение, неприятель открыл огонь.

В мгновенье ока, вражеские корабли окутались густым белым дымом, который из-за слабого ветра, долго и нехотя оседал вниз. Это обстоятельство сильно затрудняло комендорам врага следующее прицеливание, привыкшим к тому, что ветер быстро относит орудийные дымы в сторону от кораблей.

С ужасным воем и свистом приближался смертельный ураган к русской батареи, заставляя трепетать сердца и души её защитников, но ни один из них в страхе перед смертью не оставил своего места. Гулко ударили разрывы вражеских бомб, ложившихся к огромной радости русских артиллеристов с большим недолетом. Словно сбросив с себя испуг и робость от долгого ожидания, ожили и заговорили батареи Севастополя. Вместе с Александровской батареей грохотали Константиновская, Николаевская, Михайловская, Павловская батареи. Вслед им по врагу открыли огонь 10, 12 и 13 батареи, стремясь не отстать от своих именитых соседей. Настала та долгожданная и ответственная минута испытания, ради которой и создавались все эти мощные укрепления города.

Перестрелка между сторонами была настолько интенсивной, что время от времени то одной, то другой стороне приходилось прекращать огонь, чтобы дать возможность густым клубам пороха осесть и рассеяться. После чего огонь возобновлялся с новой силой.

Вскоре выяснилось, что продуктивный огонь по французам может вести только Александровская, Константиновская батарея, а так же три номерные батареи. Орудия всех остальных укреплений были приведены к молчанию, в виду малоэффективности их огня.

Невозмутимо, стоя возле самого батарейного бруствера, и поглядывая на вражеские корабли в подзорную трубу, Ардатов тем ни менее с замиранием сердца ожидал, что после каждого нового залпа врага, на батарее должно было случиться что-то ужасное. Рухнет наружная стена, взорвется пушка, пороховой погреб или чего ещё хуже, вражеское ядро поразит или покалечит его самого. Однако минута проходила за минутой, но все то, что столь четко представлял себе господин граф, почему-то не происходило.

Да, конечно на батареях были взрывы, и он сам лично видел, как спешно уносили в лазарет раненых и складывали в сторону окровавленные тела убитых. Но все это, на фоне сноровистой суеты орудийной прислуги, уверенных команд наводчиков, казалось Ардатову не таким уж и ужасным. Тяжелые мысли сразу отошли на задний план и, ощутив себя единым целым вместе с гарнизоном батареи, Михаил Павлович продолжал наблюдать за сражением.

Вместе с расчетами батареи Ардатов громко радовался любому попаданию во вражеский корабль, хваля канониров за меткость, хотя в страшном грохоте боя, его было плохо слышно. Когда на "Виль де Пари" вспыхнул пожар, и буксиры стали уводить поврежденный линкор в море из-под губительного огня русских, Ардатов азартно кричал "Так его, так!" и обещал артиллеристам чарку водки, если они попадут еще раз. Вскоре его желание сбылось, и фок-мачта парусника рухнула на палубу, погребая под собой не успевших разбежаться моряков.

С густым столбом черного дыма на юте, двумя сбитыми мачтами, безжизненно свесившимися вдоль борта, огромный корабль покинул поле боя, имея большим креном на правый бок. С большим трудом французским пароходам удалось подвести к берегу "Виль де Пари" и выправить опасный крен благодаря своевременному затоплению противоположного борта. Одновременно с этим благодаря мужеству экипажа был потушен пожар, подбиравшийся к крюйт-камере. Линкор был спасен, но ему требовался серьезный ремонт. На следующий день он был отправлен на буксире в Константинополь, но попал в шторм и затонул вместе со всей командой.

Вслед за "Виль де Пари" оставили поле боя "Наполеон" и "Шарлемань" — главные паровые корабли французской эскадры. У первого была серьезная подводная пробоина, а у второго была повреждена машина, и он не мог самостоятельно добраться до берега. Потери от огня русских батарей были серьезными, однако они не заставили французов отступить от Севастополя. Место выбывшего флагмана занял 120-пушечный "Вальми", а вместо "Виль де Пари" головным первой линии стал аналогичный по вооружению "Фридлянд".

Казалось что, имея явное превосходство в количестве пушек, французы уже давно должны были привести к молчанию русские батареи, однако час, проходил за часом, а берег продолжал огрызаться огнем, чей накал ни на минуту не ослабевал. Севастопольский орешек, оказался явно не по зубам императорским канонирам.

Всего чего они смогли добиться, это приведения к молчанию трех орудий и повреждению лафетов у шести пушек десятой батареи. На Александровской батарее их успехи были еще скромнее. Было разбито три орудия и повреждены лафеты у двух из пятидесяти восьми расположенных там пушек.

"Вальми", на котором русские сосредоточили свой огонь после ухода флагманов, получил двадцать одну пробоину и утратил часть такелажа. "Фридлянд" отделался четырьмя пробоинами, но зато потерял восемь орудий главного калибра. Другие корабли французской эскадры, в отличие от турков, так же получили повреждения различной степени тяжести и их общие потери составили 253 человека. На турецкие корабли русские артиллеристы вообще не обращали внимания и их потери составили всего трое раненых.

Британские корабли задержались с началом боевых действий из-за довольно пикантной особенности транспортировки пароходами своих парусных кораблей. Тросы крепились по бокам кораблей, а не как обычно по носу. Британцы открыли огонь с дистанции менее километра с запозданием около сорока минут после французов, вытянувшись в две не равноценные линии против Константиновской батареи.

"Альбион", "Аретуза", "Трафальгар", "Лондон", "Британия", "Беллерофон", "Квин", "Родней", "Агамемнон", "Терибл" — вот неполный список пятнадцати британских кораблей решивших сделать с Севастополем, то, что ранее было сделано ими в Тулоне и Копенгагене. Грохот их орудий, напоминал грохот локомотива несущегося на полной скорости, только во много крат сильнее.

Видя столь огромное огневое превосходство противника над Константиновской батареей, им на помощь пришли часть орудий Александровской и десятой батареи, в зоне поражения которых, оказались стодвадцати пушечные "Трафальгар" и "Британия".

Раз за разом эти парусные гиганты обрушивали свою бортовую мощь на узкий мыс, закрывавший им проход в Севастополь, но каждый раз после мощного залпа, когда казалось, что ничто живое не может уцелеть на узкой полоске земной тверди, зловредная батарея стреляла в ответ. И все повторялось снова и снова.

Командир британской эскадры вице-адмирал Дандас, наблюдавший за сражением с борта флагманского корабля "Альбион", явственно видел в подзорную трубу, что огонь верхнего этажа русской батарея явно ослаб. Это очень обрадовало адмирала, и он приказал Ленсингтону, поднять приказ с требованием к "Трафальгару" и "Британии" усилить огневой натиск на позиции русских.

— Ещё немного и мы приведем их к молчанию! — воскликнул Дандас и словно в ответ на его слова, британский флагман получил пробоину ниже ватерлинии, и в трюме открылась сильная течь.

— Я не уйду со своего корабля! — воскликнул упрямый британец — Ленсингтон, извольте ликвидировать течь и восстановить порядок на судне!

Моряки бросились исполнять приказание адмирала, но судьба словно смеялась над ними. Едва только было устранено одно повреждение, как русские пушкари наносили все новые и новые повреждения корпусу корабля. Одновременно с "Альбионом", серьезные повреждения получили стоявшие рядом с ним "Аретуза" и "Терибл". Как не кричал и не ругался Дандас, но пароходы были вынуждены начать буксировку флагмана из зоны боевых действий.

Больше серьезных повреждений корабли флота Её Величества от огня русских не понесли, но они понесли утраты в результате неудачного маневрирования кораблей. Плохо зная местную лоцию, на мель сели "Родней" и "Беллерофон". Первого несчастливца удалось снять с мели быстро, но "Беллерофон" засел столь основательно, что был освобожден только к утру следующего дня. За это время, русские ядра так основательно поработали над ним, что было решено отправить корабль на Мальту вместе с "Аретузой" и "Альбионом". Ремонту в Константинополе они не подлежали. И если двум последним кораблям все-таки удалось вернуться в строй, то "Беллерофон" был разоружен и разобран. Дрова из его корпуса, долго еще горели в камине губернатора Мальты сэра Джулиуса.

Британцы, как и французы, вели свой огонь до полного наступления темноты, но так и не смогли полностью выполнить поставленную перед ними командованием задачу. Дав последний залп по зловредной русской батарее, флот Её Величества был вынужден поднять сигнал отступления, и под дружные крики русских батарей, вражеские корабли направились в Балаклаву зализывать полученные раны.

Почти половина британского флота была немедленно отправлена в Константинополь на ремонт, который продлился около недели. В результате этого боя, потери британских моряков составили 56 убитых и 276 раненных, что выглядело очень плачевно по сравнению с потерями противника. Всего общая убыль береговых батарей Севастополя равнялась 16 убитых и 122 раненных.

Кроме этого, британским огнем были повреждены двадцать два орудия верхнего яруса Константиновской батареи, которые из-за общего неудачного расположения батареи не были прикрыты от продольных выстрелов. Остальные 69 орудий батареи нисколько не пострадали от вражеского огня.

Все это было выяснено позднее, а к вечеру этого дня усталые и изможденные севастопольцы знали только одно, сегодня они устояли, враг не прошел. Севастополь не сломлен, и осознание этого радовало их измученные сердца.

Торжество по поводу отражения вражеского штурма в полной мере с героями севастопольцами разделил и сам государь император. Император прислал письмо, в котором сердечно благодарил героев за их подвиг, просил держаться и очень сожалел, что сам не может присутствовать в Севастополе. То было самой лучшей наградой для всех живых и павших, на чьи плечи легла тяжелая, но вместе с тем и почетная ноша по защите родного города.

Видя, как царь благоволит к морякам, к более активным действиям был вынужден приступить и Меньшиков, все это время безвылазно сидевший в Бахчисарае, искренне считая оборону Севастополя делом безнадежным и обреченным. Однако, постоянно подталкиваемый царем к более активным действиям, светлейший князь решил атаковать британские позиции под Балаклавой.

Будучи крайне скверным полководцем, Меньшиков постоянно придерживался одной гадкой, но вполне действенной формулы. Светлейший князь только ставил задачи, возлагая всю исполнительную функцию на кого-то другого, кто и становился козлом отпущения в случае неудачи. Так было в сражении на Альме, виновником поражения которого был объявлен генерал Калмыков, так стало и под Балаклавой. Князь отдал приказ генералу Липранди атаковать английские передовые позиции, при этом полностью связав его руки своей директивой.

Липранди атаковал передние вражеские редуты рано утром 13 октября, после короткого артобстрела. В каждом из редутов находилось по двести пятьдесят турецких солдат гарнизона при одном британском артиллерийском расчете. Отношения между турками и европейцами были очень скверными, англичане постоянно избивали их своими хлыстами и палками, видя в своих азиатских союзниках людей второго сорта. Поэтому, когда русские гусары и казаки двинулись в атаку, турки обратились в бегство, несмотря на гневные крики британских пушкарей.

Русская атака была столь стремительна, что гарнизон первого редута был захвачен врасплох и почти полностью погиб под клинками гусаров и казаков, ворвавшихся в укрепление на полном скаку. Увидев гибель своих товарищей с первого редута под саблями гусар, и узрев страшные казацкие пики, турки без сопротивления очистили три остальных редута и, побросав оружие со всей амуницией, огромной толпой устремились к английскому лагерю.

Оставив захваченные редуты подошедшей пехоте, гусары и казаки бросились в погоню, безжалостно рубя бегущего противника, намериваясь развить успех и ворваться в лагерь противника на плечах беглецов. В это время английский главнокомандующий лорд Раглан находился с визитом у генерала Канробера, и вся ответственность по отражению атаки противника легла на плечи генерала Коллина Кемпбелла, командира полка шотландских стрелков.

Поднятые по тревоге, шотландцы успели принять боевое построение еще до того, как к лагерю приблизились турки, подгоняемые русской кавалерией. Видя, что беглецы могут смять передние ряды строя, генерал приказал стрелкам открыть по ним огонь. Свинцом и штыками встретили европейцы своих союзников, напрасно пытавшихся найти у них спасения. Мало кому из турков, зажатых между двух огней, удалось спастись. Уцелели лишь те, кто, проворно бросились на землю, и на четвереньках упрямо ползли прочь от смерти, увертываясь сначала от копыт русских лошадей, а затем от сапог шотландцев, которые безжалостно топтали и пинали беглецов.

Вовремя открытый огонь позволил шотландцам сохранить свои ряды в целостности, но не смог остановить натиска русской кавалерии, которая подобно валу накатилась на стрелков генерала Кемпбелла. Первые ряды шотландской пехоты были сметены и изрублены в считанные минуты, однако русским кавалеристам не удалось опрокинуть их и обратить в бегство подобно туркам.

Гордые сына диких гор оказали яростное сопротивление, они гибли на месте, но не отступали не на шаг, несмотря на пики и сабли противника. Будь в распоряжении Липранди чуть больше кавалерии, чем ему выделил Меньшиков, и шотландцы были бы разбиты и русские ворвались бы в лагерь неприятеля, серьезно осложнив его положение под Севастополем. Но руки генерала были связаны директивой светлейшего князя, и легкой кавалерии предстояло одной атаковать пехотные ряды.

Положение стрелков Кемпбелла было ужасным, русские медленно, но верно перемалывали ряды шотландцев, и их разгром был вопросом времени. Сам лорд Раглан, воздавая должное храбрости и мужеству шотландцев, сказал, что врага от победы отделяла только тонкая красная линия. Это выражение навсегда вошло в военную историю, как обозначение положения крайней напряженности.

Своей стойкостью и упорством шотландцы выиграли время, дождавшись подхода бригады тяжелой кавалерии генерала Скэрлетта, что серьезно изменило расстановку сил. Сражаться одновременно со стрелками и тяжелой кавалерией гусары не могли, и потому генерал Рыжов приказал им отступать. Грамотно исполнив приказ, гусары не только смогли оторваться от врага, но и нанести драгунам Скэрлетта небольшой урон.

Отступая под натиском врага, Рыжов искусно заманил врага между двумя захваченными редутами, на которых русские уже начали разворачивать захваченные орудия. Как только, увлекшиеся преследованием, драгуны приблизились к ним, раздался залп картечи и пуль, и, потеряв убитыми и ранеными несколько десятков человек, британские драгуны были вынуждены ретироваться.

Казалось, что сражение закончилось, однако Балаклаве суждено было прославиться в этот день не только "тонкой красной линией", но и "долиной смерти" и все благодаря лорду Раглану.

Прибыв к месту сражения вместе с генералом Канробером и полком конных егерей, лорд Раглан испытывал страстное желание восстановить перед союзниками пошатнувшийся авторитет британского оружия и в выборе средств не знал меры.

Заметив в подзорную трубу, что русские из захваченных редутов принялись вывозить трофейные орудия, Раглан обратился к Канроберу с предложением напасть на врага и отбить пушки.

— Зачем же нам идти на русских? — удивился генерал — у нас отличная позиция пусть они нас атакуют и тогда, мы полностью рассчитаемся за понесенные сегодня вами потери.

Канробер говорил как истинный военный, полностью понимавший все безумие лобовой атаки на полностью простреливаемом месте. Однако Раглан, получивший чин фельдмаршала не столько за боевые заслуги, сколько за благородство происхождения, считал совершенно иначе.

Поэтому он молча подозвал к себе генерала Эйри и холодным, не терпящим возражения тоном, продиктовал ему несколько строк. Когда командующий английской кавалерии дивизионный генерал лорд Лекэн ознакомился с новым приказом от Раглана, у него на голове зашевелились волосы. "Лорд Раглан желает, чтобы кавалерия пошла во фронтовую атаку и воспрепятствовала неприятелю увезти наши орудия. Немедленно" — было написано на роковом листке.

Раз, за разом читал Лекэн этот убийственный приказ, а затем холодно сказал адъютанту Раглана, капитану Нолэну, доставившего послание фельдмаршала:

— Передайте лорду Раглану, что его желание будет исполнено в точности и в срок — после чего вызвал к себе командира легкой кавалерии бригадного генерала Кардигана, которому и предстояло воплотить в жизнь причудливый каприз фельдмаршала.

— Позвольте заметить сэр, что у русских батарея на равнине прямо перед нашим фронтом и батареи с ружейными стрелками по флангам. Как в таких условиях можно атаковать? — спросил Кардиган, ознакомившись с полученным приказом.

Лекэн ничуть не хуже своего подчиненного знал весь идиотизм этих нескольких строчек, написанных мелким ровным почерком писаря походной канцелярии, однако аристократические принципы британского генералитета взяли верх над рассудком и здравым смыслом. Он только пожал плечами и безапелляционно произнес: — Тут нет выбора, генерал. Вам нужно только повиноваться — в чем был абсолютно прав. Ведь именно Кардигану предстояло идти в бой, а не Лекэну.

Поняв, какая ужасная участь ему выпала по воле главнокомандующего, Кардиган с холодным достоинством поклонился, и вскоре лучшие части британской кавалерии, истинная краса и гордость её конного состава, устремились в свой последний бой.

Расположившись на возвышенности, лорд Раглан с огромным удовольствием наблюдал за великолепнейшим зрелищем, как отборные британские кавалеристы в стройном порядке движутся на русские позиции.

Обнаружив наступление врага, русские не сделали ни одного преждевременного выстрела, терпеливо дожидаясь, пока легкая кавалерия Кардигана не втянулась между захваченными утром редутами и старыми позициями на Федюхинских горах. Только когда британские кавалеристы атаковали пехотинцев Одесского полка, с фронта и обоих флангов загрохотали пушки и ружья русских, каждый выстрел пули или картечи которых находил свою жертву.

Клубы пороха от выстрелов еще не успели рассеяться, а с фронта и со стороны Федюхинских высот, на англичан уже обрушились два казачьих полка и шесть уланских эскадронов генерала Еропкина, спешившие продолжить начатое стрелками дело.

Не прошло и нескольких минут жестокой схватки, как шедшие в атаку британцы были вынуждены обороняться. Бывшие в первых рядах самые храбрые и смелые офицеры бригады уже в впервые минуты боя были либо убиты, либо ранены, и потому британские кавалеристы не смогли оказать достойного сопротивления врагу. Только хладнокровие генерала Кардигана, его громкий голос и личный пример не позволил английскому строю полностью развалиться под напором казаков и уланов.

Положение британских кавалеристов резко ухудшилось, когда в дело вступили русские пехотинцы, оставившие занятые утром редуты. Чуть задержавшись, со штыками на перевес, они с такой яростью принялись атаковать англичан, что, не желая полного истребления своих людей, генерал Кардиган отдал приказ на отступление.

Зажатые с трех сторон, отбивая непрерывные атаки врага, оставляя павших товарищей под копытами казачьих коней, британцы начали медленно отходить, но только чудо могло помочь им благополучно вырваться из той смертельной ловушки, в которую они угодили по милости своего командующего. И оно произошло благодаря генералу Боске.

— Это не война! Это сумасшествие! — воскликнул эмоциональный француз, наблюдая в подзорную трубу, как русские пехотинцы избивали британцев, грозя им полным уничтожением. Не дожидаясь приказа от Канробера, генерал двинул на помощь Кардигану два батальона французских егерей вместе с тремя эскадронами драгун — все, что имелось в его распоряжении на данный момент. Именно благодаря этой спасительной помощи, англичанам удалось вырваться из русского капкана и прикрыть свой беспорядочный отход.

После того как страсти улеглись, британцы стали подсчитываться потери, и выяснилось, что свыше восьмисот представителей самых аристократических фамилий нашли свою смерть в долине между Федюхинскими горами и холмами Кадыкиои.

Когда британский посол в Константинополе, лорд Рэдклиф, сообщил о случившейся трагедии в Лондон, там разразился невообразимый скандал. Как бы ни было высоким положение лорда Раглана, ему все же пришлось дать объяснение по поводу своих действий. И тут лорд выкрутился в истинной британской манере.

Главным виновником всего случившегося оказался капитан Нолэн, которому на словах фельдмаршал, передавая приказ Лекэну, добавил "Если возможно". Дивизионный генерал Лекэн под присягой подтвердил, что этих слов он не слышал, а сам капитан Нолэн был убит, поскольку по своему личному желанию принял участие в этой злополучной атаке.

С тех пор, у британской аристократии сражение при Балаклаве считается самым траурным днем и одновременно самым почетным сражением в Восточной войне, ибо выжившие кавалеристы с гордостью рассказывали своим высоким потомкам, как славно они сражались с ордами диких и ужасных казаков, которым так и не удалось сломить силу британских героев.

Удача под Балаклавой, героизм и стойкость Севастополя окрылили всю страну. Письма, полученные из Севастополя и Бахчисарая, в которых описывались военные действия, перечитывались и пересказывались многократно. По указанию императора, некоторые из них печатались в столичных газетах и тем самым публично восхваляли деяния солдат и офицеров. Особенно было популярно письмо корнета Струева о том, как донские казаки продавали перекупщикам по 50 рублей племенных рысаков, пойманных ими под Балаклавой после знаменитой атаки английской кавалерии. Столичная публика хорошо знала, минимальная цена таких лошадей составляла 600 рублей.

Однако, как не радостны были эти известия, Нахимов, возглавивший оборону города после смерти Корнилова, прекрасно понимал, что противник просто обязан предпринять штурм города до наступления морозов. Это подсказывал здравый смысл, это подтверждали данные разведки. Она доносила, что поток транспортных кораблей в Камышенскую бухту, занятую французами, непрерывно нарастал тогда, как число кораблей посетивших Балаклаву резко сократилось.

Окончательно прояснить ситуацию удалось с помощью языка, которого привели "охотники" после трех ночей непрерывных поисков. Интендант первого ранга мсье Жюно, взятый возле офицерского нужника, был до смерти напуган действиями ночных гостей и потому рассказал все, что только знал. Выяснилось, что император Наполеон непрерывно шлет генералу Канроберу письма с требованиями до наступления холодов штурмовать Севастополь. Экспедиционный корпус оказался полностью неготовым к зимовке, организация которой ляжет тяжким бременем на французскую казну.

— И что же говорит генерал Канробер — спросил интенданта Ардатов, в чьем присутствии проводился допрос.

— Не знаю — честно признался Жюно — с генералом по этому поводу мне общаться не пришлось. А вот господин Боске заявил, что война в представлении генералов сидящих в Париже, совершенно отлична от той, что идет здесь.

— От чего больше страдает ваша армия? От голода, холода или наших пуль? — поинтересовался Ардатов.

— В первую очередь от болезни, господин генерал. С чумой наши лекари научились справляться, а вот дизентерия косит всех наповал. Все лазареты переполнены больными, число которых множиться с каждым днем.

— Помогают ли вам местные татары?

— Да, господин генерал, помогают, но не в той мере как нам бы того хотелось. Пригоняют баранов и коней, но слишком мало. Они запуганы каким-то русским генералом, который обещал их всех выселить за непослушание — изливал душу Жюно.

— Видно они не столь сильно запуганы, если помогают вам — произнес Ардатов, делая пометку в своей записной книжке.

Как только подозрения о новом штурме подтвердились, Нахимов отправил Меньшикову письмо с просьбой предпринять решительные действия, если не для разгрома противника, то для срыва его планов относительно Севастополя. С аналогичной просьбой к светлейшему князю обращался и граф Ардатов, полностью согласный с мнением Нахимова. Наконец и сам император, желая подтолкнуть светлейшего князя к действиям, прислал в его ставку нового начальника штаба полковника Попова. Николай лично выбрал этого человека из числа офицеров подававшие, по мнению императора, особые надежды. Перед отъездом в Крым он принял Попова и после обстоятельной беседы благословил на ратные подвиги, пожав полковнику руку.

Обласканный столь высоким вниманием, сразу по прибытию, Попов предложил план наступления, который должен был заставить союзников снять осаду Севастополя. Его главной целью были англичане, чья общая численность составляла всего 23 тысячи человек, и чей лагерь располагался далеко в стороне от лагеря французов. Кроме этого британские силы были разделены на несколько отрядов, что позволяло разбить их по частям, используя численное превосходство русских войск.

План был очень не плох и в случаи его успеха, оставшись одни, французы были вынуждены думать больше об эвакуации, чем об осаде. После успеха под Балаклавой, все русские генералы были уверенны в успехе дела и рвались в бой. Все кроме светлейшего князя. Появление возле себя Попова и его энергичные действия, были восприняты Меньшиковым, как скрытая угроза для благополучия его персоны и потому светлейший сделал все, чтобы план "столичной выскочки" потерпел фиаско.

После недолгого раздумья, командовать войсками он поручил генералу от инфантерии Петру Андреевичу Данненбергу. От которого с легким сердцем избавился как Петербург, так и командующий Дунайской армией Горчаков, приславший генерала Меньшикову Данненберга вместе с двумя дивизиями подкрепления.

Сам Данненберг был человеком, который пунктуально выполняет полученное от начальства предписание и не проявляет инициативы, считая её совершенно ненужной и вредной в военном деле. Будь в это время в Бахчисарае Ардатов, он конечно бы смог опротестовать решение князя назначить командующим операции человека, благодаря нерешительности которого русские войска год назад проиграл битву при Ольтенице. Однако все это время, Ардатов оставался в Севастополе, считая себя не в праве покинуть осажденный город. О назначение Данненберга, он узнал только за день до наступления, когда прибывший в город Петр Андреевич, вместо того, чтобы на месте изучить поле предстоящего сражения, стал усиленно наносить визиты севастопольскому начальству.

Нахимов был очень озабочен предстоящим сражением и предложил дать генералу провожатого, чтобы он смог осмотреть склоны Сапун-горы, где ему предстояло сражаться, но Данненберг отклонил предложение как совершенно ненужное.

Утром 23 октября отряд генерала Соймонова атаковал стоящие на Сапунг-горе полки 2-й английской дивизии Лэси Ивэнса, которыми в этот день командовал генерал Пеннифасер. Густой туман позволил русским пехотным колоннам незаметно приблизиться к позициям англичанам, но едва они стали подниматься вверх по крутому склону, как на них обрушился град вражеских пуль.

Долго, невыносимо долго шли русские солдаты плотным строем, теряя с каждым шагом вперед товарищей и не имея возможность ответить огнем на огонь. Все это время они могли только подбадривать себя криками и ждать той минуты, когда смогут сойтись с врагом в рукопашной схватке. Когда же этот момент настал, они с такой яростью набросились на врага, что передние ряды британской пехоты были сметены уже в первые минуты кровавой схватки.

Будь на месте англичан турки, они бы не выдержали подобного натиска и отступили, но вымуштрованные сержантской палкой, сыны Альбиона стойко держали фронтальный удар русских. Завязалась яростная борьба не на жизнь, а насмерть, в которой ни одна из сторон не хотела уступать.

Не обладая численным превосходством над противником занимавшего выгодную позицию, солдаты генерала Соймонова были вынуждены буквально прогрызать каждую из шеренг неприятеля ведомые своим командиром. Не желая отсиживаться за спинами своих солдат, Соймонов находился в первых рядах атаки, постоянно подбадривая своих подчиненных. Золотые генеральские эполеты и громкие крики командира не могли не привлечь внимание вражеских стрелков. Одна пуля сбила с Соймонова треуголку, другая больно оцарапала его поднятую со шпагой руку. Смерть явственно заглядывала в лицо храбрецу, но у него не возникло и мысли отступить и поберечься. Перехватив шпагу другой рукой, русский генерал упорно вел вперед своих солдат несмотря не на что.

— Вперед, братцы! Вперед! Не посрамим чести — призывал Соймонов своих гренадеров, когда вражеская пуля насквозь пробила его грудь, и генерал рухнул замертво. Стрелявший в Соймонова английский офицер очень надеялся, что смерть вождя внесет смятение в сознание русских солдат, и жестоко просчитался. Вместо плача и стенания по погибшему командиру, он услышал крики ярости и проклятья. Жаждущие мести солдаты в одно мгновение разметали стоящих перед ними англичан и подняли на штыки мистера Джона Буля. Схватка продолжилась, но после этого, надежда одержать победу над "ужасными русскими дикарями" покинула сердца англичан.

Одновременно с этим, со склонов Казачьей горы по рядам англичан ударили русские пушки. Их ядра и картечь попадали не только в шеренги йоркширцев, но даже долетали до их лагерных палаток.

Положение Пеннифасера резко ухудшилось, когда на помощь Соймонову со стороны Инкермана подошел отряд генерала Павлова. Сбив передовой заслон, он стал обходить йоркширцев с фланга, угрожая им полным разгромом, но те не дрогнули. Перестроившись в каре, они продолжали сражаться, несмотря на свои огромные потери от русских пуль, ядер и штыков. Противники были достойны друг друга.

Стремясь оказать помощь попавшим в трудное положение йоркширцам, генерал Джордж Кэткарт, чьи войска располагались на соседней вершине, самовольно оставил свою позицию и с четырьмя ротами двинулся вниз. Однако подобной поспешностью, генерал только навредил делу. Не успели его солдаты одолеть половины пути, как подверглись ударам двух батальонов Якутского полка и были полностью разгромлены. Погибли почти все, включая генерала Кэткарта, павшего вместе со своим адъютантом Чарльзом Сеймуром, сыном британского посла в Петербурге.

Видя всю трагичность положения своих солдат, Пеннифасер бросил в бой свой последний резерв, две роты корнуэльцев из 4-й дивизии. Их прибытие смогло несколько приостановить натиск русских отрядов, но только на время. Им на помощь пришли егеря, которые, пользуясь густыми кустами Сапун-горы, приблизились к противнику и принялись опустошать их ряды своим метким огнем. В свою очередь, подошедшие корнуэльцы, принялись обстреливать Казачьи горы, стремясь принудить к молчанию сильно досаждавшие им русские пушки.

От убийственного огня английских штуцеров, русским артиллеристам приходилось постоянно менять орудийную прислугу но, несмотря на это они продолжали храбро сражаться с врагом. Раненые по нескольку раз, пушкари не покинули поле боя, внося свою лепту в счет общей победы.

Солнце уже высоко стояло над истерзанной и окровавленной крымской землей, когда произошел перелом в сражении. Не выдержав натиска русской пехоты, британцы дрогнули и, оставив верхушку холма, стали отступать, подгоняемые торжествующими криками русских солдат.

Медленно, устилая землю телами своих товарищей, британские солдаты отошли с Сапун-горы к палаткам йоркширцев находившихся в передовом лагере. Отступавший вместе со своими солдатами генерал Пеннифасер полагал, что на этом рубеже он сможет остановить наступление русских, но его надежды быстро улетучились. Русский каток быстро смял жидкий лагерный заслон, сбросил в овраг прикрывавшие лагерь пушки и устремился к ставке лорда Раглана.

Стоя в окружении своей свиты и наблюдая за беспорядочным отступлением своих войск, лорд Раглан отбросив привычную сдержанность, воскликнул: — "Всё пропало! Мы в ж...!" и он был недалек от истинны. Посланный лордом к генералу Канроберу гонец, не успевал привести помощь из главного лагеря французов, но она все же неожиданно пришла.

Стоявший под Балаклавой генерал Боске и видевший бедственное положение британского маршала, сам, не дожидаясь призывов о помощи, отправил Раглану два батальона французской пехоты. Это был довольно смелый и решительный шаг со стороны француза, если учесть, что он сам подвергался непрерывным наскокам легкой кавалерии Липранди, проводившей отвлекающие маневры.

Французские батальоны прибыли на поле боя как нельзя вовремя. Подобно прочному цементу они сковали отступавших в беспорядке англичан, но всем было ясно, что это только временное явление. Они остановили продвижение русской пехоты, но не были в силах заставить её отступить. Судьба английской армии вновь заколебалась на шатких весах Фортуны, и тут британцам вновь пришла помощь, в лице Петра Андреевича Данненберга.

Потеснив врага с Сапун-горы, генерал Павлов послал гонцов к Данненбергу с просьбой об отправки подкрепления в виду сильных потерь. Однако Петр Андреевич упорно не желал двигать свои двенадцати тысячные резервы, ожидая, когда это сделает Петр Горчаков стоявший со своим двадцати тысячным отрядом у Чоргуна. Приди подкрепление вовремя, и англичане были бы полностью разгромлены, выброшены из лагерей, и уже никакая французская помощь не смогла бы исправить положение дел. Зажатый с двух сторон, неприятель были бы вынужден снять осаду Севастополя, и приступить к эвакуации своих войск.

Однако момент был бездарно упущен. Пока господа генералы продолжали ожидать действие друг друга, за спиной англичан появились густые толпы французских солдат бегущих спасать положение. Спасая положение, Канробер бросил шесть бригад, появление которых на поле битвы предопределило её исход.

Напрасно русские солдаты, оглядываясь назад в ожидании долгожданной подмоги. Данненберг упорно молчал и только, когда французские стрелки и подтянутая артиллерия стала опустошать и без того сильно потрепанные ряды Якутского, Охотского и Селигерского полков, пришел приказ отступить.

Одержав победу над англичанами, русские солдаты были готовы продолжить сражаться даже, несмотря на явный перевес неприятеля. Однако приказ на отступление был получен, и под губительным огнем французской картечи они стали медленно отступать, оставляя врагу позиции, за которые было столь щедро заплачено русской кровью.

В столь губительном положении, русские полки были просто обречены на огромные потери, прежде чем они достигли бы исходных рубежей. Но в этот момент со стороны Севастополя, на французские позиции совершил вылазку генерал Тимофеев во главе Минского полка.

Действие русских солдат было столь неожиданным и удачным, что для отражения их атаки Канробер был вынужден последовательно бросать четыре бригады своего резерва. Ценой больших потерь французы смогли остановить прорыв Тимофеева, солдаты которого после часа боев начали отходить к своим позициям. Увлекшись преследованием русских, французские части подошли к самым севастопольским кронверкам и сами попали под шрапнельный обстрел. Среди тех, кто погиб от огня русских артиллеристов был генерал Лурмель, один из лучших генералов французской армии.

Смелая вылазка генерала Тимофеева помогла героям Инкермана избежать серьезных потерь, так как часть стрелявших по ним пушек, генерал Канробер был вынужден вернуть обратно для отражения атаки Минского полка.

Выполняя приказ генерала Данненберга, русские солдаты отступали, не обращая внимания на вражеские бомбы и ядра, рвущиеся то в центре обескровленных боем полков то, перелетая через их головы то, падая в стороне. Сохраняя строй, они шли, нисколько не ускоряя шаг, выказывая полное пренебрежение к ревущей вокруг них смерти.

Как признавали сами англичане, отступление русских под Инкерманом, было похоже на отступление раненого льва, бесстрашного и совершенно не сломленного неудачей. Так оценивали враги тех, кто был достоин победы, но утратил её благодаря бездарности своих командиров Данненберга, Горчакова и светлейшего князя Меньшикова.

Русское наступление, вызвало большие разногласия в стане Антанты. Хорошо понимая, что только чудо спасло в этот день англичан от полного разгрома, лорд Раглан стал требовать от генерала Канробера экстренных мер для предотвращения возможности нового наступления противника на расположение англичан.

Всегда сдержанный и несколько зажатый перед английским фельдмаршалом, на этот раз генерал Канробер дал волю своему гневу. Звенящим от негодования голосом он посоветовал британскому аристократу, который слышал орудийные выстрелы только один раз в жизни под Ватерлоо, усиленно благодарить Бога, поскольку сегодня только он помог союзникам отбить нападение врага, помрачив разум их командиров. Так закончился этот день, который мог стать первым шагом к снятию осады Севастополя.

Глава V. Зима в Петербурге.

Тихо и неторопливо горело пламя камина в петергофском кабинете императора Николая Павловича. Живительное тепло, идущее от мирно потрескивающих сосновых поленьев, щедро согревало царского гостя, который вошел сюда минуту назад, оставив за порогом промозглую декабрьскую стужу и холод. В этом году снега на землю легли очень рано, основательно укутав белым покрывалом великолепный каскад петергофских фонтанов. Их прекрасный вид был хорошо виден из просторных окон дворца.

Государь, с радостью и плохо скрываемым нетерпением, смотрел на своего дорогого гостя, прибытие которого он ожидал в своей загородной резиденции вот уже целую неделю. Император специально выбрал местом встречи с Ардатовым Петергоф. Здесь, вдали от столицы, постоянно гудящей тревожными пересудами, и назойливой суеты придворного окружения, Николай хотел обсудить с графом последние события в Крыму, которые сильно истрепали ему нервы за последний месяц.

— Знатный морозец, государь, ох и знатный — говорил Ардатов, удобно пристраиваясь в просторном кресле возле камина и подставляя свои руки и ноги к живительному теплу. — Отвык я, однако, от такого холода, сидя в Севастополе.

— Как там?— спросил Николай, и напряженный голос моментально выдал внутреннее состояние императора.

— Держимся, государь. Назло врагам, на радость тебе и всему русскому народу — бодро ответил Ардатов, стараясь своими словами снять с плеч своего собеседника хотя бы часть того груза, что огромным Монбланом висел на царских плечах.

— Не будет ли нового штурма Севастополя, Мишель? Не рискнет ли Канробер напасть на город в канун наступления зимы? — с тревогой спросил гостя Николай.

— Нет, государь — уверенно заявил граф. — После того ураганного шторам, что случился у нас в ноябре месяце, господам союзникам ещё долго придется зубы свои собирать. Представляешь, как раз накануне перед этим, к союзникам из Стамбула пришло много транспортов с различным провиантом, теплой одеждой, порохом и тяжелой артиллерией. По данным, полученным от пленных, господа лягушатники к новому штурму готовились. И вот, всё это несметное добро за одну ночь на дно пошло. Так что не до штурма им теперь, государь.

Ардатов замолчал и в памяти его, немедленно возникла незабываемая картина следующего после шторма дня. Тогда серая поверхность моря была густо усеяна обломками погибших вражеских кораблей вперемешку с телами погибших моряков.

— Старожилы говорят, что такие шторма раз в сто лет бывают, и я с ними полностью согласен. Видел бы ты только, сколько вражеских кораблей на берег выкинуло, любо дорого смотреть. Особенно на такую махину, как стодвадцати пушечный линкор "Вальми". Морские волны эту махину в мгновение ока с якорных цепей сорвали и как щепку на берег вышвырнули. Так французы были вынуждены в спешке его спалить со всем находившимся на нем добром, чтобы только корабль нам не достался.

— Так значит, не будет штурма? — пытливо уточнил император.

— В ближайшие три месяца точно не будет. Не до этого сейчас господам союзникам, государь, ты уж мне поверь. Сейчас у них только одна забота — как зиму провести, чтобы при этом половину войска от холода и голода не потерять — твердо сказал граф и, видя не проходящее сомнение в глазах собеседника, досадливо воскликнул.

— Жаль. Ох, как жаль государь, что не догадался я захватить с собой ни одного пленного французика, добытого нашими охотниками. Они бы тебе красочно порассказали, в числах и лицах, о том, как они трясутся от постоянного холода своих в парусиновых палатках. Как живут часто впроголодь и как болезни их косят лучше наших ядер и пуль. Как ругают они по-тихому, начиная от солдат и кончая офицерами, по своей французской матушке императора Бонапарта, пригнавшего их под Севастополь. Много бы чего интересного они тебе бы смогли бы рассказать — эти французики. Жаль, не привез.

В сердцах Ардатов даже отодвинулся от горящего камина и в одночасье стал похож на нахохлившегося от обиды воробья.

— Ты не думай Мишель, что я сомневаюсь в твоих словах. Просто мне очень важно знать это точно. Ведь говорили мне мои советники, что француз двадцати тысяч не соберет, а он сто собрал, да сто ещё приготовил. А в парижских салонах гуляет усиленная молва о полумиллионе человек, которых Наполеон готов поставить под ружье. Говорили, никогда он не сможет их к нам быстро перебросить, а он все же перебросил, и Севастополь в осаде держит. Говорили, разобьем в пух и прах, шапками французов закидаем, а пока они сами нас колотят! — воскликнул Николай, и от того тона, каким были сказаны этим слова, графу стало понятно, сколь сильный груз ответственности давит на его государя за неудачное течение войны.

— Да какие полмиллиона солдат!? Ты сам здраво посуди, государь!? — негодующе воскликнул Ардатов. — Сам великий Наполеон к нам в двенадцатом году смог привести всего семьсот тысяч солдат. Так ему для этого дела всю Европу под метелку пришлось выметать. Кроме собственных французов он под свои знамена и батавцев с бельгийцами, итальянцев с саксонцами, вестфальцев с поляками, иллирийцев с пруссаками, и ещё черт знает, кого ради этой численности собрал. Пальцев на руке не хватит, чтобы их всех поименно перечислять! А нынешний император Бонапарт против нас только сто тысяч человек выставил, да и то вкупе с англичанами. И дай им Бог, чтобы на будущий год они столько же смогли под Севастополь отправить, в целости и сохранности. Ну не будет у них полмиллиона штыков, государь!

Михаил Павлович говорил с жаром, и император чувствовал в его словах правоту знающего человека, но опасение быть вновь обманутым сковало уста Николая. Ардатов видел это и продолжал энергично растапливать лед сомнения и тревог.

— Англичане, больше того, что уже дали Бонапарту сейчас, дать не смогут. Не сильно любят, господа бриты, сами воевать. Все больше норовят чужими руками жар загребать. Вот и в этой войне их главный упор на французов был сделан. Только благодаря Канроберу, они под Балаклавой и Инкерманом конфуза избежали. А что касаемо самих французов, то говорю тебе со всей ответственностью, самые лучшие их вояки были задействованы против нас в самом начале. А тех, кого император Бонапарт в подмогу прислал, это пушечное мясо. Сам видел, сам знаю. Из всех из них самые стойкие солдаты — это алжирские зуавы. Ох, и сильно дерутся, черти. Сами черные, зубы белые, а проворные спасу нет. Так и норовят тебя на штык насадить.

— Ты что же в рукопашных боях участвовал или в ночные вылазки ходил? — с изумлением спросил встревоженный Николай.

— Ну, что ты, государь, — сразу дал задний ход Ардатов. — Это я со слов молодцов генерала Тимофеева рассказываю.

Граф очень не хотел, чтобы Николай знал об его непосредственном участии в вылазке из Севастополя, во время сражения при Инкермане. Государь категорически запретил Михаилу Павловичу находиться в передних рядах пехоты, но граф ослушался его. Да и как было не ослушаться, если стоял вопрос жизни и смерти бившихся с врагом полков.

— Так что, если мы их нынешнюю армию в Крыму переколотим, то господа союзники не скоро свою вторую соберут — продолжал гнуть свою линию Ардатов.

— Пока только они нас колотят! — горестно констатировал Николай.

— Неправда твоя, государь! — решительно возразил ему Михаил Павлович. — И мы их бьем, да еще как бьем! Не знаю, как было на Альме, а то, что творилось под Балаклавой и Инкерманом, я своими глазами видел. И потому внукам своим расскажу и прикажу запомнить на вечные времена, о том, как гордые англичане удирали от русских солдат. И если бы крымскими войсками командовал Паскевич, то Севастополь сейчас был бы наверняка свободен от осады. И уж точно не у тебя бы голова болела, а у императора Бонапарта и лорда Пальмерстона, с королевой Викторией в придачу.

После этих слов в просторном кабинете повисла звенящая тишина, и было отчетливо слышно, как под пальцами императора затрещала обивка подлокотника кресла, в котором он сидел.

Не отрывая завороженного взгляда от огня, Николай неподвижно застыл подобно легендарному сфинксу, а затем, приняв для себя мучительное решение, твердо произнес.

— Даю тебе слово, Мишель, что до конца года я решу вопрос о новом командующем Крымской армией, но сможет ли это исправить положение? Смогут ли наши солдаты достойно противостоять солдатам противника, которые поголовно вооружены штуцерами, чей огонь приносит нам ужасные потери?

— Смогут, государь. Наши солдаты все смогут, если только выказывать им свою любовь и не держать их на голодном пайке, а в полной мере снабжать порохом, сухарями, да теплыми шинелями и сапогами. Ты уж извини меня, что говорю тебе об этом сейчас, но накипело. — Ардатов с силой стукнул кулаком в свою грудь. — Воруют господа интенданты безбожно, и говорю это не просто с чужих слов. Перед самым отъездом обратились ко мне солдаты гарнизона с жалобами на своих интендантов. Проверил я их слова, и такое вскрылось, что чуть было, не повесил я из этих воров при всем честном народе.

Удержался, конечно, но, пользуясь особыми полномочиями, данными тобой, в тот же день заковал их в кандалы и отправил в Сибирь, на десять лет с воровской литерой. Так что ты уж не взыщи, но покарал я казнокрадов по законам военного времени, никак нельзя было по-другому сделать. Иначе в глазах гарнизона был бы я таким же прохвостом, как и он. Да, когда ехал обратно, проверяя дороги наши, некоторых губернаторов и их помощников примучил порядком, говорю тебе как на духу, государь.

— Был бы толк, Мишель. Ведь и до нас воровали и после нас будут, — смиренно произнес Николай.

— Ты удивишься, государь, но как не странно толк у меня был. Объявил я на следующий день после суда, что лично буду пробовать пищу из солдатского котла и через день поехал исполнять сказанное. И что самое интересное, пища солдатская оказалась ничуть не хуже, чем из моего котла и до самого отъезда интенданты адъютанта моего мучили расспросами, "куда же ещё, его превосходительство сегодня поедет".

Густой раскатистый смех наполнил стены кабинета гулким эхом, перекатываясь от одной стены к другой, разгоняя нависшую над собеседниками напряженность.

— А что касается штуцеров, то не так страшен черт, как его малюют. Они, конечно, бьют гораздо дальше наших ружей, тут спору нет. Да вот только толк от их стрельбы — расстояние до трехсот шагов, а там как бог на душу положит. Разве не так? — хитро спросил Ардатов, и царь был вынужден, с ним согласился, вспомнив двухгодичное соревнование снайперов на императорский приз. Лучшие стрелки с большим трудом поражали цели, выставленные за триста шагов.

— Но ведь наши ружья бьют только на сто шагов против их трехсот, а это большое преимущество, особенно против нашей артиллерии. Ты же сам мне писал, что орудийную прислугу подчистую выбивают.

— Что, верно, то верно. Но против всякого яда есть противоядие — многозначительно произнес собеседник.

— Говори Мишель, не томи!

— Денег оно стоит хороших, государь — как бы оправдываясь перед царем, лукаво произнес Михаил Павлович.

— Да будут тебе деньги, дело говори! — выкрикнул Николай страстно желавший иметь у себя противоядие от ненавистных ему штуцеров.

— Есть в Германии один оружейник Иоганн Дрейзе. Изобрел он винтовку нового образца, против которого штуцер — как дитя малое. Вот только как это часто бывает с гениями, в Германии ему никто ни верит и денег господину оружейнику никто не дает. Другой бы побежал по соседям деньги просить, а этот немец гордый оказался. Только фатерлянду, говорит, свой патент продам и более некому другому.

Мне об этом оружейном гении мой старый берлинский знакомый отписал, Дмитрий Плетнев. Я все внимательно изучил и твердо убежден — очень еще покажет себя эта германская винтовочка, ой покажет. И пока не поздно, думаю, следует заказать у этого изобретателя для наших нужд тысячу — другую. Немец хоть патент не продает, но от таких больших денег он точно не откажется. К тому же мировую известность получит от нашего заказа. Если деньги ему сейчас переслать, то, учитывая немецкую педантичность и мастерство, к будущему лету половину точно получим.

— Опомнись, Мишель! Да что твоя тысяча сделает против двадцати тысяч английских штуцеров! — воскликнул Николай, — Пойми, мне денег не жалко, мне результат нужен.

— Будет тебе результат, да ещё какой. А если я тебя подведу, то, Богом клянусь, верну тебе все до копейки, потраченные тобой деньги, государь. Только деньги нужны сейчас. Время не ждет.

В облике Ардатова было столько страсти и убежденности, что Николай не смог ему отказать и, разведя руками, смиренно сказал: — Ну, раз время не ждет и очень надо.

— Надо, ох как надо, государь! У меня тут уже все нужные бумаги припасены. Подпиши. И завтра же в Берлин, фельдъегерем.

Царь с изумлением смотрел на то, как проворно вытаскивал Ардатов из кожаного портфеля белые листы бумаги договора и, не глядя на довольно круглую сумму, без колебания поставил на них свою подпись.

— Ну и проворен ты, брат, однако, — с удивлением произнес император, оценивая деятельность графа.

— Сторицей окупятся нам эти винтовки, государь, ты уж не сомневайся, — заверил его собеседник и хитро посмотрел на Николая. — Ну, раз пошла такая масть, то не грех и еще об одном разорительном для казны деле поговорить.

— Ну, излагай, — милостиво произнес царь, — вижу, что не для себя просишь, а для дела. Что еще задумал, хитрец?

— Знаешь, какая жаба давила меня в Севастополе, когда наблюдал, как неприятельские корабли спокойно подкрепления из Константинополя подвозят? Просто жуть. Все свое жалование за десять лет вперед был готов отдать за один только пароходик, вооруженный парой пушек. Мы бы там таких дел натворили, — мечтательно сказал Ардатов.

— Да, — согласился с ним царь, — вот только где их взять? Ведь все, что были в Севастополе, ты их в брандеры превратил, а новых пароходов ждать нам скоро не придется.

— А вот тут, батюшка царь, ты ошибаешься. Есть в нашем государстве пароходы, надо только знать, где их взять, — лукаво произнес Ардатов.

— Ну и где же они? В Петербурге всего только два.

— Зато на Волге их никак не менее шестнадцати будет. Тамошние купчишки очень предприимчивый народец. Сейчас они большей своей частью в Самаре и Нижнем Новгороде находятся. А вот если их по весне через царицынский волок на Дон переправить, да в Керчи и вооружить. Вот бы дело было бы, так дело.

— Ты уже наверно и бумагу приготовил, — хитро спросил Николай, быстро оценив смелость предложенного графом хода.

— Как же в таком деле без бумаги, государь. Готова. Только твоей резолюции ждет.

Ардатов вновь полез в портфель и извлек из него белые гербовые листы бумаги, которые через минуту уже были украшены царским автографом. Граф аккуратно их упрятал в кожаное чрево, а затем непринужденно произнес.

— Ну, раз самые главные дела сделаны, может и чайку попить? Самовар у вас в Петергофе, чай найдется?

Самовар, конечно же, нашелся. Николай, зная о пристрастии Ардатова к чаю, приказал дежурному адъютанту приготовить его сразу по прибытию гостя. Не прошло и пяти минут как, сияя своими начищенными боками, он был установлен на чайном столе вместе с подносом со сладостями.

— Не перестаешь ты меня изумлять, Мишель, — сказал Николай, взяв в руки тонкую фарфоровую чашку с ароматным напитком, украшенную золотым императорским вензелем поверх синей эмали. — Лучшие европейские армии стоят под Севастополем, их штурм может быть в любой час, а ты так спокоен за положение дел в Крыму и с завидной уверенностью строишь новые обширные планы на будущее. Непостижимо.

— Пока в Севастополе Нахимов с Истоминым, за город я полностью спокоен. Будет штурм, так пока жив Павел Степанович, Севастополь будет в наших руках, не сомневайся в этом, государь, — авторитетно произнес Ардатов. И от этих слов, у его собеседника потеплело на душе.

— Но не слишком ли ты много, царь батюшка уделяешь внимания Севастополю, считая его главным место этой войны? Ведь даже, не приведи господи, если он падет, то это никак не может означать полную победу неприятеля в войне. Ставя значение Севастополя столь высоко, ты тем самым сильно играешь на руку противнику, которому только и нужна быстрая победа. С помощью её они постараются навязать нам мир на выгодных для себя условиях. А этого никак нельзя допустить.

Ардатов отставил в сторону недопитую чашку чая и стал энергично излагать Николаю свое видение положения дел.

— Вспомни, когда пала Москва, твой царственный брат не признал победу Наполеона, и на его предложение заключить мир гордо ответил, что воевать мы только начали. И что в итоге? Бонапарт — лучший в мире полководец, не добившись для себя мира, без боя, оставил Москву и позорно бежал из России. Так и сейчас. Падение Севастополя, и даже оставление нами Крыма, не должно означать окончание войны. Наши силы огромны, а французы и англичане, по моему глубокому убеждению, не способны к длительному ведению войны.

— Не знаю, Мишель. Возможно, ты и прав, но вот только после наших неудач в это с большим трудом верится, — произнес император, и Ардатов тут же возразил ему.

— Да, дела наши в Крыму не столь хороши, как того хотелось, но в целом не так уж и плохи. Давай посмотрим под другим углом, в более широких масштабах, — Михаил Павлович наклонился вперед и стал загибать пальцы. — Вот смотри. Тот великий флот, которым так гордится лорд Пальмерстон и британская королева Виктория, по большому счету потерпел фиаско. На Балтике их виктория ограничилась одними нашими военными укреплениями на Аландских островах и только. На Черном море при всей своей мощи не смогли принудить Севастополь к капитуляции, а от атаки брандеров потеряли два винтовых корвета. На Кавказе, имам Шамиль, на которого британцы возлагали столько много надежд и в которого вложили огромное количество денег, разбит и надежно заперт в Гунибе, а рвавшаяся ему на помощь армия Али-паши остановлена и отброшена за границу. Лучший турецкий полководец Омер-паша, благополучно заняв Валахию и Молдавию после ухода от туда австрийцев, со своей сто пятидесяти тысячной армией, по-прежнему страшится как черт ладана нашего возможного перехода через Дунай. Все это мелочи, скажешь ты, но из мелочей складывается общее целое.

Ардатов убедительно потряс загнутыми в кулак пальцами, и на лице императора появилась улыбка. Он не нашел ни одного контраргумента против доводов своего собеседника и очень обрадовался тому. Граф, у которого от эмоциональной речи высохло горло, быстро допил свой чай и, получив из рук императора новую порцию божественного напитка, откинувшись на спинку кресла, продолжил беседу.

— Скажи, а как обстоят наши дела на дипломатическом поприще? Как развивается миссия Горчакова в Берлине у короля прусского?

— Пока большого прорыва в наших отношениях с пруссаками не намечается. К сожалению, немцы не торопятся заключить с нами тайный союз. Бисмарк, однако, очень обрадовался возможности вывести немецкие земли из-под влияния Вены, чтобы объединить их в одно целое, и развил в этом направлении энергичную деятельность. Молодой король Вильгельм полностью поддержал его объединительную инициативу, чем вызывает у австрийцев огромную нервозность. Вот такие новости доносит из Берлина мне Горчаков.

— Что ж, для начала и это неплохо. А как сардинцы?

— Тоже бузят, но не столь энергично, как канцлер Бисмарк. Как ты и говорил, идея единой Италии, им очень понравилась. Не знаю, правда, что из этого будет. Уж больно, на мой взгляд, они сильно разные эти пьемонцы, сицилийцы, неаполитанцы и римляне, — Николай замолчал, а затем осторожно продолжил. — Знаешь, Мишель, Нессельроде предлагает еще раз начать закулисные мирные переговоры с Парижем и возможно с Веной. Что ты об этом думаешь?

— Я по-прежнему отрицательно отношусь к любым переговорам, как с австрийцами, так и с другими сторонами конфликта, особенно сейчас, государь. Европа всегда плохо нас слушала, а после наших нынешних неудач в Крыму, вести какие-либо переговоры, это значит полностью расписаться в собственной слабости и неуверенности. Французы просто так из Крыма не уйдут. Император у них гонористый. Для поддержания своего права на престол ему позарез нужна победа. Да и лорд Пальмерстон ему не позволит просто так спустить это дело на тормозах. А что касается австрияков, то сейчас выступить им против нас не с руки, а при удачном завершении миссии Горчакова... тогда им точно будет не до нас. Вот когда будут победы, тогда и стоит засылать к ним наших дипломатов.

— Да, ты прав, с битыми разговаривают свысока — подытожил император.

— Зато за одного битого, двух не битых дают. — Ардатов решительно встал и, облокотившись на спинку кресла, с интересом спросил императора. — Может пора поговорить о планах новой летней кампании?

— Что же, ты прав, Мишель. Для одержания победы нужно действовать, а не сидеть и посыпать голову пеплом прошлых неудач. Намерения и силы врага мы выяснили, согласно твоему мнению худо-бедно по зубам им дали, теперь значит, наш черед идти в наступление, которое является ключом к успеху, как говорит твой любимый Клаузевиц. — Николай быстро поднялся из кресла и вместе с собеседником направился к специальному столу, на котором была разложена карта Российской империи. — Скажи, каково твое мнение относительно боевых действий на Балтике в будущем году? Придет ли адмирал Непир к нам в гости будущим летом или нет? — спросил император, которого, как и всех петербуржцев очень тревожила возможность нападения на столицу вражеского флота.

— Все непременно придет. В этом можешь не сомневаться, государь. Так и объяви почтенным жителям столицы: "Ждите дорогих гостей". — Лукаво ответил Ардатов, прекрасно понимая, откуда дует ветер.— После всего того, что Непир наговорил и наобещал лондонским газетам и лорду Пальмерстону лично, британская эскадра просто обязана разгромить Кронштадт и сжечь половину Петербурга.

Николай осуждающе покачал головой в ответ на шутку своего друга и тот, отбросив легковесный тон, заговорил серьезно.

— Удар по Кронштадту — это для британцев дело чести. Тут двух мнений быть не может, однако, при всей задиристости и наглости английского адмирала у его эскадры есть существенный минус. Все лучшие британские корабли сейчас в Черном море и вряд ли Лондон сможет послать вторую "непобедимую армаду" к берегам Невы. Конечно, можно предположить, что союзники рискнут перебросить часть своих кораблей на Балтику, но это существенно ослабит их положение под Севастополем, что будет только нам на руку. Тогда мы без особого труда сможем не только ударить своим пароходным отрядом по транспортам противника, но и при хорошем раскладе можно попытаться закрыть проход через Босфор, хотя бы на время. — Ардатов наклонился над расстеленной картой и, окинув её совершенно новым взглядом, азартно произнес. — Знаешь, государь, а я был бы чертовски рад, если бы господа европейцы поступили именно так и никак иначе. Тогда бы мы одним своим парусным флотом могли бы выиграть всю войну.

— Не впадай в авантюры, Мишель, — тревожно одернул друга император — британский флот самый лучший флот в мире, а вкупе с французскими кораблями он действительно представляет собой "непобедимую" армаду. С горечью в душе говорю тебе эти слова, но я не до конца уверен в твердости нашего балтийского флота и морских крепостей против кораблей противника. И потому считаю твое пожелание легкомысленным.

Михаил Павлович нисколько не обиделся на столь суровую оценку своих слов императором, однако совершенно не собирался отказываться от них.

— Знаю я эти британские корабли. Сам видел в действии и могу с уверенностью сказать, что наши морские крепости им не по зубам. Как говорил мой денщик, "пыху много, а тяму нет". Вот увидишь, придут по шерсть, а уйдут стриженными. Ну, а если тебя так сомнения терзают, могу предложить тебе хорошее средство против кораблей адмирала Непира. Мины господина Якоби — прекрасная штука, против любого корабля, будь он хоть парусник, хоть винтовой корабль. Основательно корпуса рвет. Французская конница в Евпатории вся на дно пошла только благодаря ним. Жаль, что тогда их у нас под рукой мало было, а то, глядишь, и высадки никакой бы и не было после атаки моих брандеров. Зато здесь у вас в Петербурге их в достаточном количестве, завалите основательно этими минами подступы к Кронштадту и ждите гостей. Многие из них смерть здесь свою найдут.

— Твоими устами да мед пить, — скептически фыркнул Николай в ответ на оптимизм своего собеседника.

— Поживем, увидим, — произнес Ардатов, оставив за собой последнее слово в этом споре. — Ты лучше скажи, государь, как поживает наш подложный проект "Индийский поход".

— Почему это он подложный? — обиделся царь — самый, что ни наесть самый настоящий, в плоти и крови. Сразу после нашего разговора вызвал к себе из Оренбурга генерала Перовского и приказал готовить большой поход на юг. Пришлось, правда, посвятить его в истинную сущность проекта, но это оказалось только к лучшему. Генерал Перовский сразу высказал дельную мысль. Зачем, говорит, попусту воду в ступе толочь. Напугать англичан напугаем, и войско соберем, и казаков. А что если под это дело нам ещё глубже в Азию продвинуться? Подходы к Хиве и Бухаре разведать.

Как никак Ак-Мечеть взяли, на Сырдарье закрепились, теперь можно вверх по реке идти. И нам польза, и шуму много будет. Англичане сразу поверят, что мы к Индии, их главному бриллианту в венце королевы Виктории подбираемся.

— Да, лихо закрутил. Не ожидал, — честно признался Ардатов, совсем не предполагавший, что его идея примет такой полномасштабный оборот.

— Дай бог ему удачи в этом важном деле — Михаил Павлович от чистого сердца пожелал успеха генералу Перовскому.

— Выгорит, у него обязательно выгорит, — убежденно произнес Николай. — Перовский настоящий генерал. Он сто раз отмерит, один отрежет и обязательно победу одержит.

— М-да, — мечтательно протянул Михаил Павлович. — Вот бы его к нам, вместо господ Данненберга или Петра Горчакова. Глядишь, тогда и все задумки у светлейшего князя стали бы исполняться так, как надо, а не как бог на душу положит. Тогда бы и англичан под Инкерманом разбили и осаду сняли.

Воспользовавшись случаем, господин граф вновь вернул разговор к проблемам вокруг Севастополя. Используя промахи Меньшикова и Горчакова, он намеривался свести старые счеты с людьми, которые в свое время попортили ему много крови. Михаил Павлович отнюдь не был ангелом в белых одеждах и хорошо помнил все серьезные обиды, когда-то ему нанесенные в жизни. Его любимая поговорка была: "Кто старое помянет, тому глаз вон. А кто забудет, тому оба". Именно этим устоем Ардатов всегда руководствовался в своей придворной жизни. Меньшикова, Данненберга и Петра Горчакова ему было, совершенно не жаль.

— Злой ты, Мишель, стал в своем Севастополе, — с укоризной сказал царь. — Я с тобой радостью делюсь, а ты мне соль на раны сыпешь.

— То не соль то, правда, государь, хоть и горькая. Я этим господам до конца своей жизни того дня не забуду.

От этих слов император передернул плечами и насупился. Неудача под Инкерманом очень сильно взбудоражило столичное общество. Если Альма была расценена как временная неудача, то после Инкермана Петербург широкой волной накрыло пораженческое настроение. Число веривших в победу над противником сильно сократилось и в светских салонах стало очень модным критиковать действия русских войск под Севастополем. Император крайне болезненно реагировал на это, считая себя главным виновником этих неудач, поскольку вручил руководство войсками, по мнению столичного бомонда не тому полководцу. Ардатов хорошо знал об этом из писем императрицы и потому действовал наверняка.

— Хорошо, Мишель, уберу я их из Крыма, но кого же прикажешь мне вместо них ставить? Кого кроме Паскевича? Назови мне имя. А может, сам хочешь покомандовать? — холодно спросил Николай.

— Да ставь кого, хочешь, государь. Хоть Дмитрия Горчакова — командующего Дунайской армией. Тут все дело в отцах-генералах, я об этом тебе уже давно говорил. И потому, думаю, что пора мне, как твоему полномочному представителю, самое время перебираться в Бахчисарай, в ставку. Там от меня гораздо больше пользы будет, чем в Севастополе.

— Ты это серьезно? — удивился царь.

— Серьезней, не бывает, государь. За Севастополь нынче я полностью спокоен, а сидя в осаде войну не выиграешь. Бить надо господ союзников и если посчастливится, то и сбросить в Черное море. А для того, чтобы отцы-генералы быстрей шевелились, толкач хороший нужен. Вот я и стану для тебя тем толкачом. И попутно буду искать молодых и толковых, которых с твоего благословения, буду продвигать и защищать. Очень войскам нужна молодая кровь. — Видя, что при упоминании о молодой крови собеседник загрустил, Ардатов немедленно пустил в ход, давно припасенный аргумент.

— Вот кстати присланный тобой полковник Попов наглядный пример. Едва приехал в штаб армии, как тут же сподвиг светлейшего князя к действиям. План разгрома англичан под Инкерманом — это его рук дело. Толково был составлен. Я тогда уж грешным делом, обрадовался, подумал, что ему светлейший князь и поручит исполнение операции, да ошибся. Чином своим Попов для него не вышел. Зато после неудачи мигом его к нам в Севастополь сослал на смешную должность. Ты не возражаешь государь, если я его с собой в Бахчисарай возьму.

— Делай, как сочтешь нужным, — радостно сказал император, обрадовавшись оттого, что его личный выбор с полковником Поповым оказался верным. Михаил Павлович тем временем посмотрел на карту и, выразительно щелкнув по ней карандашом, молвил.

— Ну, что же. В этом году отстояли Севастополь, на следующий год надобно и Крым от неприятеля очищать. Как ты думаешь, государь?

— Самая пора. С чего думаешь начинать?

— Конечно с разгрома англичан, государь. Их вдвое меньше, чем французов. И стоят они по-прежнему особняком от лагеря Канробера, так что будем исправлять ошибки Инкермана.

— Не думаю, что они не извлекли урока из этого сражения и не укрепили высоты на подступах к своему лагерю, — сказал император, и Ардатов с ним согласился.

— Конечно, неверно считать лорда Раглана глупее себя, при всех его реальных недостатках. Инкерманские высоты они начали укреплять сразу после боя, опасаясь нашего нового наступления. Ну, да не беда. Всех гор и тропок они все равно не смогут полностью перекрыть. Думаю твой Попов, государь, где-нибудь щелочку, да и отыщет. А не отыщет, так я помогу. — Ардатов легко коснулся карандашом на карте Балаклавы и сделал решительное движение рукой, как будто стирал засевших там англичан. — Разобьем, значит британцев, а там и за самих французов возьмемся.

— Осилите? Не думаешь, что Наполеон ещё одну сотню пришлет.

— Ну, если подкрепление нам будет, то непременно осилим, государь. А то с сорока тысячами гарнизона, трудновато будет им противостоять следующим летом.

— Будет тебе подкрепление. — Твердо заверил собеседника император, и тот благодарно кивнув головой. — Собственно говоря, я бы не столько пытался их разгромить и полностью уничтожить, сколько запереть в лагере и держать в долгой блокаде. Тогда бы от них особого вреда не было, да и у господ дипломатов будет куда больше предметов для переговоров и взаимного торга. Вспомни как фельдмаршал Кутузов, удачно держал в блокаде турецкую армию под Рущуком. Глядишь, и у нас с Бонапартом подобная картина получилась бы.

— Помоги тебе Бог в этом трудном деле, Мишель, — сказал император и истово перекрестился. Однако прагматичный Михаил Павлович смотрел на это дело несколько иначе.

— Бог, то он бог, да вот бы кто помог, а то в одиночку знаешь, царь батюшка, трудновато.

— О чём ты говоришь? — удивился Николай.

— Да про Кавказ я толкую, государь, — пояснил граф.— Ведь кроме Крыма и там нам надобно наступать. Посуди сам; с Шамилем, слава богу, управились, теперь этот абрек нам не страшен. Значит, пришел наш черед господам союзникам головную боль организовывать, чтобы и у них забот прибавилось. Раз взяли господ турок под свое крыло, извольте помогать, а то они их у нас под Севастополем в качестве тягловой силы используют.

Николай Павлович сам в тайне давно обдумывал об организации ответного выпада на Кавказе, и потому слова Ардатова легли на благоприятную почву.

— И каковы твои предложения относительно этой кампании?

Ардатов хищным взглядом окинул карту, а затем, взяв в руки карандаш, стал решительно чертить его тупым концом по бумаге.

— Мне кажется, ничего нового тут изобретать, совсем не следует. Сначала необходимо нанести удар по Карсу. Возьмем его, а потом с божьей помощью двинемся на Эрзрум, как в прошлую кампанию. В этих местах у турков позиции шаткие, нет крепкого тыла, поскольку большинство населения — армяне, которые только и ждут нашего прихода.

Николай только усмехнулся речам своего старого товарища. Разрабатывая план кампании на Кавказе, он гораздо лучше Ардатова знал истинное положение дел с количеством войск в этом регионе и потому решительно покачал головой.

— Боюсь, Мишель, что сейчас у нас здесь не хватит сил для такой полномасштабной наступательной кампании, о которой ты говоришь. Шамиль и турки нанесли нам слишком большие потери в этом году, — сказал Николай, но граф моментально внес коррективу.

— Ну, тогда взять только один Карс у нас точно сил хватит. Думаю, и этого будет вполне достаточно, чтобы вызвать у турков знатный переполох. Сейчас нас там точно не ждут. Вместе с союзниками они ведь исключительно на Шамиля надеялись. Думали с помощью его горцев нас на Кавказе полностью по рукам и ногам связать, а не вышло.

Царь внимательно посмотрел на карту, что-то подумал про себя, а затем произнес.

— Тут я с тобой полностью согласен, Мишель. Наступать нужно, и наступать нужно именно на Карс. Думаю генерал Баратынский справиться с этой задачей.

— Я точно такого же мнения, — откликнулся Ардатов и, передвинув карту, вновь взмахнул карандашом, — едем дальше. Сейчас у союзников все силы исключительно на Севастополе завязаны, лишних солдат нет, потому и помочь на Кавказе султану они не смогут. Значит, придется туркам волей неволей снимать солдат с Дуная у Омер-паши и в спешном порядке перебрасывать их на Кавказ. И тогда фельдмаршалу Паскевичу, во главе с Дунайской армией гораздо легче будет наступать на Силистрию. Как он, кстати? Уже полностью поправил свое здоровье?

— Оправиться-то он оправился, но вот только есть ли смысл нам повторно на Дунае наступать? Не наступим ли мы второй раз на австрийские грабли? — усомнился император с предложением Ардатова.

— А мы будем наступать только когда для этого сложиться благоприятный момент и не часом раньше. Ударим тогда, когда австриякам будет не до наших шалостей в Валахии. Да так ударим, чтобы до самого Константинополя хватило, — произнес Ардатов, хорошо зная слабое место собеседника.

От этих слов у Николая волнительно заблестели глаза, и он тихо спросил:

— Ты думаешь у нас получиться? А вдруг Горчаков не справиться со своей миссией? Что тогда? Война с Австрией?

— Должен справиться, государь. Ну а будут проблемы, так можно попробовать осуществить проект покойного адмирала Корнилова.

— Ты о десанте на Босфор? Уместно ли это при нашем бедственном положении?

— Вполне уместно, царь батюшка, — жестко произнес Ардатов, — у господина Корнилова светлая голова была и план, предложенный им, вполне реалистичен в отличие от прочих вздорных прожектов. Посуди сам; если у нас ничего не получиться с пруссаками, десант на Босфор — это самое лучшее действие в нашем положении. Конечно при весьма благоприятных для нас условиях, переброски союзников части своих кораблей на Балтику и появления нашего пароходного отряда на Азовском море.

— Ну, а если Вена выступит с новыми угрозами против занятия нами Босфора? — спросил царь.— Война с ними сейчас для нас недопустима.

— То, что произошло с дунайскими княжествами, вряд ли повториться с Босфором. Турки никогда не пустят австрийские войска столь глубоко на свою территорию. Они очень на них злые за свои иллирийские провинции. Да и Англия с Францией не захотят усиления австрийских позиций в вопросе о наследстве "больного человека", — сказал Ардатов, имея в виду давнее прозвище Османской империи, данное ей самим императором. — Сам знаешь, как ревностно следят господа европейцы за малейшим успехом своего соседа в этом деле. А об австрийцах и говорить нечего. Люди без совести и чести.

— Значит, все-таки Босфор?

— Босфор, государь. Без него нам общей победы никак не одержать, — отвечал Ардатов.

Царь посмотрел на своего старого друга пытливым взором, а затем крепко обнял его.

— Спасибо тебе, Мишель, за все то, что сделал, помогая мне нести тяжкий крест ответственности перед Россией! Спасибо за то, что ты веришь в меня и нашу победу над врагом, — проникновенно произнес Николай и трижды облобызал графа.

— Да полно тебе, государь — с укоризной ответил Ардатов. — Разве один я всё это сделал? Только вместе с солдатиками да матросами, с господами офицерами и генералами. Как говорится, всем миром.

В этот день Ардатов ещё долго гостил в Петергофе, разговаривая с императором о планах на будущее, уточняя и подправляя тот или иной вопрос в огромном ворохе общих дел, которые непременно возникают в те моменты, когда идеи переходят с бумаги и обретают плоть. За окнами уже смеркалось, когда встреча, наконец, завершилась. Старый друг поблагодарил государя за чай и, получив от него приглашение на завтрашний обед во дворце, отбыл, оставив Николая наедине со своими мыслями.

Возвращение графа Ардатова в Петербург для российского самодержца было подобно каплям живительного бальзама, упавшим на его измученную душу. Завершающийся год был самым худшим и скверным из всех прожитых им лет, включая год мятежа на Сенатской площади. Если, вступая на царствование, Николай был полон надежды и веры в свои силы, в его груди клокотал вулкан стремлений и желание действовать, то теперь настроение императора было полностью противоположным тому, что было.

Достигнув периода возрастной политической зрелости, он как бы подводил итоги своего пребывания на вершине власти, оценивая себя куда более жестче и беспощаднее, чем это делали его недоброжелатели. Постоянно находясь в действии, а не в праздном времяпровождении, император сумел многое свершить на благо своей страны, при этом так же допуская много ошибок и просчетов, которых, по правде говоря, было гораздо меньше, чем благих дел. Царствование Николая с полным основанием можно было бы считать удачным, если бы не последняя война.

Желая превзойти всех своих предшественников на троне, стремясь прибавить к владениям России Босфора с Константинополем, он сам организовал конфликт с турецким султаном и жестоко просчитался. Полностью доверяя суждениям своего канцлера, император сделал все, чтобы получить против себя самую сильную и агрессивно настроенную европейскую коалицию. Теперь же к своему изумлению и ужасу, он воочию увидел все свои просчеты и недостатки по созданию огромной бюрократической машины, звенья которой вместо отлаженной работы, зачастую крутятся в холостую.

Все эти просчеты, долгое время умело скрываемые армией чиновников в мирный период, в один момент вылезли наружу во время войны. Николай стоически пытался держать удары судьбы, виня во всем случившемся только одного себя, а не дурных советников, подтолкнувших его к ошибочным действиям. В глубине души он сознавал, что многое ещё можно исправить, но для этого нужна была стальная воля, подобная той, что была в начале царствования. Хорошо понимая это умом, Николай продолжал терзаться сомнениями в правильности своих суждений. Обжегшись на молоке, он старательно дул на воду.

Разговор с Ардатовым, который прибыл с самого переднего края войны и смотрел на события совершенно с иного угла зрения, во многом помогли императору сделать решительный шаг — отбросить прочь сомнения и с головой погрузиться в работу, как это было раньше. Словно пройдя какой-то важный для себя поворотный столб, Николай вступил на новый для себя путь. Каждый шаг, сделанный по нему давался ему легко и уверенно, и это необычайно будоражило императора. Совершенно не зная, что ждет его за первым поворотом но, твердо помня старую притчу о том, что дорогу осилит идущий, он намеривался идти вперед, не оглядываясь назад. Отныне все прежние сомнения остались позади, и впервые, за все время этого долгого и ужасного года, у императора стало спокойнее на душе.

Стоя возле окна, он совершенно по иному смотрел на море, заснеженные фонтаны Петергофа и величавые ели, словно гвардейцы в зеленых мундирах застывшие в почетном карауле вблизи дворца. Словно заново открывая для себя мир, он вспомнил, что не за горами рождество, а с ним и новый год, на который они с Мишелем столько запланировали. Император улыбнулся и тихо произнес: — Все будет хорошо. С божьей помощью.

Часть третья.

Глава I. В тиши имперских кабинетов.

Пользуясь правом доклада королю в любое время дня и ночи, министр-президент Пруссии Отто фон Бисмарк почти ежедневно посещал кабинет монарха. При этом он не испытывал никакого желания покрасоваться перед чопорными придворными важностью своего нового положения. Прагматик до мозга костей, фон Бисмарк был совершенно далек от столь глупых и пустых человеческих страстишек. Его главной и единственной целью жизни было беззаветное служение великой идеи объединения всех германских земель под эгидой Пруссии. И так совпало, что именно та же идея пришлась глубоко по сердцу новому прусскому королю Вильгельму, недавно сменившего почившего в бозе своего брата Фридриха Вильгельма.

'Правитель всегда должен крепко держать власть в своих руках, иначе он рискует её потерять', — гласило наставление Фридриха Великого своим потомкам. И правдивость слов великого монарха, доказала вся последующая история прусского королевства.

Король Фридрих Вильгельм был пылкой и легко увлекающейся натурой, которая совершенно не находила удовлетворения в спокойном и размеренном течении государственных дел. Наследовав трон, он постоянно жил в каком-то внутреннем возбужденном состоянии искавшего внешнего выхода. Попав под влияние своих придворных, король энергично брался за реализацию сверх важного проекта, что должен был прославить имя прусского монарха. Однако проходило какое-то время, и Фридрих бросал его ради другого проекта, более грандиозного и заманчивого чем первый. Логичным результатом подобного образа правления стало возникновение анархии и путаницы в королевском аппарате, которая породила революционные брожения в стране.

Почувствовав слабость королевской власти, буржуа и депутаты ландтага немедленно потребовали провозглашения конституции, которая серьезно ослабляла силу монарха. Напуганный всплеском революционных волнений, и боясь их дальнейшего разрастания, король был вынужден пойти на некоторые конституционные уступки, однако этим он только еще больше раззадорил аппетиты революционеров. Одержав одну победу, они стали говорить о необходимости проведения более глубоких политических реформ в Пруссии, итогом которых было бы полное устранение монархии и провозглашение парламентской республики.

Очень многие из депутатов прусского ландтага хотели видеть свою страну республикой. Многие, но только не Отто фон Бисмарк. За то время, которое он провел на заседаниях Германского союза, в его душе созрело твердое убеждение, что только железная рука могучего правителя способна преобразовать разномастные германские государства в одну единую, могучую державу.

Твердая воля, подкрепленная острыми штыками, может заставить этих говорливых болтунов забыть о своей сиюминутной выгоде и пожертвовать её ради общего блага — единой и неделимой Германии. И именно таким правителем, по мнению Бисмарка, и был прусский король Вильгельм, наследовавший власть после скоропостижной смерти брата от сильного психического припадка.

Новый правитель не был выдающейся личностью, не обладал пылкой фантазией и подкупающими манерами своего предшественника. С самого момента его рождения не предполагалась возможность вступления на трон прусских королей. Вильгельм получил чисто военное воспитание, что наложило сильный отпечаток на его манеры общения с людьми. Из-за этого, для многих своих приближенных он стал олицетворением образа бравого прусского капрала, что было не очень далеко от истины.

Однако при этом недостатке, король обладал большой усидчивостью, твердой волей, упорством в проведения своих намерений, а так же способностью угадывать таланты у окружавших его людей. И убедившись в правильности своего выбора, Вильгельм намеревался активно использовать человека для претворения своих замыслов.

Ему было достаточно только одной беседы с молодым сорокалетним Бисмарком, чтобы сразу разглядеть в нем недюжинный политический ум, готовый к проведению больших государственных преобразований. Почувствовав в Бисмарке 'родную' душу, которой дороги понятия 'Старой Пруссии', король рискнул доверить ему бразды правления государством в столь непростое для страны время, и не ошибся. Первое, что сделал Бисмарк за первые недели своего пребывания на посту министра-президента, он внес законопроект, предполагавший проведение кардинальных изменений в прусской армии.

Следует сказать, что армия для короля Вильгельма была главным смыслом его жизненного существования. Ею он дышал, её он боготворил и ради неё был готов пойти на любые жертвы. Однако при столь пылкой и самозабвенной любви к армии в своем сердце, новый монарх имел ещё и трезвую голову с холодным рассудком.

Вопреки обычному мнению об обязательной прусской муштре, любовь короля Вильгельма к собственной армии простиралась гораздо дальше привычных парадных маршей и показательных разводов караулов. Все это проводилось исключительно в угоду досточтимой публике и иностранным наблюдателям. Сам Вильгельм видел в армии тот универсальный инструмент, с помощью которого он намеревался шагнуть гораздо дальше, чем его предшественники все вместе взятые.

Еще, будучи при брате главнокомандующим прусской армии, Вильгельм уделял главное внимание военным маневрам, стремясь сделать из своих солдат и офицеров таких воинов, которые четко и быстро исполняли любой приказ своего главнокомандующего. Ему нужна была первоклассная армия, чьё умение и стальные штыки позволили бы не только на равных говорить с австрийским императором, но и, если это понадобится, нанести ему поражение.

Австрийская империя всегда стояла непреодолимой преградой на пути к созданию единого немецкого государства. Существование 'Священной Римской империи' состоявшей из множества разрозненных мелких германских территорий, королевств и княжеств, было крайне выгодно венскому двору, всегда имевшего в парламенте этого аморфного государства решающий голос.

Для действенного противостояния мощному влиянию Габсбургов внутри германского союза не только словом, но и делом, прусскому правителю была нужна армия нового образца, и именно реформу по её созданию и предлагал Бисмарк королю Вильгельму. Согласно плану канцлера предполагалось распустить прусское ополчение ландвер, чьи боевые качества были очень низки и совершенно не годились для проведения наступательной войны. Вместе с этим, Бисмарк предусматривал двойное увеличение числа линейных полков и продолжительности срока действительной военной службы с двух лет до трех. Для покрытия издержек на военную реформу премьер предложил повысить налоги на 25% и обложить податью дворянские земли.

Вильгельм с радостью поддержал столь близкое его сердцу предложение, но оно сразу встретило ожесточенное сопротивление прусского ландтага, большинством голосов в котором располагала партия прогрессистов. Они отвергали саму идею реорганизации прусской армии до проведения политических реформ превращающих Пруссию в парламентское государство. Когда военный министр фон Роон только приступил к первичной консультации с парламентариями, прогрессисты сразу объявили, что будут настаивать на значительном урезании ассигнований на армию.

Никакие уговоры и тайное давление на депутатов ландтага не могли помочь Вильгельму сдвинуть дело с мертвой точки. Чувствуя шаткость позиций нового короля, парламентарии стояли на смерть, не боясь идти на открытый разрыв с правительством. Действия непокорных либералов получили широкую поддержку среди гимназической молодежи и рабочих, которые, помня революционные события 1848 года, стали активно вступать в стрелковые союзы, намериваясь с винтовкой на плече отстаивать свои демократические идеалы.

Для достижения своих целей, Вильгельму требовалось применить силу, что было очень рискованным шагом. Парламент мог напрямую обратиться к народу за поддержкой и тогда революционный кошмар с вооруженным противостоянием власти и народа мог вновь вернуться на берлинские улицы с совершенно непредсказуемым для Вильгельма итогом.

Не нужно было быть провидцем, чтобы предсказать обязательное вмешательство венского императорского двора во внутри германские дела, на вполне законных правах. Австрийский кабинет давно вынашивал план об отторжении от прусского королевства Берлина и рейнских земель, что автоматически исключало пруссаков из состава 'Священной Римской империи'.

Испытавший уже один раз унижение бегства от разъяренной революционной толпы берлинцев, Вильгельм не испытывал желание вновь оказаться в Лондоне в качестве политического изгнанника. Сейчас он был в положении стрелка имеющего право только на один выстрел, и он должен был попасть точно в цель.

Прусский правитель не был трусом и был готов вступить в борьбу с парламентом до конца, но для достижения успеха ему как воздух была нужна поддержка сильного союзника со стороны, который в случаи необходимости мог бы охладить воинственный пыл австрийцев, вмешиваться во внутренние дела соседа.

Ни одно из соседних государств совершенно не было заинтересованно в усилении Пруссии, но недавно возникшая война объединенной Европы против России, буквально подталкивала Берлин и Петербург в объятия друг к другу. По крайней мере, так уверял Бисмарк своего монарха после тайной встречи с Горчаковым, специальным посланником императора Николая. Со стороны русского императора, чья внешняя политика долгое время была повернута исключительно в сторону Вены, это был совершенно неожиданный шаг.

Осторожный политик Бисмарк вначале с большой осторожностью отнесся к инициативе Александра Горчакова, навести мосты дружбы между двумя странами, справедливо подозревая какой-то тайный дипломатический ход со стороны канцлера Нессельроде, ярого сторонника дружбы с австрийцами. Однако уже после первых встреч с Александром Михайловичем он быстро убедился в серьезности намерений русской стороны, и переговорный процесс начался.

Горчаков был опытным дипломатом и не спешил открывать все свои карты перед пронырливым пруссаком. Любезно общаясь с Бисмарком за чашкой кофе, он подобно опытному фехтовальщику, неспешными, осторожными выпадами, прощупывал позицию своего партнера по тому или иному вопросу. Бисмарк так же не оставался в долгу, пытаясь всесторонне выяснить, как далеко готов шагнуть Петербург на этих тайных переговорах.

Неизвестно как долго продолжалась бы эти кофейные рауты, если бы обоих переговорщиков не поджимало время. В спину Александру Михайловичу дышала война с двумя сильнейшими противниками, реформам Бисмарка преграждал путь несговорчивый ландтаг. Момент истины неотвратимо приближался и первым не выдержал Бисмарк. Отбросив в сторону дипломатический этикет полунамеков и недоговоренности, прусский премьер открыто заговорил о тех условиях, при соблюдении которых прусская сторона могла бы быть полезна России.

На дворе стояла последняя декада марта и ласковое весеннее солнце светило в окна королевского дворца в Потсдаме, когда министр-президент прусского государства, переступил порог королевского кабинета с докладом о результатах своих переговоров с посланцем русского царя.

— У меня для вас хорошие новости, ваше величество, — сразу начал разговор Бисмарк, отбросив в сторону дворцовый этикет. Как истинный вояка, Вильгельм ненавидел все эти пустые сотрясания воздуха.— Император Николай готов поддержать любые ваши действия по наведению внутреннего порядка в стране. Любые, — многозначительно подчеркнул Бисмарк, и от осознания всего сказанного и не сказанного, на душе у Вильгельма сразу стало радостнее.

— В случаи крайней необходимости, для подавления вооруженных выступлений наших подданных, объятых революционными идеями, русский царь готов направить в Пруссию войска, естественно полностью переподчинив их вашему командованию. Срок их пребывания на нашей территории будет зависеть только от вас и никого другого.

— Что хочет получить взамен мой царственный брат? — поинтересовался прусский король, хорошо понимая, что на безвозмездный подарок, подобный тому, что сделали русские австрийскому императору в 1848 году, ему не следует рассчитывать.

— Заключения между нашими странами договора о военном союзничестве сроком на пять лет, с возможной пролонгацией его ещё на пять лет.

— Попросту говоря, с помощью наших штыков Николай желает основательно припугнуть господ австрийцев. Милое дело, ничего не скажешь, — произнес король, моментально уловив главную суть русского предложения.

— Совершенно верно ваше величество. Императору Николаю как никогда нужно найти хороший противовес венскому двору, который не так давно присоединился к англо-французскому меморандуму против России.

— Возможно, нам не следует спешить с заключением этого договора? — осторожно спросил Бисмарка король. — Парижу и Лондону, вне всякого сомнения, не понравятся наше сближение с Петербургом.

— Конечно, не понравятся, — быстро согласился с ним Бисмарк. — Однако никаких реальных шагов против нас ни одна из великих держав предпринять не сможет. Франция основательно увязла под Севастополем и вряд ли сможет послать ещё одну армию к нашим западным границам. Англия так же направила в Крым все свои силы, оставив себе солдат для охраны королевы и поддержания порядка в Ирландии. В этих условиях Вена не рискнет действовать против нас в одиночку, тем более, если за нашей спиной будут русские штыки.

Сидя за массивным письменным столом из орехового дерева, Вильгельм не торопился высказывать своего мнения на слова премьера, сосредоточенно покручивая, свои жесткие усы. Как бы не высоко ценил король мнение Бисмарка, он хотел убедиться в правильности сказанных ему слов. Воспользовавшись молчанием монарха, премьер, уже все для себя решивший, открыл свою папку для докладов и стал говорить уверенным голосом.

— Конечно, самым благоразумным для нас было бы остаться в стороне от большой войны и, положившись на волю божественного Провидения, попытаться самим решить наши проблемы. Как говорят русские, лучше синица в руках, чем журавль в небе. Однако сведения, поступающие из Парижа от барона Корстена, заставляют задуматься об ином. Та угроза, о которой я вам докладывал два месяца назад, полностью подтвердилась.

Все наши французские информаторы в один голос утверждают: у императора Наполеона очень серьезные планы по перекройке нынешних границ Европы. И, что самое скверное для нас, в основном это произойдет за счет германских земель. Согласно самому последнему сообщению, на последнем заседании тайного совета империи Наполеон открыто заявил, что западная граница его государства должна проходить исключительно по Рейну, как это было во времена первой империи.

Гневная гримаса на лице короля Вильгельма была ответом Бисмарку на его слова. Прусский монарх как никто другой знал, что его армия в своем нынешнем состоянии не сможет оказать достойного сопротивления алчному соседу в случае начала военных действий на Рейне. Главная причина её немощи заключалась в том, что рейнские провинции прусского королевства были полностью отрезаны от главных владений короны землями других немецких княжеств и королевств. Этот важный географический фактор не позволяло пруссакам в случаи военного конфликта с Францией быстро перебросить свои войска на защиту рейнского анклава. Разрозненность германских земель делало их легкой и заманчивой добычей для жаждущего реванша французского императора. Только наличие сильной и крепкой армии, могло заставить агрессивного соседа умерить свой воинственный пыл.

Вильгельм крепко стиснул пальцы рук, и Бисмарк и как ни в чем не бывало, продолжил чтение бумаг.

— Кроме своих притязаний на наши рейнские земли французский император намерен существенно изменить послевоенные границы и на востоке Пруссии. Так, на встрече с представителями польской эмиграции в Париже, под громкие крики присутствующих, император торжественно провозгласил себя главным покровителем всех поляков и клятвенно пообещал восстановить государственность Польши в границах Варшавского герцогства 1812 года, включая Познань, Данциг, Торунь. — Слова Бисмарка вновь вызвали недовольство на лице прусского монарха. Все перечисленные докладчиком города и земли отошли к Пруссии в 1815 году по решению Венского конгресса.

— А что же Краков? — сварливо поинтересовался король о судьбе польских земель, отошедших во владение австрийцев по решению того же конгресса.

— Император так же включил их в состав польского государства.

— Одно только и радует, что не одни мы понесем убыток от планов Луи Наполеона. Он явно хочет, если не превзойти своего великого предшественника то, по крайней мере, сравняться с ним воинской славой.

— Ничуть не удивлюсь, если свое решение о восстановлении Польши французский монарх принял под воздействием какой-нибудь молоденькой польки, с пламенным сердцем — едко пошутил Бисмарк, намекая на известный роман императора Наполеона с Марией Валевской, но король не поддержал его.

— С его стороны подобные заявления очень неосмотрительны. Ну, хорошо, нас он хочет наказать за действия моего отца 1813 года, когда с приходом русских войск Пруссия изменила союзу с Бонапартом, и обратила против него оружие. Но делать подобный выпад против Австрии, которая по своей сути сейчас является его союзником против русских, это очень странный и не вполне понятный ход.

— На мой взгляд, император Наполеон вообще не считает Австрию своим союзником на континенте, ваше величество. Стремясь расширить свои южные границы, он активно ведет переговоры с Сардинским королевством, обещая итальянцам военную помощь в борьбе с австрийцами за северные провинции Италии. Взамен он требует от Кавура Пьемонт и Савойю.

— Неплохой аппетит у этого созидателя новой империи, — холодно молвил король, вновь сжимая свои кулаки. В свои шестьдесят лет Вильгельм не утратил былой силы и выносливости, которой мог позавидовать любой прусский капрал.

— А что наш любезный кузен Николай? Как идут дела у него в борьбе с врагами? — спросил король Бисмарка.

— Положение русских конечно не столь блестяще, как они того хотели, но и не столь плохи, как того желали бы видеть королева Виктория и император Луи. Севастополь продолжает стойко держаться, прочно приковывая к себе всё англо-французское войско. Каждый месяц его осады вызывает ропот недовольства, как в Париже, так и в Лондоне и одновременно вбивает клин разногласия между императором Наполеоном и лордом Пальмерстоном.

— Вот как? Интересно.

— Наполеон прекрасно видит, что все планы британского премьера по расчленению России потерпели полное фиаско. Финляндия и польское царство вопреки надеждам британцев не поднимают восстание. Нет волнений среди казаков Украины и татар в Крыму. Выступления чеченского имама жестоко подавлены. Кавказ остался за русскими, несмотря на все усилия Лондона. В отместку британцам, русские готовят поход на Индию, который должен состояться этим летом. Об этом в доверительной беседе мне сообщил Горчаков, и у меня нет оснований, не доверять ему. Индия самая болезненная точка англичан, и я полностью согласен с правильностью подобных действий Петербурга.

— Вы не исключаете определенного обмана со стороны русских в этом вопросе?

— Я бы был полностью согласен с мнением, ваше величество, но факты говорит, что слова Горчакова не блеф. Командующим этого похода назначен оренбургский генерал-губернатор Перовский, ранее сумевший успешно расширить южные границы империи в Азии. Все приготовления к походу курирует сам император Николай, так как индийский поход является его личным проектом.

— А не боятся ли русские более масштабного вторжения на свою территорию? Скажем десанта на Петербург или вторжения со стороны Австрии? — быстро спросил король, — что говорит ваш Горчаков?

— Горчаков ничего не говорит, ваше величество. Однако я со всей уверенностью скажу, что это невозможно. Даже если господь Бог поможет союзникам захватить русскую столицу, то это только сослужит им дурную службу. Русский медведь очень терпелив к укусам блох, но если его задеть всерьез, то тогда он яростен и беспощаден.

Разорение Петербурга только сплотит русский народ вокруг царя, которому они моментально простят ему все его прежние ошибки и прегрешения. Что же касается австрийского вторжения в Россию, то я просто не завидую австрийским солдатам, которым предстоит пройти тысячу километров по враждебной земле и по совершенно не приспособленной для езды дорогам. Со времен похода Наполеона там мало что изменилось. Об этом, в один голос говорят все наши дипломаты, приехавшие в Петербург по суше.

В кабинете воцарилось напряженное молчание и, воспользовавшись тишиной, Бисмарк быстро перевернул листок бумаги, чтобы продолжить доклад.

— Согласно конфиденциальным сведениям, полученным от маркиза де Сегура, французский император с большой радостью свернул бы пребывание в России, но боязнь потери лица перед своими согражданами заставляют его идти до победного конца. Для оправдания своих многочисленных потерь в Крыму, ему нужен Севастополь, как победный приз.

— Значит, все зависит от того, как долго сможет продержаться эта русская крепость. А по моим личным подсчетам в запасе у русских около полугода не больше, — произнес Вильгельм с видом искушенного знатока военного дела.

— Сейчас, ваше величество, в Петербурге очень популярно имя адмирала Нахимова, который является душой обороны Севастополя. Как говорят русские, пока жив адмирал Нахимов, Севастополь не будет сдан противнику ни при каких обстоятельствах.

— Не знаю, каковы военные таланты этого адмирала. Возможно, они соответствуют тому, что о нем говорят в Петербурге. Но противостоять английским осадным мортирам, орудиями крепостной артиллерии среднего калибра, очень трудная и почти не выполнимая задача. Это я вам говорю как профессиональный военный.

— Вполне возможно, что вы абсолютно правы, ваше величество, в оценке силы английских пушек, но я все же посмею с вами немного не согласиться, — парировал Бисмарк. — Весь ваш расчет строиться исключительно на пассивности русской армии под Севастополем, а это не совсем так. Все мои сведения говорят, что они не собираются сидеть, сложив руки. Горчаков открыто намекал мне на скорое наступление русских войск против турков, но упорно скрывая его место и время провидения.

— Не стоит быть пророком, чтобы с легкостью угадать это. Вне всякого сомнения, русские вновь перейдут границу с Валахией и устремятся на Стамбул, свою главную цель всех войн с турками, — произнес король.

— Я так же придерживаюсь этого мнения, но при этом, думаю, не следует сбрасывать со счетов кавказское направление, — высказал свое мнение Бисмарк.

— Не думаю. Оно всегда было малоперспективным как для русских, так и для турков. Только выходом на Босфор они смогут заставить войска англичан и французов снять осаду с Севастополя. Однако мы отвлеклись, Бисмарк, от нашего главного вопроса о союзе с русскими, — король встал из-за стола и медленно подошел к окну.

— Что вы думаете о нем? Стоит ли нам принимать протянутую руку императора Николая? — спросил Вильгельм.

Услышав долгожданный вопрос, Бисмарк неторопливо закрыл папку и, выдержав привычную для дипломата паузу, изрек свое мнение.

— Думаю, ваше величество, на нынешний момент нам будет очень выгоден подобный союз. Воевать с Австрией мы естественно не будем, но наше демонстративное бряцание оружием заставит венский двор с большим вниманием считаться с интересами Пруссии в Германском союзе. Кроме этого, союз с русским царем будет нам очень кстати и в нашей борьбе с ландтагом. Возможное противостояние с австрийцами сможет отвлечь многих немцев от наших внутренних проблем.

— Дельная мысль. Продолжайте.

— Большого осложнения с австрийцами после заключения союза с русскими я не предвижу. Дальше обмена нотами протеста и предложением по началу переговоров о денонсации договора Вена не пойдет. Ей попросту будет не до нас. У Австрии уже сейчас намечаются, куда большие проблемы в Италии, грозящие Вене потерей всех её тамошних владений. Кавур намеренно допустил утечку информации о своих переговорах с Наполеоном, и итальянцы моментально отреагировали на это. Согласно поступившим сообщениям телеграфа в Парме, Модене и Вероне произошли крупные волнения среди местного населения. Поэтому я предполагаю, император Франц-Иосиф в самом скором времени будет вынужден направить в Италию австрийские войска.

Вильгельм некоторое время молчал, взвешивая все за и против, а затем спросил своего премьера деловым тоном человека решившего шагнуть в холодную воду: — Как много времени уйдет на заключение союза?

— Господин Горчаков имеет все необходимые полномочия от императора Николая для немедленного подписания договора. Черновые наброски договора уже готовы и просмотрены мною. Осталось только уточнить кое-какие детали и, если это произойдет гладко, в ближайшие два-три дня мы станем военными союзниками Петербурга. Вслед за этим, я думаю, что уже на следующей неделе, мы сможем начать реализацию наших армейских планов без оглядки на крикунов из ландтага. — Говоря это, Бисмарк сознательно увязал подписание договора с началом проведения реформ в армии, столь дорогой королевскому сердцу.

— А если господа депутаты даже после заключения союза с Россией все же они наложат вето на наш законопроект, что тогда? Прямое противостояние и баррикады? — с тревогой спросил король.

— Я думаю, что в этом случае ландтаг придется вообще распустить, ваше величество. С господами сенаторами я уже говорил на эту тему, и они полностью поддерживают это предложение. Слава Богу, у нас еще есть истинные немцы, — с пафосом сказал Бисмарки, видя немой вопрос в глазах монарха, тут же добавил: — Я думаю, нам следует последовать примеру Кавура и известить господ парламентариев о готовности русского царя оказать нам военную помощь в случае внутренних волнений. Память о том, как жестоко русские подавляли выступления восставших венгров, сильно остудит не в меру горячие головы некоторых господ депутатов, готовых идти на баррикады ради своих революционных идей и ценностей.

— И как долго вы намереваетесь обходиться без парламента?

— Пока не будет создана новая армия, готовая с оружием в руках защитить национальные интересы Пруссии, — твердо заявил Бисмарк. Король внутренне зааплодировал своему премьеру. Именно такой решительный и бескомпромиссный человек и был нужен Вильгельму во главе прусского правительства.

— Хорошо сказано, Отто. Ответ достойный настоящего прусского немца. Создав новую армию, мы сможем железом объединить Германию, сделав то, что в свое время не смог сделать незабвенный император Священной Римской империи Карл V Габсбург, — гордо произнес Вильгельм.

— Значит, мы принимаем предложение русских, ваше величество? — спросил Бисмарк.

— Да, думаю, это будет выгодно нам. За пять лет, мы сможем заложить такие прочные основы новой армии, которые будут не по зубам нашим соседям, австрийцам. Кроме того, в случае необходимости мы всегда сможем выйти из него. Необходимо прописать в договоре и такой пункт.

— Не беспокойтесь, ваше величество. Такой пункт уже вписан в проект и обговорен с господином Горчаковым, — заверил короля Бисмарк.

— Что же, да поможет нам Бог, в нашем трудном, но благородном деле по преобразованию нашей многострадальной Родины, — многозначительно произнес король, и его собеседник поспешил присоединиться к нему. Заключение союзного договора с русскими было первым серьезным делом в его политической карьере. Настояв на союзе с Петербургом, он не только вступал в большую политику, но и утирал нос своим австрийским визави, постоянно выставлявшим его дерзкой выскочкой на заседаниях общего парламента германского союза.

Так стараниями премьера Бисмарка и царского посланника Горчакова, был начат новый виток в русско-германских отношениях, ставших взаимовыгодными для обеих стран.

Если в Берлине весна только вступала в свои права, то в далеком Тегеране уже во всю цвели многочисленные фруктовые деревья. Все пологие склоны Эльбурса, чьи могучие отроги плавной линией спускались к кварталам персидской столицы, были покрыты ухоженными шахскими садами. Загородная резиденция персидского правителя, где расположился личный и полномочный посланник императора Николая граф Бартяков, была окружена целым лесом гранатовых, персиковых и прочих плодоносных деревьев.

Своим появлением в Тегеране граф был полностью обязан Алексею Ардатову, а вернее его уязвленной гордости. Узнав от государя императора, что генерал Перовский сумел блистательно преобразовать его идею по проведению ложного индийского похода в полномасштабную военную операцию, он получил ядовитый укол ревности. Желая оставить за собой последнее слово в реализации этого проекта, Ардатов засел за размышления, и фортуна благоволила ему. Снедаемый простыми человеческими страстями, граф не только смог существенно дополнить предложение генерала Перовского, но даже нашел России нового стратегического союзника в индийском походе.

По замыслу Ардатова им должна была стать Персия, которая с давних пор претендовала на город Герат и прилегающие к нему земли. Это яблоко раздора со средины прошлого века попало в руки правителей Кабула, при поддержке британских штыков. Разделяя и властвуя в Азии, Лондон зорко следил за тем, чтобы ни одно из сопредельных с их индийскими владениями государств, не представляло угрозу британским интересам.

Ни один из персидских монархов никогда не примирялся с потерей Герата, и всячески старались вернуть назад свои утраченные земли. Недавно возникшие распри между Дост-Мухамед-ханом и Мохаммед Юсуфом, по мнению Ардатова, должны были оказаться хорошим стимулом для нынешнего властителя Тегерана, чтобы подтолкнуть его к активным действиям по расширению границ персидского царства.

Однако на деле не все было так гладко, как было изложено на бумаге. Сидевший на троне шахиншахов Наср ад-Дин, хорошо помнил как его предшественник Мохаммед шах Каджар осадивший Герат в 1838 году, был вынужден снять осаду и отвести войска из-за ультиматума английского вице-короля. Тогда коварные сыны Альбиона открыто объявили всю афганскую землю сферой своего жизненного влияния, остудив холодным душем боевой задор Персии.

Ардатов здраво рассудил, что двойной удар по британским интересам в Индии заставит Лондон свернуть свое участие в боевых действиях в Крыму и сосредоточиться на сохранении своей главной жемчужины на Востоке. Именно в таком виде он представил свой новый план императору, которому тот сразу понравился. Не желая откладывать дело в долгий ящик, Николай сразу же отправил в Тегеран графа Бартякова, вот уже несколько дней проводившего активные переговоры с персидским шахом Наср ад-Дином.

Отношения русского монарха с персидским государством были довольны своеобразны. Уже с первых дней своего вступления на престол, Николай выказывал желание мирно жить со своим южным соседом. Едва только стало известно о своевольном занятии персами части закавказской территории, отошедшей к России согласно Гюллистанскому мирному договору, как русский монарх отправил в Тегеран своего личного посланника князя Меньшикова с наказом: уладить все миром.

Желая сохранить дружеские отношения с персидским шахом, Николай был готов не только отказаться от спорных территорий, но даже уступить ещё сверх того. Казалось, что кровопролития не будет, но подстрекаемый британским послом наследный принц Аббас-Мирза желал только одного — войны.

Посланный на защиту Кавказа генерал Паскевич сумел не только отбить нападение персов, но и в свою очередь сам перешел в наступление и уже через полтора года взял Тебриз, вторую столицу тогдашнего персидского государства. Между странами был заключен новый мирный договор, по которому Тегеран лишился части своих закавказских земель и был вынужден выплатить огромную контрибуцию в двадцать миллионов рублей.

По личному приказу царя в Тегеран был направлен новый русский посол статский советник Грибоедов, которому император дал наставление крепить добрососедские отношения между странами и не допустить возникновения новой войны. То как её боялись персы, говорит тот факт, что момент подписания нового, Туркманчайского мирного договора, по требованию персидских астрологов было проведено ровно в полночь, 10 февраля. По заверению звездочетов, это был наиболее благоприятный момент для прочного мира.

Однако не все в Тегеране хотели мира с северным соседом и в первую очередь британский посол Малькольм, усиленно интриговавший против посланника Петербурга. Как результат его тайных действий стал массовые выступления в персидской столице.

Используя недовольство простых жителей Тегерана огромной суммой контрибуции, а так же предоставление убежища шахскому евнуху, при помощи подкупленных мулл, британцы натравили разъяренную толпу на штурм русского посольства. В результате резни погибли все 37 сотрудников посольства, включая самого Грибоедова. Его истерзанное тело опознали только по шраму на руке.

Когда пьяный угар вольницы спал, на улицах Тегерана воцарилась тревожная тишина. Всем стало казаться, что вот-вот из-за вершин Эльбурса появится грозный Ермолов, оставивший у персов недобрую память после занятия Тебриза. Казалось, что персидские астрологи ошиблись, и новая война не минуема, но неожиданно белый царь вновь явил соседям свою милость.

Своей монаршей волей, он смирил гневные речи генерала Ермолова, требовавшего похода на Тегеран и наказания всех виновных в убийстве посла, сказав, что перед началом войны он желает выслушать провинившуюся сторону.

Персидское посольство возглавил один из младших сыновей шаха Хосров-Мирза. Робко и боязливо вступил персидский принц в покои Зимнего дворца, готовый в любую минуту лишиться жизни по приказу русского императора. К подобному исходу дела его подготовил великий визирь и сам отец, но судьба сулила принцу иной жребий.

Николай Павлович проявил не только государственную, но и человеческую мудрость. Он не стал требовать смертного наказания виновников смерти своего посла, ограничившись лишь получением за пролитую кровь Грибоедова легендарного алмаза 'Шах'. Более того, русский властитель к огромной радости персидского народа, даже значительно уменьшил ранее наложенную на них контрибуцию, хотя мог потребовать порты на южном берегу Каспийского моря, как сделал это его прапрадед Петр Великий. В этот момент России был нужен мир.

Персы долго славили благородство северного царя и потому, когда стало известно о готовности русского императора поддержать шахиншаха в его стремлениях обладания такой прелестной жемчужиной как Герат, у них не возникло чувство удивления или подозрения. Обрадованные словами Бартякова, они дружно принялись славить Николая Павловича и просить Аллаха послать на головы ненавистных англичан ураган, мор и проказу.

Однако, как истинные сыны Востока, привыкшие торговаться, они не торопились ударить по рукам, хотя поход на Герат в большей степени был им выгоден, нежели русским. Уловив интерес к себе со стороны могущественного соседа, шахиншах стал тянуть время, желая получить от северного соседа что-нибудь ещё.

Согласно давно заведенным на Востоке традициям, персы начали вести переговоры чинно и неторопливо, с многочисленными отступлениями и возвращениям к уже казалось решенным ранее вопросам. Бартяков иногда просто зверел от подобных действий но, выполняя волю императора, был вынужден сохранять спокойствие и дружественную улыбку на своем лице.

Вначале, Наср ад-Дин намекал на возможные территориальные уступки со стороны России, в виде возвращения Персии части Нахичеванского ханства, но Бартяков сразу пресек любые попытки вести диалог в этом направлении.

— Ни о каком изменении нынешних границ между двумя странами не может быть и речи. Хочу довести до вашего сведения, что генерал Ермолов, который в свое время требовал передвинуть русские границы далеко на юг и оккупировать Тегеран, по-прежнему пользуется влиянием при дворе и время от времени направляет императору проект ведения новой войны на востоке. Государь Николай Павлович, искренно желая мира и благополучия между нашими странами, твердо стоит за нерушимость нынешних границ, и всякий раз остужает его воинственный пыл. Однако и у государя может не хватить сил, противостоять напору славного героя, если вдруг южные границы будут изменены в пользу Персии.

Услышав имя генерала Ермолова, персы сразу приуныли и больше не пытались увязать поход на Герат с изменением границ. Но, получив отказ в одном, они сразу же стал настойчиво просить о другом. Раз в походе против афганцев они будут союзниками белому царю, то не грех ради общего дела было бы послать в помощь правителю Персии русских солдат. Так говорил шах Наср ад-Дин, так говорили его советники, но и здесь персидскую сторону ждало разочарование.

Готовясь совершить поход на Индию через среднеазиатские ханства, русский император не мог послать своему южному союзнику ни одного воинского соединения, ибо все они были задействованы в войне с британцами и французами в Крыму или с турками на Дунае. Единственное чем Николай мог помочь своему соседу так это, снабдить его оружием; винтовками, патронами и даже десятком другим пушек. Большая часть этой военной помощи уже находилась на складах в Астрахани, и была готова к отправке в Персию по морю, в любой момент.

Когда Наср ад-Дин услышал эти слова, он не смог сдержать чувство радости от возможности безвозмездно получить столь дорогой подарок. Счастливая улыбка расползлась на смуглом лице шахиншаха от мысли, что его войско будет вооружено ружьями и пушками. Подобного, везения никогда не выпадало ни одному из правителей Тегерана. Главная ударная сила персов по-прежнему состояла из сабли, копья и лука. Наср ад-Дин был на седьмом небе от столь щедрых милостей царя, но хитрый шах хотел еще большего.

Получив в свое распоряжение огнестрельное оружие, и зная не высокое качество выучки своих солдат, он попросил прислать в Тегеран в качестве инструкторов русских офицеров, наподобие того, как британские офицеры руководили отрядами сипаев в Индии.

— Мы будем очень благодарны нашему царственному брату, если он пришлет к нам своих блистательных офицеров для обучения моих воинов искусству современного боя — щедро лил воду лести шах Наср ад-Дин на уши царского посла, но граф уже хорошо знал, сколь легковесны сладкоречивые речи его собеседников.

Вежливо склонив голову, в витиеватой восточной манере которой он быстро обучился за время переговоров, Бартяков ответил, что русский император очень хорошо понимает своего царственного брата и, скорее всего слова шаха найдут отклик в его безграничном сердце.

Однако если просьба о посылке русских инструкторов была вполне ожидаемой, то последующее за ней продолжение, для царского посланника считавшего, что тема военного сотрудничества исчерпана, стало неожиданностью.

То ли желая показать степень своего высокого доверия к северному владыке, то ли решив в этот день добиться максимальной пользы от союза с русскими, но шах совершил поступок, который ранее до него никто никогда не делал.

Придав своему лицу многозначительный вид, персидский монарх торжественно произнес, глядя поверх голов своих многочисленных советников.

— Передайте так же моему царственному брату и своему государю, что я буду несказанно рад, если походом моих войск на Герат будет командовать русский генерал, которого он сюда пришлет. Если мой брат сделает это, то тогда за исход нашего похода я совершенно спокоен.

Услышав это заявление, Бартяков очень изумился и даже переспросил переводчика, правильно ли он понял слова шаха. Когда же тот слово в слово повторил ранее сказанное монархом, то граф не смог сдержать своего волнения.

— Русский генерал во главе персидского войска? Любого кого император сочтет нужным? — уточнил посланник, торопливо перебирая в уме возможные кандидатуры на столь важный пост.

— Любого, — подтвердил Наср ад-Дин, радуясь тому эффекту, что произвело его предложение.

— Даже если пришлет генерала Ермолова? — с невозмутимым лицом уточнил Бартяков, не удержавшись от возможности поддеть персов, к которым в его душе накопилось масса недовольства, за их многочисленные виляния во время ведения переговоров.

— Господин посол, конечно, шутит. Всем известно, что генерал стар и вряд ли сможет перенести все тяготы предстоящего похода, — поспешно произнес Моххамад-Али, главный советник шаха, и граф больше не упоминал Ермолова, удовлетворившись видом того, как вытянулись лица персов при упоминании имени бывшего грозного наместника Кавказа.

— Я сегодня же отошлю специального гонца к государю императору с известием о вашем предложении и смею надеяться, что оно будет благосклонно рассмотрено, — заверил Бартяков шаха, энергично прижимая правую руку к сердцу, что на языке восточного этикета выражало правдивость и искренность сказанных слов.

Фельдъегерь со срочным письмом от Бартякова застал русского императора в Орле, куда он прибыл с инспекторским визитом по просьбе графа Ардатова. Пока на Финском заливе стояли льды, и вопрос о союзном десанте на Петербург временно откладывался, император на время покинул столицу для поднятия духа среди мирного населения.

Псков, Тверь, Москва, Тула, Орел таковы были этапы большого пути Николая Павловича, который должен был продемонстрировать всем, а в первую очередь внешним врагам, что государь не пал духом от временных неудач в Крыму и не собирается идти на мировую с неприятелем. Напротив, император полностью уверен в своих силах и готов к ведению долгого затяжного военного конфликта.

Предложение Наср ад-Дина прислать к нему русского генерала очень заинтересовало Николая Павловича. Желание шаха поставить во главе своего войска иноземного генерала, наглядно говорило о том, как далеко собирался персидский монарх шагнуть в отношениях с Россией на данный момент.

Императора нисколько не смутил тот факт, что русский генерал будет командовать армией чужого государства и, хоть на время, но будет вынужден находиться в услужении персидского монарха. Генералиссимус Суворов и блистательные черноморские адмиралы Ушаков и Лазарев так же одно время подчинялись австрийскому и турецкому монарху, но это ничуть не умолила славу их военных побед, одержанных ими во славу России.

Перебирая в уме военную историю, государь неожиданно вспомнил другой пример, правда, несколько иного рода, связанного с Омер-пашой главнокомандующим Дунайской армии турок. Он по своей национальности являлся хорватом и от рождения носил имя Михаил Латош. Переметнувшись в молодые годы на сторону Оттоманской Порты, бывший австрийский офицер смог сделать себе хорошую карьеру и войти в число высших турецких генералов, служа верой и правдой стамбульскому монарху.

В нынешней войне, командуя Дунайской армией, он успешно противостоял действиям русской армии под Ольтеницой, но добился этого успеха не столько своим талантом и умением, сколько благодаря бездарным действиям генерала Данненберга.

С переходом войны на крымскую землю, по личному приказу султана Омер-паша получил под своё командование 20 тысячный турецкий корпус и чин коменданта Евпатории. Перед своим снятием с поста командующего Крымской армии, Меньшиков попытался отбить Евпаторию у врага. Это наступление, как и все предыдущие операции организованные светлейшим князем закончилось полным провалом.

Когда под огнем врага русская пехота подошла к турецким оборонительным позициям возле города, неожиданно выяснилось, что во рву вырытом турками вода, а штурмовые лестницы оказались слишком коротки. Желая спасти жизни своих солдат, генерал Самойлов отдал приказ об отступлении, и вновь Омер-паша одержал сомнительную победу благодаря неудачным действиям противника.

Евпатория осталась в руках союзников, но с тех пор ни о какой активности со стороны корпуса Омер-паши ничего не было слышно. Боясь нового нападения русских, он словно крот зарылся в земляные укрепления вокруг города, стянув в него все турецкие экспедиционные силы ранее находившихся под Севастополем, общая численность которого достигла тридцати тысяч человек.

Согласно данным разведки, отойдя от стресса после 'блистательной' победы, Омер-паша завалил султана прошениями направить его на Кавказ, клятвенно обещая монарху полностью прогнать русских с Кавказа.

— Что же, хвастун Омер, Бог любит троицу. Встретимся с тобой еще раз и там посмотрим, каков ты в деле — подумал про себя император и, откинувшись на жесткую спинку походного стула своего скромного кабинета, задумался

С самого начала у царя было очень сильное желание послать в Персию фельдмаршала Паскевича, который в прошлой войне воевал в этих местах и стяжал лавры победителя. Однако после трезвого размышления, император с сожалением отвел кандидатуру престарелого Паскевича. Столь далекий поход мог оказаться не по силам фельдмаршалу.

В этом деле, императору был нужен энергичный и волевой человек, который мог не только хорошо выполнить порученное ему задание, но и в случае необходимости смог самостоятельно принять важное решение. Кроме этого, этот человек должен был хорошо знать специфические особенности Востока, его многочисленные нюансы, от знания и соблюдения которых во многом зависел успех всего дела.

Не желая перекладывать столь ответственное решение на чужие плечи, Николай стал неторопливо перебирать в своей памяти одного генерала за другим, и при этом аккуратно выписывая на листок бумаги фамилию очередного кандидата на поездку в Персию.

После тщательного размышления, взвешивания всех за и против, государь либо вычеркивал человека из своего списка, либо оставлял, ставя против фамилии только одному ему понятные знаки или слова, характеризующие этого соискателя.

По прошествию времени число кандидатов сначала сократилось до семи, затем до трех и, в конце концов, единственным не вычеркнутым из императорского списка человеком оказался генерал-майор Евдокимов.

Отложив в сторону перо, царь остался довольным проделанной работой. Евдокимов действительно не только хорошо ориентировался во всех восточных особенностях, но и умело использовал их для достижения нужного результата.

Так, желая уменьшить сторонников воинственного дагестанца Шамиля, Евдокимов действовал не угрозами и запугиванием горцев, чем был славен Ермолов. Он откровенно подкупал представителей дагестанской знати, чьи воины составляли основу воинства непримиримого имама.

Хорошо зная психологию горцев, Евдокимов всегда вел доверительные разговоры с приглашенным к нему вождем только с глазу на глаз, что было очень важным фактором. Будучи один на один с русским генералом, наиб мог позволить себе человеческую слабость, что было недопустимым перед подчиненными.

Умело, играя на банальной человеческой жадности, Евдокимов с почтением предлагал горцу большую сумму денег в обмен на мир с русским царем. Если гордый вождь отказывался, то Евдокимов немедленно удваивал предложенную сумму. Если следовал повторный отказ, добавлял ещё и ещё, твердо зная, что у каждого человека есть своя цена. В конце концов, гость брал деньги и отходил от Шамиля.

К звону русского злата оставались глухие лишь религиозные фанатики и вожди, связанные с Шамилем кровными узами братства, но их было значительное меньшинство.

Так, благодаря мудрой политике русского генерала, к началу войны Шамиль остался без войска и не смог внести существенного изменений в расстановке сил на Кавказе. Подняв по указке турецкого султана восстание в тылу русских войск, имам двинулся на Тифлис, но был остановлен силами местного гарнизона и грузинской милицией. Для подавления восстания воинственных горцев, русским не пришлось привлекать дополнительные силы из своего кавказского корпуса, прикрывавшего границу от возможного вторжения Анатолийской армии турок.

Когда Николай объявил о своем решении послать в Персию генерала Евдокимова, то породил среди столичного генералитета не столько удивление, сколько неудовольствие и зависть.

— Неужели, государь, среди нас не нашлось более достойного и опытного человека, чем генерал-майор Евдокимов? Неужели он более люб тебе, чем те, кто выше его чином и заслугами, — недоумевали генералы, в тайне желая добиться отмены решения императора, но Николай был тверд.

— Знатность еще никогда не заменяла наличие ума, а что касается наград и чинов то, как раз за этим я его и посылаю к шаху. Справится, награжу по-царски, опростоволоситься прогоню прочь и признаю правоту ваших слов. Такова моя царская воля.

Именно с таким формуляром и был отправлен в далекий Тегеран генерал Евдокимов дальнейшее продвижение, которого вверх, теперь полностью зависело от него самого.

Глава II. В тиши имперских кабинетов /продолжение./

На момент утреннего доклада у австрийского министра иностранных дел Карла Фердинанда фон Буоля были самые скверные новости для императора Франца Иосифа. Сообщения от австрийского посла в Париже, поступавшие в Вену в течение последних трех недель порождали в душе господина министра сильную тревогу и волнение. Подобно юной гимназистке отдавшей свои пылкие чувства заезжему красавцу гусару, австрийская империя томилась от дурных предчувствий, что она может быть жестоко обманутой и брошенной на произвол судьбы.

Путем шантажа и угроз вынудив Австрию присоединиться к союзу против России в декабре 1854 года, парижский властитель раз за разом пренебрежительно вытирал ноги о государственные интересы Срединной империи.

Поставив во главу своей политики идею возрождения французской империи, Наполеон III стремился всячески доказать своим подданным, что он полноправный приемник своего великого родственника. Умело, эксплуатируя образ великого императора, новый Бонапарт так строил свои действия, чтобы они совпадали со знаменательными датами деяний своего предшественника.

Так переворот, сделавший республиканскую Францию империей, был специально приурочен к дате Аустерлицкого сражения, а коронование нового Наполеона было день в день с коронованием старого правителя.

Подобные действия нашли большой отклик в сердцах многих простых французов и окрыленный первыми успехами по укреплению личной власти, Луи Наполеон продолжил политику имперского возрождения. Так начавшуюся войну с Россией, он объявил своеобразным реваншем за поражение 1812 года, а расширение алжирских владений как продолжение восточного похода 1799 года.

Вступив на престол, Наполеон III видел в Вене исключительно временного союзника, нужного сугубо для достижения его тайных целей. Французский император сразу заявил своему ближнему окружению, что считает священным долгом наказать изменников, погубивших дело Первой империи. Монарх сознательно не проводил уточнение своих слов, но все хорошо понимали, что такими были Пруссия и Австрия, переметнувшиеся в стан противников после сокрушительного поражения французов в России.

Хорошо разбираясь в европейских делах, он отлично видел, что австрийцы держаться на плаву исключительно за счет противоречий между соседями, удачно лавируя между Парижем, Лондоном, Берлином и Петербургом. Подобная стратегия позволяло венскому двору не только сохранять целостность своих границ, но ещё кое-чем и поживиться.

Поэтому в отношении Вены, Франция сразу заняла очень жесткую позицию, постоянно диктуя свои требования в ультимативной форме и демонстративно позвякивая оружием. Возможно, Австрия и не поддалась бы на столь примитивный шантаж, но за спиной Наполеона стоял Лондон, а выступать сразу против двух столпов европейской политики, не имея за своей спиной хоть какого союзника, бравая Вена никак не могла. Боязно-с.

Поддержав требование Лондона и Парижа по выводу русских войск из Дунайских княжеств, Австрия надеялась, что этот шаг сделает её полноправным партнером в новом антирусском союзе, но она жестоко просчиталась. Луи Бонапарт имел хорошую память и с самого начала не собирался хоть в чем-то потакать австрийцам.

Едва только русские покинули Валахию и Молдавию и их заняли австрийские войска, Бонапарт объявил Францу Иосифу, что видит Дунайские княжества исключительно, как часть Франции и не готов уступать их ни одной континентальной державе.

В Вене слова основателя Второй империи произвели эффект разорвавшейся бомбы. Желая хоть как-то образумить зарвавшегося соседа, господин Буоль обратился за поддержкой в Лондон, но туманный Альбион остался глух к австрийским проблемам. У лорда Пальмерстона на Наполеона были свои далеко идущие планы, и ссориться с ним на данный момент английский премьер не собирался. Франция ещё не выполнила свою главную задачу по разрушению России и потому была более ценна для Британии, чем вечно лавирующая и интригующая против всех Вена.

Проглотив отказ Пальмерстона, Австрия молча вывела свои войска из Дунайских княжеств, поставив ещё одну жирную галочку в своем тайном счете претензий к Парижу.

Наполеона III это впрочем, ничуть не беспокоило. Чувствуя слабость австрийцев и свою силу в нынешнем раскладе большой европейской политике, он продолжил свой нажим на Вену, благо этого требовали интересы Парижа. После неудачной атаки на Севастополь положение французского императора, как гегемона Европы несколько поколебалось, и он стал требовать от Франца Иосифа присоединения к англо-французской коалиции на основе декабрьского договора 1854 года.

Узнав новые требования могучего соседа, молодой австрийский император пришел в отчаяние. Его страна попросту не была готова к войне. Вена в привычной для себя манере могла только громко вещать, надувать щеки, сдвигать брови домиком и бряцать оружием. Австрийцев одинаково страшила как война с Николаем, так и война с Наполеоном.

Господин Буоль стал лихорадочно лавировать между французским послом графом Буркнэ и русским посланником господином Будбергом. Обе стороны оказывали весьма существенное давление на австрийского императора, который лихорадочно метался между двумя берегами.

Все решила ультимативная телеграмма французского монарха с требованием дать четкий и ясный ответ на вопрос — с кем из воюющих сторон Австрия? Европейская солидарность против 'диких азиатов' взяла верх, и господин Буоль дал согласие своей страны о присоединении к договору 1854 года. Не забыв при этом выторговать у Наполеона обещание, что территориальное положение Италии и существующий в ней общественный порядок не будет нарушен на время ведения войны с Россией.

Французский император, не колеблясь ни минуты, приказал министру иностранных дел Друэну де Люису составить специальное соглашение по Италии, текст которого был предоставлен венскому послу Гюбнеру и австриец остался доволен им.

Следуя вековым правилам своей дипломатии, перед подписанием договора Вена взяла двух дневную паузу, которая очень сильно нервировала французского монарха. Отчаянно блефуя в отношении Франца Иосифа, Бонапарт с затаенным дыханием, ждал решение австрийского императора.

В тот день в императорском дворце Тюильри царило звенящая от напряжения тишина. Наполеон был полон самых дурных предчувствий в отношении ответа Вены, и, когда лакей внес на золотом подносе телеграмму от графа Буркнэ, за обеденным столом воцарилось гробовое молчание. Все члены императорской семьи с замиранием сердца смотрели на императора, торопливо открывшего запечатанный бланк телеграммы.

Быстро ознакомившись с её содержанием, император радостно поднял голову и торжественно прочитал сообщение из Вены вслух. После этого, в совершенно не свойственном ему душевном порыве он обнял императрицу, а затем поздравил всех присутствующих на обеде лиц. Сразу после этого события на парижской и лондонской бирже был отмечен рост ценных французских бумаг — главного показателя доверия банкиров к политике императора.

Заискивая перед Францией, господин Буоль до последнего часа настойчиво внушал Будбергу, что Австрия готова остаться нейтральной страной для России на случай войны. Когда же стало известно, что Вена все же присоединилась к 'Антанте', русский посол в порыве гнева потребовал от австрийского императора свой паспорт, и только личное вмешательство императора Николая предотвратило отъезд Будберга.

Назвав Буоля 'лжецом и негодяем', русский император все же не хотел открытой конфронтации с Веной, хотя не исключал возможности начала войны с ней. В эту трудную минуту русского царя поддержал фельдмаршал Паскевич. Готовясь принять под командование Дунайскую армию, он со всей ответственностью заверил своего государя, что в случае войны сумеет остановить австрийские войска на Днестре.

Как показали последующие события, удержание Николаем своего посла в Вене был очень правильным ходом русского императора. Отбросив в сторону всю свою прежнюю симпатию к австрийской державе, Николай Павлович с прагматичной холодностью взирал на мельтешение австрийского министра, пытавшегося объяснить Будбергу причины, вынудившие венский престол подписать договор.

Прошел месяц, другой, третий, а венцы все продолжали заигрывать вокруг русского посла, и Николай полностью убедился, что скорой войны с Австрией не будет. По крайней мере, пока русское воинство не потерпело нового поражения под Севастополем.

Уступив нажиму Парижа, австрийцы сильно осложнили свое положение в Германском союзе. Большинство немецких земель во главе с Пруссией крайне негативно относились к возможности участия Австрии в военном конфликте с Россией. Бавария, Гессен, Силезия, Нассау с самого начала конфликта настойчиво призывали Вену сохранить свой нейтралитет и не позволить разгореться большой европейской войне. Немецкие государства не желали воевать с Петербургом из-за балканских интересов Австрии.

Подобная позиция членов Германского союза очень сильно беспокоила господина Буоля, так как Вена издавна привыкла считать себя лидером этой конфедерации. Особенно его насторожило выдвижение Бисмарка на пост президент-министра Пруссии. Острый ум австрийского дипломата сразу определил в нем опасного для Вены политика. Буолю было достаточно немного пообщаться с прусским премьером, чтобы убедиться, как тот разительно отличается от своего постоянно сомневающегося предшественника.

Господин министр попытался по своим каналам повлиять на прусского короля Вильгельма в отношении кандидатуры Бисмарка на премьерском посту, но тот был абсолютно глух к мнению венских лоббистов.

Новый 1855 год не принёс Францу Иосифу и его министру спокойной жизни. Если январь и февраль прошли под знаком лавирования между русским и французским послом, то март месяц был поистине богат на сюрпризы. Ведя только одному ему понятную политику, император Луи Наполеон неожиданно озвучил свое видение европейских границ.

Декларировать политику реванша 1815 года, французский монарх открыто заявил свои претензии на те земли, что, по его мнению, были насильственно отторгнуты из единого тела Франции силою оружия и принуждения. И большая часть территориальных претензий была предъявлена именно Германскому союзу, в который входила Австрия.

В первую очередь французский император желал восстановить франко-германскую границу по Рейну с получением в свое владение области Пфальц и городов Ахен, Трир и Кельн. Так же в составе своей империи Наполеон видел Бельгию и Пьемонт как несправедливо утраченные французские земли по решению Венского конгресса.

Следуя примеру своего великого дяди, он не стал, открыто претендовать на Голландию и вольный город Гамбург с окружающими его землями, однако они были обозначены как территории, в которых французская корона хотела иметь свое первостепенное влияние.

Конечно, это не было озвучено как официальное требование Франции к своим соседям, а лишь только высказывания императора Наполеона в частных беседах и только. Однако не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы предсказать последующие шаги французского монарха.

'Если на стене висит ружье, оно рано или поздно выстрелит' — гласит народная мудрость. Господину Буолю вместе с другими министрами иностранных дел Германского союза только оставалось гадать, когда это случится.

Озвучив свои претензии к Европе и не получив после этого бурю гневных протестов от бельгийцев и от немцев, Луи Наполеон продолжал вести свою воинственную партию, пользуясь попустительством Лондона. Прошло чуть более недели, и император преподнес новый сюрприз для Германского союза.

Так на встрече с представителями польской эмиграции, французский монарх громогласно объявил себя другом и защитником польской нации, несправедливо лишившейся своей государственности. После восторженной бури аплодисментов высокородной шляхты и их клятвенных заверений в преданности французскому престолу, Наполеон торжественно провозгласил, что намерен добиваться возрождения свободной Польши в рамках бывшего Варшавского герцогства.

Это было обозначение территориальных требований не только к русским, владеющим 60 процентами территории бывшего герцогства, но и к австрийцам и пруссакам получивших согласно решению Венского конгресса Краков и Познань.

И вновь заявление французского монарха было покорно проглочено Австрией, поскольку обещания полякам не были подкреплены официальным заявлением французской стороны. Мало ли чего мог пообещать император Наполеон кучке страждущих реванша эмигрантов. Ведь в большой политике от слов до дела пролегает огромное расстояние.

После столь недружественного демарша в сторону венского двора прошло почти три недели, и горечь от негодования на действия Парижа в душе господина Буоля уже улеглась. Он стал размышлять над своими ответными контрмерами, когда телеграф принес новые известия.

Ознакомление с её содержимым заняло много времени у господина дипломата. Он, верно, понял смысл сообщения австрийского посла в Париже, но категорически не желал верить в то, что было изложено на шершавой телеграфной бумаге.

Не желая попасть впросак из-за возможной ошибки или недостоверности полученных сведений, господин Буоль набрался терпения и стал мужественно ждать прибытия основных бумаг, отправленных по дипломатическим каналам.

Прошло ровно полтора дня от момента получения телеграммы до прибытия дипкурьера, которые показались господину министру вечностью. Дрожащими от нетерпения руками он вскрыл сургучные печати на толстом пакете и, достав из него документы, погрузился в их изучение.

Никогда ранее господин Буоль не вчитывался в листы бумаги с пристальным вниманием, тщательно оценивая каждый из присланных ему документов. Когда же чтение было завершено, холодная испарина обильно пробила лоб и спину австрийского министра и скомканные листы выпали из его ослабевших пальцев. Столь омерзительного хода со стороны Наполеона господин Буоль просто не ожидал.

На следующий день, направляясь на доклад к императору Францу Иосифу, кроме бумаг, полученных из Парижа, господин Буоль сознательно прихватил просьбу о своей отставке.

Австрийский император, несмотря на свою молодость, неплохо разбирался в людской физиогномики и уже с первых моментов появления своего министра иностранных дел сразу определил, что у герра Буоля сегодня плохие вести.

— Какие неприятности посетили ваше учреждение? — осторожно спросил император, старательно выдерживая кабинетный этикет, который не позволял монарху напрямую спросить 'Что случилось!?'.

— Граф Ракоци сообщает интересные новости, ваше величество, — в тон монарху ответил Буоль, напряженно перебирал пальцами тисненую золотом вишневую папку.

— И с чем они связаны? — поинтересовался Франц Иосиф.

— Графу стали известны некоторые подробности последней встречи императора Наполеона с сардинским премьером господином Камило Кавуром, посетившим Париж на прошлой неделе.

Буоль сделал паузу, перед тем как сообщить императору убийственную новость, старательно перебирая бумаги, заранее разложенные в папке в определенном порядке, но от напряжения Буоль путался в них.

— Продолжайте, пожалуйста, — молвил молодой император, внутренне приготовившись к самому худшему.

— Дело касается скорого присоединения Сардинского королевства к антирусской коалиции и возможной отправки итальянских войск под Севастополь. Официального объявления по этому поводу ещё нет. Господин Бонапарт в тайне готовит русским этот неприятный сюрприз, но благодаря нашим осведомителям в свите сардинского премьера, граф смог прислать довольно подробный отчет об этом визите.

— Что же, видимо нам следует поздравить моего царственного брата с очередной победой на дипломатическом фронте. Возможно, присутствие итальянцев в Крыму все-таки позволит нам сохранить свой невооруженный нейтралитет, несмотря на наше вынужденное присоединение к декабрьскому договору, — осторожно высказал своё мнение Франц Иосиф.

— Я был бы счастлив, ваше величество, если бы это было бы так, но...

— У вас есть сведения что, Наполеон намерен добиваться участия наших войск в боевых действиях против русских!? — испуганно вырвалось у императора. — Господин Буоль, но это невозможно. Французы и англичане одерживают верх над ними только благодаря своим штуцерам, которых у нас, их примерно такое же количество, как и у русских, если не меньше. Эрцгерцог Альбрехт уверяет меня, что дальше Днестра наши войска пройти не смогут! С началом войны во многих наших частях участились случаи дезертирства славян, а это очень тревожный признак. Случись нам воевать с русскими сейчас, это будет самым черным днем в истории нашей державы.

— Пока, слава Богу, французский император не требует от нас вооруженного участия в войне с Россией, ваше величество. Но сведения, полученные из Парижа, заставляют меня сильно усомниться в искренности заверений господина Бонапарта, которые он дал Гюбнеру в обмен на наше согласие на присоединение к союзному договору.

— Что вы имеете в виду, Буоль?

— Ту цену, которую французы пообещали сардинцам за их участие в войне против русских. —

Министр вновь сделал многозначительную паузу, по которой монарх понял, что она и была причиной плохого настроения докладчика.

— Говорите, я вас слушаю, — мужественно произнес австрийский самодержиц.

— Согласно полученным сведениям между Францией и Сардинским королевством подписан секретный договор, по которому Париж оказывает Виктору Эммануилу вооруженную помощь в борьбе против нас за обладанием Ломбардией и Венецией.

— Какая неслыханная подлость, Буоль! Принудить нас подписать крайне опасный для нас договор, объявить Дунайские княжества своим протекторатом и вести за нашей спиной сговор с итальянцами. Это не достойно императора французов! Я понимаю интриги против нас со стороны русских, но интриги против собственных союзников, это совершенно не допустимо для европейского монарха, — возмущался Франц Иосиф, голос которого звенел от гнева и обиды одновременно.

Буоль дал возможность монарху вылить на голову парижского интригана справедливое негодование, а затем продолжил говорить сдержанным тоном.

— Наполеон дал господину Кавуру согласие на присоединение к Сардинии кроме Ломбардии и Венеции, так же Пармы, Модены и Тосканского герцогства. Папская область лишиться Болоньи и выхода к Адриатике. В отношении Неаполитанского королевства планы сторон мне неизвестны. Взамен за это, сардинцы объявляют войну России и уступают императору Савойю и южную часть Пьемонта.

— Иными словами он хочет получить все то, что Франция потеряла в Италии по решению Венского конгресса 1815 года — хмуро подытожил император.

— Совершенно верно, ваше величество. Теперь все слова императора Франции сказанные им относительно дальнейшего будущего Европы приобретают конкретное подтверждение.

Император нервно пожевал свои пухлые губы, а затем поинтересовался у министра.

— Насколько достоверны полученные вами сведения, господин министр? Нет ли здесь ошибки или, того хуже, чьей-то тайной игры против нас!? Возможно, русских?

— Вы слишком хорошего мнения о способностях русских дипломатов, ваше величество. Смею вас заверить, что подобное им пока не под силу. Что же касается нашего источника информации о переговорах господина Кавура с императором французов, то у нас нет никаких причин подозревать его во лжи или двойной игре. Сведения, полученные от него, всегда находили свое полное подтверждение — с достоинством заверил Буоль собеседника.

— И кто же этот честнейший человек, позвольте вас спросить, господин министр? Если все обстоит так, как вы говорите, его уже давно пора наградить орденом Марии Терезы, — ехидно осведомился император.

— Боюсь, что это не представляется возможным, ваше величество. В силу особо сложившихся обстоятельств награждение нашего агента орденом Марии Терезы, как впрочем, и другими орденами австрийской империи совершенно не возможно, и потому его поощрения идут исключительно в денежном эквиваленте.

— Он, что занимает у французов высокий пост или имеет духовное звание? — спросил заинтригованный Франц Иосиф. Буоль на секунду замялся, а затем нейтральным тоном произнес.

— Как правило, ваше величество мы всегда стараемся сохранять полное инкогнито наших действующих агентов, в избежания провала.

— Вы не доверяете вашему императору, Буоль? — гневно осведомился монарх.

— Ну, что вы, ваше величество, вам я могу без утайки назвать его имя.

— Так то лучше, господин министр, — удовлетворенно буркнул Франц Иосиф. — И кто это таинственный незнакомец?

— Это высокооплачиваемая парижская проститутка Мари Лябурб, ваше величество. Согласитесь, что её появление перед клиентами с австрийским орденом будет крайне неуместным.

— Мари Лябурб? — с удивлением выдавил из себя монарх.

— Да, она самая. Мари вот уже три года как состоит в тайных списках господина Гюбнера. Только благодаря этому мы всегда знаем, о чем говорит сардинский премьер с императором Наполеоном.

— Да, вы правы, Буоль, крест Марии Терезы ей явно не подойдет, — хмыкнул император. — Что же вы предлагаете делать в этом случае?

Услышав самый главный вопрос этой встречи, министр иностранных дел замялся, и в воздухе повисла затянувшаяся пауза, которая насторожила австрийского государя.

— Говорите, я вас слушаю, Буоль. Вы ведь всегда были сторонником компромисса с императором Наполеоном. Что нам делать теперь, когда Бонапарт готовится коварно ударить нас ножом в спину?

— Если ваше императорское величество намекает на возможный наш союз с русскими, то я вновь готов подать вам прошение об отставке. Пусть этот союз состоится при другом министре иностранных дел австрийской империи.

— Что вы конкретно предлагаете, Буоль? Громкое сотрясание воздуха мне не нужно. Если время вашей отставки придет, то вы узнаете об этом в первую очередь. Что вы молчите? Или вам больше нечего сказать и ваш источник вдохновения иссяк досуха?

Буоль мужественно выслушал гневную эскападу монарха, справедливо полагая, что у него есть все основания быть недовольным действиями его подданного. Дела австрийской дипломатии шли далеко не так блестяще, как того хотелось бы. В Италии местные жители были настроены к австрийцам крайне негативно, поскольку только их штыки удерживали на престоле правителей Пармы и Модены, а так же обеспечивали независимость папского престола.

Заигрывая с сардинцами и щедро раздавая им итальянские земли, Наполеон III бил точно в цель, хорошо зная как непрочно положение австрийской империи в этой части Европы.

— Сейчас мы ничего не сможем предпринять в качестве ответного хода, ваше величество, — медленно начал свою речь Буоль. — Но нет, худа без добра. 'Кто предупрежден, то вооружен', говорили древние римляне, и в этом они были абсолютно правы. Знание планов противника позволит нам не совершить трагическую ошибку в политике нашего государства.

— Войну с Россией? — быстро уточнил император.

— Вы совершенно правы, ваше высочество. При вновь открывшихся обстоятельствах военный конфликт с императором Николаем может сильно обескровить нашу армию, а это очень опасно для нас возникновением новых внутренних потрясений подобно смуте 1848 года. Поэтому максимум, что мы можем сделать для французского императора — это оказание давления на русских и не более того. Любой выстрел в их сторону может обернуться для нас далеко идущими последствиями с не предсказуемым результатом.

— Хорошо, здесь я с вами полностью согласен. Но вот будет ли согласен мой царственный брат Бонапарт?

Буоль мягко многозначительно кашлянул, прежде чем решил дать ответ Францу Иосифу, который сразу уловил недосказанность своего министра.

— Говорите всё то, что вы хотите сказать, Буоль, если это имеет прямое отношение к нынешней ситуации.

— Думаю, что да, ваше величество, но тут возникают некоторые трудности некоторого морального характера, — продолжал витиевато плести свою речь министр.

— Если эти трудности не связаны с супружеской изменою, раскола догмата веры или предательства родины, то они достойны обсуждения, дорогой Буоль. Я вас слушаю.

Ни один мускул не дрогнул на лице министра иностранных дел, когда он начал объяснять императору свою идею.

— Сейчас в мире очень шириться, и набирает силу движение анархистов. Эти революционеры не признают власти государства над собой и готовы бороться за свои политические идеалы с оружием в руках.

Министр замолчал, и Франц Иосиф сдержано кивнул головой, что можно было расценить как жест его знакомство с этим вопросом, в общих чертах.

— Наибольшую популярность движение анархистов у простых европейцев получило в среде итальянцев, которые по своей человеческой природе особенно склонны к постоянным бунтам и мятежам. Главный оплот итальянских анархистов это Неаполь, хотя тосканцы и ломбардцы мало, чем уступают им в своём стремлении к неповиновению законной власти. Будь она австрийская или местная.

Австрийский император продолжал кивать головой, но теперь с большим интересом и пониманием.

— Согласно специальному докладу начальника жандармского корпуса в Ломбардии, в настоящий момент среди итальянских анархистов стал особо популярен такой вид борьбы как индивидуальный террор против высоких сановников и в первую очередь против главных лиц государства. Благодаря тому, что анархистские группировки пока малочисленны и разрознены, нашей секретной службе в Италии с помощью внедренных и перевербованных агентов удается держать их под определенным контролем. Скажу без лишней скромности, но устранение пармского министра Казеранги, пытавшегося проводить антиавстрийскую политику наших рук дело.

— Да?

— Да, ваше величество. Я не доложил вам об этом в своё время, только из тех соображений, дабы ваша христианская совесть не пребывала в угнетенном состоянии от знания столь неприятных аспектов нашей большой политики. Что поделать, но не всё то, что мы творим на благо нашей империи, мы делаем в белых перчатках, — с притворным сожалением сказал Буоль.— Вот и теперь, я рискнул посвятить вас в столь грязные подробности дипломатической кухни только в виду очень трудного и опасного положения, в котором мы оказались благодаря деятельности вашего царственного брата.

— Можно короче?

— Конечно, ваше величество. На примете нашей итальянской жандармерии есть несколько особо буйных анархистов, которые готовы пожертвовать собой ради торжества идей анархизма и совершить покушение на тирана Наполеона. Господин Бонапарт так же не очень популярен в Италии из-за жестоких мер против итальянских эмигрантов, проживающих на территории Франции.

— То есть вы предлагаете физическое устранение французского императора? — с некоторым испугом в душе переспросил Франц Иосиф.

— Как не прискорбно это звучит, но именно это я и предлагаю. Основываясь на своем дипломатическом опыте, я с уверенностью могу утверждать, что Наполеон Бонапарт всерьез взялся за перекройку европейских границ. Смею вас уверить, что я хорошо знаю людей подобного типа, и остановить их может только одно, полное военное поражение. Больше ничего другого они не признают. Если мы сейчас не остановим французского императора, то боюсь, нас ждут более серьезные территориальные потери, чем наши итальянские провинции и польский Краков.

Произнеся столь несвойственную дипломатам открытую речь, Буоль с замиранием сердца ожидал реакции своего монарха. Больше всего он боялся, что молодой император по простоте своей души и неопытности начнет гневно обвинять его в потакании чудовищным грехам и в одно мгновение порушит всю ту стройную конструкцию тайного влияния, которую с таким трудом создал господин министр. Буоль очень не хотел посвящать монарха во все подробности закулисной жизни венской дипломатии, но чрезмерная активность Наполеона не оставляла ему выбора действий.

Господин министр с напряжением следил за мимикой лица своего самодержца, но никак не мог определить направление хода его мыслей. Он уже ожидал самого худшего и мысленно готовил свою речь об отставке, однако, реакция молодого императора была совершенна отличной оттого, что Буоль мог только себе представить.

Он видно ещё недостаточно хорошо знал все тайные струны души Франца Иосифа, который просто и даже несколько суховато спросил, что для этого будет необходимо. Будничность и обыденность вопроса императора несколько разочаровали господина министра, но только на первый момент. Опытный дипломат, он не позволил чувствам отразиться на своем лице, и, взяв нужную паузу, он так же просто и буднично ответил императору.

— Только деньги ваше императорское величество.

Теперь пришла пора удивляться самому Францу Иосифу, и он в отличие от дипломата не смог удержать своего удивления.

— И только? — спросил изумленно император, в чьем воображении убийство Наполеона должно было сопровождаться с определенными трудностями и сложностью. — Как это произойдет?

Буоль с большим трудом подавил в себе желание ответить, как отвечают в этом случае взрослые мужчины молодым юношам, но этика моментально взяла верх, и Буоль произнес.

— Ваше величество, зачем вам знать подобные нюансы? Главное принять решение, а все остальное будет зависеть от воли божьей и расторопности наших агентов.

— Да, Буоль, вы как всегда правы, — император одернул на себе сюртук, и немного помолчав, осторожно спросил. — Я, что-то должен подписать?

— Никак нет, ваше величество, — услужливо произнес министр, — достаточно всего лишь одного вашего слова, чтобы тайный механизм пришел в действие. Прикажите и мы начнем действовать сию же минуту.

Душевные колебания Франца Иосифа длились не очень долго, и монаршее согласие на устранение императора Наполеона было получено. Отныне этот тайный замысел прочно связал австрийского императора с господином Буолем, исполнение которого гарантировало бы Австрии спокойное существование в ближайшие десять-пятнадцать лет. Более глубоко в будущее смеют заглядывать только одаренные люди, которыми ни Буоль, ни Франц Иосиф не являлись.

Как наглядным подтверждением этого факта, стали новые неутешительные вести для венского двора пришедшие из Пруссии. С пришествием во власть Бисмарка, золотые дни спокойного главенствования Австрии в Германском союзе закончились раз и навсегда. Новый прусский премьер был деловым человеком, что он и доказал своими действиями.

После того как ландтаг в очередной раз отказался утверждать бюджет страны, Бисмарк распустил парламент без объявления новых сроков выборов. Берлинские демократы были очень возмущены столь бесцеремонным повелением пруссака, как они за глаза называли Бисмарка и уже разрабатывали свои контрмеры, но все неожиданно изменилось.

Неизвестно от кого, но стало известно, что для наведения внутреннего порядка в прусском королевстве, русский царь готов оказать королю Вильгельму военную поддержку аналогичную той, что оказал Австрии в 1848 году.

Говорили, что военный министр уже отдал секретный приказ пограничной страже и воинским частям, дислоцированным возле границы с Россией, о недопущении возникновения вооруженного конфликта с русскими полками, в случае их перехода границы и движения на Берлин.

Сразу появилось множество очевидцев, собственными глазами видевших русских гусаров из необъятных глубин России и случайно пересекших границу. Увидев подданных прусского короля, русские кавалеристы немедленно покидали приграничные деревни, принося свои извинения старостам или случайным пограничникам. Поговаривали так же о страшных казаках и полудиких татарах и башкирах. Вблизи границы их никто не видел, но присутствие этих соединений, явно угадывалось по ту сторону кордона.

Для культурного европейского жителя той поры, да и поныне, нет ничего страшнее, чем кровожадные орды казаков, совершенно не боявшихся смерти, ради которой только и живут. Ворвавшись в мирный европейский городок, они немедленно начинают грабить, пьянствовать и творить бесчинства над беззащитными женщинами, стариками и младенцами.

В умах добропорядочных немцев моментально всплыли рассказы из недалекого прошлого о том, что творилось в Венгрии при наведении порядка русскими батальонами. Досужливые обыватели столь красочно описывали деяния казаков, что никто из мирных бюргеров не желал испытать их на своей шкуре. Каждый берлинец умел хорошо считать и без труда мог определить, сколько времени понадобилось бы русским войскам, чтобы достичь предместий Берлина.

Все эти новости, разом свели на нет весь боевой пыл сторонников парламента. После шокирующего решения Бисмарка обходиться в управлении государством без парламента, решение просить военной помощи у русских для подавления возможного восстания, казалось им вполне правдоподобным. Прошло несколько дней и стало ясно, что новых баррикад в Берлине не будет.

Бисмарк ликовал от своей первой победы, одержанной им на посту прусского премьера. Запустив страшную сказку о русских казаков, он на деле доказал, что хорошо знает психологию рядового немецкого обывателя. Не останавливаясь ни на один час на достигнутой победе, Бисмарк продолжил стремительно развивать успех и громогласно объявил о начале создания новой армии. В тот же день сенат полностью одобрил предложенную премьером программу военной реформы, и работа закипела.

Венская дипломатия с большой настороженностью встретила столь радикальные изменения внутри прусского королевства и потребовала от Бисмарка разъяснений и уточнений относительно всевозможных слухов. Господин министр-президент любезно объяснил австрийскому послу Штилике, что венскому двору нечего опасаться в связи с роспуском прусского парламента. Берлинцы с пониманием отнеслись к столь вынужденному шагу своего короля, и бунтовать не собираются.

Что же касается слухов о якобы военном союзе России и Пруссии, так это все досужие вымыслы и сплетни безответственных обывателей. Между двумя странами действительно заключен договор, в котором обе страны гарантировали друг другу нейтралитет в военных действиях сроком на пять лет и только. А все разговоры о якобы секретных протоколах, о привлечении русских частей к наведению порядка — так этого нет и в помине. Господин Бисмарк не скрывал от господина Штилике, что подобный вопрос обсуждался в ходе переговоров со специальным посланником русского царя господином Горчаковым, но не более того, ничего не подписано.

Принимая герра Штилике, Бисмарк старался быть самой любезностью, но чем больше он её выказывал, тем больше в душе венского посла утверждалось совершенно противоположное мнение. Об этом он немедленно срочной депешей доложил Буолю и тут же получил приказ выяснить всю правду в отношении возможного сговора Бисмарка и Горчакова.

Австрийский посол ещё не успел обзавестись хорошей агентурой в канцелярии нового премьера, но за большие деньги он сумел достать черновики тех секретных протоколов, о которых так усердно говорил весь Берлин. Их конечно никак нельзя было предъявить Бисмарку в качестве улики, но для господина Буоля и этого было достаточно. Кто предупрежден, тот вооружен.

С этого момента прусский премьер был вписан в черные списки венской дипломатии, которая к своему большому сожалению ничего не могла разделаться с ним сейчас. Призыв Бисмарка к созданию новой армии, которая будет способна защитить родину, нашел очень широкий отклик в сердцах многих немцев. Его призыв был очень актуален. Угроза внешнего врага оказалась самым действенным средством для сплочения нации в одно целое, возможностью забыть на время внутренние неурядицы. В своем патриотизме подданные прусского короля мало, чем уступали своим воинственным соседям по ту сторону Рейна.

Пока венский двор лихорадочно пытался строить козни французскому монарху, сам Наполеон не собирался сидеть сложа руки. Добившись согласия сардинского премьера на участие в войне с русскими и получения взамен части Пьемонта, он предпринял следующий шаг, совершенно ошеломивший как его сторонников, так и противников. Хорошо понимая причину британской благосклонности к себе, основатель Второй империи не собирался все время быть послушным орудием лорда Пальмерстона. Отлично помня главный девиз английской дипломатии о том, что у Британии нет постоянных друзей, а есть постоянные интересы, Наполеон решил вести свою игру, в чисто своих интересах.

Поэтому, не успев проводить господина Кавура, французский император пригласил в Тюильрильский дворец для частной беседы саксонского посла фон Зеебаха, являвшегося зятем русского канцлера Нессельроде.

Принимая дорогого гостя в павильоне Марса, Наполеон попытался создать во время беседы самую непринужденную обстановку, демонстрируя саксонскому послу полную доверительность и откровенность.

Попивая в течение полутора часов чашку кофе за чашкой, французский император убеждал фон Зеебаха с какой симпатией относиться он к русскому императору, считая нынешнюю войну порождением трагических случайностей и нелепостей. Давая оценку причинам, породившим конфликт между Россией и Францией, Луи Наполеон видел главную проблему в том, что обе страны не смогли, вовремя пойти на разумные компромиссы друг с другом, чем и породили совершенно ненужную обеим странам войну.

Вполне возможно, что Луи Наполеон действительно так считал в глубине души, но сейчас во время беседы с саксонцем, он преследовал совершенно иные политические цели. Разливаясь сладкоголосой птицей перед зятем Нессельроде, французский монарх просто хотел иметь плацдарм на случай переговоров с русским царем.

Истинный политикан, при всех своих успехах Луи отнюдь не исключал мысль, что фортуна может неожиданно отвернуть от него свой божественный лик и тогда действительно придется договариваться с русскими. Тогда как нельзя к стати и будет этот непринужденный разговор среди дивной красоты императорской оранжереи.

К радости Бонапарта, в течение всей беседы саксонец слушал его самым внимательнейшим образом и, попивая императорское кофе, иногда даже подавал одобрительные реплики, выражая ими своё восхищение мудростью собеседника. После окончания встречи, император был полностью уверен в том, что Зеебах сегодня же известит своего тестя о состоявшейся беседе, что и произошло в действительности.

Приглашая саксонца, к себе во дворец, император так же хотел поднять свои акции в глазах британцев, и это ему удалось. Уже на другой день содержание беседы стало известно британскому послу, естественно с нужными Наполеону купюрами и звучанием. Одновременно с этим в Лондон ушла срочная депеша о результатах военного совещания, которое провел французский император, решая вопрос о дальнейших действиях французской армии в Крыму.

После девяти месяцев бесплодного стояния под Севастополем, по мнению французских генералов, остро назрел вопрос, что делать дальше. Либо снимать осаду и искать более слабые места русской стороны либо, не взирая на людские потери, брать город штурмом.

Оба эти варианта в среде французского генералитета имели как своих ярых сторонников, так и не менее ярых противников, непрерывно доказывавших императору свою правоту. Тех генералов и маршалов Франции, которые настаивали на продолжение осады Севастополя, активно поддерживали британцы, страшно боявшиеся внезапной перемены настроения обитателя Тюильрильского дворца.

Желая закрутить интригу до конца, Наполеон внимательно выслушал обе стороны. Он много спрашивал, уточнял, но так и не принял окончательного решения, объявив, что ему нужно хорошо подумать.

Все эти новости были для лорда Пальмерстона подобны ушату холодной воды. Британский премьер был полностью уверен в том, что французские солдаты ещё долго будут трудиться на благо Британской империи, и вдруг возник столь опасный крен для интересов Лондона.

Сам лорд Пальмерстон был полон далеко идущих планов на этот год, и не покладая рук, работал над их реализацией. Продолжая возиться с идеей разжигания войны на севере России, британец упрямо делал ставку на проведение большой морской операции в Финском заливе. Используя полное бездействие русского флота на Балтике, он намеривался ударить объединенными силами двух флотов по Кронштадту — главной морской цитадели врага, и раз и навсегда уничтожить детище Петра Великого.

Пальмерстон свято верил в успех предстоящей операции, несмотря на некоторый скепсис со стороны британского адмирала Непира. Даже если Кронштадт и русский флот не будут уничтожены до конца, то благодаря победоносному набегу союзников, обязательно возникнут предпосылки не только к побуждению финнов к восстанию против России, но и вступление в войну Швеции. А это было очень весомый аргумент в нынешней войне.

Кроме этого, английский премьер самым решительным образом собирался надавить на Австрию, чтобы добиться её согласия на пропуск через свою территорию французских войск, идущих на освобождение польских земель от русского владычества. Мощное восстание поляков без всяких сомнений полностью связало бы царя Николая по рукам и ногам, и тогда идея отделения от русской империи Крыма и Малороссии приобретала бы куда более реальные черты, чем на данный момент.

С идеей польского бунта Пальмерстон уже носился около десяти лет, и потому предавал ей главное значение во всей войне, но к его огромному сожалению воз проблем оставался на прежнем месте. Несносные австрийцы никак не давали своего согласия на пропуск войск Наполеона, не видя в замыслах английского мечтателя ничего для себя полезного.

Таковы были замыслы благородного сэра Пальмерстона, и вдруг главный поставщик пушечного мяса для их воплощения собрался выйти из игры.

Сама мысль, что Наполеон может начать закулисные переговоры о мире с Николаем и тем самым, оставить британцев один на один со страшным русским медведем приводила в ужас лорда Пальмерстона. Нужно было что-то предпринять и чем быстрее, тем лучше. В распоряжении английского премьера было довольно мало средств влияния на французского союзника, но Пальмерстон с честью сумел выйти из сложного положения и укротить строптивца.

Ради того чтобы покрепче привязать французского императора Лондон не погнушался разыграть настоящий политический спектакль с примесью водевиля, участие в котором приняли самые высокие люди Британской империи.

В апреле месяце Наполеон был специально приглашен в Лондон с официальным визитом, где был принят при неслыханных овациях, манифестациях и прочих душевных излияний в честь боевого союзника. Огромные толпы лондонцев приветствовали появления французского монарха бурными криками восторга. В честь высокого гостя в столице и главных городах Британии были даны салюты и фейерверки. Но как показало время, это было только скромной прелюдией перед главным событием.

Во время торжественного приема, в присутствии многочисленной толпы до отказа заполнившей залы Букингемского дворца, сама королева Виктория громогласно объявила указ о награждении дорогого союзника высшим орденом британской империи, орденом Подвязки. Взяв в руки орден, королева низко наклонилась перед Наполеоном и собственноручно застегнула на императорской икре украшенную бриллиантами золотую орденскую пряжку.

Это награждение потрясло императора до глубины души, да и было от чего. Подобного знака внимания не удостаивался ни один из монархов и союзников Англии за все время существования этого высшего британского знака отличия. Так без единого выстрела, он достиг того величия со стороны своего давнего противника, которого никогда бы не смог получить его великий дядя.

После столь королевского подарка, французскому императору следовало отдариваться, и Наполеон сделал это. В личной беседе с Пальмерстоном, он заявил, что Севастополь будет непременно взят этим летом, а русский черноморский флот навсегда исчезнет из акватории Черного моря.

Пользуясь моментом, английский премьер выразил пылкую надежду, о проведении наступления союзной армии в Крыму и Малороссии, но получил уклончивый ответ относительно дальнейших планов войны. Луи заявил, что все в руках божественного провидения и потому не стоит торопиться.

Подобные речи очень огорчили лорда, ибо он искренне считал, что за столь высокий прием, заморский гость должен был отдариться по более высокой цене. Мысленно обозвав французского императора мелким лавочником и скупердяем, Пальмерстон с радостным выражением на лице провозгласил тост за боевое содружество двух великих европейских государств против азиатских дикарей.

Видя явное не желание Наполеона в этом году действовать за пределами Крыма, британский премьер решил утереть нос своему несговорчивому союзнику и с этой целью взял под свой личный контроль новый морской поход на Балтику. Французский монарх ничуть не был против такого поворота событий и пообещал переподчинить свои линейные корабли первому лорду адмиралтейства.

После возвращения императора в Париж, участь генерала Канробера как главнокомандующего союзными войсками под Севастополем была предрешена. Для выполнения данного англичанам обещания, основателю Второй империи был нужен совершенно новый человек, не имевший в своей душе страха перед севастопольскими бастионами и готового не раздумывая выполнить любой приказ императора.

Находясь наедине со своими мыслями и тревогами, Наполеон часто с горечью был вынужден признать, что Севастополь вот уже длительное время доставляет ему очень много неприятных хлопот. Слишком много ненужных разговоров о неудачах французского оружия в этой войне идет в Париже в последние шесть месяцев, чем ослабляет боевой дух французской нации и имиджа императора.

Поэтому, Луи, с удвоенной энергией стал тасовать колоду французского генералитета в поисках достойного кандидата на роль покорителя русской твердыни и вскоре нашел его. На этот раз выбор Наполеона пал на генерала Жан Жака Пелесье, известного во французской армии своей настойчивостью в выполнении полученного свыше указаний. Этот генерал не останавливался ни перед чем, в том числе и потерями среди солдат, ради выполнения приказа.

Пелесье хорошо проявил себя во время военных действий в Алжире умело, подавляя мятежи арабского населения против французских оккупантов. Замиряя зловредных смутьянов, генерал вселял дикий страх в души мятежников, применяя против них самые жесткие меры, которые только были возможны.

Так жителей алжирских деревень, которые были заподозрены французами в оказании им сопротивления или саботажа, по приказу Пелесье безжалостно уничтожали, не взирая на их возраст и пол. После того как свыше трехсот человек были загнаны в пещеры Атласа и умерщвлены с помощью дыма, генерал получил от своих же солдат презрительную кличку 'коптильщик', чем он впоследствии очень гордился. Одним словом это была энергичная, талантливая и очень способная личность, способная на многое, почти, что на все.

Приказ о назначении Пелесье главнокомандующим войск 'Антанты' в Балаклаву весной 1855 года привез генерал Реньо, личный посланник императора вместе с тридцатитысячным пополнением. Благодаря этому, общая численность союзных сил в Крыму достигла цифры в сто двадцать тысяч человек. Теперь осада Севастополя начиналась с удвоенной силой.

Глава III. Испытание на прочность, повторение.

За те шесть месяцев, которые прошли с момента отъезда из Севастополя графа Ардатова, с городом и его защитниками произошли разительные перемены. Если в ноябре Севастополь еще сохранял в себе определенные черты мирного города волей случая вовлеченного в боевые действия, то уже к маю, это был город, основательно пропитанный буднями осады.

Здесь все, начиная от жителей города и кончая поблекшими стенами домов и кривыми улочками, кричало в полный голос о пришедшей в Севастополь войне. Больше всего это было заметно в южной части города, где чугунные ядра вражеских осадных батарей валялись тут и там на грязных щербатых мостовых Севастополя, и идущие на позиции солдаты пренебрежительно пихали их ногами, выказывая тем самым свое презрение к смерти.

За прошедшие полгода люди так привыкли к непрерывному грохоту осадных батарей, разрывов бомб и свисту ядер, что полностью перестали обращать на это внимание. Они стали совершенно по иному воспринимать смерть, которая из страшного слова теперь превратилась в назойливую муху, что постоянно следовала за ними попятам днем и ночью.

Большинство из севастопольцев выработала у себя какую-то особую философию, делавшей все страдания и невзгоды связанные с войной настолько привычными, что страх перед смертью отодвигался куда-то глубоко внутрь души человека.

Наступившая весна не принесла большой радости и уверенности в скорой победе адмиралу Нахимову. Сменивший на посту командующего крымской армии князя Меньшикова Михаил Дмитриевич Горчаков оказался ничуть не лучше своего светлейшего предшественника. Он, так же как и Меньшиков, видел в Севастополе лишь дну ненужную обузу для сухопутной армии, на которую бездарно тратились и без того небольшие силы Крымской армии.

Поэтому, он сознательно назначил на место погибшего Корнилова не адмирала Нахимова, а генерала Дмитрия Ерофеича Остен-Сакена, человека пунктуального и исполнительного в мелочах, но мало чем проявившего себя за время войны. Отправляя генерала в Севастополь, Горчаков дал ему первейший наказ о сохранении живой силы гарнизона от напрасных потерь, которая может понадобиться в дальнейшем для изгнания врага из Крыма.

Опытный в понимании того, что не было сказано большим начальством, но явственно подразумевалось, Дмитрий Ерофеич сразу уловил скрытую мысль командующего, но едва только он прибыл в осажденную крепость, как сразу же убедился в невозможности исполнения тайного пожелания Горчакова. На этом пути непреодолимой преградой стоял адмирал Нахимов, который ни за что не допустил бы оставление Севастополя противнику.

Вместе с полковником Тотлебеном Нахимов неустанно возводил все новые и новые оборонительные укрепления вокруг Севастополя, на который союзники почти ежедневно обрушивали град пуль, ядер и бомб. Особенно свирепствовали английские осадные мортиры. Изо дня в день своим навесным обстрелом они методично разрушали русские оборонительные позиции, наносили ощутимый урон, как гарнизону бастионов, так и резервам, которые были вынуждены находиться вблизи переднего края в ожидании возможной атаки врага.

Противостоять губительному обстрелу врага контрбатарейным огнем русские не могли. В севастопольском арсенале было достаточное количество орудий малого и среднего калибра, но крупнокалиберных мортир, которые могли на равных противостоять осадным батареям союзников, было очень мало.

Кроме этого русская артиллерия испытывала острую нехватку в порохе, ядрах и бомбах. Именно в этом вопросе как в беспристрастном зеркале стали видны вся многочисленные огрехи русских в этой войне. Если союзники имели бесперебойное снабжение провиантом и боеприпасами с помощью своих кораблей, то снабжение Севастополя было поставлено из рук вон плохо. Порох и ядра крайне медленно доставлялись сначала в Бахчисарай, а оттуда на арбах запряженных медлительными волами, по непролазной грязи, в сам Севастополь.

Единственным лучом светлой надежды в этой чудовищной эпопеи снабжения для Нахимова был граф Ардатов, который в меру своих сил и возможности умудрялся за короткий срок проталкивать в осажденную крепость те или иные грузы.

Так, узнав из письма адмирала, что зимние бури размыли морское дно перед входом в севастопольскую бухту и разрушили подводное заграждение из затопленных кораблей, граф спешно прислал сорок подводных мин Якоби вместе со специалистом минером. За короткий срок мины были установлены в нужном месте, и тем самым было предотвращено не только возможное проникновение вражеских кораблей в севастопольскую бухту, но и новое затопление судов черноморского флота.

Однако деяния графа Ардатова были подобны одной каплей в огромном море. Для полнокровного снабжения Севастополя была нужна железная дорога или хотя бы хорошие дороги, которых на этом направлении никогда не было.

Если союзники безраздельно господствовали на поле брани днем, то русские отводили свою израненную душу частыми ночными вылазками. Наступление ночи, всегда было сопряжено для союзников с возможной атакой врага в том или ином месте линии обороны. Как бы не были бдительными французские и британские часовые, но они неизменно не замечали русских охотников, которые подобно змеям умудрялись бесшумно подползать к вражеским позициям и внезапно атаковать их.

Дело доходило до того, что русские умудрялись с помощью аркана выхватывать вражеских солдат и офицеров не только из открытых окопов, но даже и из блиндажей. Было несколько случаев, когда захлестнутые за горло волосяной петлей брошенного аркана люди погибали от удушья, пока русские охотники тащили их к своим позициям.

Частые ночные вылазки русских охотников, приносили союзникам очень чувствительные проблемы не столько в материальном плане, сколько в моральном. Все те, кто находился в передней линии окопов, испытывались сильный страх перед ночными рейдами русских. От этого страха с каждым месяцем осады росло число дезертиров, и если первое место среди солдат покинувшие свои боевые посты занимали турки, то второе место прочно удерживали англичане.

В стане союзного командования за последние шесть месяцев произошли значительные изменения, но не в плане командного состава. По настоянию английского инженер — генерала Джона Бургоэна было изменено стратегическое направление наступления на русские позиции с целью одержания полной победы над противником.

Если раньше направлением главного удара сил коалиции являлся четвертый бастион, переименованный по приказу царя в Корниловский, то теперь им стал Малахов курган. Именно занятие этой важной высоты давало возможность союзникам вести артиллерийский огонь по гавани, Корабельной слободе и понтонным мостам на северную сторону, а так же обстреливать оборонительную линию с тыла, что заставило бы русских оставить всю южную часть города. Взятие же 3 и 4 бастионов Севастополя было сопряжено с большими трудностями и потерями, и в случаи успеха противники могли рассчитывать на овладение только Городской стороной.

Изменение осадной стратегии было принято в феврале месяце под нажимом императора Наполеона, и французы принялись возводить на подступах к кургану дополнительные мортирные батареи.

Их действия не остались не замеченными со стороны полковника Тотлебена, который быстро разгадал намерение врагов и в противовес им начал сооружать новые оборонительные рубежи, которые воспрепятствовали бы штурму Малахова кургана.

Под непрерывными атаками и обстрелами французов, в считанные дни русскими солдатами и матросами были сооружены Селенгинский, Волынский и Камчатский редуты, чьи орудия надежно преграждали союзным войскам дорогу на курган.

В ответ англичане и французы начали усиленно возводить новые параллели и ложементы напротив русских позиций, стремясь, день за днем сократить разделяющие противоборствующие стороны расстояние. Обстрелы и ночные атаки русских непрерывно чередовались друг за другом, пока не наступило некоторое равновесие, и над позициями противников повисло некоторое затишье.

Пока шло обустройство новых позиций, русская сторона понесла огромную утрату. В марте месяце, при возвращении с Камчатского люнета погиб командир Малахова кургана контр-адмирал Истомин. Он был убит случайным ядром, буквально оторвавшим ему голову с плеч к ужасу сопровождавшего его офицера.

Владимир Иванович, был правой рукой адмирала Нахимова во всех делах, связанных с обороной Севастополя, и вместе с полковником Тотлебеном составлял тот малый кружок командиров, благодаря которому Севастополь держался все это время.

При большом стечении защитников Севастополя, тело погибшего адмирала было похоронено в храме святого Владимира, где уже нашли свой последний приют адмиралы Лазарев и Корнилов. Нахимов со слезами на глазах простился с погибшим другом, которому уступил место в соборе, ранее оставленное для себя. Горе Павла Степановича было столь сильным, что указ императора Николая о произведения его в полные адмиралы, был встречен им с абсолютным равнодушием. Нахимов уже окончательно похоронил себя и ждал только своей неизбежной смерти на севастопольских бастионах.

Затишье между противниками продлилось недолго, и в начале апреля союзники подвергли Севастополь массивной бомбардировке из всех осадных орудий. Это была вторая с октября прошлого года попытка принудить русских к отступлению с занимаемых позиций при помощи артобстрела. В течение десяти дней противник вел непрерывный обстрел севастопольских укреплений, поочередно громя то третий, то четвертый бастион то, перенося огонь осадных мортир на Камчатский люнет и Малахов курган.

В первый день русские наблюдатели заметили активность вражеского флота, который поднимал паруса и разводил пары, однако, помня результат прежнего противостояния с русскими береговыми батареями, французские и британские адмиралы не рискнули попытать счастья еще раз. Все вражеские корабли так и остались в Камышовой бухте, ограничившись лишь подвозом боеприпасов и безрезультатным обстрелом русских позиций оказавшихся в зоне их пушек.

Благодаря самоотверженному труду и старанию защитников Севастополя все разрушения производимые огнем осадных батарей успешно ликвидировались в ночное время суток. Разбитые врагом пушки заменялись новыми орудиями, восстанавливались брустверы и амбразуры, пополнялись поредевшие ряды гарнизонов бастионов. И вновь как в октябре, на огонь вражеских батарей русские отвечали своим огнем, заставляя хоть на время их замолкать.

Выпустив огромное количество бомб и ядер, союзники были готовы полностью отказаться от своих намерений одержать верх при помощи одной бомбардировки в виду её полной неэффективности. Генерал Пелесье был в ярости, наблюдая в подзорную трубу за русскими позициями и не находя их видимого разрушения. На военном совете, собранного после окончания очередной бомбардировки, новый главнокомандующий в гневной форме, приличествующей скорее капралу, чем генералу французской армии, обрушился с гневными упреками на генерала Нивье, автора этого плана.

— Следует напомнить вам генерал, во сколько тысяч золотых франков обошлась казне ваша идея усмирить русских огнем наших батарей! Император Наполеон I потратил меньше денег на свои победы при Ваграме и Аустерлице, чем мы за эти десять дней обстрела Севастополя.

Сидевшие напротив Пелесье генералы хмуро опустили головы. В глубине души они не были согласны с мнением своего командира, но к своему огромному сожалению, ничего не могли противопоставить словам Пелесье. Русские бастионы действительно остались несломленными, несмотря на все старания английских и французских пушкарей.

— Исполняя волю нашего любимого императора, я намерен внести новую струю жизни в наше расточительное сидение под стенами проклятого Севастополя. И потому, в скором времени, я намерен отдать приказ о штурме русских укреплений на подступах к Малахову кургану.

— Зеленого холма (так французы называли Камчатский люнет)? Да можно об этом думать? — воскликнул Канробер. — Ведь это будет целое сражение.

— Прекрасно, — холодно бросил Пелесье. — Пусть будет сражение, но этот холм мне нужен.

Сидевшие перед ним генералы с удивлением переглянулись между собой, но никто не посмел возражать командующему. Приказ был получен, и его следовало исполнять.

Вот в такое неспокойное время, приехал в Бахчисарай граф Ардатов, до этого усиленно фланировавший между Москвой, Нижним Новгородом и Ростовом, пытаясь реализовать свои планы, о которых в полном объеме мало кто знал за исключением самого Ардатова и императора Николая. Подобная секретность была обусловлена не столько умелыми действиями вражеских шпионов, сколько безудержной болтовней придворных и тех, кто по своей службе был обязан следить за сохранностью государственных тайн.

Появление Ардатова в Бахчисарай было сразу отмечено громким инцидентом, который получил огромный отклик среди простых солдат и офицеров. Одетый в мундир пехотного капитана, граф прибыл на простой почтовой бричке вместе с двумя адъютантами, бывшими у Михаила Павловича для особых нужд.

Войдя в дом, где располагалась интендантская служба Крымской армии, он скромно спросил, где ему можно найти господина Свечкина, обеспечивающего снабжением Владимирский полк.

— Я вас слушаю, — холодно сказал раскормленный интендант, не распознав в Ардатове высокого начальника, что было совершенно не мудрено сделать. За двое суток тряски на почтовом тарантасе граф полностью утратил столичный лоск и мало чем отличался от простого армейского офицера.

— Могу ли я получить деньги для полка по требованиям? — почтительно спросил Ардатов, вынимая из кармана кителя бумаги.

— Получить то вы можете, но все будет зависеть от вас самих, — глубокомысленно ответил чиновник, производя взглядом оценку внешнего вида графа.

— Мне бы сегодня деньги получить, — смиренным голосом попросил интенданта Михаил Павлович. — Люди сильно на позициях голодают.

Чиновник сочувственно покивал головой, а затем ласково произнес:

— Ну так и быть, господин капитан, помогу вам получить деньги для вашего героического полка, но вот только какой вы процент положите за это дело?

Услышав эти слова, Ардатов изобразил на лице полное непонимание:

— Какие проценты? С чего? Объяснитесь, пожалуйста?

— Я говорю, сколько вы мне заплатите за выдачу ваших денег? — наставительно произнес интендант. — Обычно мне платят восемь процентов, но, учитывая вашу геройскую часть, могу взять и поменьше. Так и быть, согласен на шесть процентов.

— Да как вам не стыдно солдат обирать, господин Свечкин! — воскликнул Ардатов — Они там жизни свои кладут ради родины и царя батюшки, а вы их содержание воруете!

Ардатов оглянулся за сочувствием и поддержкой к находившимся в комнате офицерам, но те только стыдливо отвели в сторону глаза.

— Дожили вы до седых волос, господин капитан, а ума так и не нажили, — язвительно бросил чиновник, нисколько не стыдясь брошенного ему упрека. — Что же я буду за дурак, если буду деньги за так давать? Нужны вам деньги — заплати и бери. И нечего на меня так смотреть. Я и так вам божеский процент назначаю, у других не шесть процентов, а все двадцать отдадите.

— А вот об этом можно и по подробнее, — ласково произнес Ардатов и заговорщицки подмигнул чиновнику.

— Вы, господин хороший, дело говорите, а если шутить намерены, то в другой раз приходите, дела у меня, — раздраженно бросил сбитый с толку чиновник.

— Не будет у вас больше дел, господин Свечкин, — сочувственно пообещал Ардатов и громким голосом обратился к находившимся в комнате офицерам.— Господа офицеры! Будете свидетелями о том, что мне говорил господин интендант!

Подобные сцены видимо были не в новинку для Свечкина за долгие годы его службы и потому, вместо испуга на его лице появилась самодовольная улыбка и с полным чувством превосходства, он сочувственно произнес:

— А ты еще громче покричи, может тогда толк и будет.

— Ну что же, можно и погромче, — моментально согласился Ардатов и звонко прокричал — Косоротов, Рыжкин, ко мне!!!

В эту же минуту входная дверь с грохотом отворилась, и в помещение вломились два высоких крепких молодца, которые были пригодны только для одного дела — хватать и тащить.

— Здесь мы, ваше сиятельство! — громогласно доложил Косоротов и, бросив взгляд на ошалевшего интенданта Свечкина хищный взгляд, коротко и буднично спросил, — В железа?

— В железа, голубчик, в железа! — подтвердил граф и два адъютанта для специальных поручений молниеносно выдрали интенданта из уютного кресла и прислонив к стенке стали сноровисто обдирать мундир господина Свечкина, для которого все происходящее с ним было каким-то кошмарным сном. Не в силах сопротивляться железным рукам ардатовских молодцов, он только тонко душераздирающе визжал, и на его визг моментально сбежался служивый народ, отчего в просторном помещении, сразу стало тесно.

— Произвол! Беззаконие! Рукоприкладство! Пристава скорее! — гневно выкрикивали собратья пострадавшего интенданта, явно сбитые с толку капитанским мундиром Ардатова.

— Молчать!!! — гаркнул Михаил Павлович, и крапивное племя моментально притихло, нутром признав по голосу очень высокое начальство.

— Я граф Ардатов, личный посланник императора Николая Павловича, в присутствии свидетелей уличил господина Свечкина в казнокрадстве и взяточничестве. Согласно полученному от государя именному предписанию, на проведение ускоренного суда в условиях военного время, признаю господина Свечкина виновным в обозначенном преступлении и приговариваю его к девяти годам каторги в Сибири. А так же лишение всех чинов, наград и с последующим понижением в правах на получение государственного пособия — говорил Ардатов, властно чеканя слова, которые приводили господ интендантов в ужас.

— Косоротов, возьми показания у господ офицеров, оформи бумаги и отошли в Петербург фельдъегерем. Господ интендантов желающих проверить мои властные полномочия прошу подойти ко мне. — Ардатов расстегнул мундир и энергичным движением руки вытащил из внутреннего кармана именной указ. Едва только казенная бумага была извлечена на свет божий, как набежавшая толпа в миг исчезла. Перед графом остались только офицеры, призванные им в свидетели, господин Свечкин и еще один человек в походном плаще.

Именно его Ардатов повстречал на пути в Бахчисарай и, узнав о бедственном положении Владимирского полка по части снабжения, немедленно взялся помочь. Благо тому, что капитан Турчин был одной комплекции с графом, Ардатов моментально надел его мундир и, взяв бумаги, отправился добывать деньги.

Однако только арестом господина Свечкина дело не закончилось. Ардатов громогласно объявил о том, что он остановился на постоялом дворе и попросил офицеров обращаться к нему за помощью в случае затруднения в получении казенных денег на пропитание. Стоит ли говорить, что в этот день господа интенданты были самыми честными и обходительными людьми.

Но и этим 'коварство' графа в отношении интендантов не ограничилось. Бедолагу Свечкина, Ардатов отправил на ночь не в местную тюрьму, а на гауптвахту пехотного полка, где с ним случилось несчастье. Узнав, что у них под замком сидит казнокрад долгое время пивший солдатскую кровь, нижние чины самовольно устроили ему 'темную' да так перестарались, что забили арестованного до смерти.

С ужасом офицеры полка и сами виновники инцидента утром следующего дня ждали прибытие графа за своим арестантом. Среди нижних чинов уже был избран человек, который был готов принять ради мира наказание за смерть арестанта, но Ардатов вновь всех ошеломил.

Внимательно осмотрев основательно избитое тело интенданта, он вызвал врача и приказал немедленно выписать свидетельство о смерти для скорейшего погребения. Когда же испуганный эскулап спросил, что указывать в причине смерти, Ардатов удивился.

— Как, что, милейший? Ясно же видно, что арестант сильно переживал за свой омерзительный проступок перед государем и скончался от апоплексического удара, — и добавил, еще раз глянув на разбитое лицо казнокрада — Ох и сильный был удар, однако.

Этот случай моментально облетел не только Бахчисарай, но и всю Крымскую армию. Как это часто бывает в жизни, арест Свечкина оброс такими фантастическими подробностями, что для господ интендантов не стало злее и страшнее врага, чем граф Ардатов. Тут же Михаилу Павловичу припомнили его прошлогодние 'зверства' над севастопольскими интендантами и чиновникам совсем поплохело. Отныне, коварный граф Ардатов стал видеться им в каждом незнакомом им визитере.

Однако если Ардатов стал зверем и аспидом для интендантов, то для простых офицеров и солдат граф стал, чуть ли не своим человеком. Еще больше это мнение укрепили две его поездки по стоящим у Бахчисарая полкам. Ардатов специально приезжал в них к обеду и к ужасу начальства просил подать ему пищу из солдатского котла, которую стоически пробовал на глазах у всех. О последующих выводах не стоит говорить, они были печальны как для начальства, так и для артельщиков.

Подобные действия императорского посланца вызвали сильное недовольство командующего Крымской армии Михаила Дмитриевича Горчакова. Во всех действиях Ардатова старый генерал-адъютант видел скрытый подкоп под себя. Вскоре, во время представления графа Горчакову как личного посланника царя, тот попытался поддеть его.

— Что, Михаил Павлович, воробушка съел? Смотри, так их много летает, всех не переловить, — язвительно спросил Горчаков, намекая на историю с интендантом Свечкиным и то, что Ардатов, по мнению генерала, занимался делом явно недостойного его чина и положения.

— Так для одержания скорой победы над супостатом, нужны здоровые и сильные солдаты, господин генерал. А то, чего доброго в нужный момент они ружье держать не смогу от недоедания, — парировал Ардатов. — Посмотрел, я недавно как лечат раненых в наших госпиталях, и диву дался. До чего же живуч и вынослив наш солдат. Бинтов нет, лекарств нет, кормят, черт знает чем, а он еще на поправку идет. Чудеса, да и только.

Услышав о нарушениях в госпиталях, Горчаков сразу насупился и присмирел. Ему было неудобно, что приехавший Ардатов сразу занялся инспекцией госпиталей, тогда как ему все было недосуг посетить хоть один лазарет.

— Руки не доходят, ваше сиятельство, разобраться с госпиталями. Слышал, что непорядки там творятся, но вот все недосуг было. Все воруют проклятые, а честных интендантов сыскать невозможно, — стал оправдываться командующий, поскольку царский посланец ходил возле очень скользкой темы — злоупотребление служебным положением. К этому виду проступка государь был очень строг и мог покарать кого угодно, невзирая на чины и звания, если вина человека была доказана.

Видя примирительный настрой командующего, Ардатов не стал дальше развивать эту тему разговора, и конфликт, казалось, был исчерпан, но это казалось. Вскоре мнения двух Михаилов вновь столкнулись и куда по более серьезному поводу, а именно судьбы Севастополя.

Исполняя приказ Пелесье о штурме русских позиций, в последних числах мая, союзная артиллерия стала яростно обстреливать Камчатский люнет вместе с двумя другими русскими редутами, и здесь наглядно сказалось их преимущество в мортирах. Находясь в надежном укрытии, они методично разрушали передние фасы русских укреплений, выводя из строя пушки и заваливая амбразуры. В ответ русские батареи мало, что могли противопоставить огневой мощи противника. Если в противостоянии с открытыми батареями противника они еще могли принудить их к молчанию, сбив или разрушив орудия, то против осадных мортир они были бессильны.

О приготовлениях неприятеля к штурму Камчатского люнета русским сначала донесли дезертиры, а затем это же подтвердили и наблюдатели, заметившие большое скопление солдат в траншеях французов. Об этом было немедленно доложено генералу Жабокритскому, командовавшему обороной этого участка вместо погибшего Истомина, но к всеобщему удивлению тот не произвел усиление гарнизона редутов.

В течение всего дня, Жабокритский только лихорадочно слал рапорта Остен-Сакену, который так же никак не реагировал на возникшую угрозу русским укреплениям. Оба генерала полностью разделяли мнение Горчакова о необходимости сдачи Севастополя, ради сохранения армии.

На следующий день в самый разгар артиллерийской канонады, Жабокритский внезапно сказался больным, и, сев на лошадь, стремительно уехал в Северную сторону, оставив тем самым вверенный ему участок обороны без командования.

Когда это стало известно Нахимову, то он в категорической форме потребовал от Остен-Сакена замены Жабокритского Хрулевым и срочной посылки подкрепления на люнет и редуты. После чего, не желая мириться с предательским равнодушием начальства, Нахимов сам отправился на Камчатский люнет с тайной надеждой принять смерть на поле боя, чтобы избежать позора оставления родного города.

Общий штурм русских позиций начался в шесть часов по полудни, по сигналу ракеты. Французские штурмовые колонны сразу устремились в атаку на русские позиции и, пользуясь своей численностью четыре батальона против одного, смогли быстро сломить сопротивление защитников Волынского и Селингинского редута.

Развивая возникший успех, они попытались продвинуться в глубь русских позиций, но были остановлены русскими резервами, которые привел принявший командование Хрулев. При отражении неприятеля русские смогли захватить две гаубицы, которые французы неосмотрительно выдвинули вперед для поддержания своей атаки.

Камчатский люнет атаковали сразу три колоны французских стрелков, которые, несмотря на ураганную картечь, стремительно бежали вперед. Не обращая внимания на убитых и раненых, французские зуавы, составляющие ударную силу центральной колоны полковника Брансиона, приблизились к люнету и, перескочив через ров, стали врываться внутрь сквозь амбразуры.

Завязалась, отчаянна рукопашная борьба между защитниками люнета и алжирскими стрелками. В центре борьбы находился адмирал Нахимов, которого полтавцы и моряки окружили стальным кольцом штыков и неоднократно бросались врукопашную, спасая своего горячо любимого начальника от зуавов. Неизвестно как долго смогли бы триста пятьдесят русских солдат противостоять почти двум тысячи французам, но в этот момент английские мортиры открыли ураганные огонь, который нанес большой урон рядам зуавов, чем защитникам укрепления.

Английские бомбы пощадили Нахимова, хотя один из осколков больно ударил его в спину и адмирал упал. Тотчас же моряки подхватили его под руки и, не обращая на протесты, унесли с люнета, прикрывая стонущего Нахимова своими телами.

Заметив отступление русских в сторону четвертого бастиона, французы сначала захватили оставленный люнет, а затем бросились преследовать их, намериваясь с ходу захватить и Корниловский бастион. Под картечным и ружейным огнем зуавы все же смогли достичь неглубокого рва бастиона, но были остановлены огнем с Малахова кургана и других близь лежащих батарей. От русской картечи погибли командиры штурмующих колонн полковники Леблан и Брансион. Лишившись своих командиров, зуавы сразу залегли, хотя с десяток смельчаков все же взобрались на вал бастиона, но тут же были подняты на штыки и сброшены в ров.

По залегшим солдатам противника гарнизон бастиона открыл ураганный огонь, а подошедшие батальоны Черниговского полка своей контратакой не только отогнали французов от бастиона, но даже смогли выбить их из Камчатского люнета, захватив при этом в плен до трехсот человек.

Убедившись, что люнет в наших руках, генерал Хрулев устремился с частью солдат к Килен-балке, где у наступавших вместе с французами англичан наметился определенный успех. Полковник Шарлей во главе отряда в четыреста человек сумел приблизиться к линии бастионов и под прикрытием штуцерных стрелков попытался ворваться на русские позиции. Появление черниговцев во главе с Хрулевым, которые атаковали неприятельские цепи фланговым ударом, исправило положение, отбросив противника на исходные позиции.

В это время, по личному приказу генерала Пелесье, желавшего обязательно одержать победу, на Камчатский люнет была организованна новая атака силами двух бригад корпуса генерала Боске, стоявших в резерве. Перед новой атакой англичане в течение получаса обстреливали люнет из своих мортир, не давая русским исправить полученные ранее разрушения и расклепать забитые врагом пушки.

С громким криком 'Вива ля Франс!' — алжирские стрелки ворвались на бруствер Камчатского люнета, устилая своими телами ров и близлежащие подступы к нему. Несмотря на численное превосходство врага, защитники люнета смело приняли неравный бой и отошли только после гибели своих командиров капитана Шестакова и майора Беляева. Наученные горьким опытом французы не стали преследовать отступавших, ограничившись только частым ружейным огнем.

Весть об атаке врага наших передних позиций застала Ардатова на подъезде к Севастополю. Услышав о падении Камчатского люнета, атаки Корниловского бастиона и контузии Нахимова, граф пустил в галоп своего коня и еще засветло прибыл в Южную сторону.

Доклад Тотлебена и Нахимова о положении дел произвел на Михаила Павловича удручающее действие. Узнав о поведении Жабокритского, чья трусость во многом способствовала успеху врага, Ардатов немедленно потребовал генерала к себе и, не стесняясь присутствия посторонних, высказал генералу все, что он о нем думал.

На Жабокритского было жалко смотреть, когда Ардатов буквально размазывал его по стенке своими гневными тирадами. Поддержи Нахимов или Тотлебен в этом момент Михаила Павловича хотя бы одной репликой осуждения, и граф тут же обвинил бы генерала в предательстве со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но оба севастопольских патриота молчали, проявляя сочувствие к человеку, который своими действиями его совершенно не заслужил.

— Думаю, что вопрос о вашем дальнейшем пребывании в действующей армии, господин Жабокритский, будет решен в самое ближайшее время, — молвил Ардатов, закончив свой разнос. Но за Жабокритского неожиданно вступился Остен-Сакен, говоря что, возможно, не стоит торопиться с выводами за не совсем удачное командование.

Именно в этот день, Ардатов впервые воспользовался своим рангом личного посланника императора, поскольку генерал Остен-Сакен был равен Ардатову по чину и являлся начальником севастопольского гарнизона. Едва только Дмитрий Ерофеич открыл рот, как граф, невзирая на чины и должность напрямую спросил его, собирается ли он оборонять Севастополь или намерен сдать город врагу, преступно сокращая гарнизоны передовых укреплений.

В обычных условиях подобное поведение с равным по званию человеком было немыслимым, но Ерофеич хорошо помнил, кто перед ним стоит, и потому он даже не попытался одернуть Ардатова. От столь щекотливого вопроса, заданного в лоб, да еще в присутствии двух главных инициаторов обороны города Нахимове и Тотлебене, генерал сразу скис и залепетал такую ахинею, что, гневно сверкнув глазами, Нахимов демонстративно покинул комнату. Вслед за ним на свежий воздух вышел и сам Ардатов, затем Тотлебен, Хрулев и князь Васильчиков, оставив, таким образом, Остен-Сакена наедине с Жабокритским.

— Что будем делать, Павел Степанович? Попытаемся отбить у врага наши позиции или оставим их врагу? — напрямую спросил Ардатов, едва догнав адмирала на улице, и сразу получил не менее прямой ответ.

— При сложившихся обстоятельствах не вижу никакого смысла в проведении наступления, ваше превосходительство. Пытаясь отбить люнет, мы будем двигаться в гору под непрерывным огнем противника, что принесет нам огромные потери при весьма сомнительном результате. Как не прискорбно это говорить, но я категорически против атаки на Камчатский люнет, — с горечью ответил Нахимов.

— Я тоже категорически против атаки на люнет, ваше превосходительство, — вслед за адмиралом высказал свое мнение генерал Хрулев, которого было очень трудно заподозрить в трусости. Его немедленно поддержали Тотлебен и Васильчиков. Все они в один голос заявляли, что попытки отбития позиций приведут к непозволительному ослаблению севастопольского гарнизона перед явно намечающимся общим штурмом города.

— Одержав победу сегодня, Пелесье, разумеется, не пожелает остановиться на достигнутом успехе и непременно попытается взять Севастополь в самое ближайшее время. Тут и к гадалке ходить не надо, все ясно, — сказал Нахимов, и все присутствующие генералы полностью согласились с его выводом.

Ардатов тоже был согласен с этим мнением, но пример с Жабокритским его очень сильно взволновал. Если ранее он был полностью уверен за судьбу Севастополя, пока в нем находился Нахимов, то теперь он не разделял своего прежнего убеждения. Поэтому на другой день граф спешно отъехал в Бахчисарай, намереваясь поговорить с Горчаковым о назначении Нахимова главой обороны города. Однако, как не был быстр конь, доставивший его в ставку командующего Крымской армии, Горчаков уже был прекрасно осведомлен о случившемся инциденте. Поэтому, он встретил запыленного графа во всеоружии начальственного гнева.

— Не по чину командуешь, Михаил Павлович! — с места в карьер начал Горчаков. — Хоть ты и царский посланник, но бесчестить боевого генерала в присутствии других и угрожать ему отставкой, это уже слишком! Знай свой шесток!

Ардатов был тертый калач в подковерных интригах и потому молчал только первую минуту, а затем, воспользовавшись, что собеседник взял паузу, чтобы вдохнуть в грудь воздух, сам перешел в контратаку.

— Так что же, за самовольное оставление своего поста, сказавшись больным, ему Георгия на грудь вешать!? Видел я этого больного! Здоров как бык! И только благодаря его мнимой болезни в самый важный момент на переднем крае не было командира, и французы, чуть было, не ворвались в город. Что это? Глупость, трусость или, еще того хуже, измена!?

— Да, что ты несешь, граф!? Белены объелся? Какая еще такая измена!? — взвизгнул Горчаков, но Ардатов не дал ему возможность продолжить. Он рывком приблизился к генералу, и гневно глядя ему в глаза, и с придыханием произнес.

— А это уж государь пусть сам решит, Михаил Дмитрич, как оценивать деяния генерала Жабокритского. Донесение свое, вкупе с рапортами адмирала Нахимова, генерала Хрулева и полковника Тотлебена я уже отослал императору вместе с фельдъегерем в столицу. Подождем и узнаем, кто из нас прав.

— Фельдъегеря в столицу!? Да ты в своем ли уме, Ардатов!? Его только я могу в столицу послать! Я, и никто другой! Да за нарушение устава и артикля я тебя под арест могу упечь! — продолжал гнуть своё Горчаков. Но Ардатов вновь опередил его, когда генерал набирал воздух в спадшую грудь.

— Да не серчай ты так, Михаил Дмитриевич, право дело. По уставу ты полностью прав, это я полностью признаю. Да вот только право на фельдъегеря мне от самого государя дадено, ибо послан я сюда им, чтобы надзирать за всем тут происходящем и сразу докладывать, если что не так случиться. Вот я ему и доложил, работа у меня такая.

От возмущения грудь старого генерала быстро заходила взад вперед, но, боясь сболтнуть лишнего царскому фискалу, он только гневно жег его глазами. Граф точно угадал, какие мысли мелькали в его голове и миролюбиво произнес.

— Успокойся, Михаил Дмитриевич. Не доносы я на тебя строчить приехал, а исправлять огрехи, которые могут сыграть на руку врагу.

— Это, какие такие огрехи! Назови! — запальчивым петухом взвился генерал.

— Да с назначением на ответственные должности безответственных людей. Вместо Нахимова Остен-Сакена назначил, вместо Хрулева — Жабокритского. Вот и результат — потеря передней линии обороны. А почему? Потому что численность гарнизона редутов и люнета была сокращена до одного батальона, а резервы находились далеко и в любом случае не успевали прийти на помощь. Это конечно не измена, а простая дурь, но из-за неё мы чуть было Севастополь не потеряли.

При упоминании о Севастополе лицо генерала скривилось, но Ардатов сделал вид, что не заметил этого.

— На носу новый штурм города, по всем признакам французы хотят взять Севастополь к очередной дате сражения при Ватерлоо, есть у Луи Наполеона такая страстишка. Поэтому я думаю, для пользы дела надо быструю рокировку произвести и поменять местами Нахимова и Ерофеича.

— То мне решать, кого куда ставить и назначать! — взвился Горчаков, но теперь уже на не столь высоких тонах.

— Конечно тебе, Михаил Дмитриевич. Только тебе, но и спрос с одного тебя будет, если Севастополь падет. Моё дело маленькое, я только предупредил, а уж решать тебе, — многозначительным тоном произнес Ардатов, и генерал сразу осел. Судьба светлейшего князя Меньшикова, отправленного государем в отставку из-за неудач под Севастополем, ярким примером замаячила перед глазами Горчакова.

Видя, что его стрела попала точно в цель и собеседник смущен и растерян, граф немедленно поспешил прийти к нему на помощь с готовым решением.

— Ты, Михаил Дмитриевич, утверди предложенные мною назначения, и я с ними в Севастополь тотчас уеду. Если отстоим город, я перед государем за тебя похвальное слово замолвлю. Это я тебе как перед богом обещаю. А возьмет враг город, так ты на меня мертвого все спишешь, поскольку живым из Севастополя я не уйду.

Услышав столь необычное предложение из уст царского посланника, Горчаков вначале с опаской глядел на графа из-под стекол очков, а затем спросил с недоверием.

— Слово?

— Слово, Михаил Дмитриевич. Ведь ты знаешь, что я своего брата, боевого генерала, никогда не подставлял.

Горчаков ещё некоторое время обдумывал предложение Ардатова, толи стараясь найти скрытый подвох, толи придумать что-то свое, но, так ничего не придумав, махнул рукой и произнес.

— Ну, коли так, тогда я согласен, Михаил Павлович, но только если что, ты уж не взыщи.

— Договорились! — сказал граф. — Сейчас секретаря кликнем, напишем приказ, и я поеду.

— Что же, даже не отобедаешь? — удивился Горчаков, но Ардатов был неумолим. Сейчас же на его зов явился секретарь, через двадцать минут приказ о замене Остен-Сакена на Нахимова был подписан, и граф тут же покинул Бахчисарай.

В том, что Пелесье будет штурмовать Севастополь именно в день битвы при Ватерлоо, Ардатов угадал на все сто процентов. Именно в этот день французский главнокомандующий решил взять Севастополь и тем самым доставить своему императору огромную радость.

На общем собрании сил коалиции было решено, что французы будут наносить главный удар по 1 и 2 бастиону, Малаховому кургану, а англичане нанесут вспомогательный удар по 3 бастиону. Правую штурмовую колонну возглавил генерал Майран, командование центральной колонной Пелесье доверил Брюне, левой же командовал генерал Отмар. У англичан штурмовыми батальонами командовал Гербильон, при общем командовании штурмом генерала Сент-Анжели.

Все французские генералы высказали сомнение в успехе назначенного Пелесье штурма, чем вызвали у него приступ дикого гнева. Позабыв обо всем, он гневно кричал на подчиненных, что сломит их несогласие, и сопротивление воле великого Бонапарта, во что бы ни стало.

— Вы слепы, Брюне, в своем страхе перед русскими! Неужели вы не видите, что их пыл к сопротивлению ослаб, как истощился запас боеприпасов и в особенности пороха!? Сейчас, после падения укреплений передней линии обороны, они уже не столь тверды в своем намерении, отстоять город. Новых подкреплений гарнизон Севастополя не получил и значит не сможет достойно сопротивляться нашему натиску. Длительной бомбардировкой русских позиций мы принудим их к молчанию и без особого труда возьмем этот проклятый город.

Подобное упрямство Пелесье объяснялось требованием Парижа прекратить попытки штурма города, которые приносят только одни потери союзной армии. Планировалось двинуться на Крымскую армию Горчакова, используя свое численное превосходство разбить её, занять Симферополь и полностью отрезать Севастополь с суши и моря. 'Африканский генерал' был категорически не согласен с подобным приказом императора и потому, так торопил своих подчиненных, твердо веря, что победителей не судят.

При обсуждении плана наступления досталось даже британскому лорду Раглану, предлагавшему атаковать одновременно во многих местах и тем самым не дать русским возможность маневрировать своими скудными резервами. Однако Пелесье быстро оборвал фельдмаршала.

— Нам нужен только один крепкий удар, который разом взломает русскую оборону и позволит овладеть Малаховым курганом, — грозно изрек генерал, яростно блистая глазами.

Единственный, кто попытался возразить 'африканцу', был герой Альмы и Инкермана генерал Боске, резонно указывающий на большое удаление позиций коалиции от русских позиций, что давало севастопольцам фору во времени для отбития штурма. Однако Пелесье не пожелал слышать его. Он был настроен только на победу и ничего более.

Опасаясь, что Боске может по телеграфу обратиться напрямую к императору с просьбой об отмене штурма, и в ответ Наполеон пришлет категорический приказ идти на Симферополь, Пелесье назначил Боске во главе резерва, который должен был прикрывать тылы союзников на случай внезапного удара русских. Так закончилось это историческое совещание у упрямого генерала.

За день до наступления очередной годовщины Ватерлоо французские и английские орудия в течение дня вели непрерывную бомбардировку Севастополя, направляя свой огонь на Корабельную сторону, 4 бастион, батареи Северной стороны и рейд. Их огонь был столь результативным, что к полудню на Малаховом кургане, 1 и 2 бастионах и ближайших батареях половина амбразур была завалена, и многие орудия и их прислуга выбыли из строя.

Вслед за этим, неприятель перенес огонь на Городскую сторону. Вместе с осадными батареями, в этой бомбардировке приняли участия пароходы неприятеля, но без особого результата. Стрельба продолжалась до самого вечера.

Из-за острой нехватки пороха нашим артиллеристам было приказано отвечать одним залпом на три вражеских, что, впрочем, не помешало в самом начале дуэли уничтожить два пороховых склада врага. Однако к 15 часам дня все русские батареи по приказу Нахимова замолчали, что было немедленно расценено Пелесье как слабость защитников.

Наблюдая с самого утра за ужасной канонадой осадных батарей, генерал с каждым часом становился все больше и больше уверенным в скором успехе штурма.

— Смотрите — азартно кричал он своим оппонентам, указывая в сторону притихшего Севастополя, — почти все русские верки или разрушены полностью или серьезно повреждены огнем наших орудий. Все их пушки приведены к молчанию, а короткая летняя ночь не позволит им полностью восстановить свои поврежденные укрепления. То же, что уцелело сегодня, и что они успеют исправить ночью, будет полностью уничтожено завтра утром после двухчасовой бомбардировки.

К вечеру, его уверенность так возросла, что Пелесье решил не проводить утреннюю бомбардировку, а атаковать русские позиции с рассвета. Лорд Раглан полностью поддержал его мнение. В подзорную трубу было отлично видны многочисленные разрушения русских батарей, а их молчание явное доказательство слабости противника.

— Я полностью уверен, что русские выдохлись и нисколько не удивлюсь, если завтра утром они выкинут белый флаг при виде наших колонн, идущих на штурм крепости. Это единственно разумное решение — сказал британский фельдмаршал, и его слова моментально разнеслись по всему английскому лагерю.

С этого момента все только и говорили, что взятие Редана, так англичане называли 3 бастион, это — вопрос времени. 'После этого падет Севастополь, мы двинемся на Бахчисарай, где разобьем Горчакова, и тогда весь Крым будет наш. Мы твердой ногой станем на юге России, турки захватят Тифлис с Грузией, и русская военная мощь будет окончательно сокрушена'. Так думали гордые британцы и в душе молили только об одном, чтобы лорд Пальмерстон вдруг не заключил раньше времени мира с уже наполовину разбитым русским царем.

Все европейцы были уверены в своей скорой победе. Бравые лондонские и парижские репортеры уже набрасывали черновики своих победных статей. Среди армейских офицеров заключались пари, кто первый ворвется в Севастополь и предотвратит поджог русскими этого города, как они это сделали с Москвой в 1812 году.

Такое же настроение было и у вождей коалиции. Как бы они удивились, если бы узнали, что аналогичное настроение царило и в штабе обороны крепости. Адмирал Нахимов был полностью уверен, что Севастополь будет удержан даже теми немногочисленными силами, что он располагал. Павел Степанович буквально лучился энергией и уверенностью и того же требовал от своих подчиненных.

— Я прикажу каждого, кто будет находиться в унынии, нещадно пороть шомполами, а того, кто только заикнется об отступлении, немедленно расстреляю как изменника! — говорил Нахимов и его слова лучше всякого средства, вселяли в защитников города уверенность в завтрашнем дне.

Вражеская канонада грохотала до двух часов ночи, а уже в три часа утра адмиралу донесли, что наблюдателями со 2 бастиона замечено в передовых траншеях врага большое скопление солдат. Едва это стало известно, как Нахимов направился на Малахов курган, откуда собрался лично руководить всей обороной, несмотря на все уговоры Ардатова.

— Если я начальник гарнизона, то мне лучше знать, где находиться, Михаил Павлович, — резонно возразил он графу и тот не смел, ему перечить.

Сам Ардатов направился на 3 бастион. Он оставил в штабе обороны генерала Хрулева, на которого было возложено командование резервами обороны. Эти запасы должны были быть использованы в самом крайнем случае и без права на ошибку.

Оставляя на резервах Хрулева, Ардатов сознательно вверил их в руки молодого генерала, который горел желанием реабилитироваться за оставление Камчатского люнета.

Всю ночь на Малаховом кургане саперы под руководством Тотлебена спешно исправляли повреждения и возводили новые барбеты для картечных орудий, правильно угадав направление вражеской атаки.

По замыслу Пелесье, французы должны были атаковать с рассветом по сигналу осветительной ракеты, однако генерал Майран повел свою колонну в атаку на четверть часа раньше назначенного срока. Причиной этому поступка послужило преждевременное обнаружение русскими дозорами выдвижение передовых соединений правой штурмовой колонны французов.

Генерал Майран стал перед трудной дилеммой атаковать сейчас или дождаться назначенного командующим срока. Опасение, что поднявшие тревогу русские успеют приготовиться и встретят французов во всеоружии, заставило Майрана выбрать первый вариант. Решив использовать остатки предрассветной тьмы, вопреки приказу Пелесье, генерал двинул свои войска на позиции 1 и 2 бастиона.

За считанные мгновения пространство в шестьсот шагов отделяющее русские бастионы от французских траншей стало стремительно заполняться огромной темной массой людей, гортанно кричащей 'Вив Император!!!'.

Офицеры с обнаженными саблями, солдаты со стальными штыками, подобно океанской волне, устремились на русские укрепления, и, казалось, не было в мире силы способной остановить их порыв. Однако такая сила нашлась.

Французы еще не успели пробежать первую сотню шагов, как по ним дружно ударили картечью пушки, которые, по мнению Пелесье, должны были молчать. Вслед за ними загрохотали пушки парохода 'Владимир' под командованием капитана второго ранга Бутакова, и к ним присоединились орудия 'Херсонеса', 'Бесарабии' и других судов. Их бомбы и ядра наносили серьезный ущерб плотной людской массе, которая несмотря ни на что продолжала приближаться к русским бастиона.

Двести, сто пятьдесят, сто тридцать шагов оставалось французам до их цели, когда перед ними неожиданно появилось новое препятствие в виде волчьих ям. Неся серьезные потери от русской шрапнели, французы стремились как можно скорее проскочить открытое пространство и скрестить свои штыки с русскими штыками, но коварные ловушки заставили их замедлить бег и остановиться. Именно в этот момент со второго бастиона ударили русские стрелки, вооруженные исключительно штуцерами.

Командир бастиона полковник Жерве специально создал две роты этих стрелков, которые были лучшими мастерами ружейной стрельбы. Миг и бастион буквально взорвался огненным поясом, ставшим губительным для французов.

Многие из офицеров, ведущих своих солдат в атаку, были либо убиты, либо ранены. Погибли полковник Будвиль и Мальгер, было выбито множество обер — и штаб-офицеров, но самое главное — был смертельно ранен сам генерал Майран. С простреленной грудью он рухнул на руки адъютантов и скончался, прежде чем был доставлен ими во французские окопы.

Лишенные руководства французские солдаты замешкались перед бастионными рвами и были немедленно сметены залпами русской картечи с фронта и взрывами корабельных бомб с правого фланга. Все это было подкреплено мощными оружейными залпами русских стрелков, чьи гладкоствольные ружья уже могли свободно бить врага.

Подвергнувшись столь сильному огневому воздействию, французские стрелки заколебались и разделились. Большая часть стала отходить назад, тогда, как другие соединения решили продолжить атаку. Солдаты второй роты полка гвардейский стрелков достигли рва второго бастиона и, приставив лестницы, стали взбираться на контрэскарп. Камни и пули, летящие на них сверху, не смогли остановить французских храбрецов, и они ворвались на куртины бастиона, но дальше продвинуться не смогли. Русские солдаты Якутского и Селенгинского полка встретили их в штыки и после яростной схватки сбросили их в ров, а затем добили ружейными выстрелами.

Когда генерал Пелесье прибыл на Ланкастерскую батарею, откуда он обычно руководил боем, то увидел ужасную картину — солдаты колонны Майрана отступали под русским огнем. Разразившись проклятиями на голову неудачника Майрана, он немедленно двинул из резерва четыре гвардейских батальона и приказал генералу Мелине остановить отступающих солдат и вновь повторить атаку на русские бастионы.

Одновременно с этим, генерал приказал дать сигнал двум другим штурмовым колоннам к общей атаке на врага. Мелине сделал все, что только мог. Чрезвычайными мерами он не только остановил отступление потрепанной колонны Майрана, но и смог увлечь их в новую атаку. Перемешанные ряды французских солдат медленно двинулись в новую атаку на бастионы, неся сильные потери от русского огня.

На помощь 1 и 2 бастионам пришли не только орудия пароходов, но и пушки батарей северной стороны Севастополя. Бомбы, ядра, картечь и ружейные залпы выбивали все большее и большее число жертв из плотной атакующей людской массы, щедро устилая окровавленными телами подступы к бастионам. Огонь защитников Севастополя был столь силен и беспощаден что, не дойдя ста шагов до бастионных рвов, французы побросали свои штурмовые лестницы и в панике стали отступать прочь.

Положение войск генерала Брюне было несколько лучшим, чем положение солдат Майрана. Им предстояло пройти по открытому пространству всего четыреста метров и взять Малахов курган. В распоряжение Брюне были лучшие зуавские батальоны, взятые для штурма командующим из корпуса генерала Боске. Именно на колонну Брюне возлагал свои главные надежды генерал Пелесье, видевший в Малаховом кургане главную точку всей обороны русских.

По сигналу белой ракеты, алжирские стрелки дружно покинули свои передние траншеи. Их красные штаны и синие куртки моментально перекрасили зеленые севастопольские склоны, быстро приближаясь к русским укреплениям.

Защитники Малахова кургана дали им пройти всего метров пятьдесят, после чего открыли шквальный огонь из пушек и полевых картечниц, установленных на Корниловском бастионе прошлой ночью. Доведенная по приказу адмирала Нахимова до максимально разумного числа стволов артиллерия Малахова кургана пожинала свою ужасную жатву.

Одновременно с ними по наступающим цепям неприятеля открыли огонь орудия 3 бастиона, желая грамотно использовать свое выгодное положение и оказать помощь своим боевым товарищам. Бомбы бастиона заметно снизили проворство зуавов, которые сразу замедлили свой шаг, получив чувствительный удар во фланг.

Так же как и для гвардейцев Майрана, для алжирских стрелков стали большой неожиданностью обнаружение волчьих ям, в большом количестве вырытые русскими саперами перед своими позициями. Здесь их было сделано по приказу Тотлебина больше всего и потому, французские зуавы были вынуждены полностью остановиться из-за опасения оказаться на остром колу.

Эта остановка сыграла трагическую роль во французской атаке, поскольку русские стрелки открыли кинжальный огонь, поражая несчастных зуавов как выстрелами из штуцеров, так и из гладкоствольных ружей. Потери от этого огня были столь ужасны что, не доходя ста метров до рва бастиона, французы были вынуждены залечь на землю.

Напрасно офицеры бегали среди солдат и пытались поднять их в новую атаку, указывая, что цель уже совсем близка и до победы осталось рукой подать. Зуавы только поднимались с земли и вновь падали от каждого нового оружейного залпа или выстрела пушки.

Стремясь переломить ситуацию, генерал Брюне решил личным примером повести зуавов в атаку. Обнажив шпагу и с призывным криком: 'Вив Император!' он бросился вперед, указывая рукой на крутизну Малахового кургана. Пристыженные алжирцы стали быстро подниматься вслед за своим командиром, но в этот момент выпущенное из пушки ядро поразило генерала Брюне, пробило навылет грудь и отбросило несчастного француза далеко в сторону.

— Генерал убит! Брюне погиб! — подобно молнии пронеслось по рядам атакующих солдат. Уже никакая сила не смогла заставить их идти на штурм русский бастион.

Колонна генерала Отмара оказалась более везучей из всех своих соседей по наступлению. До батареи Жерве расположенной между Малаховым курганом и 3 бастионом французам предстояло пройти чуть более ста пятидесяти метров, что сразу увеличивало шансы атакующих почти вдвое. И пусть войска после сигнала ракетой выдвигались на атаку не очень охотно, пусть французские ряды несли большие потери с флангового огня с Малахова кургана и 3 бастиона, пусть ружейный огонь защитников был убийственен, алжирские стрелки все же достигли батарейной крутизны. Попирая ногами павших и безжалостно давя своих раненых, зуавы с разбегу преодолели небольшой вал и ворвались на русскую батарею.

Удача любит храбрых. В этот день на батарее Жерве, было всего триста человек Полтавского полка под командованием капитана Горна, чьи стрелки не смогли своим ружейным огнем остановить противника. Преодолев отчаянное сопротивление полтавцев, зуавы смогли захватить часть батареи, и через эту брешь в русский тыл хлынул линейный батальон французов под командованием полковника Гарнье.

Оттеснив на потом, засевших на левом фасе батареи храбрецов капитана Горна, Гарнье смело повел своих солдат в тыл передовых русских укреплений, намереваясь внезапным ударом захватить Малахов курган или 3 бастион. Ближе всех к французам был бастион Корнилова и, помня какое значение придавал Пелесье этой русской твердыне, полковник без колебаний повел своих солдат в атаку на знаменитый курган.

Все складывалось, как нельзя лучше. Ещё один бросок вражеский бастион будет взят ударом с тыла, но воинское счастье бывает очень переменчивым, что полковник Гарнье полностью прочувствовал на собственном примере.

Едва только французы продвинулись вперед по западному склону кургана, как выяснилось, что они полностью отрезаны от своих основных сил. Картечный огонь пушек с Малахова кургана, а так же шесть полевых орудий находившись в распоряжении капитана Горна, остановил идущих вслед за Гарнье, солдат бригады генерала Ниоля, заставив отступить их обратно в траншеи.

Сам же Гарнье был вынужден засесть в полуразрушенных домиках на склоне Малахова кургана, откуда его солдаты открыли яростный огонь по защитникам Корниловского бастиона. Ударь в этот момент французы свежими силами, и участь Севастополя была бы решена. Но, не зная о судьбе батальона полковника Гарнье, генерал Отмар не предпринял ничего для повторной атаки на батарею Жерве. Гонец к генералу Пелесье был послан им с известием о полной неудаче предпринятой Отмаром атаке.

В этот момент настоящим героем проявил себя Степан Александрович Хрулев. Не дожидаясь приказа Нахимова, он сразу придвинул резервные батальоны к подступам 2 бастиона и Малахова кургана на случай возможного прорыва врага за линию обороны.

Больше всего генерал Хрулев опасался за промежуток между 2 бастионом и Малаховым курганам и сосредоточил именно там главные силы резерва в виде двух полков. Когда Хрулеву донесли о захвате батареи Жерве и прорыве французов в русский тыл, в распоряжении генерала была только одна рота Севского полка под командованием штабс-капитана Островского. Силы были неравные, но все решали буквально минуты, и потому, не дожидаясь подхода резервов, Хрулев лично повел солдат в атаку на прорвавшегося врага.

Тем временем полковник Гарнье, посылая генералу Отмару одного гонца за другим, требовал срочно прислать подкрепление. 'Если немедленно не будет прислано подкрепление, меня раздавят', — писал он в записках отправляемых с унтер-офицерами. Трое гонцов были убиты русскими. Только четвертому удалось благополучно добраться до батареи Жерве, а затем, короткими перебежками к своим траншеям.

В распоряжении Хрулева было малое количество времени, и он полностью использовал выпавший ему шанс. Вместе с полтавцами капитана Горна Хрулев с двух сторон атаковал французов и после ожесточенной схватки ликвидировал вражескую угрозу. Под сильным ружейным огнем русские солдаты приблизились к домикам, а затем стали брать их приступом один за другим. Некоторые солдаты залезали на крышу и, разобрав доски, уничтожали французов выстрелами и камнями. В плен было взято всего около ста человек; все остальные были перебиты.

Как только Гарнье был уничтожен, к Хрулеву подошли шесть рот Якутского полка, вместе с которыми он атаковал засевших на батарее Жерве зуавов, и полностью восстановил контроль над столь важным участком обороны.

Когда Отмар получил сообщение Гарнье, он немедленно посла бригаду Ниоля в новую атаку, но фортуна полностью отвернулась от французов. Еще дважды они пытались вернуть свой контроль над батареей Жерве, и каждый раз были вынуждены отступать, неся большие потери от её защитников. Пополненный ротами подполковника Новашина, гарнизон батареи уничтожал ружейным огнем всех, кого миновала картечь и ядра русских бастионов.

Вслед за Отмаром, генерал Керн, сменивший погибшего Брюне, по приказу Пелесье вновь атаковал Малахов курган, но, так же как и в первый раз, зуавы не дошли до бастионного рва и повернули обратно, не выдержав плотного оружейного огня и залпов картечи.

Что касается англичан, то лорд Раглан остался верен себе и двинул английские штурмовые колонны на 3 бастион гораздо позже, чем пошли в атаку французы. Возможно, лорд этим маневром хотел сохранить численность своих соотечественников в этом жарком сражении, но аристократическая хитрость вышла только боком сынам Альбиона.

Удержав английские войска от одномоментного выступления с французами, британский фельдмаршал только сыграл на руку русским, чьи пушки с 3 бастиона громили картечью колонну Отмара безуспешно штурмующую батарею Жерве. Когда же увидев, что французы терпят бедствие, Раглан запоздало отдал приказ об атаке, британское наступление полностью утратило всякий смысл.

Двум английским штурмовым колоннам нужно было пройти по открытой местности около четырехсот шагов под непрерывным огнем русских давно поджидавших нападения врага. Англичане двигались они не ровным строем, а штурмовыми колоннами, но это им мало помогло. Русские артиллеристы открыли огонь сразу, как только британцы покинули свои траншеи, и каждый картечный залп орудий 3 бастиона образовывал брешь в рядах наступающих. Устилая свой путь кровавыми телами, англичане прорвались к бастионным засекам и принялись разрушать их.

Шедшие впереди охотники со штуцерами успели дать прицельный выстрел по русским позициям, но ответный залп картечи обратил в бегство всю передовую часть британских штурмовых колонн. Не выдержав огневое испытание, славные сыны Альбиона отхлынули назад, но были остановлены генералом Кэмпбеллом, командиром колонны, атакующей 3 бастион, ударом в лоб.

Громкий голос генерала и его яростное потрясание над головой саблей быстро остановили бравых Томми, и они вновь бросились на штурм русских позиций. В это время на 3 бастионе было очень напряженное положение. От штуцерной пули погиб полковник Будищев, до этого момента блестяще руководивший обстрелом французов штурмующих батарею Жерве и благодаря чьей картечи бригада Ниоля не смогла поддержать успех батальона полковника Гарнье.

Смерть командира вызвала замешательство среди защитников бастиона, но присутствующий там граф Ардатов, моментально пресек опасные колебания в солдатских душах.

— Смотри веселей ребята! — громко крикнул Михаил Павлович, стремясь приободрить солдат. — Сейчас сполна рассчитаемся и за Альму, и за Балаклаву, и за Инкерман! За нами, верх сегодня будет, соколики дивные! Вы только цельтесь вернее, да смотрите злее!

Ободренные призывами Ардатова и его уверенным поведением перед надвигающимся врагом, защитники бастиона сразу приободрились и уже с жадным азартом грядущего боя ждали приближения врага.

Англичане не заставили себя долго ждать. Подбадривая друг друга громкими криками, прославляющими королеву Викторию и лорда Пальмерстона, они вновь приблизились к бастионным засекам и принялись яростно крушить деревянные заграждения, мешающие им приблизиться к 'Редану'.

Пока солдаты расчищали себе дорогу вперед, штуцерные охотники вновь изготовились, чтобы произвести залп по бастиону с близкого расстояния, но на этот раз русские опередили их. По команде графа Ардатова огненный пояс в одно мгновение окутал передовые фасы бастиона, нанеся сильный ущерб вражеским солдатам, скопившимся перед бастионом. Множество убитых и раненых англичан рухнуло на сухую севастопольскую землю, дабы напоить её своею горячей кровью. В их числе был командир штурмовой колонны генерал Кэмпбелл, получивший смертельную рану в грудь, а так же его помощник лорд Уэст, которому вражеская пуля перебила ногу выше колена.

Однако, как не силен был ущерб от русского огня, британские стрелки все же дали ответный залп, но его эффективность была гораздо ниже стрельбы противника. Расположившись за земляными укрытиями, русские стрелки и артиллеристы не несли того ужасного ущерба от штуцерного огня противника, как это было ранее. Спокойно перезарядив ружья и пушки, они вновь принялись поражать стоявших на открытой местности англичан.

Уже ставшей привычная для воюющих сторон тактика, в этом бою поменялась с точностью до наоборот. Сегодня британцы, для одержания победы стремились навязать противнику штыковой бой, а русские стрелки исправно проверяли их стойкость с помощью свинцовых грузил. Выстрелы с бастиона звучали с неослабиваемой силой раз за разом, наглядно подтверждая слова графа о скорой расплате за Альму и прочие сражения, в которых русские полки понесли большие утраты от штуцерного огня.

Сам граф тем временем радостно перебегал от одного участка обороны к другому, радостно хлопал по плечам стрелков и сыпал прибаутками.

— Вы бы пригнулись, ваше превосходительство! — кричали ему в ответ стрелки. — Не ровен час, подстрелит шальная пуля, как полковника Будищева!

— Не боись, сынки! Я от пуль оберегом заговоренный! — шутил в ответ Ардатов, и в этих словах была доля правды. Перед самым отъездом из Петербурга он получил от государыни императрицы небольшой золотой медальон с образом святой Софии. Шарлота сама повесила его на грудь Михаилу Павловичу и сказала, что пока он будет у Ардатова, ни одна пуля не коснется его тела. Вышучивая свою смерть на стенах бастиона, граф пытался тем самым отогнать от себя дурные воспоминания, связанные с этим прощанием. Впервые за все время их знакомства, императрица позволила себе заплакать при расставании с графом, так как видела дурной сон.

— А ну вдарьте по ним, соколики, так, чтоб они по морю домой побежали! — подбадривал Ардатов защитников бастиона, и те вдарили не раз, и не два.

Англичане, впрочем, были не из робкого десятка, и, демонстрируя презрение к смерти и любовь к королеве, продолжали разрушать русские заграждения под губительным огнем защитников бастиона. Заплатив неимоверно высокую цену за свое упорство, штурмовые батальоны все же смогли подойти к бастионному рву, последнему препятствию на своем пути.

Уже вперед бросились специальные носильщики штурмовых лестниц, которые волокли эту тяжелую ношу от самых траншей. И тут, неожиданно выяснилось, что ширина рва оказалась гораздо большей, чем того ожидали англичане. Пораженные столь ужасным открытием, они беспомощно столпились перед самым краем рва, торопливо определяя свои дальнейшие действия.

Эта заминка оказалась роковой для англичан, по которым со стен бастиона ударил залп чудовищной силы. Во врага стреляли все: и артиллеристы, и стрелки, и даже офицеры из своих пистолетов. Свинцовый ветер безжалостной рукой смерти прошелся по рядам англичан и положил предел их терпению. Побросав штурмовые лестницы, они дружно побежали обратно, проклиная все и всех, а в особенности своего фельдмаршала лорда Раглана.

Та же судьба постигла и вторую британскую колонну под командованием генерала Эйра. В отличие от колонны Кемпбелла, они наступали в промежутке между 3 и 4 бастионами русских, стремясь выйти на Пересыпь. В этом месте русской обороны рвов не было, и штурмовые лестницы англичанам были не нужны. Казалось, уж здесь-то господам бриттам должна была сопутствовать удача, но перекрестный огонь с бастионов и ружейный огонь защитников Пересыпи остановил врага.

Тут шквал огня был таков, что абсолютно не было возможности, даже самым упорным, пройти то открытое пространство, которое разделяло их от русских укреплений. Известный своей храбростью полковник Хиббери, сменивший смертельно раненого в голову генерала Эйра, вынужден был повернуть обратно со своими солдатами от этой 'бури картечи'.

Некоторые смельчаки все же смогли достичь брустверов 'Садовой батареи', как англичане называли укрепление Пересыпи. Но их число было столь мало, что ни о каком штурме не могло быть и речи. Британцам ничего не оставалось, как низко опустить голову и бежать в сторону своих траншей, продолжая нести потери от выстрелов в спину.

Так закончился этот день в истории обороны Севастополя, который стал новым Ватерлоо не только для французов, но и для англичан.

Император Николай щедро наградил всех участников этого боя, который позволил вновь заблистать славе русского оружия серьезно померкшей от неудач прошлого лета. Адмирал Нахимов был пожалован орденом св. Владимира 1 степени, генералу Хрулеву и князю Урусову— командиру 2 бастиона были пожалованы ордена св. Владимира 2 степени. Князь Васильчиков и полковник Тотлебен, которого император произвел в генералы, получили ордена св. Георгия 3 степени. Так же орден св. Георгия 3 степени и производство в генерала от инфантерии получил граф Ардатов за оборону 3 бастиона.

Сам Ардатов полностью сдержал данное генералу Горчакову слова и направил государю письмо с просьбой отметить главнокомандующего Крымской армии. За удачное командование гарнизоном Севастополя Горчаков получил золотую табакерку с императорским вензелем и орден Белого орла, что сильно расположило Михаила Дмитриевича к царскому посланнику.

В отличие от севастопольцев в стане врага царил хаос и уныние. Генерал Пелесье обвинял во всех неудачах штурма покойных генералов Брюне и Майрана, а так же лорда Раглана. Нисколько не стесняясь последствий, он публично объявил, что если бы оба генерала остались живы, то обязательно предстали бы перед военно-полевым судом.

Столь гневная оценка действий генерала Брюне вызвало открытый ропот среди французских генералов. Если покойному Майрану можно было поставить в вину атаку раньше времени, то Брюне точно выполнил все, полученные от командующего приказы, и винить погибшего генерала в глазах остальных было чистым кощунством.

Все это было высказано Пелесье утром следующего дня, и тот был вынужден проглотить горький упрек в несправедливости, сказав, что степень вины генерала Брюне определит специальная комиссия. Эта стычка со своими генералами очень сильно взбесила 'африканца', и он вылил весь свой могучий гнев на лорда Раглана, живого виновника неудачи штурма Севастополя.

Бедный фельдмаршал сильно боялся свидания с главнокомандующим коалиционных сил Европы и не напрасно. Пелесье, лишенный какого-либо такта и уважения, устроил британскому фельдмаршалу такой уничижительный разнос, что от сильного расстройства Раглан сразу заболел и слег.

Сильный стресс вызвал у британского лорда новое обострение дизентерии, что время от времени терзала его организм с момента высадки в Крым. В схватке с коварной инфекцией британский фельдмаршал героически продержался десять дней и скончался от сильного обезвоживания организма.

Когда в Севастополе стало известно о причине смерти лорда Раглана, то немедленно со стен русских бастионов в сторону врага понеслась издевательская песнь 'Мальбрук в поход собрался'. В ней хлестким и звучным языком солдаты и матросы обыгрывали смерть британского лорда от поносной болезни.

Кроме британского фельдмаршала, кровавым поносом в лагере коалиции страдало много людей, но больше всех болели сардинцы, недавно прибывшие под Севастополь по приказу своего короля. Еще не адаптировавшиеся к местным условиям, они быстро заполнили больничные места военных госпиталей. За короткий срок туда отправилось две тысячи итальянцев, многие из которых больше никогда не вернулись в ряды сардинского корпуса.

Такое количество не боевых потерь в купе с неудачным штурмом русских позиций, крайне негативно подействовали на сардинцев, чем свели к нулю их боевые качества. Видя это, генерал Пелесье решил использовать их только в качестве караульных и дозорных солдат.

Находясь в Петербурге, император Николай Павлович очень радовался успехам севастопольцев. Будь его воля, он уже давно был бы там, но призрак угрозы неприятельского десанта на столицу не давал царю покоя. Чтобы ему не говорил Ардатов и другие военачальники, уверявшие императора в том, что он сильно завышает возможности вражеского флота, Николай оставался, непоколебим в своем намерении — вместе со столицей выдержать испытание самым сильным флотом в мире.

Почти вся зарубежная разведка русских с напряженным вниманием следила за действиями британского и французского флота, который собирался этим летом взять реванш на Балтике, о чем очень много говорилось в Лондоне и Париже.

Первая Балтийская кампания 1854 года потерпевшая полное фиаско, была очень чувствительным вопросом для правящих кругов Англии и Франции. Обе стороны, разумеется, сознавали, что 'взятие Аландских островов' и пленение рыбачьих финских и эстонских шхун представляют собой весьма скромные результаты для очень могущественной эскадры, несколько месяцев бороздившей акваторию Балтийского моря. Лондон и Париж усиленно готовились ко второй Балтийской кампании, стремясь извлечь уроки из прежних неудач и предотвратить новые.

Под флагом исправления былых ошибок, англичане сместили адмирала Непира с поста командующего флотом коалиции, сделав его козлом отпущения. Вместо него был назначен вице-адмирал Ричард Дандас, имевшего по заверению Пальмерстона, самые лучшие рекомендации в английском флоте.

Подобные действия Лондона не произвели должного впечатления на французского императора. Выслушав речь британского посла, Наполеон саркастически фыркнул и выразил надежду, что в этот раз его британские союзники подтвердят делом свой громкий титул 'владычицы морей'.

Посол что-то попытался возразить в ответ, за что немедленно подвергся остракизму со стороны основателя Второй империи. Грозно топорща усы, Луи Наполеон стал гневно упрекать англичан в несправедливом разделении военного бремени в коалиции.

Французы, по словам императора полностью исполняют все взятые на себя обязательства. Они высадились в Крыму, дважды разбили армию князя Меньшикова в сражении на суше и не сегодня-завтра возьмут Севастополь, что приведет к полному уничтожению русского флота на Черном море. Британцы же, никак не могут сказать своего веского слова там, где у них всегда была пальма первенства — море. И все их обещания очистить Балтийское море от русских кораблей остаются пустыми словами. Если господа союзники не могут высадить десант на Петербург, пусть хоть этим летом уничтожат форты Кронштадта и сожгут русский флот на Балтике.

Получив столь мощный заряд критики, посол поспешил покинуть негостеприимные стены дворца Тюильри и сесть за составления срочной депеши в Лондон.

Обеспокоенный столь шумными упреками своего венценосного союзника, лорд Пальмерстон в специальном послании клятвенно заверил Наполеона, что Британия полностью выполнит свои союзные обязательства в Финском заливе. И в качестве подтверждения правоты своих слов, он перечислил название двадцать больших военных судов и канонерских лодок, которые были включены британским адмиралтейством в состав эскадры Дандаса. Одновременно с этим, все лондонские газеты стали наперебой расхваливать 'нового адмирала Нельсона' которому предстояло наглухо заколотить балтийское окно, некогда прорубленное Петром Великим.

Наполеон сдержано оценил бравурные речи своих союзников и в помощь Дандасу направил свою эскадру в составе трех больших судов и одного корвета, под командованием адмирала Пэно.

Как и было условлено, вся громадная армада кораблей коалиции встретилась у Аландских островов в первых числах июля, а уже шестого числа появилась под стенами Свеаборгом. Причина, по которой адмирал Дандас выбрал эту русскую крепость в качестве боевой цели для своих кораблей, была на удивление проста.

Высадка десанта на побережье Финляндии, Эстляндии или в устье Луги отпала сразу, как только флоты коалиции встретились в Балтийском море. Выяснилось, что французский император категорически отказался давать для проведения операции свои сухопутные войска, которых у него было не столь много, как того считал Лондон и хвастливо заверял на весь мир Париж. Сами же британцы по своей врожденной привычке загребать жар чужими руками, даже и не подумали посылать на Балтику собственную армию, которая так же не могла похвастаться своей численностью.

Выразив, друг другу свое разочарование по поводу нежелания брать на себя бремя тяжести проведения десантной операции, адмиралы приступили к выработке дальнейшей тактики похода.

Вслед за захватом Петербурга, следующей важной целью похода объединенной армады значился Кронштадт. Адмирал Пэно незамедлительно напомнил англичанам об обещании лорда Пальмерстона уничтожить это осиное гнездо русских, справедливо полагая, что уж здесь— то, британцы будут играть первую скрипку. Однако и здесь было не все ладно. Адмирал Дандас заявил, что политики могут обещать все что угодно, хоть луну с неба, но военные моряки должны отдавать себе отчет, что они могут сделать, а что нет.

Выяснилось, что форты Кронштадта, согласно докладам британских разведчиков, за последние восемь месяцев претерпели основательную перестройку, были хорошо укреплены и пополнились новыми дальнобойными орудиями. Царь Николай лично контролировал все изменения в главной морской базе страны, отдавая Кронштадту все самое лучшее, чем располагала на данный момент русская армия.

Конечно, их число и калибр кронштадских батарей не могли заставить корабли королевского флота повернуть назад, но все упиралось в ту цену, которую предстояло заплатить за уничтожение Кронштадта.

К морской крепости русских можно было подойти с двух сторон. Наиболее удобным и безопасным являлся южный путь. Там не было опасных мелей и подводных скал, и его глубина позволяла свободно пройти большим кораблям коалиции. Однако именно здесь были сосредоточены основные силы кронштадской артиллерии, которая вкупе с главными калибрами флота нанесла бы значительный урон вражеским кораблям, атакующим морскую крепость.

Северный путь кроме многочисленных мелей и камней был гораздо уже, чем его южный собрат а, так же очень мелок. По нему могли пройти лишь суда с мелкой осадкой, и при этом двигаясь медленным гуськом подставляя свои бока русским пушкам.

Кроме этого подходы к Кронштадту были основательно завалены морскими минами Якоби, с которыми союзники уже имели счастье познакомиться при высадке в Евпаторию. О том, что эти мины охраняют подступы к русской морской базе, говорили не только доклады шпионов. Адмирал Пэно потерял два малых корабля британской эскадры, когда проводил разведку южного подхода к Кронштадту.

Конечно, русские мины были реальной опасностью для кораблей коалиции но, положа руку на сердце, для адмиралов они были лишь благоприятным предлогом, чтобы отказаться от нападения на Кронштадт.

Поэтому в качестве объекта нападения был выбран Свеаборг. Здесь не было коварных мин, дальнобойной артиллерии и кораблей русского флота. Правда, за последнее время русские успели возвести несколько дополнительных батарей, но их число никак не могло тягаться с мощью союзного флота, ведь к финским берегам адмирал Дандас привел 23 больших парусных кораблей, 16 канонерских лодок и 16 мортирных судов. Этого, по мнению адмирала, вполне хватило, чтобы стереть в порошок любой морскую крепость. Кроме того, падение Свеаборга, по замыслу британской стороны, могло наконец-то подтолкнуть медлительных финнов к восстанию против русских, что являлось заветной мечтой лорда Пальмерстона.

Одним словом участь Свеаборга была предрешена заранее, что наводило радостное настроение, как на экипажи судов, так и на газетных репортеров, специально отправившихся в поход, чтобы правдиво освещать деяния флота коалиции.

Дело в том, что на страницах некоторых парижских и лондонских газет, неожиданно появились материалы, описывающие действия союзных кораблей при набеге на Одессу и Архангельск с очень не лицеприятной стороны. Разразился большой скандал, который официальным властям с большим трудом удалось замять. Вот почему газетчики были взяты на борт как британскими, так и французскими судами.

Дабы не создавать излишнюю толчею своих кораблей при штурме русской крепости, Дандас решил направить против врага только часть своих сил. Флот, подошедший к Свеаборгу 6 июля, имел в своем составе 10 линейных кораблей, семь парусных фрегатов, семь паровых фрегатов, двух корветов, одного брига, четырех судов "особой конструкции" — плавучих батарей, 16 мортирных судов, 25 канонерских лодок, двух яхт и трех транспортов. Остальной флот под командованием контр-адмирала Бейниса курировал возле Кронштадта в ожидании возможного выхода в море русского флота.

Когда грозный строй парусов вражеских кораблей приблизился к свеаборгской бухте, то там союзников ждало сильное разочарование.

— Черт возьми! — вскричал адмирал Дандас, рассматривая в подзорную трубу финские берега — они понастроили батарей, где только могли! Теперь нам не удастся просто так ворваться в гавань!

Действительно, там, где год назад были голые камни и пустая земля, теперь располагались новые батареи, протянувшиеся длинной цепью к востоку и югу. Ожидая прихода врага, император Николай позаботился не только об одном Кронштадте, но и о Свеаборге и Гельсингфорсе.

Желая увеличить свои силы в предстоящей дуэли с крепостными пушками, союзники решили высадиться на один из пустынных островов вблизи свеаборгской крепости под названием Абрамс-гольме и установить там пушечную батарею. Нисколько не боясь противодействия со стороны русских, французы высадили десант на остров и, соорудив укрытие из мешков с землей, стали возводить батарею. На это был потрачен весь день, благодаря чему гарнизон Свеаборга успел приготовиться к нападению врага.

Финляндский генерал-губернатор генерал-адъютант Берг, находившийся в это время в Свеаборге, решил лично возглавить оборону города, одновременно послав в Петербург гонца с известием о приходе врага.

После короткого совещания, Дандас и Пэно решили атаковать русских по следующей диспозиции. В центре своей атаки они расположили французские бомбарды, канонерские лодки и плавучие мортирные батареи. По правому флангу великой армады против батарей на Сандгаме, должны были действовать корабли 'Гастингс', 'Корнваллис' и фрегат 'Амфион', тогда как на левом фланге противостоять орудиям батареи острова Друмс, было поручено пароходам 'Козак', 'Круйзер' и фрегату 'Аррогант'. Все остальные линейные суда выводились далеко в море и образовывали вторую линию построения, которая находилась вне зоны поражения крепостных орудий.

Союзники атаковали Свеаборг 8 июля ровно в 8 часов утра. На батареи крепости, на форты Вестер-Сворт и Лонгерн обрушился огненный шквал ядер и бомб, который подобно чудовищному молоту бил по русским укреплениям с ужасающей ритмичностью. Любому наблюдателю со стороны показалось бы, что от такого огня, сила которого раз за разом только нарастала, на переднем крае русской обороны давно все должно было погибнуть. Однако дикие русские солдаты вопреки всем расчетам и здравому смыслу не только не гибли, но и еще умудрялись вести ответный огонь по кораблям противника.

Именно от их огня британская мортирная батарея, обстреливающая центральные позиции Свеаборга, вдруг стала резко оседать на нос, а затем перевернулась. Крик радости русских артиллеристов не был слышан из-за сильного грохота пушечной канонады, но сам факт гибели плавучей батареи вселил радость и надежду в сердца одних и неуверенность в души других.

Следующей радостью для защитников крепости было отбитие английского десанта, который пытался высадиться на остров Друмс, с целью подавления находившихся там русских батарей. Засевшие в ложементах стрелки метким ружейным огнем заставил повернуть обратно десантные баркасы с большими потерями для англичан. Так же свой вклад в отражении вражеского десанта внес русский линейный корабль 'Иезекииль', который, удачно меняя галсы, то приближался, то отступал под огнем противника, не нанесшего ему больших повреждений.

Совсем иное положение было у другого линейного корабля 'Россия', вынужденного стоять на месте и действовать против врага орудиями только одного борта. Множества ядер и бомб упало на русский корабль, одно из которых угодило в пороховой погреб. От этого попадания на корабле возник пожар и 'Россия' была на волоске от гибели, но отважные действия подпоручика Попова бросившегося гасить пламя, спасли корабль и весь его экипаж.

Союзники без остановки бомбардировали Свеаборг, целясь в основном по русским фортам, имевшим каменные стены и крыши. Именно этим объясняется тот факт, что первые пожары на укреплениях Свеаборга возникли только через два часа яростного обстрела.

Все капониры и прочие каменные строения, построенные русскими, с честью выдержали вражеский экзамен. От попадания бомбы загорелся старый шведский склад, на котором хранился запас бомб. Огонь так быстро распространялся, что охрана склада не успела его погасить, и крепость потряс сильный взрыв, который привел к гибели шести нижних чинов.

Ободренные успехом союзные канониры с новой силой принялись обстреливать Свеаборг, но фортуна больше не была к ним благосклонна. Главные пороховые погреба крепости удалось отстоять, несмотря на сильнейший огонь с кораблей.

Вражеский флот тем временем сам понес серьезные потери; поле боя покинули две канонерки, получившие серьезные повреждения от огня русских батарей, погибла еще одна мортирная батарея, а линейный корабль 'Мерлин' наскочил на подводный камень во время маневров.

В час дня союзники прекратили бомбардировку Свеаборга, но не отступили, а продолжали фланировать вдоль берега. Между Дандасом и Пэно произошел энергичный обмен мнениями, после чего неприятель возобновил обстрел, несколько изменив тактику.

Поняв, что орудия их кораблей не в состоянии нанести серьезный ущерб каменным строениям крепости, они решили перенести свой огонь на сам город, выбрав в качестве мишени большие городские здания, служившие великолепным ориентиром для прицеливания.

Одновременно с союзниками изменили свою тактику и русские. Они перестали стрелять по большим линейным кораблям, бывшим вне досягаемости их пушек, и сосредоточили весь огонь на канонерках, мортирных бомбардах и плавучих батареях противника. Уже приноровившиеся вести прицельный огонь по ним русские артиллеристы быстро добились успехов. Их ядра и бомбы все чаще и чаще падали вокруг бортов вражеских судов, что заставляло экипажи противников маневрировать, и от этого эффективность огня кораблей сильно падала.

Под прикрытием двух французских бомбард, англичане вновь попытались высадить десант на остров Друмс, и вновь потерпели неудачу. Казалось, что французские мортиры полностью подавили на острове все огневые точки, основательно перепахав его вдоль и поперек своими бомбами. Однако едва только десантные баркасы оказались в зоне ружейного огня, остров озарился множественными вспышками от залпов русских солдат. Огонь был такой плотный, что британцы решили ретироваться подобру по здорову.

И вновь на помощь защитникам пришел линейный корабль 'Иезекииль', от огня которого серьезно пострадала одна из французских бомбард. Попавшие в неё русские ядра, нанесли серьезный урон орудийной прислуге, от чего судно сразу покинуло место боя и вышло далеко в море.

Во время нового обстрела, кроме ядер и бомб, британские корабли активно использовали зажигательные ракеты, которые вызвали в Свеаборге большое количество пожаров. При их тушении бок о бок мужественно боролись с огнем русские и финны, не обращая никакого внимания на взрывы бомб.

Бомбардировка Свеаборга продолжалась весь день и всю ночь с 8 на 9 июля, благо в это время солнце практически не заходило за горизонт. Выпустив по городу огромное количество бомб и ракет, союзники решили, что Свеаборг уничтожен и с раннего утра 9 июля стали упорно бить по укреплению Стураостерсвард.

Огонь линейных кораблей для каменных построек острова был совершенно безвреден, но вот французские мортирные бомбарды нанесли, куда больший ущерб. От огня их пушек в укреплении вспыхнули пожары, охватившие портовые здания со всеми постройками и складами.

Одновременно страшная опасность нависла над Густав-Сверде. Приблизившаяся к русским укреплениям мортирная батарея британцев, вызвала сильный пожар на крыше капонира, который грозился в любой момент проникнуть внутрь укрепления и полностью уничтожить его. Погибни укрепление Густав-Сверде, и к Свеаборгу смогли бы подойти линейные корабли британского флота, с особой тщательностью оберегаемые адмиралом Дандасом.

Поддерживая действия своей батареи, британцы в третий раз направили на остров Друмс, свой десант, теперь в гораздо большем количестве. Наступил самый важный момент в сражении за Свеаборг, где любая мелочь или случайность могли иметь для защитников роковое последствие. Казалось, что у истерзанной суточным обстрелом крепости уже нет сил для оказания сопротивления врагу, но русский гарнизон в который раз проявил чудеса смелости и храбрости.

Как бы не был силен огонь с британских мортирных батарей и французских бомбард, но защитники Друмса своим метким огнем вновь заставили врага повернуть свои баркасы обратно. Вслед за этим отважными действиями гарнизона Густав-Сверде пожар был полностью потушен, и батареи капонира продолжали закрывать дорогу британскому флоту в гавань Свеаборга.

Артиллерийская канонада продолжалась весь день и всю ночь. Еще две канонерки врага были вынуждены покинуть поле боя, погибли еще две британские мортирные батареи. От возникшего на борту пожара полностью выгорела французская бомбарда, серьезные повреждения получили союзные фрегаты и пароходы. Однако враг не собирался покидать поле боя без захвата Свеаборга или хотя бы уничтожения русских укреплений.

По приказу британского адмирала бомбардировка непокоренной крепости продолжалась всю световую ночь и утро третьего дня. Дандас был точно уверен, что сегодня он добьется желанной победы, и британский флаг будет развеваться над руинами Свеаборга. Ради этого, адмирал был готов полностью опустошить пороховые погреба своей армады, но добиться желаемого результата.

Приказ командира был принят к исполнению, и утомившиеся от непрерывного труда канониры продолжили бомбардировку противника. Прошло сорок пять часов с момента обстрела, когда Дандас получил коварный удар в спину, оттуда, откуда он совершенно не предполагал его получить. Неожиданно огневая сила британских кораблей стала резко падать, что вызвало страшный адмиральский гнев.

В срочном порядке были запрошены суда, и вскоре выяснилось, что большинство мортир и бомбард союзников просто не выдержали непрерывной огневой нагрузки и вышли из строя. Дандас неистовал на капитанском мостике своего флагмана, но факт был налицо, британский адмирал остался без артиллерии в самый важный для него момент.

Произошел быстрый обмен мнениями с контр-адмиралом Пэно, который предложил британцу прекратить обстрел Свеаборга, дабы полностью не лишиться всех крупных орудий эскадры. Дандас не долго пребывал в раздумье и вскоре по эскадре был отдан приказ о прекращении огня.

Весь день 10 июля союзная эскадра провела возле Свеаборга в ожидании, когда французы демонтируют свою мортирную батарею на финском острове. При этом отдельные суда продолжали обстреливать остров Друмс, доставивший союзниками столько много разочарования. К огромной радости британцев, на острове вспыхнул большой пожар, и с чувством свершившейся мести, глубокой ночью союзная армада покинула воды Свеаборга, держа курс на Копенгаген.

Делая хорошую мину при плохой игре и стремясь оправдать огромный расход боеприпасов, адмирал Дандас тожественно объявил журналистам, что Свеаборга больше нет. Эта новость продержалась ровно четыре дня, когда несносный телеграф принес в Лондон некоторое уточнение к словам адмирала. Оказалось, что сильно пострадал сам город, тогда как русские укрепления полностью целы и общая численность русских потерь составляет 54 человека убитыми и 110 ранеными.

Эти дополнения произвели эффект разорвавшейся бомбы. Сразу возник вопрос, на что же были потрачены 45 миллионов фунтов стерлингов направленные на подготовку этого похода. Газеты подняли страшный шум, и участь адмирала Дандаса была решена. Он вслед за Непером, ушел в отставку. Русские крепости на Балтике с честью выдержали суровое испытание. Петербург мог спать спокойно. Теперь, император мог с чистым сердцем начать переброску на юг, воинские соединения двухсотсорокатысячной армии стянутой по его приказу к Петербургу, на случай высадки вражеского десанта.

Глава IV. На суше и на море.

Когда Михаил Павлович Ардатов после трех недельного отсутствия прибыл в Бахчисарай, командующий Крымской армии Горчаков, испытывал большие душевные терзания. Княжеская душа разрывалась между двумя противоречивыми чувствами. С одной стороны Михаил Дмитриевич был очень доволен той императорской щедростью, что пролилась на его грудь за удачное руководство войсками при отбитии вражеского штурма Севастополя. Но с другой стороны, генерал страстно хотел сбросить со своих плеч затянувшуюся оборону черноморской твердыни. Уж слишком хлопотное было занятие, при том малом количестве войска, что находилось в подчинении Михаила Дмитриевича.

Пока Ардатов находился в ставке командующего, стрелка весов генеральского раздумья твердо склонялась в пользу первого варианта. Однако стоило только графу покинуть Бахчисарай по своим секретным делам, как она быстро поползла в сторону второго варианта, грозя многострадальному городу его сдачей. Благо к этому имелись довольно веские причины.

Ровно через три дня после отражения вражеского штурма, во время обыденного осмотра батарей передней линии обороны, пулей в ногу был ранен генерал-майор Тотлебен. Не желая покидать Севастополь, молодой генерал сумел уговорить хирурга Пирогова не отправлять его в Симферополь, а начать лечение раны на месте. Медик поначалу не соглашался но, в конце концов, все же уступил Тотлебену, на энтузиазме которого держалась вся оборона города.

Благодаря врачебному искусству великого хирурга, Тотлебен быстро пошел на поправку, однако вскоре генерал нарушил предписанный ему режим и самовольно выехал на передний край обороны. Обычно вражеские бомбы непонятным образом щадили настырного немца, ежедневно сновавшего по севастопольским батареям и бастионом, но здесь видимо вмешалась судьба. Не успел Тотлебен приступить к осмотру батареи на Пересыпи, как упавшая на бруствер вражеская бомба сильно контузила инженера, попутно наградив множеством осколков в спину.

Потерявшего от боли сознание Тотлебена срочно доставили в госпиталь к Пирогову, вердикт которого был категоричен; немедленная отправка в тыл. Изнывая от жгучей боли, Тотлебен пытался спорить с хирургом, но тот был неумолим и через час, на тряской крестьянской телеге, раненого отправили в Симферополь, на излечение. Так Севастополь потерял своего героя, а адмирал Нахимов верного товарища и единомышленника.

Лишившись помощи и присутствия энергичного единомышленника в лице Тотлебена, Павел Степанович сразу загрустил. Все чаще и чаще вспоминал он своих боевых товарищей адмиралов Корнилова и Истомина, погибших ранее на севастопольских бастионах и похороненных во Владимирском соборе вместе с их общим учителем адмиралом Лазаревым.

— Опередили они меня, уйдя на покой к Андрею Петровичу — горестно говорил адмирал своему окружению, чем приводил их в замешательство своим ипохондрическим настроением. Не придавал ему радости и вид родных кораблей обреченно стоявших в севастопольской бухте, покорно ждущих своей дальнейшей судьбы. Все это самым негативным образом проявилось в поведении адмирала Нахимова, который стал проявлять неудержимую браваду при своих ежедневных посещениях передовой.

Все защитники бастионов в один голос умоляли Павла Степановича поберечь себя от вражеских пуль и бомб, но адмирал оставался, глух к просьбам окружающих. Держа в руках подзорную трубу, он неторопливо вышагивал по переднему краю обороны в черном мундире с золотыми эполетами на плечах.

— Право слово не стоит беспокоиться, господа. Стрелки они скверные — говорил Нахимов офицерам, неторопливо наблюдая за осадными действиями врагов в подзорную трубу. — Вот то, что они параллели закладывают новые напротив наших позиций, это гораздо серьезней.

Говоря так, адмирал был абсолютно прав. Получив от русских удар по своему 'африканскому' самолюбию, Пелесье решил взять Севастополь, во что бы то ни стало. Проанализировав причины провала наступления, Пелесье пришел к выводу, что главным виновником его неудач, было слишком большое расстояние от передовых траншей союзников до русских позиций. Именно благодаря этому, русские комендоры смогли основательно сократить численность штурмовых колонн, до того как они достигли русских позиций.

С этого момента, под покровом ночи, французские и английские саперы стали регулярно закладывать все новые и новые параллели, перед русскими позициями. Севастопольцы пытались помешать действиям врага своими ночными вылазками, однако их действия были мало эффективны. Утвердившись в правоте своей идеи, Пелесье был непреклонен в своем решении, не дать больше русским артиллеристам возможности вести убийственный огонь по наступающей пехоте коалиции. Подобно Нахимову, он проводил наблюдение за ходом саперных работ, радостно наблюдая, как неотвратимо сокращается тактическое преимущество русской обороны.

В одно из последних чисел июня, адмирал Нахимов совершал свой обычный обход бастионов Корабельной стороны. В начала он посетил 4 бастион, по которому несколько дней подряд вели огонь осадные батареи неприятеля. Затем адмирал побывал на 3 бастионе и только после этого направился на Малахов курган.

Оставив по обыкновению свою маленькую свиту в укрытие, Нахимов в сопровождении капитан-лейтенанта Корна вышел на банкет и, облокотившись на бруствер, стал осматривать в подзорную трубу вражеские позиции. Его высокая сутулая фигура с золотыми эполетами была хорошо видна на фоне земляного бруствера, и вскоре вокруг Нахимова засвистели вражеские пули.

— Смотрите, господа французы новую параллель заложили, а там явно собираются устраивать новую батарею — говорил он Корну.

— Ваше превосходительство отойдите от бруствера! Ненароком зацепят! — умолял Корн адмирала, но тот упорно продолжал разглядывать изменения на переднем крае врага. Подзорная труба яркими блестками мелькала в лучах солнца, как бы показывая вражеским стрелкам куда целиться. Несколько пуль ударили рядом с правым рукавом Нахимова, но нисколько не оторвало его от опасного занятия.

— Сегодня они, однако, гораздо метче стреляют — прокомментировал он Корну действия французских стрелков. — А что нового у них вот там?

Нахимов повернул голову вправо и медленно повел туда же медную трубу. Подзорная труба вновь мелькнула на солнце и вокруг головы адмирала, прогудели два свинцовых шмеля, но Нахимов никак на них не среагировал, продолжая высматривать в окружающей панораме, что-то очень важное для себя. В этот момент у Корна сдали нервы и вопреки всякой субординации, он резко окликнул адмирала по имени отчеству. Удивленный Нахимов оторвался от трубы, и чуть разогнув спину, стал поворачиваться к своему адъютанту и в это самое мгновение, вражеская пуля поразила его.

Последний из севастопольских адмиралов коротко вскрикнул и, выронив подзорную трубу, стал медленно оседать на землю. Корн едва успел подхватить бесчувственное тело Нахимова и с ужасом для себя увидел, как закатились широко раскрытые глаза Павла Степановича. Вместе с этим, капитан-лейтенант ощутил, как под его правой ладонью, от горячей крови стремительно набухал воротничок адмиральского мундира.

Нахимов так и не пришел в сознание, все то время когда его на руках несли с позиции в лазарет к доктору Пирогову. К стенам госпиталя сбежался почти весь Севастополь с одной только надеждой, что знаменитый хирург сотворит чудо. Под больничными окнами и дверями стояло большая толпа солдат и матросов, и не было среди них ни одного, кто не согласился бы немедленно умереть ради спасения любимого командира.

Осматривая больного, хирург сразу определил, что вражеская пуля пробила Нахимову грудную клетку, повредило легкое и, раздробив лопатку, вышла наружу. Пирогов приложил максимум своих сил и умения и даже чуть больше, но жизнь адмирала висела на волоске.

От обильной кровопотери, кожа его стала пергаментно желтой, а пульс нитевидным. Нахимов несколько раз приходил в себя, открывал глаза, но ничего не говорил. Обводя присутствующих тусклым взглядом, он как бы искал кого-то и не находя закрывал обратно. Находившиеся рядом с ним люди не скрывали своей скорби и горести от тягостного состояния своего вождя и плакали, не стесняясь своих слез, отвернув лицо от ложа больного.

Около двух суток длилось это критическое состояние, и никто не мог сказать, что будет через пять минут, и только рьяно молились господу Богу за жизнь своего адмирала. Все это время Пирогов не отходил от постели больного, полностью посвятив себя заботе о Нахимове. Трудно сказать, что сыграло свою положительную роль, искусство врача, мольбы людей, а может все вместе и кое-что ещё, но Нахимов остался жить.

Крайне ослабленный, не способный самостоятельно сдвинуться из-за нестерпимых болей в груди, адмирал со всеми предосторожностями был отправлен в Бахчисарай, а оттуда в Симферополь. Пирогов сильно переживал, довезут ли Нахимова до госпиталя живым, но все обошлось, и больной медленно пошел на поправку.

Когда в русском обществе стало известно о ранении адмирала, во всех храмах обеих столиц прошли торжественные молебны во здравие Нахимова. Все сразу осознали, сколько важен и нужен для России был этот человек, на плечи которого все это время лежало тяжелое бремя о защите Севастополя.

Адмирал был жив, но едва он только оставил осажденный город, как над ним отчетливо замаячил призрак сдачи противник. На место Нахимова Горчаков вновь назначил Остен-Сакен, который сразу отдал приказ об увеличении числа понтонных мостов через севастопольскую бухту для быстрой эвакуации гарнизона и мирного населения на случай падения укреплений Южной стороны.

Князь Васильчиков, генералы Хрулев и Хрущев, вместе с начальником севастопольского порта вице-адмиралом Новосильцевым были категорически против подобных действий. Все они в один голос говорили, что один только вид мостов, сразу породит неуверенность и робость в сердца защитников Севастополя.

— Пока Павел Степанович был с нами, никто и мыслить не мог об оставлении города — возмущались патриоты, но Ерофеич в своем стремлении угодить Горчакову был неудержим.

Сам командующий Крымской армии, ради сохранения численности своих войск, был готов в случаи падения передних рубежей обороны города, незамедлительно оставить Южную сторону Севастополя и отойти к Мекензевым горам. Там, на хорошо укрепленных позициях, он намеривался дать бой противнику, который, по глубокому убеждению генерала, будет очень губителен для сил коалиции.

Возможно, это был вполне здравый и реальный план ведения войны, но осуществить его, при наличии в ставке Горчакова такого фанатичного адепта обороны Севастополя как граф Ардатов было очень нелегко. Практически невозможно. И потому князь был вынужден ждать удобного случая, который позволил бы ему действовать, без оглядки на мнение посланника императора.

Возвращение Ардатова в ставку, совпало с жарким обсуждением у командующего мер по снятию вражеской осады Севастополя. К этому, Михаила Дмитриевича настойчиво пододвигал государя император, воодушевленный удачным отбитием вражеского штурма. Сам Горчаков подобно светлейшему князю Меньшикову не очень верил в успех планируемой операции, но не в силах противостоять нажиму государя был вынужден выставить этот вопрос на общее обсуждение.

Обрадованные июньским успехом, почти все генералы предлагали князю провести широкомасштабное наступление на тыловые позиции противника. Это, по их мнению, если не заставит врага снять осаду то, наверняка отодвинет начало нового штурма Севастополя, который по всем признакам был не за горами.

Высказывались различные места нападения русских войск на позиции неприятеля, однако окончательное решение, на совещании так и не было принято. Внимательно выслушав пламенные речи своих собеседников, Михаил Дмитриевич не стал торопиться подводить итоги военного совета. Ему было очень важно знать мнение графа Ардатова, который отсутствовал на этом совете.

Вообще, царский посланник, по мнению князя, вел себя очень странно. Вместо того чтобы согласно своему положению спокойно сидеть в штабе армии и слушать доклады подчиненных, граф был постоянно занят всевозможными делами, которые, по мнению Горчакова, были совершенно ненужные его положению.

Это в первую очередь касалось постоянной борьбы Михаила Павловича с нечистыми на руку интендантами, которые с ужасом ожидали новых коварных действий со стороны посланца императора.

После очередного громкого разбирательства с мздоимцами, Ардатов на время затихал, и у несчастных снабженцев создавалось впечатление, что интендантские дела его больше не интересуют. Однако по прошествию энного количества времени, граф подобно задремавшему посреди болоту аисту делал резкое движение, и очередная жертва была у него в руках. При этом Ардатов всегда бил наверняка и прихватывал чиновников, как говориться 'на горячем'.

Поразительная осведомленность Михаила Павловича в интендантских делах объяснялась очень просто. К его двум специальным адъютантам шли многочисленные жалобы с описанием форм чиновничьего притеснения. Простой народ стучал на интендантов как заправский барабанщик, увидав в Ардатове свою реальную защиту.

Конечно, всю черновую работу за графа делали его адъютанты, предоставляя ему лишь готовый результат, которым он и пользовался. Главная его задача заключалась во внезапном появлении в нужном месте, разговоре с казнокрадом холодным безжалостным голосом, и это, как правило, давало быстрый результат. Поскольку одно только имя Ардатова вгоняло в смертельную дрожь представителей крапивного семя.

В их рассказах передаваемых из уст в уста, граф рисовался чистым исчадием ада, ни дня, не проведшего просто так, чтобы не сгубить чиновничью душу или выпить стакан их крови и слез, что было довольно далеко от действительности. Граф, безусловно, карал казнокрадов, но карал по-разному. Иногда видя, что человек сильно напуган, Михаил Павлович считал, что с него вполне хватит этого страха, и отпускал провинившегося, не забыв при этом понизить его в должности или объявить его своим должником.

Долги с чиновников Ардатов собирал довольно необычным образом. Деньги на данный момент не имели для него особой ценности, и потому он брал с должника не ассигнациями или золотом, а делом. Михаил Павлович заставляя провинившегося чиновника в короткий срок сделать ту или иную работу. В основном это касалось снабжения армии порохом, ядрами или провиантом. Так руками самих казнокрадов граф старался исправить их же ошибки и промахи.

Борьба Ардатова с вороватыми интендантами очень раздражало командующего Крымской армии, но при всем при этом, Михаил Дмитриевич не мог отказать графу в находчивости и решимости действий при решении трудных вопросов. Поэтому, едва граф вернулся в ставку, Горчаков в тот же час пригласил его к себе, и коротко обрисовав сложившуюся обстановку, спросил мнение Ардатова о предстоящей операции.

— Конечно, наступать Михаил Дмитриевич. Тут двух мнений быть не может — убежденно произнес Ардатов, азартно склонившись над картой боевых действий.

— А, где и какими силами предлагаешь наступать? — хитро спросил Горчаков — на Федюхинские высоты, как предлагает Реад или от Корабельной стороны, за что стоит Хрулев и Васильчиков. Скажу сразу на оба варианта наступления у нас мало сил. Может, стоит подождать подхода курского ополчения и двух свежих полков в средине августа?

— Нет — решительно произнес Ардатов. — курское ополчение и свежие полки нам понадобятся для других дел, а пока мы вполне сможем обойтись и своими силами.

— Как!? Побить французов нашими силами?! Да ты шутишь, Михаил Павлович!? — искренне воскликнул князь.

— Ну, насчет французов я пока этого не могу с уверенностью сказать, а вот, что касается турок в Евпатории, то этот зверь нам вполне по зубам — пояснил свою мысль Ардатов.

— Да там сорок тысяч солдат во главе с Омер-пашой, плюс английские офицеры и союзный флот. Я столько солдат дать не смогу — убежденно сказал командующий — а вдруг неприятель решит штурмовать наши позиции на Корабельной стороне. Ты об этом подумал?

— Для этого дела, думаю, хватит десяти тысяч.

— Ой, так ли?

— Так.

— Тогда может и сам, это дело возьмешь? — коварно спросил Горчаков, у которого от напряжения в горле перехватило. Неуемный Ардатов сам лез в хитро расставленные генералом сети.

— Могу и я, если хочешь, Михаил Дмитриевич, но только вот только цену запрошу хорошую.

— Какую цену? — насторожено спросил Горчаков, усиленно перебирая в голове различные варианты.

— Дашь пушек, сколько скажу и две нормы пороху к ним. Да продовольствия двойную норму.

— Да ты граф меня без ножа режешь! У нас пороху всегда в обрез было. Вот только если у твоих друзей адмиралов позаимствовать, с кораблей?

— Не прибедняйся Михаил Дмитриевич. Пороха скоро нам в достатке подвезут, об этом мне доподлинно известно. Так, что не останешься ты без огневого запаса — уверенно сказал Ардатов, но Горчаков только озабоченно покачал головой.

— Да, ты никак в моем слове, сомневаешься князь? Я, что порох для развлечений беру или что бы французу продать, подобно некоторым подлым душам, которые врагу за нашими спинами корпею отпускают? — возмутился Ардатов.

От этих слов Горчаков сильно смутился. Он ничего не слышал о корпеи, но быстро догадался, что разговор идет о новом графском разоблачении, и его разом передернуло.

'Наверно только и пишет государю о творящихся здесь у меня беспорядках. Можно подумать, что у других командующих меньше воруют' — с горечью думал про себя генерал — 'А, что если действительно дать ему то, что просит, да и отправить на Евпаторию. Это он хорошо придумал и главное все мне на руку. И свое войско в целостности сохраню и господам патриотам рот заткну. Царев посланник так захотел, вот и ешьте. А как обгадится на Евпатории господин граф, так гонору у него сразу поубавится, и не будет всюду совать свой нос. Решено, так и сделаю'.

Горчаков изобразил на своем лице глубокое раздумье, как и подобает высокому государственному мужу и, выждав паузу, изрек.

— Я твоему слову тезка, полностью верю. И потому, что ты просишь, дам, но только тебе, если лично поведешь войско на Евпаторию — говорил Горчаков, стремясь отрезать Ардатову пути к отступлению, но царский посланник и не пытался увильнуть в сторону.

— Договорились — коротко сказал он к тайной радости командующего.

— Вот и славно. Тогда мы это дело на завтрашнем совете утвердим окончательно, если ты конечно не против этого.

— Нет, Михаил Дмитриевич, я не против.

Так было положено начало евпаторийской операции, вся ответственность, за подготовку которой полностью ложилась на плечи Ардатова.

Затевая нападение на Евпаторию, которую союзники обороняли исключительно силами сорокатысячного корпуса Омер-паши, Михаил Павлович, по сути дела не изобретал ничего нового. Напасть на самую слабую часть войск антирусской коалиции в свое время планировал светлейший князь Меньшиков, но в связи с его отставкой с поста командующего Крымской армии в декабре 1854, идея так и осталась не реализованной. Ардатову, об этой идеи рассказал один из офицеров штаба армии видевшего в нем человека дела, а не пустых разговоров. Графу задумка понравилась и когда появилась возможность, он приступил к её реализации.

В качестве главного исполнителя своих замыслов, Ардатов выбрал полковника Попова, в чей адрес он лестно отозвался в разговоре с императором прошлой зимой. Полковник действительно был способным человеком, но мышиная возня вокруг него сначала со стороны Меньшикова, а затем и Горчакова не давала ему возможность проявить свои воинские таланты.

Когда Ардатов сказал полковнику о своем намерении поручить ему штурм вражеских укреплений Евпатории, Попов вспыхнул от радости и сразу же принялся разрабатывать план военных действий, чем очень сильно порадовал графа. Возложив всю черновую работу на плечи помощника, Ардатов занялся организацией разведки, от которой, по его твердому убеждению, зависела половина всего успеха в предстоящей операции.

С этой целью граф направил к Евпатории казачьих разведчиков, поручив пластунам уточнить расположение турецких укреплений и вести непрерывное наблюдение за всеми действиями врага. Желая достоверно знать все, что твориться внутри города, Михаил Павлович обратился за помощью к местным грекам. У них в Евпатории остались многочисленные родственники, которые страшно недолюбливали турецких оккупантов, жестоко притеснявших их по любому поводу. Все они были готовы к активному сотрудничеству с русскими и только ждали возможности отомстить своим обидчикам

Вскоре, Ардатов получил, все нужные ему сведения, благодаря которым план наступления полковника Попова, был подвергнут серьезной коррекции. Так стало известно, что ранее пустовавший ров перед турецкими позициями неприятель наполнил водой, а ширина его была несколько большей, чем это значилось в прежних донесениях разведки.

Все приготовления русских к штурму Евпатории остались для врага тайной за семью печатями, в то время как сам Ардатов получал из стана врага самые свежие данные. Так перед самым штурмом города выяснилось, что десять тысяч турецких пехотинцев срочно погрузились на корабли союзников и были вывезены из Евпатории предположительно в Севастополь. Узнав об этом, Ардатов и Попов обрадовались. Сама судьба явно благоволила их планам.

Было пять часов утра, когда русские войска, скрытно приблизившиеся к турецким позициям, обрушили на врага шквальный огонь из полевых орудий и штуцеров. Извлекая уроки из прошлых неудач, Ардатов создал специальные штуцерные отряды, главной обязанностью которых являлось уничтожение орудийной прислуги противника, находясь вне зоны огня вражеских орудий.

С ужасным воем и грохотом обрушились русские ядра на вражеские позиции, вызвав сильную панику среди мирно спавших турков. С громкими криками и стенаниями метались турецкие солдаты под огнем канониров подполковника Гофмана, но стеки британских инструкторов быстро навели порядок в их рядах и вскоре, противник открыл ответный орудийный огонь.

Между русскими и турецкими батареями завязалась ожесточенная перестрелка, верх в которой оказался за русскими пушкарями. Развернув 24 батарейных и 76 легких орудия, они в течение полуторачасовой перестрелки, сумели привести к полному молчанию многие вражеские батареи, либо выбивая ядрами прислугу, либо повреждая сами орудия. Кроме этого, метким огнем канониров подполковника Гофмана было уничтожено, пять вражеских пороховых складов, что принесло большой ущерб турецким силам.

Не отставали в борьбе с вражеской артиллерии и штуцерные стрелки, которые расположились между батареями и вели плотный огонь в сторону врага. Их меткие выстрелы наносили большой урон вражеской прислуге, а если пули проходили мимо, то их пронзительный свист над головой заставлял турецких пушкарей сильно нервничать, отчего результативность их стрельбы была невысокой.

Все это привело к тому, что турецкие орудия стали неотвратимо, одно за другим, приводится к молчанию. Видя столь бедственное положение обороны Евпатории, ей на помощь пришли три британских парохода стоявшие в это времени в гавани. Вначале они обрушили огонь своих орудий на позиции русских батарей, а затем, подошли к берегу и стали обстреливать изготовившиеся к атаке русские пехотные колонны. В них входили четыре сотни спешившихся казаков и до батальона греческих добровольцев под командованием майора Коккинаки.

Наблюдавший за ходом сражения Ардатов очень встревожился, опасаясь, что огонь врага сможет сорвать штурм Евпатории, однако в дело благодаря умелым действиям подполковника Гофмана все обошлось. Андрей Федорович вовремя заметил возникшую угрозу со стороны моря и, не дожидаясь указаний свыше, приказал развернуть против англичан две батареи. Гофман сам лично руководил этой артиллерийской дуэлью и вскоре, британские корабли были вынуждены отойти на средину бухты, откуда продолжили обстреливать берег.

Стремясь спасти положение, и не дожидаясь, когда русская пехота пойдет на штурм Евпатории, турки решили упредить их решительной контратакой. С этой целью, из города на дорогу в Саки вышло три эскадрона турецкой кавалерии, имея задачу атаковать русскую пехоту с фланга и сорвать наступление на ослабленные оборонительные позиции Евпатории.

Этот маневр не остался замеченным полковником Поповым, находившийся вместе со штурмовыми колоннами. Едва только возникла угроза удара во фланг, как стоявшие в прикрытии два батальона Азовского полка были развернуты в каре и двинулись на врага, грозно ощетинившись штыками.

Как только турецкая конница приблизились на расстояние выстрела, азовцы дружно встретили противника густым ружейным огнем. Раз за разом из стройных рядов русской пехоты гремели дружные залпы стрелков, приводя в страх и трепет всадников противника. Бросившись в атаку на каре азовцев, турки на полпути стали заворачивать головы своих коней, и под громки крики стрелков, поспешили ретироваться.

Вражеская конница еще не успела отойти, как русские штурмовые колонны бросились на штурм города. Первыми, под треск барабанов с развевающимися знаменами, бежали греческие добровольцы, твердо веря в скорую победу. Турки попытались остановить их оружейным огнем, ведя его с крыш и из-за заборов близлежащих домов, но безрезультатно. Не обращая внимания на выстрелы, греческий батальон уверено шел вперед.

Добровольцы уже прошли больше половины пути, когда на помощь туркам, подошло подкрепление. Это были новые пушки под командованием британских офицеров. Прекрасно видя всю опасность создавшегося положения, англичане решительно оттеснили турок в сторону, и сами встали за орудийные лафеты.

Вражеская картечь обрушилась на греческих добровольцев в тот момент, когда они приблизились к заполненному водой рву. Передние ряды батальона уже до этого понесшие потери от ружейного огня турок буквально споткнулся, уткнувшись в невидимый барьер, и остановился буквально в нескольких шагах от препятствия. Возник критический момент всего сражения. Многие из добровольцев были ранены или убиты, в том числе и сам майор Коккинаки, шедший в первых рядах колонны. Казалось, еще минута и греки дрогнут и отступят, но мощное 'ура' за их спиной идущих в атаку казаков переломило эту опасную ситуацию. Подхватив выпавший из рук убитого знаменосца штандарт с ликом Христа, прапорщик Паподаки смело бросился ко рву. Его примеру последовали остальные добровольцы, став решительно перебираться через него по принесенному с собой настилу или штурмовым лестницам.

Мужественные действия пехоты были поддержаны огнем двух легких батарей капитана Крамского. Как только добровольцы пошли в атаку, артиллеристы оставили свои прежние позиции и, выдвинув свои пушки далеко вперед, открыли убийственный огонь по противнику. Картечные залпы батарей быстро смели с крыш и заборов, засевших там вражеских стрелков, заставляя их покидать свои позиции.

Благодаря этой своевременной огневой поддержке, штурмовые колонны полковника Попова смогли без долгой задержки преодолеть широкий ров и ворваться в город. С первой же минутой сражения между русскими и турками развернулась ожесточенная борьба. Противники яростно бились в рукопашной за каждый дом, за каждое строение, за каждый перекресток, которые по несколько раз переходили из рук в руки. Обладая численным перевесом, солдата султана не собирались просто так отдавать русским свои позиции и готовы были биться до конца.

В сложившихся условиях, штурмовым колоннам русских солдат срочно требовались свежие подкрепления. Как не храбро бились греческие волонтеры майора Коккинаки и казаки полковника Федорцова, они не могли полностью сломить сопротивление противника. Срочно требовалось подкрепление, и оно подоспели благодаря новшеству, примененному графом Ардатовым.

В каждой из колонн имелись специальные дымовые шашки, которые следовало зажечь в тот момент, когда роты прорвут оборону противника, и нужно будет вводить в дело резерв. Применения столь необычного способа подачи информации встретило полное не понимание среди командиров атакующих колонн, предпочитавших иметь дело с привычным для себя эстафетным донесением. Возможно, в какой-то мере они были и правы, но Михаил Павлович хорошо помнил роковую заминку французов при штурме батареи Жерве, когда подкрепление прорвавшемуся отряду врага не было послано вовремя. Поэтому, не желал дать врагу ни одного лишнего шанса на победу, граф самым решительным образом настоял на своем решении.

Едва только дымные столбы взвились в воздух, на наблюдательном пункте Ардатова раздались радостные возгласы. Тяжелое бремя неизвестности все это время, давившее на плечи Ардатова, спало и его сердце с удвоенной силой забилось в предвкушении победы. Граф отдал приказ адъютанту и два батальона Азовского полка под командованием генерал-майора Орлова, устремились к Евпатории.

Одновременно с ними, Ардатов придвинул к Евпатории артиллеристов подполковника Гофмана. Грамотно выбрав новую позицию, они сосредоточили свой огонь по главной улице города поделившую Евпаторию на две части. В результате этих действий, турки уже не могли использовать свое численное преимущество при отражении русской атаки.

Всякий раз, едва только турки пытались прийти друг к другу на помощь, то попадали под губительный огонь русских канониров, раз за разом, опустошавший картечью ряды султанских аскеров. Напрасно их офицеры и английские инструкторы гнали в бой своих подопечных. Линия смерти, проведенная русскими артиллеристами, была непреодолима.

Так, постепенно, медленно, но верно, один за другим участки Евпатории переходили под контроль русских сил, и все чаще и чаще раздавалось громкое русское 'Ура!', как предвестник скорой победе. Как не гневался комендант Евпатории Карим-паша, принявший командование корпусом вместо отбывшего на Кавказ Омер-паши, победа неудержимо склонялась в сторону русских.

Стремясь не допустить полного разгрома турков, к Евпатории вновь приблизились английские пароходы, но и на этот раз они мало, чем смогли помочь огнем своих пушек. Как только корабли противника подошли к берегу, они были немедленно обстреляны станковыми ракетами, специально взятые подполковником Гофманом. За время войны его подчиненные получили хорошую практику по стрельбе станковыми ракетами, и командир не упустил возможность, вновь применить их против врага.

Запущенные со станков ракеты ложились так густо и точно, что на одном из кораблей противника вспыхнул пожар, а у другого от удачного попадания была повреждена труба, и возникли неполадки в паровой машине. Столь удачная стрельба русских заставила противника ретироваться, но как выяснилось не надолго.

Прошло меньше часа и со стороны Севастополя, к Евпатории подошла грозная армада кораблей. Развернув в сторону берега свои смертоносные борта, они обрушили шквал ядер и бомб на городские строения. Осознав, что удержать город уже невозможно, неприятель решил стереть его с лица земли, оставив русским лишь одни горящие руины.

К этому времени сражение за Евпаторию приближалось к своему финалу. Преодолевая упорное сопротивление врага, штурмовые колонны полковника Попова отбросили неприятеля к берегу моря и принудили сложить оружие. Победа была полной. Лишь малой части турок во главе с раненым в ногу Карим-пашой и несколькими британскими инструкторами удалось погрузиться на баркасы и отплыть в море. Все остальные либо сложили оружие, либо погибли во славу правителя блистательной Порты.

Едва только Карим-паша покинул Евпаторию, как среди турецких солдат началась избиение английских инструкторов не успевших бежать с пашой на баркасах. С огромной радостью они обращали свое оружие против тех, кто еще совсем недавно преподавал им уроки жизни с помощью стеков и увесистых палок.

Колонны пленных уже потекли в русский тыл широкой рекой, когда загрохотали пушки подошедших со стороны Севастополя вражеских кораблей. Ощетинившись жерлами своих многочисленных пушек, они с ужасающей методичностью изрыгали из себя гудящую смерть, стремясь сделать как можно весомее ложку дегтя в бочку русской победы.

Самым простым и разумным выходом в этой ситуации был бы отвод русских войск от города и терпеливое ожидание, когда у вражеских канониров не закончиться порох, и они уйдут восвояси. Однако Михаил Павлович считал себя ответственным перед жителями Евпатории и, не желая допустить гибель мирного населения, приказал артиллеристам Гофмана незамедлительно вступить в бой против вражеской армады.

Огневое противостояние между сторонами продлилось около сорока минут и вновь, русские пушкари показали свои отличные боевые навыки. Уже после первых залпов ядра стали падать в опасной близи от парусников и пароходов противника, а затем и поражать их. Получив несколько весьма существенных повреждений, корабли коалиции покинули бухту Евпатории, засыпав напоследок русских артиллеристов градом бомб. Город был спасен от неминуемого разрушения, но это стоило жизни многим русским артиллеристам вместе с их командиром, получивший смертельное ранение.

Освобождение Евпатории и взятие в плен свыше двадцати тысяч человек пленными произвел эффект разорвавшейся бомбы. Наконец русские войска одержали полную и безоговорочную победу над войсками коалиции. Пусть даже была разгромлена самая слабая часть вражеского воинства, турки, но это была победа, в результате которой был освобожден ранее утраченный русский город.

За этот бой полковник Попов был произведен государем в генерал-майоры и пожалован орденом Георгия 3 степени. Командующего Крымской армии Горчакова, награды так же не обошли стороной. За умелое руководство армии князь был награжден орденом Владимира 2 степени, чему Михаил Дмитриевич был вполне доволен. Самого Ардатова царь удостоил более скромной награды, орденом Анны 1 степени с мечами, но весть об этом не застала графа в Бахчисарае. Он покинул войска на другой же день после освобождения Евпатория из-за срочного известия, пришедшего ему из Азова с фельдъегерем.

Там были собраны и приведены в полную готовность семи пароходов реквизированных Ардатовым у волжского купечества и в разобранном виде переправленных на Дон. Вернее сказать в разобранном виде туда были доставлены паровые машины, а сами пароходные остовы были переправлены волоком через Маныч, древнее гирло между двумя великими русскими реками.

Имея удачный опыт по использованию пароходов в качестве брандеров, Ардатов страстно желал повторить свой опыт против вражеского флота. Находясь зимой в Петербурге, он имел возможность общаться с офицерами Балтийского флота, тщательно отбирая из них кандидатов, в экипажи брандеров.

Принцип отбора кандидатов строился исключительно на добровольных началах. Это было главное кредо Ардатова. К его удивлению большое число моряков изъявило желание принять участие в столь опасном, но очень важном деле. Все хорошо знали, что Ардатов полностью исполнил все взятые на себя обязательства по отношению к семьям погибших, и потому были готовы рискнуть собой без всякой оглядки.

Граф так страстно отнесся к этому проекту, что экипажи кораблей были уже сформированы в марте и уже с апреля месяца находились в Азове в ожидании прибытия волжских пароходов. Без всякой раскачки, они принялись проводить испытания своих кораблей, тщательно изучая их особенности и всячески приспосабливаясь к ним.

Пароходы можно было использовать уже в начале июня, но вся загвоздка заключалась в оснащении брандеров. Готовя новое нападение на вражеский флот, Ардатов категорически настоял, чтобы все пароходы были оснащены исключительно шестовыми минами, которые лучше всего наносили смертельные повреждения любому кораблю, паровому или парусному.

Из-за особенностей русского снабжения доставка мин в Азов задерживалась и намертво прикованный к Севастополю, граф мог только рвать и метать бумажные молнии, грозя ужасными карами виновникам задержки.

После отбития вражеского штурма, Ардатов моментально занялся нуждами своих брандеров и его появление в Азове, сразу дало нужный результат. Брандеры получили мины в нужном количестве и командир отряда, капитан второго ранга Колотовский рапортовал графу о своей скорой готовности прибыть в Керчь. Здесь, по мнению Ардатова брандеры должны были оставаться до прибытия второй части отряда, десяти других пароходов, экипажи которых еще только приступали к ходовым испытаниям своих судов.

Михаил Павлович спешил в Керчь на встречу с Колотовским и совершенно не предполагал, какой сюрприз готовила ему судьба. Обозленное потерей Евпатории, союзное командование решило нанести русским ответный удар и местом этого удара, стала Керчь.

За сутки до прибытия русских брандеров в Керчь, туда отбыл коалиционный флот, состоявший из одного линейного французского корабля, пяти паровых фрегатов и шести корветов под командованием адмирала Брюа и четырех линейных и десяти паровых фрегатов во главе с адмиралом Лайонсом. Союзники собирались высадить десант под командованием генерала Броуна, в распоряжении которого было семь тысяч человек из дивизии генерала Отмара при 18 орудиях и тремя тысячами английских пехотинцев из бригады генерала Камерона при 6 орудиях и полуэскадроне гусар. Кроме них был еще турецкий отряд в 10 тысяч человек под командованием Рашид-паши, которому отводилась чисто вспомогательная роль.

Нисколько не опасаясь противодействия со стороны русского флота, союзники встали у Таклинского мыса, выискивая подходящее место для высадки десанта. Все это делалось обстоятельно и неторопливо, отчего высадка пехоты, началась в третьем часу по полудни между Камыш-Буруном и Амбелаки.

На берег уже успела сойти шотландская бригада Камерона и турецкий отряд Рашид-паши, когда дозорные, наблюдавшие за горизонтом, заметили пароходные дымки. Это со стороны Азова, к Керчи приближался отряд ничего не подозревавшего капитана Колотовского. Отрабатывая навыки атаки врага на море, он вел свои пароходы косой линией, из-за чего они как бы накатывались широкой волной на стоявшие у берега корабли коалиции.

Желая создаться командам брандеров условия, максимально приближенные к боевой обстановке, Колотовский перед выходом из Азова приказал установить на всех кораблях шестовые мины. Единственно чем не были оснащены корабли брандерного отряда, так это весельных шлюпок, предназначенных для спасения экипажа судна после столкновения с целью. Их предполагалось получить в Керчи после прибытия в порт.

Ардатов не зря назначил командиром отряда брандеров именно Колотовского. Капитан второго ранга был ярый фанатик порученного ему дела. Он собирался уничтожать вражеские корабли при любых условиях и обстоятельствах, и данный фактор сыграл ключевую роль в событиях развернувшихся под Керчью.

Едва только стало ясно, что на пути отряда находится вражеский флот, как Колотовский, не колеблясь ни секунды, принял решение атаковать врага с ходу, полностью презрев возможность собственной гибели.

— Ребята! — обратился командир, к двум своим товарищам — Перед нами британский флот. У нас нет спасательных шлюпок но, несмотря на это, я намерен немедленно его атаковать. Если кто не согласен с моим решением, пусть прыгает за борт. Не обижусь. Мне только больше чести будет!

Никто из экипажа брандера не воспользовался предложением своего капитана.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать — изрек мичман Нифонтов, в глазах которого заблестел лихорадочный азарт смертельного боя.

— Сыграем в орлянку с господами бритами. Давно у меня на них руки чешутся — поддержал товарищей лейтенант Кобелев, чем вызвал радостную улыбку у командира.

— Тогда поднять сигнал кораблям 'Делай как я' — приказал Колотовский и решительным движением повернул штурвал судна, бросая свой корабль в атаку на неприятеля.

Ни один из экипажей ведомых Колотовским брандеров не отказался повиноваться приказу своего командира, хотя у каждого из них была возможность уклониться от атаки под благовидным предлогом, отсутствия шлюпок.

Для многих из русских моряков внезапная встреча с противником была сильным потрясением, хотя они к ней целенаправленно готовились вот уже несколько месяцев. Еще большим угнетающим фактором являлось отсутствие шлюпок, что делало шанс спасения после взрыва близким к нулю. Было очень страшно, но честь и долг перед Родиной, а так же страстное желание поквитаться с ненавистными врагами, отодвинули все иные душевные помыслы далеко назад. Брандеры все как один повторили полученный от командира сигнал, и пошли на сближение с врагом. Наступил решающий час испытаний.

Первыми кто отреагировали на возникшую опасность, были британские канонерки стоявшие вдоль береговой линии. По замыслу английского адмирала они должны были прикрывать своими пушками высадку англо-французского десанта, так как благодаря своей низкой осадке могли приблизиться к берегу на максимально возможное расстояние.

Разогнав первыми выстрелами казачий пикет, английские дозорные стали внимательно наблюдать за Павловской батареей, со стороны которой ожидалось появление русских войск.

Заметив приближение неизвестных пароходов, британцы некоторое время колебались в раздумье, а затем на их мачтах взвились сигналы, предупреждающие эскадру об опасности. Корабли коалиции дружно отрепетировали полученное известие, но вместо боевой готовности к отражению вражеской атаки, на судах возникла тихая паника, которая быстро разрасталась.

Все дело заключалось в том, что убаюканные своим всесилием, союзные суда не были готовы к отражению атаки русских брандеров. На парусных кораблях были свернуты паруса и снасти, а на пароходах не были разведены в полную силу котлы. Оставалось надеяться на меткость союзных комендоров и на госпожу удачу.

Едва приближающие к эскадре корабли были квалифицированы дозорными, как русские брандеры, все корабли коалиции открыли хаотичный огонь, который ни в какой степени не представлял серьезной угрозы для пароходов Колотовского. Напрасно линейные корабли и фрегаты извергали из себя мощные бортовые залпы. Их ядра и бомбы падали куда угодно только не в цель. Маленькие и юркие пароходики, всякий раз успевали покинуть то место, куда стреляли вражеские канониры.

Лишь только одно ядро, как бы в насмешку над всей союзной эскадрой, угодило в борт головного парохода, на котором шел Колотовский, не причинив ему большого ущерба. Еще через некоторое время на других пароходах были сбиты труба и мачта, но попадания эти носили скорее случайный характер. Офицеры бегали вокруг канониров, обрушивая на их головы гневный поток криков и угроз, но это делу мало помогало.

Капитан Колотовский сразу определил свою цель атаки среди стоявших на якоре кораблей противника. Им стал ста двадцати пушечный корабль 'Фридлянд', на котором располагались главные силы первой бригады генерала Ниоля ещё не успевшие съехать на берег. От его бортов только отошли первые шлюпки, густо наполненные солдатами одетых в синие мундиры.

— Проклятье! Так они все успеют удрать от меня — гневно воскликнул Колотовский, пытаясь определить количество оставшихся на борту солдат.

— Не торопитесь, Николай Сергеевич — подал голос мичман Нифонтов, так же наблюдающий за врагом в подзорную трубу — это только первая партия. На берегу синюков не видно.

Командир головного брандера согласно кивнул головой, синие мундиры на берегу явно не просматривались.

— Прикройтесь, сейчас будет жарко — крикнул Колотовский своему помощнику и был прав, брандер вступил в зону ружейного огня. Штуцерные пули глухо забарабанили по корпусу судна, дружно выпуская из защитных заграждений желтые струйки песка, корежа деревянную обшивку судна.

Свинцовая смерть отчаянно стучалась в рубку корабля, но капитан не обращал на неё никакого внимания. Цепко ухватив рулевое колесо, он упорно вел свой брандер к цели, вцепившись в свою жертву смертельной хваткой.

Расстояние между кораблями быстро сокращалось. В очередной раз с борта 'Фридлянда' гулко ударили корабельные пушки, но все ядра и бомбы упрямо пролетели мимо маленького парохода, поскольку он оказался в 'мертвой зоне' поражения. Крики ужаса и отчаяние раздались на палубе корабля при виде неотвратимо надвигающегося русского брандера, до которого оставались последние метры.

В огромном корпусе вражеского корабля, Колотовский выбрал то место где, согласно морскому уставу должна была находиться главная крюйт-камера. Получив последнюю порцию ружейных выстрелов, брандер мягко скользнул к носу французского корабля и в тот же миг раздался сильный взрыв.

Судьба часто бывает, благосклонна к тем, кто идет в бой, презрев опасность, а к тем кто, не задумываясь, ставит на кон свою жизнь, благосклонна вдвойне. У Колотовского получилось всё, как он и задумал, хотя подобное бывало очень редко. От взрыва мин размещенных на носу брандера, в пороховой камере французского корабля возник пожар и уже через несколько секунд, огромный корабль взлетел на воздух.

Гибель линейного корабля, было поистине феерического зрелище. Сильный взрыв в одно мгновение разметал в разные стороны тяжелые мачты судна вместе с различными фрагментами такелажа и корпуса, вперемешку с людскими телами. Это величественное зрелище настолько заворожило внимание союзников своим ужасающим видом, что на некоторое время они позабыли о русских, а когда вспомнили, то вновь крики тревоги и отчаяния разнеслись по их кораблям.

Второй русский брандер, следовавший за пароходом Колотовского, уже выходил на угол атаки, быстро накатываясь на стодвадцати пушечный британский 'Трафальгар' стоявший чуть в стороне от 'Фридлянд'.

К вящему ужасу англичан, с их кораблем происходило всё то же самое, что несколькими минутами назад произошло с их товарищами по оружию. Напрасно британский гигант пытался отогнать от себя русского овода, отчаянно изрыгая из себя потоки ядер и пуль. Словно заговоренный неведомой магией русский брандер неотвратимо приблизился к массивному корпусу 'Трафальгара', дабы нанести свой смертельный удар.

Пока он преодолевал последний отрезок своего нелегкого пути, на борту британского красавца стояла жуткая какофония человеческих голосов, неудержимо нарастающая с каждой секундой бытия. Взрыв мин брандера на какое-то мгновение заглушил людские крики, чтобы затем они возникли вновь с удвоенной силой, ибо никто из находившихся на борту корабля людей не хотел умирать.

Бог хранил 'Трафальгар', вернее сказать часть его экипажа, которой удалось спастись во время гибели судна. Командир брандера лейтенант Корсаков сделал все правильно и подорвал именно ту часть корпуса, где находилась пороховой погреб, но взрыва подобно тому, что уничтожил 'Фридлянд' не произошло. Через огромную пробоину в корпус 'Трафальгара' неудержимым потоком хлынули морские волны, которые стали для англичан и спасителями и губителями. В мгновение ока весь находящийся порох был основательно залит и взрыв крюйт-камере не состоялся. 'Трафальгар' избежал страшных объятий всепожирающего огня, но был обречен на скорую гибель в пучине вод.

Получив смертельную рану, он стал неудержимо уходить подводу, отдавая морским волнам палубу за палубой. Многим английским матросам удалось разминуться с клокочущей смертью, благодаря своему умению плавать, чего нельзя было сказать о солдатах второй бригады генерала Бретона. В страшной суматохе охватившей гибнущий корабль удалось спустить малое количество шлюпок, ставших ноевым ковчегом для тех, кому посчастливилось сесть в него. Все остальные пошли на дно вместе с 'Трафальгаром' ибо такова была их планида.

Линейный корабль Её величества королевы Виктории ещё отчаянно боролся за лишние минуты своего существования, а русские брандеры уже приближались к новым целям. 'Лондон' и 'Маренго' стали новыми жертвами питомцев графа Ардатова и при том почти одновременно.

Так получилось, что по своему месторасположению, они оказались прямо по курсу русских брандеров. Вражеский флот продолжал вести беспорядочный огонь по русским кораблям в яростной надежде уничтожить хоть один из приближающихся к ним брандеров, однако все было напрасно. Очередные мстители прорвались сквозь огневой заслон кораблей коалиции и уверенно протаранили свои цели. Два громких взрыва прогремели в керченских водах с интервалом чуть более пяти минут, и неприятельский флот лишился своих лучших представителей паровых кораблей. Русские мины так основательно разворотили их борта, что экипажем кораблей не оставалось ничего другого как покинуть свои корабли.

Английский линейный корабль 'Британия' благодаря тому, что находился чуть в стороне от других союзных линейцев, получил некоторую временную фору во время русской атаки. Перед капитаном корабля стояла важная дилемма; рубить якоря и на имевшихся парусах попытаться уйти от врага или остаться на месте, но успеть выгрузить хотя бы часть имевшейся на борту пехоты, ради которой русские моряки собственно и рисковали своими жизнями.

Капитан 'Британии' Джеймс Фергюссон самоотверженно выбрал второй вариант, решив пожертвовать своим кораблем ради успеха общего дела. Убедившись, что ядра его корабля не способны поспеть за быстроногим противником, он отдал приказ спускать на воду шлюпки.

Оценивая расположение союзных кораблей, Фергюссон сделал логический вывод, что следующей жертвой русской атаки будут либо винтовой фрегат 'Линс', расположенный прямо по курсу очередного русского парохода исполняющего роль брандера, либо корвет 'Агамемнон' находившейся чуть правее. В любом случаи, чтобы добраться до 'Британии' русскому капитану придется подставлять свой борт английским пушкам, а это было большим риском.

Именно основываясь на этих здравомыслящих расчетах, капитан Фергюссон и отдал приказ о спуске шлюпок, но он только не учел реакцию русского мичмана Малькова, который подобно своему командиру Колотовскому был нацелен только на нанесения максимального урона врагу. Заметив, что на борту 'Британии' находится французская пехота, он не раздумывая ни секунды, изменил курс своей атаки и направил брандер на новую цель.

Храбрецам везет. Эту истину уже доказал сегодня Колотовский и её же подтвердил молодой мичман. Его решение атаковать 'Британию' вызвало сильное удивление и замешательство у комендоров 'Линса'. В результате чего, они сильно промедлили с открытием своего огня и позволили русскому брандеру выиграть несколько драгоценных минут.

Желая остановить продвижение русского смертника и уберечь 'Британию' от атаки, все находившиеся вблизи корабли эскадры открыли по нему торопливый огонь. Состязание атакующего брандера с грохочущей и ревущей смертью обострилось с удвоенной силой. Малые и большие корабли европейской армады торопливо палили по юркому суденышку, посмевший бросить им столь дерзкий вызов.

За все короткое время пока брандер продвигался к своей цели, вокруг него стоял целый лес водяных столбов от падений вражеских бомб. Несколько ядер угодивших в пароход сильно искорежили его палубные надстройки и даже частично разрушили защитную баррикаду из мешков с песком. Угоди хоть одно ядро в мины, находившиеся на носу брандера, и союзная эскадра могла бы вздохнуть свободно, но этого не произошло. Избитый и израненный пароход все же прорвался к стодвадцати пушечной 'Британии' и протаранил её.

Британская крюйт-камера и на этот раз уцелела от взрыва адской машины инженера Якоби, однако то, что творилось на палубе корабля, было в сто раз хуже. Все беды корабля начались со спуска корабельных шлюпок. Для французских пехотинцев находившихся на борту 'Британии' гибель их товарищей при взрыве 'Фридлянда' было сильнейшим шоком, который ещё больше усилился видом тонущих солдат с 'Трафальгара'. Поэтому, когда британцы начали спускать шлюпки, французские пехотинцы, среди которых было большое количество зуавов, решили что, настала их последняя минута.

Звериное чувство страха за свою жизнь выплеснулось из солдат с такой жуткой силой, которую уже ничто не могло остановить. Не слушаю приказов своих офицеров и команд матросов, не управляемой толпой пехотинцы ринулись к шлюпкам, сминая все на своем пути.

Возможно британские моряки с французскими офицерами кулаками, саблями и тростями смогли бы остановить эту людскую массу и привести её в чувство, но вид русского брандера неудержимо идущего на 'Британию' сводил, на нет все их мужественные усилия.

За обладание корабельными шлюпками началась борьба, которая быстро переросла в жестокую потасовку, логичным финалом которой стало пролитие крови. Как только это свершилось, зуавы сделались окончательно неуправляемые, и корабль был обречен. Спасти его могло лишь только чудо в виде немедленной гибели русского брандера, но фортуна упрямо продолжала смотреть мимо 'Юнион Джека' и французских императорских орлов.

Взрыв, потрясший корпус судна, известил о начале последнего акта этой скоротечной трагедии. Уже никто из находящихся на борту людей не думал о спасении корабля, всех занимала только своя судьба. Ужасные сцены насилия во множественном числе, подобно снежному кому разыгрывались сначала на палубе 'Британии', а затем в море вокруг гибнущего корабля. Люди с остервенением дрались буквально за все, что могло продлить их существование. Сначала за место в шлюпке, затем за кусок дерева способного спасти тонущего человека и в довершении всего за простую возможность держаться на поверхности воды, при этом нещадно топя другого человека. Стоит ли удивляться, что число погибших французских солдат на 'Британии' мало, чем уступало числу погибших на 'Фридлянде'.

После подрыва 'Британии' и разыгравшейся затем трагедии на воде, действия последних русских брандеров смотрелись жалкими мазками на фоне этой палитры. Пока весь союзный флот пытался потопить брандер Малькова, два русских парохода атаковали девяносто пушечный винтовой корвет 'Агамемнон' и шестидесяти пушечный корвет 'Шарлемань', по воле судеб оказавшиеся на пути их следования.

Старшему лейтенанту Белецкому, командиру брандера идущего на таран 'Агамемнона' посчастливилось сравняться с боевой удачей капитана Колотовского. В результате столкновения с кораблем противника произошел взрыв крюйт-камеры, и новейший британский винтовой корвет моментально затонул вместе со всем своим многочисленным экипажем.

Французскому корвету 'Шарлемань' повезло куда больше. Хотя русские мины и основательно пробили его борт, вся сила взрыва обратилась против русского парохода, буквально расколов его пополам. Сам же корвет, приняв большое количество забортной воды, смог удержаться на поверхности моря в полузатопленном состоянии. Ради спасения судна, матросы вынуждены были сбросить с него всё, включая пушки и весь запас ядер, бомб и пороха.

Когда отгремели последние взрывы, чувство страха охватило английских и французских моряков. Глядя на морское пространство, обильно усеянное обломками погибших кораблей, все моряки эскадры адмирала Брюа стали истово славить Господа за то, что их миновала сия скорбная чаша.

Внезапное нападение русских моряков на вражескую эскадру, смогло полностью сорвать высадку вражеского десанта под Керчью, поскольку из семи тысяч французской пехоты находившейся на линейных суднах, удалось спастись чуть более полутора тысячи, все остальные, вместе с генералами Ниолем и Бретоном погибли среди морских вод.

После столь масштабных потерь, генералу Броуну не оставалось ничего другого, как отдать приказ о срочной эвакуации на корабли ранее высаженных солдат. Четвертый линейный корабль 'Куин', прикрытый со стороны моря цепью паровых канонерок, спешно принимал в свои недра шотландцев. Дети гор с большой опаской грузились на корабль, постоянно бросая тревожные взгляды на север, в страхе перед возможным появлением новых русских брандеров.

По злой иронии судьбы, огромный британский парусник, избежавший атаки брандеров, во время их нападения был абсолютно пуст. Весь привезенный им десант, успел сойти на берег.

Потеря свыше шести тысячи человек под Керчью после неудачного штурма Севастополя и оставления Евпатории, отразилось сильным политическим скандалом в Лондоне и Париже. Императору Наполеону и лорду Пальмерстону требовалось быстро объяснить причины столь масштабных неудач постигших коалиционные войска в Крыму. И если губительные последствия атаки брандеров в прошлом году в глазах общественности еще можно было как-то нивелировать и преуменьшить, то закрыть фиговым листком срам от нынешнего нападения врага было невозможно.

Столь масштабные потери армии можно было объяснить только наличием у русских 'чудо-оружия', благодаря которому русский флот, на котором европейцы поставили жирный крест смог внезапно нанести столь существенный урон самому могучему флоту в мире.

Желая спасти свою репутацию, адмиралы коалиции в один голос стали уверять что, вне всякого сомнения, на брандерах атаковавшие их корабли, находились люди, приговоренные за свои проступки к смерти. Русский царь Николай каким-то чудовищным образом сумел заставить их сесть на начиненные динамитом пароходы и атаковать ничего не подозревавших английских и французских моряков.

Эту наглую ложь немедленно подхватили представители свободной прессы, постаравшихся основательно извратив подвиг русских моряков на страницах своих газет. Французские и английские репортеры принялись соревноваться между собой в фантазиях о причинах побудивших экипажи брандеров атаковать корабли эскадры. Тут были и смертники, прикованные к штурвалу парохода цепями, зажженные на определенное время свечи посреди бочек с порохом и прочая бульварная атрибутика, в которую просвещенные читатели охотно верили. Да и как не поверить, если все это так похоже на ту правду, которую они желали услышать.

Проглотив удобную наживку, англичане и французы начали наперебой осуждать бездушие русского монарха измыслившего такую страшную вещь, как прикованный к штурвалу смертник. Больше всего лондонцев и парижан занимал вопрос, кого русский царь посадит на брандеры в следующий раз? Закоренелых каторжников или умалишенных, ведь никакой здравомыслящий человек не согласиться управлять таким кораблем смертоносцем.

Так высоко культурная Европа оболгала героев Керчи, однако как это бывает в жизни, ложь неизбежно обратилась против своих же создателей. То как смело и отважно русские моряки атаковали неприятельский флот на своих брандерах и смогли уничтожить его лучшие корабли, породило сильный страх в душах врагов, начиная от простых матросов и кончая адмиралами. С этого дня больше всего на свете они стали бояться русских брандеров, против которых великая армада коалиции оказалась полностью бессильной.

Глава V. В горах и в песках.

Перед тем, как начать давно запланированное летнее наступление на Кавказе, русский император решал довольно непростую кадровую задачу, с назначением нового наместника Кавказе. Прежний наместник, князь Михаил Сергеевич Воронцов, неплохо справлялся со своими обязанностями, но был вынужден оставить свой пост по состоянию здоровья.

Долгие годы семидесяти пяти летний Воронцов верой и правдой служил своему государю, но в ноябре 1854 года серьезно заболел, и пост царского наместника на Кавказе оказался вакантным. По давно сложившейся традиции, на этот пост назначались либо члены царской фамилии как великий князь Михаил Николаевич, либо высокородные аристократы, такие как князь Михаил Воронцов или Александр Барятинский. Не будь сейчас столь страшной войны, Николай Павлович легко бы продолжил эту традицию, но сейчас ему был нужен особый человек, на плечи которого можно было возложить столь трудную миссию, как летнее наступление.

Подобная щепетильность царя, была обусловлена довольно прозаической причиной, нехваткой войск. Нет, солдаты, слава Богу, у русского императора были, но больше того числа, которым располагал кавказский корпус, царь дать не мог. Войска были нужны в Крыму, на западной границе России, в Прибалтике, под Петербургом, а так же в далеком Оренбурге, для организации индийского похода.

Русских сил на Кавказе вполне хватало для отражения наступления турецких войск, как и для борьбы с Шамилем, но их было совершенно недостаточно для организации победоносного наступления на Анатолию. Так считал прежний наместник Кавказа Михаил Воронцов, того же мнения были полные генералы во главе с князем Горчаковым и графом Орловым, которые напрямую связывали успех летнего наступления на Карс, с получением кавказским корпусом дополнительных сил. Когда же император отказывал в предоставлении свежих полков, то они в свою очередь отказывались принимать командование кавказским корпусом, и Николай Павлович был вынужден терпеть этот тихий, генеральский саботаж.

Для успешного осуществления своего стратегического замысла, Николаю был нужен полностью посторонний человек, который бы без всяких пререканий в точности выполнил бы приказ императора и при этом, не смел, просить дополнительных войск.

Император долго корпел над этой задачей, но все же сумел разрешить её. После тщательного изучения всевозможных кандидатов, царь остановил свой выбор на генерале Николае Николаевиче Муравьеве, командире гренадерского корпуса. Это человек не был столь знатного происхождения как его предшественники, и назначение на столь высокий пост была для него подобно манне небесной.

Когда на личном приеме император объявил генералу о его новом назначении, Муравьев сначала не поверил своим ушам, а затем с радостью согласился с назначением на столь важный пост, горячо заверив государя, что не подведет и постарается полностью оправдать оказанное ему высокое доверие.

Потом, во время детальной проработки своей новой задачи, генерал подобно своим товарищам, пытался заикнуться об усилении кавказского корпуса но, Николай тут же одернул Муравьева, заявив о необходимости решать возложенную на него задачу теми силами, которые уже имеются на Кавказе. Николай Николаевич сразу осекся, более этого вопроса в беседе с царем не поднимал и незамедлительно отбыл на Кавказ для организации летнего наступления.

Главные турецкие силы, противостоящие кавказскому корпусу русских, были сосредоточены в анатолийском городе Карсе, который представлял собой неприступную крепость. По крайней мере, так горделиво заявляли репортерам британские военные строители, под руководством которых, в течение полугода турки проводили работы по укреплению карских позиций.

К началу лета 1855 года, гарнизон крепости насчитывал свыше двадцати тысяч солдат под командованием Вассиф-паши, который полностью смотрел в рот британскому генералу Вильямсу присланного в Карс из Индии по секретной договоренности с англичанами. Кроме гарнизона Карса, в распоряжении турок был, двенадцатитысячный отряд башибузуков Вели-паши стоявший под Баязетом и полторы тысячи солдат, насчитывал гарнизон Эрзрума прикрывавший тылы Анатолийской армии.

Общая численность русских корпуса на Кавказе составляла двадцать одну тысячу пехотинцев, трем тысячам драгунов и такому же числу казаков. Число орудийных стволов равнялось девяносто одному орудию, большая часть из которых относилась к легкой артиллерии.

Главным помощником и наставником вновь прибывшего командира кавказского корпуса и по совместительству наместника Кавказа, был начальник иррегулярной конницы, генерал Яков Петрович Бакланов. Подлинный русский богатырь и телом и отвагой, который в конце шестого десятка лазил со своим вестовым и двумя-тремя пластунами ночью по оврагам и кустарникам под ногами у неприятельских часовых. 'Если струсишь, — видишь вот этот мой кулак? Так я тебя этим самым кулаком и размозжу!' — говорил он своим казакам, которые его обожали и восторгались, что ни разу он никого не отдал под суд, а все вершил по совести.

Во многом благодаря его мужеству и храбрости в прошлом году русские войска смогли отстоять Кавказ и в новом 1855 году, генералу предстояло сделать много славных свершений. Предвидя скорое наступление кавказского корпуса на Карс, Бакланов еще в начале апреля, до прибытия на Кавказ Муравьева, вторгся на турецкую территорию и занял Аджан-Кале, важный стратегический пункт севернее Карса.

Не дожидаясь указания свыше, генерал лично провел рекогносцировку окрестностей крепости и по достоинству оценил силу и мощь вражеских укреплений. В сопровождении десятка казаков, Бакланов ночью подползал к передней линии постов противника, и проводил скрытное наблюдение, желая составить личное мнение о силе и слабости неприятеля.

Сама по себе крепость Карс не являлась такой уж неприступной крепостью. Вся хитрость заключалась в господствующих над городом высотах, пушечный обстрел с которых непременно заставила бы капитулировать гарнизон Карса вне зависимости от его численности. Именно на них, британские инженера возвели хорошо защищенные оборонительные укрепления, при штурме которых в лоб, противник обязательно понес бы громадные потери.

Самым важным из всех карских укреплений, являлась Шорахские высоты, на которых были установлены два редута Тахмас-Табия и Тепе-Табия, вооруженные артиллерией и имевшие соединения между собой в виде ретраншемента. Кроме них, на склоне горы Ширшане имелась батарея Тетек-Табия и мощная линия окопов вооруженных полевой артиллерией, простирающихся до Башибузукских гор.

Бакланов по достоинству оценил силы вражеских позиций, но тем ни менее на совещание у генерала Муравьева состоявшееся в начале мая, он настаивал на немедленном штурме Карса, пока неприятель находится в неведении относительно русских планов. Несмотря на всю кажущуюся противоречивость, в словах казачьего генерала был свой резон.

— Атаковать Карс надо сейчас. Пока турки убеждены, что вслед за новым наместником, на Кавказ прибудут свежие части. Об этом только и говорят на всех закавказских базарах, которые являются здесь главным источником всей информации. Вассиф-паша, очень напуган скорым прибытием нового русского войска и потому не будет долго сопротивляться, если нападем на Карс в ближайшие дни. Смотрите, ваше превосходительство. Промедлим сейчас, упустим благоприятную минуту, а потом будем турок с высот выковыривать, если только сил хватит — убежденно говорил Бакланов, размахивая для убедительности своими огромными кулаками. Подобная манера говорить очень коробила Муравьева, однако он был вынужден сдерживать себя. Популярность у Бакланова в войсках была огромна и царскому наместнику, приходилось с этим считаться.

Предложение Бакланова о немедленном наступлении на Карс так же поддержал генерал-лейтенант Ковалевский, однако боязнь потерпеть фиаско в начале своей карьеры заставила Муравьева воздержаться от активных действий. Плоть от плоти старого генералитета, он был сторонник осторожных действий.

— Вот если бы у нас было бы еще десять тысяч человек, то тогда я бы не только согласился штурмовать Карс, но ещё бы двинулся и на Эрзерум — говорил Муравьев своим пылким оппонентам, которые как не пытались, но так и не смогли переубедить своего излишне осторожного командира.

После бурных споров, было решено вместо внезапной атаки турецких позиций, приступить к полной блокаде Карса с целью принуждения вражеского гарнизона к капитуляции. Это, по мнению Муравьева, гарантировало полное исполнение царского замысла в отношении Кавказа.

Согласно принятой диспозиции, наместник вместе с главными силами корпуса выдвигался к Карсу по прямой, тогда как Бакланову и Ковалевскому предписывалось проведение бокового охвата крепости, с целью нарушения подвоза продовольствия турецкому гарнизону.

Выполняя приказ командующего и нещадно костеря его за излишнюю осторожность, Бакланов немедленно двинул своих казаков в обход Карса и уже к концу мая полностью перерезал сообщение крепости с Эрзерумом, который являлся главной базой анатолийской армии.

Казачьи отряды рассыпались огромным неводом по горным склонам Армении, нещадно истребляя турецких фуражиров. Карский гарнизон сразу почувствовал появление в своем тылу русских пластунов. Поступление провианта в крепость резко сократилось, а вместо него появилось множество рассказов об ужасных казаках, которые не садились за стол, не окропив свои сабли кровью правоверного мусульманина.

Все это вызвало определенные волнения среди турецких солдат и не будь в крепости британского генерала Вильямса, Вассиф-паша уже начал бы рассматривать варианты своей капитуляции перед страшным врагом. Присутствие в Карсе английского генерала было сильным противоядием, против панических слухов и упадническим настроением.

Приказав публично повесить несколько особо болтливых солдат, генерал Вильямс торжественно поклялся на Коране, что пока он жив, ни одна русская нога, не ступит на крепостную площадь. Действия и слова белого офицера оказали нужное воздействие на умы турок и волнения улеглись.

Окончательно же избавиться от страхов перед неведомым врагом, турецкому гарнизону помогли сами русские, явившиеся под крепостные стены. Видя приблизительную численность противника, турки быстро успокоились и уверенность в собственных силах вместе с твердостью духа, вновь вернулась в их сердца.

Убедившись, что новый царский наместник не привел с собой свежих полков, Вассиф-паша сразу оставил мысли о капитуляции и стал слать гонцов в Эрзерум, с требованием оказания помощи в снятии блокады. Вскоре один из пробравшихся в крепость гонцов привез осажденному гарнизону радостную весть. Комендант Эрзерума Ибрагим-паша, известил блистательного султана о бедственном положении Карса и получил ответ о решении дивана направить в помощь анатолийцам самого Омер-пашу со стотысячным войском.

Это известие оказало двоякое воздействие на карский гарнизон. С одной стороны турки полностью отбросили потаенные мысли о сдаче города противнику, но и одновременно это известие свело, на нет активность осажденного гарнизона. Если раньше турки активно обсуждали планы вылазок за стены крепости, то теперь всяческие разговоры на эту тему были полностью прекращены. Зачем подвергать риску свои жизни, если через месяц придет непобедимый Омер-паша и прогонит неверных. Надо только немного подождать и более ничего.

Напрасно Вильямс пытался подвигнуть Вассиф-пашу к энергичным действиям, напоминая извечную истину, что самая лучшая оборона это нападение. Все было абсолютно бесполезно и, покидая покои паши, англичанин каждый раз бубнил о том, что запад есть запад, а восток есть восток и вместе они никогда не сойдутся.

Пока осажденные турки ждали прихода своего спасителя, русские войска, тем временем, все плотнее и плотнее стягивали на их горле удавку голода. Совершив быстрый переход, генерал Ковалевский внезапным приступом взял город Ардагар, находившийся на дороге связывающей Карс с турецким портом Батум на южном побережье Черного моря.

Появление русских войск было столь стремительным, что гарнизон Ардагара практически не оказал штурмовой колонне Ковалевского какого-либо серьезного сопротивления. Падение Ардагара было весьма чувствительным ударом по гарнизону Карса, так как именно из этого города все ещё шло снабжение солдат Вассиф-паши провиантом.

Одновременно с этим, действующий в районе Баязета генерал Суслов, в скоротечных стычках сильно потрепал башибузуков Вали-паши и заставил их отойти к верховьям Евфрата. Паша попытался закрепиться на подступах к хребту Деви-Бойна, но неожиданно подвергся нападению казаков генерала Бакланова. При поддержке легкой артиллерии полученной от Муравьева, казаки не только наголову разбили один из отрядов Вали-паши, но в течение полутора часа отбивали атаки главных сил противника.

Увлекшись фронтальными атаками на отряд полковника Гречко, башибузуки полностью проглядели угрозу для своего левого фланга, за что немедленно поплатились. Подошедший к месту сражения генерал Бакланов, быстро разобрался в скоротечной картине боя и, совершив скрытый обходной маневр, обрушился на врага всей мощью своего отряда.

Эффект от появления свежих казачьих сил в тылу башибузуков был поразителен. Вообразив, что страшные казаки полностью их окружили, турки моментально обратились в паническое бегство и казакам, оставалось только гнать их по горным долинам, устилая землю порубленными телами врагов. Свыше полторы тысячи человек погибло в этот день у Вали-паши и около трех тысяч солдат числилось в пропавших без вести, ибо пленных было крайне мало.

Сам Вали — паша, чудом, уцелевший в этой бойне, вместе с остатками своего отряда отошел к стенам Эрзерума, совершенно не помышляя о дальнейших действиях против русских. Вид разбитого воинства, а так же слухи о бесчинствах казаков в промежутке между Карсом и Эрзерумом, так сильно деморализовало Ибрагим-пашу, что появись в этот момент под стенами крепости Бакланов со своими казачками, турки бы немедленно сдались или оставили крепость.

Пока Бакланов, Суслов и Ковалевский громили турков на севере и юге Закавказья, сам генерал Муравьев продолжал методично сжимать тиски блокады вокруг Карса. Не имея возможность полностью пресечь поставки продовольствия в крепость местным населением, Николай Николаевич предпринял очень хитрый ход, надежно перерезавший один из последних продовольственных ручейков осажденному гарнизону.

Едва только русские войска подошли к Карсу, как царский наместник велел объявить во всех прилегающих к крепости деревнях, что готов скупить у местного населения весь фураж и продовольствие. В начале турки с большой опаской отнеслись к столь необычным словам русского генерала, так как всегда за фураж и продовольствие военные платили либо бумажными деньгами, либо расписками, а то и вовсе конфисковали все запасы по праву сильного.

Каково же было удивление турецких крестьян, когда за каждую повозку сена или сданного бычка, они получили из походной казны наместника золотые червонцы. Весть об этом моментально облетела все окрестности и в русский лагерь широкой рекой потекло продовольствие, которое раньше уходило по тайным тропам в осажденный Карс.

Чувство патриотизма и сострадания к терпящим нужду братьям мусульманам было полностью побеждено чувством выгоды. Напрасно ждал Вассиф-паша и его солдаты столь необходимого для них продовольствия от своих соотечественников, русское золото полностью перекрыло ему путь в крепость.

Узнав об истинной причине отсутствия провианта, турки решили взять его силой и с этой целью организовали вылазку из Карса большого отряда фуражиров под прикрытием конницы. Казачьи дозорные вовремя известили главные силы генерала Бакланова, который беспрепятственно позволил противнику отойти как можно дальше от крепостных стена, а затем внезапным наскоком разгромил отряд неприятеля. Вернувшийся в крепость турки недосчитались восьмидесяти пяти человек погибших или попавших в плен.

Через два дня подобную попытку турок сорвал граф Нирод, действуя двумя полками драгунов и полусотней казаков, убив сто тридцать два солдат противника и взяв в плен, пятьдесят турок.

В это время, желая помочь Вассиф-паше, из Эрзерума в Карс был отправлен большой караван с продовольствием под прикрытием отряда Али-паши, численностью в две тысячи человек. Пробравшийся в Карс гонец известил об этом фактического главу обороны генерала Вильямса, решившего совершить вылазку навстречу каравану Али-паши для обеспечения доставки провианта в осажденную крепость.

Благодаря хорошо поставленной разведке, Муравьев вовремя узнал о приближении Али-паши и выслал ему навстречу отряд генерал-лейтенанта Ковалевского с драгунами, казаками и двадцатью орудиями.

Встреча противников произошла 21 июля возле Пеняка и закончилась полным поражением турков. Когда конная разведка донесла генералу Ковалевскому об обнаружении месторасположении вражеского лагеря, тот решил немедленно атаковать его. Момент для этого был самый благоприятный, поскольку турки остановились на привал и были заняты приготовлением пищи.

Выдвинув вперед артиллерию, Ковалевский подверг лагерь противника жестокому обстрелу, после чего не давая врагу ни минуты форы, бросил в атаку сначала кавалеристов, а затем и пехоту. Не ожидавшие нападения турки практически не оказали никакого сопротивления и позорно бежали с поля боя. Русские захватили лагерь, обоз, а так же множество пленных, в числе которых оказался и сам Али-паша.

Одновременно с этим казаки Бакланова наголову разгромили и рассеяли вышедший из крепости отряд Мухаким-аги. Эти турки так же не оказывали большого сопротивления, предпочитая сдаваться в плен или дезертировать, вместо того, чтобы сражаться.

К концу июля положение с продовольствием в Карсе стало особенно напряженным. Солдатские пайки были урезаны вдвое против обычного, что сразу увеличило число дезертиров в гарнизоне. Для борьбы с этим явлением генерал Вильямс применял самое радикальное средство — расстрелы. Они следовали один за другим на базарной площади, и это на время сняло остроту вопроса, но все понимали, что воцарившее спокойствие недолговечно.

В начале августа у защитников Карса вновь забрезжила надежда на благополучный исход их сидения в осаде. Стало известно, что 4 августа в Батуми высадилась турецкая армия под командованием Омер-паши. Его войско, правда, не достигало обещанных султаном ста тысяч воинов, а скромно равнялось всего лишь тридцати двум тысячам человек при сорока орудиях, но все равно это была реальная возможность снять осаду крепости.

Находившиеся в Карсе турки с радостью ждали, когда прославленный воитель султана подойдет к крепости и заставит 'русских собак' отойти от стен закавказской твердыни. Так думал гарнизон крепости, но дни проходили неспешной чередой, а долгожданная помощь всё не появлялась.

В ответ на прибытие на Кавказ Омер-паши русская блокада Карса становилась все плотнее и плотнее. Все фуражирские попытки турок оканчивались полной неудачей, а русские разведчики действовали все смелее и отважнее. Пластуны Бакланова чуть ли не среди белого дня нападали на турецкие караулы, наглядно демонстрируя осажденным, что Муравьев не собирается отступать от Карса.

Чудом через вражеские кордоны пробрался новый гонец от Омер-паши, который принес нерадостные известия. В виду недостаточности сил, паша не собирался нападать на русских, а решил применить против них военную хитрость. Намереваясь принудить Муравьева снять осаду, Омер-паша решил напасть на Мингрелию, где количество регулярных войск было не столь велико.

Не желая подвергать душевное состояние гарнизона новому испытанию на прочность, Вассиф-паша и Вильямс решили скрыть от всех полученное известие, сказав солдатам только о некоторой задержке прихода войск Омер-паши.

Скоро генералу Муравьеву стали известны намерения противника. Был перехвачен ещё один гонец с фирманом от Омер-паши с указанием точных сроков выступления турецкой армии, и перед царским наместником встала сложная дилемма. Либо продолжить осаду, либо двигаться на помощь князю Багратиону, стоящему в Мингрелии.

Оказавшись перед столь трудным выбором, Николай Николаевич очень сильно волновался, опасаясь принять неверное решение. После долгих раздумий и колебаний, желая разрешить все проблемы разом, Муравьев решил штурмовать Карс.

Когда генерал на военном совете объявил о своих намерениях, то ярым противником его планов оказался никто иной, как Бакланов, всего почти два месяца назад настаивавший на немедленном штурме крепости.

— Сейчас не время штурмовать вражеские укрепления ваше высокопревосходительство — горячо убеждал наместника Яков Петрович. — Турки находятся в полной боевой готовности и только ждут нашей атаки. Укрепления их вооружены дополнительными пушками, которые по приказу генерала Вильямса были доставлены на позиции из крепости три дня назад.

— Откуда у вас эти сведения? — удивился Муравьев.

— Вот уже две ночи подряд, вместе с пластунами я подбираюсь к вражеским позициям и провожу наблюдение. Поверьте моему слову, из вашей затеи не выйдет ничего путного. Вот смотрите.

Бакланов уверенно ткнул пальцем в схему турецких укреплений, разосланную на столе генерала.

— Нашей кавалерии и пехоте предстоит пройти три версты под огнем пятидесяти шести вражеских орудий. В результате этого девять из десяти будут ранены или убиты и если к Шорахским позициям подойдет полторы роты, это ничего не решит.

— По нашим картам расстояние до турецких позиций чуть больше версты и это вполне под силу нашим солдатам — не сдавался Муравьев.

— Ваше высокопревосходительство, я был за немедленный штурм в июне, и категорически против его проведения в августе. Вы не прислушались к моему голосу тогда, так услышьте его сейчас и вы не пожалеете. Клянусь своими сединами!

При упоминании об июне, самолюбие Николая Николаевича получило болезненный укол, и его лицо покрылось красным румянцем. Гордыня взыграла в его душе от слов казачьего генерала но, не желая опускаться до откровенной перебранки, уязвленный наместник обиженно спросил.

— Так, что же вы предлагаете любезный Яков Петрович? Просто так сидеть в осаде, полностью отдавая инициативу противнику?

— Зачем же отдавать? — удивился Бакланов — Омер-паша хочет оттянуть нас от Карса, начав наступление на Мингрелию? Очень хорошо. А что если мы сами применим этот же прием против самого Омер-паши?

— То есть? — насторожился Муравьев.

— В противовес вражескому наступлению на Мингрелию, не снимая осады, сами нападем на Эрзерум. Противник явно не ждет нас. Проходы через хребет Деви-Байну свободны и серьезного сопротивления в самом Эрзеруме не предвидеться. Я за это головой ручаюсь.

— Оставьте вашу голову при себе, она вам еще пригодиться — холодно молвил наместник, осаждая энергичного собеседника — даже если мы возьмем Эрзерум, то удержать мы его не сможем.

— Да по большому счету нам это и не нужно — поддержал Бакланова Ковалевский — главное уничтожить все запасы продовольствия анатолийцев, что станет последней каплей в чашу терпения солдат Вассиф-паши и уж точно заставит Омер-пашу изменить свои планы.

Ковалевский встал и, одернув мундир, обратился к Муравьеву.

— Разрешите мне принять участие в этом набеге, Ваше высокопревосходительство. Будьте спокойны, все сделаю в лучшем виде и даже лучше.

— Не знаю. Право не знаю, что и сказать господин генерал — растеряно произнес наместник, явно оторопевший от неожиданных слов Ковалевского.

— Дайте нам две недели и мы докажем свои слова делом — попросил Муравьева Бакланов. — Омер-паша за это время не успеет натворить больших дел, а мы отвлечем его, это точно.

— Не уверен в верности ваших расчетов генерал. Не уверен — скептически сказал Николай Николаевич, озабоченно поджав тонкие губы.

— А где уверенность, что наш штурм Карса увенчается успехом? — не сдавался Ковалевский, уже зараженный идеей Бакланова — если он окончиться неудачей наше положение под Карсом будет куда более худшим, чем нынешнее. А в случаи нашей неудачи под Эрзерумом это никак не повлияет на осаду крепости, и вопреки всему принесет пользу. Посудите сами, даже отбив наше нападение, Ибрагим-паша обязательно потребует себе подкрепления, а его негде будет взять кроме как из войска Омер-паши. Так, что при любом раскладе мы оказываемся в выигрыше.

Все члены военного совета с напряжением смотрел на наместника в ожидании его решения, но тот молчал. Видя в предложении Бакланова явный резон, Муравьев все никак не мог отказаться от своего прежнего намерения, однако веских контраргументов он привести не мог.

— Ваше предложение интересно господа, но мне нужно подумать и все взвесить — наконец выдавил из себя наместник, и генералы дружно покинули палатку главнокомандующего, оставляя Муравьева одного с его мыслями. Впрочем, Николай Николаевич, не долго размышлял, и повторно пригласив членов военного совета, объявил свое решение отложить начало штурма Карса на две недели.

Дальнейшие события полностью подтвердили правоту предложений генерала Бакланова. Разведка у турков была поставлена из рук плохо и потому, появление отряда генерала Ковалевского у перевала Деви-Байну было для них полной неожиданностью. Караульные заслоны Ибрагим-паши практически не оказали сопротивления русским драгунам, попросту подарив неприятелю столь важный рубеж обороны.

Ободренный успехом Ковалевский продолжал стремительно наступать на Эрзерум, грамотно используя фактор неожиданности. И везде его войскам, сопутствовал успех. Противник в панике отступал при одном только появлении русской кавалерии и генерал слал наместнику одну победную реляцию за другой, совершенно позабыв, что даже мышь, загнанная в угол может оказать серьезное сопротивление.

Укрывшиеся за стенами Эрзерума войска, оказали серьезное сопротивление русским солдатам уже порядком привыкшим, к легким победам. Засев на господствующей над крепостью высоте они дважды отражали наскоки русской кавалерии, что значительно укрепило у турецких аскеров веру в себя. Подошедший к Эрзеруму Ковалевский, решил немедленно брать высоты штурмом, хорошо понимая, что каждый день осады крепости играет только на руку врагу.

Не дожидаясь подхода артиллерии, генерал построил войска в штурмовую колонну и под прикрытием ночи стал скрытно выдвигаться. Русские смогли незаметно подойти к самому подножью высоты, когда случайная неосторожность выдала туркам их присутствие. У одного из солдат случайно выстрелило ружье, и звук выстрела всполошил часовых.

Немедленно из турецких окопов раздались торопливые выстрелы, которые с каждым залпом становились все более и более многочисленными. Опомнившись от испуга, турки бросились к пушкам и вскоре на атакующих обрушился град шрапнели.

Чем выше поднимались по крутому склону горы русские солдаты, тем сильнее становились их потери от яростного вражеского огня. Когда до турецких окопов осталось всего пятьдесят шагов, шеренги бойцов заколебались и только вмешательство самого Ковалевского, предотвратило их отход.

— За мной ребята! В атаку! — молодцевато выкрикнул генерал и, не обращая внимания на выстрелы противника, бросился в атаку, яростно потрясая шпагой. Ковалевский успел пробежать лишь четырнадцать шагов, когда одна из пуль выпущенных из турецкой траншеи сразила его наповал. Теряя силы, генерал стал стремительно оседать на землю, но за его спиной уже звучал гортанный торжествующий крик набегающих шеренг. Пробежав, вслед за командиром такие маленькие, но очень важные четырнадцать шагов, русские стрелки стремительно надвигались на врага и ничто, не могло остановить их движение вперед.

Бой был яростен и скоротечен. Едва только русские пехотинцы ворвался в траншеи, как турки моментально утратили свое былое мужество и обратились в бегство, стремительно разбегаясь в разные стороны под громкие крики 'Ура'!

Солнце уже расцвело, когда горящие местью за убитого командира русские, подняли на захваченную высоту свои пушки, и с остервенением принялись обстреливать Эрзерум. Бомбардировка крепости длился около двух часов. Именно на столько времени хватило мужества Ибрагим-паши, приказавшего выбросить на стенах белые флаги и выслать за ворота парламентеров.

Прошло еще два часа, и гарнизон капитулировал. Длинной цепочкой через распахнутые ворота, турки выходили из крепости, послушно складывая своей оружие в многочисленные кучи перед победителями. Офицеры сдали свои сабли, Ибрагим-паша свой генеральский бунчук и личное знамя, и все они, со страхом и почтением проходили мимо походных носилок, на которых покоилось тело покорителя Эрзерума генерала Ковалевского.

Получив одновременно радостные и печальные вести из Эрзерума, Муравьев посоветовавшись с генералом Баклановым, решил пойти на рискованный шаг и вопреки первоначальному плану, попытаться удержать крепость за собой. С этой целью он назначил Якова Петровича комендантом Эрзерума, с одновременным подчинением ему отряда погибшего Ковалевского.

Бакланов с честью справился с порученным ему делом. Прибыв в Эрзерум, он сразу распустил слух, что русские не намерены долго засиживаться в крепости и до первых снегов собираются идти ещё дальше в Анатолию. С этой целью, Бакланов почти еженедельно устраивал смотры своим солдатам, упорно поддерживая вражеских лазутчиков во мнении, что русские выступят на запад не сегодня-завтра.

Дезинформация казачьего генерала прошла на ура. Вместо того чтобы атаковать русский отряд, турки сосредоточили все свои силы на горных перевалах, усиленно окапываясь и строя защитные батареи. Обо всех действиях своего противника Бакланов был прекрасно осведомлен благодаря армянским осведомителям, которые с большой охотой помогали русским войскам всем, чем могли. И потому, время от времени, генерал посылал своих казаков в разведывательные рейды, дабы противник продолжал готовиться к скорому появлению главных сил русских.

Грозный Омер-паша тоже не сидел без дела и, реализуя свой план, стремительно наступал на войска князя Багратиона. Их встреча произошла 8 сентября на реке Ингури и Омер-паша, имея значительный перевес в людях, одержал победу.

Потеряв около пятисот человек, князь Багратион отступил, а затем и вовсе покинул Мингрелию. Преследуя противника, Омер-паша занял Зугдиди, где простоял три недели, постоянно получая подкрепления из стоявшего в Батуми отряда Энвер-бея.

Находясь в Зугдиди, паша распускал слухи, что вот-вот двинется на Тифлис и вырежет все христианское население. С каждым днем, он с нетерпением ждал известия о приближении войск генерала Муравьева, но все его ожидания оказались напрасными. Разгадав замысел противника, наместник Кавказа не сдвинулся с места, упрямо продолжая держать Карс в осаде.

Так в пустых ожиданиях пролетел август, закончилась вторая декада сентябрь, и положение войск Вассиф-паши стало катастрофическим. Продовольственные запасы в крепости стремительно растаяли подобно снегу под лучами жаркого летнего солнца. Благодаря казачьим разъездам, их поискам и патрулированию, беспрестанному рысканию в окрестностях Карса, блокада крепости стала настолько герметична, что было совершенно невозможно, оказать осажденным какой бы то ни было помощи провиантом.

Не имея возможности прокормить мирное население крепости, паша разрешил всем женщинам покинуть крепость и искать себе пропитание за её стенами. И тут Муравьев вновь проявил себя мудрым человеком. Узнав, что турецкие жены ищут себе пропитание, генерал разрешил их подкармливать на русских полевых кухнях и позволил свободно возвратиться в Карс.

Многие из женщин прятали часть выдаваемой им провизии под одежду и тайком уносили её с собой в крепость, для голодающих детей и мужей. Русские закрывали на это глаза, поскольку надеялись, что жаркие женские слезы и мольбы подвигнут гарнизон к капитуляции.

Николай Николаевич продолжал терпеливо стоять у Карса, сохраняя войско для возможной битвы с Омер-пашой, который упорно сидел в Зугдиди в ожидании прихода русских. Противостояние двух военачальников продолжалось до 2 октября, когда ворота крепости распахнулись и из них под белым флагом вышли турецкие парламентеры. Убедившись, что Омер-паша не собирается нападать на русскую армию осаждавшую Карс, генерал Вильямс рекомендовал Вассиф-паше сдать крепость. Получив согласие, англичанин сам поехал на переговоры и был принят Муравьевым с большим почетом.

— Я человек прямой и искренний, — начал Вильямс, когда его ввели к Муравьеву, — лгать не умею, не буду хвалиться изобилием продовольствия нашего и не домогаюсь скрыть от вас то бедственное положение, в котором ныне находится гарнизон Карса. Как честный человек, я исполнил обязанность свою до последней возможности, пока в состоянии был это делать, но ныне недостает у меня к тому более способов. Войско изнурено до крайности, мы теряем до 150 человек в сутки от нужды и лишений; также от голода и болезней погибают городские обыватели. Нам неоткуда более ожидать помощи, хлеба у нас осталось только на три дня. Предоставляю условия сдачи крепости на ваше усмотрение и при этом взываю к великодушию.

Муравьев был, очень тронут подобным откровением противника, и принял капитуляцию крепости без всяких особых условий, которые позволяло требовать его положение. Ценя мужественное сопротивление противника, генерал Муравьев позволил сдавшимся офицерам сохранить свои шпаги. 4 октября эти условия были формально приняты и подписаны турецким командиром Вассиф-пашой, после чего в руки победителей переходила крепость Карс с гарнизоном около 16 000 человек. Таковы были славные победы русского оружия в горах Закавказья.

Но не только среди седых вершин Кавказа велась борьба с грозным противником. В далеком Оренбурге, на стыке границ Европы и Азии, генерал-адъютант Василий Алексеевич Перовский готовился нанести свой удар. За плечами этого прославленного командира уже была слава покорителя кокандской крепости Ак-Мечети, но теперь его замыслы простирались далеко вглубь жарких песков Средней Азии. Если выход русских войск к Аралу и захват опорной крепости в низовьях Сырдарьи были обусловлены желанием, защитить русскую пограничную линию от набегов отрядов хивинцев, то нынешний поход имел совершенно иные цели.

В этот раз генералу Перовскому предстояло шагнуть далеко на юг. И шагнуть так сильно и мощно, чтобы итоги этого похода вызвали бы громадный переполох в Лондоне, главного вдохновителя и организатора этой войны. Такова была воля русского императора, и Василий Алексеевич с готовностью согласился выполнить её.

Получив от Николая Павловича полную свободу действия в намечаемом походе, генерал Перовский потратил много времени и сил для подготовки своего нового броска в жаркие пески азиатского юга. Долгие часы, сидя в своем оренбургском кабинете, Перовский решал вопрос, против какого из трех среднеазиатских ханств ему следует направить русские полки.

Конечно, самым простое и логичное решение было бы нападение на Хивинское ханство, главный источник напряженности на южных рубежах России. С этим беспокойным соседом у русских были свои давнишние счеты и начинались они с гибели экспедиции князя Бековича. В начале восемнадцатого века её отправили в Хиву по указу русского императора Петра Великого, где она и была полностью уничтоженная коварным хивинским правителем Шир-Гази.

В знак назидания силы и могущества владыки Хивы, с убитого Бековича была содрана кожа и долгое время, набитая соломой кукла, в парадном мундире стояла у подножья ханского трона. Кроме этого, хивинские правители не одно десятилетие состояли на тайном содержании английской короны. Именно британским золотом были оплачены многочисленные набеги хивинцев на русские пограничные укрепление и их постоянное подстрекательство казахских кочевников к выступлению против русского царя.

Сам по себе путь на Хиву был русским хорошо известен, ибо не одна ватага казачьей вольности пересекала степи и пески жаркого юга в походах за дорогими 'зипунами'. Правда не всегда исход этих походов был удачным но, благодаря казакам дорога на юг была хорошо проторена. Летом 1854 года именно по ней вышли полки генерала Перовского к Аралу и штурмом взяли кокандскую крепость Ак-Мечеть на берегах Сырдарьи. Теперь, став твердой ногой на берегах Арала, русские полки без труда могли преодолеть жаркие пески Кызылкума и достичь столицы старого врага.

Сделай так Перовский, и старые кровавые счеты были бы полностью сведены, а русские пограничные линии получили бы долгожданный мирный покой. Однако падение Хивы вряд ли вызвало бы нужного эффекта на берегах туманного Альбиона. Британцы, конечно, выразят шумный протест против беззаконных действий России на просторах Средней Азии. Поднимется очередная газетная шумиха, выйдут новые памфлеты с карикатурами на русского правителя и Россию, и более ничего. Хива нужна англичанам только в качестве сильной занозы в русском теле. Поставщика дешевой силы, с помощью которой можно разжечь очередной костер напряженности у русских границ и потеря этого союзника не сильно озаботит Лондон. Поэтому Василий Алексеевич отказался от хивинского направления планируемого им южного похода.

Так же, после зрелого размышления, Перовский отказался от похода в направлении Бухары. И дело было совсем не в том, что столица эмирата располагалась гораздо дальше Хивы и была надежно прикрыта пылающими от жары песками пустыни. Эти пески были вполне проходимы для торговых караванов и при желании, можно было легко найти знающих проводников.

Учитывая тот фактор, что большая часть войска эмира была вооружена исключительно холодным оружием, и навыки обращения с огнестрельным оружием азиатов были очень скудны, генерал Перовский не предвидел большого затруднения при покорении Бухары.

Главная причина, по которой граф отказался идти походом на Бухару, заключалась в том, что она была главным торговых партнером России в этом регионе. Бухарский эмират в отношении своего могучего соседа, предпочитал не воевать с северянами, а иметь с ним мирные отношения, которые давали хороший посреднический процент в торговле афганскими и индийскими товарами.

Занятие русскими войсками Бухары, никак не могло, заставит Британию ослабить свое давление на Россию. Это было бы выгодно только хивинцам и кокандцам, которые были бы очень рады устранению своего торгового конкурента, руками ненавистного соседа.

Поэтому Перовский решил нанести свой удар по Кокандскому ханству, самому далекому, самому сильному и наиболее опасному для России противнику из всей троицы среднеазиатских государств. Обосновавшись в плодородной Ферганской долине, правители Коканда имели в своем распоряжении большие людские и материальные ресурсы, позволяющие им вести независимую политику в отношении своих соседей.

Многочисленные конные отряды кокандцев постоянно совершали набеги на русские пограничные линии, расположенные в бескрайних казахских степях. Не желая видеть русские разъезды у берегов Сырдарьи и Балхаша, кокандцы активно противодействовали продвижению северного соседа в южном направлении. Не было и года, чтобы на границы царили мир и спокойствие. Кроме вооруженных стычек, недовольные переходом казахских родов в подданство русскому императору, кокандцы постоянно подстрекали их к бунту и порой довольно успешно. Одним словом Кокандское ханство было очень хлопотным соседом и устранение его с политической арены Средней Азии было только на руку Петербургу.

Кроме этого, если для покорения Бухары и Хивы русским войскам нужно было преодолевать раскаленные пески пустыни и постоянно испытывать острую нужду в питьевой воде, то при походе на Коканд всё было как раз наоборот. Весь путь русского войска на Коканд проходил вдоль русла Сырдарьи, и пересекал густонаселенные земли противника. В этом случаи вопросы о воде, продовольствии людям и фураже для лошадей отпадали сами собой.

Таким был нелегкий выбор Василия Алексеевича, и как показало время, он был единственно верным. Именно захват Коканда мог вызвать сильное волнение в британской Ост-Индийской компании, чьи индийские владения начинались по ту сторону горных вершин Ферганской долины. Внезапное появление казачьих дозоров на горных тропах Гималаев, было бы самым кошмарным сном для обитателей Форин офиса и Сити.

Когда генерал Перовский изложил государю свой смелый план щекотания британского льва, то Николай был просто поражен дерзновенностью намерений своего собеседника. Никогда ещё в истории русской армии, её полки не совершали столь далекого броска на юг.

— Осилишь ли ты граф столь небывалый проект? Хватит ли сил у твоих солдат дойти до Индии? — спрашивал Перовского император, пытливо заглядывая в его лицо.

— Так ведь надо, Ваше императорское величество. Ничего другого нам не остается делать.

— Тяжело будет идти по этим чертовым пескам — говорил царь, воочию представляя все трудности похода.

— Тяжело — соглашался с ним Перовский и тут же добавлял. — Как говаривал генералиссимус Суворов, тут либо грудь в крестах, или голова в кустах.

После столь молодцеватого ответа, государь крепко обнял Перовского, перекрестил и, наложив на докладе резолюцию 'Быть по сему', молвил.

— Сделай это Перовский, и Отечество тебя никогда не забудет.

Получил монаршее одобрение своего плана, генерал приступил к его немедленной реализации. Имея богатый опыт походов на жаркий юг, Перовский сделал свою главную ставку на иррегулярное казачье войско. Из всех соединений имевшихся в распоряжении генерал-адъютанта, на данный момент, казаки имели лучшую подготовку к походу в жарких условиях и обладали высокой мобильностью. Это свойство зачастую играло решающую роль во внезапных стычках с конными отрядами противника.

Казачьи соединения составляли половину всех сил армии генерала Перовского, тогда как вся её численность равнялась восьми с половиной тысяч человек. Кроме линейных пехотных батальонов, генерал Перовский получил из Петербурга легкие пушки, мортиры и ракетные станки.

Своим опорным пунктом похода, Василий Алексеевич выбрал форт Перовск, куда корабли Аральской флотилии, доставили боеприпасы, продовольствие, а так же запас фуража для лошадей. Благодаря самоотверженной работе пароходов 'Николай' и 'Константин' и трех барж флотилии, к концу апреля все было готово.

Основные силы генерала Перовского ещё только заканчивали своё сосредоточение в форте Перовск, когда во второй половине мая, передовой отряд в тысячу человек под командованием подполковника Веревкина, выступил в поход. Действуя внезапно и решительно, он сразу добился успеха, разгромив две небольшие кокандские крепости Яни-Курган и Динь-Курган. Обе они располагались на берегах Сырдарьи и являлись важными опорными пунктами по контролю за движением по реке.

Вскоре, вслед за Веревкиным из форта выступили и главные силы русского войска. Постоянно держась берегов Сырдарьи, мужественно перенося все невзгоды непривычного для них жаркого климата, солдаты генерала Перовского миновали безводные пески Кызылкума, и вышли на подступы к Туркестану.

Через этот город проходили многочисленные караванные пути как с севера на юг, так с востока на запад. Кроме этого, Туркестан был излюбленным местом сосредоточения кокандских отрядов совершавших набеги на русские пограничные линии.

Утром 9 июня 1855 года, четыре роты под командованием майора Колпаковского скрытно приблизились к Туркестану и при поддержке десяти орудий и двух ракетных станков, устремился на штурм крепости. Кокандский гарнизон не успел оказать сколь серьезного сопротивления солдатам Колпаковского, поскольку появление русских войск под Туркестаном было для него большой неожиданностью.

Командир туркестанского гарнизона Тарик-бей был полностью убежден, что русские батальоны еще не покидали стен Ак-Мечети, за что жестоко поплатился. По приказу правителя Коканда, незадачливый воитель был задушен ханским палачом, когда появился перед грозными очами владыки с известием о внезапном вторжении Перовского во владения хана.

Хорошо зная характер и тактику ханского наместника этих земель Ибрагим-бека, что в течение много лет проверял прочность оренбургской пограничной линии, после занятия Туркестана Василий Алексеевич не двинулся в направлении своей следующей цели, Чимкента. Вместо этого, Перовский приказал разбить хорошо укрепленный лагерь и стал терпеливо ждать ответного хода со стороны старого противника.

Расчет старого генерала на бурный и взрывной нрав Ибрагим-бека полностью оправдался. Не прошло и нескольких дней как конная армия кокандцев, численностью около двадцати тысяч человек появилась перед русским лагерем под стенами Туркестана.

Имея значительное численное превосходство, кокандцы решили сходу атаковать лагерь врага, но были встречены сильным ружейным и пушечным огнем из лагеря Перовского. После каждого залпа из русского стана ханские воины десятками валились наземь от выпущенных по ним пуль и картечи но, несмотря на это, продолжали упорно атаковать.

В некоторых местах вражеским всадникам удалось приблизиться к передовому краю русской обороны, и вступить в рукопашный бой с защитниками лагеря. Многое, очень многое зависело в этот момент от стойкости и мужества русских пехотинцев, яростно отбивавшихся штыками от наседавшей на них ханской кавалерии.

Большую помощь в отражении атаки своим батальонам оказали артиллеристы майора Лерхе, чьи пушки производили ужасающее воздействие на ряды атакующих воинов своими выстрелами. Огненный вал ядер и картечи в мгновение ока раскалывал густые ряды нападавших на жалкие разрозненные кучки, густо устилая подступы к лагерю телами раненых и убитых ханских воинов. Залп, за залпом обрушивался на кокандцев из-за лагерных шканцев и они, дрогнули.

Стремясь использовать замешательство противника, Василий Алексеевич бросил в контратаку оренбургских казаков, которые, совершив обходной маневр, атаковали кокандцев с фланга и принялись энергично теснить их.

Остановленные в центре и атакованные с фланга, степняки заметались, дрогнули под натиском казаков, попятились назад, но быстро опомнились и остановились. Не прошло и нескольких минут, как между противниками вновь завязалась яростная схватка и теперь, кокандцы стали теснить казачьи ряды. Почувствовав слабину противника, степняки с удвоенной силой навалились на русскую кавалерию, подбадривая друг друга громкими криками. Под сильным натиском превосходящего их числом неприятеля, казаки стали медленно отступать и в этот момент артиллеристы Лерхе ударили по врагу станковыми ракетами.

Никогда ранее кокандцы не встречались с подобным видом оружия. Вид ревущих ракет, стремительно падающих на них с неба с ужасными огненными хвостами, в один миг наполнил души ханских воинов сильным страхом и, позабыв обо всем на свете, они обратились в бегство.

Казаки на протяжении двух верст активно преследовали отступающего противника, не давая им возможности остановиться и опомниться. Энергично орудуя острыми саблями, станичники хорошо помнили суворовские слова о недорубленном лесе, имевшего пагубную привычку к быстрому росту.

Общие потери русских в сражении под Туркестаном составили тридцать один человек, тогда как потери врага трудно поддавались подсчету. Все подступы к русскому лагерю были густо усеяны телами погибших воинами кокандского хана.

Мастерски нанеся врагу сокрушительное поражение, при собственных минимальных потерях, утром следующего дня генерал Перовский свернул лагерь и скорым маршем двинулся к Чимкенту. К вечеру второго дня пути, русские войска достигли окрестностей Чимкента, чьи стены, по мнению степняков, считались неприступными, так как глинобитная крепость располагалась на возвышенности, господствовавшей над окружающей местностью.

Лишившись, части своих войск во время атаке русского лагеря, наместник Чимкента продолжал оставаться серьезной силой, с которой следовало считаться. В его арсенале имелось значительное количество ружей и пушек, что могло сильно осложнить действие русских войск при штурме крепости. На это очень надеялся Ибрагим-бек, но генерал Перовский, своими стремительными действиями полностью спутал расчеты наместника.

Еще не успела растаять под лучами рассвета темнота июньской ночи, а штурмовая колонна подполковника Романовского уже устремилась на штурм города. Караульные солдаты слишком поздно заметили идущих на приступ русских солдат и потому, открытый с большим запозданием ружейный и артиллерийский огонь засевших на стенах города кокандцев, не смог их остановить.

С громким криком 'Ура!' колонны штурмовой пехоты приблизились к главным воротам крепости, принеся к ним пороховым зарядом огромной мощности. Специально выделенные саперы быстро запалили короткий фитиль самодельной мины, и мощный взрыв потряс наглухо закрытые крепостные ворота.

Ещё не успели осесть на землю клубы пыли и песка, а русские солдаты уже ворвались внутрь неприступной крепости через пролом, образовавшийся от взрыва в воротных створках. На узких улочках еще не проснувшегося Чимкента моментально завязалась яростная рукопашная схватка, моментально разбившаяся на множество мелких очагов жесткой и бескомпромиссной борьбы. Опомнившиеся кокандцы, попытались отрезать русских солдат от ворот, а те в свою очередь бросились атаковать стоявшие на стенах пушки. Штыком и ружьем против сабель и ятаганов, солдаты подполковника Романовского смогли подняться на стены и перебить орудийную прислугу, пытавшуюся задержать артиллерийским огнем подкрепление, идущее им на помощь.

Не менее полутора часов длилась яростная борьба за ворота и центральную площадь крепости, которая завершилась полной победой русских солдат. Разбившись на небольшие группы, при поддержке подошедших артиллеристов, они медленно, но верно очищали город от яростно сражающегося воинства Ибрагим-паши.

Но как ни отчаянно дрались ханские воины на кривых улицах Чимкента, к полудню их сопротивление было полностью подавлено ружейным огнем и картечью русских солдат. Стремясь спасти свои жизни, часть кокандцев поспешила сложить оружие к ногам победителей, другие же решили отступить в Ташкент, о чем очень горько пожалели. Почти все они нашли свою смерть под саблями и пиками казаков, которых генерал Перовский бросил на преследование бегущего противника.

Среди тех, кто до конца бился на улицах Чимкента, победители обнаружили тело Ибрагим-бека. Старый ястреб, доставивший так много хлопот русским пограничникам, нашел свой бесславный конец от сабли казачьего урядника.

Таковы были успехи русского оружия, но генерал Перовский не долго почивал на лаврах победителя. Пробыв в Чимкенте, всего лишь пять дней, он двинулся к Ташкенту, оставив в городе гарнизон под командованием подполковника Веревкина. Придерживаясь суворовских заветов о быстроте и натиске, генерал-адъютант надеялся захватить главную кокандскую крепость юга Сырдарьи врасплох иди принудить её к быстрой капитуляции.

Рассматривая вопрос о возможной сдаче города, Перовский очень рассчитывал на помощь ташкентского купечества. Среди купцов имевших большое влияние на городские власти было много сторонников русских. Для них война с северным соседом была крайне разорительной.

Однако надежды Василия Алексеевича в отношении быстрого захвата Ташкента не оправдались. Едва только передовые дозоры подошли к Ташкенту, как со стен города по ним загремели выстрелы. Не оставляя надежду решить дело мирным путем, Перовский попытался выслать парламентеров, но и здесь его ждала неудача. Кокандцы обстреляли из пушек идущих под белым флагом парламентеров, после чего генерал был вынужден приступить к планомерной осаде крепости.

В это время Ташкент уже представлял собой большой город со стотысячным населением, который был обнесен высокими зубчатыми стенами на протяжении двадцати четырех верст. Стоявший во главе десятитысячного гарнизона ханский мюрид Алим-Куль был хитрым и даровитым человеком, который не собирался просто отсиживаться за высокими стенами крепости. Воспользовавшись тем, что русские не установили полную блокаду города, он покинул город и вместе с пятью тысячами воинов двинулся на Чимкент. Вбирая по пути все новых и новых воинов, он подошел к городу, имея под зеленым знаменем пророка свыше двенадцати тысяч человек, вместе с семнадцатью орудиями и фальконетами.

Под командованием стоявшего в крепости подполковника Веревкина находилось всего тысяча двести человек с десятью орудиями и двумя мортирами. Осознавая явное неравенство сил, комендант Чимкента, тем не менее, решил выслать против кокандцев отряд пехотинцев и казаков во главе с капитаном Шкупом.

Под прикрытием ночного тумана, русские скрытно подошли к лагерю противника беспечно раскинувшегося на подступах к крепости. Поднявшись на близлежащие песчаные холмы, капитан Шкуп терпеливо дожидался, когда на горизонте взойдет солнце и скрывавший его туман растает. Было около шести часов утра, когда русский отряд открыл огонь из орудий и ракетных станков по спящему становищу Алим-Куля.

Неожиданный свист ракет и грохот пушек вызвал сильную панику среди ханских воинов, которая впрочем, скоро улеглась. Опомнившись, воины Алим-Куля вначале стали отвечать противнику оружейными выстрелами, а затем заговорили орудия. Кокандцы в течение получаса обстреливали позицию противника, но не добились больших результатов, так как не вполне владели артиллерийским искусством обстрела возвышенностей.

Убедившись, что только зря тратят время и порох, Алим-Куль велел прекратить обстрел и атаковать русские позиции лобовой атакой. Проявив завидную выдержку и хладнокровие, капитан Шкуп подпустил воинов противника на близкую дистанцию, а затем отразил их атаку картечью и оружейным огнем. Передние ряды наступающих так и не смогли подняться по песчаным склонам холма, оставляя на подступах большое количество павших тел.

Откатившись назад, кокандцы быстро перегруппировались и вновь устремились на штурм, пытаясь на этот раз, используя свое численное преимущество захватить позицию русского отряда одновременным ударом с фронта и флангов. С громкими угрозами в адрес засевших на холме иноверцев, воины ханского мюрида еще дважды ходили в атаку, но каждый раз отступали прочь, неся ощутимые потери.

Не добившись успеха, Алим-Куль решил полностью отрезать врага от крепости и двинул часть своих сил в обход русских позиций на холмах. К счастью подполковник Веревкин вовремя заметил возникшую угрозу тылам отряда Шкупа и послал ему на помощь двести человек во главе со штабс-капитаном Погурским, при десяти орудиях.

Видя, что ряды неприятеля в центре сильно поредели и, заметив приближающееся к нему подкрепление, капитан Шкуп решился на очень рискованный шаг. Оставив на позиции три взвода пехоты и сотню казаков, он сам с одной сотней всадников и шестью взводами пехоты стремительно спустился с холмов, и сам атаковал противника.

Не ожидавшие подобной смелости от окруженного со всех сторон отряда, ханские воины бросились в рассыпную и позволили русским захватить сначала свою артиллерию, а затем и сам лагерь. Едва только капитан успел одержать блистательную победу, как кокандцы посланные в обход, начали атаку русской позиции с тыла.

Три взвода пехотинцев мужественно отражали натиск противника до тех пор, пока по атакующему врагу не ударил отряд штабс-капитана Погурского. Оказавшись между двух огней, кокандцы заметались, мгновенно потеряли желание продолжать сражение и бросились бежать, попав под удар четырех сотен казаков и башкир, подошедших со стороны крепости.

Более двух тысяч человек убитыми потеряли в этом бою кокандцы, вместе со всеми орудиями и прочими огневыми припасами. Четыре бунчука и пять знамен было отправлено государю в качестве первого трофея из кокандского похода. Николай щедро наградил героев Чимкента, произведя Веревкина, прямо в генерал-майоры, а капитана Шкупа в следующий чин.

Тем временем, генерал Перовский завершал подготовку к штурму Ташкента. Выбрав по своему мнению самый слабый участок обороны, он отдал приказ об обстреле стены с целью образования в ней бреши, что и было сделано. Однако когда штурмовая колонна подполковника Крыгина пошла на штурм, то выяснилось, что сбита только верхушка стены, а её основная часть цела, так как была закрыта складкой местности.

Взять её без штурмовых лестниц было невозможно и под сильным оружейным огнем противника, колонна Крыгина была вынуждена отойти обратно, понеся серьезные потери. В результате неудачной атаки русские потеряли много человек, включая самого подполковника Крыгина. Не достигнув цели, Перовский заколебался и уже стал рассматривать варианты отступления в Чимкент, но солдаты и офицеры обратились к генералу с просьбой не делать этого.

Они рвались предпринять новый штурм Ташкента, считая, что их отразили не кокандцы, а высокие стены города и его глубокие рвы. Встретив столь единодушное мнение своих подчиненных, Перовский передумал отходить и решил продолжить осаду азиатской твердыни.

После повторной рекогносцировки ташкентских укреплений, выяснилось, что самое удобное место для штурма это Камеланские ворота. Выбрав новое место атаки, Перовский собрал военный совет, где был выработан новый план штурма крепости.

Предварительно проведя бомбардировку городских стен, 15 июля в два часа ночи русские устремились к Камеланским воротам тремя большими колоннами. С целью отвлечения внимания кокандцев от места атаки, Перовский приказал майору Колпаковскому с отрядом солдат с противоположной стороны крепости произвести демонстрацию ложной атаки.

Выполняя приказ генерал-адъютанта, Колпаковский атаковал стены Ташкента чуть раньше главных штурмовых сил, чем ввел в большое заблуждение защитников крепости.

Взяв в руки штурмовые лестницы и обмотав колеса пушек войлоком, русские солдаты стремительно приближались к высоким стенам города, горя уверенностью взять неприступную крепость именно сегодня. При виде бегущих в атаку русских солдат, наружный караул кокандцев обратился в паническое бегство, спеша вернуться в крепость через небольшое отверстие в стене, искусно закрытое кошмой.

Преследуя беглецов, русские солдаты ворвались внутрь крепости, где завязался жестокий бой. Те, кто смог первыми проник в крепость, пользуясь возникшей суматохой, бросились на крепостные стены и, переколов штыками орудийную прислугу, стали сбрасывать вниз вражеские пушки. Вслед за этим были открыты городские ворота и русские соединения, рота за ротой быстро входили в крепость, стремительно захватывая соседние ворота и башни.

Прошло меньше получаса с момента начала штурма, а русские колонны уже втягивались в узкие городские улочки, беря одну часть города за другой, несмотря на оружейную и артиллерийскую стрельбу, которую со всех сторон вели по ним кокандцы.

Штурмовая колонна подполковника Романовского смогла сходу захватить цитадель, но дальше её продвижение было остановлено. Выход из цитадели подвергался сильному обстрелу кокандскими стрелками, засевшими за заборами и в прилегающих к площади зданиях.

Желая подвигнуть людей на выполнение опасного предприятия, бывший вместе с солдатами протоиерей Малов, высоко поднял крест над головой и с криком: 'С нами бог ребята!' бросился вперед. Устыдившись своего малодушия, солдаты смело последовали за священником, быстро перебежали опасное место и штыками перекололи вражеских стрелков.

Между тем майор Колпаковский стоявший в поле, заметил вражескую конницу, подходящую к Ташкенту с юга. Он быстро развернул свой отряд в каре и храбро атаковал ряды неприятеля, который не выдержал стремительно натиска. Спасаясь от пуль и ядер русского отряда, кокандцы в страхе повернули прочь своих лошадей. Рассеяв подошедшее к городу подкрепление, Колпаковский вновь развернул своих солдат и стал крушить толпы бегущих из города ханских воинов.

Сражение за Ташкент продолжалось весь день и всю ночь то, затихая то, разгораясь с новой силой. Пользуясь хорошим знанием города, кокандцы постоянно атаковали русских солдат, нападая из садов и из-за заборов а, получив отпор, быстро отступали.

Не желая нести излишние потери, Перовский решил применить против врагов артиллерию и утром 16 июля, в город были введены пушки. Артиллеристы подполковник Лерхе принялись методично обстреливать различные участки сопротивления, разрушая своими ядрами вражеские баррикады и уничтожая картечью вражеских стрелков. В результате массивного применения артиллерии, в городе возникли многочисленные пожары, что сильно отвлекло жителей Ташкента от сопротивления русской армии.

Утром следующего дня, к Перовскому явилась мирная делегация, которая объявили, что город сдается на милость победителя и просит пощады от жестоких мер применяемых русскими отрядами. Генерал благосклонно отнесся к просьбам жителей города, пообещав удержать тяжелую руку своих солдат и не допустить массовых грабежей и убийств, но только в случаи изъявления полной покорности с их стороны. Желая ускорить сдачу города, Перовский сказал, что если в городе вновь будет открыт огонь по русским солдатам, то Ташкент будет отдан на трехдневное разграбление, а затем полностью разрушен при помощи артиллерии.

При упоминании о русской артиллерии, многие из делегатов в страхе прятали глаза, ибо были свидетелями, как одним выстрелом из мортиры разрушался целый дом. Соглашение было быстро подписано и обрадованные милостью Перовского обещавшего недопущения грабежей в городе, делегаты поспешили ретироваться.

Трофеи, доставшиеся победителям в арсенале Алим-Куля, позволили Перовскому не только существенно пополнить свой артиллерийский парк, но и иметь двойной запас пороха и ядер для дальнейшего продолжения своего похода.

Заняв Ташкент, Перовский позволил России не только упрочить свое положение в Средней Азии, но и создать реальные предпосылки для покорения всего Кокандского ханства. Отправляя в далекий Петербург своё очередное письмо с победной реляцией и представлением к наградам особо отличившихся солдат и офицеров, генерал Перовский ни на минуту не забывал о той главной цели, ради которой был задуман этот поход и ради которой, были принесены все жертвы.

В войне с опасным и коварным противником ещё не был совершен коренной перелом в пользу русской армии. Но благодаря мужественным усилиям Нахимова, Ардатова, Муравьева, Перовского и десятков тысяч защитников Севастополя, Свеаборга, Крыма и Кавказа, этот момент был уже близок.

Часть четвертая.

Глава I. Большой дипломатик-с.

На дворе стояла вторая половина августа месяца, когда бравые гвардейцы шведского короля Жозефа-Оскара Бернадота взяли на караул перед английским послом сэром Генри Питтом, величаво прошествовавшего в покои малого королевского дворца. Всё; внешний вид англичанина, его манера держаться и даже властный взмах трости, говорили шведам, что к ним в гости пожаловал посол самого могучего государства мира — Британской империи.

Посланник королевы Виктории за последний год основательно примелькался при дворе шведского короля. Он очень стремился выполнить важную государственную задачу, возложенную на его плечи лордом Пальмерстоном. О её исполнении господин премьер министр непременно спрашивал сэра Питта почти в каждом своем письме. Правительству Её королевского величества было крайне необходимо, чтобы потомок маршала Бернадота объявил войну России.

Представители династии Ваза и их наследники шведского престола всегда прислушивались к вкрадчивому голосу коварного Альбиона, и покорно направляли свои могучие полки на земли восточного соседа. Это неизменно приводило к серьезному ослаблению двух стран к вящей радости Лондона и его неизменных интересов. Так было в течение нескольких веков, но с вступлением на шведский престол наполеоновского маршала Жана Батиста Бернадота, положение резко изменилось.

Коренной француз, ставший шведским королем Карлом XIV Юхансоном, совершенно не собирался быть послушной марионеткой в чьих-то руках. Ради интересов своего государства, он смело пошел против интересов императора Наполеона и заключил военный союз с Россией. Великий император был очень разгневан столь черной неблагодарностью бывшего конюха, но время показало верность расчетов нового правителя Стокгольма. Проповедуя мир, а не войну между двумя странами, маршал благополучно дожил до старости и без всяких проблем передал престол своему наследнику кронпринцу Оскару.

Хорошо знавший шведский язык, в отличие от отца, король Оскар пользовался большой популярностью у всех подданных своего королевства, как у шведов, так и у норвежцев, и этим очень дорожил. Продолжая политику нейтралитета своего предшественника, король не горел желанием идти в фарватере политики Лондона и просто так проливать крови шведских солдат во славу королевы Виктории.

Получив от лорда Пальмерстона и Луи Наполеона приглашение присоединиться к антирусской коалиции во главе с Англией и Францией, потомок Бернадота долго размышлял о той выгоде, которую принесет его стране столь важный и ответственный шаг. Прожив сорок лет в мире и согласии с восточным соседом, шведы порядком отвыкли воевать, и их король должен был обладать сильными аргументами, которые бы смогли объяснить его подданным причину начала новой войны с Россией.

Поэтому, при каждой встрече с сэром Питтом, шведский король подобно завзятому лавочнику, яростно торговался, желая получить за кровь своих солдат нечто большее, чем благосклонность Лондона.

Возможность возвращения финских земель под скипетр шведской державы, нисколько не будоражило прагматичную душу короля Оскара, тратящего огромные усилия для сохранения единства между шведскими и норвежскими народами. Несмотря на постоянные реверансы, и выказывания различных знаков внимания в сторону норвежской стороны, молодой король отчетливо видел стремление своих норвежских подданных к полному отмежеванию от Стокгольма и провозглашения независимости. Сейчас контуры возможного раскола ещё только— только просматривались, но Оскар очень опасался, что война с Россией может стать тем катализатором, который сможет расколоть его державу на две части. Такие примеры в мировой истории имелись.

Тщательно размышляя над речами сэра Питта, шведский монарх все больше и больше утверждался во мнении что, погнавшись за Финляндией, он рискует потерять Норвегию. Вместо озерной страны, для Швеции было куда выгоднее получить от Англии различные преференции в торговых с ней отношениях, а так же получение дешевых кредитов с обязательной отсрочкой выплат на десять лет. Это была вполне приемлемая цена за вступление Швеции в антирусскую коалицию. Но привыкшие к тому, что шведы беспрекословно повиновались воле Лондона, британские дипломаты продолжали давить на несговорчивого короля, шаблонно суля ему возвращения финских земель.

Все это уже Оскару порядком надоело. Высокое положение посланца королевы не позволяло отказать ему в очередной аудиенции, и шведскому владыке приходилось искусно лавировать под яростным напором англичанина.

На этот раз шведский король принял дорогого гостя в своем малом кабинете, где его величество в основном читал или проводил доверительные беседы с глазу на глаз. Подобный выбор места приема согласно дворцовому протоколу значительно принижал статус разговора с монархом, переводя его из ранга официального разговора в дружескую беседу.

Как логическое продолжение выбора формы приема являлась и то количество блюд, которое полагалось гостю. Вместо разносольного стола с устрицами, печеночными паштетами и чудно запеченными перепелами достойных посланника британской королевы, сэру Питту был предложен лишь бокал токайского вина и небольшая вазочка с рассыпчатым печеньем и сухим бисквитом.

Назначая приём в малом кабинете, король Оскар хотел немного снизить силу давления со стороны дорогого гостя и одновременно продемонстрировать, как скудна шведская казна, остро нуждающаяся в финансовой помощи со стороны.

Подобная скаредность была крайне унизительна для посла британской короны, но, выполняя повеление своей королевы, он все же сел напротив шведского монарха в массивное резное кресло.

— Как здоровье моей царственной сестры королевы Виктории? — начал светскую беседу Оскар, с тайным наслаждением наблюдая, как англичанин старательно мостит свое тело на жестком сидении кресла. Предложенное королем кресло доставляло заметное неудобство для британского посла, но высокий этикет заставлял его терпеть.

— Благодарю вас ваше величество за внимание к здоровью нашей королеве. Ее величество прекрасно себя чувствует, чего и вам желает от всей души, — произнес дежурную фразу англичанин, наконец-то нашедший нужное сочетание своего толстого тела и шведского 'пыточного кресла', как он мысленно назвал свое сидение.

— Как дела у господина премьер-министра? — попытался продолжить беседу король, однако мистер Питт уже бросился в атаку.

— Лорд Пальмерстон недавно представил к высоким наградам союзных адмиралов, чьи корабли превратили в руины русскую крепость Свеаборг, и королева полностью одобрила его решение. Самая лучшая после Кронштадта морская крепость русских огнем нашего флота полностью стерта с лица земли. Согласно рапортам адмиралов, ядра наших линейных кораблей не оставили ни одного целого двора в Свеаборге. Все обращено в прах и пепел! — пафосно произнес сэр Питт, но ни одна черточка на лице шведского венценосца не дрогнула от этих слов. Король Оскар учтиво слушал гостя.

— Пока наши корабли беспрепятственно расстреливали Свеаборг, русский флот трусливо сидел в Кронштадте, не смея высунуть носа из гавани из-за угрозы быть уничтоженным огнем королевских корветов. Против мощи наших винтовых кораблей не может устоять ни одно государство Европы! — продолжал хвалиться британец, стараясь выжать из набега союзной эскадры на Свеаборг максимальную пользу и нагнать как можно больше страха на своего собеседника.

Оскар вежливо покивал головой, выражая сэру Питту своё полное согласие с мощью союзного флота, но едва посол успокоился, король сделал паузу, а затем вкрадчиво произнес.

— Однако русские газеты сообщают лишь о частичном разрушении Свеаборга и минимальных жертвах среди гарнизона и мирных жителей.

— Ложь! Наглая ложь, ваше величество. Этим лживым азиатам нельзя верить ни на грамм. Ни один город Европы не способен устоять под натиском нашей великой армады! — хвастливо заверил Оскара британец, истово веря в произнесенные слова.

— Но об этом же пишут датские и немецкие газеты, — продолжал гнуть своё Оскар.

— Они, вне всякого сомнения, куплены на корню императором Николаем. Русские стремятся сделать хорошую мину при своем плачевном положении, ваше величество, сознательно принижая степень своего ущерба от нашего флота.

— Кроме этого, газетчики пишут об имеющихся потерях среди кораблей, напавшей на Свеаборг эскадры. Минимум четыре судна, — не унимался швед.

— Клевета! Самая низкая и подлая клевета, которую только можно измыслить! Все корабли флота Её величества вернулись целыми и невредимыми. Надеюсь, что вы верите моему слову, ваше величество?! — запальчиво спросил Питт, глядя на своего собеседника задиристым петухом.

— Я, конечно, полностью вам верю, сэр Питт — с достоинством произнес король — но вот мои депутаты ригсдага...

— Что, депутаты ригсдага!?

— Они так же читают газеты, и многие из них выражают сомнения относительно успехов объединенного флота.

— Неужели ваших депутатов можно так легко провести с помощью банальных газетных статей, которые, вне всякого сомнения, оплачены русским золотом.

— Возможно, в ваших словах есть доля истины, но многие из наших депутатов имеют торговые или иные связи с финской стороной. Согласно поступившей от финнов информации укрепления Свеаборга не так сильно разрушены, чтобы считать их руинами.

— Я не знаю, что наплели там эти финны, но со всей ответственностью заявляю вам, ваше величество, Свеаборг мертвый город, — произнес сэр Питт, как будто вколачивал в стол железные гвозди.

— Повторюсь, сэр Питт, что я нисколько не сомневаюсь в правоте ваших слов и говорю об этом только из желания разъяснить вам настроение членов ригсдага в преддверии его новой сессии — любезно произнес король, и британец сразу надулся от злости. Согласно шведской конституции, окончательное решение о вступление страны в войну принимал парламент.

Проглотив горькую пилюлю, посол отбросил светский этикет и напрямую обратился к королю о главном вопросе своего визита.

— Неужели слово шведского короля, который обладает большей политической дальнозоркостью, чем его подданные совершенно ничего не стоит в глазах господ депутатов? Может, уже пришла пора окончательно решить вопрос о присоединении Швеции к союзу европейских монархов. Моя страна обещало вам военную помощь в борьбе с русскими, и она это доказала свои слова делом. Свеаборга больше нет, и я думаю, что теперь достаточно будет одного полка шведской армии, чтобы вернуть под вашу царственную руку ранее потерянную Финляндию.

Согласно донесениям наших агентов все силы русских находятся либо на Кавказе и Крыму, либо в польском царстве и Прибалтике. Напуганный возможностью высадки нашего десанта под Петербургом, русский царь полностью оголил финские земли и они совершенно беззащитны. Вам нужно только протянуть руку и сорвать спелое яблоко, ваше величество! — торжественно вещал Питт.

Король Оскар внимательно слушал своего собеседника и вновь учтиво кивал ему головой, однако совершенно не торопился ответить сэру Питту действием. Он получил в наследство страну без финских земель, и потому речи посла не пробуждали в его груди сладостных струн реванша, на которые так надеялся британец. Конечно, исповедуя здоровый прагматизм, шведский король был бы не прочь расширить свои владения за чужой счет, однако он хорошо понимал, одним полком шведской армии в войне с Россией не обойтись.

Привыкший составлять свое мнение не только из одного источника, Оскар внимательно слушал и иные голоса, которые рисовали несколько противоположную картину. Грозный северный сосед был не настолько сильно ослаблен сражением за Севастополь, чтобы можно было бы надеяться на легкую победу.

— Боюсь, что в таком большом деле одним полком здесь не обойтись, сэр Питт. Русский император в любой момент может перебросить часть войск из Прибалтики и оказать серьезное сопротивление. Таково не только мое мнение, но мнение и всего генерального штаба, — осторожно произнес король, чем вызвал шквал эмоций на лице посла.

— Конечно, ваше величество, говоря об одном полке вашей армии, я говорил чисто фигурально, но ведь и без того понятно, что вам достаточно будет сделать только один шаг вперед и Финляндия ваша. Что же касается возможной переброски русских войск из Прибалтики то, как только Швеция начнет войну, союзная эскадра вновь приблизится к русским берегам, и Николай будет помышлять только об обороне своей столицы.

Однако, как не красноречивы были слова британца, вместо восторга они вызвали лишь легкую улыбку у короля Швеции. Он совершенно по-другому оценивал возможности русского царя.

— Я опасаюсь, сэр Питт, что даже присутствие вашего флота на Балтике не будет твердой гарантией успеха столь опасного предприятия. Русские солдаты очень сильны, упрямы и выносливы, и даже в малом количестве они способны причинить большие хлопоты. Зимой, когда ваши корабли будут вынуждены покинуть наши воды, они могут перейти по льду залив и атаковать наши земли. Подобный случай уже был в нашей истории и тогда, русская армия дотла сожгла Стокгольм.

Услышав эти опасения собеседника, сэр Питт самодовольно улыбнулся и с видом завзятого картежника доставшего из колоды свой главный козырь. Наклонив вперед голову, он с видом доверительным произнес.

— Хочу успокоить ваше величество и конфиденциально сообщить важную новость. Скоро, очень скоро русскому царю будет не до Финляндии. Как сообщил императору Франции генерал Пелесье, в ближайшие недели начнется новый штурм Севастополя и это будет его лебединая песня. На этот раз осечки не будет! Наши войска полностью устранили те причины и ошибки, которые не позволили овладеть Севастополем в июне.

Король, в очередной раз согласительно кивнул головой своему собеседнику, чем вызвал глухое раздражение в душе сына Альбиона. Посол отметил, что каждый раз, когда его венценосный собеседник в знак согласия кивает головой, он неизменно дает уклончивый ответ. Так случилось и в этот раз.

— Право я весьма польщен вашим доверием, сэр Питт, но следует ли считать падение Севастополя полной и окончательной победой в этой войне? Если Россия не развалилась после падения Москвы в 1812 году, то падение Севастополя явно не будет тем детонатором, который сможет развалить всю русскую империю. Вот если бы ваши войска овладели бы Крымом или произвели вторжение вглубь России.

От этих слов, лицо британского посла стала заливать краска праведного гнева. Ах, сколько различных слов он хотел сказать своему упрямому собеседнику, однако был вынужден молчать ради достижения важной цели.

— Всё, что вы только что изволили перечислить, ваше величество, непременно будет! Обязательно будет, смею вас заверить! — с убеждением воскликнул сэр Питт, с силой прижав руку к сердцу.

— Когда? — быстро уточнил Оскар, — когда это случится? Скажите хотя бы предположительные сроки.

— Вы требуете от меня невозможного, ваше величество. Планы командования объединенных войск мне неизвестны. Возможно, это будет к концу года, возможно весной или летом будущего года. Я не дельфийская пифия и не могу предсказывать будущее. Единственное, что я могу сказать с полной уверенностью, Севастополь падет гораздо раньше, чем ваши солдаты вступят в Финляндию.

— Кстати о Финляндии. В прошлую беседу я так и не услышал от вас ответа по вопросу Аландских островов. Вы обещали уточнить позицию вашего правительства относительно будущего этого главного перекрестка Балтики. Каков ответ Лондона? Лорд Пальмерстон готов признать их частью Швеции?

Замешательство царило на лице сэра Питта все несколько секунд, но их вполне было достаточно, чтобы предопределить ответ посла.

— Понимаете ли, в чем дело, ваше величество, — начал юлить Питт — лорд Пальмерстон, безусловно, склоняется к варианту передачи этих островов в пользу шведской короны, однако не только мы одни решаем вопрос об Аландах. Есть еще наш союзник император Наполеон, а у него несколько иное видение относительно дальнейшей судьбы этих островов. Со своей стороны мы естественно сделаем все возможное, чтобы Аланды отошли Швеции, но полной гарантии на данный момент мы дать не можем. Я говорю вам это открыто, поскольку являюсь другом шведского королевства и между нами не должно быть никаких недомолвок. Надеюсь, этот досадный форс-мажор не станет камнем преткновения на пути дружбы между нашими странами.

Король с пониманием и сочувствием закивал в ответ английскому посланнику, что порождало в его душе ярость в предчувствии неудачи.

— Скажите, сэр Питт, а каков ответ Лондона на наше предложение о заключении дополнительных параграфов в нашем торговом договоре? В прошлый раз вы обещали озвучить мнение господина премьер-министра относительно и этого вопроса.

Ни один мускул не дрогнул у мистера Питта от столь неудобного вопроса.

— Это очень не простой вопрос, ваше величество. Вы прекрасно понимаете, как трудно во времена войны поставить подобный вопрос на обсуждение в парламенте. Я известил о вашей просьбе лорда и получил ответ, что вопрос самым тщательнейшим образом прорабатывается нашим кабинетом для представления его парламенту — мягко сказал британец, стараясь убедить Оскара в возможности благоприятного исхода дела.

— Точно, так как вопрос о предоставлении нам займа?

— Совершенно верно. Вопрос о возможности предоставлении вам льготного займа требует очень больших усилий. Ведь не секрет, что лондонское Сити имеет свое скрытое лобби среди наших парламентариев.

— Я вас хорошо понимаю, сэр Питт. Вопрос о деньгах всегда решался с большим трудом, что в вашей стране, что в нашей Швеции, — сочувственно закивал король, — что поделаешь, но такова жизнь. В этом вопросе иногда бессильны даже короли и премьер-министры.

От тона, каким было это сказано, у Питта противно засосало под ложечкой, и все же он спросил короля.

— Так что же вы скажете относительно присоединения к союзу против России, ваше величество? Вступление в него вашей страны, вне всякого сомнения, поможет быстрее решить столь важные для вашего королевства вопросы. Время быстро идет, ваше величество, и может статься, что вы и опоздаете.

Оскар неторопливо погладил свою жиденькую бородку а-ля эспаньолка и, не глядя на Питта, спросил.

— Когда генерал Пелесье собирается брать штурмом Севастополь?

— Через две-три недели, — ответил британец, затаив дыхание.

— Думаю, что нам следует вернуться к обсуждению этого вопроса, сразу после падения русской твердыни, мистер Питт, — с твердостью в голосе произнес король, и британец не рискнул больше касаться этой темы. Поговорив еще десять минут о различных мелочах, он поспешил откланяться, так и не притронувшись к королевским угощениям.

Составляя письменный отчет Пальмерстону о своей встрече со шведским монархом, посол писал: 'Позиция Стокгольма по поводу вступления в войны с Россией напрямую зависит от наших успехов в Крыму. Падение Севастополя — вот тот ключ, с помощью которого мы наконец-то сможем открыть тугую шведскую дверь и создадим новый очаг войны на землях русской империи. Война в Финляндии подтолкнет к активным действиям поляков, черкесов и крымских татар. Чем больше их будет, тем быстрее мы сможем обескровить русского гиганта и свести его положение до роли послушного исполнителя'.

Последние слова доклада очень понравились лорду Пальмерстону. Он любил, когда британские послы правильно улавливали основную цель британской политики.

'Надо будет отметить усердие сэра Питта и наградить его медалью короля Георга. Такое поощрение будет весьма своевременным для пользы дела. Питт увидит, что мы довольны его деятельностью и будет осаждать короля Оскара с утроенной энергией, в ожидании новых наград'.

— Подумал Пальмерстон и черканул золотым карандашом на маленьком листке бумаги, специально предназначенном для памятных записок.

Приход инспектора по особым поручениям Мордрета несколько отвлек лорда от шведских проблем и переключил его на иную волну.

— Я прочел статью вашего подопечного, мистер Мордрет и остался, весьма доволен. У него очень бойкое перо — сказал лорд и указал посетителю рукой на кресло рядом со своим столом. Данное кресло было знаком того, что господин премьер-министр собирается вести доверительную беседу, а не намерен распекать Мордрета подобно Иуде на тайной вечере, усадив провинившегося прямо по центру кабинета.

— Очень бойкое и очень опасное перо для тех, против кого оно обращено. Почитав сначала его досье, а затем статьи, я очень удивился тому, что он согласился на тайное сотрудничество с нами. Как вы его к этому склонили? Шантаж, грехи молодости или что-нибудь ужасное?

Сидевший перед лордом прямой как телеграфный столб, Мордрет позволил себе лишь изобразить некое подобие улыбки на лице.

— Ничего особенного, господин премьер-министр. Банальная нехватка денег и не более того. Наш писатель получает по пятнадцать фунтов за статью и столько же ежемесячно за тайное сотрудничество.

— Но насколько я помню из вашей справки, господин... — Пальмерстон на секунду запнулся вспоминая фамилию немецкого эмигранта и Мордрет немедленно поспешил прийти ему на помощь.

— Энгельс. Господин Фридрих Энгельс.

— Да, господин Энгельс относиться к вполне состоятельным людям. Ведь у него есть своя доля в манчестерской фирме отца, не так ли?

— Совершенно верно, милорд. Господин Энгельс, обеспеченный человек, но он постоянно помогает деньгами семейству своего друга Карла Маркса, чье финансовое положение далеко не безупречно. Все гонорары от статей, опубликованных в 'Дейли Трибун' идут непосредственно господину Марксу, официально оформленному корреспондентом этой газеты.

— Какая братская привязанность между этими господами. Кто бы мог подумать, — фыркнул Пальмерстон, явно намекая на национальность фигурантов разговора. — Хотя, чего только не бывает в этой жизни.

Пальмерстон откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу.

— То, что господин Энгельс придерживается принципа 'деньги не пахнут', это мне понятно. Но только вряд ли одни финансовые проблемы заставляют господина Энгельса столь плодотворно сотрудничать с нами? Вам известны его подлинные мотивы, инспектор?

— Конечно, господин премьер-министр. Энгельс революционный фанатик, который все еще не растратил свой юношеский пыл максимализма. Он твердо убежден, что хитро использует наше покровительство в своих целях, венцом которых он видит всеобщую европейскую революцию.

— Странно, как уживается в нем такой идеализм с немецким прагматизмом, который буквально сочится из каждой его строчки.

— Мери Бернс это тоже удивляет, — вновь позволил себе скупо улыбнуться Мордрет, вспомнив подругу Энгельса, через которую к инспектору приходило много ценной информации.

— Ну, каким бы странным господин Энгельс не был, но русского царя Николая в своей статье по поводу нашей войны с Россией, он очень сильно задел. Читаю и радуюсь душой от осознания того, что наши солдаты ведут святое дело, борясь с азиатским деспотом, превратившего свою империю в тюрьму народов. Нет лучше и благороднее дела, чем разрушить стены этой тюрьмы и даровать измученному народу долгожданную свободу вместе с основами европейской демократии.

Ай да Энгельс, ай да господин революционер. После такой разгромной статьи теперь никто не посмеет утверждать, что, воюя с русскими, мы преследуем только свои корыстные цели. Нет, на своих штыках мы несем гибель кровавому тирану и свободу русскому народу и всем узникам царских застенков. И потому, всякий свободолюбивый человек просто обязан нам помогать! — говорил Пальмерстон, глядя торжествующим взглядом на застывшего перед ним инспектора Мордрета.

— Позаботьтесь, господин инспектор, чтобы статью нашего революционного друга напечатали во всех ведущих газетах Англии, Франции, Германии и Соединенных Штатов. Кроме этого надо помочь русским изгнанникам отпечатать её на русском языке и через Финляндию перебросить в Петербург, для распространения среди интеллигенции и столичного бомонда. Они очень любят внимать словам пророка со стороны, откровенно не замечая своих мудрецов. Думаю, что для Николая сочинение господина Энгельса нанесет, куда больший ущерб, чем поражение на Альме и даже потеря Севастополя, — чеканил свои мысли Пальмерстон. Инспектор торопливо записывал приказы лорда в свой блокнот. У него была прекрасная память и, в случае необходимости, он мог повторить речь лорда слово в слово, но сидеть истуканом и моргать совиными глазами перед высоким начальством, было верхом неприличия.

— Все будет сделано, милорд, в самое ближайшее время. Но боюсь, русские несколько опередили нас на этом этапе идеологической борьбы. По распоряжению царя Николая во всех русских газетах опубликовано патриотическое стихотворение поэта Пушкина 'Клеветникам России', которое имеет очень большой успех, как среди бомонда, так и среди простых людей, — осторожно сказал инспектор, но негодования со стороны лорда не последовало.

— Слава богу, что поэт Пушкин мертв, иначе неизвестно, что бы он написал в поддержку своего горячо любимого императора. Знаете, Мордрет, если бы русские знали свою силу, мы бы не сидели бы с вами так спокойно, а пребывали бы в страхе перед высадкой русского десанта на восточном побережье, — задумчиво произнес Пальмерстон и тут же опасливо захлопнул узкую щелочку своей души.

— Я вас больше не задерживаю, инспектор, — холодно молвил он, и в тот же момент Мордрета сдуло невидимой волной, которая понесла его любимую канцелярию, где готовились очередные порции идеологической отравы для недругов Британии.

Распрощавшись с Мордретом и выслушав доклад своего секретаря о выполнении ранее полученных приказов и распоряжений, лорд Пальмерстон уже был готов отправиться на прием к королеве, как неожиданно в его кабинете возник военный адъютант премьер министра Чарльз Бишоп. В его задачу входило информирование лорда обо всех военных новостях и по напряженному лицу и плотно сжатым тонким губам адъютанта, премьер понял, что тот принес недобрые вести.

— Что случилось, Чарльз, русские разбили нас в Крыму или уничтожили нашу эскадру на Балтике? — нахмурившись, спросил британский премьер.

— Нет, сэр. В Крыму и на Балтике все спокойно, но вот положение в Азии оставляет желать лучшего. Согласно поступившим сообщениям из Дели русский генерал Перовский вторгся в Ферганскую долину, сердце Кокандского ханства. При такой скорости продвижения, генерал Колигвуд не исключает возможности появление русских частей на границе с Кашмиром до конца года.

От этих новостей лицо лорда Пальмерстона потемнело от злости. Сбывалось самое кошмарное опасение для британцев, русский медведь оказался на пороге Индии.

— Черт возьми, Чарльз! Как это могло случиться, ведь еще на прошлой неделе меня уверяли, что кокандцы обязательно остановят генерала Перовского благодаря своему численному превосходству, тайно проданным им ружьям, а так же пушкам, отлитым под руководством наших специалистов. Я ничего не путаю?!

— Никак нет, сэр, все верно. Скорее всего, азиаты оказались плохими вояками, на подобие турок, которые и шагу не могут ступить без совета наших офицеров.

— Скорее все вы правы, Чарльз. Телеграфируйте Колигвуду, чтобы попытался устранить русскую угрозу руками афганцев. Пусть хоть этим эмир Кабула отработает наше покровительство.

Произнеся эти слова, Пальмерстон собирался покинуть кабинет, но Бишоп остановил его.

— Прошу прощение, сэр, но боюсь, что афганцы не смогут быть полезными генералу Колигвуду. Как я вам докладывал четыре недели назад, они заняты отражением нападения персов на Герат.

— Неужели эти азиаты разучились воевать!? Помниться ранее они оказывали нам очень стойкое сопротивление, — гневно фыркнул лорд.

— Боюсь, сэр, положение под Гератом сильно изменилось за прошедшие недели. Согласно последним сведениям обстановка там довольно серьезная и эмир сам вынужден просить генерала Колигвуда об оказании военной помощи для отражения персов. Как утверждают афганцы, персидскими войсками руководят русские офицеры.

Пальмерстон буквально прожег негодующим взглядом лицо адъютанта, но тот мужественно выдержал это испытание. Гневно пожевав свои тонкие губы, британский премьер изрек.

— Наши враги слишком далеко зашли, Бишоп. Быстро разыщите военного министра и первого лорда адмиралтейства. Я жду их у себя после приема у королевы. Пусть поторопятся. И передайте, я хочу услышать их предложения как исправить положение, а не испуганное кудахтанье, как это было в прошлый раз.

За положением под Севастополем пристально наблюдали не только из туманного Лондона, но и обитатель дворца Тюильри Луи Наполеон. Ему как воздух был нужен положительный результат в столь затянувшейся компании на востоке. Парижане и прочие французы все ещё любили своего императора, видя в нем твердую руку, которая не позволит банкирам и чиновникам растащить государство по своим бездонным карманам.

На этом коньке он пришел к власти, но чтобы удержать её в своих руках, нужны были победы, пусть даже не столь блистательные, как они были у его великого дяди, но все же победы, которые так любит простой народ и под которые он может простить все что угодно. Император уже неоднократно требовал от Пелесье полного захвата Крыма и разгрома русской армии стоящей в Бахчисарае, но каждый раз 'африканцу' удавалось находить веские аргументы не исполнять требования императора.

— Зачем нам атаковать хорошо укрепленные русские позиции и терять солдат, когда к этому можно вынудить Горчакова, постоянно угрожая новым штурмом южной части Севастополя. Пусть русские, спасая Севастополь, штурмуют наши позиции и ослабляют свои и без того скромные силы. Они не делают это сегодня, но завтра общая обстановка заставит их напасть на нас, и мы к этому готовы, — писал Пелесье императору, всякий раз когда тот пытался навязать командующему свою тактику. — Прикажите, и я поведу своих зуавов на Бахчисарай, но только потом мне понадобятся тысячи новых солдат, поскольку русские совершенно не собираются бежать от звуков наших выстрелов.

Император яростно сверкал очами, когда обрушивал на военного министра очередную порцию своего монаршего гнева, но всякий раз, излив душу, на вопрос генерала стоит ли искать нового командующего восточной армии, отвечал отказом. Второго такого твердолобого Пелесье, который сделает все возможное и невозможное ради выполнения полученного приказа, у Наполеона не было.

— Мы в любом случаи будем в выигрыше: либо взяв Севастополь, либо разгромив Крымскую армию Горчакова. Осталось подождать совсем немного. К концу осени результат будет непременно, — заверял министр Наполеона, и тот, недовольно бурча, делал специальные пометки на листках перекидного календаря, стоявшего на огромном письменном столе из орехового дерева.

Как не торопил и не подталкивал император Пелесье к проведению наступательных действий, но одновременно с этим французский монарх вел зондирование возможности подписания мирного договора с Россией. Лучшего кандидата для исполнения столь деликатной миссии как граф Морни, сводный брата Наполеона, трудно было бы отыскать.

В Петербурге он был известен как активный сторонник улучшений франко-русских отношений и, кроме того, имел большое влияние в финансовых кругах многих стран. С ним французский император мог быть полностью откровенным и не бояться предательства, несмотря на то, что Шарль имел свои взгляды на политику, отличные от его взглядов. Их доверительная беседа произошла во дворце в Фонтенбло, где Наполеон проводил свой отдых от государственных дел.

— Можешь не сомневаться Шарль, генерал Пелесье до конца года непременно возьмет этот проклятый Севастополь, и это будет венцом моей восточной кампании. Главная крепость русских на юге разрушена, а их знаменитый флот полностью уничтожен. Полагаю, это будет неплохая сатисфакция для нашей нации за позор 1812 года. Я, конечно, не против нанесения русскому царю куда более ощутимый урон, но его солдаты чертовски стойко дерутся. Должен признаться, но ты был прав в том нашем давнем споре. Восточная кампания совсем не похожа на увеселительную прогулку, как заверяли нас англичане.

Наполеон сделал паузу, но сводный брат не выказал никакого торжества от прозвучавшего признания. Он только чуть хитро улыбнулся, как это он обычно делал, и, неторопливо покачивая вино в бокале, ждал продолжения речи императора.

— Эта война еще не придвинула нас к опасному краю экономической пропасти. Но она приносит нам больше расходов, чем доходов. Опростоволосившись со Свеаборгом, Пальмерстон требует от меня организации новой кампании на Балтике с участием большого количества мортирных кораблей, и дать солдат для высадки десанта в Кронштадте. Посылать своих солдат на столь смертельно опасное дело британцы не желают! — сказал Бонапарт, гневно вскинув правую руку.

— Знаешь, почему славный адмирал Дандас не повел свои корабли на штурм Кронштадта? Не знаешь, так я тебе скажу. На всех подступах к острову русские успели понаставить, свои чертовы мины, которых, по словам Пэно, было подобно изюму в булке. Нет, конечно, если англичане хотят спалить Кронштадт вместе с русской эскадрой, пусть это делают. Я не против, но почему за этот пожар должна платить Франция, мне совершенно не понятно. Одним словом, я намерен взять Севастополь и, уничтожив русский флот, завершить войну с Николаем. Если Пальмерстон хочет, пусть воюет дальше сам, но мне будет нужен скорейший мир. И в этом ты мне должен помочь.

Граф Морни терпеливо дослушал речь своего брата и, поставив бокал, стал задумчиво гладить свою бородку, скрестив руки на груди.

— Думаю, ты правильно сделал, обратившись со столь деликатным делом ко мне. Твоего министра иностранных дел графа Валевского русский император на дух не переносит. Его попытки наладить переговоры с Петербургом, ни к чему хорошему не приведут. Скажи, брат, на каких условиях ты готов заключить мир с русским царем?

— Полное уничтожение русского протектората в Молдавии и Валахии, свободное судоходство по Дунаю кораблей всех стран, беспрепятственный проход через Босфор любых военных кораблей. Так же ограничение числа русских военных кораблей на Черном море и лишения России прав на устье Дуная, — сказал император, зачитав по памяти, заранее подготовленные им пункты договора.

— Боюсь, что император Николай не примет никаких территориальных урезаний своей державы. Это слушком унизительно для него. По остальным пунктам, я думаю, с ним можно будет договориться при условии, если Севастополь будет в наших руках.

— Об этом можешь, не беспокоится. Пелесье твердо мне обещал взять город, и я верю своему 'африканцу'. Что же касается возможной несговорчивости русского царя, то угроза возможной войны с Австрией продолжает нависать над ним как дамоклов меч. Этот фактор сделает его более податливым на мирных переговорах.

— Ошибаешься, мой дорогой брат. Этот фактор был вчера, сегодня же совершенно иной расклад в большой игре. По непроверенным данным, царский посланник Горчаков сумел найти общий язык с канцлером Бисмарком и подписал с ним союзный договор между двумя странами. Согласно его протоколам, Пруссия для России не нейтральный сосед, а дружественное государство.

— Ты сказал по непроверенным данным, значит, все твои слова могут оказаться простыми слухами или на худой конец умело составленной дезинформацией того же Горчакова — сварливо заметил Наполеон, чем только раззадорил графа.

— Да данные еще не до конца проверены, но они хорошо объясняют ту проблему, над которой так безуспешно ломал голову твой министр иностранных дел.

— Ты имеешь в виду недавний визит русского наследника в Пруссию?

— Совершенно верно. Король Вильгельм устроил специальный смотр своих частей в честь высокого гостя, чем привел цесаревича Александра в бурный восторг. Граф Валевский подтвердит, что подобные действия не возникают на пустом месте — пустил острую стрелу Морни в адрес министра, с которым у него были своим счеты.

— От подобного приема наследник русского престола так очарован прусским королем, что даже называет его вторым отцом. Согласись, что такие слова сказанные молодыми людьми дорогого стоят. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать; с этого дня у Вильгельма появилась прекрасная возможность влиять на будущего русского императора.

— Ты, безусловно, прав, Шарль. От такой возможности я бы тоже не отказался. Тем более что по последним сведениям из Петербурга, здоровье императора Николая оставляет желать лучшего.

Граф Морни удовлетворенно кивнул головой, и неторопливо допив свое вино, продолжил говорить.

— Боюсь, что отныне, императора Франца будет очень и очень трудно подвигнуть к большой войне с Россией. Узнав об изменении позиции Пруссии к русскому царю, австрийцы ни за что не согласятся воевать с ним. Франц Иосиф до смерти боится остаться один на один с русскими, особенно если ему будет, пусть даже чисто гипотетически, угрожать противостояние с Пруссией. Австрияки хороши, когда они дерутся против одного целой компанией, и трусливы, когда надо биться один на один. Нам ли это не знать, — сказал Морни, напоминая Наполеону их детские годы, когда их мать Гортензия Богарнэ лишилась почти всех своих владений благодаря действиям Австрии. — Кроме того, после твоего предложения австрийцам удалить из Тосканы местного герцога, венский двор будет относиться с куда большим недоверием к любым твоим предложениям о сотрудничестве, чем прежде.

— Но австрийцы могут свободно рассчитывать на мою военную помощь. Пусть откроют границу, и мои дивизии, устремившись на освобождение Польши, снимут с них как прусскую, так и русскую угрозу! — запальчиво воскликнул император, пропустив мимо ушей намек сводного брата.

— Луи, мне ты можешь не говорить тех слов, что с таким восхищением слушают парижские поляки. В отличие от них я хорошо знаю, что у нас не будет такого количества войска, чтобы совершить этот освободительный поход и в ближайшем будущем не предвидится. Кроме того, мы с тобой прекрасно знаем, что польский поход это больше пропагандный лозунг призванный напугать Николая, чем реальный план.

— И это говоришь мне ты, мой брат! С кем мы так много сделали для возрождения империи и нашего дома! — горько молвил император, но Морни не обратил на эти слова никакого внимания.

— Да, это говорю тебе я, поскольку кроме меня нет на свете другого человека, который желал большего успеха твоим делам. Так уж распорядилась судьба, что на мою долю всегда выпадает необходимость одергивать твою пылкую и увлекающуюся натуру ради пользы общего дела.

Я закрыл глаза на твое страстное желание поквитаться с русскими, используя грубую промашку Николая в отношении Турции, но время показало мою правоту в этом вопросе. Мы имеем множество мелких побед при полном отсутствии успеха в главном, победы над русскими. Согласись, мой дорогой брат, что вместо нынешнего дорогостоящего кровопускания в Крыму, было бы куда приятней получить свой кусок турецкого пирога в виде Туниса, Крита, Сирии и контракта на постройку Суэцкого канала.

— Ладно, бог с ними, австрийцами, они уже сыграли свою роль в устрашении Николая, однако он все равно будет должен отдать мне что-то взамен Севастополя. Иначе меня не поймут французы, — продолжал упорствовать император и брат не стал с ним спорить.

— Как все большие события в истории порой зависят от капризных случайностей — задумчиво вздохнул граф Морни.

— Это ты о чем? — переспросил его собеседник.

— О той злополучной телеграмме, что прислал тебе русский царь, после провозглашением тебя императором. Не назови он тебя тогда месье, а братом, и между вами не было бы той искры личной вражды, которую так ловко раздули в твоей груди англичане. Тогда бы вы смогли спокойно поделить наследство 'больного человека', а не воевали бы между собой на радость британцам.

— Ах, не начинай, Шарль! — недовольно буркнул император. Но хорошо знавший своего брата граф, видел, что подобные мысли уже не раз приходили на ум дорогому Луи.

— Благодаря союзу между нашими державами, мы без всякой опаски и затруднения смогли бы переместить нашу западную границу к берегам Рейна и получить в вечное владение всю Ломбардию без всяких оглядок на Пруссию, Австрию и даже Англию — продолжал развивать свою мысль граф.

— Замолчи, змей— искуситель! — гневно воскликнул император.

— Как прикажите, ваше величество, но ты сам прекрасно знаешь, что за моими словами стоит реальная основа, а не эфемерные проекты, которыми в таком обилии накормили тебя британцы за последнее время.

Братья помолчали, немного давая возможности разуму возобладать над эмоциями, и затем продолжили беседу.

— Так ты сможешь наладить реальный канал для переговоров? Зять Нессельроде совершенно не годится для этой цели, поскольку господин канцлер уже не обладает той степенью влияния на русского царя, что имел прежде — примирительно сказал Наполеон.

— Конечно, ты прав, это не тот случай. Скорее всего, нужно будет выйти на Горчакова. Он сейчас в явном фаворе у Николая, по крайней мере, по дипломатической линии, — высказал свою мысль Морни.

— Ты хорошо знаком с ним?

— Да, в начале прошлого года встречались в Вене на приеме у Констанции Хорни. Мы обменялись мнениями об условиях, при которых было возможно заключение перемирия. У нас наметился определенный прогресс, Горчаков высказывал твердое убеждение, что русский император согласиться на принятии четырех основных требований, но никогда не пойдет на территориальные уступки. Правда, были некоторые варианты решения этой проблемы, но неожиданно, по приказу Нессельроде, Горчаков был отозван домой, и всё закончилось ничем.

— Тогда, Шарль, поезжай в Берлин, и попытайся узнать у него каковы виды русского императора на заключение мира.

Этим тема беседы была полностью исчерпана, и граф Морни поспешил откланяться, чтобы немедленно приступить к исполнению повеления своего императора. Как бы ни был уверен Луи Наполеон в крепости своих штыков, он хорошо помнил слова своего великого дяди, о невозможности сидеть на штыке и рано или поздно нужно заключать с противником мир.

Пока братья Богарнэ вели государственные разговоры, на Лионский вокзал столицы вместе с множеством пассажиров поезда с юга, прибыл ничем не примечательный итальянец с документами французского подданного Джузеппе Ковальи. В это время в Париже было много итальянцев устремившихся в столицу второй империи в поисках лучшей жизни.

На господина Ковальи у парижских полицейских ничего криминального не было, и потому он без особых проблем легализовался в столичных трущобах, устроившись работать плотником. Эта работа была вполне знакома для тридцатишестилетнего революционера Феличе Орсини, которым на самом деле и являлся приезжий.

Всю свою жизнь этот человек посвятил только одной цели: объединения итальянских земель в одно единое государство и провозглашения в ней республиканского правления. Главным препятствием на пути этого священного дела итальянских революционеров были австрийцы, оккупировавшие часть северной Италии и римский папа, чьи владения находились в центральной части полуострова.

Если с австрийскими войсками итальянские карбонарии ничего не могли поделать, то возможность изменить положение дел в отношении римского понтифика у них имелась. Нынешнего наместника святого Петра активно поддерживал французский император, следуя примеру своего дяди. Французские штыки охраняли границы папских владений, на французские деньги римский властитель содержал свой двор и укреплял свое влияние среди европейских стран. Достаточно было только устранить новоявленного императора 'всех французов', как проблема с папством, этим вечным тормозом на пути объединения страны, была бы немедленно решена. Как говорится, нет человека и нет проблемы.

Так думал Орсини, так думало множество итальянских вольнодумцев различных политических течений и ориентаций. Это обстоятельство умело использовала тайная полиция кайзера Франца.

Всячески поддерживая мнение карбонариев относительно отрицательной роли Наполеона в процессе создания новой Италии, австрийцы старались не столько отвлечь внимание революционеров от своих итальянских владений, сколько их руками устранить опасного потрясателя европейского равновесия. Таковы были нравы большой политики того времени.

Глава II. Жаркая осень 1855 года.

&

Предгорья отрогов Тянь-Шаня, за снежными шапками которых скрывалось сердце кокандского ханства — Ферганская долина, встречали русские войска своей обыденной для августа жарой. В России лето уже перешло в свою последнюю временную часть, а в здешних местах не было даже намека на скорый приход осени. Многочисленные фруктовые сады, окрашенные в зеленый цвет, щедро дарили людям свои плоды в награду за их кропотливый труд.

Такое огромное количество всевозможных фруктов и овощей было в большую диковинку не только для русских солдат, но и большинства офицеров, привыкших в основном питаться капустой, репой, огурцами, яблоками и всевозможными ягодами.

Неумеренный прием в пищу экзотических плодов юга, дало вспышку кишечного заболевания с несколькими случаями смертельного исхода. Это обстоятельство вызвало серьезную тревогу у генерала Перовского, боявшегося лишиться своих солдат в самый ответственный момент похода. Поэтому он категорически запретил своим подчиненным употреблять местные фрукты, под угрозой предания провинившегося трибуналу. Слова генерала имели большой вес среди солдат, и потому безудержное поедание фруктов прекратилось, хотя многие из воинов нет— нет, да и пробовали запретные плоды юга.

Окруженная с востока и юго-запада снеговыми хребтами Ферганская долина или 'желтая земля' в переводе с местного языка, была обильно заселена подданными кокандского шаха, которые правда не совсем горели желанием сражаться за своего правителя. Большей частью это объяснялось неоднородностью населения проживающего в этом богатейшем месте Средней Азии, где согласно местным преданиям когда-то находился рай.

Среди подданных хана числились как оседлые жители городов, занимающиеся торговлей и земледелием, так и кочевники, расселившиеся по горным долинам и отрогам, где мирно паслись их многочисленные табуны и стада овец. Эти жители долины признавали власть хана над собой лишь номинально, постоянно выступая против непрерывных притеснений со стороны ханских чиновников. Часто терпение горцев лопалось и, объединившись между собой, они поднимали восстание, которое иногда приводило даже к низложению того или иного правителя Коканда.

После успешного взятия Ташкента, Перовский дал своему войску две с половиной недели отдыха, и пока солдаты отдыхали, полководец постоянно размышлял и прикидывал, стоит ли продолжить поход или ограничится достигнутым успехом.

Сверни сейчас Перовский поход, и никто бы не посмел сказать худого слова в его адрес. Столь оглушающего успеха по дальнему проникновению на территорию азиатских просторов, русские еще никогда не добивались. Туркестан, Чимкент и Ташкент были достойными призами этого похода, однако генерал постоянно помнил, ради чего собственно этот поход и был затеян. Добившись успеха против кокандского хана, главного противника русской империи в этих землях, Перовский считал, что он не в праве отступить в тот момент, когда в его руках появился реальный шанс изменить стратегическую обстановку в регионе и серьезно озаботить коварный Альбион.

Находясь вдали от своих главных тылов, генерал посчитал нужным, раскрыть тайный замысел кокандского похода перед своими офицерами, скромно умолчав об их имитационном предназначении. Собрав всех командиров на военный совет, Перовский выступил с речью.

— Теперь, когда вы знаете главную причину нашего пребывания в этих землях, я хотел бы знать ваше мнение относительно того, стоит ли нам идти дальше или, сославшись на объективные причины остановиться на достигнутом рубеже.

Говоря так, генерал Перовский несколько кривил душой, поскольку он уже принял решение о продолжении похода, но очень хотел услышать это от своих офицеров. Опытный полководец, Перовский знал, что любой солдат и офицер охотнее исполнит приказание начальника, если будет видеть в своих действиях особую значимость и его сердце будет наполнено высокой идеей служения Родине.

К огромной радости Перовского все офицеры, начиная от младших командиров до полковников, горячо высказались за продолжения похода, видя в нем отличную возможность, насолить британцам, главным зачинщикам этой войны.

— Если государь император прикажет, мы еще в этом году начнем искать пути в Индию! — воскликнул подполковник Романовский и его призыв, бурно поддержали все присутствующие на собрании офицеры. После этого Перовскому ничего не оставалось, как поблагодарить офицеров за верность воинскому долгу и объявить о скором продолжении похода на Коканд.

Когда же о возможности похода в Индию узнали простые солдаты, то они также выразили бурную готовность поквитаться с королевой Викторией, которую солдатская молва возвела в главнокомандующие неприятельской армии.

— Вот теперь то, мы тебе бельмы за Севастополь повышибаем! Теперь ты нам за все ответишь, англичанка! — азартно выкрикивали солдаты, не забывая отпустить колкое словцо в адрес женской части королевы.

С таким приподнятым настроем русские войска в начале августа покинули Ташкент и, огибая горные склоны, приблизились к Ферганской долине. Вступая в густонаселенные земли, и не желая иметь лишних конфликтов с местным населением, Перовский строго настрого запретил солдатам самовольные экспроприации, приказав за все взятое платить серебром.

Первым крупным городом на пути к Коканду был Ходжент, расположенный на Сырдарье. Это был хорошо укрепленная крепость с многочисленным гарнизоном, взять которую штурмом без предварительной подготовки было невозможно.

Используя фактор внезапности, а так же сильный страх кокандцев перед победителями Ташкента и их неуверенность в собственных силах, Перовский приказал обрушить на стены Ходжента огонь из всех стволов русской артиллерии. Обладая запасом трофейного пороха и ядер, русский генерал мог позволить себе подобные действия.

Бомбардировка Ходжента длилась свыше трех суток с небольшими перерывами, наводя страх и ужас на защитников крепости, сея в их душах чувство безысходности и обреченности перед силой противника. Утром 12 августа на штурм крепостных стен устремились две колонны под командованием капитана Михайловского и ротмистра Баранова.

Солнце еще только чуть-чуть поднялось над горизонтом, а русские солдаты, одетые в белые рубахи густыми цепями уже бежали на штурм кокандской твердыни, яростно потрясая штыками и подбадривая себя громкими криками 'Ура!'.

Когда первая колонна атакующих приблизилась к стенам Ходжента, то оказалось, что штурмовые лестницы были ниже крепостных стен. Все это выяснилось в самый последний момент, но русские солдаты не отступили перед неожиданностью, а стали яростно штурмовать вражеское укрепление, проявляя не дюжую смекалку и умение выходить из различных трудностей. Несмотря на отчаянное сопротивление кокандцев, рота поручика Шорохова первая взошла на гребень крепостной стены и открыла беглый ружейный огонь по метавшимся внизу воинам противника.

Одновременно с этим, штурмовые роты ротмистра Баранова под непрерывным градом вражеских пуль, картечи, камней и даже бревен бросаемых со стен защитниками Ходжента, сумел приблизиться к крепости и без всякой задержки начать штурм. Охваченные порывом атаки, не обращая на гибель своих товарищей, русские сумели быстро подняться на стены и штыками сбросить кокандцев вниз.

Не давая неприятелю опомниться, солдаты Баранова спустились со стен, взломали ворота, и впустили в город солдат доставивших к воротам Ходжента легкие пушки. Как и при штурме Ташкента в передних рядах наступающих войск был протоирей Малов, который словами и своим доблестным примером ободрял солдат к исполнению их долга, и те охотно слушали призывы священника.

Рассеяв нестройные ряды защитников городских ворот, и проникнув внутрь крепости, русские колонны неожиданно наткнулись на новое препятствие на своем пути. Как всякий азиатский город, Ходжент имел вторую внутреннюю стену, за которую успела отойти часть кокандского гарнизона, явно не собиравшаяся сдаваться на милость победителя. Об этом свидетельствовал хаотичный оружейный огонь со стен цитадели по русским солдатам, становившийся с каждой новой минутой все организованней и злее.

Капитан Михайловский, чья колонна первая вышла к воротам цитадели, с большим нетерпением дождался той минуты, когда сюда будут доставлены пушки и зарядные ящики, чтобы начать обстрел противника. Старые, оббитые толстыми листами железа ворота цитадели, не смогли долго противостоять русским ядрам и бомбам. Не прошло и получаса, как они рухнули на землю, открывая дорогу к победе орлам генерала Перовского.

Загнанные в угол кокандцы, оказывали бешеное сопротивление. Каждый дом, каждую улицу и перекресток ходжентской цитадели приходилось брать с боем, оставляя после себя только одни трупы. Разъяренные отчаянным сопротивлением врага, русские солдаты в свою очередь не проявляли жалости к защитникам Ходжента, платя смертью за смерть. Лишь только к вечеру затихла перепалка яростной стрельбы, время от времени нарушая тишину одиночными выстрелами.

При защите Ходжента кокандцы потеряли до трех с половиной тысяч убитыми, чьи тела приходилось хоронить в течение недели, тогда как потери Перовского составили сто тридцать семь убитых и раненых.

С падением Ходжента путь на Коканд армии Перовского был открыт, но в этот момент в дело неожиданно вмешалась третья сила в лице бухарцев. Возможно, правитель Бухары просто хотел напомнить русским о своем присутствии или намеривался нанести коварный удар в спину, что для жителей востока вполне обычное явление. Так или иначе, но уже на второй день после взятия Ходжента пришли тревожные вести.

Казачий патруль, что нес боевой охранение южнее русского лагеря, доложил генералу Перовскому, что по направлению к крепости Ура-Тюбе замечено большое количество всадников под знаменами бухарского эмира. Неожиданное появление бухарцев в предгорье Заравшанских гор, не сулило русским войскам ничего хорошего кроме головной боли и неприятностей.

Желая полностью обезопасить свой тыл от возможного нападения противника, Перовский решил первым атаковать бухарцев и раз и навсегда отбить охоту соваться в чужие дела. Это важное и ответственное дело, генерал поручил отряду подполковника Романовского, а сам со своими главными силами двинулся к столице ханства.

Правитель Коканда внимательно следил за всеми передвижениями русских войск, совершенно не собираясь отсиживаться за стенами крепости. 25 августа у селения Карочкум, кокандская конница атаковала авангард армии Перовского расположенного на биваке. Враг очень надеялся застать русских врасплох, однако часовые вовремя заметили приближение вражеских всадников, которые были встречены дружными ружейными залпами и шеренгой стальных штыков.

Нападение было отбито с большим уроном для неприятеля. Но, как только русские снялись с бивака и продолжили путь, так кокандцы вновь атаковали их. Используя своё численное превосходство, враг стремительно атаковал со всех сторон, намереваясь отсечь русскую кавалерию от пехоты, которую кокандские всадники гораздо меньше опасались. Завязалась ожесточенная схватка, в которой победителем вновь вышли орлы майора Колпаковского, активно поддержанные огнем ракетных станков, развернутых по приказу подполковника Лерхе.

Преследуя отступающего врага, русские солдаты подошли к берегу Сырдарьи, где находилась крепость Мархам. Едва только все силы армии были собраны в один кулак, генерал Перовский отдал приказ о подготовке штурма вражеского укрепления.

Вскоре были развернуты двенадцать орудий, которые начали обстрел стен Мархама. В ответ из амбразур крепости заговорили пушки кокандцев, но хорошо пристрелянные орудийные расчеты быстро заставили замолчать орудия неприятеля. Как только крепостная артиллерия была приведена к молчанию, был дан сигнал к атаке, и два штурмовых батальона под командованием полковника Григорьева устремились вперед.

Укрывшись за каменными зубцами крепостной стены, кокандцы вели непрерывный ружейный огонь, от чего многие из русских солдат падали убитыми или ранеными. Однако это не остановило штурмующих. Под громкие крики 'Ура!', они стремительно бежали на вражеское укрепление, грозно сверкая на солнце сталью штыков. Сходу, преодолев заполненный водой ров, солдаты роты под руководством штабс-капитана Федорова бросились к крепостным воротам, взломали их и ворвались в кокандскую твердыню.

На стенах и во внутреннем пространстве крепости завязалась ожесточенная рукопашная схватка но, не выдержав штыкового боя, кокандцы были вынуждены отступить, оставив победителям свои пушки, которых как оказалось потом, было двадцать четыре орудия. Ворвавшийся вслед за солдатами Федорова батальон майора Ренау быстро очистил фасы крепости и, не дожидаясь подхода главных сил, принялся обстреливать из рудей и пушек отступающих к реке кокандцев. Бросая оружие и амуницию, враг стремительно отступил, оставив Мархам победителям.

Вместе с пехотой, в штурме крепости приняла участие и русская кавалерия, противником которой вновь стали уже неоднократно потрепанные кокандская конница. Скопившиеся на правом фланге русских войск, они попытались своей атакой сорвать штурм Мархама, но были быстро рассеяны русскими артиллеристами.

Заметив приближение врага, штабс-капитан Фролов смело выдвинул вперед несколько ракетных станков, огнем которых вызвал панику и замешательство в рядах нападавших. Воспользовавшись заминкой во вражеских рядах, ротмистр Крымов смело атаковал противника и обратил кокандцев в беспорядочное бегство.

Разгоряченный одержанным успехом, Крымов решил ударить во фланг отступающего противника, желая полностью разгромить его. Оставив полусотню казаков для прикрытия артиллеристов, ротмистр быстро подошел к махрамским садам, перейдя широкий и глубокий овраг. В это время со стороны Сырдарьи показались толпы покидавших крепость кокандцев с орудиями и значками.

Не раздумывая ни одного мгновения, Крымов приказал атаковать огромную толпу противника и первым врубился в средину кокандской пехоты. Этот смелый налет русской кавалерии вызвал панику в рядах солдат противника, которые, не оказав никакого сопротивления, бросились в рассыпную.

Казаки Крымова преследовали бегущих кокандцев на протяжении десяти верст, безжалостно рубя неприятельских воинов. От полного истребления кокандцев спасло появление нового большого отряда с пушками и ружьями. Крымов вовремя оценил изменение в расстановке сил и, дав по врагу несколько выстрелов, благоразумно отступил. У кокандцев было не менее семи тысяч человек, а люди и лошади у русских были сильно утомлены.

Как потом оказалось, в крепости располагались главные силы кокандского хана общей численностью свыше тридцати пяти тысяч человек под командованием главного визиря кокандского хана Абдурахмана Амина.

Не менее громкий успех был и у подполковника Романовского, который с блеском одержал победу над бухарцами в Ура-Тюбе. Появление русских войск под стенами крепости было большой неожиданностью для противника. Только вчера они получили тайный приказ эмира напасть на непрошенных гостей азиатских песков, а сегодня русские уже сами стояли у стен крепости.

Бухарский эмир долго придерживался ранее достигнутой договоренности о своем нейтралитете в этой войне, так как русское войско, воевало только с правителем Коканда. Обе стороны достойно выполняли взятые на себя обязательства, но после взятия Ташкента позиция эмира сильно изменилась.

Владыка Бухары подвергся очень сильному нажиму со стороны представителя британской Ост-Индийской компании, сильно напуганного успехами русского оружия на востоке. Усмотрев в действиях генерала Перовского прямую угрозу интересам Британии, мистер Кук стал активно сколачивать против русских коалицию среднеазиатских владык. Первым пунктом его поездки была Хива, но там у него ничего не получилось.

Хивинцы были очень напуганы появлением русской кавалерии на берегу Аральского моря. Выполняя приказ генерала Перовского, немногочисленные отряды казаков умело фланировали вдоль границы, вызывая сильное волнение в Хиве. Жители ханской столицы хорошо помнили нападения русской вольницы на Хиву по прежним временам, и этого было вполне достаточно, чтобы отказать господину Куку в его просьбе.

Раздосадованный неудачей британский поверенный обратил свои стопы в Бухару, куда уже прибыл посланник от владыки Коканда, с призывом о помощи. Хан Наср-Эддин умолял своего царственного собрата забыть былые ссоры и обиды и объединиться в борьбе с иноверцами, однако эмир остался глух к его словам. Устранение главного торгового конкурента на востоке — было именно той причиной, по которой он согласился на нейтралитет в отношении войск генерала Перовского. Хотя бухарский монарх и считался правителем эмирата, но он во многом зависел от местного купечества, которое было заинтересовано в устранении кокандцев — своих главных конкурентов, умело сочетавших торговлю с грабежом караванов соседей.

Властитель Бухары не хотел воевать с русскими, но как всегда на востоке, все дело решила большая взятка. Хорошо знавший тайные механизмы эмирского двора, мистер Кук сумел умаслить верховного визиря Пулад-бека имевшего большое влияние на эмира.

Вняв голосу своего любимца, правитель Бухары решил послать тайный приказ малику Ура-Тюбе напасть на тылы русских войск в тот момент, когда те двинуться на Коканд. В случае успеха эмир мог претендовать на часть русской добычи, что полностью затыкало рот купечеству, а в случае неудачи все можно было списать на самодеятельность малика, что было вполне правдоподобным объяснением. Подобные действия эмирских подчиненных были весьма часты на востоке.

Малик Ура-Тюбе еще не очнулся от сладкой неги утреннего сна, а солдаты подполковника Романовского уже пошли на штурм крепости. Внезапная атака пришельцев захватила врасплох воинов эмира, привыкших действовать при свете дня. Поэтому ни оружейный огонь, ни залпы картечи, открытые со стен крепости с большим опозданием, не смогли остановить русских воинов.

Три штурмовых роты стремительно атаковали вражескую твердыню, не дав возможность бухарцам сосредоточить свои силы в одном месте. Первыми успеха добились солдаты поручика Глуховцова, которые раньше других поднялись по приставным лестницам на вражеские стены и, переколов штыками их защитников, установили на крепостных зубцах свой ротный знак.

Вслед за поручиком Глуховцевым успеха добились и другие русские отряды под командованием поручиков Фогта и Осинцева, сумевшие без особых потерь взойти на стены Ура-Тюбе. Уничтожив защитников крепостных стены, русские проникли внутрь крепости, где столкнулись с колонной бухарских воинов, испуганно метавшихся вдоль крепостных стен. Их пригнал для защиты стен города малик, но приказ был отдан с огромной задержкой.

Превосходя русских общим числом, бухарцы сильно проигрывали солдатам подполковника Романовского в слаженности и сплоченности. Оружейный огонь и последовавшая за тем штыковая схватка, обратили воинов эмира в паническое бегство, оставивших победителям в качестве трофея пушки, вьюченных животных и знамена.

Когда малик явился в Бухару с дурными вестями о падении Ура-Тюбе, эмир не долго раздумывал, что ему делать с неудачником. Одно универсальное движение правой брови на заплывшем от жира лице правителя и злосчастный малик уже никогда никому не смог рассказать всю правду о тайном указе своего коварного владыки.

Избавившись от ненужного и опасного свидетеля, эмир решил не торопить события и не предпринимать никаких действий в отношении русского отряда, которому явно ворожит сам шайтан. Владыка Бухары был истинным сыном Востока и тонко чувствовал запах опасности для своей власти.

Когда главные силы генерала Перовского подошли к воротам Коканда, то их взору предстала большая крепость, достойная носить звание ханской столицы. Конечно, за многие десятилетия могучая крепость Коканд заметно утратила свое прежнее значение. По желаниям своих правителей, она постепенно обрастала красивыми и ажурными дворцами и покоями, однако свой главный остов, высокие стены и крепкие ворота, она еще сохранила.

Каменные стены, окружавшие ханскую столицу, шли непрерывными тремя рядами, и каждая следующая стена была выше предыдущей. Взять такое укрепление простым штурмом было практически невозможно и потому, правитель Коканда хан Наср-Эддин отверг предложение Перовского о сдаче города.

Имея в своем распоряжении одиннадцать тысяч человек отборной пехоты, огромный запас провианта, хан решил отсидеться за крепкими стенами Коканда в надежде на скорые перемены. Иронически поглядывая из высокой башни своего дворца на русский стан, Наср-Эддин твердо верил, что не сегодня так завтра в тыл проклятым пришельцам ударит бухарский эмир, соблазненный богатыми дарами и щедрыми посулами. Кроме этого, хан очень надеялся на своего двоюродного брата, которого он отправил в Маргилан за сбором нового войска.

Одним словом, чем дольше враг простоит под стенами Коканда, тем меньше у него будет шансов унести отсюда свои ноги. По воле Всевышнего нечестивые гяуры пришли сюда, по его же воле они найдут свой конец, и огромная гора из отрубленных вражеских голов вырастет у стен ханской столицы в назидание иным пришельцам.

Генерал Перовский так же хорошо понимал, как опасно для его воинов стояние под Кокандом. Вот потому он и решился вновь применить метод массированной бомбардировки, уже опробованной на стенах Ходжента. Для успеха штурма ханской столицы, было решено пожертвовать весь трофейный порох, который с таким упорством русские артиллеристы везли с собой всё это время.

Перовский лично проводил рекогносцировку возле стен ханской столицы и выбирал места для установки осадных батарей. Все приготовления к штурму велись с максимально возможной быстротой и 16 сентября кокандцы были разбужены гулкой канонадой русских орудий.

Выставив впереди себя пехотное прикрытие на случай внезапной вылазки неприятеля, артиллеристы подполковника Лерхе стали методично обстреливать вражеские укрепления, намереваясь их полностью разрушить и открыть доступ внутрь крепости своим штурмовым колоннам.

Противостояние русских бомб и кокандских стен, закончилось в пользу первых уже через полтора часа непрерывной бомбардировки. Расположившись чуть в стороне от артиллерийских позиций, генерал Перовский отчетливо видел в подзорную трубу многочисленные разрушения наружных стен Коканда. Сбитые каменные зубцы, огромные трещины и многочисленные обрушения фрагментов стенной кладки, наглядно свидетельствовали в правильности шага предпринятого Василием Алексеевичем.

Кокандцы быстро оценили нависшую над ними опасность и в течение дня, дважды совершали вылазки, пытаясь заставить замолчать русские батареи, однако всякий раз неудачно. Русские пехотинцы были готовы к отражению нападения врага. Всякий раз, когда ханские воины с громкими криками бросались в атаку, их встречал плотный ружейный огонь и залпы картечи из заблаговременно приготовленных к бою картечниц.

Действия пехотинцев и канониров были столь слаженны и четки, что мало кто из атакующих успевал добежать до русских позиций, а тех, кого миновали пули и картечь пехотинцы дружно принимали в штыки и, приподняв над землей отчаянно извивающегося от боли человека, бросали его на землю и добивали.

Все это делалось для устрашения стоявших на стенах кокандцев и уже во время второй вылазки, противника желающих испробовать русской стали, было куда меньше, чем в первый раз.

К первому вечеру бомбардировки, стены ханской столицы были похожи на швейцарский сыр, столь много было на них всевозможных повреждений и разрушений. Обрадованные столь удачными результатами стрельбы некоторые командиры предлагали Перовскому уже следующим утром атаковать врага, но генерал ответил отказом.

— Еще не все разрушено из того, что следовало разрушить. Да и наш противник уже научился воевать против нас — произнес Перовский и предложил недоумевающим офицерам рано утром прийти на позиции осадных батарей. Когда это было исполнено, и начался обстрел вражеских укреплений, со стен Коканда ударили мощные оружейные залпы. Они длились около часа, а затем стали стихать, чтобы превратиться в вялую перестрелку и благополучно затихнуть к десяти часам утра.

— Враг хорошо изучил нашу привычку атаковать рано утром и ждет нас — любезно пояснил генерал находившимся в недоумении офицерам — атаковать Коканд утром, это для нас подобно смертоубийству, господа. Я нисколько не сомневаюсь, что мои солдаты возьмут мне на штык этот город, однако я очень дорожу ими, ибо каждый из них сейчас для меня на вес золота. Помните, мало одержать победу над Кокандом, надо еще удержать её, а это подчас бывает гораздо труднее.

Получив столь наглядный пример, офицеры больше не смели тревожить Василия Алексеевича предложениями штурма и смиренно разошлись по своим местам.

В это день русские пушкари все успешнее и успешнее проводили обстрел крепостных стен и уже к обеду в двух местах, произошел обвал больших участков наружной стены. При этом погибло много воинов стоявших в это время в карауле. Кокандцы в ответ провели большими силами вылазку, но застать русских врасплох им вновь не удалось, и они были отбиты с существенными потерями.

Ободренные успехом, артиллеристы подполковника Лерхе с удвоенной энергией принялись обстреливать вторые стены и к концу второго дня они так же имели многочисленные разрушения. Генерал Перовский остался доволен достигнутым результатом.

— Господа, завтра атакуем, — объявил он на военном совете. — Но начнем штурм не утром как обычно, а в обед, когда враг нас не будет ждать.

— Но может быть стоит дождаться полного разрушения стен и тогда идти на штурм? — осторожно спросил полковник Григорьев.

— Нет, Иван Никифорович. Точно так же рассуждают и кокандцы, и они будут готовы к отражению нашей атаки. Я надеюсь, что завтра к обеду наши молодцы канониры довершат свою работу и вот тогда мы внезапно и ударим.

— А если артиллеристы не успеют сделать проломы, что тогда?

— Владимир Карлович, — обратился Перовский к Лерхе, — передайте своим орлам, что я очень надеюсь на них.

На следующий день, все произошло так, как и планировал Перовский. Начало обстрела крепости кокандцы встретили густым оружейным огнем, который постепенно сошел на нет. Убедившись, что и в это утро русские не собираются атаковать, кокандцы отвели своих солдат со стен, оставив только часовых.

Артиллеристы не подвели своего генерала и уже к полудню, они пробили несколько проломов в глинобитных стенах, попутно согнав с них большинство часовых. Видя, как много погибло воинов при вчерашнем обрушении, кокандцы трусливо оставили свои посты, спасая жизни.

Штурм начался ровно в два часа, когда пушки стихли и по звонкому свистку фельдфебелей, две солдатские колонны бросились в атаку. Действия русских были столь стремительными и неожиданными, что кокандцы заметили врагов только когда, они уже приблизились к развалинам наружных стен. Быстро преодолев их, русские отряды сразу приступили к штурму второй линии крепостных стен, преодолевая их либо с помощью лестниц, либо проникая внутрь через широкие проломы и пробоины.

Напуганные внезапным нападением противника, кокандские воины метались в промежутке между двумя внутренними стенами под несущиеся с разных сторон громкие крики 'Ура!'. За считанные минуты штурмовые роты проникли на широкую площадь, где завязалась яростная схватка. Как не храбры и отважны были кокандцы в деле защиты своей столицы, но они не выдержали русского штыкового боя и обратились в бегство.

На плечах отступающего противника, русские солдаты ворвались внутрь города, и уже ничто не смогло удержать их победного шествия. Хан Наср-Эддин первым оставил свой дворец, едва только ему донесли, что русские проникли через третьи стены. Успев захватить только свои личные драгоценности, кокандский владыка трусливо бежал из города, даже не помышляя защите столицы.

Вслед за ханом дружно бежали все его многочисленные подданные, без зазрения совести оставив Коканд на разграбление врага. Подобное поведение защитников столицы после ожесточенного сопротивления гарнизонов Чимкента, Ташкента и Ходжента, вызвало большое удивление у русских солдат, которые ожидали затяжных уличных боев.

С момента начала штурма города прошло всего два часа, а Коканд полностью пал к ногам победителей. Потери кокандцев составляли свыше шести тысяч человек убитыми и ранеными, тогда как у русских погибло семьдесят один человек, среди которых был полковник Григорьев, который шел в передних рядах вместе со своими солдатами.

Бежавший из Коканда хан Наср-Эддин очень надеялся на свежие войска, находившиеся в Маргилане, однако здесь его ждал жестокий удар. В лучших традициях Востока Дауд-бек, которому хан поручил командование войском, рассудил, что беглый хан совершенно лишний в сложившейся ситуации и без всякого сожаления приказал укоротить его на голову.

Именно с этим подарком он явился к генералу Перовскому. Покорно склонив голову перед победителем, Дауд-бек выказал свою готовность признать протекторат русского царя над землями кокандского ханства, при сохранении власти за нынешней династией.

Перовский холодно отклонил преподнесенный ему подарок, велев похоронить его вместе с другими останками Наср-Эддин, после чего выдвинул Дауд-беку свои условия заключения мира. Коканд полностью уступает русским свои земли на левом берегу Сырдарьи вместе с городами Туркестан, Чимкент и Ташкент. Под властью хана оставались все города и земли Ферганской долины, но в городах Ходжент и Коканд Перовский временно размещал ограниченные русские гарнизоны.

Причину их присутствия русский генерал объяснил Дауд-беку под большим секретом. Оказалось, что император Николай намеревался продолжить поход своих солдат по ту сторону Гиндукуша, и кокандские города временно превращались в опорные базы русского войска. Для выполнения приказа императора, Перовский потребовал от хана помощи в предоставлении знающих горные дороги проводников и тот с радостью обещал все исполнить.

На востоке ничто не тайна, и потому разговор нового кокандского хана и русского генерала не стал исключением из общего правила. Вскоре о тайных замыслах русских знали в Фергане почти все. Молва о скором русском походе в Индию быстро пересекла снежные горы и оказалась в Дели, вместе с известием об очередном успехе генерала Перовского.

Там эти известия привели британцев в ужас, поскольку вести аналогичного содержания пришли в столицу владений британской Ост-Индийской компании из Персии, а вернее сказать из Герата, который был постоянным яблоком раздора между персидским шахом и афганским султаном.

Правившие в Индии британцы придерживаясь своего излюбленного принципа 'разделяй и властвуй', в этом споре неизменно поддерживали властителя Кабула. Англичане не желали усиления позиций Тегерана в этом вопросе и одновременно стремились задобрить афганцев, чьи кровные земли находились под протекторатом британской компании.

С этой целью, под угрозой применения войск Ост-Индийской компании, Лондон заставлял персидских шахов смирять свои амбиции всякий раз, когда те пытались вернуть себе Герат. Получив по носу, 'персидский лев' грозно щелкал зубами, но все же послушно отводил свою армию от города, который Тегеран считал своим по праву.

Так было не один раз, но теперь видно судьба решила сторицей вознаградить персов за прежние неудачи. Воюющий с британцами русский царь Николай решил оказать военную помощь своему южному соседу и направил в Тегеран не только транспорты с оружием, но даже своих военных, чего он никогда не делал ранее.

Генерал-майор Евдокимов рьяно занялся обучением двух полков шахской гвардии, из которых за три месяца подготовки получились неплохие воинские соединения. Именно они легли в основу того войска, которое летом правитель Тегерана двинул на Герат.

В это время начальником гарнизона Герата был знаменитый воин Ахмат-шах, неоднократно доказывавший врагам кабульского султана своё ратное мастерство. Его имя знали туркмены на севере и пуштуны на юге, с чьими разбойничьими набегами он успешно боролся в этих местах многие годы, за что и заслужил уважение от своих врагов. Ахмат-шах был так же хорошо известен собственному народу, и многие афганцы говорили с оглядкой, что именно такого воина они с радостью видели бы на султанском престоле. Об этом хорошо знал и нынешний правитель Кабула, который и послал своего главного конкурента на самый опасный участок земель, подальше от столицы.

За те полтора года, что провел Ахмат-шах в Герате, он сумел расположить к себе местное население, и потому у него было множество ушей как на своей земле, так и на сопредельной территории. О намерении персов напасть на Герат он узнал заблаговременно, и когда персидское войско под предводительством Казим-бека перешло границу, Ахмат-шах встретил его во все — оружии. В крепости уже был собран большой запас провианта и пороха для ружей и пушек, что имелись на вооружении гератского гарнизона.

Хорошо помня, что самая лучшая оборона — это нападение, с помощью туркменской конницы Ахмат-шах совершил дерзкие нападения на авангард персидского войска. Персы только приблизились к окрестностям Герата, как крепостные ворота внезапно распахнулись, и из них вылетели три сотни всадников. Сверкая на солнце обнаженными саблями, они устремились на персидских пехотинцев, основательно уставших от длительного перехода.

Лихие кони кочевников уверенно сокращали расстояние между туркменами и застигнутыми врасплох воинами шаха. Персидская пехота всегда плохо держали конный удар и потому, казалось, что авангард Казим-бека должен был стать легкой добычей кочевников. Однако вопреки всему персы не побежали. Прозвучала гортанная команда офицера, и солдаты стали проворно выстраивать шеренги пехотного каре. Прошло всего несколько минут и, ощетинившись штыками, персы застыли в ожидании врага.

От вида плотной конной массы, что с гоготом и визгом стремительно надвигалась на пехотные ряды, у многих солдат похолодело в сердце, но никто из них не покинул строй. Первый ружейный залп раздался, когда до туркменской кавалерии оставалось всего семьдесят метров. Не успел ветер отнести в сторону дымные клубы пороха, как раздались все новые ружейные залпы, каждый раз нанося ощутимый урон атакующей кавалерии.

Последний залп был произведен практически в упор с расстояния в десять метров. Многие из кочевников рухнули на землю вместе со сраженными конями, но ничто не могло удержать стремительный бег туркменских джигитов. Мгновения, и всадники в зеленых халатах вступили в схватку с врагом, пытаясь пробить непривычный для себя строй пехотного каре.

Неистово крича, туркменские кавалеристы смогли опустошить передние ряды персидской пехоты, яростно орудуя своими острыми саблями. Проворные клинки верховых зачастую одерживали вверх в поединке со штыком своего противника, еще не до конца успевшего освоить все премудрости рукопашной схватки. Молодецкий выпад и пехотинец со стоном падал на землю с разрубленной головой или плечом.

Однако к удивлению кочевников, на смену павшему бойцу тут же приходило два, а то и три штыка и тогда славный сын песков должен был показать все свое умение, что бы не получить ответный удар стального штыка и защитить свою лошадь.

Так в смертельной схватке кавалерии с пехотой проходила минута за минутой, но персы уверенно держали спасительный для себя строй. Несмотря на сильный натиск врага, они совсем не собирались подставлять свои спины под рубящие удары кавалеристов, как это было раньше.

Не добившись быстрого успеха от атаки с фронта, не снижая накала атак, кавалеристы постепенно стали охватывать фланги неуступчивого каре, но пехотные ряды продолжали держаться, опасливо прогибаясь в некоторых местах.

Оправдывая свою грозную славу непобедимых всадников, туркмены продолжали наседать на ряды персов, твердо веря в свою скорую победу. Неся ощутимые потери в людях, они упорно теснили вражескую пехоту, демонстрируя чудеса сабельной атаки.

Для полной победы над персами, кочевникам не хватило всего ничего, несколько минут боя, которые оказались на вес золота. Пока передние ряды каре самоотверженно гибли под клинками детей песка, задние успели перезарядить ружья и по команде офицеров открыли огонь. Его последствия оказались столь губительными для туркменов, что уже после третьего залпа, они отхлынули прочь от каре, оставив неприятелю тела своих павших воинов.

Конечно, туркменские джигиты не были бы самими собой, если бы не притащили в Герат на арканах нескольких пленных, но больше атаковать врагов они не посмели. Получив передышку, персы быстро перестроили свои поредевшие ряды и, выставив вперед ружья, стали ждать новой атаки, которой к их огромной радости не последовало. Прогарцевав еще некоторое время в опасной близи от неприятельского строя, обменявшись несколькими пистолетными выстрелами, туркмены благоразумно отошли, не желая более испытать судьбу.

Неожиданная стойкость персидской пехоты объяснялась присутствие в её рядах русских инструкторов. Именно они в самый трудный и опасный момент сражения полностью взяли на себя командование. Под их умелым руководством, персидские сарбазы не были обращены в бегство а, сомкнув ряды, дали отпор врагу.

Подошедший вместе с главными силами персов генерал Евдокимов, поздравил капитанов Серебрякова и Шехворостова с благополучным дебютом. Начало было действительно неплохим. При девятнадцати убитых и пятидесяти шести раненых со стороны персов, тела сорока двух кочевников лежали на земле перед строем каре.

Прибыв на место, Евдокимов сразу приступил к рекогносцировке крепости, которая была довольно крепким орешком. Построенная по всем правилам фортификационного искусства прошлого века, она располагалась на земляном холме, окруженная массивными глинобитными стенами и широкими рвами. Все подступы к стенам Герата хорошо простреливались и потому любая атака была очень губительна для нападавших.

Укрывшись за крепкими стенами, афганцы с огромным нетерпением ждали скорого штурма врага, однако его не последовало ни в этот, ни на следующий день, ни даже в последующие дни. По достоинству, оценив сильные стороны крепости, Евдокимов приказал начать рыть параллели и устанавливать осадные батареи. Укрепления строились очень тщательно, сразу в нескольких местах и главным образом против городских ворот через которые афганцы обычно предпринимали свои дерзкие вылазки.

Вскоре, основательно прикрытые рядами траншей, осадные батареи открыли огонь по стенам крепости, причинив при этом незначительный ущерб. Персидские ядра и бомбы только согнали со стен излишне любопытных горожан, но не воинские караулы, продолжавшие внимательно следить за каждым шагом врага.

Прогрохотав несколько часов кряду, пушки персов успокоились, поскольку свой главный удар русский генерал собирался наносить не ими. Трезво оценивая силы, имевшиеся в его распоряжении, Евдокимов решил применить для взятия крепости русскую излюбленную тактику, минный подкоп.

Посовещавшись вместе с подполковником Рубцовым и инженер-капитаном Яблочковым, он пришел к мнению, что наиболее благоприятное место для штурма является юго-западный угол крепости. Утвердившись в своем решении, Евдокимов в ста метрах от выбранного места штурма приказал соорудить люнет, откуда специально выделенные из войска тысяча двести солдат под руководством инженер-капитана стали прокладывать минную галерею.

Одновременно с этим, напротив юго-восточного угла крепости, стали возводить линию параллели и анфиладных батарей, куда были переданы пушки с самыми крупными калибрами, с помощью которых предстояло брешировать стены Герата. Русские дали этой батарее название 'Громогласная'.

Все работы велись в основном ночью, так как днем афганцы свободно обстреливали персидские позиции со стен крепости. Подобная тактика осады была в новинку, как для афганцев, так и для персов, предпочитавших находиться вне зоны возможного обстрела.

Приготовления персов не ускользнули от внимания Ахмат-шаха, который после нескольких дней ожидания штурма предпринял вылазку для срыва осадных работ. Вылазка была направлена против траншей и двух батарей расположившихся перед главными городскими воротами. Ориентируясь на прежнюю тактику персов, Ахмат-шах решил, что именно отсюда будет нанесен главный удар.

Темной ночью ворота Герата распахнулись, и три с половиной тысячи отборных солдат под командованием сердара Абдурахмана устремились на врага. Нападение афганцев хотя и ожидалось, но оказалось полной неожиданностью. Часовые слишком поздно заметили в слабом свете луны темную толпу бегущих людей. Огонь, открытый занимавшими траншеи солдатами был не точен и суетлив, отчего большинство пуль прошло над головами афганцев, не причинив им особого вреда.

Пушкари успели дать по наступавшим воинам залп картечи, но это не смогло остановить их стремительный бег. С громким победным визгом они ворвались в траншеи и батарею в предвкушении скорой победы. Она действительно была как никогда близка, однако, на беду афганцев русский генерал от своих лазутчиков узнал о готовившейся вылазке и потому держал главные силы в полной боевой готовности. Как только ночную тьму прорезали выстрелы орудий и пронзительные крики афганцев, Евдокимов немедленно двинулся на выручку своих пушек.

Афганцы уже большой частью перебили засевших в траншеях солдат и начали увозить в крепость пушки, как с тыла на них обрушились свежие силы персов. Хорошо зная порядки в персидском лагере, они думали, что их враги спят и у них есть хорошая фора во времени.

Бой разгорелся с новой силой, но теперь удача отвернулась от афганцев. Уверенный в успехе вылазки, Ахмат-шах не приготовил подкрепление и ничем не мог помочь храбрым воинам сердара Абдурахмана. Им пришлось в одиночку встретиться с превосходившим их по численности врагом.

Выстроившись в каре, персы сначала дали залп из ружей, а затем сошлись с противником в рукопашной. На этот раз огонь был куда более эффективным, чем раньше и многие из нападавших получили ранения или были убиты. Однако вопреки ожиданию Евдокимова, афганцы не дрогнули, а сами бросились на врага, потрясая саблями и кинжалами.

Каждую пушку, каждую траншею персам приходилось отбивать у врагов. Все русские офицеры вместе с Евдокимовым находились в передних рядах, подбадривая дерущихся персов своим видом и уверенностью. В этом бою смертельное ранение получил капитан Шехворостов и был серьезно ранен штабс-капитан Жуков.

На самого генерала Евдокимова напал любимец Ахмат-шаха, Гасан-бей. Высокого роста и богатырского телосложения он безжалостно рубил своей огромной саблей направо и налево, совершенно не обращая внимания на полученные ранения. Зарубив одного из персидских телохранителей русского генерала, Гасан-бей устремился на самого Евдокимова, яростно потрясая окровавленным клинком. Многие из персов замерли от страха, охватившего их от столь ужасной картины, но ни один мускул не дрогнул на лице Евдокимова. Подпустив воина к себе поближе, он хладнокровно всадил противнику пулю точно в правый глаз. Не дойдя до Евдокимова трех шагов, афганец рухнул как подкошенный к ногам победителя, и из его простреленного глаза на землю хлынула густая струя алой крови. С этого дня среди персов и афганцев за Евдокимовым прочно закрепилось прозвище 'кровавый глаз'.

Гибель славного воина Гасан-бея стала для афганцев своеобразным сигналом к отступлению. Медленно, сохраняя строй, они отошли под защиту стен, и никто не решился их преследовать. Возвращение в Герат было встречено громогласными криками радости и стрельбой в воздух.

В эту ночь афганцы по праву праздновали свой успех. Их трофеями стали три орудия, которые они успели увезти в крепость и почти двести человек убитыми и столько же ранеными у противника, тогда как у них самих было убито чуть больше сорока человек.

Видя, что настроение осажденного гарнизона взлетело до небес от радости, а у персов уверенность в успехе поникла, на следующий день Евдокимов решил предпринять ответные действия. Едва только в стане персов закончился утренний молебен, как на стены Герата обрушились орудия 'Громогласной' батареи. Владимир Алексеевич не собирался раньше времени раскрывать её секрет, но обстоятельства заставили генерала выложить свой козырь раньше времени.

Без всякого перерыва батарея громыхала огнем все утро и обед. Молчание наступило только к вечеру, когда одна из противостоявших им башен частично обвалилась, и в двух местах десяти метровой крепостной стены появились большие проломы. Кроме этого были основательно снесены защитные зубцы стен и разрушено множество амбразур, из которых афганцы вели ответный огонь по 'Громогласной' батарее.

К концу дня настроение обеих сторон диаметрально изменилось. Теперь персы ликовали, а запертые в Герате афганцы убедились, что им достался сильный и опасный соперник, который не собирался отступать. Ахмат-шах срочно отправил в Кабул донесение, прося прислать крепости подкрепление, лучше всего английских сипаев.

Обратившись к султану за помощью, Ахмат-шах совершенно не собирался сидеть сложа руки в ожидании её прихода. Через два дня после обстрела он решил вновь испытать воинское счастье и предпринял новую вылазку.

Теперь он направил свой главный удар на 'Громогласную' батарею, правильно разглядев в ней для себя главную опасность. На это раз славный полководец послал в бой шесть тысяч человек, вновь во главе с сердаром Абдурахманом. Одновременно с противоположной стороны крепости, для отвлечения внимания врага, должны были совершить вылазку горячие сыны песка.

Было десять вечера, когда, скрытно выйдя из крепости, афганцы сначала спустились в ров, а затем бросились в атаку на батарею и прикрывавшие её траншеи. Неудержимой лавиной катила черная людская масса навстречу своей смерти или победы. С трепетом и надеждой бились сердца храбрых воинов, но они не знали, что их судьба предрешена.

Выложив свой один из главных козырей, генерал Евдокимов приложил максимум усилий для безопасности 'Громогласной' батареи. Хорошо изучив повадки своего противника, он нисколько не сомневался, что в самое ближайшее время Ахмат-шах обязательно предпримет новую вылазку против столь опасной для себя батареи.

Согласно приказу генерала, с вечера пушкари заряжали орудия только картечью на случай внезапной атаки. Так же категорически запрещалось спать заступившей в траншеи дежурной смене и требовалось держать наготове ружья.

Однако как не ждали в примыкавших к батарее траншеях, часовые вновь поздно заметили появление врага, что впрочем, не помешало защитниками 'Громогласной' встретить его во все оружии. Дружные залпы картечи буквально разорвали передние ряды неистово бегущих в атаку афганцев, а ружейный огонь добивал тех, кому посчастливилось уцелеть.

Открой персидские воины свой огонь чуть раньше, и очень может быть, что противник не смог бы добежать до их окопов. Однако часовые промедлили с объявлением тревоги, и потому воины Ахмат-шаха, устлав темный песок телами своих погибших и раненых, сумели прорваться к линии персидских траншей. Мгновения и вот они уже сошлись с солдатами шаха в рукопашной схватке.

Вместе с солдатами Абдурахмана, в вылазке принимали участие женщины и подростки, надеявшиеся поживиться богатыми трофеями в стане противника. Когда завязался бой, они приняли в нем участие наравне с мужчинами. Ножом, камнем, руками и даже зубами они пытались победить в схватке с персами.

Бой за параллели и редуты носил яростный, но очень затяжной характер. Через линию траншей и укреплений к пушкам смогла прорваться только малая часть афганцев. Засевшие в окопах персы не выказали трусости, и смело вступили в бой с превосходящим их по силам врагом, не желая уступать ему ни в чем.

С первыми выстрелами, которые разорвали темный покровом ночи, в действие пришел весь персидский лагерь. Забили барабаны, пронзительно завыли тревожные трубы глашатых. Солдаты стали торопливо выбегать из своих палаток и строиться возле своих бунчуков.

Отправляя своих солдат в набег, Ахмат-шах вновь жестоко просчитался в оценке мобильности и готовности воинов противника. Прошедшие хорошую выучку у русских офицеров, персы смогли выступить гораздо быстрее, чем на то рассчитывал комендант Герата. Воинские соединения во главе с генералом Евдокимовым уже подходили к атакованной батарее, когда на сцене появились туркменские кавалеристы.

Покинув город с противоположной стороны, они вначале атаковали караульные посты персов, а затем, используя скорость своих коней, легко миновали осадные параллели, выставленные Евдокимовым против крепостных ворот.

Оставив за спиной кричащего противника, дети песка быстро перестроились и развернули головы своих коней в сторону персидского лагеря, главной цели их атаки. Задумка Ахмат-шаха была великолепна. Одновременная атака батареи противника и его лагеря давала афганцам твердую гарантию того, что персы не смогут послать пушкарям подкрепление в самый нужный момент.

Приближение к персидскому лагерю большого отряда вражеской кавалерии вызвало в нем большой переполох. Казим-бек собирался посылать гонца, с требованием вернуть ушедших с Евдокимовым солдат, но находившийся в лагере полковник Щепотник решительными действиями не только пресек панику, но и смог отразить нападение врага.

Согласно своему боевому расписанию он находился возле четырех ракетных станков, чьим огнем, в случае необходимости, он должен был поддержать или прикрыть действия генерала Евдокимова. Отправляясь в Персию, Владимир Алексеевич настоял на включении ракетных станков в число оружия необходимого ему для похода на Герат.

Расчеты генерала на эффективность столь необычного для Востока вида оружия полностью оправдались. Как только развернутые по команде полковника ракетные станки дали залп, в рядах скачущих во весь опор туркмен началась паника. Летящие в их сторону грохочущие и извергающие пламя снаряды на фоне темной ночи вызвали в их душах суеверный страх. С громкими криками 'Шайтан! Шайтан!' они проворно развернули коней и, не доезжая до лагеря, поскакали обратно. Яркие вспышки ракетных взрывов, обильно несущихся им в спину, окончательно отбили у туркмен желание сражаться этой ночью.

Между тем события вокруг 'Громогласной' развевались стремительно. Ведя подкрепление к атакованной батарее, Евдокимов применил маленькую хитрость, которая сослужила ему большую службу. Впереди войска он выдвинул специальную команду барабанщиков и трубачей, чьи громкие звуки были хорошо слышны в ночи и извещали борющихся о приближении отряда Евдокимова. Услышав треск барабанов и завывание труб, персы стали драться с удвоенной силой, а афганцы уже думали не о бое, а о том, что пришла пора, отходить.

Перед самым прибытием подкрепления, афганцы все же смогли сломить сопротивление воинов второго редута и, переколов их, устремились на батарею. Атакующие ряды афганцев были повернуты боком к пехотному каре персов, и было бы большим грехом не воспользоваться выпавшей удачей.

— Стой, целься, пли! — командовал стоящий в первых рядах Евдокимов и шквальный оружейный огонь подобно пылающей молнии ударил в людскую толпу.

С громкими криками и стонами попадали на землю раненые афганцы, проклиная 'кровавого глаза' появившегося на поле боя в самый важный момент.

— В штыки! — последовала новая команда генерала, и персы послушно устремившись в атаку. В завязавшейся схватке они легко опрокинули атакующие порядки противника. Этому способствовала не столько потери в рядах афганцев, сколько гибель от персидской пули их командира.

— Абдурахман убит! Кровавый глаз сразил Абдурахмана! — пронеслось по рядам афганских смельчаков, и эта скорбная весть поколебала их души куда сильнее, чем вся картечь и пули, выпущенные персами по ним в эту ночь.

Лишившись любимого командира и яростно теснимые неприятелем, воины Ахмат-шаха в спешке отошли от батареи, где не успели заклепать ни одно из захваченных ими орудий.

Грусть и уныние царило на улицах Герата на следующий день. Свыше трехсот человек осталось лежать по ту сторону крепостной стены, вместе с правой рукой Ахмат-шаха славным Абдурахманом. Впрочем, афганцы не остались в долгу перед противником. Как не плачевны были их дела во время вылазки, отходя в крепость, они унесли с собой много отрезанных голов воинов шаха, которые утром следующего дня красовались на гребнях крепостных стен одетые на колья.

Персидская батарея, словно в отместку за неудачное нападение на неё грохотала весь день, планомерно разрушая стены Герата. От артиллерийского огня рухнула еще одна башня, а количество проломов в крепостных стенах уверенно приближалось к десяти. Видя сильные разрушения оборонительных линий, Ахмат-шах ожидал скорого нападения врага, но его не последовало. Придерживаясь своего первоначального плана, Евдокимов терпеливо ждал, когда будут закончены минные работы.

Персы работали над подкопом круглые сутки, но мину под крепостную стену они еще так и не подвели. Инженер-капитан Яблочков твердо обещал Евдокимову закончить все дела в самое ближайшее время, и тот согласился подождать, пообещав капитану выплатить тысячу рублей, если подкоп будет закончен в течение недели.

В ожидании штурма стен крепости Ахмат-шах выжидал еще несколько дней, предполагая в этом бездействии какой-то хитрый ход врага, а затем вновь предпринял атаку на 'Громогласную' батарею, основательно обвалившую стену юго-восточного угла крепости.

На этот раз Ахмат-шах бросил против ненавистной батареи почти двенадцать тысяч человек, возлагая на эту вылазку все свои надежды. Ближе к полночи, дождавшись, когда тонкий серп луны затянут набегавшие облака, афганцы покинули крепость и бросились в атаку.

Движение столь огромной массы людей было трудно не заметить, если постоянно наблюдаешь за врагом, и потому на этот раз персидские часовые не оплошали. Засевшие в траншеях и окопах солдаты открыли сильный огонь, к которому сразу присоединились пушки.

Ночные сумраки наперебой разрывались огненными вспышками орудийных и ружейных выстрелов, которые безжалостно истребляли ряды бежавших вперед афганцев. Сраженные пулями и картечью, разрываемые пушечными ядрами, афганские воины падали на сухую землю Герата, но по их телам бежали новые волны атакующих солдат.

Это ужасное состязание жизни и смерти зачастую выигрывали афганцы, сумев несмотря ни на что добежать и даже ворваться в персидские траншеи, однако общая победа была на стороне их врага. Во всех местах, где афганцы сумели пробиться к редутам, они были переколоты или отброшены назад.

Потери афганцев были столь значительные, что уже через четверть часа схватки, они были вынуждены отступить, побросав перед траншеями горы холодного оружия, сабли, пики и ножи. Разгоряченный боем Ахмат-шах вновь ждал скорого штурма, но он к удивлению аги вновь не последовал.

Было утро второго сентября, когда инженер-капитан Яблочков доложил генералу Евдокимову о благополучном завершении подземных работ. Минная галерея прошла под срединой крепостного рва и на четыре метра ниже уровня горизонта. С большой осторожностью в трех боевых рукавах было установлено 87 пудов пороха, и Евдокимов отдал долгожданный приказ о штурме крепости 3 сентября.

Слух о русском подкопе давно достиг ушей Ахмат-шаха, но храбрый воин не смог по достоинству оценить нависшую над ним опасность. Славный меч ислама посчитал, что русские роют узкий проход под стенами крепости, через который они попытаются проникнуть в крепость и потому, не стал мешать врагу вести подземные работы. Получив сообщение о странных звуках под землей, Ахмат-шах стал ждать нападение врага, чтобы внутри крепости расплатиться с персами за прежние неудачи.

Грозный воитель афганцев терпеливо ждал ночного штурма и в очередной раз ошибся. Русский генерал вновь действовал совсем по иному, чем ожидал Ахмат-шах. Ровно в семь часов утра загрохотали пушки 'Громогласной' батареи, которые за полтора часа полностью обрушили крепостную стену на протяжении двадцати метров и взору изготовившихся к штурму солдат, открылось внутреннее пространство цитадели. Не обращая внимания на вражеский огонь, афганцы смело бросились заделывать пролом и после часа кропотливой работы они смогли его завалить, понеся при этом большие потери.

Ахмат-шах лично руководил восстановительными работами разрушенной стены, стянув к предполагаемому месту штурма почти все свое войско. С широко раскрытыми от нетерпения глазами он ждал скорого боя, а тот всё не наступал.

Когда ему донесли, что враг обрушил на юго-западную часть стены сильный артиллерийский огонь, гримаса презрения пробежала по лицу воина.

— Этим обстрелом 'Кровавый глаз' хочет отвлечь мое внимание от своего главного места прорыва. Так не бывать этому — громко воскликнул Ахмат-шах и не стал дробить свои силы.

Словно в подтверждение его слов, пушки проклятой батареи вновь добились успеха. От их бомб образовалась новая брешь пять метров шириной и сразу после этого, пушки принялись обстреливать пробоину картечью, мешая защитникам Герата её заделать.

Враг явно собирался ворваться в крепость через этот пролом, когда Ахмат-шаху донесли, что русские своим огнем снесли половину зубцов юго-западной стены и побили много воинов. Кроме этого наблюдатели со стен заметили скопление вражеской пехоты вблизи наружного рва, что было расценено нукером как подготовка к штурму.

— Вот здесь будет главный удар! — вскричал Ахмат-шах, тыча в провал кованым кулаком кольчужной перчатки своему нукеру, который принес новость полководцу.

Напуганный гневом своего командира нукер поспешно исчез с глаз Ахмат-шаха, но через четверть часа ужасный взрыв потряс стены Герата и огромный кусок стены вместе с двумя башнями рухнул вниз, подминая под себя множество людей и породив огромное облако пыли, медленно расползавшееся вокруг места взрыва.

После подрыва мины огромное количество жителей Герата потеряли рассудок и, посчитав, что началось землетрясение, в панике бросились в разные стороны, спасая свои жизни. Не остались в стороне от простых горожан и солдаты гарнизона. Напуганные мгновенным обрушением большого участка крепостной стены и сильным колебанием почвы, многие из них попросту побросали свое оружие и сломя голову ринулись как можно дальше от ужасного места, полностью позабыв о своем долге.

С огромным трудом, силой своего авторитета, а то и просто силой, Ахмат-шах попытался восстановить порядок среди напуганных взрывом воинов, и это ему почти удалось. Постепенно возле полководца стало формироваться небольшое ядро воинов. Глядя на их стойкость и спокойствие, многие из беглецов устыдились своей внезапной слабости и выказали намерение вернуться на свои места. Однако противник не собирался даровать жителям Герата ни малейшего шанса. Едва только среди солдат гарнизона стало намечаться хоть какое-то подобие порядка, как с двух сторон через проломы в стенах хлынули штурмовые отряды персов.

Забросав ров заранее приготовленными фашинами, воины шаха без особых затруднений преодолели его и, поднявшись на вал, проникли в город. Ахмат-шах дрался подобно льву, стремясь с мечом в руках остановить наступление врагов, но все было напрасно. Под мощным напором врага гарнизон крепости был оттеснены вглубь цитадели, а затем уничтожен огнем легких пушек, которые персы успел подтянуть к проломам.

Именно ядром одной из этих пушек и был сражен афганский вождь, когда повел своих солдат в последнюю для себя атаку. Чугунный шар в одно мгновение снес голову Ахмат-шаху, что впрочем, не помешало персидским солдатам преподнести этот окровавленный дар генералу Евдокимову в качестве победного трофея, сразу после полного овладения Гератом.

Персы ждали, что 'Кровавый глаз' прикажет насадить голову своего врага на кол и выставить перед своим шатром, но тот неожиданно выказал милость к поверженному врагу, приказав с почестями похоронить его останки.

Так 3 сентября персидскими войсками был взят Герат. Его падение резко изменило всю политическую обстановку как в Афганистане, так и прилегающих к нему стран и в первую очередь во владениях Ост-Индийской компании. Там наступили чрезвычайно тревожные времена.

Глава III. Испытание на прочность, итог.

Вернувшись в свою палатку после инспекционного осмотра своих войск, генерал Пелесье остался доволен тем, как солдаты вели приготовления к новому штурму Севастополя. Тщательно изучив причины июньской неудачи, объединенное командование решило сократить открытое пространство между русскими позициями и своими траншеями. С этой целью саперы стали спешно закладываться новые параллели и траншеи. Каждую ночь английские и французские солдаты усердно трудились киркой и лопатой, ради сохранения своих жизней при проведении нового штурма севастопольских бастионов.

Русские, внимательно наблюдавшие за действиями врага, внезапными вылазками пытались если не приостановить эти работы, то хотя бы затруднить их проведение. Почти каждую ночь, приблизившись под покровом темноты к вражеским траншеям, команды охотников нападали на саперов противника. Застигнутый врасплох неприятель в панике убегал, бросая свой шанцевый инструмент. Пока к месту атаки из тыла подходили резервы, русские разрушали то, что противники успели сделать.

Действие охотников были весьма эффективными, и тогда Пелесье отдал приказ о проведении тотальной бомбардировки русских позиций. Несмотря на то, что восточная армия также как и русские, испытывали определенные затруднения в снабжении порохом, 'африканец' приказал не экономить огневой запас, решив рискнуть ради достижения долгожданной победы.

Рано утром 17 августа около восьмисот неприятельских орудий обрушили свой смертоносный груз на русские позиции. По своей силе и огневой мощи данная бомбардировка значительно превосходила все прежние бомбардировки Севастополя. От разрыва вражеских бомб вся земля на русских передовых позициях тряслась в течение нескольких часов. Оглушительный грохот полностью перекрывал все звуки на батареях и порой, для того чтобы сказать что-либо, защитники бастионов кричали друг другу в уши или объяснялись с помощью жестов.

Кроме передовых позиций обороны от вражеской бомбардировки сильно страдал город. В этот день в Севастополе не было ни одного места, которое было бы безопасным от бомб или ядер противника. Многие городские дома, здания, склады получили серьезные повреждения. От вражеских снарядов пострадала даже Михайловская церковь, куда во время богослужения упала бомба и повредила иконостас.

Прогрохотав несколько часов подряд, к полудню вражеские орудия стали замолкать и вскоре совсем умолкли, вернув тишину на израненные бастионы Севастополя. Главный удар врага был направлен на участок русской обороны, протянувшийся от Малахова кургана до 4-го бастиона. Почти все укрепления передовой линии получили серьезные повреждения, и едва огонь осадных батарей стих, как уцелевшие от бомб и пуль солдаты гарнизона стали торопливо исправлять полученные разрушения.

Приученные к тому, что после очередной бомбардировки неприятель может пойти на штурм, русские стали подтягивать к переднему краю обороны свои резервы, за что вскоре жестоко поплатились. Выдержав паузу в пару часов, противник вновь открыл по израненным бастионам ураганный огонь, от чего придвинутые к переднему краю воинские соединения понесли серьезные потери. Не имея возможности укрыться от сыпавшихся на них градом бомб и ядер врага, русские солдаты мужественно стояли под смертельным огнем, пока не пришел приказ, отойти от передовой линии обороны.

Особенно большой вред севастопольским бастионам наносили осадные мортиры, которых у врагов было в изрядном количестве. Стреляющие по навесной траектории они могли не только проводить разрушение оборонительных сооружений, но и наносить большой урон живой силе, как гарнизону укрепления, так и подведенным к передовой резервам.

Из всей севастопольской артиллерии мортиры составляли её малую часть, и потому ответный огонь русских пушкарей заметно уступал по своей эффективности огню противника. Все достижения их настильного огня заключались в подавлении нескольких батарей неприятеля и уничтожения его двух пороховых погребов. Особенно отличились артиллеристы третьего бастиона, которые смогли привести к полному молчанию английскую мортирную батарею на Камчатском люнете.

Вражеская бомбардировка длилась до самой глубокой ночи, а затем, следуя коварному плану Пелесье, в передовых траншеях французов загремели барабаны. Будучи уверенным, что противник пошел на штурм, генерал Хрулев вновь стал подводить резервы из глубины тыла и вновь, они угодили под смертельный огонь врага.

В течение полутора часов русские полки стояли вблизи переднего края обороны, пока по настоянию Хрулева, вновь возглавивший оборону города генерал Остен-Сакен, не отдал войскам приказ к отступлению в тыл.

Все с тревогой ждали утра следующего дня, и опасения севастопольцев были не напрасны. Едва только солнце взошло на небосклоне, как противник возобновил бомбардировку города с удвоенной силой. Теперь осадные батареи врага обрушили свой огонь не только на Малахов курган, но и на позиции четвертого и пятого бастионов. Грохот от пушечных выстрелов длился в течение пяти часов, временами чуть ослабевая, чтобы затем вновь достичь своего максимума.

Так продолжалось до двух часов дня, после чего наступило временное затишье. Следуя приказу Пелесье, был дан небольшой отдых людям и орудийным стволам, которые регулярно охлаждали холодной водой. Генерал очень опасался, что пушки могут отказать в самый важный момент.

Желая помочь своим товарищам на Малаховом кургане и четвертом бастионе, артиллеристы с Северной стороны и Константиновской батареи вели интенсивный обстрел вражеских позиций с целью привести его батареи к молчанию. Итогом их стрельбы стало уничтожение четырех пороховых складов союзников, но они не смогли уничтожить ни одной осадной мортиры.

Примерно около восьми часов вечера осадные батареи союзников прекратил обстрел русских позиций, но наступление ночи не гарантировало русским спокойной жизни. Ровно в одиннадцать часов вечера из английской траншеи напротив 4 бастиона неожиданно вылетело три белых ракеты, и раздались громкие крики и заливистая барабанная дробь, какая обычно бывает при начале штурма. Напрасно встревоженные часовые пытливо вглядывались в сторону вражеской передовой, пытаясь определить, покинули британцы свои траншеи или нет. Ночная мгла была надежным щитом коварному противнику, который сидя в траншеях, лишь только громким криком имитировал атаку.

Измученные и утомленные за день севастопольцы стали торопливо выходить на банкеты, готовясь к отражению нападения врага, а генерал-лейтенант Хрущев в очередной раз двинул к передовому краю обороны резервы. Все ждали штурма, но Пелесье вновь поймал русских на фальшивой атаке. Едва только пехотные батальоны приблизились к бастиону, как на них обрушился сильнейший артиллерийский огонь.

В ночной тьме союзники били исключительно по площадям, но их огонь был очень результативен. За два часа бомбардировки русские потеряли свыше девятьсот человек убитыми и ранеными. Было убито и ранено много офицеров, которые самоотверженно стояли вместе со своими солдатами, выказывая полное презрение к свистящей вокруг них смерти. Осколком бомбы в голову был убит генерал-майор Голев находившийся в это время на 4 бастионе. Штуцерной пулей в ногу был ранен Александр Петрович Хрущев, терпеливо ожидавший со своими батальонами вражеского штурма.

Вместе с ними получил серьезное ранение генерал-майор Тотлебен, выехавший на позиции для осмотра нанесенного врагом ущерба и утверждения расположения новых оборонительных позиций. Еще раньше герой Севастополя был ранен в руку, но, несмотря на все протесты медиков, остался в строю. Теперь же ранение оказалось куда опаснее. Генерал получил сильнейшую контузию грудной клетки ядром и как не порывался Тотлебен остаться в Севастополе, на этот раз врачи были неумолимы. На скрипучей телеге он был отправлен на излечение в Симферополь.

Так город лишился своего последнего защитника, покинувшего свой боевой пост вслед за Нахимовым. Перед отъездом он оставил инженер-полковнику Геннериху план создания новой линии батарей и параллелей, которые должны были надежно преградить путь врагу в случае его прорыва главных позиций обороны.

Третий день бомбардировки мало, чем отличался от двух предыдущих. Враг в течение многих часов вел непрерывный обстрел русских позиций, стремясь разрушить до оснований брустверы, завалить ров, выбить пушечную прислугу. И снова от бомб и ядер продолжали гибнуть солдаты резервных частей, придвинутых к переднему краю по приказу Остен-Сакена, так и не сделавшего нужно вывода за два предыдущих дня.

Единственно положительным моментом этого дня было то, что пытливые умы русских артиллеристов нашли довольно эффективный способ борьбы с вражескими мортирами. Так как количество собственных мортир у русских пушкарей было небольшим, они приспособили для навесной стрельбы орудия, имевшие различные повреждения не позволявшие использовать их по прямому назначению.

С этой целью на батареях выкапывались ямы, куда под большим углом возвышения опускались пушечные стволы. Такие своеобразные мортиры могли вести навесной огонь по вражеским позициям, выбрасывая за один выстрел по десять-пятнадцать гранат.

Поздно вечером 19 августа в Севастополь приехал князь Горчаков в сопровождении графа Ардатова. Михаил Павлович был очень занят своими делами в Бахчисарае, но едва поступили тревожные сведения из Севастополя, оставил их и приехал в осажденный город.

Дмитрий Ерофеич встретил гостей в сильно подавленном состоянии. Столь мощной и разрушительной бомбардировки крепость еще ни разу не подвергался. Остен-Сакен стал торопливо докладывать о многочисленных разрушениях на батареях и бастионах, которые гарнизоны не успевают исправлять.

— Ещё несколько дней такой бомбежки и наши укрепления превратятся в руины! — с напускной дрожью в голосе докладывал генерал высокому начальству. Горчаков собирался понимающе кивнуть в ответ, но Ардатов опередил его.

— Вести огонь такой интенсивности еще несколько дней у Пелесье просто не хватит пороху. Запасы противника не безграничны, будьте реалистичны генерал. Эта бомбардировка может продлиться ещё день, от силы два.

Ерофеич хотел огрызнуться о легкости рассуждения людей, находившихся вдалеке от передовой, однако собеседник не был тем штабным деятелем, к которым подобные упреки были уместны. Потому, проглотив обиду, Остен-Сакен стал докладывать о многочисленных потерях в гарнизоне.

— В ожидании возможного штурма мы вынуждены постоянно держать свои резервы вблизи передовой, в результате чего несем большие потери. От вражеских снарядов и пуль наши потери исчисляются тысячью человек в день. Таким образом, ещё не вступив бой, наши резервы тают на глазах, и я боюсь, что в нужный момент мне не чем будет оказать помощь гарнизонам передовой линии.

— Степан Александрович Хрулев уже подробно информировал меня о коварной уловке генерала Пелесье. Скажите, как долго вы собираетесь попадаться на эту удочку? Сдается мне, что вся эта бомбардировка затеяна Пелесье только с одной целью, обескровить ваш гарнизон перед главным штурмом крепости — спросил Ардатов Ерофеича.

— А что ваше превосходительство предлагает делать!? Что конкретно!? — полыхнул праведным гневом генерал.

— Да, Михаил Павлович, что ты хочешь предложить сейчас, когда враг непрестанно громит нашу оборону и вот-вот начнется новый штурм? Как нам сохранить и без того истерзанный гарнизон крепости, которая по всему уже на ладан дышит? Критиковать, знаешь, легче всего. Ты дело говори — заступился за своего выдвиженца генерал-адъютант.

— Рано ты, Михаил Дмитриевич, Севастополь хоронишь. Противник только третий день ведет бомбардировку города, а ты уже считаешь, что мы не сможем удержать город.

— У меня подобного и в мыслях не было, Михаил Павлович! — резко насупился Горчаков — Однако постоянно посылать солдат на убой под вражеские бомбы я не намерен. Мои резервы не безграничны, ты это отлично знаешь.

— Знаю, и тем ни менее Севастополь надо держать до последней возможности. Таково повеление нашего государя, и тут двух мнений быть не может. Что же касается конкретных предложений по сохранению гарнизона Севастополя, то здесь я вынужден согласиться с планом создания временного моста между двумя сторонами города. Хоть адмирал Нахимов и считал, что его сооружение ослабит дух защитников города, но ради сохранения численности гарнизона я готов его поддержать.

Тень удивления скользнула по лицу Горчакова. Ранее Ардатов всегда резко выступал против сооружения временного моста через севастопольскую бухту, чем полностью связывал руки командующему крымской армии.

— Дмитрий Ерофеич, с завтрашнего же дня приступайте к сооружению переправы — быстро сказал генерал-адъютант, стремясь на деле закрепить согласие строптивого посланника царя. Сам Ардатов, казалось, совершенно не обратил внимания на откровенную радость в голосе Горчакова. Случайно брошенный взгляд на лист календаря породил в его голове идею, которую Михаил Павлович лихорадочно обдумывал.

— Мне кажется, господа, что я примерно знаю, на какое число генерал Пелесье назначил штурм Севастополя.

— Когда!? — в один голос воскликнули все присутствующие.

— В очередную годовщину Бородинского сражения, — торжественно изрек Ардатов и, видя скепсис и недоумение на лицах собеседников, поспешил пояснить свою догадку.

— Нынешний император Наполеон при всем своем величии большой позер. И потому всячески стремится добиться большого успеха именно в тот день, в который одержал громкую победу его знаменитый предшественник. Вспомните, к какой дате был приурочен предыдущий штурм города? К сражению при Ватерлоо. Вот и нынешний штурм будет приурочен к Бородинской битве.

— Рад бы поверить в это, Михаил Павлович, да боязно, — честно признался Горчаков — хотя бы еще какое подтверждение к этому было бы.

— Подтверждение? Да сам противник наглядно подтверждает это, Михаил Дмитриевич! — воскликнул Ардатов — чем он все это время занимается? Роет новые параллели и закладывает новые батареи. Одновременно уменьшая расстояние до наших позиций. И пока он их не сведет к разумному минимуму новому штурму не бывать. За это я ручаюсь.

— Я могу сослаться на твое мнение в письме государю? — спросил Горчаков.

— Можете, ваше превосходительство, — холодно бросил Ардатов, прекрасно понимая, куда клонит командующий. — Более того, я готов остаться в городе, чтобы доказать правоту своих слов.

— Вот и прекрасно. Дмитрий Ерофеич, приказываю больше резервы к переднему краю не подводить, дабы сберечь наших солдат от вражеского огня. Завтра я собираюсь лично посетить передовые позиции для поддержания духа наших воинов. Михаил Павлович, ты со мной?

— Конечно.

— Тогда, все свободны, господа. А ты, Михаил Павлович, задержись, — сказал генерал-адъютант, и все генералы, приглашенные на встречу с командующим, быстро покинули комнату.

— Зря ты на меня обижаешься, Михаил, — миролюбивым тоном начал командующий, едва только они остались наедине. — За потерю Севастополя государь в первую очередь спросит с меня, а не с тебя.

— Я, по-моему, никогда не подавал повода считать себя сторонним наблюдателем, ваше превосходительство. И всегда был готов разделить ответственность за судьбу города. Сейчас, когда в Севастополе нет Корнилова, Истомина, Нахимова и Тотлебена, я считаю своим святым долгом приложить все усилия для его защиты.

— И потому ты так откровенно топчешь Ерофеича.

— Я ничего не имею против него как человека, но вот тот пост, который он занимает, однозначно не для него. Мне было бы куда спокойнее, если бы Севастополем командовал Хрулев.

— Своего знакомого выдвигаешь? — хитро спросил командующий, явно намекая, что Ардатов и Хрулев принимали участие в походе на Ак-Мечеть.

— Да, хоть бы и так. Степан Александрович куда ответственен и инициативен, чем Остен-Сакен.

— Полностью согласен с тобой, Михаил Павлович, — произнес Горчаков, а затем с печальным вздохом добавил, — если бы ты только знал, сколько писунов подобно Жабокритскому или князю Васильчикову пишут на тебя государю императору. Твое счастье, что он полностью верит тебе, да и воинская фортуна благоволит твоим начинаниям. Но ведь когда-нибудь и она может отвернуться от тебя. А вместе с тобой и от меня грешного.

— Я так тебя понимаю, Михаил Дмитриевич, что ты не хочешь снимать Ерофеича с должности командующего гарнизоном. Правильно? — Горчаков дипломатически промолчал и Ардатов продолжил свою мысль.

— Давай сделаем так, чтобы и овцы были целы и волки сыты — многозначительно произнес граф — пусть остается, но только оборона Городской и Корабельной стороны будет, полностью находится в руках генералов Хрущева и Хрулева. И препятствий он им чинить никаких не будет.

По лицу Горчакова было видно, что он очень доволен достигнутым решением, и ободренной неожиданной сговорчивостью императорского посланника, генерал-адъютант решил заговорить о главном. Эта тема давно беспокоила командующего крымской армии, и он ходил вокруг неё как кот возле сметаны, боявшийся тяжелой хозяйской палки.

— Договорились, но я, однако, имел ввиду несколько другое. Государь в каждом письме меня торопит с проведением нового сражения с Пелесье, дабы облегчить положение Севастополя. Ты сам видишь, что француз вцепился в него точно клещ и отступать, не намерен. Сможет ли крепость продержаться хотя бы до октября. Тогда по числу штыков мы бы не только сравнялись с союзниками, но и даже превосходили бы их.

— Боюсь, Михаил Дмитриевич, что до октября месяца силами одного гарнизона мы не удержим город. Имея значительное превосходство в силах, Пелесье будет штурмовать город до тех пор, пока хотя бы не займет Корабельную сторону и не уничтожит стоящие в гавани наши корабли. В этом я полностью уверен — с горечью в душе признался собеседнику Ардатов.

Горчаков понимающе кивнул головой, помолчал, а затем, глядя в сторону, сокрушительно произнес.

— Государь торопит с принятием решения. Может, стоит ударить по врагу сейчас? Большой победы не одержим, но хоть чем-то Севастополю поможем. Заставим Пелесье штурм перенести, а там с Божьей помощью и до октября дотянем.

— Бить надо кулаком, а не растопыренными пальцами, Михаил Дмитриевич. Да так, чтобы у противника за раз половина зубов повылетало. Чтобы он паразит кровью плевал, и сопли по щекам размазывал. Так меня мой батюшка учил, и так я своим внукам наказывал.

Горчаков вновь кивнул головой и, не глядя собеседнику в глаза, констатирующие спросил.

— Значит, ты против?

— Сейчас, против. Не готовы еще мои стрелки с врагом тягаться.

— Что написать государю? — осторожно поинтересовался Горчаков.

— Так и напиши, что граф Ардатов категорически против нынешнего наступления на неприятеля. Только напрасно людей погубим, и никакой пользы для Севастополя не будет.

— Когда же ты полагаешь, нам следует наступать?

— Примерно через месяц, никак не раньше — убежденно молвил граф, глядя прямо в глаза командующему. Тот не выдержал упрямого взгляда Ардатова, отвел глаза в сторону, но продолжал активно зондировать почву.

— А выдержит ли Севастополь новый штурм до начало нашего наступления?

— Выдержит. Если им вовремя подбросить курское ополчение и Смоленский полк. А так же, если успеем возвести новую линию обороны, которую наметил генерал Тотлебен, перед своей вынужденной отставкой.

— Тебе и это известно, — усмехнулся Горчаков, дивясь осведомленности царского посланника.

— Мне многое, что известно, Михаил Дмитриевич. Служба, понимаешь, такая. Хлеб государев стараюсь не зря есть, — сказал Ардатов, помолчал, а затем, желая поскорее расставить все спорные точки, произнес.

— Так что же мы решим относительно начала наступления?

— Я полностью доверяю твоему мнению и опыту, Михаил Павлович, но, — Горчаков замолчал, выдерживая паузу.

— Значит договорились. Наступать будем, когда будут готовы мои стрелки, а все руководство будет под тобой, — подытожил Ардатов, предложив Горчакову формулу действий, когда вся ответственность за неудачный исход полностью ложилась на его плечи. По радостному блеску глаз собеседника понял, что именно эти слова генерал и хотел от него услышать. Командующий был очень рад столь удачному разрешению вопроса о наступлении, но все же не преминул сказать графу.

— Ты бы отписал государю про наши планы, Михаил Павлович.

— Он и так в курсе событий, — коротко отрезал Ардатов, и Горчаков больше не стал возвращаться к этой теме.

Ранним утром следующего дня, противник возобновил свой обстрел русских позиций. Ночью французы провели фальшивую атаку напротив Малахова кургана, но на этот раз все потуги врага поймать русских на обмане, были напрасны. Как того потребовал Ардатов, русские резервы больше не подводились к ближнему краю обороны и вражеские ядра падали впустую, густо усеивая собой, пустую севастопольскую землю.

В этот день потери среди защитников Севастополя сократились, чуть ли не вдвое, чего нельзя было сказать о состоянии его бастионов. Методичный обстрел осадными орудиями медленно, но верно приводил к их полному разрушению.

Героические гарнизоны бастионов и батарей отчаянно боролись за живучесть своих позиций не щадя своих сил и, порой, жизней. Едва выдавалась возможность, они тут же бросались исправлять разрушенные бруствера или нагребать землю на пороховые погреба, дабы это была единственная возможность уберечь их от попадания вражеской бомбы. Однако наносимый врагом урон было невозможно исправить за те короткие промежутки времени, которые дарил неприятель русским солдатам и матросам.

Все это прекрасно видел князь Горчаков, обходивший передовые позиции вместе со своей свитой, несмотря на шквальный огонь врага. Он без тени робости обошел укрепления Городской стороны обстреливаемой в этот день не особенно интенсивно, посетил 4 и 3 бастионы и дал уговорить себя свите не рисковать жизнью, ради посещения Малахова кургана.

Вместо Корниловского бастиона он посетил госпиталь, где собственноручно произвел награждение орденом Георгия 4 степени тяжелораненого подпоручика Безобразова. Командуя батареей из четырех орудий, 18 августа он вступил в неравный бой с двумя семипушечными неприятельскими батареями и заставил замолчать шесть вражеских орудий.

Ардатов не сопровождал князя в его посещении передовой, а вместе с инженер-полковником Геннерихом обошел уже закладываемую вторую линию обороны.

— Обратите особое внимание, Петр Карлович, на прикрытие Малахова кургана. Судя по силе вражеского огня, он, вне всякого сомнения, является главной целью будущего штурма противника. Поэтому именно на этом направлении в первую очередь должны быть возведены укрепления новой линии обороны.

— Не беспокойтесь, ваше превосходительство. Генерал Тотлебен тоже считал это направление наиболее опасным и потому на этом участке обороны разработал такую систему, которая позволяет держать оборону даже в случае падения бастиона, — с азартом рассказывал инженер.

— Значит, отстоим город?

— Отстоим, ваше превосходительство, если только войска будут, — осторожно проговорил Геннерих.

— Обязательно будут. Уж об этом я позабочусь, — успокоил собеседника Ардатов и продолжил — а вас же прошу сделать этот участок обороны на ять.

— Сделаем, ваше превосходительство, точно в срок, — заверил графа офицер.

Враг между тем усиленно обстреливал севастопольские пределы. Как всегда, больше всех досталось Корниловскому бастиону. От многочисленных попаданий неприятельских бомб, большое число пушек было выведено из строя, а орудийная прислуга была заменена бессчетное количество раз. По всем мыслимым и немыслимым законам артиллерия Малахова кургана уже давно должна была быть приведена к молчанию, и тем ни менее, русские артиллеристы продолжали сражаться, да еще как.

Батарея поручика Будищева, оставшись при трех орудиях, своим ответным огнем сумела нанести огромный ущерб противнику. От прямого попадания русских бомб, на вражеской батарее расположенной на Камчатском люнете, произошел взрыв порохового погреба. В один момент на воздух взлетело свыше семи тысяч килограммов пороха и триста пятьдесят снаряженных гранат.

Сила его была такова, что у французов погибло свыше ста человек, и еще столько же было ранено, включая семерых офицеров. Кусок бревна, отброшенный на английскую траншею, при падении убил свыше двадцати человек, чем навел страшный ужас среди британцев, мирно сидевших на солнышке. Осколки камней и куски дерева, разбросанные в разные стороны, достигали даже наших окопов.

Не отставали от своих товарищей и пушкари с 3 бастиона, которые после полудня не только привели к молчанию две вражеские мортирные батареи, но так же уничтожили большой пороховой склад у англичан. Сила его взрыва мало, чем уступала взрыву на Камчатском люнете. В один миг наши позиции накрыл шквал камней и досок с гвоздями, после чего в неприятельских траншеях повисла напряженная тишина, сменившаяся лихорадочным штуцерным огнем.

Возможно от этих взрывов, возможно, нет, но к трем часа дня, вражеская бомбардировка стала стихать и вскоре сошла на нет, перейдя в вялую перестрелку.

Князь Горчаков терпеливо дождался предсказанного Ардатовым ослабления вражеского огня и отбыл из города уже затемно. Артиллеристы Пелесье полностью прекратили огонь, и впервые за все время обстрела, над городом повисла продолжительная тишина.

По лицу командующего было трудно определить, доволен ли он исполнением предсказания графа или нет. Добившись согласия Ардатова на сооружения моста, Горчаков был поглощен исполнением этого замысла.

Хорошо изучив повадки генерал-адъютанта, Михаил Павлович был полностью уверен, что с момента сооружения моста, он не будет особенно драться за южную часть Севастополя. Князь не был предателем или изменником русскому делу. Просто он твердо держался своего плана предусматривавший переход войск на Северную сторону и принуждения противника к штурму русских позиций на Макензевых горах.

Сам план по своей сути был не плох, но с его исполнением перечеркивалась судьба кораблей Черноморского флота, стоявших в севастопольской гавани. Для Горчакова они уже не имели никакой ценности, и самым лучшим вариантом было их затопление. С этим планом было много согласных, как в Бахчисарае, так и в Петербурге и даже в самом Севастополе. Однако с ним был совершенно не согласен граф Ардатов, у которого на этот флот были свои, далекоидущие планы.

Горчаков так же хорошо понимал намерения Михаил Павловича и, согласно достигнутой договоренности, не собирался ему мешать. Генерал справедливо полагал, что, в случае успеха, победная чаща не минует и его самого, как это уже дважды было ранее. Поэтому, покидая Севастополь, он только спросил Ардатова так, что его вопрос мог понять только посвященный.

— Значит Бородино?

— Скорее всего.

— Останешься?

— Нет. Мое главное дело там, а здесь пускай трудятся Хрулев и Геннерих. Я им полностью доверяю.

Князь помолчал некоторое время, а потом, глубоко вздохнув, тихо, но внятно сказал: — Да поможет тебе господь, Михаил.

Больше не было сказано ни одного слова, да и к чему было, что-либо говорить. Каждый из этих двух людей уже все для себя давно решил.

После двадцатого августа, обстрел русских позиций не прекратился, но велся очень вяло, словно противник мелко гадил севастопольцам, желая затруднить ведение восстановительных работ. Это объяснялось тем, что запасы пороха за эти четыре дня обстрела у французов значительно сократились, и Пелесье ждал прибытия из Стамбула очередного транспорта с боеприпасами.

Но если артиллеристы неприятеля вяло стреляли, то пехота развила бурную деятельность по приближению своих траншей к русским укреплениям. При этом действия неприятеля носили исключительно избирательные направления. Если у французов основными целями сближения были Малахов курган, второй, третий и шестой бастион, то англичане трудились исключительно вокруг четвертого бастиона и Язоновского редута.

Русские охотники по мере возможности наносили вред земельным работам противника, но, благодаря численному превосходству расстояние между позициями с каждым днем уменьшалось.

Наступил сентябрь, когда французские траншеи почти вплотную приблизились к внешнему рву Малахова кургана. Только сорок метров разделяло противоборствующие стороны, которые свободно обменивались между собой ружейной стрельбой.

В ночь на второе сентября французы попытались занять многочисленные завалы, преграждавшие свободный подход императорской пехоты к русским позициям. Все ночь шла яростная борьба между русскими охотниками и французскими пехотинцами, в результате которой большая часть заграждений осталась в руках защитников Севастополя.

Пелесье очень хотел приурочить взятие Севастополя к 7 сентябрю, очередной дате Бородинской битвы, сделав тем самым достойный подарок для своего императора. Однако задержка поставки пороха из Константинополя поставили жирный крест на этих планах 'африканца'. Как не яростно топал своими ногами генерал и как не обрушивал гневную брань на головы неповоротливых турков, новый обстрел русских позиций его армия смогла начать только пятого сентября.

Собрав все свои силы в единый кулак, противник со всего маха ударил по защитникам Севастополя ровно в пять часов утра. В один миг, мирно спящий город буквально утонул в огромном облаке дыма, образовавшемся от пушечных выстрелов и разрывов вражеских бомб. Порой, взошедшее на горизонт солнце не могло полностью пробить эту ужасную пелену, и тогда Севастополь погружался в гнетущую тень.

Громовые залпы первых выстрелов быстро сменялись беспрерывным гулом орудий, который продолжался в дальнейшем с неослабиваемой силой. Вначале огонь осадных батарей был обращен преимущественно на Городскую сторону, против 4-го и 5-го бастионов. Вражеская бомбардировка продлилась до двух часов дня, после чего неприятель сосредоточил свой огонь по левому флангу севастопольской обороны, главным образом по Малахову кургану и второму бастиону.

Ярость и непрерывность этого обстрела была такова, что многим защитникам севастопольских бастионов казалось, будто ад разверзся вокруг них. Непрерывным потоком на русские укрепления падали ядра, бомбы, гранатная картечь и ружейные пули, сея смерть и страдания в рядах защитников бастионов.

Весь этот кошмар продолжался свыше двух с половиной часов, после чего все повторилось вновь. В течение трех часов мортирные батареи противника методично разрушали укрепления Городской стороны, чтобы потом вернуться к бомбардировке Малахова кургана и второго бастиона.

В продолжение этой ужасной канонады, враги иногда с умыслом прекращали ее, с тем намерением, чтобы в эти паузы из опасения штурма, русские сосредоточивали на бастионах войска, после чего неприятель вновь принимался обстреливать их еще с большею силой.

Также шел интенсивный обстрел и самого Севастополя, Большой и Южной бухты. От этого, в черте города возникло несколько пожаров, с огнем которых удалось справиться с большим трудом, благодаря исключительно мужеству горожан.

Был уже вечер, когда одна из бомб противника упала на стоявший у северного берега Большой бухты военный транспорт 'Березань', и вызвала на нем пожар. Все усилия экипажа потушить огонь оказались неудачными. К тому же, сорванное волной судно стало двигаться к недавно наведенному мосту через бухту, грозя поджечь его. Желая спасти сооружение, ближайшие корабли открыли огонь по транспорту и выпущенные ими ядра разнесли в щепки борт обреченного корабля. Однако полученных пробоин оказалось недостаточным, чтобы сразу его потопить. Завалившись на один бок, 'Березань' еще долго горела в ночи, освещая огнем своего пожара бухту и оба берега.

Продолжая основательно расшатывать русскую оборону, с рассвета шестого сентября, французы и англичане обрушили мощь своей артиллерии на укрепления Севастополя с новой силой. Артиллерийский огонь подобно хищному животному то вгрызался в израненные бастионы города, то обманчиво отступал прочь, чтобы затем с удвоенной силой броситься на потерявшую бдительность жертву.

Русские батареи, по возможности, отвечали неприятелю. Все, кроме Малахова кургана и второго бастиона, чьи орудия через час после рассвета, были вынуждены замолчать. Бруствер передней батареи Корнилова бастиона от многочисленных попаданий вражеских бомб был почти совершенно срыт, а неглубокий ров во многих местах осыпался.

От ядер противника, непрерывно падавших на бастион, несколько раз загорались туры, что, в конце концов, привело к возгоранию туровой одежды порохового погреба. Заметив на Малаховом кургане дым, неприятель немедленно стал обстреливать это место навесным огнем из мортир. Создалась реальная угроза взрыва порохового погреба, но самоотверженными действиями саперов и рабочих Замостского полка под начальством прапорщика Ножкина эта угроза была полностью устранена.

Не обращая внимания на вражеские пули, ядра и картечь люди с остервенением забрасывали огонь землей, каменной крошкой, сбивали пламя шинелями и, позабыв обо всем, гасили его языки голыми руками. Сам прапорщик был серьезно ранен в руку, погибло около тридцати нижних чинов, но они все же отстояли от огня пороховой погреб, где в этот момент находилось огромное количество пороха. Так сражались севастопольцы, и никто из них не думал, что делает что-либо героическое.

Ардатов приехал в Севастополь вечером шестого сентября в полной уверенности, что утром седьмого французы непременно атакуют наши позиции. С этой целью в течение всей ночи к переднему краю стали стягиваться войска, однако генерал Пелесье преподнес защитникам Севастополя очередной сюрприз. Осматривая в подзорную трубу истерзанные фасы Малахова курганы и второго бастиона, генерал пришел к выводу, что укрепления врага еще недостаточны разрушены.

Получив жестокий щелчок по носу в июне, когда генерал ошибочно посчитал, что русские батареи приведены к полному молчанию, теперь Пелесье собирался действовать наверняка.

— Я желаю, чтобы на момент штурма ни одна пушка этого проклятого кургана не могла выстрелить по моим солдатам. Поэтому пусть наши артиллеристы проутюжат его ещё один день, а если понадобиться то пусть стреляют и четвертый, и пятый день. Терпения и пороху у меня не занимать — сказал 'африканец' своим генералам, когда на военном совете встал вопрос о начале штурма Севастополя.

Опасаясь возможной утечки информации, Пелесье свято хранил в тайне свои планы, даже от самых близких своих подчиненных. Кроме того, он не желал расслаблять своих солдат указанием точной даты наступления, требуя от них постоянной готовности к скорому выступлению.

Не имея возможности проникнуть сквозь завесу секретности относительно планов врага, Ардатов возлагал всю свою надежду на дозорные секреты, выставляемые впереди русских позиций.

— Вы уж братцы постарайтесь на славу, — говорил граф дозорным, которым предстояло заступить в караул перед вторым бастионом и Малаховым курганом. — Сейчас у нас вся надежна на ваши глаза и уши. Точно знаем, что супостаты должны напасть на Севастополь, но вот когда это будет — неизвестно. Так же точно знаем, что будут наступать на Корниловский и второй бастионы. К ним ближе всех подходят вражеские траншеи, и по ним больше всех ведется огонь из этих траншей и батарей. Помните, что от вашего внимания зависят жизней ваших товарищей. Подадите сигнал о штурме, и мы будем подтягивать к передовой главные силы. Ошибетесь, и многие из ваших братьев погибнут зазря от вражеских пуль и бомб, стоя в ожидании возможной атаки. Знайте, тех, кто вовремя известит о приготовлении врага к штурму, я награжу по-царски. Пусть просят чего захотят.

Радостный блеск в глазах солдат, которые хорошо знали чего стоит слово Ардатова, был лучшим ответом графу на его слова.

— Не беспокойтесь, ваше превосходительство, умрем, а дело сделаем, — браво заверили его разведчики, и, повернувшись через левое плечо, они устремились к передовой, где по-прежнему грохотала вражеская артиллерия.

Наставляя пластунов перед выходом, Михаил Павлович не скупился на обещания, поскольку в этот момент он был подобен стрелку, который имел право только на один единственный выстрел. Слишком многое в этой войне зависело от того, отстоят севастопольцы свой город или нет.

Всю эту ночь граф провел в Корабельной стороне, находился в тревожном ожидании скорого штурма. Чем ближе приближалось утро, тем сильнее становилось его напряжение. Почти в каждом стуке копыт или протяжном крике чудились ему сигналы тревоги, однако, все было обманом.

Наступил рассвет, выглянуло солнце, а тайные дозоры не подавали сигналов.

— Уснули они там, что ли!?— раздраженно думал Ардатов и тут же одергивал себя — надо подождать, надо дождаться известий от пластунов.

Вместо ставшего уже привычным штурма на рассвете, французы обрушили на город новый град ядер и бомб, стремясь уничтожить то, что не успели разрушить в предыдущие дни. Главными мишенями обстрела, как и прежде, был Малахов курган и второй бастион. В течение всего светового дня вражеская артиллерия непрерывно обстреливала эти многострадальные позиции, собирая свою кровавую жатву среди его славных защитников.

В свою бытность генерал Тотлебен вел успешную борьбу с вражескими саперами, стремящимися подвести под брустверы Корниловского бастиона минную галерею. Правильно определив направление подземных работ, русские удачно заложили свою контргалерею и первыми успели произвести подрыв мины. В результате взрыва, обе французские галереи были разрушены, у неприятеля погибло свыше двадцати человек, и вместе с ними были похоронены все коварные планы врага по подземной войне.

Столь удачная деятельность русских саперов сразу же породила массу слухов среди французских солдат, что все подступы к Малаховому кургану пронизаны подземными ходами, в которых заложены мины огромной силы. Стоит только начать атаку бастиона, как сидящий в нише русский сапер с помощью проводов произведет подрыв зарядов в нужном ему месте.

С целью успокоения солдат и поднятия их настроения, французские пушкари с помощью фугасов забросили на русские позиции несколько бочек с порохом. От взрыва одной из бочек на Корниловском бастионе произошел обвал бруствера банкета одной из передовых батарей, на семь метров. Проявляя мужество и отвагу, под шквальным огнем вражеских стрелков, саперы подпоручика Софронова смогли быстро ликвидировать этот дефект обороны, потеряв при этом до четырнадцати человек убитыми и ранеными.

Вслед за русскими бастионами, противники вновь подвергли обстрелу и сам город. Снова запылали дома, казенные постройки. Одна из вражеских бомб попала в один из пороховых складов на Николаевской набережной. Раздался оглушительный взрыв, приведший к гибели многих мирных жителей. Множество ядер и бомб противника падало рядом с наведенным через бухту мостом, но судьба вновь хранила его от повреждений.

Так прошел этот день и на израненный город, спустились ночные сумерки. И вновь Ардатов напутствовал пластунов, чья очередь настала идти в секреты. Это были лучшие дозорные, за плечами которых были и отчаянные схватки с неприятельскими лазутчиками, и долгое сидение в засаде возле самых передних траншей врага, когда одно неверно движение или случайный кашель становились последними. Ардатов крепко верил в этих людей, и они не подвели.

Наступило 8 сентября, которое и стало главным испытанием для севастопольского гарнизона. Прошедшим вечером генерал Пелесье, после долгого осмотра русских укреплений назвал окончательную дату и время начала штурма Севастополя. Несмотря на численное превосходство союзников не только над осажденным гарнизоном, но и над всеми русскими силами в Крыму, 'африканец' очень опасался возможности контратаки армии Горчакова во время штурма города. Именно по этому, начало штурма было сдвинуто с утренних часов на полдень.

— Если мы нападем на город утром, то Горчаков будет иметь время для выдвижения своих войск и атаки наших тылов. Если же мы пойдем на штурм укреплений в полдень, то русские не успеют до наступления сумерек собрать силы и будут вынуждены отложить свои действия до следующего утра. Кроме этого, враг привык, что мы обычно атакуем утром и это будет для него большой неожиданностью. — Так говорил на военном собрании Пелесье, и никто из генералов не подал против его слов свой голос, как это было перед прежним штурмом.

Как и прежде, свой главный удар Пелесье наносил по Малахову кургану и батарее Жерве, намереваясь в этом месте прорваться к Корабельной стороне и отрезать Городскую сторону от остальных сил русской армии. Чтобы отвлечь внимание осажденного гарнизона и окончательно сбить его с толку, командующий объединенных сил приказал атаковать по всему периметру обороны противника, нанося отвлекающие удары.

Общее руководство правого фланга союзных сил было поручено генералу Боске, под командованием которого находилось три штурмовые колонны. Против Малахова кургана должна была действовать десятитысячная колонна под командованием генерала Мак-Магона, почти наполовину состоящая из африканских зуавов.

Средняя колонна, так же имевшая численность в десять тысяч человек, под руководством генерала Ламотружа собиралась атаковать куртину между Малаховым курганом и вторым бастионом, которая была основательно разрушена непрерывным обстрелом осадных мортир.

Третья штурмовая колонна генерала Дюлака, хотя и имела приказ взять второй бастион, по своей численности в восемь тысяч человек несколько уступала первым двум, и её действия имели чисто вспомогательное значение.

При каждой из штурмовых колонн находились: по две команды саперов, пехотных рабочих, а также команда минеров. Первая — с перекидными мостами и лестницами, другая — с укороченным шанцевым инструментом, для проложения пути штурмующим войскам; а третья — для отыскания контрмин и уничтожения приводов, приводящих к их взрыву.

Англичанам, по плану Пелесье, вновь достался третий бастион, о который они сломали зубы в июне. Для его штурма британцы выделили две дивизии под командованием генерала Маркгама и шотландскую дивизию под командованием Колин-Кемпбеля. Общая их численность составляла почти одиннадцать тысяч человек при резерве в шесть с половиной тысяч отважных бобби.

В состав левого, вспомогательного фланга войск противника под общим командованием генерала де-Салль, входила сардинская бригада генерала Чиальдини, общей численностью в тысячу человек. Кроме неё в распоряжении союзников имелась дивизия генерала д'Отемара, которой предстояло осуществить штурм четвертого бастиона силами одиннадцати батальонов в четыре тысячи солдат. Против пятого бастиона должна была наступать дивизия под командованием генерала Левальяна, имевшая в своем составе четыре с половиной тысячи французских штыков.

Таковы были вражеские планы, которым в самом начале их исполнения подставили ножку русские дозорные, дежурившие в секретах у Малахова кургана. Именно они первыми донесли Ардатову о готовящейся атаке.

— Ваше превосходительство, во вражеских траншеях замечено большое количество солдат в полной форме, — со сдержанной гордостью докладывал графу один из пластунов рано утром.

— В полной форме!? Это точно? — переспросил солдата Ардатов, с напряжением глядя в его красные от усталости и недосыпа глаза.

— Так, точно. В полной форме. Мы все в этом ручаемся.

— Спасибо, братец! Будем живы, сочтемся! — сказал граф, и ничуть не стесняясь обтрепанного вида собеседника, крепко обнял его.

Вскоре сообщение дозорных получило подтверждение со стороны наблюдательного поста на Инкерманских высотах. С помощью телеграфа, они сообщили севастопольцам о движении большой войсковой колонны неприятеля, в направлении Корабельной стороны. Это сообщение окончательно сломило лед сомнений в принятии решения по переброске резервов к передовой.

Приказ был отдан, но коварный противник вновь преподнес страшный сюрприз. Едва только войска стали приближаться к бастионам обороны, как в очередной раз загрохотали вражеские орудия. Жестокий обстрел обрушился не только на бастионы и батареи города. Ядра и бомбы густым дождем падали на русские укрепления и на время полностью отрезали переднюю линию обороны от главных сил гарнизона.

Эта бомбардировка продолжалось до полудня. Затем огонь осадных батарей резко ослаб, а потом и вовсе прекратился. Расценив это как очередную уловку врага по уничтожению резервов, выдвинутые к передовой войска не двинулись с места, терпеливо дожидаясь дальнейших развитий событий.

Решив, что противник начал обедать, многие защитники бастионов так же решили перекусить. Уже на наскоро разведенных кострах начала бурлить вода в котелке, как внезапно в небо взлетели три белых ракеты и воздух сотрясли громкие крики: 'Вив ля император!!!'.

Всего сорок метров разделяло шестую французскую параллель от рва Малахова кургана, к которым устремилась живая волна людей, одетых в цвета Второй империи. Ах, как дорого заплатили бы французы за эту атаку даже при таком малом расстоянии, если бы все уцелевшие пушки Корниловского бастиона были бы заряжены шрапнелью, а не ядром. Из всех орудий кургана, только шесть пушек встретили врага залпом шрапнели, но она была не в силах остановить бегущих в атаку зуавов.

Не обращая внимания на павших от картечи своих товарищей, алжирцы на одном дыхании добежали до наполовину засыпанного рва и буквально взлетели на крутизну. В это время на бастионе находилось чуть более восемьсот человек, полностью застигнутых врасплох нападением врага.

Не успев занять банкеты бастиона, русские солдаты не показали спину врагу а, выставив вперед штыки, мужественно встретили накрывшую их лавину вражеских солдат. Миг и внутри бастиона завязалась отчаянная схватка. Закрыв своими телами командира бастиона генерал-майора Буссау, солдаты принялись яростно отбиваться от наседавшего врага. В ход шли штыки, приклады, банники, камни и даже кулаки.

Под численным напором врага защитники кургана гибли один за другим на внутреннем пяточке бастиона, успевая, как правило, расплатиться с неприятелем за свою смерть. В числе первых, от вражеской пули пал комендант Малахова кургана генерал Буссау, категорически отказавшийся покинуть свой бастион, несмотря на уговоры солдат. Вслед за ним, в ожесточенной схватке с врагом пали все офицеры Корниловского бастиона, полностью разделив горькую участь со своими боевыми товарищами.

Последним из них погиб поручик Цуриков. Когда один из французских зуавов, знаменосец огромного роста с гордостью воткнул трехцветный штандарт, увенчанный золотым императорским орлом на куртине бастиона, поручик смело бросился на него. Быстрым ударом сабли он зарубил знаменосца, сбросил вражеский триколор в ров и тут же был поднят на штыки, визжащими от ярости зуавами.

Стремясь спасти Корниловский бастион, капитан-лейтенант Карпов повел в атаку ратников курского ополчения стоявших на второй линии обороны, но помощь подошла слишком поздно. Укрывшись за горжевой насыпью, французские стрелки хладнокровно расстреливали всех, кто пытался перебежать по мосту через тыловой ров, а тех, кто все-таки смог сделать это, убивали штыками в узком проходе шириной в шесть шагов.

Только отбив атаку Карпова, и окончательно перебив всех защитников Малахова кургана, французы смогли водрузить на нем свое знамя, которое стало победным сигналом для генерала Мак-Магона находившегося в передних траншеях. Желая как можно быстрее закрепить успех, генерал двинул на курган в подкрепление зуавам солдат 7-го линейного полка, которых повел вперед сам лично.

Едва оказавшись на кургане, Мак-Магон моментально ударил во флаг батареи Жерве, чьи защитники мужественно отражали наступающего на них неприятеля. И вновь успех сопутствовал французам. Подвергшись двойному удару с фронта и фланга, казанские егеря полковника Китаева не выдержали и, оставив батарею противнику, отошли ко второй линии обороны.

Ободренные своим успехом, зуавы полковника Корнюлье бросились преследовать казанцев, намереваясь на плечах отступающих захватить вторую линию обороны и выйти к Корабельной стороне, но неожиданно фортуна отвернулась от них.

На помощь егерям смело бросился батальон Пражского полка, который вначале остановил отступавших егерей, а затем вместе с ними ударил в штыки по врагу. Бросок пражан был столь стремителен и внезапен, что бравые зуавы были легко опрокинуты и очень не многие смогли укрыться в своих передовых траншеях, спасаясь от русских штыков.

Батарея Жерве вновь стала русской и уже ничто, не смогло изменить положение дел. Еще трижды за день, гарнизон подвергался нападению, как с фронта, так и с левого фланга, но каждый раз враг откатывался назад, устилая телами своих павших, те сорок метров, что разделяли враждующие стороны.

Одновременно с войсками Мак-Магона на штурм второго бастиона устремились солдаты генерала Дюлака. По сигналу ракеты пять тысяч солдат покинули свои окопы и устремились на самое слабое место русской обороны — 2 бастион. От вражеского огня часть орудий бастиона были повреждены, а защитный ров во многих местах осыпался. Так же как и защитники, Малахова кургана, гарнизон 2 бастиона был застигнут врасплох, и не успел оказать серьезного сопротивления врагу. Пехотинцы генерала Сен-Поля без особых потерь пробежали сорок шагов, преодолели ров и с громким воплем: 'Вива ля Франс!' ворвались на банкеты.

Солдаты Олонецкого батальона, побросав недоеденную кашу, только успели схватить свои ружья, как были атакованы вражеской пехотой. Как не храбры и отважны были защитники бастиона, но французы выбили их и, увлекшись победой, стали теснить к батарее Геннериха.

Развивая свой успех, на плечах отступающей пехоты, противник смог ворваться в расположение батареи, но и здесь был остановлен подоспевшим на помощь батальоном Кременчугского полка. Завязалась жестокая рукопашная схватка, и, не выдержав штыкового удара, враг обратился в бегство.

Едва только неприятель был отброшен с батареи Геннериха, как канониры тут же дали по отступающим французам залп картечи, нанесший большой урон солдатам империи. Сразу после залпа майор Вакгаузен решительно повел своих солдат в атаку, и теперь русские, преследуя бегущих французов, ворвались во второй бастион. Полковник Жавель не долго пробыл в роли коменданта захваченного укрепления. Пытаясь остановить наступление русских, он был безжалостно сброшен их штыками в ров вместе с императорскими знаменами, временно украсившими куртину бастиона.

Промежуток между Малаховым курганом и 2 бастионом, солдаты генерала де-Ламотт-Ружа атаковали несколько позже своих товарищей. Здесь надо было преодолеть больший промежуток открытого пространства, а так же миновать тройную линию волчьих ям прикрывавших русскую позицию.

Это обстоятельство позволило гарнизону вовремя заметить противника и встретить его во все оружие; оружейными залпами и картечью. Будь у русских полноценный гарнизон, возможно враг был бы отброшен вспять, но четырем с половиной тысячам гренадерам Пикара и Бурбаки, противостояла неполная тысяча Муромского полка. Именно этим объясняется тот факт, что французы смогли приблизиться к куртине и взойти на неё.

Опрокинув слабый заслон муромцев, они двинулись дальше, и под огнем батареи Геннериха, прорвав недостроенный участок второй линии обороны, вышли к Корабельной стороне. Это был самый громкий успех французов в этой атаке, но за него пришлось заплатить жизнями бригадиров Пикара и Бурбаки, а так же не прикрытыми флангами на которых прочно засели остатки Муромского полка.

В это время к передней линии обороны спешно подходили долгожданные резервы, которые вел лично генерал Хрулев, начальник обороны Корабельной стороны. Из-за клубов пыли и дыма он не мог разглядеть, что творилось на Малаховом кургане, и по ошибке посчитав, что гарнизон отбился от врага, генерал двинулся в сторону 2 бастиона.

Это место в севастопольской обороне, по общему мнению, было наиболее опасным для вражеского прорыва и потому Степан Александрович поспешил именно сюда, потеряв те драгоценные минуты которые бы могли в корне изменить обстановку на Малаховом кургане.

Резервы уже подходили к бастиону, когда солдаты де-Ламотт-Ружа захватили куртину и прорвали укрепления второй линии обороны. Видя, что враг вот-вот ворвется в Корабельную сторону, Хрулев приказал Ладожскому полку атаковать французов. Сам же генерал, вместе с двумя батальонами Шлиссельбургского полка направился к батарее Геннериха, собираясь ударить во фланг неприятелю. Шлиссельбуржцы только прибились к батарее, а французы уже были отброшены за куртину.

Хрулев праздновал успех, когда ему доложили о захвате неприятелем Малахового кургана. Генерал моментально почернел лицом и, оставив на куртине шлиссельбуржцев, поскакал на курган, к которому в это время подходили свежие части Севского полка.

Противник тем временем предпринял новый штурм русских позиций, намереваясь повторить свой прежний успех. Бригада Сен-Поля и дивизия Ламотт-Ружа вновь покинули траншеи, но теперь обстановка на поле боя была совершенно иной. В этот раз атакующие цепи встретили густой ружейный огонь и выстрелы картечью, из пушек бастиона и куртины, которые в азарте боя французы не потрудились заклепать. Совершив эту роковую ошибку, теперь они щедро расплачивались за неё своими жизнями. Многим, очень многим солдатам французского императора это небольшое расстояние в сорок метров оказалось роковым.

По плотно рядам бегущих солдат противника била картечь бастиона и куртины, били ядра пушек Парижской и Лабораторной батареи, вели огонь корабли 'Владимир' и 'Херсонес', которые, невзирая на пули вражеских стрелков, приблизились почти к самому берегу.

Весь этот огонь столь основательно опустошал ряды наступающих солдат, что, когда они попытались овладеть русскими укреплениями, то легко были отражены их защитниками. Потери среди французов были ужасны. На куртине 2 бастиона погиб бригадир Сен-Поль и был смертельно ранен генерал Биссон, погибли или были ранены все штаб-офицеры штурмовой колонны и потому, отступавшими частями командовал капитан Лаварден. Бригады Пикара и Бурбаки, штурмовавшие куртину справа от 2 бастиона, были столь основательно потрепаны, что по приказу Боске их отвели в тыл.

Видя, что русские проявляют отчаянное упорство, Боске обратился за помощью к Пелесье, требуя прислать свежие силы и артиллерию, с помощью которой он намеревался окончательно смести защитников куртины. Командующий немедленно откликнулся на просьбу генерала и прислал четыре батареи вместе с бригадой Мартинели.

Казалось, столь весомая помощь поможет Боске переломить ситуацию. Но вышло совершенно по-другому. Особенности местности перед куртиной были таковы, что пушки были вынуждены двигаться длинной цепочкой друг за другом. Как только батареи приблизились к передовой, они сразу попали под шквальный огонь пуль и картечи. Не успев сделать ни одного выстрела, большинство прислуги было перебито.

Не отходя от своих орудий, погибли полковники Суши и Гюген, получил смертельное ранение майор Рапатель. Единственной, кто смог открыть огонь по врагу, была батарея Дюшанэ, однако и она не смогла долго продержаться. Бомбы и ядра русских батарей и кораблей перебили всех французских пушкарей и привели в негодность все орудия.

Осколком разорвавшейся гранаты был тяжело ранен в бок сам Боске, все время невозмутимо стоявший у бруствера передней траншеи. Генеральская свита с криком бросилась к нему, но раненый Боске повелительным жестом остановил их кудахтанье.

— Пошлите гонца к Дюлаку, я хочу, чтобы он атаковал немедленно!! — крикнул герой, не желая покидать поле боя. Его приказ был немедленно исполнен, и вскоре французы в третий раз устремились на штурм 2 бастиона и куртины.

Наибольший успех сопутствовал атакующим цепям при штурме куртины. Поддержанные огнем с Малахового кургана, французы смогли захватить часть куртины прилегающей к бастиону, но дальше продвинуться не смогли. Картечь пушкарей с батареи Геннериха и пушки Парижской батареи поставили надежный огневой заслон солдатам Мартинели на подступах ко второй линии обороны.

Успехи подошедшей из тыла бригады Мароля по захвату 2 бастиона, были куда менее весомы. Неся огромные потери от картечи, французы могли только закрепиться в наружном рве бастиона и вели яростную перестрелку с солдатами Ладожского полка, которые сверху забрасывали их камнями.

Испытывая жесткие мучения от раны, генерал Боске мужественно терпел терзавшую его боль в ожидании, когда трехцветное знамя взовьется над валами 2 бастиона, но так и не дождался этого момента. Солдаты генерала Сабашинского твердо держали свои позиции. Едва только французы, ведомые генералом Маролем, все-таки смогли подняться на бастионные валы, как попали под штыковой удар русских. Завязалась рукопашная схватка, в которой от удара штыков погиб сам Мароль и многие его офицеры.

Лишившись командиров, французы моментально дрогнули и обратились в неудержимое бегство, нещадно поражаемые огнем, как с валов бастиона, так и с бортов русских кораблей. Наружный ров второго бастиона и все пространство перед ним было густо усеяно телами погибших, лежавших друг на друге буквально несколькими слоями.

Вслед за этим французы потерпели неудачу и в сражении за куртину. Подошедшие подкрепления русских выбили французов из захваченной ими части укрепления, несмотря на их отчаянное сопротивление. Не помогли даже гвардейские гренадеры генерала Понтенэ, которые были присланы сюда лично генералом Пелесье для одержания победы. При поддержке Лабораторной батареи, чьи орудия смогли полностью нейтрализовать фланговый огонь с Малахова кургана, солдаты полковника Нейдгарта сошлись с врагом в рукопашной схватке и отбросили его с куртины. Французская пехота ничего не смогла сделать с неистовыми русскими солдатами, хотя постоянно имела над ними почти трехкратное превосходство в штыках.

Потери французов в этой атаке были очень чувствительны. От русского ядра погиб генерал Понтенэ, которого все в один голос называли самым одаренным генералом в империи. Погибли генералы Мелине и Монтер, тяжело ранены Бланшар и Уриха. Все это успел услышать Боске, прежде чем серая пелена боли не поглотила его сознание, и раненого генерала отправили в тыл. Французы были полностью отражены по всей линии обороны за исключением Малахового кургана. Там прочно засел Мак-Магон, успешно отбивая все атаки Хрулева.

Британские войска, расположившиеся напротив 3 бастиона, или как его называли 'Большой Редан', вели себя согласно особенностям своего национального характера. Милостиво предоставив право французам первым влезть в кровавую драку, они хладнокровно дожидались её результатов. Лишь только когда на Малахове кургане взметнулось императорское знамя и продержалось более двадцати минут, генерал Кордингтон отдал приказ о штурме русских позиций.

Англичане не сильно преуспели в постройке новых траншей и параллелей, и потому им предстояло пройти чуть меньше трехсот шагов под жестким огнем противника. Как результат этого — большие потери среди наступавших солдат.

Штурмовая колонна генерала Ширлея приняла на себя главный удар пушек с бастиона и понесла большие потери. От пулевого ранения в голову погиб полковник Унет, а сам генерал от удара ядра лишился ноги и был спешно унесен в тыл.

Единственное, что смог сделать принявший командование солдатами полковник Бамбури, это остановить дальнейшее продвижение своих войск, и огнем поддержать колонну полковника Виндгама, у которого наметился определенный успех.

Его колонна наступала на тот участок бастиона, который особенно сильно пострадал от вражеской бомбардировки, имея всего три исправных пушки. Их огонь не смог остановить наступление славных бобби, которые, благодаря основательно засыпанному рву, легко ворвались на бастион.

Владимирцы, вместе со своим командиром полковником Перелешиным, мужественно защищались. Полковник лично принимал участие в рукопашной схватке, в которой ему оторвало пулей два пальца и распороло руку ударом вражеского штыка. Истекая кровью, Перелешин продолжал руководить боем, пока не потерял сознание, и не был на руках унесен в тыл.

Используя численный перевес, британцы смогли вытеснить остатки Владимирского полка ко второй линии обороны и принялись торопливо заклепывать русские пушки. Усердно предавшись этому занятию и время от времени, постреливая в сторону русских, они просмотрели контратаку, за что жестоко поплатились.

Полковник Венцель приведший в качестве подмоги две роты Якутского полка, принял под свое командование потрепанных владимирцев и, не теряя ни одной минуты, бросился в штыковую атаку. Их порыв вовремя поддержали два батальона суздальского полка под командованием полковника Мезенцева, наступавших на бастион со стороны батареи Никонова.

Так как суздальцы были ближе к британцам, то на них и обрушился их губительный огонь из штуцеров. Сраженный двумя пулями пал полковник Мезенцев, но русские солдаты не дрогнули и, повинуясь призыву подполковника Артемьева, продолжили атаку.

Столь героический поступок по вызову огня врага на себя, позволил солдатам полковника Венцеля быстро и без особых потерь достичь бастиона и ворваться в него. Подвергнувшись двойному удару с фланга и фронта, британцы не выдержали и бежали.

Когда полковник Виндгам предстал перед генералом Кордингтоном, то охваченный горячностью боя он стал возбужденно попросить у него резервов для проведения нового штурма.

— Вы действительно надеетесь еще что-либо сделать? — спросил генерал.

— Да!! — пылко заверил его Вингдам.

— В таком случае, возьмите резервы, — молвил Кордингтон, не утратив невозмутимости. Полковнику были выделены шотландцы Колин-Кемпбеля и, встав впереди колонны, Виндгам обратился к ним с пафосной речью:

— Господа офицеры, вперед! Пойдем в порядке, и если только не расстроимся, то бастион наш! — воскликнул Виндгам, указывая шпагой направление, куда должна была следовать колонна. Шотландцы покорно двинулись на бастион, но было уже поздно. Подошедшие со второй линии обороны два батальона Селенгинского полка, полностью перевесили чашу весов в пользу русских.

Имея в своем распоряжении несколько орудий, незаклепанных неприятелем, за которые из-за недостатка перебитой артиллерийской прислуги, встали селенгинцы, картечью и ружейным огнем, русские принялись выбивать ряды наступающего неприятеля.

Только небольшой кучке англичан удалось достигнуть рва бастиона и засесть там; но поручик Дубровин с охотниками, вызванными из Владимирского полка, спустился в ров и частью истребил, частью забрал в плен всех, находившихся во рву британцев. Среди пленных оказался и сам Виндгам оглушенный в результате сброшенного на него большого куска камня.

Одновременно со вторым штурмом 3-го бастиона, англичане атаковали смежные батареи небольшими колоннами и были везде остановлены. На батарее Яновского, влево от бастиона, их опрокинул полковник Дараган с двумя баталионами Суздальского полка и частью курской дружины полковника фон-Аммерса. На штурмовых же батареях, вправо от бастиона, англичане опрокинули Сводный резервный Минско-Волынский батальон, но вслед затем были выбиты за вал шестью ротами Камчатского полка под командованием майора Торнау.

Больше в этот день британцы не атаковали. Когда к генералу Кордингтону прискакал гонец от генерала Симпсона с вопросом почему 'Большой Редан' все еще не взят, тот спокойно ответил.

— Передайте его превосходительству, что на сегодня больше атак не будет. Мы уже полностью исполнили свой долг, и предоставляем нашим французским союзникам, право биться за Севастополь до последней капли своей крови — холодно уточнил генерал и в этом, была вся сущность британского характера.

Если англичане атаковали русские позиции только к часу дня, то французские части под командованием генерала де Сальи атаковали Городскую сторону с еще большим часовым опозданием. Причиной подобной нерасторопности послужила плохая видимость, из-за которой генерал не разглядел условного сигнала об атаке. Пока войска Боске упорно атаковали Корабельную сторону, против 4 и 5 бастиона стояла напряженная тишина.

Только после того, как специальный гонец привез приказ генерала Пелесье, французские войска покинули свои траншеи и бегом устремились на штурм русских бастионов. Дивизия Левальяна наступала двумя колоннами; бригада Трошю атаковала угол 5 бастиона и люнет Белкина, тогда как бригада Кустона устремилась к люнету Шварца, до которого от передовых траншей было не более пятидесяти шагов.

Благодаря малому расстоянию до русских позиций, французы позволили защитникам сделать только несколько картечных выстрелов, после чего приблизились к укреплениям и бросились в штыковую атаку. Используя численное превосходство, французы смогли прорваться через амбразуры правого фаса люнета Белкина и серьезно потеснить его гарнизон сначала к левому фасу, а затем и вовсе отбросить в Городской овраг.

Обрадованные успехом, французы решили штурмовать вторую линию обороны, однако их дальнейшее наступление, было остановлено картечью и ружейным огнем 5-го бастиона, на котором штурм тогда уже был отбит. Одновременно с этим, подоспевший с Чесменского редута, командир Житомирского полка, полковник Жерве, с одним из своих батальонов стремительно атаковал неприятеля в штыки и выбил французов с люнета.

Не желая смириться с неудачей, Левальян приказал штурмовать повторно. Вновь, благодаря близкому расстоянию, французы смогли достичь люнета и даже ворваться в него, но после жестокой схватки были полностью выбиты оттуда подошедшим подкреплением, в виде двух рот Минского полка, прибывших с Чесменского редута во главе с самим генералом Хрущевым. В результате жаркой схватки французы были отброшены к своим траншеям, потеряв множество людей убитыми и девяносто человек пленными; в числе последних находился подполковник Ле-Баннёр.

В отличие от своего соседа, люнет Шварца не был захвачен лобовой атакой противника, во многом благодаря картечному огню, который велся из нескольких орудий 5 бастиона. Сам генерал Кустон, который вел одну из своих колонн на штурм этого укрепления, был тяжело ранен в ногу и покинул поле боя. Так же от картечного огня выбыли из строя многие офицеры бригады, что самым пагубным образом сказалось на управлении войсками.

Понеся большой урон и спасаясь от губительной картечи, французы бросились в глубокую лощину около 5 бастиона и залегли в обрыве, откуда до люнета им оставалось не более 40 шагов. К большому несчастью солдат императора, там ещё весной, были заложены, три камнеметных фугаса с гальваническим приводом, на случай штурма бастиона. Как только неприятель столпился в лощине, фугасы были немедленно взорваны.

Дым еще не рассеялся полностью, а те, кто уцелел от ужасного взрыва, уже были атакованы ротою Подольского полка под командованием подпоручика Банковского. Озлобленные непрерывным обстрелом и большими потерями среди личного состава, русские солдаты перекололи всех, кто не успел вовремя поднять руки и покорно бросить оружие к ногам мстителей. Всего в плен было взято шесть офицеров и семьдесят восемь нижних чинов.

После взрывов гальванических мин атака на 5 бастион шла довольно вяло, потому что французы сильно боялись новых взрывов. Поэтому они ограничивались лишь громкой перестрелкой с гарнизоном бастиона. Во время стрельбы загорелась туровая одежда внутренней крутости, угрожая перейти на пороховой погреб.

Возник критический момент, с которым гарнизон бастиона блестяще справился. Стремясь спасти бастион и своих товарищей, солдаты Белостокского полка храбро сражались с огнем, тогда как остальные их товарищи плотным ружейным огнем отогнали неприятеля от бруствера и заставили скрыться его в траншеях.

Неудачей закончилась попытка штурма 4 бастиона войсками генерала д'Отемара, которые согласно плану командующего наступали вместе с сардинцами. По замыслу Пелесье, 4 бастион был должен быть взят совместным ударом с фронта и фланга, причем роль 'пушечного мяса' во фронтовой атаке отводилась сардинцам.

Как только прозвучал сигнал штурма, французская колонна во главе с генералом Риве устремились к промежутку между 4 и 5 бастионом, намереваясь выйти в тыл 4 бастиону и захватить его с горжи. В момент атаки к ним присоединился отряд генерала Трюшона из дивизии Левальяна, вместе с которым был начальник штаба дивизии Левальяна, полковник Ле-Телье-Валазе. Кроме этого, в помощь сардинцам была направлена бригада генерала Бретона, которая должна была вселять в них уверенность, а так же контролировать действия столь ненадежных итальянцев.

На бумаге все было прекрасно, и 4 бастион должен был непременно пасть, однако, едва лишь эти полки тронулись с места, как жестокий картечный огонь полностью перемешал все карты союзников. Едва пройдя половину пути, сардинцы бросились отступать и никакими силами, нельзя было заставить их двигаться вперед. Пытаясь остановить итальянцев, погиб генерал Бретон, что самым пагубным образом сказалось на наступлении французов.

В распоряжении генерала де Салю были отнюдь не самые лучшие и стойкие части, все самое лучшее было брошено Пелесье на Малахов курган. Поэтому, как только вслед за Бретоном погибло несколько штаб-офицеров, французы поспешили отойти в свои траншеи. Такая же участь постигла штурмовую колонну генерала Риве.

Стремясь подать живой пример своим не очень активным солдатам, генерал постоянно находился в передних рядах наступающих войск. До цели оставалось всего двадцать шагов, когда от очередного залпа русской артиллерии пал генерал Риве, а генерал Трюшон был сильно контужен взрывом вражеской гранаты. Одномоментно лишившись командиров, французы решили больше не испытывать судьбу и отступили.

Около трех тридцати пополудни, генерал де Саль, собрав в траншеях дивизию Левальяна, которая потеряла более тысячи шестисот человек, собирался вновь атаковать 4 и 5 бастион в содействии с дивизией д'Отемара и резервов. Но в это время пришел приказ от генерала Пелесье, ограничиться канонадою по русским укреплениям.

Подобное решение французского главнокомандующего было обусловлено его желанием, сковать русские войска боем и не допустить их переброски к Малаховому кургану, где в этот момент решалась судьба всего сражения. Кроме этого, не будучи уверен в том, что занятие Малахова повлечет за собою падение Севастополя, он хотел сохранить свои войска.

Тем временем вокруг Малахова кургана шло ожесточенное сражение. Русские стремились вернуть утраченную позицию, тогда как французы хотели расширить свой плацдарм в обороне неприятеля. Узнав, что Боске выбыл по ранению, к месту сражения прибыл сам Пелесье, взяв в свои руки ведение штурма русских позиций. Повинуясь его приказам, французы еще трижды пытались овладеть вторым бастионом, но каждый раз откатывались обратно под ударами штыков и картечи обороняющихся.

Терпя неудачу со вторым бастионом, Пелесье решил ударить по батарее Жерве, которая примыкала своим левым флангом к Корниловскому бастиону. С этой целью 'африканец' послал Мак-Магону подкрепление в три тысячи человек вместе с мортирной батареей, доведя общую численность французского гарнизона кургана до восьми тысяч человек.

В атаку на батарею Жерве Мак-Магон бросил зуавов из дивизии Вимпфена, под командованием генерала Корнюлье. Поражая защитников батареи из своих штуцеров с фланга и тыла, они смогли беспрепятственно приблизиться к русским позициям и ударили в штыки.

Батальон Казанского полка храбро встретил врага, намереваясь погибнуть, но не отступить. Их ярость и ненависть к противнику была столь велика что, даже находясь в меньшинстве, они смогли не только остановить натиск неприятеля, но даже отбросить его с центра батареи. За французами остался только левый край, который зуавы смогли удержать только благодаря огневой поддержке мортир с кургана.

Видя, что защитники батареи несут сильные потери от огня вражеской артиллерии, на помощь им была послана батарея майора Гринича. Развернувшись в тылу батареи, канониры открыли ответный огонь и вскоре французские пушки на кургане были полностью подавлены.

Не желая уступать русским, генерал Мак-Магон приказал выставить новую мортирную батарею, но и она вскоре замолчала под огнем пристрелявшихся пушкарей Гринича. Охваченный азартом боя Мак-Магон в третий раз выставил свои пушки, но результат был еще плачевнее. Русские не только сбили батарею противника, но и нанесли сильный урон неприятелю. Одно из их ядер попало в зарядный ящик французов, что вызвало гибель большого количества солдат.

Едва только на Малаховом кургане взвился столб огня и дыма, как солдаты Казанского полка, бросились в штыковую атаку и в считанные минуты смогли полностью очистить свою батарею от императорских зуавов. Генерал Корнюлье вместе с отступающими алжирцами был сброшен в ров, где и погиб придавленный упавшими сверху телами исколотых солдат.

Если дела на батарее Жерве у русских шли хорошо, то отбить Малахов курган у врага им никак не удавалось. Храбрец Хрулев приведший к Корниловскому бастиону две роты Белозерского и Ладожского полка, переколовший несколько сот французов, оказавшихся на его пути, попытался с ходу захватить курган.

Соскочив с лошади, он построил солдат в шестирядную колонну и бросился в атаку, намереваясь ворваться в бастион через горжевой проход. Все пространство, по которому надлежало наступать нашим войскам, простреливалось огнем густой цепи алжирских стрелков, занимавших траверсы и блиндажи Корниловского бастиона. Они стреляли почти в упор по передним рядам колонны Хрулева. От пуль врага солдаты падали десятками, но ведомые храбрым генералом они продолжали наступать, невзирая на ужасные потери.

Уже остается не более тридцати шагов до траверса, за которым находились французы, когда Хрулев получил пулевое ранение. Вражеский свинец полностью оторвала ему палец на левой руке. Превозмогая боль, генерал сделал еще несколько шагов вперед, когда разорвавшаяся рядом с ним граната контузила его в голову, и Хрулев упал. Бежавший рядом с ним ординарец штабс-капитан Павлов едва успел подхватить потерявшего сознание генерала на руки, как сам получил тяжелое ранение в плечо. Страдая от сильной боли, он смог вынести раненого командира из-под огня противника и тем спас его.

К этому времени был ранен командир Ладожского полка полковник Галкин, а так же перебиты все старшие офицеры. Лишившись своих командиров, солдаты сразу остановились и отошли, под непрерывным огнем зуавов. Став позади горжи, за траверсами или укрывшись за развалинами строений, они вступили в перестрелку с противником, не в силах преодолеть открытое пространство.

Приняв от Хрулева командование резервами Корабельной стороны, генерал Лысенко немедленно бросил на штурм кургана несколько рот своей дивизии, часть Ладожского полка и часть курского ополчения. Но и эта атака была отбита французскими стрелками, а генерал смертельно ранен примерно на том же месте, где и Хрулев.

Место погибшего Лысенко занял генерал Юферов. Он смог быстро перестроить основательно потрепанные в прежних атаках батальоны резерва и в третий раз повел их на штурм кургана.

На этот раз фортуна была чуть благосклоннее к русским солдатам. Преодолев по узкому мосту насквозь простреливаемый врагом ров, наши солдаты ворвались в узкий проход в горже бастиона, где завязался жестокий рукопашный бой. В небольшом проходе шириной в шесть шагов возникла яростная рукопашная схватка, которая обернулась для русских солдат полной катастрофой. Не имея возможность быстро ворваться внутрь укрепления, они вынуждены были толпиться у прохода поражаемые выстрелами в упор засевших на траверсах зуавов.

Мало кто из храбрецов вернулся обратно. Почти все они сложили свои головы либо от вражеских пуль, либо от сабель и штыков врага. Сам генерал Юферов, находясь в голове своей колонны, был окружен неприятельскими солдатами. На предложения сдаться, он ответил ударом сабли и пал геройскою смертью.

Почти в одно время с ним был смертельно ранен один из отважнейших русских офицеров флигель-адъютант Войков. Собрав несколько охотников, он повел их на курган со стороны батареи Жерве и пал сраженный пулей в грудь на вылет. Капитан-лейтенант Ильинский, после смерти генерала Юферова ставший главным командиром войск атакующих курган, попытался атаковать неприятеля со стороны куртины; но и здесь все усилия храбрецов были напрасны. Оттеснив расстроенные остатки наших войск, зуавы стали спешно заделывать горжевой проход телами павших солдат, как единственным подручным средством.

К трем часам пополудни к кургану, по приказу Горчакова, по мосту с Северной стороны подошли свежие силы: Азовский, Украинский, Одесский и резервный Смоленский полки. Вслед за ними, узнав о ранении Хрулева, прибыли сам главнокомандующий и граф Ардатов.

Еще до их прибытия генерал-лейтенант Мартинау, получивший командование над всеми войсками в Корабельной стороне, повел на штурм Малахова кургана Азовский и Одесский полк. Эти малочисленные, но закаленные в боях полки двинулись на штурм без единого выстрела, с барабанным боем.

Но и на этот раз все усилия храбрых воинов остались безуспешны. Вновь в узком проходе горжи завязалась отчаянная рукопашная схватка. Перебираясь через горы трупов, русские солдаты уже ворвались внутрь бастиона, но в самый ответственный момент генерал Мартинау был смертельно ранен штуцерною пулею, что и повлияло на исход сражения. Лишившись командира, солдаты дрогнули, потеряли драгоценные секунды и были либо перебиты, либо отброшены за горжевой ров.

Ни Мак-Магон, ни Пелесье еще не были окончательно уверены в своем скромном успехе. В это самое время судьба Севастополя висела на волоске. Но главная угроза для защитников черноморской твердыни исходила не от врага, а от своих же начальников.

Едва только стало известно о смерти генерала Мартинау, как Остен-Сакен стал настойчиво предлагать оставить Южную сторону в связи с падением главного пункта обороны Малахова кургана. Горчаков так же придерживался того же мнения, но не торопился высказаться в поддержку Ерофеича, справедливо опасаясь возражения Ардатова.

Не будь в Севастополе царского посланника, князь бы с чистой совестью отдал бы приказ об отходе на Северную сторону, как он того давно желал. Однако, зная характер Михаила Павловича, главнокомандующий терпеливо выжидал дальнейшего развития событий.

— Не вижу особых причин для оставления наших позиций, — резко осадил Остен-Сакена Ардатов, — Даже если не сможем отбить у врага бастион, я считаю, что оборону Корабельной стороны мы можем успешно держать и далее. Однако возвращение Корниловского бастиона, я считаю первейшей задачей, стоящей перед нами сейчас.

— Да сколько можно солдатской кровушки проливать за эту высоту Михаил Павлович! Не лучше ли их сберечь для других дел? — пафосно воскликнул Ерофеич и моментально осекся от неприязненного взгляда графа.

— У вас, генерал, видимо сильно расшатались нервы, раз вы позабыли, что эта наша с вами прямая обязанность проливать за царя и Отечество свою и чужую кровь. И мы попросту не имеем права жалеть ни солдат, ни себя, в тот момент, когда враг топчет нашу землю. Если вы считаете, что сейчас, вот так просто можно будет отдать неприятелю наши бастионы, без пролития его крови, то я настойчиво рекомендую вам немедленно подать в отставку, и отправиться на лечение чтобы успокоить расшатавшиеся нервы!!

— Михаил Павлович! — пытался одернуть его Горчаков, но граф не желал останавливаться.

— Если господин генерал так сильно печется о солдатских жизнях, то пусть подойдет и посмотрит на солдат, что стоят у Малахового кургана и требуют, чтобы их вели на штурм бастиона!

— Не желаете ли вы принять командование над войсками Корабельной стороны и отбить у неприятеля Корниловский бастион!? — пыхнул гневом князь, упорно цеплявшийся за вариант отхода на Северную сторону. Говоря эти слова Горчаков, пытался осадить не в меру зарвавшегося посланника, но Ардатов не привык отступать.

— Разрешите принять командование? — холодно отчеканил граф, глядя прямо в глаза собеседнику. Горчаков судорожно проглотил в горле сухой комок и, стараясь достойнее вывернуться из щекотливого положения, быстро произнес: — Как вам будет угодно, Михаил Павлович.

Ардатов молча кивнул головой и, повернувшись через левое плечо, быстро покинул командующего. Едва только дверь закрылась за графом, как волна липкого страха охватила Горчакова. За смерть Михаила Павловича государь с него спросит совсем по иной мерке, чем за гибель Корнилова, Истомина или Нахимова.

— Каков наглец, ваше высокопревосходительство! — не вовремя пискнул Ерофеич, и князь оборвал его громким криком, вперив в генерала разгневанный взгляд.

— В отставку!! На лечение!!! Шагом марш!!!

Вечерело, когда Ардатов прибыл к кургану. К этому времени французы уже основательно заняли редут и сверху непрерывным огнем обстреливали подходы к укреплению, стремясь отбить у русских желание вновь идти на штурм бастиона.

Притаившись за разбитой стеной дома, Михаил Павлович в трубу внимательно разглядывал тыловой ров с узким мостиком обильно усеянный павшими солдатами, а также горжевой проход, чуть ли не в человеческий рост, забитый телами русских и французов.

Охваченные азартом боя и ненавистью к противнику, многие солдаты, стоявшие на подступах к кургану, постоянно требовали немедленно вести их в бой.

— Ваше превосходительство! Михаил Павлович! Веди нас на проклятого врага, спасу нет глядеть, на их знамена, над нашем бастионе! — возбужденно кричали они Ардатову, позабыв обо всем на свете.

— Подождите братцы. Чуть стемнеет, и двинемся лягушатников в ров сбрасывать, — отвечал им Ардатов, пока еще не имея представления как ему брать курган. В том, что это будет тяжелое дело, и что, возможно, он будет убит при этом, граф старался не думать.

Несколько пуль выбили кирпичную крошку рядом с Ардатовым. Противник явно заметил его присутствие, и, не желая зря испытывать судьбу, генерал отступил за угол. Отдав трубу в руки адъютанту, он собрался пойти к командирам, когда к нему подошел инженер-полковник Геннерих в сопровождении поддерживающего его солдата. Голова Геннериха была обвязана бинтом, сквозь который проступали алые пятна крови.

— Зачем вы сюда пришли, Петр Карлович!? — удивленно воскликнул Ардатов, но инженер недовольно махнул рукой.

— Голова, сильно болит от контузии голова, а я вам о многом должен сказать, — произнес Геннерих бледный как смерть, постоянно морщась от боли. — Я думаю вам это надо знать, Михаил Павлович. По приказу генерала Тотлебена на случай захвата Малахова кургана противником, было заложено несколько фугасов. Один из них находится рядом с горжей, но мы к нему не успели провести электрический провод — скороговоркой выпалил Геннерих, прежде чем резкая гримаса боли перекосила его лицо. Инженер стал быстро оседать на руки своего спутника.

— Где!? Где находиться, этот чертов фугас, Петр Карлович!? — прокричал Ардатов буквально в ухо инженеру, боясь, что он потеряет сознание.

— Он знает, — чуть слышно проговорил Геннерих и скосил глазами в сторону солдата. Это действие отобрало у него последние силы, раненый безвольной куклой повис на руках графа.

— Доктора! Скорее, доктора! — громко крикнул Ардатов к стоявшему рядом адъютанту и, не теряя времени, обратился к спутнику инженера.

— Кто таков? Знаешь, где фугас под горжей?

— Саперный унтер-офицер Чеснович. Так точно знаю ваше превосходительство — четко доложил помощник Геннериха.

— И как нам к нему добраться тоже знаешь?

— Так точно, через горжевой ров. Там находится замаскированный лаз, который ведет к нужной нам подземной галерее. Отыскать его дело плевое.

— Сможешь подорвать? — прямо спросил Ардатов и от его слов, у собеседника глаза заблестели азартным блеском.

— Сделаем, ваше превосходительство.

— Сделай, родной. Сделай, а иначе столько людей погибнет и Севастополь с ними, — взмолился граф. Чесновича был готов немедленно броситься в горжевой ров, но Ардатов удержал его, приказав подождать того момента, пока войска будут готовы к атаке.

Охваченный лихорадкой скорой смертельной схватки, граф с нетерпением слушал доклады офицеров и торопливо отдавал нужные приказы, время от времени, сверля пылающим взглядом ненавистный ров. Услышав известие о скором штурме кургана, солдаты принялись подбадривать друг друга радостными криками. Все рвались в бой и никто не испытывал ни малейшего страха перед возможной смертью.

Убедившись, что все готово, Ардатов махнул рукой саперу и тот, замерев на секунду, стрелой полетел к горже кургана. Французы с большим опозданием отрыли беглый огонь по бегущему в их сторону саперу. Однако Чеснович, словно заговоренный пролетел все открытое пространство и кубарем скатился в горжевой ров.

— Есть! — радостно выкрикнул Ардатов и тут же обратился к пехотинцам Азовского полка, желавшими первыми ворваться на курган, дабы посчитаться за своих погибших товарищей. — Выступайте сразу после взрыва, без раскачки! И не колонною, а гурьбой ребята. Дорога каждая секунда. Главное сбить зуавов с горжи, а там мы подоспеем.

— Не сомневайтесь, Михаил Павлович, сделаем, — не по уставу отвечали солдаты генералу, но Ардатов не обращал на это никакого внимания. Требовать от солдат в такой момент положенного обращения, по глубокому убеждению графа, было верхом глупости.

Тем временем у горжи Корниловского бастиона события текли своим чередом. Вначале зуавы только забавлялись столь неординарным поступком русского солдата, посчитав Чесновича просто неадекватным человеком. Явно собираясь поразвлечься над русским чудаком, они принялись методично обстреливать край рва, ожидая, что рано или поздно сапер попытается выбраться наружу.

Так продолжалось несколько минут, которые показались Ардатову вечностью.

— Давай, сапер, давай! — слетали с его губ страстные призывы, но Чеснович упорно не подавал признаков жизни. Сердце Михаила Павловича забилось в неистовом темпе, когда со стороны горжи, в направлении рва двинулось несколько стрелков, с явным намерением разобраться с этим непонятным русским.

— Огонь! — приказал Ардатов и сейчас же из всех укрытий, по приближающимся ко рву зуавам загрохотали выстрелы. Русский огонь был столь плотен, что вражеских солдат буквально разбросало в разные стороны, что вызвало большое замешательство среди остального гарнизона. На траверсах тревожно забегали алжирские стрелки, заподозрив что-то неладное.

— Давай Чеснович! Давай родной! Вре... — не договорил Ардатов и в этот миг страшной силой взрыв сотряс Малахов курган.

— Вперед братцы!!! Дави их ребята!!! Режь их в бога душу!!! — кричал граф солдатам, сопровождая свои призывы бранными словами, которым мог позавидовать любой извозчик. Крики Ардатова сорвали с людей хлипкие остатки человеческой сути, и теперь их уже ничто не могло остановить на полпути. Выкрикнув из своей груди глухой звериный рев, они, неудержимой лавиной, ринулись вперед, жаждя только одного: убивать, убивать, убивать.

Ещё не осели клубы дыма и пыли, ещё не пришли в себя оглохшие и ослепшие от взрыва зуавы, а людская масса некогда бывшая ротой Азовского полка уже перебежала по чудом уцелевшему мостку через ров и, обтекая горжевой вал, ворвалась внутрь бастиона.

По яростным крикам, лязгу и истошному вою доносившегося с кургана, граф ясно представлял картину творившегося там в этот момент. С какой охотой он сам оказался среди дерущихся на смерть солдат но, к большому сожалению Ардатова, в эту минуту его место было в тылу. Отбросив в сторону душевные эмоции, граф твердой рукой строил штурмовые колонны, и направлял их на курган в помощь сражающимся товарищам.

Французы, которых азовцы еще не успели сбить с траверсов неповрежденного края горжи, пытались остановить их наступление оружейным огнем, но он уже был не столь губителен как прежде. Кроме того, отчаянные крики погибающих за их спинами товарищей, лишали зуавов спокойствия за свой тыл и многие из них безбожно мазали. Все это, позволяло русским колоннам, быстро переходить по мосту через ров и проникать внутрь редута.

Ардатов уже отправил на курган полтора батальона поддержки, прежде чем сам двинулся на штурм вместе с ротой Ладожского полка. Сдав командование над резервами генералу Пахомову, граф решил лично пойти на курган, строго наказав генералу отправить вслед за ним еще одну роту, для полного закрепления успеха.

Зуавы ещё иногда постреливали с траверсов кургана, когда Ардатов вместе с солдатами миновал заваленный телами убитых горжевой ров и приблизился к укреплению. За всю свою жизнь графа повидал немало ужасных 'прелестей' войны, но то, что он увидел в узком проходе горжи, потрясло его до глубины души.

По сути дела, прохода как такового не было вообще. На всем своем протяжении в шесть шагов, он был полностью забит человеческими телами, лежащими друг на друге нескольким рядами. Высота этого завала доходила до пояса взрослому человеку и чтобы проникнуть в редут, атакующим солдатам приходилось с разбегу запрыгивать на столь отвратительное препятствие.

С огромным внутренним омерзением, Ардатов миновал это ужасное место, подойдя к месту взрыва фугаса, дабы в полной мере смог оценить минное мастерство Тотлебена. Мощный взрыв заряда почти полностью уничтожил горжевой вал, вместе с находившимися за ним вражескими солдатами.

От взрыва так же сильно пострадали стоявшие на траверсах кургана стрелки, а также французы, стоявшие вблизи руин наблюдательной башни кургана. В числе пораженных взрывной волной был и сам генерал Мак-Магон, руководивший обороной бастиона. Крупный осколок камня угодил ему прямо в лоб, от чего герой штурма русской твердыни потерял сознание и в таком состоянии был взят в плен солдатами Азовского полка.

Его пленение крайне скверно сказалось на всей обороне кургана. В столь важный и ответственный для французов момент, не нашлось той твердой руки, которая была способна пресечь панику в рядах солдат, возникшую после подземного взрыва. В первую очередь сильно испугались зуавы. Храбрые и отважные в бою, они ничего не смогли противопоставить своему первобытному страху перед неизвестным оружием врага, способного внезапно поражать их из-под земли.

С ужасом и отчаянием бросились алжирцы в разные стороны от места взрыва, сбивая с ног и заражая своим страхом самих французов. Не прошло и двух минут, как все они принялись испуганно метаться по бастиону, пугливо озираясь по сторонам, в ожидании новых взрывов русских мин.

Именно в этот момент, со штыками наперевес, через горжу прорвались азовцы. Отлично понимая свою обреченность, они торопились свершить свою кровавую месть, прежде чем падут от вражеских пуль и штыков.

Клубы пыли и дыма еще только начали оседать на израненную землю Малахова кургана, а азовцы принялись безжалостно уничтожать врага, всеми возможными способами. На момент атаки на кургане находилось свыше семи тысяч солдат императора, но у них не хватило сил отбить атаку 'русских дьяволов' как впоследствии назовут азовцев бежавшие с кургана французы.

Густые клубы пыли, поднявшиеся над Малаховым курганом после взрыва мины, не позволили Пелесье быстро разобраться в обстановке. Вначале генерал посчитал, что на кургане взорвался один из пороховых складов, что никак не могло повлиять на его оборону. Лишь только когда с бастиона исчезли императорские знамена, и в сторону французских траншей устремились толпы беглецов, командующему стало ясно, что Мак-Магон потерпел неудачу.

Не желая смириться с неудачей, Пелесье отдал приказ вновь штурмовать курган, бросив в атаку дивизию гвардейских егерей Камплона. Им предстояло пройти всего сорок шагов открытого пространства разделяющие передовые траншеи французов и русские бастионные рвы, но на этот раз им в полной мере пришлось испытать на себе силу картечи защитников кургана.

По быстро приближающимся к бастиону французам, азартно палили пушки 2 и 3 бастиона, вели огонь батареи Корабельной стороны, стрелял и сам Малахов курган, из своих так и не заклепанных врагом пушек.

На банкетах, сильно пострадавших от ядер и бомб неприятеля, егерей Камплона ждали русские солдаты, щедро заплатившие своей кровью заплатившие за право обладания Корниловским бастионом. Пулями, штыками и прикладами, они уверенно сбрасывали в ров рвущихся на курган французов, укладывая новый слой человеческих тел, поверх тех, кто уже погиб ранее.

Егеря Камплона несли огромные потери от русской картечи и пуль, однако не собирались отступать. Подбадривая друг друга гортанными криками, французы упорно лезли на склон бруствер а, взобравшись на него, смело вступали в рукопашную с защитниками кургана.

Однако упорство и героизм императорских егерей, столкнулись с героизмом и упорством людей, которые были готовы умереть на бастионе, но не отступить. В самый жаркий момент боя, одному из защитников кургана вдруг показалось, что на переднем бруствере вдруг мелькнул морской мундир, шитый золотом.

— Нахимов! — радостно выкрикнул солдат и тут же пал сраженный вражеской пулей. Однако его крик был услышан и подхвачен другими защитниками кургана.

— Нахимов!!! Павел Степанович!!! Ура!!!— радостно кричали солдаты, и сила этого имени поднимало из их сердец небывалую храбрость и отвагу, и нагнетало в души врагов сильный страх.

Схватка моментально вспыхнула с такой силой, что егеря Камплона не суждено устоять под напором защитников бастиона. Смятые и раздавлены в считанные минуты, они бросились бежать прочь от кургана, спеша спрятаться в своих траншеях.

Пелесье, однако, не был бы самим собой, если бы не попытался вновь штурмовать курган. Видя, как храбро сражались солдаты Камплона, генерал решил еще раз бросить их в бой, дав им в помощь, полк гвардейцев из своего резерва, твердо веря, что они будут той соломинкой способной переломить хребет верблюду. Командование этой штурмовой колонной Пелесье возложил на генерала де Фуа, с которым 'африканец' служил вместе в Алжире.

И в третий раз, на Корниловский бастион, полностью утративший свой первоначальный вид, под громкие крики, прославляющие императора, стали накатываться плотные цепи французов. Всего только шесть пушек Корниловского бастиона могли вести прямой огонь по врагу. Все остальные были либо повреждены, либо их прислуга была полностью выбита. Казалось, что уже ничто не сможет помешать гвардейцам, вновь водрузить императорское знамя над позицией русских, но на помощь Ардатову, вновь пришел инженерный гений генерала Тотлебена.

Едва только курган был очищен от врага, к Михаилу Павловичу подвели несколько человек, которые все это время находились в полуразрушенной арке башни кургана, откуда начинались минные галереи бастиона.

Атака французов застала саперов в тот момент, когда они проводили подземные работы согласно приказу полковника Геннериха. Грязные, усталые и измученные нехваткой воздуха люди, доложили Ардатову о нескольких фугасах, которые были заложены в галереи накануне наступления неприятеля и не были взорваны из-за отсутствия приказа.

Ардатов возблагодарил небо за помощь, в который раз посланную ему в самую трудную минуту этого дня. Едва только ряды французы приблизились к Корниловскому бастиону, как четыре взрыва, неторопливо и величаво прогремели над истерзанным полем битвы.

Мощные пороховые заряды, установленные русскими саперами для отражения нападения врага блестяще выполнили свою задачу. При помощи провода, минеры приводили в действие заложенные под землей фугасы по приказу Ардатова, находившегося на бастионном валу. Внезапные подземные взрывы произвело сильнейшее впечатление на врагов. Не успевал осесть один поднятый взрывом столб земли, как под ногами противника немедленно грохотал новый, что вызывало уцелевших солдат в страхе бежать прочь, спасая свои жизни.

Среди погибших или раненых от взрывов мин, было очень много офицеров, которые шли в атаку передних рядах. В числе их оказался командир егерей генерал Камплон получивший ранение ноги, а сам де Фуа получил серьезную контузию. Лишившись командования, атака французов моментально захлебнулась. Напуганные взрывами солдаты дрогнули и подгоняемые залпами ружей и картечи, поспешили ретироваться.

Беглецы еще только прыгали в родные траншеи, а по французскому воинству уже шел панический слух о том, что все пространство перед Малаховым курганом напичкано русскими минами. Подрыв минных фугасов на Корниловском бастионе и в его предполье прочно вселил сильный страх в души французских солдат. Получив наглядный урок, теперь они просто боялись покинуть свои траншеи, и ни о какой новой атаке не могло идти и речи.

Об этом Пелесье в один голос заявили командиры передовых частей, когда командующий заговорил о подготовке новой атаки Малахова кургана.

— Вы только зря погубите сегодня лишнюю сотню солдат, ваше превосходительство, но успеха так и не добьетесь, — убежденно произнес полковник Полиньяк, трижды в этот день, водивший своих солдат на штурм русских бастионов. Получив два ранения, он упорно не желал идти в тыл и Пелесье никак не мог упрекнуть его в трусости. Мазанув раненого офицера тяжелым, давящим взглядом, генерал угрюмо промолчал в ответ на его слова. Как не сильно кипела его душа, он хорошо понимал, что с усталыми и деморализованными солдатами взять Севастополь сегодня не удастся.

Он еще некоторое время наблюдал за русскими позициями в подзорную трубу, тяжело переживая столь неожиданный 'удар в спину' от своих солдат. Затем, оторвав свой гневный взгляд от так и непокоренной русской твердыни, он швырнул трубу в руки адъютанта и отбыл в тыл, ни с кем не прощаясь. Поле боя осталось за русскими, а Севастополь с честью выдержал своё самое главное испытание.

Глава IV. Уж постоим мы головою за Родину свою.

Прошло ровно полторы недели после неудачного штурма союзниками Севастополя. Едва только закончилось перемирие, по которому обе стороны убрали с поля боя своих погибших и раненых, как вновь на русские укрепления обрушился град ядер и бомб. Не добившись успеха в начале сентября, Пелесье не собирался успокаиваться, твердо намереваясь взять Севастополь до конца года. Именно за эту настойчивость и упорство при выполнении полученного приказа, Наполеон и назначил Пелесье на столь высокий пост.

— Пусть русские кроты перероют все пространство вокруг кургана и нашпигуют подходы к нему новыми фугасами. Этот проклятый бастион будет моим, после того как пушки сравняют с землей всё, что там только еще осталось. Подождем, пороху у нас на этот бастион хватит, — твердым голосом изрек генерал своим подчиненным, желая вытряхнуть из их душ 'минную' боязнь.

Выкинув руку в сторону севастопольских бастионов подобно древней пифии, 'африканец' торжественно изрек: — Третьего штурма, русские укрепления не выдержат!

И вновь осадные мортиры принялись утюжить позиции 2 бастиона и Малахова кургана, сосредоточив против этих многострадальных укреплений героического Севастополя всю свою огневую мощь. И вновь вражеские бомбы и ядра падали на творения генерала Тотлебена, медленно, но неотвратимо разрушая их, попутно сокращая численность гарнизонов маленьких крепостей.

Никто из севастопольцев не ожидал, что враг столь быстро возобновит бомбардировку Малахова кургана, намереваясь во, чтобы то ни стало захватить его. Все то, что удалось исправить на нем в дни перемирия, было уничтожено планомерным обстрелом врага в течение первых трех дней бомбардировки. Несмотря на болезнь и непрерывный обстрел укреплений, полковник Геннерих почти каждый день бывал на Корниловском бастионе, стремясь сделать все, чтобы не допустить его повторного захвата.

Были прорыты новые подземные галереи и заложены новые мины. Исходя из печального опыта, Геннерих приказал соединить траншеей Малахов курган с остальными русскими позициями, на чем ранее настаивал генерал Хрулев, и с чем были согласны Ардатов и Хрущев. Последний был назначен командующий гарнизоном Севастополя вместо срочно выехавшего на лечение генерала Остен-Сакена.

Выполняя приказы инженера-полковника, команда русских саперов работала на кургане в три смены, однако ни у кого не было твердой уверенности в удержании Малахового кургана. Настолько крепко и упорно вцепился в него генерал Пелесье.

Уже на следующий день после возобновления врагом бомбардировки Корабельной стороны, вопрос о судьбе города вновь стал на военном совете. Теперь уже никто из тех, кто ранее сомневался в удержании Южной стороны города, не помышляли об её оставлении. После отбития штурма, все члены военного совета как один настойчиво просили Горчакова оказать помощь Севастополю, путем нанесения удара в тыл вражеских войск.

Командующий крымской армии и сам прекрасно понимал, что без большого полевого сражения оказать эффективную помощь осажденной крепости невозможно. О необходимости наступления говорил Ардатов, этого же требовали находящийся на излечении в Бахчисарае Нахимов и Тотлебен, на этом в своих письмах настаивал сам государь император. Одним словом все были за, но как это часто бывает в жизни, благие намерения резко спотыкались при выборе метода воплощении их в жизнь. И дело было совершенно не в том, что Горчаков предлагал наступать на французские позиции на Федюхинских высотах, а Ардатов стоял за наступление на англичан со стороны Инкермана. Главный пункт преткновения был иным.

Князь Горчаков твердо стоял за прежний метод руководство войсками, искренно считая, что достаточно только разработать толковый план сражения и скрепив его подписью спустить в войска, для исполнения задуманного. Так действовал светлейший князь Меньшиков, так был готов действовать нынешний главнокомандующий Крымской армией, однако против него был категорически против граф Ардатов.

Нет, конечно, Михаил Павлович не имел ничего против хорошо составленного плана, но его абсолютно не устраивал принцип 'подписано и с плеч долой', исповедуемый высоким армейским начальством. Севастопольские реалии показывали, что с подобным подходом к исполнению было невозможно победить такого сильного противника как англичане и французы.

Одним из залогов успеха, граф считал подготовку солдат к условиям будущего боя. Исповедуя суворовские методы, Ардатов настаивал, чтобы пехотинцы заблаговременно учились действовать среди крутых склонов крымских гор, а не посреди чистого поля.

С большим внутренним скрипом, Горчаков все же согласился с подобным предложением графа, однако тот собирался шагнуть ещё дальше. В качестве верного способа уменьшения людских потерь от штуцерного огня противника, Ардатов настойчиво требовал введение нового вида построения штурмовых колонн. Так Михаил Павлович предлагал отказаться от хрестоматийной атаки врага плотным строем пехоты, заменив его рассыпными цепями егерей.

Впервые столь эффективный метод борьбы с боевыми колоннами врага, был опробован в боевых условиях во время войны за независимость Северо-Американских соединенных штатов. Тогда американские повстанцы впервые применили рассыпной строй против сомкнутой колонны британских войск и одержали победу над противником, значительно уступая ему в численности. В последствии он был позаимствован русскими егерями, которые блестяще использовали его в Отечественной войне 1812 года.

Князь Горчаков жарко протестовал против ломки старых традиций пехоты, но он был бессилен перед царским указом с тремя словами 'Я так желаю'. Хитрец Ардатов, предвидя сопротивление Горчакова в этом вопросе, заранее вытребовал его из Петербурга.

Едва командующий Крымской армии ознакомился с императорским рескриптом, он тут же сменить громогласный рык на обиженно-насупленное молчание. Так продолжалось около двух минут, после чего между генералами начался торг.

Горчаков ожидал, что Михаил Павлович будет требовать в своё подчинение чуть ли не половину его армии, но тот повел себя как истинный дипломат и ограничился распространением реформ лишь на три полка. Желая полностью отрезать князю пути назад, граф публично поблагодарил его за понимание и поддержку в столь важном государственном вопросе, глубокую суть которого дано постичь не каждому. Подобный реверанс со стороны Ардатова вполне устроил Михаила Дмитриевича и, к огромному огорчению армейских сплетников, между двумя Михаилами возникло хрупкое подобие мира.

Едва только Горчаков отдал в прямое подчинение Ардатова оговоренные соединения, как уже на следующий день начались учения по заранее подготовленному Ардатовым плану. День за днем под постоянным присмотром графа, солдаты полков ходили на штурм горных склонов, столь непривычным для себя разомкнутым строем.

Напрягая силы и нещадно обливаясь потом, одолевая крутые склоны балок, оврагов и горок, они негромко поминали недобрым словом немецкого черта Клаузевица, который затуманил мозги такому хорошему человеку как Ардатов. Подобное отношение солдат к Михаилу Павловичу было обусловлено его запретом в полках телесного наказания нижних чинов, строгий контроль за солдатским питанием и выплатой им денежного довольствия. Зная, что Ардатов непременно будет пробовать солдатскую пищу, интенданты строго следили за закладками в походные котлы.

Вслед за солдатами, много хлопот своими новшествами доставил Ардатов и полковым офицерам. Некоторые из них стали, скрыто саботировать его начинания, за что тут же пришлось испытать на себе твердость характера Михаила Павловича. Не взирая на чины и былые заслуги, господа саботажники были моментально удалены из полков и заменены теми кто, по мнению Ардатова больше подходил для осуществления его планов.

Их Ардатов давно выделил из большого числа офицеров прибывших в действующую армию, путем личных бесед. И здесь, он делал ставку не на послушных исполнителей чужих идей, а на тех, кто, по мнению Ардатова, мог самостоятельно действовать в трудную минуту.

Таковы были суровые будни особой дивизии графа Ардатова, однако по прошествию трех месяцев нужный результат был достигнут. 'Полки нового строя', как их язвительно называли за глаза недоброжелатели, стали гораздо маневреннее и подвижными, чем остальные соединения армии Горчакова. За считанные минуты они разворачивались в цепи, быстро взбирались по крымским кручам и вновь собирались в походный строй.

Конечно, Михаил Павлович отлично понимал, что своими действиями наживал массу смертельных врагов, однако граф старался не думать об этом. С неукротимой энергией он создавал свои полки, с помощью которых намеревался деблокировать Севастополь.

Князь Горчаков занимал двоякое положение в отношении деятельности Ардатова. С одной стороны энергичная деятельность посланника вызывала у него сильное раздражение, и одно время князь всерьез подумывал о подаче прошения государю с просьбой освободить его от командования армии. Однако соблазнительное предложение сделанное ему графом, удержало Горчакова от этого шага.

Вначале Михаил Дмитриевич с нетерпением ждал, когда этот всезнайка оступится, и уж тогда с чистой совестью князь мог требовать от царя удаления Ардатова из Крымской армии. Однако господин посланник был в явном фаворе у капризной госпожи удачи. Военные успехи у Ардатова следовали один за другим, и постепенно Горчаков изменил свое отношение к нему.

Теперь князь руководствовался чисто прагматическим чувством, поскольку со всех одержанных побед Ардатова, ему также перепадало своя доля почестей. До поры до времени подобный расклад вполне устраивал Михаила Дмитриевича, и потому командующий Крымской армии не препятствовал бурной деятельности графа. Подобное поведение князя, однако, совершенно не говорило о том, что в случае военного конфуза он будет на стороне Ардатова. Михаил Дмитриевич свято исповедовал принцип ' служба службой, а табачок врозь'.

Вот так обстояли дела накануне военного совета армии, где Горчаков зачитал письмо царя о необходимости нанесения удара по противнику с целью освобождения Севастополя от вражеской осады. Как и следовало ожидать, мнения присутствующих резко разделились.

Генерал-лейтенанты Липранди, Бутурлин и генерал-адъютант Коцебу стояли за идею князя Горчакова о наступлении на врага в районе Федюхинских высот и Гасфорта. В случаи успеха, русские войска не только отрезали союзные части от вод реки Черной, но и позволяли создать постоянную угрозу нападения на главные тылы противника в районе Сапун-горы. При таком положении дел, Пелесье был бы вынужден отказаться от нового штурма.

Генералы Хрущев, Крыжановский и князь Васильчиков высказывали мнение о нанесении удара по врагу силами севастопольского гарнизона. По их замыслу главный удар следовало нанести по вражеским позициям со стороны пятого и шестого бастиона, там, где его никто не ожидал, и неприятельские укрепления были откровенно слабо защищены.

Совершенно противоположную точку зрения высказал генерал-майор Попов. Он предлагал нанести удар по врагу со стороны Инкермана, что по сути своей, полностью повторяло прошлогоднюю попытку русских войск. Вице-адмирал Новосильский замещающий выздоравливающего Нахимова был готов поддержать кого угодно, твердя только одно, что пассивное положение русской армии крайне пагубно как для самого Севастополя, так и для Черноморского флота.

Обсуждение плана нападения на врага было очень бурным, но малопродуктивным. Каждый из генералов приводил множество аргументов в пользу своего плана, попутно активно критикуя предложения соседа. Так прошло некоторое время, пока молчавший все это время граф Ардатов не попросил слово.

Все разом замолчали и устремили озадаченные взоры на царского посланника. Стояла напряженная тишина, когда Ардатов встал из-за стола и обратился к Горчакову с просьбой поручить всё командование предстоящей операции ему.

Сказать, что слова Ардатова вызвали сильное удивление среди членов военного совета, значит не сказать ничего. Почти все присутствующие считали, что операцией будет командовать сам Михаил Дмитриевич и в глубине души сочувствовали Горчакову, ибо ему предстояло свершить невозможное, разгромить лучшее воинство мира.

Затаив дыхание, севастопольский генералитет с удивлением смотрел на человека, столь необдуманно поставившего на кон все свои былые победы и достижения.

— Вы, Михаил Павлович, желаете лично возглавить операцию по деблокаде Севастополя? — с нескрываемым удивлением переспросил главнокомандующий внезапно объявившегося самоубийцу.

— Совершенно верно, ваше высокопревосходительство. Надеюсь, вы не откажете мне в этой чести — сказал Ардатов и, подавшись вперед, положил перед собой свой небольшой кожаный портфель.

Неизвестно, что подумали в этот миг генералы, но Горчаков расценил этот жест как готовность графа к предъявлению благородному собранию очередного письма царя с неизменным вердиктом Николая Павловича 'Я так желаю'. Поэтому, не желая прилюдного принижения своего авторитета как главнокомандующего, Горчаков поспешил удовлетворить столь необычную просьбу Ардатова.

— У меня нет никаких причин отказывать вам в этой просьбе, Михаил Павлович, однако хочу напомнить, что наступление следует произвести как можно скорее. Враг не сегодня-завтра возобновит штурм города и может так случиться, что мы будем вынуждены оставить южную часть Севастополя. Готовы ли вы уложиться в столь малый временной срок для подготовки нанесения удара?

— Да, — без колебания подтвердил Ардатов — я полностью согласен с предложением генерал-майора Попова о наступлении на врага со стороны Инкермана. Думаю, что понадобиться несколько дней, чтобы внести окончательные коррективы и подготовить войска к сражению.

Этими словами Ардатов полностью отрезал себе все пути к отступлению, и в случае неудачи ему не на кого было бы жаловаться и обвинять в своих просчетах. Поэтому Горчаков тут же, в присутствии военного совета, объявил о назначении Ардатова командующим предстоящей операцией, и его решение было оформлено приказом по армии.

Готовясь нанести удар по вражеским позициям, граф Ардатов всего лишь на один день опередил своего визави генерала Пелесье. Желая реабилитироваться перед своим императором за прошлые неудачи, командующий восточной армией собирался 18 сентября предпринять новый штурм севастопольских бастионов и до наступления холодов захватить южную часть города и уничтожить стоявшие в бухте, корабли Черноморского флота. Это бы позволило Пелесье во всеуслышание утверждать, что основная задача этой войны выполнена, и французские войска могут возвращаться домой.

Победная новость из-под Севастополя была нужна официальному Парижу подобно глоток воздуха утопающему. Тайно купленные русским царем парижские газеты смачно описывали все тяготы и невзгоды, претерпеваемые французские солдаты на далекой чужбине. Последние репортажи корреспондентов о неудачном штурме Малахова кургана были своеобразным холодным душем, что остудил многие горячие головы поклонников Второй империи. Теперь главное, что волновало парижан и всех остальных французов, когда закончится эта затянувшаяся война.

Намереваясь на этот раз обязательно взять Севастополь, Пелесье снизил численность обсервационных сил до пятидесяти тысячи человек. Все остальные солдаты из 110 тысячной армии союзников были отправлены в штурмовые колонны; сорок шесть тысяч против Корабельной стороны и четырнадцать тысяч против Городской стороны.

Тылы обсервационных сил со стороны оврагов Килен-балки прикрывали английские дивизии генерала Бентинга и Кордингтона, вместе с восемнадцатью орудиями, которые занимали очень выгодное положение и могли простреливать все ближайшие подходы к британским позициям.

В качестве резерва прикрытия на случай внезапной атаки русских имелась шотландская бригада Камерона. Этих сил, по мнению британского командующего генерал-лейтенанта Симпсона, было вполне достаточно для отражения нападение врага или в худшем случае продержаться до подхода главных британских сил, дивизий Бернара и Ингеленда.

На Федюхиных высотах, прикрывавших подход к Сапун-горе, главному оплоту тыловой обороны союзников, находилась французская пехота общей численностью восемнадцати тысяч человек при 48 орудиях, под начальством генерала Гербильона.

На правой, восточной возвышенности, располагалась первая бригада дивизии Фошё с шестью орудиями. Рядом с большой балаклавской дорогой, на господствующем пункте среднего возвышения, стояла вторая бригада той же дивизии и часть бригады Вимпфена при шести орудиях. Левую же, западную возвышенность, занимали войска Каму, которые прикрывали подход к реке Черной и имели также шесть орудий.

Высоты Гасфорта были заняты сардинскими войсками, в числе 9 тысяч человек, при 36 орудиях под начальством генерала Ла-Мармора. На правом крыле, примыкая к речке Варнутке, стояла дивизия Моро, на левом фланге дивизия Тротти; а позади в резерве бригада Джустиниани, кавалерия полковника Савоару — четыре эскадрона и крепостная артиллерия.

Всё пространство балаклавской долины между Гасфортовыми и Федюхиными высотами прикрывали кавалеристы генерала Морриса вместе с британской кавалерией генерала Скерлета общей численностью в тридцать эскадронов. Турецкий корпус, состоящий из десяти тысяч человек под началом Али-паши, занимал высоты правее села Камары. Генерал д'Алонвиль, с двумя батальонами пехоты и двенадцатью конными орудиями, стоял на биваках в Байдарской долине.

В случае атаки русских войск на реке Черной, союзники могли выставить против них на первый случай до тридцати пяти тысяч человек, а затем должно было подойти подкрепление в виде кавалерии Скерлета и французских частей с главных позиций на Сапун-горе.

Такова была дислокация вражеских войск со стороны Черной речки, которая была хорошо известна графу Ардатову благодаря умелой работе разведки, большей своей частью состоявшей из балаклавских греков. Постоянно рискуя быть схваченными врагами, они регулярно приносили драгоценные сведения о силе противника с того берега реки, разделявшей воюющие стороны.

Именно эти разведывательные сведения легли в основу наступательного плана Михаила Павловича, который подразумевал нанесение по обсервационным позициям врага не одного, как это было озвучено на совете у Горчакова, а сразу два равноценных по своей силе ударов. Это было очень необычным для тактики того времени, и поэтому, не желая тихого саботажа со стороны генералов, граф до последнего дня держал общий замысел операции в строгой тайне.

По замыслу Ардатова, один из ударов следовало наносить со стороны Инкермана по британским позициям, которые оказались, не столь сильно укреплены, как это полагали в штабе Горчакова. Гордые бриты, не извлекли должного урока из прошлогоднего наступления русских и всего лишь увеличили числа своих батарей и караульных секретов.

Наступление на английские позиции было поручено корпусу под командованием генерал-адъютанта Реада. В его состав входили батальоны Бородинского полка, солдатам которого отводилась важная роль в будущем сражении.

Михаил Павлович хотел лично повести своих подопечных в бой, но должность командующего наступлением делало это намерение невыполнимым. Поэтому общее командование батальонами было возложено на полковника Штольца, человека жесткого, но как показали учения весьма талантливого, способного к блестящей импровизации. Его Ардатов первоначально готовил к роли своего заместителя, на случай собственной гибели или ранения, но судьба внесла свои изменения в планы графа.

Второй удар, предполагалось нанести в направлении Гасфорта, отрядом, во главе которого стоял генерал-майор Попов, соавтор предложенного Ардатовым плана. Им предстояло разгромить сардинцев и, угрожая возможным ударом по Балаклаве, главной базе англичан, выманить на себя французские силы, прикрывающие Федюхинские высоты.

Чтобы хоть как-то ослабить натиск противника на отряд Попова, в который входил Смоленский полк, второе детище Ардатова, отряд генерал-лейтенанта Липранди должен был связать главные силы врага отвлекающим боем у трактирного моста.

С этой целью была начата демонстративная переброска части сил к переправе через реку Черную, дабы утвердить противника в мысли о скором наступлении русских войск именно в этом месте. Вражеские лазутчики быстро донесли об этом генералу Симпсону, а тот в свою очередь известил Пелесье.

Командующий Восточной армии поблагодарил британца за добытые сведения, но не предпринял никаких серьезных мер, расценив эти действия как отвлекающий маневр русских перед штурмом Севастополя союзниками. Уж больно открыто и демонстративно действовал противник.

Главный удар неприятеля, по мнению Пелесье, можно было ожидать со стороны 2 бастиона с одновременным нанесением удара по тылам союзников в районе Килен-балки. При удачном стечении дел, этот удар мог привести к прорыву блокады Севастополя с юга и сорвать приготовления союзников к штурму крепости.

За это говорили донесения лазутчиков заметивших большое скопление новых войск по ту сторону Килен-балки. Именно туда были перенацелены основные силы британцев из тылового прикрытия, посчитав, что русские не будут повторно штурмовать узкий проход на плато Инкермана.

Конечно, в рассуждениях генерала Пелесье был свой здравый смысл, но граф Ардатов видел главную задачу будущего сражения несколько в ином свете. Будучи убежденным реалистом, он стремился не просто сорвать очередной штурм Севастополя, а нанести противнику такой урон, что тот был бы вынужден отложить свое наступление как минимум до весны будущего года.

В ночь перед наступлением, граф Ардатов был в прекрасном настроении, чего с ним уже давно не бывало за последние два года. Вместе со всеми солдатами и офицерами он отлично выспался днем и, подкрепившись из полевого котла, отдал последние приказы.

Штурмовые колонны уже стали по темноте выдвигаться к месту атаки, когда перед Ардатовым предстали казачьи пластуны. Вот уже несколько дней казаки проводили скрытое наблюдение за позициями англичан в районе предполагаемой атаки.

— Ну что, Северьяныч. Ничего подозрительного не заметил? Всё ли тихо? — спросил граф старого казака, за плечами у которого был не один вражеский 'язык' и несколько тайных рейдов по ближайшим тылам противника.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, всё без изменений. Через полчаса у англичан должна быть смена караула, а через час мои ребята снимут их в два ножа.

— А дозорные секреты? — пытливо уточнил граф.

— Нет их там. За это я вам, ваше превосходительство, головой ручаюсь. Сам лично наблюдал за этими позициями три дня и ни разу возле них дозорных не заметил.

— Это хорошо. А вот скажи, Северьяныч, как, по-твоему, ждут они нас или нет? — поинтересовался у пластуна Ардатов.

Казак на секунду задумался, а затем, тряхнув головой, убежденно произнес:

— Никак нет. Не ждут нас басурмане. Они больше всего на пушки свои надеются, да на овраги и крутогоры.

— Дай бог, чтобы твое чутье не подвело. Ведь в случае чего, нам твоя оплошность по такой цене встанет, что мало не покажется, — Ардатов на мгновение замолчал, а потом добавил, — Ладно, Северьяныч, ступай к товарищам и помни, я на вас крепко надеюсь.

Пластуны не подвели. Под покровом темноты они вырезали часовых врага без единого звука, пролив первую кровь в этой битве. Когда солдаты Штольца стали привычно для себя карабкаться по крутым склонам Инкермана, никто, не выстрелом, не криком не предупредил орудийные расчеты англичан о приближающейся к ним опасности.

Благодаря приобретенным на многочисленных тренировках навыкам и сноровке, русские пехотные цепи не производили большого шума при подъеме на горные кручи, как это было раньше. Те же звуки, которые все же возникали от их движения, надежно заглушал сильные ветер, дувший с гор по направлению к морю.

Находившиеся в люнете англичане, слишком поздно обнаружили приближение противника. Передовой цепи русских солдат оставалось пройти чуть более десятка шагов, когда их обнаружили. Раздался один выстрел, затем другой и люнет охватила лихорадочная суета.

Из шести орудий, имевшихся в распоряжении англичан, только одна пушка смогла вовремя дать выстрел по русским цепям. Будь она заряжена картечью, это позволило бы батареи выиграть по противнику полноценный залп, однако в стволе пушки оказалось ядро, которое не нанесло серьезного ущерба атакующим цепям бородинцев.

Еще не успел рассеяться пороховой дым от пушечного выстрела, как в люнет ворвались русские солдаты со штыками наперевес. Короткая схватка с не успевшими бежать прочь канонирами, и они уже двинулись дальше, освобождая место тем, кто ними поднимался по крутому склону вслед за ними.

Словно воины из зубов сказочного дракона выраставшие из земли, поднимались с крутого склона все новые и новые ряды бородинцев. Прошло несколько минут, и все передовые позиции британцев оказались в руках солдат Штольца. Первая победа была одержана на удивление легко, но впереди бородинцев ждало главное испытание, в лице батальонов королевских гвардейцев генерала Бентинка.

После прошлогоднего сражения, по приказу лорда Раглана, они были максимально передвинуты к линии люнетов. Расчет британского фельдмаршала заключался, чтобы в случаи нового нападения русских, остановить врага на небольшом пяточке Инкермана плотным огнем из штуцеров, а затем сбросить его поредевшие полки с крутого склона вниз.

Как и все силы, что прикрывали центральную позицию инкерманского плато, гвардейцы Бентинка были захвачены врасплох внезапной атакой русских рот, но это было лишь сиюминутным замешательством. Никакой враг в мире не мог своим появлением заставить англичан, потерять своё природное хладнокровие и воинскую выучку.

Под требовательные крики и свистки капралов и сержантов, рыжие и конопатые Гарри, Бобби, Эдди и Тэдди проворно выбегали из своих палаток и принимались строиться в боевые порядки, без всякого на то опасения. До противника было никак не меньше трехсот метров, а как было всем известно, ружья у русских бьют только со ста метров. На этом и строился весь расчет европейцев в этой войне, и как показывала боевая практика, он был всегда безупречно верен. Всегда, но только не на этот раз.

У той тысячи русских солдат, что успела подняться на плато и выстроилась перед англичанами в две шеренги, в руках было смертоносное изобретение прусского гения, господина Дрейзе. Оно выгодно отличалось он штуцерных ружей, что держали сейчас в руках английские пехотинцы тем, что заряжалось не с дула, а с казенной части.

Однако самое главное в изобретении пруссака заключалось в стальной иголочке и патроне с бумажной гильзой и капсюлем. С помощью ударника в виде длинной иглы пробивался капсюль, происходил выстрел и всё содержимое ствола, моментально сгорало. Благодаря этим особенностям, число выстрелов из прусского оружия возрастало до 10 в минуту тогда, как англичане могли дать в минуту только один — два выстрела. И максимальная дальность поражения изобретения господина Дрейзе составляла шестьсот метров.

Пользуясь тайной поддержкой канцлера Бисмарка, русские агенты в Берлине смогли закупить у Дрейзе не только те две тысячи ружей, на которые так рассчитывал Ардатов, но даже ещё четыре с лишним тысяч винтовок, изначально предназначавшихся для прусской армии.

Тайно доставленные в Россию, они поступили в личное распоряжение графа, приказавшего вооружить новыми ружьями солдат Бородинского и Смоленского полков. Две недели, русские пехотинцы изучали чудные фузеи и вот теперь, им предстояло держать испытания, перед самым грозным экзаменатором в мире.

Послушно вскинув к плечу винтовки, бородинцы тщательно целились в противника, строившегося в боевые порядки. Короткая команда и вот громкий залп расколол воздух, затем другой, третий, четвертый, посылая в сторону британцев целый ливень из свинцовых пуль.

Трудно описать то чувство упоения, с которым вели свой огонь бородинцы по красным рядам англичан. С каким неизъяснимым наслаждением они всаживали свои пули в ранее неуязвимого для русского огня врага, а сегодня по воле случая оказавшегося в их руках.

Залп следовал за залпом и словно огромные кегли, сбитые невидимой рукой падали на землю гвардейцы английской королевы, не успевая сделать ни одного ответного выстрела. В числе убитых и раненых в первые минуты сражения было много офицеров. Их места согласно боевой диспозиции находились перед солдатским строем, для подачи команды для ведения огня. Выстраивая ряды своих подчиненных, они выходили из строя в числе первых.

От густого огня бородинцев пострадал и сам генерал Бентинк, находясь, правда, далеко от передовых линий своих солдат. Шальная пуля на излете пробила левое генеральское предплечье, не принеся большого вреда здоровью командиру королевских гвардейцев. Однако это ничуть не помешало ему тут же сдать командование полками бригадному генералу Эшли и под присмотром верного адъютанта, на коне отбыть в лазарет.

Джозеф Эшли был опытным и храбрым командиром. Простые солдаты и офицеры любили и верили ему, однако командование генерала продлилось чуть меньше пяти минут. Оказавшись в зоне поражения прусским свинцом, Эшли получил ранение в бок, и рухнул на землю, не успев назначить своего приемника.

Быстрое выбытие из строя командиров, стало той роковой причиной, которая привела к разыгравшейся на плато трагедии. Непрерывная чехарда с передачей командования, привела к тому, что стоявшие в боевом порядке гвардейцы не получали команду на открытие огня. Минута шла за минутой, русские стрелки хладнокровно очищали английские ряды, а господа офицеры соблюдая кастовую субординацию, невозмутимо пытались определить кто из них вышестоящий командир.

Долго, невыносимо долго, продолжалась эта чехарда, за время которой потери гвардейцев росли с геометрической прогрессией. Наконец кто-то из оставшихся в строю капитанов дал долгожданную команду, и поредевшие шеренги гвардейцев Её величества, дал ответный залп по врагу.

Пороховой дым на мгновение окутал строй королевских стрелков, но когда он рассеялся, жаждущих отмщения англичан ждало жестокое разочарование. Уменьшившееся число стрелков и дальность расстояние до врага в триста шагов, не нанесли русским шеренгам серьезного урона. Потери бородинцев не шли ни в какое сравнение с потерями королевских гвардейцев.

Гул ненависти и негодования пронесся по рядам англичан. Закусив губу, они вступили в смертельное состязание со стрелками Штольца, в котором у них не было ни единого шанса на победу.

Послушно выполняя команды командира, бородинцы неторопливо опустошали свои патронные сумки. Подобно хорошо отлаженной машине, не взирая ни на что, они твердой рукой слали и слали гудящую смерть во врага, занимающегося перезарядкой оружия.

Как много солдат погибло за то время, пока ряды гвардейцев прибывали в вынужденном безмолвии. Пока они торопливо насыпали порох в дула своих штуцеров, загоняли пыжи и забивали шомполами пули, русские стрелки усиленно опустошали красные шеренги.

Когда же ружья были заряжены и курки взведены, опять возникла путаница с правом подачи общей команды. Вновь безвозвратно улетали драгоценные секунды, за каждую из которых гвардейцы заплатили несколькими жизнями. Наконец проблема была решена, поредевшие шеренги гвардейцев дали залп, но тут для британцев возникла другая угроза.

Пока все внимание солдат Бентинка было приковано к бородинцам, к месту боя незаметно подошла штурмовая колонна Томского полка. Без всяких помех солдаты полковника Гуськова приблизились к врагу и, дав залп из своих штуцеров, устремились в штыковую атаку.

Стоит ли говорить, что подобные действия противника привели британцев в полное замешательство. В результате чего их второй залп был полностью смазан, а провести третий гвардейцы Её Величества просто не успели. Лишенные общего командования, понеся сильный урон от губительного огня бородинцев, они не смогли противостоять яростному натиску русских и позорно бежали, оставив свои позиции.

Действие главной штурмовой колонны под командованием генерала Реада против бригады генерала Торна находившейся справа от центральной позиции генерала Бентинка были также успешны, но не столь эффективны как у бородинцев Штольца.

Благодаря ночному покрову они смогли тайно приблизиться к позициям англичан и атаковали их. Внезапность и быстрое продвижение русских пехотинцев во многом снизили результативность стрельбы британских канониров и стрелков, которые пытались остановить наступление Владимирского полка. Неся заметные потери от штуцерного огня противника, русские солдаты все же смогли приблизиться к англичанам и завязать рукопашный бой.

Неизвестно как сложилась бы схватка владимирцев с элитным подразделением дивизии герцога Кембриджского, но в самый важный момент на фланг и тыл противника обрушились егеря шестой дивизии. Они вслед за Томским полком поднялись на плато и стремительно атаковали врага, не оставляя ему ни единой возможности сражаться. Зажатые с двух сторон, британцы были вынуждены отступить, не в силах противостоять сильному натиску русской пехоты.

Стоявшая на левом фланге бригада генерала Монфреди не была атакована русскими в отличие от остальных сил дивизии Бентинка. Услышав выстрелы и крики своих товарищей, англичане с тревогой ждали появление русских полков перед собой, но время шло, а враг так и не появлялся.

Строго придерживаясь своей диспозиции, не взирая на яростную стрельбу у соседей, Монфреди не двигался с места, терпеливо ожидая приказа к действию от своего командира генерала Бентинка. Это промедление оказалось роковым для британцев.

Когда, все же заподозрив неладное, Монфреди на свой страх и риск двинулся на помощь Бентинку, то угодил под удар Суздальского полка, посланного Ардатовым для закрепления достигнутого успеха. Схватка была яростна и кратковременна. Оказавшись в невыгодных условиях, англичане не выдержали штыкового удара и отступили. Не прошло и полутора часа, как русские полностью сбили все передовые заслоны неприятеля, и вышли к первому лагерю англичан.

Почти одновременно с наступлением у Инкермана, врага атаковали войска генералов Липранди и Попова. Первыми нанесли удар по позиции сардинцев на склоне Телеграфной горы егеря подполковника Кондратьева. Несмотря на густой огонь противника, они сначала выбили врага из передних траншей, а затем вынудили отступить итальянцев к чоргунскому мосту, на ту сторону Черной речки.

Как только Телеграфная гора была очищена от неприятеля, на ней была развернута батарея, обрушившая свой огонь, как на стоявших у моста сардинцев, так и на гору Гасфорт. Здесь находились главные силы генерала Ла-Мармора.

Стремительное начало сражения, а так же мощное прикрытие артиллерии генерала Бельгарда, не позволили сардинцам помешать переходу через реку частей пятой дивизии под командованием генерала Мартинау. Видя столь успешное развитие операции, генерал Попов без всякой раскачки стал вводить в дело свои главные силы.

Специальному наблюдателю, находившемуся в плетеной корзине воздушного шара, с высоты птичьего полета было хорошо видно, как русские войска переправились через Черную речку и, не останавливаясь ни на одну минуту, двинулись к Гасфорту. Об этом событии он поспешил известить находившегося у отрогов Килен-балки графа Ардатова, с помощью нехитрой комбинации сигнальных флажков.

Разорив русскую казну на покупку винтовок Дрейзе, Михаил Павлович не устоял перед соблазном приобрести на нужды действующей армии воздушный шар. В письмах к императору, граф назвал его последним чудом науки и техники, в чем заметно лукавил. Явление этого чуда человечеству состоялось еще в прошлом веке стараниями братьев Монгольфьер. Тогда же, воздушный шар впервые был применен в качестве наблюдателя при осаде крепостей. Этот дебют оказался удачным, но дальнейшего применения в армии не получил.

От одного десятилетия к другому, летательное чудо улучшали и модернизировали, но на военную службу в массовом порядке так и не призвали. В условиях быстрого перемещения воюющих войск, воздушный шар был абсолютно бесполезен даже как разведчик и потому, по прошествию времени он превратился в забавную игрушку для развлечения почтеннейшей публики различных ярмарок или развлекательных аттракционов.

Во время посещения одной из таких ярмарок Европы, граф Ардатов и совершил свой подъем в небо, который оставил в его душе незабываемые впечатления. Эта восторженность, впрочем, не помешала ему трезво оценить свойства воздушного шара, который был неоценимым помощником в нынешней позиционной войне. Проанализировав, как много времени обычно терялось при доставке донесения в штаб и отдаче нужного приказа, Ардатов без всякого колебания вписал воздушный шар в число закупаемого в Пруссии военного снаряжения.

Сказано-сделано, и вот теперь поручик Томич висел в гондоле над Федюхинскими высотами, прочно привязанный крепким канатом к вороту, стоящему на земле. Поднятый в воздух около часа назад, офицер прекрасно обозревал всю округу, которая была перед ним как на ладони.

Осторожно опершись на плетеный борт корзины, поручик хорошо видел и расположение вражеского войска, и действие наших соединений. Время от времени, не доверяя остроте своего зрения, Томич прикладывал к глазам подзорную трубу, с помощью которой он контролировал склоны Сапун-горы, пытаясь заметить приближение к месту боя подкрепления из основного лагеря союзников.

Там пока ещё было тихо, и потому офицер с большим интересом наблюдал, как пушки генерала Шевелева разносили в пух и прах позиции французов у Трактирного моста. Заняв удачную позицию, русские артиллеристы в короткий срок выбили почти половину французского отряда, оборонявшего предмостковые укрепления, и потому солдаты Московского полка без особых потерь смогли захватить эту переправу через Черную речку.

Командующий обороной Федюхиных высот генерал Гербильон не стал пытаться отбить мост, справедливо полагая, что теперь русские бросятся штурмовать центральную высоту, и вот тут-то французские пушкари и стрелки посчитаются с ними за всё.

Этому способствовала сама матушка природа, сделавшая горные склоны, обращенные в сторону русских обрывистыми и крутыми, тогда как склоны, обращенные к французскому лагерю, были пологими и плавными. Кроме пушек установленных на самой макушке Срединной высотки, она была опоясана несколькими рядами траншей, куда уже густо набились французские стрелки, вооруженные исключительно штуцерами.

Все они с нетерпением ожидали того момента, когда, построившись в штурмовую колонну войска генерала Липранди, бросятся в атаку на неприступные кручи. Канониры уже вбили в жерла своих пушек заряды картечи, стрелки азартно водили стволами ружей в поисках цели, но русские почему-то не спешили подставлять свои головы под свинцовые гостинцы. Выстроившись в шеренги, они сначала ждали, пока через реку переправятся пушки, потом их зарядные ящики, а потом они и вовсе потеряли к сражению всякий интерес, застыв у подножья высоты подобно оловянным солдатикам.

Пока Липранди проводил возле Трактирного моста имитацию скорого штурма, соединения генерала Попова атаковали Гасфорт. Сардинцы, только что разбитые в бою за Телеграфную гору, испытывали сильный страх перед противником и потому не оказали атакующим русским серьезного сопротивления. Лишь только Калужский полк пошел в атаку, как итальянцы стали покидать свои позиции, даже не пытаясь дать отпор неприятелю. Генерал Ла-Мармор ничего не смог сделать со своими подопечными и был вынужден отступить к Балаклаве, откуда уже выступил корпус Али-паши вместе с британской кавалерией генерала Скерлета.

Тем временем сражение у Инкермана шло своим чередом. Было уже около восьми часов утра, когда, стремясь отбросить врага с плато, против русских вступила дивизия Кордингтона переброшенная Симпсоном от Килен-балки. Вместе с ней из британского лагеря выступила бригада Камерона. По своей численности они заметно превосходили отряд полковника Штольца, прикрывавшего тыл штурмовой колонны генерала Реада. После выхода на плато Инкермана, она двинулась к Федюхиным высотам, намериваясь атаковать позиции врага с тыла.

Планируя сражение, Ардатов изначально ставил своей главной задачей уничтожение французов засевших на Федюхиных высотах. Поэтому, едва добившись успеха, он направил все свои основные силы не на английский лагерь, как это сделал в прошлом году Данненберг, а двинул их на позиции Гербильона.

Штольц со своими батальонами, перерезав дорогу к высотам, должен был не допустить своевременного подхода помощи врагу. Положение русского заслона было очень непростым, учитывая то, с какими силами ему предстояло сражаться, до подхода подкрепления. Драматизм ситуации усугублялся еще тем, что пушки, обещанные полковнику Ардатовым, не успевали подойти, застряв где-то по дороге.

Первыми сбросить с дороги бородинцев попыталась дивизия Камерона. С развернутыми знаменами, гудящими волынками и плотно сомкнутыми рядами, дети гор двигались на стрелков Штольца, намереваясь задать им жестокую трепку, как это было при Балаклаве. Тогда 'тонкая красная линия' шотландцев остановила напор русских медведей и спасла армию от разгрома.

По мере приближения к неприятелю возгласы удивления и изумления возникали в рядах шотландцев. Вместо привычного построения в каре или шеренгу, русские встречали их тремя разрозненными цепями. Солдаты заднего ряда стояли в полный рост, второй ряд изготовился к бою, опершись на одно колено. Что же касается третьего, переднего ряда, то его солдаты и вовсе лежали на земле, что вызвало здоровый смех среди шотландцев. Опрокинуть подобное построение противника казалось, не составит большого труда.

Оценив расстояние до вражеских шеренг, генерал Камерон приказал открыть огонь по врагу с привычной для солдат дистанции в двести метров. Приказ генерала моментально разлетелся по шеренгам и был принят к исполнению. Выставив вперед штыки, четко отбивая шаг, гордые сыны небританского отечества шли навстречу своей судьбе, ничего не подозревая о том коварном сюрпризе, что их ждал.

Все началось, как только солдаты Камерона миновали отметку в триста метров. Русские стрелковые цепи окутались дымами выстрелов и к их огромному изумлению шотландцев, вражеские пули обрушились на их ряды.

С громкими стонами в передних рядах стали падать раненые и убитые, но это ничуть не смутило славных горцев. Закаленные в боях, они только дружнее смыкали ряды, и как ни в чем не бывало, продолжали исполнение полученного от командира приказа.

Наличие у русских столь большого числа штуцеров несколько насторожило Камерона, однако это не заставило генерала изменить уже отданный войску приказ. Шотландцы продолжали движение вперед, и тут произошло нечто невероятное. Русские стрелки внезапно произвели новый залп, затем другой, третий, четвертый, что по всем канонам войны было совершенно невозможным. Камерон отказывался верить своим глазам, но тела его солдат падавших на землю после каждого залпа врага, быстро заставили поверить в эту реальность.

Отныне каждый шаг вперед шотландцы обильно оплачивали пролитой кровью, ибо каждая выпущенная стрелками Штольца пуля находила свою цель в их плотных рядах. В эти минуты солдаты Камерона в полной мере испытали то чувство горести и злости, что испытали русские пехотинце на Альме, под Балаклавой и Инкерманом, когда они гибли не имея возможности ответить огнем на огонь.

По-прежнему надрывно били барабаны, ревели волынки, призывая солдат неустрашимо идти вперед. Сержант грозными криками заставляли держать строй, а офицеры стеками педантично выравнивали в линию солдатские ряды. Наступление к указанной командиром отметке продолжалось, но чем ближе она становилась, тем все сильнее истончались людские шеренги.

Наконец шотландцы достигли злосчастной отметки. Прозвучала команда и, вскинув ружья к плечу, бригада дала ответный залп. С какой нечеловеческой радостью кричали стрелки Камерона, видя, как падали сраженные ими враги трудно описать и с чем-либо сравнить, это надо было просто видеть. Но не успели шотландцы насладиться сладким чувством мести и приступить к перезарядке ружей, как русский свинцовый ответ обрушился на их ряды.

Неизвестно каковы были причины побудившие Камерона отдавать приказ на дальнейшее продолжение оружейной дуэли, а не начать сближение с врагом. Возможно слепая вера в силу своих солдат и зримая малочисленность врага, а быть может генерал, просто не рискнул отказаться от привычных канонов ведения боя. Так или иначе, но Камерон совершил свою вторую роковую ошибку, решившую исход дела в пользу врага.

Вступив в оружейную перестрелку с врагом, шотландцы сразу поняли причину наличия интервала между вражескими солдатами, который исправно сохраняли им жизнь. С каждой минутой боя они в разы теряли больше людей, чем терял противник. Моментально выяснилась еще одна хитрость русского построения.

Едва только шотландцы встали, как русские стрелки перешли на спорадические выстрелы, ведя огонь самостоятельно тогда, как шотландцы вели стрельбу строго по команде своих офицеров. Эта малозначимая черта в условиях обычного боя, стала той маленькой соломинкой которая, в конце концов, смогла переломить хребет верблюду.

Камерон с ужасом наблюдал, как стремительно таяли ряды его бригады под непрерывным огнем врага. Прошло чуть менее десяти минут боя, и генерал отдал приказ на сближение с противником.

Уже не выли волынки и не трещали барабаны, все музыканты бригады выбыли из строя. В атаку на врага солдаты шли под команды уцелевших офицеров и сержантов. Медленно, как приписано уставом они проходили очередные десять метров, останавливались, давали залп, а затем, зарядив оружие, двигались дальше, под убийственным огнем врага. Шотландцы сломались, когда до русских цепей оставалось сто сорок шагов. Вернее сказать им помог сломаться Камерон, пораженный в голову русской пулей.

— Генерал убит! Русские сразили Камерона! — разнеслось по рядам шотландцев, и эта весть стала последней каплей, переполнившей чашу их страданий. Истерзанные русскими пулями ряды заколебались, остановились, а затем стали стремительно отходить назад.

Отходили все. И солдаты, и офицеры, давно уже понявшие, что сегодня не их день, и сейчас самое важное спасти свои жизни.

Русские пехотинцы еще некоторое время палили им вслед, но затем дружно замолкли по приказу полковника Штольца. Раненый шальной пулей в руку, полковник категорически отказывался покидать поле боя.

— Молодцы ребята! Славно надавали басурманам! Постояли головою за Родину свою! — радостно кричал солдатам ранее всегда выдержанный офицер, и те отвечали ему радостным гулом.

— Ничего, ничего! Нам бы только ещё немного продержаться, а там и подмога подойдет! — убежденно говорил Штольц и никто из бородинцев не сомневался в правдивости его слов. От одержанной над врагом победы у всех было приподнятое настроение, и мало кто подозревал, что главное испытание было еще впереди.

Не успели шотландцы покинуть поле боя, как на бородинцев двинулись кумберлендцы и йоркширцы генерала Кордингтона. С презрением и брезгливостью смотрели англичане на отступающих в тыл разбитых шотландцев, своих давних недругов. Старые кровные счеты были ещё очень сильны между подданными королевы Виктории.

Заметив, что наступавших на заслон солдат, было вдвое больше прежнего, Штольц приказал вести стрелкам огонь с четырехсот шагов. Двигаясь вдоль солдатских цепей, полковник нет-нет, да и поглядывал в тыл, откуда должна была подойти долгожданная артиллерия. Кроме того, стрелки уже истратили большую часть своих патронов и, похлопывая свои походные сумки, смотрели на командира с немым вопросом. Видя это, Штольц приказал разделить между солдатами патроны убитых.

Генерал Кордингтон действовал точно так же, как чуть раньше действовал Камерон. Наступал плотными рядами, в полной уверенности в скорой победе над малочисленным противником. Англичан мало пугали тела погибших шотландцев лежавших на их пути. Посчитав, что горцы уже выполнили самую грязную работу, обескровили врага, жители равнин смело шли вперед, чтобы довершить начатое дело.

Действия британцев, полностью повторяли действия их предшественников, с той лишь разницей, что они получили приказ вести огонь не с двухсот метров, а с более близкого расстояния. За, что жестоко поплатились.

Потери от непрерывного огня русской пехоты были ужасны. Чем ближе англичане подступали к шеренгам противника, тем больше солдат они теряли от залпов бородинцев. Иногда солдаты падали целыми рядами, но, не смея нарушить приказ, продолжали идти строевым шагом, подгоняемые редким треском уцелевших барабанщиков.

— Вперед, вперед! — кричали командиры, и скованные уставом и многолетней муштрой, солдаты продолжали двигаться навстречу своей смерти.

В своём упрямстве и неумении вовремя отойти от привычного шаблона, Кордингтон перещеголял Камерона по всем статьям. После того, как был дан залп с расстояния ста шагов, генерал приказал не останавливаться и открыть огонь по врагу с отметки в шестьдесят шагов. Подобный прием был удачно использован британцами в первом сражении при Инкермане. Тогда, залпом с шестидесяти шагов, солдаты Кордингтона обратили в бегство солдат Одесского полка из отряда Соймонова в бою у Килен-балки.

Поддерживая стройность своих поредевших рядов, англичане упорно шли вперед, не обращая на убийственный огонь бородинцев, чопорно перешагивая через тела своих павших товарищей. Неизвестно, что было бы, достигни они отметки в шестьдесят шагов, но стрелковую дуэль вмешались артиллеристы капитана Протасова. Преодолев все невзгоды и препятствия на своем пути, канониры все-таки доставили к месту боя свои орудия и открыли по врагу запоздалый огонь.

Залпы русской картечи доделали то, что не успели сделать своим огнем пехотинцы. В мгновение ока английские колонны потеряли свою стройность, и распались на разрозненные отряды. Погибло очень много офицеров, пали генерал-майоры Морсет и Гольди. Погиб личный адъютант командующего капитан Бредфорд, прикрывший собой генерала Кордингтона.

Йоркширцы понесли серьезные потери, но их дух еще не был сломлен окончательно. Не выдержав испытание свинцом и железом, они остановились и, не дойдя до указанной генералом отметки двенадцать шагов, открыли огонь.

Слабый сентябрьский ветерок ещё не успел полностью развеять клубы порохового дыма над шеренгами англичан, как за спиной бородинцев раздалось мощное, разноголосое 'Ура!'.

Это подошли две роты егерей, брошенных Ардатовым в бой сразу, едва только был получен сигнал от поручика Томича о приближении к отряду Штольца вражеских колонн.

Ох, как хотелось полковнику Штольцу пойти во главе атакующих егерей, чтобы растоптать и опрокинуть англичан и гнать их до самого берега моря. Сердце яростно колотилось у него в груди, но опыт и ум усмиряли благородные порывы русской души, разумно подсказывая ей, что это не последняя за день атака неприятеля и сейчас его место позади стрелковых цепей.

Единственное, что мог сделать Штольц, так это, позабыв о ране выхватить шпагу, и энергично потрясая клинком, громко кричать бегущим в атаку егерям: — Вперед! Вперед, братцы!

Англичане не успели дать новый залп. Возможно, они испугались бегущих на них людей или среди них не кому было подать команду. Так или иначе, но егеря благополучно добежали до передних рядов врага и с ходу врезались в них. Завязалась яростная схватка, между двумя, казалось, равными по силе противниками. Однако быстро выяснилось, что, выдержав испытание русским свинцом и картечью, англичане совершенно не могут противостоять русской стали.

Оказавшись лицом к лицу с противником, они не были готовы умереть в этот день во славу Британии и её королевы с такой же легкостью, как это делали русские солдаты. Прошло совсем немного времени, и воинство Кордингтона обратились в бегство. Сначала в одном месте, затем в другом кумберлендцы и йоркширцы бросились бежать в тыл, как до них бежали шотландцы.

У Штольца был большой соблазн на плечах бегущего врага ворваться в английский лагерь, момент был самым благоприятным, и было бы большой глупостью не воспользоваться им, но судьба сулила полковнику иной жребий. Со склонов Сапун-горы, на бородинцев двигалась колонна солдат под знаменами Второй империи. Их послал генерал Пелесье, сразу, как только получил известие о нападении русских на Федюхины высоты.

По злой иронии судьбы в ставку командующего с тревожными вестями благополучно добрались гонцы от Ла-Мармора и генерала Гербильона. Гонец от англичан, отправленный Бентинком погиб от шальной пули сразу после своего отбытия и Пелесье не знал истинного положения дел.

Ещё не до конца веря в намерения русских атаковать позиции 'Антанты' со стороны Черной речки, он послал на помощь Гербильону лишь вторую бригаду зуавских стрелков. Этого, по мнению Пелесье, было вполне достаточно для отражения русского наступления на Федюхинские высоты. Что же касается сардинцев, то в помощь им была отправлена дивизия Фоше так как 'африканец' крайне низко ценил боеспособность турецкого корпуса Али-паши, прикрывавшего Балаклаву.

Солнце уже высоко стояло на небосводе, когда спешившие на помощь Гербильону зуавы вышли на батальоны Штольца. То, что уже успели сделать сегодня бородинцы, было сродни настоящему подвигу. Грозный враг, от которого русские полки терпели поражения, дважды за день был жестоко разбит и тела его солдат, густо устилали поле боя. Многочисленные потери в двух жарких схватках понесли и сами русские, и самым лучшим вариантом для них была немедленная замена и отведение в тыл. Но как это часто бывает на войне, замены им не было. Единственное, что мог сделать Ардатов, это прислать свой последний стратегический резерв, триста пятьдесят солдат Екатеринославского полка, вооруженных прусскими винтовками, а так же известие о производстве полковника Штольца в генерал-майоры. Подобная новость означало только одно, Штольц должен был погибнуть, но не пропустить врага.

В записке переданной через связного, Михаил Павлович просил Штольца продержаться еще около часа, а лучше двух, пока главные силы не разгромят врага на Федюхинских высотах. Владимир Христофорович, отлично понимая, что за его спиной решается судьба всего этого сражения, передал Ардатову лаконичный ответ: 'Живыми с плато я и мои солдаты не уйдем'.

Многие политические деятели Парижа и Лондона, сидя в просторных кабинетах, разрабатывали умные теории, по которым русские по своей природе были неспособны, овладеть искусством войны, подобно просвещенным европейцам.

Это очень красиво смотрелось на бумаге, однако в жизни блистательные теории не всегда были правы. Лишним доказательством того послужили действия генерала Бланше, командовавшего бригадой зуавов. Он не сделал никаких выводов из разгрома британцев и, подобно своим предшественникам, лихо наступил на русские грабли. Единственное, что могло в коей мере оправдать просвещенного француза в его фатальной ошибке, он не видел картины предыдущих боёв.

Заметив войска противника, Бланше действовал по тому же шаблону, по которому действовали Бентинк, Камерон и Кордингтон. Короткий властный приказ, и под заливистый треск боевых барабанов и флейт, плотные колонны французов двинулись на противника расположившегося перед ними причудливым строем.

С тревогой, наблюдая за наползавшим на них противником, генерал-майор Штольц твердым шагом обходил поредевшие шеренги своих солдат. Усталые, измотанные непрерывными схватками с врагом, они пытались шутить при виде раненого командира.

— Ну что, ребята, покажем французам второе Бородино!? — спрашивал Штольц солдат, и те неизменно отвечали, что обязательно покажут.

— Нам всё едино, какого Наполеона бить, ваше превосходительство! Хоть первого, хоть второго, хоть третьего. Всех перестреляем во имя Отца и Сына, и святого Духа, — зубоскалили солдаты. — Лишь бы патронов хватило!

Одержав несколько побед благодаря прусским винтовкам, солдаты свято верили в свою силу над врагом и были готовы сражаться хоть со всем светом.

И вновь, в который раз за этот день, русские цепи открыли губительный огонь по наступающему на них противнику. Каждый выстрел бородинцев находил свою цель в плотном строю врага, сноровисто выкашивая один ряд за другим.

Выставив вперед сталь штыков, и четко отбивая задаваемый барабанами походный шаг, воины императора упорно продвигались, не смея остановиться. Напрасно многие офицеры, догадавшиеся о причине поражения англичан, с надеждой ожидали от своего генерала каких-то приказов, которые смогут в корне изменить их незавидное положение. Так же как и его высокообразованные предшественники, Бланше не видел никакого иного выхода из сложившейся ситуации кроме лобовой атаки. Блестящий выпускник парижской академии, он не мог отойти от тех шаблонов мышления, которые были вложены в его голову, и потому, твердо сжав свои мощные челюсти, генерал упорно гнал солдат вперед.

Продвигаясь вперед, французы щедро разбавляли цветовую палитру среди безжизненных тел, обильно устилавших крымскую землю. Не смея ослушаться приказа генерала, они страстно мололи бога, что бы ужасные ружья русских наконец-то замолкли, но господь был глух к их молитвам. Уже приноровившись к прусским винтовкам, бородинцы привычно передергивали их затворы, вгоняли бумажные патроны и, выхватив из вражеского строя новую цель, стреляли, стреляли и стреляли.

Сознательно урезая помощь батальонам Штольца, Ардатов стремился создать генералу Реаду все условия для скорейшего взятия Федюхиных высот. Его солдаты не имели прусских винтовок и в наступление на вражеские позиции, им предстояло идти плотными колоннами.

Готовясь штурмовать Севастополь Пелесье забрал всех толковых генералов в свои штурмовые отряды, но Жерома Гербильона нельзя было назвать 'второсортным' генералом. Не блистая талантом стратега, он относился к числу так называемых середняков, на которых прочно держится остов любой армии мира.

Едва только русские напали на Трактирный мост, как Гербильон немедленно отправил тревожного гонца в ставку главнокомандующего за подкреплением и приготовился к отражению возможной атаки врага.

Когда стало ясно, что англичане разбиты, и русские могут ударить в тыл его позиций, генерал поспешил выдвинуть против них все имеющиеся у него резервы вместе с несколькими пушками. Появление русских колонн идущих на штурм французских позиций со стороны Инкермана не стало для Гербильона большой неожиданностью.

Склоны Федюхиных высот, обращенные к Севастополю были пологими в отличие от тех, что были обращены в сторону Черной речки. Однако это отнюдь не означало, что наступление на них для колонны Реада было приятной прогулкой. Французы, занимавшие высоты, были лучшими солдатами Европы, и при поддержке своей артиллерии, смогли нанести огромный урон любому противнику штуцерными пулями и картечью, находясь вне зоны ответного огня.

Так было и на этот раз. Едва только колонна Реада приблизилась к французам, они обрушили на противника шквал убийственного огня. Теперь русские щедро платили своей кровью за каждый шаг вперед.

Поручик Томич вовремя заметил начало боевых действий между колонной Реада и тылами французов, о чем он незамедлительно просигналил Ардатову, вывесив на стропах шара желто-белый флаг.

— Ваше превосходительство, генерал Реад вступил в сражение с французами! — бойко доложил Ардатову специальный офицер связи. Граф немедленно приложил к глазу подзорную трубу и убедился в правдивости слов докладчика.

— Подтвердите получения сигнала и передайте приказ генералу Липранди об атаке центральной позиции неприятеля, — распорядился Ардатов, и офицер направился к сопке сигнальных флагов, с помощью которых он общался с Томичем. Перед тем как отправиться в дело, поручик в течение нескольких дней проходил специальную подготовку, после чего, сдавал графу экзамен по правильности прочтения сигналов с воздуха.

Томич очень ответственно подошел к порученному ему делу. Сражение длилось уже несколько часов, а он не допустил не одного промаха при передаче сигналов. Вот и теперь, четко прочитав приказ командующего, он незамедлительно вывесил на шаре черно-красный флаг, означавший лобовую атаку Федюхиных высот. Прошло некоторое время, и Липранди просигналил наблюдателю подтверждение получения приказа, о чем поручик немедленно известил Ардатова.

Готовясь к сражению, Михаил Павлович очень надеялся, что Реад сможет самостоятельно захватить французские позиции, и необходимость лобового удара отпадет сама собой. Однако ситуация складывалась таким образом, что Ардатов все же был вынужден бросить солдат на Федюхинские кручи.

Две белых ракеты, высоко взмывшие в синее небо, разом пробудили стоящие у Трактирного моста русские части. Первым в бой предстояло идти батальонам Волынского полка во главе с полковником Третьяковым, постигшим премудрости новой тактики графа Ардатова.

Развернувшись в цепи, пехотинцы бросились на штурм вражеских позиций, которые немедленно окутались пороховым дымом выстрелов. Залпы французских штуцеров уверенно выбивали первые ряды атакующих волынцев. Выстрелы картечи разрывали живые солдатские цепи в клочья, а чугунные ядра безжалостно калечили несчастных людей.

Потери русских пехотинцев были значительными, но они были бы еще больше, если бы они шли в атаку плотным строем. Только здесь, в свистящем и грохочущем аду солдаты понимали все преимущество новой тактики, когда пули и ядра пролетали мимо них и, унося, прочь страшную смерть.

Меньше половины солдат первой цепи добралось до отметки в сто шагов, откуда они смогли дать по врагу свой первый залп. Еще меньше человек добралось до первой вражеской траншеи, и уж совсем единицы уцелели в яростной схватке с врагом. Однако своей смертью они спасли всех остальных, кто упорно следовал за ними.

Лобовая атака на Федюхины высоты была начата в самый нужный момент для истекающей кровью колонны Реада. Застигнутый ею врасплох Гербильон, не смог быстро и правильно оценить изменившуюся ситуацию и потерял нить управления боем. Француз принялся лихорадочно тасовать пушки и пехотинцев, перебрасывая их с одного места на другое, а затем возвращал обратно.

Будь натиск противника не столь яростным или, если бы атака шла только с одного направления, Гербильон без сомнения смог бы отстоять свои позиции, однако жизнь не имеет сослагательных наклонений. Непрерывно атакуя французов с фронта и тыла, русские пехотинцы крепко сжимали свои клещи, желая раздавить французский орех.

В рукопашной схватке за первую траншею погиб полковник Третьяков. Ведя своих богатырей в решительную атаку на тыловые позиции противника, получил смертельное ранение генерал Реад. Многие русские офицеры пали смертью храбрых или получили тяжелые ранения в сражении за Федюхинские высоты, но не отступили перед лицом смертельной опасности.

Вовремя введенные в сражение Ардатовым резервы сыграли во взятии центральной высоты решающую роль. Появившись на поле боя в нужный момент, они поддержали наступательный порыв передовых соединений, заметно поредевших от вражеского огня. С громкими криками 'ура' и штыками наперевес, русские все-таки приблизились к французам и вступили с ними в бой.

Рукопашная схватка была яростной и беспощадной. Никто не хотел уступать противнику в этом бою. Каждая из сторон была достойна победы, однако фортуна улыбнулась русским. Верх одержали свежие силы, и, сломив отчаянное сопротивление врага, русские солдаты погнали отступающего противника к своим товарищам из колонны Липранди, засевшим в отбитой у врага траншее.

Из-за понесенных в этом бою потерь ненависть русских к неприятелю была столь велика, что они кололи, рубили и секли всех, кто только оказывался у них на пути. Исключение порой даже не делалось тем, кто бросал оружие и поднимал руки вверх.

Исчезновение французских знамен на высотах и одновременно сигнал от Томича вызвали огромный вздох облегчения в свите Ардатова. Узнав о победе, Михаил Павлович снял фуражку и истово перекрестился, поблагодарив господа Бога за помощь в сражении с супостатом. Все наперебой бросились поздравлять графа с викторией, но тот недовольно взмахнул рукой. Было мало одержать одну победу, надо было выиграть все сражение.

— Передайте приказ. Липранди атаковать остальные высоты, Реаду закрепиться на занятых позициях и послать подкрепление Штольцу. И заодно узнайте как там дела у Попова? — приказал граф офицеру связи. Вскоре пришли не очень радостные вести.

— Липранди подтвердил получение приказа, ваше превосходительство — доложил офицер — Реад же никак не реагирует на сигнал. Видимо погиб офицер связи или некому принять команду. Что касается Попова, то Томич передает только одно, идут жаркие бои.

— Ах ты, черт! — недовольно бросил Ардатов — видно неважны дела у Реада.

Граф на минуту задумался, а затем, приняв решение, решительно произнес.

— Я к Реаду. За меня остается генерал-лейтенант Бутурлин. Прошу поддерживать постоянную связь с Липранди и послать гонца к Попову. Последнее донесение от него более часу назад. Да, дайте ракетами сигнал на позиции у Макензевых высот, пусть генерал-адъютант Коцебу начинает представление.

В том, что у Попова идут жаркие бои, поручик Томич ни на йоту не соврал. К моменту падения центральной позиции Федюхинских высот, генерал-майор отражал третью атаку за день. Первыми после взятия Гасфорта его отряд атаковали турки под командованием Али-паши, прикрывавшие Балаклаву. Явно надеясь реализовать свое численное превосходство, они смело двинулись на русские каре, повинуясь приказу британского генерала Морриса. Славный сын Альбиона считал разумным пожертвовать жизнями диких азиатов ради сохранения своих жизней.

Попав сначала под скорострельные прусские винтовки, затем под хорошо поставленный артиллерийский огонь и дружные залпы каре, турки продержались несколько дольше, чем изначально предполагал Попов. Турецкая стойкость, помноженная на ярость своих офицеров и стеки британских инструкторов сотворило маленькое чудо, время действия которого было ограниченным. Не выдержав губительного огня и потеряв около тысячи человек убитыми и ранеными, турки спешно ретировались, несмотря на гнев своих союзников.

После этого в бой двинулась британская кавалерия Скерлета вместе с подтянувшимися батальонами генерала Лемурье. В отличие от турков, французы были большей частью вооружены штуцерами, что давало хорошие шансы в противостоянии с русскими соединениями, однако маленькая иголочка сделанная из золингенской стали, полностью перечеркнула все расчеты союзников. Французы не выдержали огневой дуэли со стрелками Смоленского полка и вынуждены были позорно отступить вслед за турками.

Британская кавалерия явно не ожидала подобного исхода боя. Всадники Скерлета смело атаковали каре полковника Золотаренко, у которого не было пушек, благодаря чему кавалеристы и смогли достичь пехотных рядов. Английские аристократы яростно теснили ряды пехотинцев, намереваясь прорвать их строй. Однако твердость штыков и неустрашимость русских солдат оказались непреодолимым препятствием на их пути.

К тому же своим боевым товарищам крепко помогли пушкари соседнего каре. Быстро оценив положение соседей, они незамедлительно развернули свои орудия и принялись громить плотные ряды противника. Несколько залпов картечи нанесли такой урон британцам, что они предпочли отступить ради сохранения своих жизней.

Самой трудной была третья атака. Против русских выступили сардинцы и дивизия Фоше, присланная Пелесье для защиты Балаклавы. Генерал Моррис был убежден, что на этот раз они разгромят неприятеля, но у госпожи судьбы сегодня был другой фаворит, и она щедрой рукой высыпала горестные сюрпризы на голову неудачника.

Первый из них Моррис получил от итальянцев, которые, не выдержав непрерывного огня русских винтовок, в один момент сломали свой строй, стремительно бросились наутек, чем полностью смазала всю картину боя. Своим бегством солдаты Ла-Мармора не только открыли левый фланг французов. Их паника очень сильно повлияла на настроение солдат императора, продолживших своё наступление. Неизвестно с какого расстояния генерал Лемурье дал приказ своим солдатам открыть огонь по врагу, но они не смогли выполнить его. Цепь стрелков вооруженных игольчатыми винтовками, ведя непрерывный огонь, наводила панический страх на пехотинцев врага. После каждого залпа смоленцев на землю падало такое количество трехцветных солдат, что их передние ряды, своими кавернами стали напоминать срез швейцарского сыра

Последнюю точку в отчаянном противостоянии человека и железа сыграли пушки, которые выкатили вперед русские канониры. Рискуя быть убитыми, они дали залп картечи по истерзанным французам, и солдаты императора не посчитали зазорным показать врагу свои спины.

Только отбив атаку французов, Попов решил отправить радостную весть к графу Ардатову, ибо не хотел тешить своего командира преждевременными надеждами об удачно выдержанном испытании.

Сам Михаил Павлович к этому времени уже держал свой экзамен у грозного экзаменатора. Появившись на Федюхиной высоте и узнав о гибели Реада, граф приказал генерал-майору Еланину укрепиться на позиции, и, взяв батальон Каргопольского полка, устремился на помощь Штольцу.

Его появление на плато совпало с отражением атаки Бланше. Французские колонны, основательно поредевшие от сильного огня, не дошли до оборонявшихся цепей двадцати шагов, когда по приказу Штольца, русские сами перешли в контрнаступление. Их атака была настолько сильна и неожиданна, что противник дрогнул и стал отступать по всему фронту.

Когда Ардатов прибыл на поле боя, русские пехотинцы, преследуя бегущего врага, ворвались в британский лагерь и полностью захватили его. Вне себя от радости Михаил Павлович хотел поздравить Штольца с победой, но оказалось, что поздравлять было некого. Поведший своих солдат в контратаку, генерал погиб в рукопашной схватке. Судьба зло посмеялась над графом. Он готовил Штольца как свою замену на случай ранения или смерти, а теперь ему самому приходилось заменять командира бородинцев.

Желая удержать горькую слезу, готовую предательски вот-вот выкатиться из глаз, Ардатов гневно вскинул голову и каменным голосом приказал стоящему рядом с ним адъютанту.

— Возьмите тело генерал-майора Штольца и отнесите его в безопасное место, — граф энергично взмахнул рукой в сторону Инкермана, а затем добавил. — И передайте там, что сейчас моя ставка здесь! Сражение выиграно, но до полной победы еще далеко.

Предчувствие не обмануло Ардатова, не прошло и полутора часов, как со стороны Сапун-горы появились новые колонны врага. На этот раз их вел сам генерал Пелесье, для которого этот сентябрьский день стал одним из чёрных дней его карьеры.

Когда пришли первые донесения от англичан, Пелесье принял действие противника за отвлекающий маневр, направленный на срыв нового наступления союзных сил на Севастополь. Последующее нападение русских на Федюхины высоты только подтверждало это предположение и потому 'африканец' не придал серьезного значения этому известию. Отправленных им подкреплений должно было с лихвой хватить не только для отбития атак врага, но и для того, чтобы отбросить русских за Черную речку.

Время шло, но вместо победных реляций от Фоше и Гербильона гонцы доносили о горестных неудачах: Гасфорт пал, русские по-прежнему угрожают Балаклаве, а Федюхины высоты временно отрезаны от основных сил. Встревоженный этими известиями, генерал Пелесье собрался двинуть против русских дивизию Ингеленда, но в это время по ту сторону Килен-балки загрохотала артиллерия противника, и англичане не сдвинулись с места.

Прошло около полутора часов, прежде чем стало ясно, что это был только отвлекающий маневр. К этому времени обстановка в тылу союзных войск резко ухудшилось. Англичане засели в свои редуты и требовали немедленной помощи для отражения удара русских на Балаклаву. В противном случае они не гарантировали удержания своей опорной базы. Наблюдатели с Сапун-горы докладывали, что французские знамена исчезли со всех трех Федюхиных высот.

Взбешенный этими известиями, генерал Пелесье решил лично направиться к высотам, вместе с дивизией Бретона и тремя батальонами императорских гренадеров. Это были самые лучшие соединения во французской армии, и именно с их помощью 'африканец' собирался взять севастопольские бастионы. И вот теперь, из-за нерасторопности и нерадивости своих подчиненных, приходилось жертвовать этим убойным козырем ради спасения тылов.

— Я лично покажу, как надо воевать! — гневно воскликнул главнокомандующий в ответ на жалкий лепет неудачников об убийственном огне противника, вынудившем их бежать с поля боя.

Когда ведомые Пелесье дивизии приблизились к Сапун-горе, то наблюдатели доложили генералу, что противник более не наступает, а активно окапывался в захваченном у британцев лагере.

Прильнув к окуляру подзорной трубы, Пелесье разглядел, что русские успели не только отрыть несколько земляных укреплений, но даже подвести и пушки. Это зрелище несколько успокоило Жан Жака. Противник явно не собирался нападать на тылы союзников, ограничившись одним захватом позиций на Федюхиных высотах. Однако подобное положение дел создавало угрозу планам нового штурма Севастополя и потому, генерал решил выбить русских с инкерманского плато, не желая дать им возможность закрепиться на захваченных позициях.

Первыми пошли в наступление батальоны Бретона, каждый из которых имел именные флейты и барабаны, пожалованные Бонапартом за былые заслуги. Под звуки этих музыкальных инструментов, прославляя своего императора, французы уверенным шагом надвигались на врага. Сам Пелесье, глядя на их грозные и величественные ряды, полные мощи и достоинства, невольно залюбовался открывшимся его взгляду зрелищем.

— Ничто в мире не может остановить таких молодцов, — уверенно бросил 'африканец' своей свите и словно в ответ на его слова затрещали русские винтовки. Не веря своим глазам, Пелесье вскинул подзорную трубу и увидел, как упали солдаты передовых шеренг, тогда как до врага было менее пятисот шагов.

-Дьявол! — выругался француз и яростно погрозил кулаком противнику сумевшему нанести удар по его солдатам со столь большого расстояния. И вновь, словно услышав его слова, русские немедленно преподнесли ему новый сюрприз. Их ряды вновь окутались дымкой выстрелов, затем снова и снова.

Задыхаясь от праведного гнева Пелесье вновь прильнул к окуляру подзорной трубы, чтобы воочию убедиться в справедливости слов своих подчиненных. Русские действительно обладали новым оружием, которое значительно превосходило все стрелковое вооружение европейцев.

Изрыгая гневные проклятья на голову врага, Пелесье с ужасом смотрел, как гибнут его лучшие солдаты не в силах отомстить за себя противнику. Генерал лихорадочно переводил свой взгляд со своих солдат на врага, и сердце его наполнялось отчаянием. Укрывшись за недостроенными брустверами, русские стрелки хладнокровно расстреливали медленно идущих французов, не неся при этом никаких потерь. Кровь застыла в жилах у бывалого командира, когда он мысленно подсчитал, сколько человек потеряют батальоны Бретона пока выйдут на линию открытия огня, каковы будут потери русских и какой урон нанесут его солдатам вражеские пушки, надежно укрытые защитными щитами.

Все это молниеносным калейдоскопом промелькнуло в сознании Пелесье, и он в отчаянии застонал. Русские позиции можно было взять, но при этом лишиться лучших солдат армии. Луи Наполеон не зря считал его лучшим генералом своей армии. Пелесье было достаточно всего нескольких минут, чтобы понять всю ситуацию и еще столько же на то, чтобы отдать приказ к отступлению.

— В тысяче лье от Парижа я не могу позволить себе рисковать последним козырем, ради битвы за британский лагерь, — громко произнес генерал, повторяя слова великого императора, сказанные им во время Бородинской битвы.

Правильность принятого им решения генерал смог полностью оценить только вечером, когда перед ним легли рапорты с указанием количества потерь в этом сражении. Только одних убитых, объединенное войско потеряло свыше шести с половиной тысяч человек. Менее десяти тысяч солдат числилось ранеными и пропавшими без вести, а так же около тысячи человек попало в плен на Федюхиных высотах. Остальные смогли беспрепятственно отойти к главным силам.

Читая сухие строчки донесений, Пелесье только гневно вздыхал. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, с этого момента война с русскими приобрела совершенно иной характер и явно не в пользу союзников.

Глава V. Большой дипломатик-с II.

Беда никогда не приходит одна. Эта общеизвестная истина всегда бывает огромным откровением, когда касается кого-либо лично. В данном случае она коснулась лорда Пальмерстона, королевы Виктории и всей британской империи, в лице главных держателей акций Ост-Индийской компании. То, о чем они столь громко говорили и чем постоянно запугивали себя с марта 1801 года, свершилось. Вернее сказать, не совсем свершилось.

С того самого момента, как русский император Павел I отдал приказ атаману Платову о походе казачьего войска на Индию, англичане начали неустанно говорить о скрытой русской угрозе их интересам на Востоке. Постоянно твердя о возможности вторжения в Индию орд диких казаков из-за хребтов Гиндукуша, сыны Альбиона убедили в этом самих индийцев, которые стали видеть в русских, если не своих потенциальных освободителей, то, по крайней мере, друзей.

Действительно раз белые раисы только и делают, что говорят о постоянной угрозе с севера, значит, русские действительно могут перейти заснеженные горы и прогнать их со священной земли. С подобной логикой было трудно спорить, если учитывать, что так рассуждали люди, страстно желавшие сбросить со своей шеи чужеземных кровососов.

Чем больше англичане говорили о громких успехах русского оружия в Средней Азии, тем решительнее в своих тайных помыслах становились индийцы. Британцы досаждали всем слоям Индии. Их ненавидели простые индийцы, которые, подобно муравьям, непрерывно трудились на необозримых полях страны ради прибыли чужестранцам. Их проклинали купцы, у которых британцы отняли возможность свободной торговли с третьими странами, принуждая покупать лишь одни британские товары. Ими были недовольны князья, по воле Ост-Индийской компании, лишившиеся своей прежней абсолютной власти над подданными.

Не один тайный посол от раджей Пенджаба, с момента начала Восточной войны, отправлялся по тайным тропам в далекий Оренбург с просьбой о скорейшей помощи против своих поработителей. И почти все они просили прислать грозных казаков, перед которыми так трепещут чопорные британцы. О том, что русские могут сесть на место англичан и начать править Индией как это делает британский губернатор, у местных жителей даже не было в мыслях. Они хорошо знали менталитет своих северных соседей.

В течение года недовольство среди индийцев британцами, росло пропорционально известиям об успешном продвижении на юг войск генерала Перовского. Чем ближе подходили к горам Гиндукуша русские войска, тем быстрее росла опара бунта, грозя в один прекрасный момент перескочить через край. К концу августа это брожение достигло своей критической точки, и было достаточно одной только искры, чтобы всколыхнуть истомившуюся в тревожном ожидании страну. И это произошло. Двадцать девятого августа 1855 года восстали сипаи, наемные солдаты Ост-Индийской компании.

Ради поддержания порядка на огромных территориях своих владений, британские торговцы были вынуждены нанимать и вооружать солдат из числа местных жителей. Командование этих подразделений находилось исключительно в руках британских офицеров, охотно ехавших в Индию, соблазненных солидным жалованьем, которое платила им компания. Оно мало уступало обычному жалованью офицера британской армии, притом, что самой войны в обычном её понимании не было. Нужно было только следить за порядком и наказывать туземцев с помощью ружей и пушек, которым они могли противопоставить только кожаные щиты, пики и кривые сабли.

Разоренные непомерными налогами, индийцы охотно шли в наемную армию компании, которая гарантировала измученным людям стабильный заработок и завидное положение в отношении других жителей Индостана. Впрочем, британцы не собирались просто так платить сипаям свои кровные деньги. Опираясь на своё 'пушечное мясо' они неуклонно расширяли свои владения, ведя непрерывные военные конфликты в землях Бирмы и Афганистана.

Поводом к восстанию сипаев стала банальная невыплата денег. Понеся большие убытки от сезонных ливней, кампания посчитала, что грязные азиаты могут подождать, и задержала выплату жалования за три месяца. Подобное решение было вполне обычной практикой белых раисов в отношении своих наемников и потому, обращение одного из солдат 34 Бенгальского полка стоявшего в Матхуре к своему командиру с жалобой на задержку выплаты жалования, это вызвало справедливый гнев белого саиба.

Взмахнув стеком, он наотмашь ударил заступившего ему дорогу сипая и, пришпорив лошадь, проскакал мимо наглого просителя. Лейтенант Блау поступил точно так же как поступил бы любой белый офицер, к которому туземец посмел обратиться с наглой просьбой. Каково же было его удивление, когда за его спиной неожиданно раздался выстрел и острая боль, пронзила его левую ногу. Блау с большим трудом удержался на лошади, а когда обернулся, то с удивлением увидал сипая державшего в руке дымящееся ружье.

Скандал был ужасным. Туземец рискнувший поднять руку на белого господина должен был быть предан смерти, вне зависимости от того, кем он был. По приказу генерала Джона Херси покушавшийся на жизнь белого офицера был схвачен и после короткого разбирательства был приговорен к повешению. Приговор должен был привести в исполнение джемедар (лейтенант) Ишвари Прасада. Но к огромному изумлению генерала, он отказался подчиниться полученному приказу. Мало того, джемедар стал подстрекать к неповиновению своих товарищей, которые, однако, не рискнули на открытый мятеж. Главной причиной этого было большое количество британских офицеров и сержантов, которые находились в этот момент на плацу и были при оружии.

Разгневанный Херси приказал другим джемедарам арестовать мятежников, но никто из индийцев не согласился выполнить прозвучавший приказ. С угрюмыми лицами стояли они на плацу, отводя в сторону свои глаза, в которых сверкали искры праведного гнева. Поэтому приказ пришлось исполнять майору Скотту и капитану Гамильтону. С обоих мятежников были содраны погоны и, со связанными руками, сипаи были отведены в помещение гауптвахты.

Утром следующего дня оба бунтовщика были повешены на глазах солдат полка, а сам полк был признан неблагонадежным и подлежал расформированию. В качестве дополнительного наказания туземцам, генерал Херси аннулировал всю прежнюю денежную задолженность компании перед сипаями. Столь непродуманные действия командира стало последней каплей, которая переполнила чашу терпения сипаев. Как не сильно боялись они гнева белых сагибов, угроза потерять своё кровное жалованье пересилило страх индусов перед стеками офицеров. Усыпив британцев видимой покорностью, сипаи стали выжидать удобный момент, и он незамедлительно настал.

Решив, что местным аборигенам был преподан достойный урок послушания перед белым господином, англичане проявили полную беспечность и не предприняли никаких мер безопасности.

На следующее воскресенье, на базарной площади в Матхуре начались массовые беспорядки, закончившиеся поджогами несколько домов, принадлежавших европейцам. Одновременно с этим разбушевавшаяся толпа напала на находившихся в городе британских офицеров, которые вместе с семьями собирались сделать покупки на базаре. Все они были жестоко убиты, при этом нападавшие не делали исключения женщинам или детям. Всего на базаре погибло четверо мужчин, восемь женщин и столько же детей.

Едва стало известно о первом кровопролитии, как к восставшим присоединились сипаи расформированного полка. Они всё ещё находились в полковых казармах, а многие из них не сдали свое холодное оружие. В мгновение ока они напали на британских сержантов и офицеров, которые спокойно отдыхали или несли караульную службу.

Переступив запретную черту, индийцы принялись безжалостно мстить своим командирам, за все прошлые обиды и унижения. Командиру полка генералу Херси лишь по счастливой случайности удалось ускользнуть из рук мятежников, к другим офицерам судьба не была столь благосклонна. Майор Скотт и капитан Гамильтон были схвачены бунтовщиками и под улюлюканье толпы были повешены так же, как были казнены два мятежных сипая. Вместе с ними были повешены и жены военных, на совести которых унижение и издевательств над сипаями было ничуть не меньше, чем у их мужей.

Как только бунтовщики овладели казармами, беспорядки полностью охватили весь город. Взбунтовавшаяся чернь бросилась грабить многочисленные склады и магазины Ост-Индийской компании, спеша использовать выпавший им благоприятный случай. Вслед за складами и магазинами настала очередь контор. С торжествующими криками индийцы врывались туда, куда раньше заходили, смиренно кланяясь перед чиновниками компании, величественно восседавшими за своими полированными конторками. Для забитых туземцев, они олицетворяли власть и могущество белых сагибов.

Ещё не до конца веря в свою силу и всю реальность происходящих событий, пугливо озираясь по сторонам, они торопливо выбрасывали на улицу всю конторскую документацию, спеша немедленно предать огню их белые страницы. С огромной радостью глядели индийцы, как полыхали учетные книги ненавистных чужестранцев. Как языки пламени жадно пожирали многочисленные долговые расписки и прочие кабальные бумаги, делая их полностью свободными от власти белых дьяволов, навсегда изгнанных из города.

Последними в Матхуре пали тюрьмы. Утолившись жаждой мести, восставшие наконец-то вспомнили о восьмистах заключенных, томившихся в местной тюрьме, большая часть из которых были должниками Ост-Индийской компании. Разгоряченная толпа победителей играючи сломала главные тюремные ворота, ворвалась внутрь, и с радостными криками принялись открывать тесные камеры и выпускать на свободу томившихся в них узников.

Во время этого восстания произошел довольно курьезный случай, который в последствие породил массу слухов и легенд. Когда разбушевавшаяся толпа бросилась громить лавки заморских торговцев, несколько любителей погреть руки над чужим добром напали на палатку зажиточного армянского купца. Желая спасти свое добро, хитрый торговец стал пронзительно кричать, что он русский и для убедительности стал трясти бляхой, на которой был выбит двуглавый орел.

Как ни странно, но его крики и бляха оказали магическое действие на индусов. Сразу вокруг него собралась большая толпа народа, которая стала наперебой спрашивать купца, когда же русский царь пришлет свои войска против англичан, их общих врагов.

Армянин быстро смекнул, что его принимают за тайного русского шпиона, и постарался извлечь из этого максимальную выгоду. Торопливо мешая правду с ложью, напустив на себя важный вид, он сказал, что русские войска уже стоят по ту сторону Гиндукуша и непременно придут в Индию через несколько месяцев. Однако если господа сипаи желают, он готов немедленно отправиться к генералу Перовскому и ускорить приход русских полков.

Эти слова очень обрадовали индийцев и 'русскому шпиону' позволили беспрепятственно покинуть восставший город, вместе со всем его скарбом. Стоит ли говорить, что уже на следующий день главной новостью среди местного населения стало известие о скором приходе русских войск, которые помогут сипаям прогнать британцев.

Весть о восстании в Матхуре, моментально разлетелась по округе и спровоцировала выступления сипаев в Агре, Аллахабаде и Амбалле. Везде солдаты активно поддерживались народными выступлениями. Почти во всех случаях британцы были захвачены врасплох, в результате чего, общая численность подданных королевы Виктории так или иначе пострадавших в этих событиях, достигло более полутора тысяч.

Так возникли спонтанные очаги восстания сипаев, пламя которых подобно огромной волне, моментально разнеслась по всей территории Бенгалии и Пенджаба, вовлекая в мятеж все новые и новые массы людей. Все больше число сипаев переходило на сторону восставших, не желая больше служить ненавистным колонизаторам.

По злой иронии судьбы, именно 17 сентября толпы восставших сипаев вошли в Дели и подошли к дворцу Великого Могола, прося правителя, отстраненного компанией от власти возглавить их. Однако напуганный народным восстанием, Бахадур Шах ничего не ответил на прошение сипаев. Он не рискнул, открыто поддержать восставших, но, вместе с тем, и не осудил их действия, заняв выжидательную позицию, внимательно наблюдая за дальнейшим развитием событий.

Между тем мятежные выступления в столице Индии стремительно разрастались. В течение дня восстание полностью охватило огромный город. Пришедшие в Дели сипаи вместе с жителями столицы нападали на европейских чиновников, владельцев магазинов, индийских христиан, беззастенчиво грабя их дома и имущество. На этот момент в городе находились три батальона Бенгальской туземной пехоты. Часть подразделений присоединилась к восстанию, другая часть воздержалась от активных действий, однако отказалась применять силу против восставших.

Воспользовавшись поддержкой со стороны гарнизона, пришедшие в Дели сипаи смело атаковали местный арсенал с намерением захватить находившееся там большое количество оружия. Комендант арсенала полковник Мунро вместе с восьмью британскими офицерами попытался дать отпор бунтовщикам, открыв по ним ружейный огонь, но, увидев, что все их усилия были тщетны, приказал взорвать арсенал.

Выполнить его удалось только самому полковнику, и двоим его помощникам. Они смогли взорвать один из двух пороховых погребов арсенала и поджечь склады с амуницией. Все остальные офицеры были убиты солдатами гарнизона вовремя разгадавших их намерения.

От мощного взрыва потрясшего здание арсенала, обрушилась его наружная часть, которая убила многих людей находившихся в этот момент вблизи его стен, а так же сильно повредив рядом стоящие дома. Известия о взрыве порохового склада и массовой гибели людей сразу же привели к открытому восстанию всех сипайских подразделений находившихся вблизи Дели.

Озлобленные коварством Мунро, индийцы принялись избивать в своих частях и соединениях всех британцев, для которых стало огромным счастьем унести ноги от своих подчиненных. Следствием быстрых и решительных действий повстанцев стал захват запасного порохового склада компании с тремя тысячами баррелей оружейного пороха, находившегося вблизи Дели.

Столь успешные действия сипаев подтолкнули Бахадур Шаха к более решительным действиям. Опасаясь, что повстанцы смогут в дальнейшем обойтись и без него, правитель Дели быстро позабыл о своем прежнем нейтралитете и торжественно объявил о своей поддержке восставших сипаев. Низложенный британцами император назвал это дело богоугодным, и потому он согласен возглавить народное восстание.

Уже восемнадцатого сентября Бахадур Шах созвал первый суд, который не созывался много лет. Выразив свою озабоченность по поводу гибели в Дели множества европейцев, он призвал сипаев отпустить укрывшихся в Башне Флагов от резни мирных британцев. Это было незамедлительно выполнено к огромной радости изнывавших от жажды и голода людей.

После этого жеста миролюбия, Великий Могол заявил о своем согласии с предложением сипаев стать императором Индии и торжественно провозгласил восстановление своей монархии на территории всей страны. В знак этого торжественного решения, в Красном форте Дели был спущен флаг Ост-Индийской компании и был поднят красный стяг, который сипаи сделали своим официальным знаменем.

Огромное количество народа собравшегося на площади перед дворцом правителя стало свидетелем этого исторического шага Великого Могола. Но мало кто знал, что в это же время на север был отправлен специальный посланник Бахадур Шаха. Он вез письмо индийского правителя к генералу Перовскому с просьбой об оказании незамедлительной помощи восставшим. Взамен правитель обещал вечную дружбу между двумя странами и большие преференции русским купцам.

Решение Великого Могола возглавить восстание в одно мгновение раскололо Бенгальскую армию, самую могучую из трех армий компании на две неравные части. Из семидесяти пяти туземных полков только пятнадцать сохранили верность компании или открыто не поддержали восставших, объявив о своем нейтралитете. Все остальные полки перешли на сторону повстанцев.

Если на севере восстание сипаев стремительно разрасталось, подобно снежному кому, то на юге Индостана их успехи были куда более скромными. Во второй по силе и численности армии компании Бомбейской, взбунтовалось лишь восемь полков, тогда как в самой южной, Мадраской армии на сторону мятежников перешли только два полка. В основном это объяснялось нежеланием князей юга Индостана подчиняться власти Бахадур Шаха, с которым у них имелись свои старые счеты.

Таковы были первые дни восстания индийских сипаев. Его возникновение во многом произошло благодаря успешным действиям на границе Индии генералов Перовского и Евдокимова.

Сказать, что телеграфное сообщение о восстании в Индии сипаев произвело в Европе эффект разорвавшейся бомбы, значить не сказать ничего. Последствия этого известия можно было смело сравнить с ужасным лиссабонским землетрясением или знаменитым лондонским пожаром. В одно мгновение столицу империи охватила сильнейшая паника, распространение которой лондонцы во многом были обязаны своим газетам. Они каждый день на своих страницах печатали леденящие душу обывателя подробности 'зверского восстания' диких туземцев. Господа газетчики в числах и лицах описывали истории несчастных европейцев, которые гибли десятками и сотнями от ножей и палок взбесившихся азиатов. При этом достоверность изложенных фактов мало заботила господ издателей. Самое главное было повысить тираж газет и получить прибыль.

Вместе с этим, 'свободная пресса' не забывала косвенно обвинить в возникших беспорядках вездесущих русских шпионов, которые, несомненно, стояли за спиной восставших. Правда, при освещении этого вопроса мнения британских газет несколько разделились. Одни издания упоминали о русском следе лишь вскользь, но зато для других это было само собой разумеющимся фактом, и если эти коварные возмутители ещё не пойманы, то только благодаря попустительству администрации компании и мягкости представителей властей короны.

Прямым следствием этих подстрекательных статей стало нападение разъяренной толпы на здание русского посольства. Умело разогретая ненавистью, многочисленная толпа англичан буквально запрудила всю улицу перед посольским особняком, выкрикивая оскорбительные лозунги против русских. В одно мгновение цивилизованные европейцы разбили камнями все стекла парадных окон, выбили двери, разгромили привратницкую и только благодаря стечению обстоятельств, им не удалось поджечь само здание.

Русские, впрочем, не остались в долгу. Британское посольство в Петербурге не пострадало в отличие от действий толпы, поскольку подобной истерики в русской столицы просто не было. Возможно, в этом была виновата загадочная русская душа или отсутствие 'навыков цивилизации'. Государь император отыгрался по-иному. Едва только произошел погром русского посольства, как уже на следующий день берлинские, венские и парижские газеты, состоящие на тайном содержании Петербурга, вышли с подробным отчетом о дикости островитян.

Пощечина получилась очень хлесткой и унизительной оттого, что писали об этом английские союзники по антирусской коалиции. Лондон, конечно же, бурно протестовал, но власти ничего не могли поделать, свобода прессы было главным достижением европейской цивилизации. А то, что 'девушка вдруг отдалась чужому дяде', так это только бизнес и ничего личного.

Если простой британский люд реагировал на восстание сипаев метанием камней и распеванием патриотического гимна 'Боже храни королеву', то представители Сити сразу направились к лорду Пальмерстону, требуя от британского премьера незамедлительных действий по защите своих интересов. Вот уже почти сто лет Индия была главным финансовым источником благополучия британского капитала, и ради его сохранения, денежные круги империи были готовы на всё.

Впервые свое тайное могущество лондонское Сити проявило в шестнадцатом веке, когда оказало финансовую поддержку королеве Елизавете в борьбе испанским королем Филиппом, чья империя была главным конкурентом для британских торговых кругов. Именно их деньги помогли Елизавете одержать верх над Марией Стюарт в борьбе за престол, создать морской флот разбивший 'Непобедимую армаду' и послать корабли Дрейка в набеги на испанские колонии. Какие бы личности не занимали британский престол в дальнейшем, вся их политика была тесно связана с защитой интересов английских купцов и банкиров.

Соблюдая корректность и уважение к традициям, на встречу с британским премьером лордом Пальмерстоном финансовые круги отправили лорда Уорбека, равного ему по положению и давно состоявшего на денежном содержании Сити. Их встреча проходила за плотно закрытыми дверями, дабы никто не мог слышать, как высокий лорд честно отрабатывал свои деньги.

— Не буду скрывать, сэр Френсис, что положение в Индии очень напряженное, если не сказать — критическое. Из всех крупных городов Бенгалии под полным контролем нашей армии находится лишь Калькутта. В остальных городах положение крайне нестабильное. Многие части ранее объявившие о своем нейтралитете перешли на сторону повстанцев. Так несколько часов назад пришло известие о переходе на их сторону легкой бенгальской кавалерии в полном составе. Но есть и хорошие новости. Гурки отказались поддержать сипаев. Признание над собой власти Великого Могола противоречит их национальным принципам, — сдержано говорил Пальмерстон своему собеседнику, стараясь при этом соблюсти достоинство и выказать почтение тем людям, что прислали лорда Уорбека.

— Что касается юга страны, то положение там более стабильное, чем в Бенгалии и Пенджабе. Бомбей и Мадрас по-прежнему находятся в наших руках, и туземные полки признают над собой власть компании. Мятежные выступления в Мадраской армии полностью подавлены. Восставшие полки разоружены и распущены по домам, дабы не нагнетать обстановку. В Бомбейской армии столкновения продолжаются, но малая численность бунтовщиков и их разобщенность между собой позволяет надеяться на благополучное подавление восстания.

— Не стоит сильно обольщаться, сэр Генри, относительно скорого подавления восстания. Та легкость, с которой развалилась Бенгальская армия, говорит, что нельзя полностью рассчитывать на туземцев. Ненужно быть великим провидцем, чтобы понять простую истину. Для подавления восстания сипаев нужны полки нашей регулярной армии. Только они способны быстро сломить сопротивление индусов и навести порядок, — гневно бросил Уорбек, который сам ранее служил в Ост-Индийской компании. Именно поэтому он и был избран 'денежными мешками' в качестве переговорщика.

— Мною уже отданы первому лорду адмиралтейства все необходимые распоряжения. Завтра же наши корабли покинут Плимут и возьмут курс на Сингапур и Гонконг. Там находятся наши регулярные части, которые будут немедленно переброшены в Индию, — доверительно говорил Пальмерстон своему собеседнику, но тот категорически не согласился с ним.

— Этого мало, крайне мало, господин премьер министр. Не забывайте, что повстанцы вооружены ружьями и пушками, а не саблями и копьями как это было раньше. И потому, тех сил, которые вы собираетесь привлечь, будет явно недостаточно. Это я вам говорю, как человек знающий положение дел не понаслышке.

— Но мы больше ничем не можем помочь компании. Афганский эмир занят войной с Персией и не сможет ударить по сипаям, захватившим Пенджаб.

— К черту вашего эмира, сэр Генри. Я говорю о нашей армии в Крыму. Только с помощью их штыков можно будет быстро подавить восстание. В противном случае мы рискуем получить в Индии долгую и продолжительную войну, а это в корне не допустимо! Каждый день восстания туземцев приносит нашей торговле серьезные убытки, и вам об этом хорошо известно.

— Я все прекрасно понимаю, лорд Уорбек, однако то, что вы сейчас говорите совершенно невозможно. Удаление наших войск из Крыма будет означать признание нашего поражения в войне с русскими, — холодно молвил премьер, и каждая черточка его лица выражала негодование от услышанных им слов.

— Ах, бросьте, сэр Генри, — буднично произнес Уорбек. — По большому счету, эта война уже нами проиграна. Вот уже два года мы воюем с русскими, и никаких особых достижений нет. Даже если император Наполеон и возьмет Севастополь и уничтожит находящийся там флот, в чем я сильно сомневаюсь, это совершенно не то, на что мы рассчитывали, когда начинали эту войну с Россией. Надо честно признать что, несмотря на все наши старания, нам не удалось добиться серьезного ослабления нашего противника. Согласитесь с этим.

От брошенных ему в лицо обвинений Пальмерстон вспыхнул, но все-таки сдержался и, сделав над собой усилие, продолжил разговор.

— В ваших словах есть определенная доля горькой истины, сэр Френсис. Но лично я глубоко убежден, рано, недопустимо рано нам складывать оружие в этой войне. Поверьте, еще один год войны и Россия рухнет к нашим ногам, подобно библейскому колоссу.

— Не стоит обманывать себя и вводить в заблуждение других, лорд Пальмерстон, — оборвал своего собеседника посланник Сити. — Ещё один год войны нам ничего не даст, кроме новых потерь! Двойное фиаско нашего флота на Балтике полностью доказало нашу неспособность нанести разящий удар по Петербургу со стороны моря. Как доносят наши осведомители, император отдал приказ о переброске на юг всех гвардейских полков, которые находились возле столицы для отражения нашего десанта. Туда же после подписания союзного договора с Пруссией, перебрасываются войска из Польши и Литвы. И теперь уже не русские опасаются нападения со стороны Австрии, а Вена в страхе трепещет перед Россией. Шведы колеблются, поляки накапливают силы, черкесы разгромлены, а турки потеряли Карс. Боюсь, что при таком положении дел, на будущий год русский император стянет в Крым всю свою армию, и нас просто задавят числом.

— Я очень уважаю вас как военного знатока, лорд Уорбек. Однако вы очень плохо разбираетесь в политике. Дайте нам еще один год войны, и шведы обязательно примкнут к нашей коалиции, поляки по приказу Наполеона восстанут и не исключено, что в России вспыхнет новый бунт. Для этого нужно только время и новое финансовое вливание!

— Охотно вам верю, сэр Генри, ибо полностью признаю ваше политическое мастерство делать невозможное возможным. Очень даже возможно, что через год все так и будет, однако на данный момент у нас нет времени ждать. Индия охвачена огнем мятежа, и мы должны сделать все возможное, чтобы как можно скорее потушить этот пожар. И для этого необходимы наши крымские войска.

— Это совершенно невозможно, лорд Уорбек!!! Неужели вы не понимаете, что подобными требованиями вы наносите огромный ущерб интересам Англии!!— гневно воскликнул Пальмерстон, вскакивая с кресла. Вслед за ним поднялся и посланец Сити. Английский аристократ с достоинством выдержал гневный взгляд премьера, а затем стал веско и хладнокровно чеканить слова.

— Я, возможно и понимаю, господин премьер министр, но вот они, — лорд сделал неопределенный жест за спину, — они не желают понимать, ибо несут непоправимые убытки от этого восстания. И они сделают все, чтобы сохранить свой капитал, сэр Генри. Всё! И если вы будете упорствовать, то поверьте мне, у них хватит сил и средств поменять вас на более сговорчивого человека. Мне крайне неприятно говорить вам об этом, но если я не получу вашего согласия, то они начнут действовать незамедлительно.

— Королева Виктория будет резко против преждевременного выхода наших войск из Крыма, — не сдавался Пальмерстон, обращаясь к своему последнему, но довольно шаткому аргументу.

— Постарайтесь объяснить Её величеству, что когда горит крыша дома, в первую очередь спасается то, что важнее всего, а все остальное по мере возможности, — парировал выпад премьера Уорбек, с достоинством мэтра, познавшего все таинства жизни.

— А если она пригрозит своим отречением от престола, и возникнут народные волнения?! Не забывайте, простые англичане очень любят свою королеву!

Лорд Уорбек только снисходительно развел руками и, выдержав поистине королевскую паузу, невозмутимо продолжил свои жизненные нравоучения.

— Женщинам, сэр Генри, в отличие от государственных политиков, вполне свойственно совершать в пылу эмоций различные необдуманные поступки, ровно, как и слишком превышать своё значение в большой политике. Вспомните, как по требованию верховного совета единственная наследница престола согласилась выйти замуж за немецкого принца, тогда как сама страстно желала соединить свою руку с рукой русского цесаревича Александра.

Тогда её величество послушно вняла интересам империи. Не думаю, что теперь, когда у Британии есть законный наследник, она будет менее сговорчива. Ну, а если королева все же откажется от престола, это отзовется болью в моем сердце и только. Государственный муж обязан думать головой и верно служить интересам своей отчизны, а не предаваться чувствам, подобно молоденькой барышне.

— Вы ужасный человек, лорд Уорбек, — горестно произнес Пальмерстон, устало, опустив руки.

— Ужасный? Ну, право, вы преувеличиваете, сэр Генри. Такой же представитель нашего сословия, стремящийся, как и все другие, обеспечить своё безбедное существование. — Аристократ одернул костюм и деловито произнес. — Итак, сэр Генри, в вашем распоряжении два дня для принятия окончательного решения. Если по истечению этого времени не будет отдан приказ о переброске войск в Индию, в парламенте против вас начнется настоящая война. И будьте уверены, вам припомнят всё.

Лорд сделал почтительный реверанс и неторопливо направился к выходу. Возле двери он остановился и, обернувшись, сказал.

— Не обижайтесь, дорогой Генри, но ваша война была изначально плохо подготовлена. Вот конкретный результат того, когда ответственное дело поручают безответственным исполнителям, подобно лорду Раглану. Когда будете затевать новое большое дело, обращайтесь к настоящим мастерам своего дела. Всего доброго.

Лорд Пальмерстон действительно имел ум государственного мужа и потому обладал умением убеждать свою королеву в необходимости принятия того или иного непопулярного, но необходимого для Англии решения. В этом можно было убедиться через день после доверительного разговора высоких сторон, когда первый лорд адмиралтейства получил приказ о начале эвакуации британского экспедиционного корпуса из Крыма на кораблях королевского флота.

Но не только в туманном Альбионе в это время бушевали горячие споры и яростные интриги. Столица Франции тоже не отставала от своего островного соседа, хотя не в столь бурной форме. Последние неудачи французского оружия заметно снизили былую популярность императора у простых парижан, но тот хорошо знал средство, способное быстро вернуть к себе расположение столичной публики.

Для этого, все последние дни император французов старался, как можно больше бывать на публике. В сопровождении почетного эскорта, состоявшего из двадцати всадников, одетых в пышные расшитые золотом мундиры, Луи Наполеон почти ежедневно проезжал по улицам столицы в открытой карете. Удобно устроившись на сиденье, он приветливо махал рукой народу, всякий раз, как только кто-то из прохожих начинал кричать 'Вив Император!'. Очень даже может быть, что это были специальные агенты тайного департамента полиции, но действовал этот нехитрый прием безотказно. И парижане неизменно вторили им, славя своего правителя.

Свидетелем одного из таких общений французского императора со своим народом, довелось стать двум малоприметным мужчинам, которые затерялись среди взбудораженной толпы парижан, приветствующих эскорт Бонапарта. Их встреча с императором произошла совершенно случайно, хотя в жизни этих двух людей случайностей, как правило, не бывало.

— Теперь вы сами видите, месье Шомбер, правоту моего плана, — почтительно сказал один из них, чей выговор выдавал в нем эльзасца. Он являлся тайным резидентом венской разведки, в должностные обязанности которого входило выполнение разных грязных дел. В настоящий момент он курировал Феличе Орсини, усердно готовившего покушение на Луи Наполеона.

Тот, к кому обращался эльзасец, не торопился высказать своё мнение. Колючим взглядом он пристально рассматривал проплывавший мимо них императорский кортеж, пытаясь оценить степень успеха возможного бомбометания итальянским карбонарием. Выверив все до последнего сантиметра, Шомбер продолжал хранить важное молчание, и только после того, как последние всадники эскорта скрылись за поворотом, он произнес:

— Вынужден признать, господин Кляйн, что в этом случае ваш план более предпочтителен, чем тот, что рассматривался нами ранее.

Прозвучавшие слова, были для Кляйна наивысшей похвалой, поскольку сам говоривший неизменно отдавал предпочтение револьверной пуле или кинжалу, неоднократно проверенными в деле.

— Я рад, что вы согласились с моим предложением, господин Шомбер. Один удачный бросок сможет полностью разрешить многие наши проблемы.

В ответ Шомбер только промолчал, посчитав, что разговаривать о государственных делах в столь людном месте как парижская улица, непростительная глупость, несмотря на всю правоту Кляйна. Положение Австрии за последнее время значительно осложнилось. Если раньше австрийцы открыто угрожали возможностью вторжения на русскую территорию, то теперь положение дел изменилось с точностью до наоборот.

Союзный договор, подписанный русскими с пруссаками, а так же энергичная перестройка королем Вильгельмом своей армии, часть которой демонстративно была подвинута к австрийской границе, вызывало у Вены болезненное опасение удара в спину. Одновременно с этим, в Подолию, к австрийской границе стали прибывать новые русские полки, переброшенные по приказу царя из Польши и Прибалтики. Подобные действия вызвали сильную дрожь и тихую панику среди австрийского генералитета. К двойному удару 'срединная держава' была не готова.

Все эти события происходили на фоне закулисных игр Наполеона с королем Сардинии, а так же давления на Вену со стороны Лондона. Англичане требовали от императора Франца Иосифа перехода к открытой войне с русским царем или пропуска французских соединений в Польшу. От подобного развития событий Австрию лихорадило и, как прямое следствие этого, стало появление во французской столице господина Шомбера.

— Скажите, Кляйн, а если наши планы потерпят фиаско, и господин метатель окажется в руках французской полиции? Что будет тогда? — спросил Шомбер, неторопливо идя по булыжной мостовой, — Не приведет ли ниточка господ сыщиков к нам? Вы подумали о возможных последствиях?

— Не беспокойтесь. Здесь Орсини полностью завязан только на мне, считая меня французским анархистом, ненавидящим Вторую империю. Я же исчезну из Парижа сразу после покушения, вне зависимости успеха или неудачи нашего дела. Кроме этого, взрывчатка, которой будет начинена бомба метателя, изготовлена в Британии. Это сильно запутает дело и наверняка вызовет большой скандал среди союзников. Даже если наш объект уцелеет, трения между Парижем и Лондоном будут только нам на руку.

— Приятно иметь дело со столь осмотрительным человеком — похвалил Кляйна гость, — ну что же, осталось выбрать место и время. Нас очень торопят.

— Что касается времени и места, то я точно знаю, где будет наш господин 26 сентября.

— Охотно послушаю ваши аргументы, но в более пристойной обстановке — молвил Шомбер, и оба господина двинулись на конспиративную квартиру.

Кляйн оказался провидцем. В указанный им день, французский император действительно покинул свой дворец и отправился в Оперу, где намечалось торжество, посвященное памяти победы императора Наполеона I в битве под Йеной. Эльзасец ловко использовал страсть племянника к памятным датам своего великого дяди в подготовке покушения.

В назначенный час, придерживая под полой просторной куртки объемистый сверток, итальянский карбонарий терпеливо ждал часа своего возмездия. Пылкий южанин был точно убежден, что смерть императора послужит на благо его многострадальной родины, разрываемой двумя хищниками, австрийцами и французами. Так говорили те люди, что помогли Орсини нелегально проникнуть из Италии во Францию. Так говорил его идейный товарищ — эльзасский анархист Штефан Груббе, что оказал ему бесценную помощь в создании метательной бомбы и узнал точное время и место движения императорского кортежа.

Все шло, как и было намечено заговорщиками, но в их действия нежданно вмешалась погода. После обеда, небо над Парижем затянули свинцовые тучи, из которых брызнул мелкий и нудный дождь. Он, конечно, не мог заставить французского императора отменить запланированное торжество, но заставил пересесть из открытой коляски в тяжелую карету.

Медленно и неторопливо приближался почетный эскорт к тому месту, где располагался итальянский карбонарий. Моросящий дождь сильно проредил толпу парижан пожелавших приветствовать своего императора, чем очень помог Орсини. Стоя в нескольких шагах от мостовой, он был едва прикрыт редкой цепью любопытных парижан и мог действовать совершенно свободно.

Как только императорская карета стала наплывать на итальянца, он стремительно распахнул полы своей куртки и резким броском метнул в неё свой сверток. Возможно от волнения или от отсутствия тренировки, но вместо стеклянного окна дверного проема, в котором виднелся лик французского правителя, бомба по замысловатой траектории пошла несколько вверх и угодила в правый верхний угол кареты. Раздался ужасный взрыв, и все вокруг заволокло черными клубами дыма.

Когда ветер развеял дымовую завесу, людскому взору предстала ужасная картина. Парадная карета императора очень сильно пострадала. Взрывом была полностью снесена крыша и разрушена вся передняя часть. Было убито два кучера, чьи окровавленные тела валялись по разные стороны от кареты. Серьезные ранения получили два кавалериста, что ехали впереди императорского экипажа. Однако все взоры парижан были обращены внутрь поврежденной кареты, где было отмечено какое-то слабое движение.

С замиранием сердца смотрели завороженные зрители как подбежавший конвойный офицер, дрожащими руками ухватился за каретную дверь, вдавленную взрывом внутрь салона, и дернул её на мостовую. Вместе с ней на землю рухнуло чье-то окровавленное тело, в котором мало кто смог с первого взгляда опознать главного шталмейстера императорского двора Людовико Моро. Все оно было сильно повреждено, и только бледное как смерть лицо, с широко раскрытыми глазами оказалось нетронутым.

Крик ужаса пронесся по рядам зевак с огромной скоростью прибывавших к месту событий. Внутри кареты бесчувственно лежали три тела, а вся её белая обивка, было густо залито кровью.

— Помогите мне! — крикнул конвойный своим товарищам, и они стали осторожно расплетать клубок человеческих тел. Первым из кареты был извлечен военный министр со скальпированной раной головы. Сорванный взрывом широкий кожный лоскут имел ужасный вид но, несмотря на рану и обильную кровопотерю, министр был жив и издавал жалобные стоны. Затем из кареты было извлечено тело самого Наполеона, который был без движения.

— Убит! Император убит!!!— моментально раздались людские крики, и было от чего. Вся одежда французского императора была залита алой кровью, а руки его безвольно свешивались вниз, когда конвойные осторожно переносили его в сторону от взрыва.

Все внимание парижан было полностью приковано к фигуре Наполеона и потому, мало кто обратил внимание на третье, женское, тело, которое конвойные торопливо закрыли плащом. Дама явно была мертва, а её личность было совершенно не обязательно знать простому люду.

Куда больше их занимал террорист, метнувший бомбу в императора. Он не бежал, как бегают простые убийцы, свершив свое подлое дело. Нет, полностью подтверждая статус террориста, он остался на месте, дабы все знали человека, поднявшего руку на священную монаршую особу.

Подскочившие конвойные мигом скрутили ему руки и пригнули голову, но, даже находясь в столь неудобном положении, Орсини мог с торжеством наблюдать за деянием своих рук. Всего несколько шагов от него лежали окровавленные тела его жертв и среди них, главный угнетатель и враг великой Италии, Луи Бонапарт.

Задержанного конвойные увезли с места преступление самым первым, опасаясь самосуда рассерженной толпы, которая настойчиво требовала немедленной смерти убийцы императора. В префектуре полиции, следуя кодексу террориста, Орсини назвал себя и то движение, которое он имел честь представлять. Он так же признавал себя в покушении на императора и брал на себя всю ответственность за содеянное преступление. Больше полицейские не смогли выудить у него ни слова. Выдавать своих тайных товарищей, у европейских террористов было категорически запрещено.

Орсини, правда, не долго почил на лаврах цареубийцы. Вскоре выяснилось, что император Наполеон жив. Взрыв бомбы лишь его контузил, а осколки стекла изрядно посекли августейшее лицо. Так же от ударной волны, Наполеон получил травму живота и груди, но они не были опасны для его здоровья.

К всеобщему удивлению остался жив и военный министр, чья обильно пролитая кровь на одежду императора ввела парижан в заблуждение относительно смерти Бонапарта. Невредимой оказалась и таинственная дама, которая от страха лишилась сознания, а затем все время смиренно лежала под плащом, желая сохранить своё инкогнито.

Сразу после покушения, в Тюильри к раненому брату из Оперы примчался герцог Кавур. Только ему мог доверить французский император на время своей болезни заботу о судьбе страны, а так же об императрице Евгении, ожидавшей долгожданного первенца императорской династии. В истории Франции была перевернута важная страница.

Глава VI. Когда мы были на войне.

Командующий Дунайской армией фельдмаршал Паскевич неторопливо перечитывал последние донесения своей разведки. Былые раны не позволяли князю Варшавскому как в прежние времена лично проводить рекогносцировку поля будущего сражения. Но великолепная память позволяла старому воину свободно обходиться без карты.

Готовясь выполнить волю императора — форсировать Дунай, фельдмаршал сразу же решил переправлять войска в районе Измаила. Данное место позволяло проникнуть в турецкие владения, минуя территорию дунайских княжеств, что было главным условием государя императора. Вступление русских войск на земли Валахии и Молдовы уже стало камнем преткновения прежней кампании, вызвав бурный протест Вены и угрозу удара австрийской армии в тыл русских войск.

Теперь же, желая полностью сковать стоящую на Дунае главную армию турецкого султана, Николай приказал Паскевичу наступать на врага именно через Болгарию. Подобный ход не позволил бы противникам России вновь разыграть австрийскую карту.

Переправа через Дунай в этом месте не сулила русским войскам большой стратегической выгоды. В районе нижней Добруджии все небольшое пространство земли от берега моря до берегов Дуная было перегорожено многочисленными линиями турецких укреплений. Они прочно прикрывали тылы Рущука и Силистрии, главных крепостей султана на болгарском берегу Дуная. Именно поэтому в прошлом году русская армия провела переправу через Дунай в районе Галаца и Браилова, тогда как в районе Измаила была лишь имитация действия. Тогда Паскевичу удалось быстро выйти к Силистрии и начать осаду этой стратегической крепости.

На этот раз старый фельдмаршал собирался форсировать Дунай несколько выше Измаила. Там речное русло было более узким, и русский берег полностью был покрыт густыми зарослями камыша, позволяющими провести скрытное для врага сосредоточение войск. Желая знать всё, что твориться на том берегу, Паскевич в течение нескольких дней регулярно забрасывал в тыл противника пластунов, которые отлично справились со своей задачей.

Согласно полученным сведениям, турки совершенно не ожидали со стороны русских каких-либо активных действий, что было недалеко от истины. Командующий турецкой армии на Дунае Мурад-паша был полностью уверен, что гяуры не решатся атаковать земли блистательного султана Порты. Самое благоприятное время для возможного наступления — лето уже прошло, и только безумец решиться начинать боевые действия осенью.

За длительное время войн с северным соседом турки точно заметили, что русские всегда действовали по одному, легко читаемому шаблону. Перейдя Прут, они двигались к дунайским переправам в районе Силистрии или Рущука и, взяв эти крепости, через всю Болгарию, идти на Адрианополь. Так было в каждую войну с неверными, и Мурад-паша не видел никаких причин думать иначе.

Конечно, тайные соглядатаи доносили паше о появлении русских полков вблизи Измаила, но точно так же противник действовал и прошлой весной, а переправился в другом месте.

— Нет, Селим, — убежденно говорил паша своему командиру пехоты, — Гяуры стремятся обмануть нас, демонстрируя свою активность у Измаила. И все их действия сводятся только к одному: удержать здесь как можно большее количество наших солдат, в то самое время, когда грозный меч пророка Омер-паша угрожает им на Кавказе.

Я уже получил от великого визиря Юсуфа фирман султана с требованием отправить на Кавказ часть наших сил, застоявшихся без дела на берегу Дуная. Транспортные суда уже прибывают в Констанцию, чтобы взять на борт корпус янычар и перебросить их в Батум. С их помощью Омер-паша непременно возьмет Тифлис, заставит русских снять осаду с Карса, а потом с божьей помощью и вовсе вышвырнет их с Кавказа.

— Возможно, не стоит торопиться отправлять на Кавказ наших лучших воинов. Пошлем берберов, албанцев или боснийцев, а янычар оставим здесь на Дунае, — осторожно предложил начальник пехоты, но Мурад отверг этот совет.

— Визирь приказал дать Омер-паше наших лучших воинов, и он их получит, — непреклонно произнес паша. — Мы и так потеряли здесь много времени впустую, ожидая нового наступления дунайской армии русских. Хотя с самого начала было ясно, пока идет война в Крыму, они вряд ли попытаются вновь форсировать Дунай. Перебрось мы хотя бы треть сил нашей армии на Кавказ весной или в начале лета, то без сомнения, эти земли полностью вернулись бы под власть нашего блистательного султана. Теперь же, нам надо хотя бы частично наверстать столь глупо упущенное время и возможности.

— Но если... — начал говорить Селим, но паша прервал его.

— Я знаю, что ты скажешь, Селим. Что албанцы и боснийцы не вполне надежны, и они храбры только против мирного населения, когда надо кому-то перерезать горло или задрать юбку. Ты считаешь, что, отдавая корпус янычар, я сильно ослабляю оставшуюся армию. Так?

Начальник пехоты промолчал, но по его лицу было видно, что паша абсолютно правильно угадал ход мыслей своего помощника.

— Так, — довольно констатировал паша и, выждав паузу, продолжил. — Знаешь, в общем, ты даже и прав, но в отличие от тебя я твердо верю, что на этот раз мы сможем одолеть нашего давнего врага. Сегодня за нашими спинами открыто стоят сразу две великие европейские державы, чего раньше не было никогда. Благодаря мудрым советам нашего главного военного советник генерала Конроя прошлым летом мы выкинули русских за Дунай, хотя многие очень сомневались в неприступности стен Рущука и Силистрии и прочности наших укреплений южной Добруджии.

Слушая слова своего командира, Селим, мог высказать в ответ много контраргументов касающихся мудрости советов англичанина и крепости турецких укреплений, однако не пристало бею пехоты спорить с бунчужным пашой. Он только покорно склонил голову перед Мурад-пашой, признавая истинность сказанных им слов. Спорить с начальством на востоке всегда было опасно, даже если ты хоть в чем-то был прав.

Госпожа судьба часто сдает свои карты столь замысловатым пасьянсам, что порой трудно понять, это простая случайность или кривая насмешка ветреной дамы. Так случилось и с Мурад-пашой. Русские начали своё наступление, ровно через два дня, после того как корпус янычар стал грузиться на транспортные корабли в Констанции.

В целях введения неприятеля в заблуждение, все два дня, предшествовавших наступлению, дивизион полковника Зурова в нескольких местах играл сигнал к атаке и сосредотачивал перед турецкими батареями большое количество лодок. Одновременно с этим, русские артиллеристы проводили кратковременный обстрел турецких береговых укреплений, нанося им различные повреждения.

Все это было расценено Мурад-пашой и его английским советником генералом Конроем, как отчаянная попытка Паскевича не допустить отправку янычар на Кавказ и вернуть их на берега Дуная.

— Русские шпионы хорошо работают у вас под носом — недовольно фыркал британец. — Не успели ваши янычары отправиться в Констанцию, как об этом уже стало известно врагу, и он всеми силами старается воспрепятствовать этому. Надо немедленно навести порядок в приграничных селах. Именно оттуда русские узнают всё, что твориться на нашем берегу.

— Не волнуйтесь господин генерал. Завтра же я отдам приказ своим албанцам как следует прочесать все приграничные селения, и уверяю вас, что у тех, кто уцелеет, очень долго не будет желания сотрудничать с гяурами.

Утро 25 сентября на берегу Дуная так же началось с движения русской конницы, подачи сигналов к атаке, приготовления лодок к переправе и обстрела из пушек противоположного берега. Приученные за эти дни к подобным действиям противника, турки даже не открывали ответного огня, терпеливо ожидая, когда настырный враг угомониться. Затишье наступило ровно через два часа, и обрадованные солдаты стали дружно расходиться по палаткам, с твердой уверенностью, что на сегодня ничего нового больше не будет. Оставшись в лагере, они с сожалением вздыхали вслед тем, кто по приказу паши двинулись грабить близлежащие села.

Когда в четыре часа дня с русского берега вновь загрохотала пушечная канонада, турки не придали этому большого значения.

— Русский паша решил пожелать нам приятного аппетита перед ужином, — зубоскалили записные острословы, вызывая дружный смех среди своих товарищей. Время шло, однако пушки противника не собирались успокаиваться. Наоборот, их голоса становился все громче и громче, а число ядер перелетевших через Дунай становилось все больше и больше.

Минуло около часа с начала возобновлением обстрела, когда русская пехота, до этого умело скрывавшаяся в густых зарослях прибрежного камыша, бросилась к своим лодкам и стала стремительно переправляться через Дунай. Часовые противника слишком поздно заметили смелые действия русского десанта. Когда они подняли тревогу, флотилия челнов уже приближалась к турецкому берегу.

Медленно, очень медленно оживали турецкие батареи, подвергавшиеся все это время обстрелу русских пушек. Когда же они заговорили во всю свою силу, то оказалось, что десант противника уже благополучно высадился на их берегу. Отправив пустые лодки за подмогой, командир ударной группы полковник Москалец быстро построил солдат в боевой порядок и, выслав впереди себя цепь застрельщиков, стал приближаться к передней линии обороны противника.

Уверенность турков, что русские не посмеют форсировать Дунай сегодня, была столь велика, что они даже не позаботились поставить часовых перед своими траншеями. Не желая подвергать свои жизни опасности, они отошли в глубокий тыл, куда не долетали русские ядра и бомбы. Поэтому, первая линия обороны была захвачена солдатами Могилевского полка без какого-либо сопротивления. Турки обнаружили своё присутствие лишь, когда могилевцы направились к редуту в Исакчи, главному пункту обороны. Здесь русский десант был остановлен плотным оружейным огнем противника.

Не сумев предотвратить высадку неприятельского десанта, турецкие батареи некоторое время вели сумбурный хаотичный огонь по русскому берегу, стреляя исключительно по площадям, а не по целям. Осмысленность их огня появилась, когда наблюдатели заметили, что русские саперы приступили к наведению понтонного моста, начав выстраивать в широкую линию связанные между собой особые лодки.

Решив, что пехотинцы полностью остановлены, Мурад-паша усмотрел главную для себя угрозу в русском понтонном мосте и приказал разрушить его любой ценой. Турки стали лихорадочно обстреливать противоположный берег из всех орудий, стремясь помешать русским саперам в наведении переправы.

В течение всего оставшегося светового дня, турецкие ядра непрерывной стеной падали на русские предмостковые укрепления, но они были не в силах помешать саперам генерала Кремера выполнить приказ фельдмаршала Паскевича. Невзирая на грохочущую и свистящую смерть, саперы упорно подводили к переправе очередной пролет понтона, накрепко связав его веревками к уже созданной конструкции.

Их мужественную работу с самого первого момента сражения, прикрывали своим огнем полковые батареи, ведя с вражескими пушкарями огневую дуэль. Своим метким огнем русские артиллеристы постоянно заставляли замолкать то одно, то другое вражеское орудие на противоположном берегу реки.

Пока турки были заняты борьбой с наведением понтонной переправы через дунайскую стремнину, русские сумели, незаметно под шумок, на лодках переправить на противоположный берег два батальона Тобольского полка вместе с шестью орудиями под командованием генерал-майора Ушакова. Едва только русские пехотинцы ступили на вражеский берег, как сразу же устремились во фланговую атаку, на прибрежные батареи турок.

Главной ударной силой русского десанта были стрелки, вооруженные штуцерами, которые, находясь вне зоны поражения вражеской картечи, своим огнем могли безнаказанно выбивать орудийную прислугу. Турки мужественно держались под градом русских пуль, по несколько раз заменяя погибшие орудийные расчеты. Едва только солнце село за горизонт, как воины Мурад-паши моментально прекратили обстрел понтонного моста, и отошли к прибрежным возвышенностям, где у них находились редуты.

После отступления врага, работа по наведению моста началась с удвоенной силой, но как не старались саперы, к утру следующего дня переправа еще не была наведена. Главной тому виной было высокая волна в водах Дуная, затруднявшая понтонные работы. Это, однако, не помешало русским за ночь на лодках и паромах переправить через строптивую реку большую часть своей пехоты и треть артиллерии. Полностью же переправа заработала только утром 27 сентября, когда через неё двинулись тяжело груженые обозы.

К этому времени турки уже были выбиты генералом Ушаковым из Исакчи, атаковавшего турецкие позиции с рассветом следующего дня. Под сильнейшим штуцерным огнем врага русские солдаты атаковали вражеские укрепления с двух сторон и, не смотря на большие потери, все же смогли взойти на вал и выбить врага из редута.

Турецкие боснийцы и албанцы были хорошими бойцами сидя в траншее, но едва только они завидели перед собой русские штыки, как разом бросались наутек, не обращая внимания на крики своих командиров.

Старый фельдмаршал был очень доволен столь успешным развитием событий первого дня и поспешил ввести в дело свои главные силы. Уже к средине дня в направлении Мачина и Тульчина, двух опорных пунктов турок на Дунае, двинулись колонны пехоты и артиллерия, и везде им сопутствовал успех.

Напуганные угрозой нападения на них врага с тыла, турки в панике отходили к Гирсово, за которым находились добруженские укрепления. Подхватив свой нехитрый скарб и оружие, солдаты султана торопливо отступали на юг, идя без устали днём и ночью, стремясь спасти свои жизни от страшных казаков. С тоской и обидой глядели вслед бегущей налегке пехоте пушкари, чьи тяжелые и неповоротливые орудия не позволяли им столь же быстро бежать.

Их опасения были не напрасны. Едва только переправа через Дунай была наведена, как вдогонку за врагом бросились драгуны полковника Зурова и донские казаки. С пиками наперевес и саблями наголо, они внезапно возникали перед оторопевшим противником и, обрушившись на него всей своей мощью, бились с солдатами Мурад-паши до полного их истребления.

Все, до кого только доставало казачье копье или драгунская сабля, погибали в страшных мучениях, успев перед смертью проклясть своих беев и беков, отправивших их воевать под знамена блистательной Порты. Причина столь необычной для русских солдат жестокости крылась в прибрежных селениях, через которые проезжали кавалеристы, перед тем как пуститься в преследование врага.

Хитрый Паскевич специально приказал двинуть конницу через села наиболее сильно пострадавших от бесчинств албанцев и боснийцев.

— Злее будут, — говорил старый фельдмаршал и был прав. От той ужасной картины, что предстала перед глазами драгун и казаков, кровь стыла в жилах, и сердце яростно трепетало от негодования.

— Не уж-то люди сделали это?! — возмущенно переспрашивали друг друга всадники, с ужасом и отвращением глядя на многочисленные окровавленные тела деревенских жителей, нещадно порубленные турецкими солдатами и сами же, себе отвечали, — Нет, то сделали звери в людском обличии. Так поступим с ними, как они этого заслуживают!

Вот, что гнало вперед драгун и казаков лучше всякого приказа фельдмаршала Паскевича, и горе было тому, кто попадался им на глаза с украшением на шапке или на одежде в виде отрезанного человеческого уха. Подобным образом славные солдаты Мурад-паши вели счет своим победам над беззащитным христианским населением.

Два дня и две ночи шло преследование стремительно отступающего врага. Русские и турки соревновались друг с другом по проворству и быстроте выхода к добруджинским укреплениям. Многим солдатам Мурад-паши во главе с корпусом янычар удалось благополучно добежать налегке до спасительной цепи траншей и редутов. Там, вновь обретя уверенность в собственных силах и позабыв свой вчерашний страх, турки принялись громкими криками поносить своих преследователей, из рук которых они сумели ускользнуть.

Другим воинам турецкого паши повезло куда меньше. Лишь малая часть из них попала в плен к русским солдатам, и тем самым сохранили свои жизни. Все остальные её лишились. Особенно не повезло тем из аскеров, кто попал в руки местных жителей. Узнав о наступлении Паскевича, и бегстве турок, жители Добруджии стали стихийно образовывать партизанские отряды и нападать на разрозненные отряды воинства Мурад-паши, желая свести с оккупантами свои кровные счеты, накопившиеся у них. Результатом их действий были головы солдат султана, насаженные народными мстителями на колья у въезда в их деревни и села. Зрелище было конечно ужасным и отвратительным, но оно подобно зеркалу отражало нравы того времени.

К турецким укреплениям, русские войска полностью вышли в последний день сентября и остановились, выполнив свою главную задачу. Благодаря удачному наступлению старого фельдмаршала, Мурад-паша не только не смог отправить янычар на Кавказ в помощь Омер-паше, но и потребовал себе дополнительного подкрепления в десять тысяч человек, для удержания врагов султана на северном рубеже обороны империи. Генерал Конрой был полностью согласен с требованием паши и последние резервы Стамбула, покинули столицу блистательной Порты.

Как и предполагал император, вторжение русских войск в Добруджию не привело к новому военному противостоянию с австрийцами. Вена ограничилась лишь вялым напоминанием о нейтральном статусе дунайских княжеств, что делало невозможным присутствие русских войск на их землях. В ответ, австрийский посол получил твердое заверение канцлера Нессельроде в полном соблюдении Петербурга статуса княжеств. На том все дело и закончилось, к огромному разочарованию англичан, продолжавших даже в трудное для себя время неустанно плести интриги против России.

Весть об успешных действиях фельдмаршала Паскевича, застала государя Николая Павловича в стольном граде Киеве. Желая придать большей уверенности своим присутствием войскам действующей армии, император оставил златоглавую Москву, и на специальной галере, как некогда его венценосная бабка Екатерина, в сопровождении небольшой свиты двинулся вниз по Днепру. Как не уговаривали императора придворные доброхоты остаться в Москве, Николай был неумолим.

— Я перестану уважать себя, если задержусь здесь сверх необходимого. В своих письмах к севастопольцам я постоянно писал, что непременно побываю у них. Теперь же, когда к этому нет никаких препятствий, моя совесть не позволяет мне быть лицемером перед своими подданными, прикрываясь выдуманными причинами к бездействию.

Вслед за самодержцем российским, на юг непрерывным потоком двигались полки, ранее стоявшие без действия в Прибалтике и под Петербургом. Время тревожных ожиданий британского десанта полностью закончилось, и теперь все силы русской армии устремились в Крым, где решалась судьба этой войны.

Мать русских городов Киев, встретил монарха торжественным перезвоном всех своих многочисленных колоколен и звонниц. Празднично гудели колокола древней Печерской лавры во главе с Успенским собором. Им вторили Андреевская и Десятинная церковь, церкви Подола и Дарницы, вознося весть горожанам о прибытии императора.

Властно и величественно приветствовал своего далекого потомка сам легендарный Владимир Красно Солнышко. Его статная фигура, недавно установленная по приказу императора на высокий гранитный постамент, гордо возвышалась над неторопливыми водами седого Днепра. Подобно грозному и неусыпному стражу наблюдал Креститель за прибывшими по реке гостями.

Царь вместе со своей походной свитой остановился в Лавре, как это некогда сделал император Петр Великий, направляясь к Полтаве на битву с Карлом XII. Отстояв в Успенском соборе молебен о даровании победы русскому оружию над неприятелем, царь принял приглашение монахов отобедать в монастырских покоях.

— Мой пращур Алексей Михайлович сражался с польским королем, мой прадед Петр Алексеевич бился со шведским королем. Моя бабка Екатерина Великая громила армии турецкого султана, а мне приходиться воевать сразу с двумя правителями; английской королевой и её премьер министром, — шутливо говорил император, сидя за трапезным столом лавры рядом с киевским митрополитом.

— Государь позабыл назвать ещё французского императора, турецкого султана и сардинского короля, — быстро поправил Николая один из церковных чинов, явно желая польстить царю, но тот с ним не согласился.

— Эти правители и мизинца англичан не стоят. Куда им против вредности и коварства британцев, для которых уничтожение России стоит на самом первом месте, — с вздохом молвил Николай и неловким движением руки опрокинул на пол кружку с поданной ему монахами медовухой. За столом сразу наступило гробовое молчание. Все напряженно молчали, не зная, что и сказать, ибо пролитие медовухи считалось дурным знаком.

От смущения Николай сразу пошел красными пятнами, но тут в дело встрял один из монахов лавры. Вскочив с места, он радостно воскликнул:

— Вот так как эту кружку, государь сбросит наших заклятых врагов в Черное море! Эти слова разом сняли тревожное напряжение за столом и словно в подтверждении этого пророчества, через час, государю была доставлена реляция Паскевича об успешном форсировании Дуная. Узнав радостную весть, киевский губернатор предложил Николаю Павловичу дать торжественный прием, но получил от императора твердый отказ.

— Не настало ещё время праздновать, — коротко молвил царь. Обрадованный победой Паскевича, он вечером следующего дня отбыл в Екатеринослав, любимое детище легендарного князя Потемкина, чья преждевременная смерть не позволила этому городу стать третьей столицей России.

Выбирая 'южную Пальмиру' в качестве своей временной ставки, Николай преследовал вполне определенные цели. Во-первых, он наглядно демонстрировал недругам полную уверенность в своих силах, не побоявшись оставить Петербург, в то время как союзный флот продолжал упрямо бороздить воды Балтики.

Во-вторых, присутствие государя императора рядом с театром боевых действий заметно вселяло твердость и решительность в сердцах его подданных, растерявших эти душевные свойства за время первых военных неудач. Ну и, в-третьих, нахождение царя на юге страны, по мнению графа Ардатова, заставит живее крутиться господ губернаторов, через чьи земли проходили дороги, связующие Крым с остальной частью страны.

Состояние дорог было ужасным, несмотря на специальный указ царя, изданный год назад. Из-за этого Севастополь, да и вся Крымская армия с самого начала боевых действий испытывали острую нужду буквально во всем, начиная с пороха и бомб, и кончая сапогами и шинелями.

Сам же Михаил Павлович в это время энергично готовился нанести новый удар по врагу. Личная разведка графа в лице балаклавских греков своевременно донесла Ардатову о намерении англичан начать эвакуацию своих войск. Это неожиданное сообщение вызвало бурю эмоций в Бахчисарае.

Ободренный последними успехами армии, князь Горчаков намеревался отдать приказ о немедленной атаке отступающего неприятеля, однако встретил резкое сопротивление со стороны Михаила Павловича. В начале Ардатов и сам думал атаковать своих 'любимых' британцев, но после взвешивания всех 'за и против', граф отказался от этой мысли.

Как не сильно грело сердце Михаилу Павловичу известие о грядущем отступлении грозного противника, он не поддался всеобщей эйфории, хорошо помня, как опасен зверь, загнанный в угол. Поэтому он решил атаковать англичан в тот момент, когда они будут наиболее незащищенными перед внезапным ударом.

С этого дня, к Ардатову непрерывным потоком потекли разведывательные сведения различного характера. Ему докладывали дозорные разведчики, проводившие непрерывное наблюдение за позициями врага. Графа информировала балаклавская агентура, которая с огромным риском для жизни, ежедневно передавала сведения о действиях англичан по эвакуации. Не брезговал граф и рассказами дезертиров, чье число в преддверии зимы заметно увеличилось. Подданные трех королей и королев не хотели отдавать Богу душу от холода и болезней, по-прежнему свирепствовавших в лагерях союзников.

Все шло в общее дело. Главным итогом его должен был стать последний удар по врагу, после которого он навсегда бы потерял всякий интерес к штурму Севастополя. А сведения с той стороны поступали довольно интересные.

Как и следовало ожидать, приказ об эвакуации большей части британских войск из Крыма, вызвало крайне негативную реакцию со стороны французов. Не стесняясь в громких выражениях, генерал Пелесье прямо заявил британцам, что они предают их в самый трудный момент войны. Напрасно генерал Симпсон взывал к разуму своего союзника прося понимание обстановки сложившейся вокруг Индии. Пелесье был непреклонен и продолжал упрямо твердить о предательстве европейских ценностей, ради которых, собственно говоря, и была затеяна эта война, обошедшаяся имперской казне в миллионы золотых франков. Изменить его мнение не смогли даже две тысячи солдат дивизии генерала Бентинка, которую англичане оставляли в Крыму, ради поддержания своего союзнического реноме.

Все эти дни, британский командующий только и делал, что наносил визиты в стан французов и выполнял требование Лондона о скорейшей отправке в Индию английских солдат. В целях соблюдения секретности погрузка на корабли происходила исключительно в ночное время, дабы не привлекать внимание русских.

После поражения у Федюхинских высот англичане сильно боялись новых ружей противника, от огня которых они понесли столь чувствительные потери. Поэтому днём, с целью введения врага в заблуждение, они были вынуждены держать возле редутов большое количество войск. С наступлением же темноты, британцы торопливо грузились на транспортные корабли и под прикрытием паровых корветов, отплывали в Стамбул и далее в Индию.

Поздно вечером 28 сентября граф Ардатов прибыл в штаб генерала Попова, войскам которого предстояло штурмовать Балаклаву. Бросив поводья усталого коня подбежавшему солдату, Михаил Павлович напрямик, минуя генерала, направился в палатку к майору Салькову. Этот, специально назначенный графом, офицер отвечал за сбор всех разведывательных данных, поступающих с той стороны.

— Как ведет себя противник? — спросил граф Салькова, который при появлении Ардатова, торопливо вскочил из-за стола с большой стопкой листов бумаги.

— Все по-прежнему, ваше превосходительство. Днем имитируют бурную деятельность в районе редутов, а ночью, скрытно грузятся на стоящие в бухте корабли. Согласно последним сведениям, поступившим от наших наблюдателей этим утром, большая часть английских сил уже покинула Балаклаву.

— Кто будет грузиться сегодня?

— Скорее всего, шотландские стрелки Андерса и кавалерия генерала Скерлета. Интендантам Балаклавы отдан приказ о снятии этих частей с довольствия с завтрашнего числа.

— И что же у нас остается? — произнес Ардатов, перебирая в уме известные ему британские соединения. Быстрым движением руки майор выхватил из бумажной стопки нужный лист и стал читать.

— За исключением турок и сардинцев, в Балаклаве остаётся норфолкская бригада Честертона и соединения дивизии генерала Ингеленда. Согласно приказу интендантов, они должны быть сняты с довольствия 30 числом. Всего же, после эвакуации на довольствии остается дивизия Бернара и вспомогательные части, в основном артиллеристы — Сальков положил лист бумаги на стол, а затем продолжил. — Если следовать всем предыдущим действиям противника, то скорей всего, будущей ночью генерал Ингеленд погрузится на корабли, а их место займет дивизия Бернара, которая в свою очередь передаст французам свои позиции под Севастополем.

— Очень даже может быть, — согласился граф. — Я бы на месте Симпсона именно так и сделал, заменив, на время скрытого маневра, британский гарнизон редутов сардинцами и турками.

— Значит, нам следует нанести двойной удар: по Балаклаве и по английским позициям у 4 бастиона, — развил мысль Ардатова генерал Попов, вошедший в палатку Салькова. Ему уже доложили о прибытии в лагерь Михаила Павловича, и генерал поспешил найти своего старшего товарища и покровителя.

— Совершенно верно. Вечерней атакой на вражеские траншеи у 4 бастиона, мы нарушим планы врага и заставим его повременить с переброской солдат Бернара. У англичан каждый час темноты на счету и потому они будут вынуждены грузиться на корабли, оставив на переднем крае обороны турков и сардинцев. Вот тогда надо ударить по редутам и взять Балаклаву.

— Отличная задумка, ваше превосходительство, — почтительно произнес майор, но Ардатов только несогласно покачал в ответ головой.

— Отлично оно вышло пока только на бумаге, да не стоит забывать про овраги.

— Не думаю, что турки и сардинцы окажут нам серьезное сопротивление. После разгрома французов и англичан на Черной речке настроение у младших союзников никакое, — решительно не согласился с графом генерал Попов.

— И все же удар нужно будет наносить только в тот момент, когда англичане уже будут грузиться на корабли. И ни минутой раньше. Матвей Семенович, — обратился Ардатов к майору, — надо срочно передать приказ нашим агентам в Балаклаве, чтобы они просигналили нам о начале погрузки противника на корабли. Они смогут сделать это?

— Да, ваше превосходительство. В их распоряжении имеются несколько сигнальных ракет.

— Прекрасно, значит, будем наступать по их сигналу. Тогда давайте уточним детали, — подытожил граф.

Как и было задумано, вечером следующего дня, за полчаса до наступления темноты на переднюю линию обороны врага обрушился огонь севастопольских батарей и бастионов. По противнику вели огонь не только пушки 4 бастиона. Грохотали орудия батареи Жерве, Яновского, Геннериха, Язоновского редута, вели непрерывный обстрел вражеских позиций орудия 5 и 3 бастионов.

Французы и англичане, открывшие ответный огонь, пребывали в большом смятении. Никогда за время осады Севастополя, русские не действовали подобным образом, предпочитая действовать исключительно от обороны, сознательно отдавая инициативу в руки союзников.

Огненная дуэль между защитниками Севастополя и противником продолжалась около часа, после чего русские пушки как по мановению волшебной палочки смолкли. Французы и англичане также прекратили огонь, с тревогой ожидая дальнейшего развития событий.

Прошло, полчаса и в передовых русских траншеях неожиданно ударили боевые барабаны, и раздалось многочисленные крики 'Ура!'. Они были столь яростны и громки, что у французов сдали нервы, и они открыли лихорадочный ружейный огонь. Вслед за этим, с обеих сторон вновь заговорили пушки, яростно извергая в темноту ядра и картечь.

Около часа, в тревоге и напряжении ожидали враги наступления русских солдат, но ничего не происходило. Артиллерийская перебранка стала медленно затухать, чтобы прекратиться вовсе.

— Я чувствую, что сегодня нам не удастся поспать! — гневно бросил Пелесье, с яростью смотря в темноту, словно пытаясь прочесть в ней тайные замыслы врага. С самого начала русского обстрела командующий находился передовой, пытаясь определить возможное направление удара противника.

Генерал Хрущев, проводивший этот отвлекающий маневр, постарался не разочаровать ожидания своего визави. Из русских окопов еще дважды раздавался барабанный бой и крики 'Ура!', прежде чем наступила окончательная тишина.

Естественно не о какой рекогносцировки британских солдат с передовой не могло идти речи. Изготовленная для переброски в Балаклаву дивизия генерала Бернара все время простояла перед 4 бастионом, готовая в любой момент отразить атаку русских.

В это время, приготовившиеся к штурму Балаклавы солдаты генерала Попова, с нетерпением ждали условного сигнала. Ночь уже давно вступила в свои права, а ракеты из вражеского тыла так и не взлетали.

— Одиннадцать часов, самое время начинать — осторожно произнес Попов, тревожно всматриваясь в сторону противника.

— Да, по всем расчетам пора, — согласился с ним Ардатов, — однако давайте подождем еще с полчаса, а ещё лучше пятьдесят минут.

— А если опоздаем, и англичане успеют провести замену?

— Риск, конечно, есть всегда и во всем, но давайте все-таки подождем. Если по истечению назначенного мною времени сигнал не поступит, начинаем наступление без него, — приказал граф, и всем присутствующим офицерам сразу стало легче. Решение атаковать Балаклаву принято.

Время, назначенное Ардатовым, подобно песку из песочных часов стремительно улетало в вечность, а сигнал от разведчиков так и не поступал. Что-то не сходилось в безупречных расчетах графа, и это вызывало у него сильное раздражение. Видимо в чем-то враг оказался хитрее его и сумел переиграть. Можно было вообще отменить ночное наступление, но внутренний голос подсказывал Михаилу Павловичу, что наносить удар по врагу нужно было именно сегодня.

— Промедление смерти подобно, — тихо говорил граф, споря сам с собой, нервно шагая по небольшой наблюдательной площадке на склоне Гасфорта. Не желая связывать инициативу генерала Попова в предстоящем бою, Ардатов намеренно остался в тылу, с тревогой поглядывая в сторону позиций врага.

Наступление на вражеские редуты началось ровно в назначенный графом срок. Громкие крики 'Ура!' разрезали крымскую тишину и вслед за этим ночные сумраки озарили сотни вспышек оружейных выстрелов. Как только полки пошли в атаку, Ардатов истово перекрестился и приказал подать себе стул. На данный момент боя от него уже мало, что зависело и теперь оставалось только дожидаться гонцов с донесениями с поля боя.

Как выяснилось в дальнейшем, враг был извещен о готовящемся нападении русских. Об этом англичане случайно узнали от беглого татарина, которому удалось незаметно проскользнуть через линию передовых постов русских. Ничего конкретного о намерениях русских беглец сказать не мог. Единственное, что он мог сказать со всей определенностью, это подслушанные им слова одного офицера своим солдатам.

— Он обещал этой ночью перетопить англичан в море как щенят. Таковы были его слова, господин офицер — говорил крымчак, учтиво заглядывая в глаза коменданта Балаклавы бригадному генералу Монро.

Исходя из этого тревожного предупреждения, Ингеленд не стал с наступлением темноты проводить замену гарнизонов редутов, как делал это раньше. Долгих два часа англичане стояли у брустверов своих укреплений, готовясь отразить внезапное нападение врага. С нетерпением они жаждали боя, желая сторицей отомстить коварному врагу за свое поражение на плато Инкермана. Уж теперь им были не страшны русские ружья, причинившие столько горя солдатам Её королевского величества.

Так думали уроженцы Норфолка и Корнуолла, но на переднем крае царила тишина, изредка нарушаемая издали звонким ржанием лошадей русского конного разъезда. Наступил одиннадцатый час, самое благоприятное время для наступления, однако ничего не происходило. Ингеленд с ненавистью смотрел на далекие огни русских костров.

Будь его воля, он бы обязательно дождался подхода солдат Бернара и со спокойной совестью сдал им редуты. Однако смена задерживалась, и, согласно приказу генерала Симпсона, следовало передать позиции под контроль сардинцев и турок. Лондон установил очень сжатые сроки эвакуации, и британский главнокомандующий неукоснительно соблюдал их.

Выждав ещё десять минут, Ингеленд все же отдал приказ о начале процесса замены гарнизонов редутов. Для большей задержки войск на передовой у генерала не было ни возможностей, ни оснований. Корабли долго ждать не могут.

Весь процесс ротации войск был завершен в течение получаса, после чего походные колонны британцев двинулись в порт. И словно в горькую насмешку над генералом Ингелендом, русские пошли в атаку ровно через десять минут как английский арьергард покинули передовую.

Сардинцы, не отличавшиеся храбростью и стойкостью среди союзных войск, не выдержали удара русских и разом побежали. Громкого крика и внезапной пальбы со всех сторон оказалось вполне достаточным, чтобы заставить итальянцев оставить позиции, на которых англичане собирались разбить неприятеля.

За считанные минуты все четыре редута перешли под контроль русских, которые, не останавливаясь ни на минуту, двинулись дальше. Солдаты Честертона идущие в арьергарде отступающих войск попытались организовать оборону пятого редута, который находился в тылу и занимал очень выгодное положение, однако сынам туманного Альбиона фатально не везло.

Турецкие солдаты, занимавшие пятый редут, подобно сардинцам тоже не думали его оборонять. Едва только русские пошли на штурм, они дружно оставили позицию и бросились в тыл, столкнувшись по дороге с возвращающимися на редут британцами. Пока норфолкцы с помощью кулаков, прикладов и штыков пробивали себе дорогу среди обезумевших от страха беглецов, время было упущено.

Когда английские солдаты приблизились к редуту, там их уже ожидали передовые соединения генерала Попова. Завязалась яростная и безжалостная схватка, победа в которой осталась за русскими. Они, в отличие от англичан, могли лучше ориентироваться в темноте благодаря белым повязкам, повязанным на рукавах их шинелей. Столь простая хитрость сделала русскую пехоту зрячей в ночном бою, тогда как англичане могли распознать противника по трехгранным штыкам, да по русской речи.

Едва только стало ясно, что противник напал на редуты, и они оказались в руках русских, генерал Ингеленд приказал остановить движение в Балаклаву и развернуть войска, чтобы с честью встретить неприятеля лицом к лицу.

Выглянувший из-за туч нарастающий серп Луны, своим величественным сиянием залил ряды английского войска, тревожно застывшего в боевой изготовке. Серебряный свет грозно блистал на кончиках солдатских штыков, чьи стройные шеренги полностью перегородили дорогу.

Грозно нацелив свои штуцера на врагов, англичане думали, что боевые действия будет вестись по привычному для них шаблону линейной атаки и жестоко просчитались. Русские проявили подлое азиатское коварство и вновь атаковали англичан рассыпным строем. Стрелки противника расположились, кто, где хотел, и вели огонь из различных положений: стоя, с колена или даже лежа, что было совершенно недопустимо с точки зрения британского устава.

На подобную несуразицу в поведении этих дикарей еще можно было бы не обращать внимания, если бы не их ружья. Они разили с гораздо большей дистанции и стреляли в несколько раз быстрее, чем штуцера солдат Ингеленда. Почти каждый выстрел русских приводил к потерям в сомкнутых рядах гордых бриттов, тогда как их огонь по врагу, наносил ему, куда меньшие потери

Славные сыны Британии мужественно вели с неприятелем столь неравную перестрелку пять, десять, двадцать минут, но на двадцать второй минуте боя выдержка изменила им, и, сломав строй, они ринулись на врага нестройной массой. Без какой-либо команды, постоянно спотыкаясь, они бежали при лунном свете в свою последнюю атаку, желая только одного, успеть переколоть своими штыками этих ненавистных стрелков.

Когда врагов разделяло около пятидесяти шагов, по надвигающимся англичанам, ударили подведенные русскими пушки. Последствия этого залпа, для британцев были ужасны. Их ряды были смяты и опрокинуты в разные стороны смертельным градом картечи. Сразу вслед за этим русские бросились в контратаку, не дождавшись пока противник придет в себя.

Это были свежие полки, своевременно введенные в бой генералом Поповым. В отчаянной рукопашной схватке сошлись не на жизнь, а на смерть, солдаты двух держав, впервые открыто воевавших друг против друга. Одна человеческая волна накатывалась на другую и тут же разваливалась на множество малых очагов борьбы, где каждый бился один на один.

Возможно в другой раз, при иных обстоятельствах, англичане сумели бы переломить ход сражения в свою пользу, но в этот бой им выпал горестный жребий. Сломав столь привычный для себя строй, потеряв большое количество офицеров и находясь вне столь привычных для себя окопов, британцы были обречены. Как не самоотверженно бились уроженцы Норфолка и Корнуолла при свете Луны, русский медведь оказался сильней британского льва. Тонкая красная линия лопнула, и войско королевы Виктории обратилось в бегство.

Развалившись на две неравнозначные половины, оно стремительно отступало под яростным натиском врага. Больше половины беглецов, вслед за своим генералом Ингелендом бросилась к стоявшим в Балаклаве кораблям, надеясь найти себе защиту у судовых пушек. Другая половина ринулась в сторону Сапун-горы, надеясь найти спасение от своих преследователей в окопах французского корпуса генерала Гюссели, державшего здесь оборону. Туда уже, часом раньше направили свои стопы турки и итальянцы, чем вызвали большой переполох в стане императорских солдат.

В начале, французы приняли появление беглецов за ночную атаку русских, в результате чего был открыт заградительный огонь из штуцеров и пушек. С большим трудом беглецам удалось заставить французов прекратить огонь и позволить им подняться на Сапун-гору. Примерно тоже самое произошло и с англичанами, но куда с более скромными потерями от 'дружеского огня'.

Преследуя отступавшего врага, русские части на его плечах ворвались в Балаклаву, где развернулось последнее действие этого ночного сражения. Пока шло полевое сражение, британские корабли молчали, терпеливо дожидаясь его окончательного исхода. Однако едва только показались первые беглецы, как жерла корабельных орудий заговорили во всю свою мощь.

Стремясь защитить своих солдат, англичане без колебаний обрушили на Балаклаву всю мощь своей корабельной артиллерии. Без жалости и сожаления расстреливали они маленький город, ещё пару часов назад считавшейся главной британской базой в Крыму.

Огонь с британских кораблей велся исключительно по площадям и закономерным результатом этих действий, стали многочисленные пожары в городе. С первых же выстрелов загорелись фуражирные склады, на которых были сосредоточены основные запасы английской кавалерии. В охватившей Балаклаву суматохе и панике тушить огонь было некому, и потому злые языки пламени вскоре беспрепятственно перекинулись на соседние постройки. Прошло совсем немного времени, и уже горели склады с продовольствием и амуницией.

И тут во всей красе проявилась такая человеческая черта как жадность. Позабыв обо всем, презрев угрозу смерти от пуль, ядер, огня и дыма, английские солдаты бросились грабить собственные склады. Напрасно офицеры пытались навести хоть какой-то порядок среди своих подчиненных. Страсть к наживе полностью перевесило все остальное, включая Бога, Англию и горячо любимую королеву.

Остановить это недостойное действие солдат удалось только по воле провидения. От охватившего огня взорвались запасы британского пороха на одном из складов. Огромной силы взрыв потряс Балаклаву, что сразу привело в чувство мародеров. Все разом вспомнили о главном пороховом запасе английской армии, складская крыша которого уже была объята ярким пламенем. Произойди взрыв — и от Балаклавы мало, что осталось бы.

Смерть отчетливо заглянула в глаза каждого британца. Грабежи моментально прекратились, и множество человеческих ручейков ринулись к кораблям. Все страшно спешили, с большой опаской поглядывая в сторону горевшего склада, ежесекундно ожидая чудовищного взрыва, однако этого не произошло.

Попав под обстрел вражеских кораблей, и понеся ощутимые потери, они были вынуждены отступить. Непрерывный огонь неприятельского флота заставил генерала Попова несколько изменить свою тактику. Отведя свои главные силы к северу от Балаклавы на случай приближения французов, он предпочел действовать малыми отрядами, которые легко проникли в горящий город.

При поддержке балаклавских греков, они вступили в разрозненные схватки с англичанами, пытаясь оттеснить их к берегу моря. Бои шли с переменным успехом, пока не взорвался пороховой склад, после чего британцы дружно бросились к кораблям, а русские и греки стали тушить пожары. Именно благодаря их самоотверженным действиям и отваге удалось отстоять от огня главный пороховой склад. Простые люди храбро сбивали со стен и крыш строений грозно пляшущие языки пламени. Кто шинелью, кто плащом, кто затаптывал языки пламени сапогами. В конце концов, пожар был потушен.

Пока преследователи боролись с огнем, англичане без особых потерь и затруднений смогли погрузиться на корабли и выйти в море. Однако британские моряки не собирались просто так покидать негостеприимные берега Крыма. Избежав смерти с помощью чужих рук, они решили щедро 'отблагодарить' своих спасителей. Отойдя на безопасное расстояние, англичане продолжили обстреливать горящую Балаклаву, намереваясь поразить невзорвавшийся пороховой склад.

Залп за залпом падали снаряды на истерзанный войной город, грозя в любой момент разрушить его до основания. Однако в дело вмешался его величество случай. Неожиданно со стороны Феодосии английские дозорные заметили какие-то огни, медленно приближающиеся к эскадре. Что это было, история скромно умалчивает. Возможно рыбачьи шаланды балаклавских греков, возможно, что-либо иное, но британцы моментально усмотрели в них русские брандеры.

Благодаря сведениям, полученным от крымских татар, союзникам было известно, что у русских еще имеются три-четыре колесных парохода стоявшие в Керчи. Дважды столкнувшись с русскими брандерами, англичане совершенно не горели желанием вновь встретиться с 'сумасшедшими' моряками царя Николая. Поэтому, едва только по кораблям прошел сигнал 'русские брандеры!', огонь по Балаклаве был прекращен, и англичане спешно отошли от берега.

Когда Пелесье доложили о внезапной атаке русских на английские позиции под Балаклавой, тот не бросился на выручку попавшего в беду союзника, как это прежде до него делал генералы Боске и Канробер.

— У англичан крепкие позиции, сами справятся, — холодно молвил генерал, узнав тревожные новости из стана неверного союзника. Решение Лондона перебросить большую часть своих войск в Индию резко охладило и без того натянутые отношения двух союзных армий. Этим был недоволен Бонапарт, этим был недоволен Пелесье. и этим шагом были недовольны все французские солдаты. Открытой вражды по отношению англичан со стороны французов не было, но тайное желание вставить палку в колесо тем, кто так подло бросал их под Севастополем, конечно же, имелось.

Поэтому, как только такая возможность появилась, Пелесье без колебания воспользовался ею, благо во всех отношениях он был прав. Русские непрерывно угрожали проведением ночной атаки, что не давало возможности немедленно перебросить под Балаклаву французские полки, на чем столь рьяно настаивал на этом генерал Симпсон.

Единственное на что согласился главнокомандующий, так это начать быструю ротацию с передовой английских солдат из дивизии Бретона. Так же был послан гонец к генералу Гюссели с приказом: в случае необходимости оказать помощь британцам силами дивизии генерала Ожеро. Отдавая эти распоряжения, Пелесье, подобно Пилату, умывал руки перед своими коварными союзниками, переложившими всё бремя дальнейшей войны на плечи Парижа.

Когда соединения генерала Бретона приблизились к Балаклаве, всё было кончено. Британский флот к этому моменту уже ушел в море, и перед глазами генерала Бретона стояло зловещее зарево горящего города.

Конечно, англичане совместно с солдатами Ожеро попытались с ходу отбить Балаклаву у русских, но наткнулись на ожесточенное сопротивление противника. По крайней мере, так было указано в рапорте генерала Гюссели, отправленного Пелесье сразу после неудачной атаки.

Генерал писал, что русские успели подтянуть к Балаклаве большое количество пушек, а так же выставили огромное число стрелков, вооруженных скорострельными винтовками. Все это не позволило французским войскам выбить противника с занятых им позиций.

Полученные сведения ничуть не огорчили союзного главнокомандующего, ибо полностью укладывались в его видении дальнейшей тактики войны с русскими.

— После ухода главных сил англичан Балаклава была попросту обречена. Как второй порт она не представляла большой ценности для нас. Наоборот, для её удержания требовалось бы выделение дополнительных сил, а после 'вынужденного' ухода англичан это для нас непозволительная роскошь. Так что, заняв Балаклаву русские сами того не подозревая, оказали нам большую услугу, — заявил Пелесье начальнику своего штаба генералу Бертрану, едва то зачитал ему рапорт генерала Гюссели.

— Но...

— Никаких но, Бертран, — резко оборвал своего помощника Пелесье. — Больше никаких попыток отбития Балаклавы. Я категорически запрещаю делать это, так как не желаю бросать своих солдат под русские пули и ядра ради глупого желания генерала Симпсона вернуть себе дымящиеся развалины этого городишки. У нас есть своя прекрасная гавань в Камышовой бухте и для нас этого вполне достаточно. А если генерал Горчаков попытается выбить нас оттуда, то я буду только рад этому. Пусть штурмует наши неприступные позиции на Сапун-горе, и клянусь богом, он об этом жестоко пожалеет. И тут русским ничто не поможет; даже сам черт.

Краска стыда залила лицо начальника штаба, который при всех шероховатостях и трениях, довольно лояльно относился к своим британским союзникам. Это очень не понравилось Пелесье.

— Вы меня поняли? — спросил он генерала.

— Да, — коротко ответил Бертран.

— Вот и отлично. Прикажите подать коней. Мы немедленно едем к генералу Симпсону, выразить своё соболезнование по поводу оставления Балаклавы, — торжественно произнес Пелесье. Жизнь продолжалась.

Глава VII. Большой блеф как искусство войны.

В октябре рано вечереет, и потому стол, за которым восседали трое военных, был уставлен несколькими массивными серебряными канделябрами. Их хозяин, князь Горчаков, не любил отказывать себе в комфорте. Даже находясь в осажденном врагом Севастополе и потому, всегда возил с собой массу 'очень нужных' на войне вещей. Правда, его штаб-квартира находилась на Северной стороне города, но этот факт, по мнению Михаила Дмитриевича не имел никакого особого значения.

Вторым человеком, сидевшим напротив командующего Крымской армии, был граф Ардатов. Именно по его настоянию, собственно говоря, и был собран этот маленький военный совет, которому предстояло разрешить вопрос о скорейшем завершении войны, шедшей без малого вот уже третий год. Об этом в частном письме Ардатова просил государь император, и Михаил Павлович был полностью согласен с мнением российского самодержца. Несмотря на все военные победы, скорейший мир со странами коалиции был самым желанным благом для измученной войной России. При этом, естественно, было крайне желательно сохранить высокий государственный статус страны.

Одним словом умри, но сделай. А ещё лучше: сделай и не умирай. Таков был скрытый смысл царского послания, до боли знакомый любому сановнику, будь ты генералом или специальным посланником императора.

За время своего нахождения в Действующей армии, граф без устали трудился на благо общей победы над врагом. Не имея с начала четкого плана действий, он занялся организацией активного противодействия интервентам любыми возможными способами. Твёрдо веря в то, что дорогу осилит идущий и лучший способ обороны — это нападение, Ардатов смело экспериментировал в военном деле и всегда не боялся идти на разумный риск.

Долго, очень долго Михаил Павлович искал свою дорогу к победе и вот, поймав в свои паруса ветер удачи, неудержимо двигался вперед. По твердому убеждению графа, в этом году войну можно было, если не закончить полностью, то хотя бы создать необратимые предпосылки к её скорейшему завершению. Однако сделать это было можно только при помощи и согласии третьего участника совещания, хмуро сидевшего по правую руку от Горчакова.

Это был адмирал Нахимов, прервавший своё лечение в Бахчисарае, и по просьбе графа вернувшийся в Севастополь, вопреки требованию докторов. Раненый флотоводец очень нуждался в продолжительном лечении, однако интересы дела требовали его личного присутствия в Севастополе. Всё дело заключалось в том, что для скорейшего завершения войны Ардатов намеревался использовать план, авторами которого были адмиралы Корнилов и Нахимов.

Суть его заключалась в проведении высадки десанта на Босфор, с одномоментным захватом Стамбула и черноморских проливов. Предложенный Корниловым в марте 1853 года в морское министерство, он не был воплощен в жизнь благодаря сопротивлению Нессельроде. Всесильный канцлер сумел уговорить императора воздержаться от захвата Стамбула, несмотря на то, что за этим планом стоял светлейший князь Меньшиков. Будучи в свое время начальником Главного морского штаба, он принимал самое активное участие в разработке плана по захвату Босфора силами Черноморского флота. Прошло всего три года и вот теперь, Нахимову неожиданно предлагалось воплотить в жизнь замыслы своего погибшего друга.

Глядя на осунувшееся лицо Павла Степановича, оба генерала испытывали неловкость перед ним за то, что потревожили больного раньше времени, попросив приехать в Севастополь. Но если Горчаков опасался, что приезд адмирала в осажденную крепость может окончательно подорвать его здоровье, то Ардатов был уверен, что море и заботы о флоте вольют во флотоводца новые силы.

Прибыв к Горчакову на военный совет, ещё толком, не отошедший от дороги Нахимов, молча просидел почти все время заседания, внимательно слушая своих собеседников. Вернее сказать, Михаила Павловича в основном только и говорившего в этот вечер. Князь Михаил Дмитриевич лишь время от времени подавал различного характера реплики, которые, по его мнению, соответствовали теме разговора.

Болезнь ещё не полностью отпустила своего пленника, и на его смуглом лице четко виднелся отпечаток былых мук и страданий. Однако, не смотря на это, живой интерес к делу светился в глазах адмирала с первой минуты заседания.

— И так, я все сказал. Теперь слово за вами, Павел Степанович, — подвел итог своей речи Ардатов и выжидательно посмотрел на адмирала. Готовясь к проведению операции, граф уже негласно провел самостоятельную оценку сил флота и состояние его кораблей. Но одно дело знать положение вещей и совершенно другое дело вести флот в море и сражаться с противником, и поэтому поддержка адмирала Нахимова была важна графу как никогда.

Получив слово, Павел Степанович медленно встал, и привычным жестом одернув китель, стал неторопливо говорить.

— По просьбе Михаила Павловича я провел оценку состояния кораблей флота и могу сказать следующее. На данный момент в поход на Босфор могут выйти только четыре корабля, из которых только два линейных. Это 'Париж' и 'Великий князь Константин'. На них обоих осталось половина экипажа и из положенных 120 пушек, имеются 94 орудия. В случаи необходимости, эти корабли можно быстро вернуть в строй.

Что же касается двух других линейщиков 'Двенадцати апостолов' и 'Святослава' то для их полного восстановления потребуется большое количество времени. На сегодняшний день оба корабля превращены в госпиталь и вся их артиллерия вместе с экипажами воюют на берегу.

В число четырех упомянутых мною кораблей входят так же 'Чесма' и 'Ростислав'. Их экипажам не понадобится много времени для подготовки своих кораблей к выходу в море. За это я вам ручаюсь. Что же касается фрегата 'Императрица Мария', то для её скорейшего выхода в море, думаю, будет гораздо полезнее перебросить часть пушек и команды с 'Ягудила'. В своем нынешнем состоянии он не пригоден для похода.

Все это Нахимов говорил совершенно свободно, ни разу не заглянув в листок бумаги лежавший перед ним. Устремив взгляд в окно, выходившее в сторону моря, он любящим взглядом перебегал с одной мачты к другой, безошибочно определяя по ним корабли, о которых только что говорил.

— И это всё? — быстро уточнил Ардатов.

— Возможно, в поход смог бы выйти 'Кагул', но от его сорока пушек боюсь мало, что будет зависеть в этой операции.

— А пароходы? Какие из них вы взяли бы в поход, Павел Степанович?

— 'Владимир', 'Бесарабия', 'Громоносец' и 'Одесса', — стал перечислять паровые корабли Нахимов, — даже при их малом вооружении, они могли составить серьезную силу противнику.

— Вы имеете в виду турок?

— Нет, у турок остался только один 'Файзиле-Аллах', да и он скорей всего находится в Батуми. Я имел в виду господ из коалиции. Они вряд ли оставят свою главную морскую базу без сильного морского прикрытия даже при их нынешнем положении дел. Но не только в этом я вижу серьезное затруднение в реализации наших замыслов. Пусть англичане вывели большую часть своего флота за пределы Черного моря, но не стоит сбрасывать со счетов французов. Их корабли сильны и многочисленны, и блокировать выход наших кораблей из Севастополя они вполне могут. Если же учитывать, что на борту каждого из наших кораблей будет пехота, как-то вы предлагаете в своем плане, то любое морское сражение наших кораблей с противником обернется для нас неисчислимыми потерями.

Нахимов на секунду замолчал, затем вновь одернул на себе китель и, смотря в сторону от Ардатова, глухо произнес:

— Я очень уважаю вас, Михаил Павлович, как человека и как солдата, однако сейчас вынужден отказать вам в поддержке. Захват Босфора — дело конечно очень важное и заманчивое, но на сегодняшний день, это авантюра чистой воды. Вы, конечно, можете поставить во главе флота другого человека, но лично я не собираюсь на авось рисковать жизнями своих офицеров и матросов.

Едва эти слова были произнесены, как оба собеседника графа посмотрели ему в лицо. Однако, если взгляд Нахимова выражал извинение и сожаление, то во взгляде князя сквозила плохо скрываемая радость. Он изначально был против морской операции, предлагая полностью отказаться от активных действий и ждать начала зимы, когда холод и болезни сделают французов с англичанами более сговорчивыми к миру.

Оба члена военного совета ожидали, что после сказанных слова последует бурный всплеск эмоций, и Ардатов броситься переубеждать адмирала. Однако к удивлению собеседников граф был абсолютно спокоен.

— Честно говоря, Павел Степанович, именно это я и ожидал от вас услышать. И очень рад, что не ошибся в своих ожиданиях, — проговорил Ардатов и, вперив свой взгляд в лицо адмирала, проникновенно спросил, — скажите, а если французский флот не покинет Камышовую бухту и не окажет никаких помех выходу наших кораблей из Севастополя. Тогда наша операция будет возможна?

— Это совершенно невозможно, Михаил Павлович! Французы обязательно помешают нам покинуть Севастополь всеми своими силами! Ведь ни малые дети же они!? — воскликнул Горчаков, но Ардатов совершенно его не слушал.

— Ну, а если, чисто теоретически, допустить такую возможность, Павел Степанович? Чисто теоретически, — настаивал граф, не отрывая взгляд от Нахимова.

— Если ни один наш корабль не пострадает от вражеского огня при выходе из Севастополя, то план по высадке десанта на Босфоре вполне реален — честно признал адмирал.

— И чем же вы собираетесь Михаил Павлович преградить дорогу французскому флоту? Уж не своими ли брандерами!? Сколько их у вас осталось? Если мне не изменяет память только четыре или вы чудесным образом сумели перебросить несколько пароходов с Балтики!? — язвительно уточнил командующий.

— Вы не ошибаетесь, Ваше превосходительство. На данный момент их ровно четыре, — холодно произнес граф — однако если понадобиться, на момент начало операции их будет втрое больше.

— Двенадцать пароходов!? Но каким это образом?! — удивился Горчаков, — вы что, как Христос тремя хлебами накормите всех страждущих?

— Михаил Дмитриевич, если я сказал, что к началу операции у меня будут двенадцать пароходов, значит, они будут. Даю вам слово. Или оно для вас ничего не значит?

— Я полностью доверяю слову Михаила Павловича, и если его брандеры смогут сдержать неприятельский флот, я готов встать во главе похода — твердо произнес Нахимов.

— Значит, решено, — подытожил Ардатов, но с этим был категорически не согласен Горчаков.

— Но это же чистая авантюра! Под угрозой захвата Стамбула, заставить султана заключить мир, имея в своем распоряжении около четырех тысяч солдат, — не сдавался командующий Крымской армии.

— Позвольте вам напомнить, что фельдмаршал Паскевич двадцать с лишним лет назад, был примерно в таком же положении и сумел заставить подписать турок вполне выгодный для нас мирный договор. За что и был соответственно награжден государем— парировал граф.

— Ну а если британцы и французы попытаются выбить вас, что тогда? Откуда возьмешь силы?

— Построим свои укрепления на берегу пролива. Камня там много, пушки и порох возьмем у султана. А, что касается людей, то на первую пору можно привлечь в качестве союзников и местных греков. Их сейчас в Стамбуле чуть меньше половины города думаю, не откажут своим православным братьям.

— И все равно, я категорически против подобных действий — продолжал упорствовать Горчаков. В комнате повисла напряженная тишина, которую попытался разрядить Ардатов.

— Михаил Дмитриевич, мы ведь раньше друг друга хорошо понимали, и это всегда приносило достойные плоды. К чему нам портить отношения сейчас? Неужели ты хочешь, чтобы я сегодня же отправил фельдъегеря к государю в Екатеринослав с просьбой разрешить наш спор? Не думаю, что государь откажет мне и Павлу Степановичу в желании поскорее закончить войну. И представь себе, как могут быть трактованы все твои действия государем, — мирным тоном сказал Ардатов. Наблюдавший за этим разговором Нахимов ожидал, что князь жестоко оскорбится от этих слов, однако к его удивлению взрыва не последовало. Напротив, Горчаков подошел к Ардатову и мягко произнес.

— Знаешь, Михаил, ты много раз доказывал всем нам правоту своего мышления, и всякий раз госпожа фортуна была на твоей стороне. Воистину был прав великий латинянин Фульвий Флак, утверждавший, что безумству храбрых поем мы песни. Но может быть в этот раз не стоит рисковать? Благодаря тебе враг под Севастополем полностью остановлен. Ещё одна зима и у них будет некому воевать. Это же твои слова. Тогда может лучше довольствоваться синицей в руках, чем призрачным журавлем в небе? Ведь всем известно, что лучшее враг хорошему.

Услышав эти речи, Нахимов застыл в напряжении. Сколько раз ранее он слышал подобные речи в адмиралтейских кабинетах, когда поднимался вопрос о захвате Босфора. Сколько раз высокие чины говорили морякам о нецелесообразности подобных действий, предлагая подождать, когда проблема сама собой рассосется мирным путем. И вот теперь, когда оказалось, что можно предварить в жизнь тот смелый план, над которым работал ещё сам адмирал Лазарев, появился ещё один благоразумный человек. У Павла Степановича моментально заныла в груди старая рана, и яростно заколотилось сердце. Устоит ли Ардатов перед разумным соблазном или вновь рискнет поставить все на карту?

Тот малый отрезок времени, который пролег между разумными словами Горчакова и ответом Ардатова, показался адмиралу вечностью.

— Спасибо за добрые слова, Михаил Дмитриевич. Не будь в моем распоряжении брандеров и поддержки со стороны Павла Степановича, я бы, вне всякого сомнения, поступил бы точно так же, как ты сказал. Однако если есть возможность, то почему бы, не загнать в грудь врага осиновый кол полностью? Заняв Босфор, мы не только заставим турецкого султана подписать с нами мирный договор, но сможем полностью изолировать французов под Севастополем и даже возможно заставим их капитулировать.

Горчакову следовало отдать должное. Он мужественно выслушал отказ графа и сокрушенно произнес.

— Бог тебе судья, Михаил. Я честно пытался пробудить голос разума в твоей груди, но видно все напрасно. Жаль, право жаль.

— Значит ли это, что вы отказываетесь поддержать план нападения на Стамбул? — быстро спросил Ардатов.

— Ну, как я могу противостоять такому двойному напору, как ваш с адмиралом. Я согласен, — ответил князь и, дружески обняв Ардатова и тихо, чтобы не услышал адмирал, добавил, — на прежних условиях.

— Вот и прекрасно, ваше превосходительство. Я очень рад, что смог убедить вас, — сказал Михаил Павлович и поспешил откланяться. Его с Нахимовым ждало много дел.

Когда двое соратников покинули комнату, из проемной ниши, все это время закрытой занавесом, вышел князь Васильчиков. Горчаков специально пригласил его, желая на всякий случай иметь нужного свидетеля.

— Мне право очень жаль, ваше превосходительство, что граф Ардатов остался глух к вашим призывам. Видимо желание прослыть спасителем Отечества и вместе с тем получить чин фельдмаршала, явно помутили его светлую голову, — осуждающе молвил Васильчиков.

В ответ Горчаков только с сожалением развел руками и огорченно произнес.

— Видит Бог, я пытался удержать его от этого поступка, но он ничего не захотел слышать. Даже пригрозил обратиться с этим проектом напрямую к государю, используя для этого своё высокое положение.

— Да, лавры победителя явно вскружили голову уважаемому Михаилу Павловичу, — незамедлительно поддержал командующего князь, а затем осторожно добавил, — а вы знаете, Михаил Дмитриевич, я вчера ходил к одной местной гадалке. Довольно занимательная особа скажу я вам. Очень многие её предсказания, как ни странно, сбывались. Так вот, по моей просьбе она гадала на Ардатова с Нахимовым и сказала, что оба они, выйдя в море в ближайшее время, не вернутся обратно в Севастополь. Пути им нет, так она сказала.

— Ну, что вы, Виктор Илларионович, такое говорите. Операция на Босфоре и гадание какой-то малообразованной бабы, право дело, не серьезно, — с упреком произнес Горчаков. Но Васильчиков все же продолжил:

— Как знать, ваше превосходительство, как знать. Та же гадалка, точно предсказала смерть адмиралов Корнилова и Истомина, да и сам Нахимов чудом разминулся со своей смертью. Вот и задумайся над словами этой малообразованной женщины, как вы сказали.

— Н-да, — протянул Горчаков, — честно говоря, не знаю, что и сказать. Поставили вы меня в тупик, ваша светлость.

— Вот то-то и оно. Видно само провидение убирает со своего пути неугодных ему людей, оставляя целыми и невредимыми нужных — гнул свою линию Васильчиков.

— Возможно, вы и правы, Виктор Илларионович. Ардатов, несмотря на все его заслуги, не совсем понятный и трудно предсказуемый человек. А о Нахимове и говорить нечего, в открытую братается с матросней. Как так можно, не понимаю? Нет, что ни говори, а с понятным и предсказуемым человеком всегда приятнее иметь дело. Никогда не ошибешься, будь он выше или ниже, или ровня тебе. Завсегда спокойнее душе — подытожил генерал.

Получив добро от командующего, граф вместе с Нахимовым развили энергичную деятельность. То, что Горчаков не верил в успех операции, только подливало 'масло в огонь'. И дело было не во вредности и упрямстве характера графа. Просто Михаил Дмитриевич рассуждал как обычный разумный человек, для которого атаковать Босфор в данный момент было верхом глупости и откровенным авантюризмом. Ардатов был абсолютно уверен, что точно так же рассуждали и господа союзники, и потому удар Черноморского флота по Стамбулу должен был быть для них как гром среди ясного неба.

Их совместная деятельность была коротка, но очень плодотворная. Логическим завершением её, стала босфорская наступательная операция, более известная в анналах истории как операция 'Большой блеф' начавшаяся 23 октября. Именно в этот ненастный и хмурый осенний день, главнокомандующему союзными войсками под Севастополем генералу Пелесье, донесли о необычном поведении противника.

Солнце уже давно заняло своё привычное место на небосводе, как со стороны русских в небо поднялся воздушный шар. В подзорную трубу была хорошо видна одинокая фигура человека находившегося в небольшой плетеной корзине.

Появление вражеского наблюдателя в воздухе сразу вызвало большой переполох в стане коалиции, что было совсем неудивительно. Многие из солдат опознали в нем, тот самый воздушный шар, что появился в небе в день, когда русские войска пошли на штурм Федюхиных высот. В считанные минуты лагерь союзников превратился в огромный людской муравейник, разворошенный брошенной в него палкой.

— Русский наблюдатель, господин генерал! — доложил Пелесье дежурный офицер, возбужденно тыча указательным пальцем в небо.

— Трубу! — нетерпеливо рыкнул 'африканец' и, получив требуемое, стал придирчиво рассматривать необычное небесное явление, о котором ему много говорили офицеры, сражавшиеся на Черной речке.

— Ламотт-Ружа сюда! — потребовал Пелесье своего нового начальника штаба, но генерал уже сам спешил к командующему.

— Неприятель явно готовиться напасть на нас! Появление воздушного наблюдателя достоверно указывает на это, — торопливо изложил свое предположение Ламотт-Руж, недавно получивший свой новый пост и в глубине души заметно жалел об этом. Генерал Пелесье одинаково поедал всех, не взирая на звания и должности.

— И где они, по-вашему, ударят, генерал? В каком месте? В районе Лабораторной балки, или в каком другом месте? Отвечайте, я вас спрашиваю! — разгневанный Пелесье обрушил на голову Ламотт-Ружа град вопросов.

— Судя по положению шара, вражеского наступления следует ожидать в районе Херсонеского мыса. — Осторожно высказал предположение начальник штаба.

— Да вы с ума сошли, Ламотт-Руж! Атака в этом направлении не даст русским никакого преимущества, а генерал Горчаков далеко не глупый человек. Даже если русские сумеют захватить Херсонеский мыс, их дальнейшее продвижение будет обязательно остановлено огнем наших кораблей, — не согласился с ним Пелесье.

— И все же русские запустили своего наблюдателя именно с Александровской батареи, а не с какого иного места своей обороны — продолжал упорствовать генерал.

— Ну и что!?

— Обзор воздушного наблюдателя все же ограничен. Значит, им важен именно этот участок нашей обороны. А, что ценного здесь у нас? Только флот, — развил свою мысль Ламотт-Руж.

— Но какую угрозу может составить нашему флоту русская пехота, даже со своими скорострельными ружьями? Уж не хотите ли вы сказать, что русские собираются атаковать наши корабли своими брандерами. Но тогда зачем наблюдатель? — удивился Пелесье.

— Возможно, что готовиться двойной удар с суши и моря? — высказал свое предположение начштаба.

— Двойной удар? Интересно, но мало вероятно, генерал. Как бы там ни было, прикажите начать обстрел этого участка русской обороны. Если русские готовят удар, то они наверняка уже перебросили к передовой дополнительные силы.

Приказ командующего был немедленно исполнен, и скоро левый фланг укреплений коалиции окутался дымом орудийных выстрелов. Русские канониры моментально ответили, что только усилило градус интриги.

Контрбатарейная дуэль развернулась в своей полной красе. Град ядер и бомб с обеих сторон перелетал через линии передовых окопов, стремясь нанести урон неприятелю. Многим казалось, что повторялись грозные события годичной давности, когда коалиция впервые начала бомбардировку осажденного города.

На французских кораблях, стоявших в Камышовой бухте, пробили общую тревогу, и корабельные орудия развернулись в сторону берега для отражения возможного удара противника. Моряки адмирала Вилье были готовы встретить противника сокрушительным огнем, но тот не спешил появляться. Прошло полчаса, час, полтора часа яростной артиллерийской перестрелки, но русские упрямо не начинали атаки.

Раздосадованный адмирал уже собирался запросить Пелесье о положении дел на фронте, как ему доложили, что русский наблюдатель в воздушном шаре выбросил условный сигнал.

— Что это может быть? — удивленно спросил Вилье у своего помощника контр-адмирала Клайперона.

— Скорей всего, он что-то заметил в море и извещает об этом своё командование на земле, — высказал предположение моряк, и адмирал согласился с ним.

— Наверно вы правы, Жорес. Прикажите усилить наблюдение за морем. Русский разведчик явно следит за морем, и, значит, мы тоже скоро увидим то, о чем он сигнализировал.

Через некоторое время предположение Вилье полностью оправдалось. Наблюдатели доложили о появлении в море неизвестных дымов. Прошло несколько тревожных минут, и вперед смотрящие четко идентифицировали их как пароходы противника.

— Русские брандеры!!! — поспешно донесли адмиралу дозорные.

— Сколько их!!? — с тревогой выкрикнул Вилье.

— Двенадцать кораблей, господин адмирал. Идут четырьмя колоннами по три корабля.

— Все ясно, — прорычал адмирал, — русские изначально не собирались атаковать нас с суши. Наблюдатель просто подтвердил наше пребывание в бухте и известил русских о приближении их ударной силы.

Он внимательно посмотрел в подзорную трубу и твердым голосом изрек:

— Ну что же, если русские хотят напасть на нас, пусть пробуют. Приготовиться к отражению атаки противника с моря! Но клянусь всеми святыми, это будет им дорого стоить. Я не дам им возможности повторить успех Евпатории и Керчи. Я готов встретить этих сумасшедших, но мне непонятно, откуда у них взялось столько пароходов?

Адмирал Вилье был абсолютно прав, говоря, что атака на его корабли будет дорого стоить противнику. Чтобы достигнуть своих целей ему придется миновать пространство, насквозь простреливаемоё пушками союзников.

Словно догадываясь, что их ждет в бухте, русские брандеры не торопились атаковать изготовившиеся к бою французские корабли. Вместо этого, они стали медленно маневрировать по морю, строго выдерживая расстояние между собой и противником.

— Чего они ждут? Почему не нападают? — с тревогой спрашивал адмирал и не находил ответа. Так прошло некоторое время, пока с наблюдательных постов на берегу не поступило неожиданное сообщение.

— Русские выводят свои корабли из Севастополя!!! Идут одной колонной, в пять больших парусных кораблей. Два из них явно 'Париж' и ' Константин'. Причем, на головном — адмиральский вымпел — доложил адмиралу сигнальщик, чем вызвал сильное замешательство среди адмиральского штаба.

— Теперь все ясно! Противник, видимо, решил атаковать нас всей своей мощью. Что же, мы достойно встретим их, устроив русским новые Фермопилы! Поднять сигнал: 'Франция и император надеются на нас'! — приказал Вилье и весь союзный флот погрузился в лихорадочное ожидание скорого боя.

Корабельные и береговые канониры ласково раздували свои слабо тлеющие пушечные фитили, наведя жерла своих любимых малюток на небольшой проход в бухту. Все с нетерпением ждали начала момента русской атаки, но питомцы Лазарева и Нахимова не спешили помериться силами с кораблями Второй империи.

Сначала отряд русских брандеров ждал присоединения к нему парусников, четко выдерживая ранее выбранную дистанцию. А когда этот момент настал, русские корабли совершили перестроение и вместо того, чтобы атаковать французов спокойно двинулся на запад двумя походными колонной.

В начале изумленные французы посчитали, этот маневр каким-то хитрым ходом в дьявольской игре противника. Сотни глаз исступленно смотрели на морскую гладь, пытаясь проникнуть в коварный замысел русских, но ничего не происходило. И только когда за горизонтом полностью исчезли дымы и паруса русской эскадры, стало окончательно ясно, противник увел свои корабли из Севастополя.

— Черт, знает, что! — воскликнул Вилье, — противник и не собирался атаковать нас! Они просто вывели свои корабли под прикрытием брандеров, а наблюдатель только скорректировал время их выхода.

Как бы подтверждая правоту слов адмирала, воздушный шар русских все это время висевший на привязи троса, стал медленно опускаться вниз.

— Прикажите атаковать их, мой адмирал? — спросил Вилье Клайперон и тут же пожалел о своей ретивости.

— Вы что с ума сошли, Жорес?! Атаковать двенадцать русских брандеров в открытом море, ради пяти парусников?! И скольких кораблей я не досчитаюсь сегодня ради этого сомнительного приза? Вы подумали об этом? — грозно спросил адмирал.

— Но, мсье, — заикнулся, было Клайперон, но мгновенно увял под гневным взглядом командира.

— Неужели вы не поняли суть действий врага? Они явно узнали от перебежчиков о наших планах нанести удар по Кинбургу с городом Очаков и просто-напросто опередили нас. Это ясно как пить дать. Иного трактования действия русских я не вижу.

— А если это только ложный маневр и у вышедших в море кораблей иная цель?

— Какая? — скептически спросил Вилье, — нанесения удара по Батуми или Сухуми? Если это так, то это является заботой исключительно Осман — паши, но никак не нашей. Других целей для русских кораблей на Черном море сейчас нет.

— Вы как всегда правы, господин адмирал. Смешно и подумать, что такими силами они попытаются напасть на Босфор, — поспешил поддакнуть Клайперон, — сколько человек может чисто теоретически находиться на борту этих кораблей. Максимум пять тысяч, и с ними пытаться атаковать Стамбул? Это чистая авантюра и самоубийство.

Таков был вердикт французских адмиралов, которые умели хорошо считать цифры и предпочли лишний раз 'не дергать за хвост кошку' в лице русских брандеров. Уж слишком свежи и отчетливы были шрамы, нанесенные этим зверем. А ещё, в глубине души сидел хорошо спрятанный инстинкт самосохранения, отлично понятный каждому истинному европейцу.

Адмирал Вилье был прав. Русские корабли действительно шли в сторону Кинбурга, намереваясь соединиться с четырьмя пароходами, покинувшими Севастополь ранее глухой ночью с полностью погашенными огнями. Встретившись с ними на подходах к косе, они тут же развернулись на юг, по направлению к Стамбулу.

Четыре брандера, прикрывавшие выход русского флота из Севастополя, являлись последним козырем графа Ардатова. Это были корабли Одесского пароходства, которые Михаил Павлович не стал использовать в августе прошлого года, разумно оставив их про запас.

Во главе одесского отряда граф поставил капитана второго ранга Шахова и ничуть не пожалел об этом. За одну только увеличение численности брандеров, моряку пролагалась боевая награда.

Все дело было в том, что Шахов придумал простой, но очень смелый, если не сказать нахальный ход. По его приказу были созданы бутафорные корабли, снабженные печами и высокими трубами. Специальная команда разводила на них огонь, шел густой дым и любой опытный наблюдатель, мог издалека принять их за настоящие пароходы.

&n

bsp; В назначенный Ардатовым срок, каждый из брандеров взял на буксир по два таких шедевра 'русского зодчества' и второе разросшийся отряд двинулся к Севастополю. Там молодцы Шахова исполнили всю в самом лучшем виде и ни у кого из противников, и мысли не возникло о столь низком обмане.

На Босфоре появления русской эскадры было для турков подобно грому среди ясного неба, хотя если быть справедливым в этот день оно было далеко не ясным. Турецкие дозорные босфорских укреплений и представить себе не могли, что осажденные в Севастополе черноморцы предпримут вылазку, граничившую с безумием. Поэтому появившиеся на горизонте паруса адмирала Нахимова они с чистой совестью посчитали за очередной караван коалиции, идущий от берегов Крыма.

Караульщики заподозрили неладное только тогда, когда прибывшие с севера корабли начали проводить не совсем понятные действия. Вместо того чтобы как обычно двигаться к узкому проливу одной кильватерной колонной, они неожиданно разбились на три неравнозначные части. При этом к проливу устремились маленькие юркие пароходы, а парусники двумя колоннами стали приближаться к турецким укреплениям на берегу.

То были старые береговые крепости, построенные по проектам французских инженеров в конце прошлого века по приказанию блистательного султана Селима III. По клятвенному заверению строителей они были совершенно неприступны для атаки с моря, что вполне устроило как султана, так и его последующих наследников.

Вполне возможно, что к моменту создания крепостей все так и было, но время неумолимо идет вперед, а человеческая натура, обуреваемая ленью, часто не поспевает вслед за ним. Сия злокозненная тенденция не миновала и босфорские крепости, прозванные 'Европой' и 'Азией'. С каждым прошедшим десятилетием они незаметно ветшали и дряхлели, а отпущенные на их реконструкцию деньги без зазрения совести разворовывались прожорливыми османскими чиновниками. Поэтому они только на бумаге оставались неприступными укреплениями, а на деле уже давно утратили столь высокий статус.

Такова была оценка босфорским крепостям русской разведкой к средине 1853 года, когда планировался внезапный удар по проливам и у Павла Степановича Нахимова, не было оснований предполагать, что за прошедший период времени турки что-либо серьезно изменили в своей обороне.

Дав свое согласие на проведение операции, адмирал в глубине души так до конца и не верил в заверение Ардатова, что коалиция не помешает русским кораблям покинуть Севастополь. Однако чудо случилось и теперь все зависело только от него одного.

Перед грядущим сражением, Нахимов честно поделил все имеющиеся в его распоряжении силы. Корабли 'Париж', 'Чесма' и 'Императрица Мария' под флагом самого адмирала должны были привести к молчанию укрепления 'Европы', тогда как 'Константину', 'Ростиславу' и пароходам под флагом вице-адмирала Новосильцева предстояло атаковать 'Азию'. Брандеры капитана Шахова Нахимов оставил в резерве, так как на этот момент от них не было никакой пользы.

Корабли русской эскадры ещё только приближались к Босфору, когда адмирал вызвал к себе на мостик графа Ардатова.

— Перед тем как идти в бой, я хотел бы прояснить один важный вопрос, Михаил Павлович, — без всяких обиняков начал разговор Нахимов, — я намерен атаковать врага не с обычного расстояния в орудийный выстрел, а с более близкого. Такова моя тактика и отступать от неё я не намерен. Однако кроме моряков на борту кораблей находятся солдаты, и потому я хотел бы узнать ваше мнение относительно их. Намерены ли вы требовать, чтобы они были спущены на берег до боя или предпочитаете сделать это после?

Граф озадаченно помолчал, а затем сам спросил собеседника:

— А как вы сами считаете, Павел Степанович, следует поступить в этом деле?

— Конечно выгрузка десанта перед боем сильно свяжет нам руки и эффект внезапности будет утрачен. Вне всякого сомнения, в этом случаи мы понесем сильный урон при подавлении береговых батарей. Однако если солдаты останутся на борту кораблей, то подвергнут большому риску свои жизни, а они буду очень вам нужны в последующем. Вам решать Михаил Павлович.

— Значит, решать мне, — протянул Ардатов и, глядя в осунувшееся лицо адмирала, произнес, — в таком случае я полностью вверяю наши жизни в ваши руки, Павел Степанович.

Трудно было сказать, обрадовался Нахимов этому или нет, он только сухо поклонился графу и приказал своему адъютанту собрать офицеров корабля на совет. Ардатова туда не пригласили, на что граф не сильно обиделся. В морской тактике и стратегии он плохо разбирался.

Со страхом и ужасом наблюдали турки, как корабли под флагом самого 'Нахим-паши' медленно приближались к их укреплениям. Несмотря на всю свои неподготовленность к внезапному нападению грозного врага, турки все же первые открыли огонь по русским кораблям, плывущим прямо на дула батарейных орудий.

— Аллах повредил разум неверных! Они сами идут навстречу своей смерти! — вскричал Мушавер-паша, комендант крепости, наблюдая за кораблями противника.

Турецкие батареи дали один залп, второй, третий, а русские корабли все шли и шли вперед, не обращая никакого внимания на падавшие на них ядра. Из всех кораблей эскадры особенно заметно пострадал идущий головным 'Париж'. Вражеские ядра повредили его такелаж, несколько парусов и фальшборт. Матросы корабля бывшие на верхней палубе с тревогой поглядывали на мостик, где находился адмирал Нахимов, выказывавший полное пренебрежение к грохочущей вокруг него смерти. Держав в правой руке свою неизменную подзорную трубу, он время от времени проводил счисление расстояния и отдавал команды.

Рядом с ним стоял граф Ардатов, который на предложение моряка спуститься вниз, неизменно отвечал категорическим отказом.

— Я считаю, Павел Степанович, что вполне заслужил право находиться рядом с вами в столь важный для истории момент, — говорил он, с интересом рассматривая вражеский берег в подзорную трубу.

— Но, это очень опасно для вашей жизни, Михаил Павлович — упорствовал адмирал.

— Не беспокойтесь, меня есть, кем заменить. И здесь, и в свите государя — отрезал Ардатов, и на том прения прекратились.

Тем временем, русские корабли вышли на выбранную Нахимовым дистанцию, которую все называли 'пистолетный выстрел'. Это был излюбленный маневр адмирала, когда безопасность кораблей приносилась в жертву стрельбе с близкого расстояния, и теперь все зависело от мастерства русских комендоров. Павел Степанович свято верил в своих матросов, и они в очередной раз не подвели своего командира.

Величаво развернув свои борта к берегу, русские артиллеристы дали ужасающий залп по позициям врага. Миг, и турецкие укрепления окутались дымкой от разрывов русских бомб. Настал долгожданный момент истины, в котором верх одержала русская сторона.

Прошедшие отличную школу адмирала Нахимова, получив бесценные навыки стрельбы при Синопе и Севастополе, русские комендоры уже со второго выстрела накрывали свои цели. Под их метким огнем, одно за другим замолкали турецкие орудия на берегу, но это отнюдь не означало быструю и легкую победу.

В течение сорока минут вражеский берег продолжал огрызаться орудийным огнем, нанося урон русским кораблям. До конца не веря в своё поражение, турки упорно продолжали стрелять по противнику, но результативность их канониров в разы отличалась от пушкарей грозного 'Нахим-паши'. Время, отведенное судьбой этому бою, миновало. Необычная тактика русского адмирала вновь сделало своё дело. Батареи противника были приведены к полному молчанию, а уцелевшие от обстрела турецкие солдаты бросились в тыл, дабы известить султана о своем поражении.

Примерно по такому же сценарию развертывались события в колонне вице-адмирала Новосильцева, штурмовавшего азиатские укрепления противника. Его корабли так же благополучно вышли на 'пистолетную' дистанцию и полностью подавили сопротивление врага. С единственной только разницей, что ученик в отличие от учителя затратил на уничтожение батарей противника около часа.

Обрадованный благополучным исходом боя, Нахимов уже приказал начать высадку на берег десанта, как в это время на поле сражения, возник новый персонаж, появление которого никто не ожидал.

Так случилось, что в это время в Стамбуле находились три французские плавучие батареи. Это были последние творческие изыскания европейских инженеров, стремящихся сказать новое слово в деле кораблестроения. Получив положительный результат при обстреле укреплений Свеаборга, французы решили повторить испытание своего изделия под стенами Севастополя.

Однако в отличие от прежних батарей, пытливые европейские умы внесли решительные изменения в конструкцию своего детища. Все борта кораблей были покрыты железными листами укрепленных на деревянную подкладку что, по мнению изобретателей должно было сделать их неуязвимыми от вражеских ядер и бомб. Подобными железными листами была частично выстлана палуба, превращая, таким образом, батарею в настоящий броненосец.

Застигнутые осенним штормом в Мраморном море, они стояли на рейде Стамбула в ожидании прибытия союзных кораблей из Севастополя, чтобы вместе с ними совершить длительных переход через море. Едва только в турецкой столице стало известно о появлении русской эскадры у Босфора, как командир отряда, капитан Монседи, отдал приказ атаковать врага. Узкий пролив и наличие паровых машин, по мнению командира, давал батареям огромный шанс на победу.

Все три батареи носили грозные названия; 'Лава', 'Опустошающий' и 'Гремящий', и это были не пустые слова. Каждая из батарей имела на своем борту шестнадцать пятидесятифунтовых орудий и два носовых двенадцатифунтовых орудия.

Всю силу и мощь нового оружия врага первыми на себе пришлось испытать русским пароходам из отряда Новосильцева. Принудив к молчанию азиатский берег, они совершили разворот и, двигаясь к кораблям адмирала Нахимова, оказались на пути вражеских батарей.

Русские пароходы смело вступили в бой с противником. Казалось численное преимущество на их стороне и при мастерстве корабельных комендоров исход боя предрешен. Однако все было не так просто. Ядра и бомбы, выпущенные с русских кораблей, точно падали на борта и палубу батарей, но при этом не наносили никакого ущерба противнику. Все, что смогли достичь русские пушкари, так это вывести из строя три орудия путем прямого попадания в орудийные порталы.

Ущерб, производимый противником, был куда более серьезен и опасен. Только маневренность русских кораблей значительно уменьшала число попаданий снарядов неприятеля, но если бомбы или ядра всё же падали на пароход, повреждения для этих малых судов были весьма существенными.

Желая помочь своим товарищам в борьбе с диковинными монстрами, в бой вступил 'Ростислав', но и его ядра ничего не смогли сделать против творения французских инженеров. Плавучие батареи неприятеля оставались неуязвимыми для русских пушек.

Стоя на капитанском мостике 'Парижа' Ардатов с огромной тревогой наблюдал за завязавшимся боем. Вместо вполне предсказуемой победы, русские корабли получили бой с совершенно неясным исходом. Перевес в орудиях был явно на стороне русских, но какая-то таинственная сила мешала им реализовать его.

Граф в сотый раз подносил к глазам окуляр трубы, когда сильный взрыв потряс морские просторы Босфора. Высокий белый столб воды взметнулся там, где ещё секунду назад находился пароход 'Одесса' извещая о первой потере среди кораблей адмирала Нахимова.

Прошло ещё несколько минут ожесточенного боя и красавец 'Бесарабия' стал зарываться носом и медленно тонуть на глазах у всей эскадры. Это позволило врагу перенести часть огня на 'Ростислава', мужественно пытавшегося поразить коварного врага.

— Прикажите передать Шахову сигнал к атаке вражеских кораблей — обратился к Нахимову Михаил Павлович.

— Вы считаете, что пришла пора использовать ваш последний козырь?

— Иного выхода я не вижу. Если дело и дальше пойдет, подобным образом, противник сорвет нам всю операцию, — сказал граф и адмирал согласился с ним.

— Сигнал Шахову, атака! — приказал Нахимов, и тот час несколько голосов продублировали его приказ.

Все пароходы капитана второго ранга Иллариона Шахова находились в полной боевой готовности. Единственное, что не было сделано ни на одном корабле, так это не были спущены спасательные шлюпки. Наличие больших кораблей противника в Стамбуле не предполагалось. Впрочем, этот нюанс нисколько не смутил командира брандеров. Едва только был получен приказ, как он немедленно приступил к его исполнению, ибо сам видел, что промедление смерти подобно. На флагштоке капитанского парохода взвился сигнал: 'Делай как я', и брандеры устремились в свою первую и последнюю атаку.

В начале французы не в полной мере оценили угрозу, исходившую от маленьких русских пароходов, быстро идущих к ним на сближение. Оставив расстрел малоподвижного 'Ростислава', 'Гремящий' нехотя перенес огонь с лакомой цели на внезапно появившегося противника. Батарея дала один залп, затем другой, но результата не было никакого. Французские ядра ложились далеко в стороне от русского брандера, управляемого Шаховым.

Командующий 'Гремящим' Жером Бюсси слишком поздно понял, что это за пароход вступил с ним в схватку. Несмотря на наличие паровой машины, плавучая батарея была слишком громоздким и малоподвижным кораблем, и потому у французов просто не было времени развернуть судно носом к противнику, дабы уменьшить ущерб от столкновения.

Вся надежда у прозревшего Бюсси была только на крепость брони его корабля. Громко вознес он слова молитвы о помощи всем святым, но они не услышали капитана 'Гремящего'. В извечном споре брони и снаряда, верх одержал снаряд. Вернее сказать, мина, для создания которой русские моряки не пожалели пороха.

Взрыв был такой силы, что железная броня, словно листок бумаги была вдавлена внутрь судна и в образовавшуюся пробоину с шумом хлынула вода. Запас остойчивости у плавучей батареи был невелик, и любая пробоина носила для неё смертельный характер. Не прошло и нескольких минут так грандиозное творение заморских инженеров нехотя завалилось на бок и затонуло.

Внезапная гибель 'Гремящего' стало большой неожиданностью для Монседи. Увлеченный схваткой с 'Владимиром', у которого от вражеского огня были большие повреждения, капитан Монседи просто просмотрел момент столкновения своей батареи с русским брандером, посчитав его взрыв чистой случайностью.

— Скорее всего, русское ядро случайно попало через орудийный порт, предварительно уничтожив находившееся там орудие. А Бюсси в свою очередь уничтожил близко подошедшего врага, — подумал Монседи, продолжая громить орудиями 'Лавы' русский пароход. В своей окончательной победе он не сомневался. Французские канониры уже пристрелялись к 'Владимиру' и их ядра все чаще и чаще поражали борт русского парохода.

Прошло несколько минут боя, как дозорный доложил Монседи о действии нового противника.

— Капитан, русский пароход пошел на сближение с нами, — доложил наблюдатель.

— Прекрасно, господа решили опробовать на нашей броне свой главный носовой калибр, — усмехнулся француз. Он был полностью уверен в силе своей брони и все же приказал перенести часть огня на 'русскую блоху', как он окрестил брандер лейтенанта Колокольникова.

То, что эта 'блоха' гораздо опаснее, чем казалось на первый взгляд, Монседи понял, когда между ними оставалось меньше двадцати метров. На атакующем его пароходе совершенно не было орудий, а на носу крепилось множество черных шаров.

— Брандер, русский брандер, — воскликнул капитан и отдал приказ развернуться носом к плывущей на них опасности. Возможно 'Лаве' и удалось бы уменьшить ущерб от столкновения с врагом, но французам просто не хватило времени. Не обращая внимания на огонь противника, русская 'блоха' все же прорвалась к 'Лаве' и совершила подрыв.

Густо окрашенный черным дымом столб воды стремительно взлетел к небесам, а затем нехотя стал оседать вниз, но, не успев достичь поверхности моря, вновь устремился вверх. Когда же водная пелена спала, взгляду моряков открылась ужасная картина. Русский брандер, а вернее сказать, его чудом уцелевшие останки, горели объятые языками пламени. Рядом с ними находился искореженный взрывом остов 'Лавы'. Но корабль был обречен.

От взрыва русских мин, находившихся на носу парохода, огонь проник глубоко в корпус судна и вызвал пожар в носовом пороховом погребе. В результате этого взрыва участь судна была предрешена.

К чести командира 'Опустошающего', капитана Лассаля, он не оставил поле боя, обратившись в бегство, а смело вступил в поединок с русским брандером мичмана Лобанова. Чтобы атаковать врага, мичман вынужден был сделать затяжной маневр и Лассаль не удержался от соблазна не использовать выпавший ему шанс. Свято веря в силу своих орудий, француз прекратил обстреливать 'Громоносца' и сосредоточил весь огонь на брандере.

Один за другим французские канониры обрушивали силу своих пушек против маленького парохода, но каждый раз он оставался неуязвим. Всего только два раза вражеские ядра повредили корабль Лобанова, но это были лишь случайные попадания.

Сам Михаил Павлович с замиранием сердца наблюдал за скоротечным сражением, и неизменно, когда брандер бросался в атаку, горячая волна окатывала его с головы до ног. Вновь и вновь граф держал строгий экзамен жизни и смерти, и в который раз выходил победителем.

— Давай, Андрюша, давай. Разнеси его! — говорил граф, не отрывая свой взгляд от окуляра подзорной трубы. Цена поединка была слишком высока. Уцелей французская батарея, и на всей операции можно было ставить жирный крест. Последний из русских брандеров, благодаря преступной халатности интендантов, к моменту выхода в море не имел на своем борту мощного заряда. Об этом Ардатов узнал только во время похода, когда что-либо исправить, было уже невозможно.

— Давай, давай, милый, — шептали губы графа, и Андрюша не подвел. Прорвавшись сквозь огневой щит противника, он мастерски вывел брандер на угол атаки и столкнулся с французской батареей. Повторного взрыва порохового слада на борту 'Опустошающего' не произошло, но остойчивость судна была нарушена, и вскоре, под ликующие крики русских матросов, вражеская батарея затонула.

Едва только это произошло, как Ардатов истово перекрестился и обратился к Нахимову с просьбой спасти оставшихся в живых членов экипажей брандеров. Сразу же взвились на мачте сигнальные флаги, но русские корабли уже сами, без приказа адмирала пытались оказать помощь уцелевшим героям.

К всеобщей радости удалось спасти почти весь экипаж первого брандера во главе с капитаном Шаховым. Ему вместе с кочегаром Завгородним удалось благополучно покинуть тонущий брандер и, уцепившись за перевернутую шлюпку, продержаться до подхода помощи.

Так же судьба была благосклонна к Лобанову. Из трех человек экипажа геройского брандера никто не только не был ранен, но и сумел благополучно сесть в спасательную шлюпку, что было дружно расценено всеми как огромная удача. Однако благосклонность госпожи удачи не коснулась экипажа второго брандера лейтенанта Колокольникова. Все моряки погибли в огненном взрыве вместе со своим командиром.

Благодаря хлопотам графа Ардатова погибшие герои получили достойную оценку своего подвига. Но это было потом, а в тот момент, когда радость победы смешалась с горечью утрат, храбрецам не было времени думать о будущем. Впереди моряков ждала высадка десанта, ничуть не менее сложное и опасное предприятие, чем уничтожение крепостей Босфора.

Появись в этот момент любой английский или французский корабль, и вновь успех всей операции повис на волоске. Но, видимо, судьба была благосклонна к русским морякам, и высадка на побережье прошла благополучно.

К концу дня с кораблей сошла основная часть десанта, однако полностью свои трюмы моряки смогли очистить лишь к глубокой ночи. Всего на вражеский берег было высажено около четырех с половиной тысяч пехотинцев, общее командованием генерал-майора Муравьева.

Только когда последний пехотинец покинул корабли эскадры, адмирал Нахимов стал подводить итоги всей операции, а они были не столь радостными, как того хотелось. Кроме гибели двух пароходов и выбывших из строя трех брандеров, почти каждый корабль эскадры имел различные повреждения.

Особенно плохо обстояло дело на 'Ростиславе' и 'Владимире'. Оба корабля были основательно побиты вражескими ядрами. Но если повреждения 'Владимира' могли быть устранены, то на 'Ростиславе' открылась течь, которую своими силами моряки ликвидировать никак не могли.

Правильным решением была бы отправка парусника в Севастополь под конвоем другого корабля. Раньше черноморцы в подобных случаях так и поступали, но в нынешних условиях Нахимов не мог позволить себе подобного шага. Отправлять же корабль в одиночку, да ещё в порт находящийся во вражеской осаде, означало верную гибель 'Ростислава'.

Адмирал молча выслушал рапорты своих капитанов, а затем сказал: — Как не тяжело мне принимать это решение, но я вынужден отдать приказ о затоплении 'Ростислава'.

— Как же так, Павел Степанович!? Как это возможно!? — удивленно заговорили моряки. — Англичане и французы не смогли нас потопить, так мы сами себя.

— Молчать!! — властно бросил Нахимов, и в каюте сразу наступила тишина, — вы что думаете, что мне, моряку, легко говорить такие слова?! Корабли — это дети мои, но в нынешнем положении иного выхода я не вижу. Да-с, господа.

Нахимов горестно вздохнул, а затем продолжил свою речь.

— Вы что же думаете, мы запросто так 'Ростислав' уничтожим? Глубоко ошибаетесь. Его девяноста шесть пушек с боевым запасом, ой какое подспорье будет нашим солдатикам. Да и экипажу незачем будет на берегу сидеть. Пришли мы сюда основательно и надолго, и значит, нам надо свои укрепления на Босфоре строить. Лучше турецких, такие чтобы никто взять не смог бы. Вот о чем думать надо, господа офицеры, а не лить слезы по кораблю. Их вон, сколько после войны новых построить можно.

Больше спорить с адмиралом никто не посмел и рано утром с 'Ростислава' стали свозить команду и орудия. Пока все это происходило, остальные корабли эскадры устремились к Стамбулу, который провел всю ночь, дрожа от страха.

Внезапное появление у пролива не знавшего поражений 'Нахим-паши' и уничтожение им сначала босфорских крепостей, а затем и французских броненосцев, потрясло османскую столицу. Едва стало известно о гибели кораблей капитана Монседи и высадке русского десанта, как город захлестнула огромная паническая волна.

Все вспомогательные суда союзников и те, что проходили ремонт в стамбульской гавани, срочно покинули турецкую столицу, держа курс на Дарданеллы. У самого правителя Порты к этому моменту для бегства из столицы не было ни одного корабля. Все те, что остались после синопского погрома, либо находились в Батуми, либо ушли в Варну или к Дарданеллам.

Вообще положение турецкого султана было аховое. Все лучшие войска правителя правоверных находились в Крыму, на Кавказе и в Болгарии. Поддавшись советам англичан, Абдул-Меджид отправил на защиту Дуная свои последние резервы. Оставшаяся в городе султанская гвардия была пригодна для войны с собственным народом, но никак не для битвы с русскими аскерами.

Всю ночь в султанском дворце шло заседание дивана, на котором придворные советники султана пытались выработать спасительную для столицы стратегию. Больше всего турки боялись, что русские корабли начнут бомбардировку беззащитного Стамбула.

Советники султана сразу предсказали, восстанет христианское население столицы, которое при поддержке русского десанта легко перейдет в массовую резню турок. О численности русской пехоты никто ничего не знал толком, но, судя по количеству костров, которые гяуры развели на берегу Босфора, их было никак не менее десяти тысяч. Так говорила народная молва, и уже ничто не могло изменить эту ужасную цифру.

Всё население огромного города с замиранием сердца следило за вхождением в бухту Золотой Рог четырех больших кораблей грозного 'Нахим-паши', принесшего столько несчастья и горя турецкой короне. Тысячи глаз напряженно следили за движением русских парусников и когда они стали на якорь напротив Семибашенного замка, турки радостно вздохнули. Бомбардировки не будет, по крайней мере, сегодня.

Сразу после этого, к 'Парижу', на котором держал свой флаг Нахимов, устремилась султанская галера с главным визирем на борту. Высокому переговорщику был подан трап, и вскоре посланец султана предстал перед двумя командирами этого похода, Нахимовым и Ардатовым.

Соблюдая положенный этикет, высокие стороны общались через переводчика, хотя сам Павел Степанович неплохо владел турецким языком. Собираясь воевать с турками, он ещё в далекой молодости поставил себе задачу в овладении языка противника и заметно преуспел в этом деле.

Согласно договоренности, с визирем в основном говорил Ардатов. Он предстал перед визирем как передаточное звено воли непобедимого 'Нахим-паши', угрюмо сидящего за столом и внимательно слушающего, правильно ли граф излагает его мысли.

Фигура адмирала в этот момент было столь колоритна, что все время переговоров визирь только и делал, что почтительно смотрел на Нахимова и совершенно не обращал большого внимания на Ардатова. И было от чего.

Первые слова знаменитого флотоводца повергли визиря в шок. Гневно сверкая очами, Нахимов объявил турецкому султану ультиматум. Если через 24 часа не будет объявлено о заключении перемирия между Россией и Турцией, и начнутся мирные переговоры, он будет вынужден обратить турецкую столицу в пепел. Такова воля русского императора.

В знак своего согласия начать переговоры, султан должен немедленно закрыть морские проливы для движения кораблей всех иностранных держав и послать гонцов в войска с известием о прекращении военных действий.

Напрасно визирь плел витиеватые речи, пытаясь найти лазейку в русском частоколе. Нахимов, устами Ардатова был не приклонен. Демонстративно достав часы и откинув крышку, адмирал холодно известил визиря, сколько у него осталось часов для принятия окончательного решения.

— Не стоит тратить драгоценного времени понапрасну, сидя в моей каюте. На вашем месте, я как можно скорее известил бы султана о наших требованиях — властно молвил Павел Степанович и, встав из-за стола, показал, что время переговоров закончено.

От этих слов великого визиря как ветром сдуло с русского флагмана. Прошел час, и галера с посланцем правителя правоверных появилась вновь. Низко кланяясь, он известил 'Нахим-пашу' о готовности султана заключить перемирие и его желание узнать предварительные условия мира.

В гости к султану было решено отправиться Ардатову, благоразумно решив, что двум вождям похода неразумно идти к побежденному врагу. Мало ли, что может приключиться, Азия-с.

Сказано — сделано, и, облачившись в парадный мундир, Ардатов отбыл на встречу с правителем блистательной Порты. Не прошло и часа, как посланник русского царя переступил порог Семибашенного замка. Со страхом и боязнью встретили графа обитатели султанского дворца, торопливо проведя его в покои правителя.

Условия мирного договора, которые привез граф Ардатов султану Абдул-Меджиду, были заранее согласованы с императором Николаем. Полностью доверяя своему посланнику, он выдал Ардатову свой рескрипт на право подписания мирного договора. Сдержанно поклонившись напуганному султану, Михаил Павлович начал твердым голосом зачитывать условия заключения мира.

Русский император был согласен прекратить войну с блистательной Портой в обмен за контроль над устьем Дуная, присоединения к России молдавского княжества и с сохранением совместного с Турцией протектората над княжеством Валахия. Кроме этого русские требовали взятые Карс, Ардагар и Баязет, милостиво оставляя во владениях султана Эрзерум. Что касается проливов, то в отношении их царь был согласен вернуться к довоенному статус-кво, который запрещал движение через проливы военных кораблей не черноморских держав.

Выдвигая столь мягкие условия мира, Ардатов полностью повторял действия фельдмаршала Паскевича в предыдущей войне. Тогда, имея в своем распоряжении малое количество войск и угрожая вторжением в Стамбул, Паскевич добился мира на вполне приемлемых для турков условиях. Точно такое же положение было теперь и у Ардатова. Пользуясь безвыходным положением турецкого правителя, граф стремился не столько присоединить к российской империи как можно больше новых земель, сколько выбить краеугольный камень антирусской коалиции, для её полного и окончательного раскола.

Согласовывая с царем пункты мирного договора, Михаил Павлович с большим трудом убедил Николая не требовать от султана расширения автономии для славян, на чем император ранее непременно настаивал. Исповедуя роль покровителя всех христианских народов турецкой империи, государь с болью в сердце и грустью в душе согласился на эту уступку.

Солнце уже спускалось к горизонту, когда аудиенция у султана подошла к концу и, столь важное для России, перемирие было заключено. Было так же принято решение о незамедлительном начале проведения переговоров между двумя сторонами, с целью скорейшего подписания мирного договора. Начало переговоров было назначено на следующий день.

Радостный Ардатов с большим трудом сохранял сдержанный вид весь свой путь на корабль и смог дать волю чувствам, только переступив порог адмиральской каюты. Сразу же был составлен подробный доклад государю, который был немедленно отправлен с пароходом 'Громоносец'. Большой блеф удался, но предстояла ещё большая работа по закреплению полученного успеха.

Глава VIII. Когда мы были на войне — II.

'Если враг тянет время, обещая мир заключить, либо дань заплатить, значит, он ждет откуда-то помощи и хочет одурачить тебя'. Так говорилось в 'Стратегиконе' — древней книге воинского искусства византийского полководца Кекавмена. Ардатов случайно приобрел эту книгу пять лет назад в одной из букинистических лавок Парижа и нисколько не пожалел потраченных денег. Прошло много столетий, но высказанные в ней мысли нисколько не утратили своей великой сути. В этом граф убедился на третий день, ведя безрезультатные переговоры с великим визирем.

Казалось, предложенные султану условия мира были самые благоприятные. Территориальный ущерб минимален, военной контрибуции никакой, честь правителя Порты никоим образом не ущемлена. Подпиши, и, наводящие ужас на Стамбул русские корабли, немедленно покинут Босфор и уберутся восвояси. Однако турки по непонятной причине тянули. Тянули, несмотря на то, что испытывали сильный страх перед грозным 'Нахим-пашой' и в их распоряжении не было силы способной перебить русский козырь.

Будь у Ардатова хорошо прикормленные осведомители в султанском окружении, он наверняка смог бы распутать этот клубок неожиданных противоречий обычной логики, но, увы. Русского посла в Стамбуле не было, а о его тайных связях при дворе Абдул-Меджида граф не был информирован. Впрочем, для прояснения истины Михаилу Павловичу вполне хватило наставления 'Стратегикона'.

— Бузу затевают наши переговорщики, Павел Степанович, — сказал граф Нахимову, вернувшись на 'Париж' после очередного впустую потраченного дня.

— Да, это очень на них похоже, — согласился с ним адмирал. — Убедились, что мы не станем бомбить город, вот первый страх и прошел. А теперь начали торговаться. Это они умеют.

— В том, что умеют, я уже полностью убедился, но вот какой нам резон от этого. Не сегодня-завтра к Босфору могут пожаловать французы из Севастополя, да и в заверения султана о закрытии Дарданелл я, честно говоря, мало верю.

— Я признаться, Михаил Павлович, тоже. Даже если турки и объявят пролив закрытым, англичане могут силой прорваться через него в Пронтиду, для выяснения отношения с султаном. Я, по крайней мере, так и поступил бы.

— Что же мы имеем на данный момент? — спросил адмирала Ардатов, склоняясь над картой Босфора.

— Матросы с 'Ростислава' уже приступили к возведению временных укреплений на берегу пролива, активно привлекая к этой работе местное греческое население. Сегодня в обед, капитан Кучерин донес, что пушки с 'Ростислава' снятые и вместе с трофейными орудиями уже установлены в сторону моря. Сам фрегат затоплен перед крепостью, и некоторое время сможет исполнять роль подводного заграждения.

— Насколько жизнеспособны наши планы по обороне пролива? — осторожно, не желая обидеть Нахимова, спросил граф.

— Вполне жизнеспособны. Как показал опыт обороны Севастополя, господа союзники предпочитают вести стрельбу с дальних дистанций и очень чувствительны к ответным ударам. Броненосных батарей у них больше нет, и потому, я думаю, они не отступят от своей привычной тактики. Для наших батарей на Босфоре обстрел с дальних дистанций не принесет большого вреда, за это я вам ручаюсь. А если на помощь Кучерину послать еще и 'Чесму', то войти в пролив французам будет очень затруднительно.

— А как наше положение здесь, в Стамбуле?

— Примерно такое же, — ответил Нахимов, — с двумя своими линейщиками, 'Императрицей Марией', 'Владимиром' и вашим брандером, мы сможем нанести большой урон любому противнику.

— Ну, если учесть, что большинство британских кораблей покинуло Крым, то вряд ли они смогут послать к Дарданеллам крупное соединение кораблей, — высказал предположение граф и адмирал согласился с ним.

— Да, Индия для них станет по очень большой цене. А, что ваши стрелки? Смогут отразить турок, если вдруг у них появятся свежие силы?

— Я полностью верю в способность дивизии генерала Муравьева разбить любого врага. Прусские винтовки уже себя прекрасно показали в деле. Жаль, что вы не видели их результаты.

— Охотно верю, но ведь любого солдата можно застать врасплох, и турки на это дело большие мастера.

— Надеюсь, что это не случится, Павел Степанович. Позиция, которую занимают наши солдаты в районе Галаты, очень удобная для отражения нападения противника. Она исключает возможность флангового обхода и вынуждает неприятеля атаковать исключительно в лоб. Кроме того, премьер-майор Паподаки сумел наладить тесный контакт с местными христианами. Здесь на востоке дурные вести имеют особенность быстро разноситься и потому, я надеюсь, они нас предупредят заранее.

— Ваши слова да Богу в уши. Значит, будем ждать плохих вестей, — подытожил Нахимов.

— Будем ждать. Большего нам ничего не остается, — смиренно произнес граф.

Предчувствия Ардатова относительно тайных действий переговорщиков имели под собой вполне реальные обоснования. Уже в первый день вторжения русских султан был готов подписать предложенный ему мирный договор, но в дело вмешались придворные, состоящие на содержании английского посла.

— Не торопись, государь, связывать свои руки мирным договором, предложенным тебе гяурами. На самом деле они не так сильны, как кажутся, и все их миролюбие — это только туманный занавес, предназначенный скрыть правду от твоих глаз, — шептали султану льстивые придворные.

— И что же они пытаются скрыть от моего взора? — с тайной надеждой спрашивал султан подкупленных советчиков, и те послушно пересказывали слова британского посла сэра Френсиса.

— У русских не так много сил как это кажется, ибо число стоящей у Галаты пехоты никак не больше пяти тысяч человек. Корабли 'Нахим-паши' серьезно пострадали от боя с нашими крепостями. Один они срочно поставили на ремонт в док французов, другой отослали домой, а третий были вынуждены затопить. Так сильно он пострадал от ядер Мушавер-паши.

— Пусть будет так, но оставшиеся корабли вполне способны сравнять с землей половину Стамбула и мой дворец в первую очередь, — резонно сомневался султан, но сладкоголосые придворные успокаивали его.

— В Дарданеллах сел на мель французский транспорт с тысячью солдат плывущих в Севастополь. Его конвоировали два паровых корвета, которые сейчас пытаются снять его с мели. Там же сейчас находится британский корабль с полутора тысячью солдат плывущих в Индию. Сэр Френсис уже известил их о появлении русских и приказал идти тебе на помощь. Продержись всего несколько дней, и союзники обязательно прогонят 'Нахим-пашу'. У него нет паровых корветов. Одни блохи, да и те порядком потрепанные, — советовали своему властителю британские подпевалы, и, польстившись на их щедрые посулы, султан воздержался от скорого подписания мира.

В самом деле, к чему спешить, если есть возможность дать отпор врагу, да к тому же чужими руками. Конечно, придется отдать свою придворную гвардию под командование англичан, но тогда общая численность войск достигнет девяти тысяч человек, и они обязательно сбросят русских в море.

Итак, султан принял решение, и главный визирь стал искусно тянуть время, выискивая всевозможные дипломатические проволочки. К концу третьего дня переговоров в султанский дворец пришла радостная весть. Союзный флот и армия на подходе и уже завтра утром будут на пороге турецкой столицы.

Казалось, всё идет хорошо, но судьба не всегда бывает исключительно благосклонна только к одной из сторон. Как показывает жизнь, она, как правило, справедливо раздает всем сестрам по серьгам. Свои серьги в виде одинокого рыбака грека получила и Россия.

Глубокой ночью, он подплыл к стоящей на якоре русской эскадре, поднялся на борт флагманского корабля и потребовал встречи с адмиралом Нахимовым. С опаской, озираясь в сторону освещенного огнями Семибашенного замка, грек торопливо поведал русскому флотоводцу о появлении вблизи турецкой столицы нескольких кораблей, с которых на берег сошло множество солдат одетых не в турецкую форму. Рыбак точно назвал число кораблей противника, и даже смог обозначить их класс.

'Кто предупрежден, значит, вооружен' — гласит древняя мудрость, и следующий день в полной мере подтвердил её правоту. Когда утром к флагманскому 'Парижу' подошла пышная галера, присланная великим визирем за графом Ардатовым, то выяснилось, что переговоров сегодня не будет.

— Его светлость сильно недомогает и просит перенести переговоры на завтра, — объявил туркам стоявший на мостике дежурный офицер. Услышав эту весть, посланец визиря изобразил на своем лице вселенскую скорбь по поводу болезни малика 'Ардата' и любезно предложил помощь в виде лекаря самого султана.

— У нас есть свои хорошие лекари, — решительно отрезал моряк и разговор закончился, к большому огорчению посланца великого визиря.

Говоря, что граф не сможет отбыть на переговоры, дежурный офицер не сильно грешил против истины. Ардатов еще с прошлой ночи находился на берегу, намереваясь вместе с солдатами генерала Муравьева принять участие в сражении на суше. В том, что противник предпримет против них двойной удар, никто из вождей русской экспедиции на Босфор не сомневался.

Первым силу этого удара пришлось испытать морякам. Примерно через час после отплытия галеры визиря, дозорные заметили на горизонте вражеские корабли, уверенно движущиеся прямо к стоянке русской эскадры. Главной ударной силой противника были два паровых корвета, 'Тулон' и 'Ваграм', идущих в бой под французским флагом.

Быстроходные и хорошо вооруженные, они привычно сопровождали транспорт с солдатским подкреплением для армии Пелесье, когда им пришло внезапное известие о нахождении русской эскадры на Босфоре.

Первым желанием французских капитанов было повернуть обратно, но посланник британского посла столь красочно расписал бедственное положение русских кораблей стоящих у Стамбула, что настроение у них моментально изменилось. Отбросив прочь свои сомнения и страхи, орлы Второй империи смело устремились в бой, твердо намереваясь одержать свой 'Трафальгар' над отсталыми русскими Иванами.

Правда, коварный англичанин, дабы не нагнетать лишних волнений, ничего не сказал о трагической судьбе французских броненосцев. Французским капитанам было совсем необязательно знать всю подноготную правду о сражении на Босфоре. Всему свое время. Сейчас главное разбить русских и удержать султана от подписания мирного договора, а там дальше видно будет.

Вместе с французами, в бой против эскадры адмирала Нахимова шел британский линейный корабль 'Куин'. Покинувший негостеприимные берега Балаклавы, он направлялся в Индию для подавления восстания сипаев. Однако открывшаяся в корабельном трюме течь заставила 'Куин' встать в Стамбуле на ремонт. Британец покинул турецкую столицу всего за несколько часов до появления на Босфоре русской эскадры и был перехвачен посланцем сэра Френсиса у Дарданелл.

Командовавший 'Куин' капитан Кнабс в отличие от своих союзников по коалиции, был гораздо лучше информирован о последних событиях на Босфоре и потому не горел особым желанием встречаться с русскими кораблями. Проклиная судьбу, сэра Френсиса и русского адмирала, он был вынужден присоединиться к французам.

Стоя на капитанском мостике своего любимого флагмана, адмирал Нахимов внимательно наблюдал за приближением врага. Сутулясь больше чем обычно, Павел Степанович не отрывал взгляда от судов противника.

— Два паровых корвета и один линейный корабль, — с напряжением в голосе произнес командир 'Парижа' капитан Колычев, сильно опасавшийся за исход предстоящего боя.

— Отлично это вижу, Сергей Дмитриевич, и скажу честно, очень рад этой встрече, — хладнокровно произнес адмирал.

— Рады, Павел Степанович!? — простодушно удивился Колычев.

— Да-с. Рад тому, что противник нападает при довольно выгодном для нас положении. Стоя на якорях, мы лишаем вражеские корабли их преимущество в скорости и заставляем проводить сложные маневры, что весьма скажется на результатах их стрельбы, — убежденно произнес Нахимов. Его собеседник быстро окинул взглядом море, а затем сказал:

— Все это конечно так, но не кажется ли вам, Павел Степанович, что мы находимся в таком же положении, в котором находились турки в синопской бухте?

— В некотором смысле вы правы. Схожесть нашего положения с положением кораблей Осман-паши есть, — легко согласился с Колычевым адмирал. — Однако данная схожесть не означает полную тождественность, Сергей Дмитриевич. И тогда, и сейчас все главное дело заключается в комендорах. А если быть точным, в их умении вести прицельный огонь по врагу. Не знаю как вы, а я полностью доверяю своим матросам. Иначе не находился бы в этом месте.

— Значит до пистолетного выстрела, Павел Степанович?

— Именно, до пистолетного выстрела, — коротко подтвердил Нахимов сказанные собеседником слова.

— Какова же будет диспозиция для действия наших пароходов? — уточнил Колычев.

— Прикажите поднять сигнал: 'Пароходам действовать по обстоятельствам', — ответил Нахимов, не отрывая хищного взгляда от приближающегося врага.

Собираясь атаковать русскую эскадру, корабли противника разделились. Французские корветы устремились на 'Париж' и стоявшую рядом с ним 'Императрицу Марию', тогда как 'Куин' решил помериться силами с 'Великим князем Константином', стоявшим чуть поодаль.

Выбирая, русский флагман в качестве своей главной цели атаки, французы были полностью уверенны в своей быстрой и легкой победе над линейными парусниками русских. Обладая, быстрым ходом и сорока двумя пушками, французские корабли без особых затруднений могли уничтожить тихоходные русские корабли, несмотря на их значительное превосходство в пушках. Так, по крайней мере, считали капитаны 'Тулона' и 'Варгама', однако судьба любит баловать людей различными сюрпризами и парадоксами.

Первым неожиданным сюрпризом для французов стало положение эскадры Нахимова. Встав на якоря вблизи берега, русский адмирал резко ограничивал противника в возможностях проведения маневра, заставляя атаковать в выгодных для себя условиях.

— Этот Нахимов не так то уж прост, как уверял меня сэр Френсис. Однако этот хитрый ход не поможет русской лисе избежать своей участи, — гневно воскликнул командир 'Тулона' капитан Блерри, стоя на капитанском мостике своего корвета.

— Господа офицеры, — обратился Блерри к своим помощникам, — нам предстоит на деле доказать русскому адмиралу, что корабли императора Наполеона маневренны, быстры, а их канониры умеют отлично стрелять. По местам! Мы атакуем!

Быстро и уверенно заскользили по морским волнам корветы Второй империи, подобно двум красивым хищным птицам, атакующих свою добычу. Впереди шел 'Тулон', затем двигался 'Ваграм', полностью повторяя маневры своего ведущего. Вот они начали сближение, вот вошли в зону огня и первыми открыли огонь русским кораблям.

Блерри с жадностью прильнул к окуляру подзорной трубы в надежде увидеть начало своего победного триумфа, но его ждало жестокое разочарование. Ядра корветов густо падали вокруг русских парусников. Капитан отчетливо видел несколько попаданий французских ядер в носовую надстройку вражеского флагмана, однако того, что страстно ласкает взор любого военного моряка, сбитых мачт и огня пожаров не отмечалось.

Французские корветы ещё дважды открывали огонь по эскадре неприятеля, и всякий раз капитан с горечью отставлял от своего лица подзорную трубу. Стрельба его канониров с дальней дистанции оставляла желать лучшего.

— Приготовиться к повороту и сближению с противником, — приказал Блерри своему помощнику, и чуть помолчав, язвительно добавил, — будем надеяться, что канониры правого борта будут более удачливыми в стрельбе по врагу.

— Но это опасно, месье капитан. У русских кораблей хорошие комендоры, — высказал свои опасения первый помощник.

— Ерунда! Их комендоры хороши против медлительных парусников, а против наших паровых кораблей они бессильны. К тому же они явно проспали наше появление, Можерон, — зло молвил Блерри, и помощнику нечего было возразить. Действительно, по непонятной причине, все это время русские корабли молчали.

Они упорно продолжали молчать, и после совершения французскими кораблями поворота и даже при выходе на новую линию атаки. Адмирал Нахимов беспрепятственно позволил противнику атаковать свои корабли пушками правых бортов корветов.

Торопясь поскорее использовать выпавшую в этом бою нежданную фору, французские корветы лихорадочно загремели своими орудиями. Вначале это были дружные пушечные залпы, которые быстро превратились в простой разнобой. Комендоры корветов спешили обрушить на врага как можно больше количество ядер.

Вновь море возле русских кораблей вскипело от упавших возле них града вражеских бомб. Однако на этот раз расстояние между противниками значительно сократилось и результаты стрельбы имперских канониров, были иными. От многочисленных попаданий на флагманском линкоре русских вспыхнул пожар, а на втором корабле была серьезно повреждена фок-мачта. Кроме этого, на обоих парусниках было отмечено повреждение такелажа, что должно было ограничить подвижность русских кораблей, снимись они сейчас с якоря.

Охваченный боевым азартом, капитан Блерри с радостью наблюдал за языками огня, вспыхнувшего на борту русского флагмана. Как страстно он желал, чтобы рыжее пламя быстро распространилось по вантам и парусам ненавистного корабля, превратив его в могучий костер посреди моря, однако его надеждам не суждено было сбыться. Яростно начав свою демоническую пляску, огонь на борту 'Парижа' стал быстро слабеть и хиреть, а затем и вовсе погас.

Напрасно Блерри ожидал новых сполохов пожара в темных клубах дыма. Их больше не было. Русские моряки быстро справились с возникшим огнем.

— Корабли противника серьезно повреждены! Я сам видел, как наши ядра неоднократно попадали в их пушечные порталы, господин капитан! — радостно прокричал Можерон, едва только 'Тулон' вышел из зоны огня.

— Я тоже прекрасно это видел! И русские пушки опять молчат! — торжествующи, выкрикнул в ответ Блерри. — Приготовиться к новому повороту и дальнейшему сближению с противником!

— А может это хитрая ловушка, мсье капитан? — спросил Блерри помощник и тут же пожалел об этом.

— К черту вашу ловушку, Можерон!!! — взревел командир. — Я не знаю и не желаю знать, о чем думает адмирал Нахимов, но я твердо знаю, что сегодня я потоплю его во славу нашего императора. Отдать приказ о повороте!

Всё то время, что французские корветы обстреливали 'Париж' и стоящую рядом с ним 'Императрицу Марию', адмирал Нахимов невозмутимо стоял на капитанском мостике флагмана. Время от времени, поднося к своим глазам подзорную трубу, он неторопливо наблюдал за развернувшимся перед ним сражением.

Внешне, русский флотоводец был абсолютно спокоен и только сильно покрасневшее лицо, выдавало его внутренние переживания. Однако это было единственным признаком волнения Нахимова. Заложив правую руку с зажатой в ней подзорной трубой за спину, он невозмутимо слушал доклады своих офицеров, отвечая короткими приказами или комментариями.

— Скверно стреляют, очень скверно. Только порох зря жгут-с, — произнес Нахимов, оценивая результативность огня противника, открытого французами с дальней дистанции и был абсолютно прав. Всего лишь несколько ядер угодило в корпус флагмана, нанеся ему минимальный урон.

— Корабли противника идут на сближение!! — с тревогой в голосе донес адмиралу один офицеров штаба.

— Очень хорошо. Посмотрим, на что способны французские комендоры с этой дистанции, — спокойно молвил Нахимов, внимательно наблюдая за быстро приближавшимися кораблями врага.

— Павел Степанович, вы бы встали чуть подальше. Неровен час, какое шальное ядро прилетит — с мольбой в голосе обратился к Нахимову, стоящему у самого кормового фальшборта, его молодой адъютант Павел Корн.

— Совершенно зряшная просьба-с, Павел Семенович. Смерть моя даже от какого-нибудь шального ядра по большому счету ничего не изменит, — невозмутимо отвечал моряк.

— Как так, Павел Степанович!? — искренне удивился лейтенант.

— Да вот так. Сейчас все находится в руках наших комендоров. Если я их правильно воспитал и обучил, то враг будет разбит, не зависимо буду я жив или мертв. А если плохо, то любая смерть будет мне за счастье, лишь бы не видеть своего позора.

— Да как можно, господин адмирал!? — возмущенно вскричал Корн.

— Можно, смею вас заверить. Такова жизнь. А вот вам милостивый государь, совершенно незачем рядом со мной стоять. Глупо-с, своей молодой жизнью зазря рисковать. Извольте встать у меня за спиной и докладывать о действиях британского линкора, — приказал Корну адмирал.

— Есть — смиренно произнес лейтенант и принялся наблюдать за кораблем капитана Кнабса, чьи боевые действия, мало, чем отличались от действий французов. Начав стрелять с дальних дистанций, 'Куин' медленно приближался к стоявшему на якорях 'Константину'. При этом, как и капитан Блерри, британец был вынужден проводить сложные маневры, дабы иметь возможность обрушить на русский парусник мощь своей бортовой артиллерии.

Командовавший 'Константином' вице-адмирал Новосильцев, строго придерживался приказа адмирала Нахимова и, несмотря на попадания в корабль вражеских ядер, ответного огня не открывал.

Подобное поведение русских кораблей для капитанов флота коалиции было непостижимой загадкой. Привыкшие к тому, что артиллерийская перестрелка между враждующими флотами начиналась еще с дальней дистанции, они вначале усердно ломали голову над упорным молчанием врага, чтобы затем списать все на 'азиатскую' дикость своего противника. И потому, позабыв всякую осторожность, просвещенные европейцы спешили засыпать молчавшего противника градом своих бомб и ядер.

Единственный европеец, кто мог просветить командиров коалиции, капитан Джон Слейтон, участвовавший в синопской битве и воочию знакомой с тактикой Нахимова, вот уже несколько месяцев находился в русском плену.

Не помогли капитанам Блерри и Кнабсу и турецкие моряки, уже неоднократно испытавшие на себе убийственную тактику 'Нахим-паши'. И не потому, что коварные азиаты сводили какие-то свои счеты со своими 'старшими братьями' по оружию. Отнюдь нет. Турки были бы только рады помочь советом 'высоким белым братьям'. Если бы такая возможность у турецких моряков вдруг и возникла, то европейцы попросту не стали бы их слушать.

Воровато и торопливо проплыли французские корветы мимо угрюмо молчавших русских парусников, спеша опустошить свои пороховые погреба. На этот раз комендоры противника стреляли куда лучше. Вражеские ядра густыми роями пролетали над палубой флагманского 'Парижа' и многие из них падали на русский корабль.

Одно из них в мгновение ока превратило резную ограду капитанского мостика в груду обломков, которые щедрым дождем обрушились на адмирала и его малочисленную свиту.

— Ах!!! — громко воскликнул Корн, заметив, как увесистая щепка с силой хлестнула по лицу стоявшего рядом с ним Нахимова. Тот от нестерпимой боли непроизвольно прикрыл руками голову, но уже спустя несколько секунд поспешно отдернул их, словно устыдившись своих действий.

— Павел Степанович!! Как вы!? — с тревогой выкрикнул лейтенант, бросившись на помощь Нахимову, но не успел он пройти и шаг, как был остановлен гневным взглядом адмирала.

— Благодарю вас. Ничего существенного, только щепка-с, — язвительно бросил Нахимов, медленно поднимая к глазам руку с подзорной трубой.

— Но как же, Павел Степанович!? У вас же вся щека в крови, — не унимался лейтенант и, выхватив из кармана мундира белоснежный платок, решительно шагнул к своему кумиру.

— Лейтенант Корн, прекратите заниматься несвойственным для офицера делом, — Нахимов решительно отодвинулся в сторону от сжимавшей платок руки.

— Всю необходимую мне помощь, в свое время окажет корабельный доктор. А вы извольте заняться своими прямыми обязанностями. Приступите к тушению пожара на корабле! — громко приказал Нахимов, заметив краем глаза разгорающиеся языки пламени на палубе линкора.

Упав на палубную тумбу канатов, вражеское ядро моментально подожгло их смоляные волокна и выпущенный на волю огонек, проворно заплясал по ним. С каждой секундой своего танца он становился все сильнее и прожорливее, грозя в любой момент перекинуться на паруса 'Парижа'.

Нет ничего опаснее, чем огонь на палубе корабля и потому, позабыв обо всем, лейтенант Корн стремительно бросился тушить адское пламя. Вместе с ним, на борьбу с огнем бросилось и несколько матросов, все это время стоявших на палубе под неприятельским обстрелом.

Не обращая внимания на грохот и свист проносившихся над собой вражеских бомб и ядер, горстка храбрецов отчаянно боролась с огнем, который отнюдь не собирался сдаваться. Почувствовав волю, пламя оказывало яростное сопротивление морякам, нещадно жаля их своими жаркими языками огня.

Только самоотверженный героизм, позволил матросам во главе с лейтенантом Корном отстоять корабль и не дать разгореться пламени. Весь прокопченный, держа в обожженных руках изрядно обгорелый мундир, Корн буднично доложил адмиралу о ликвидации пожара.

— Благодарю за службу, Павел Семенович! Прикажите выдать морякам по чарке водки, а сами отправляйтесь к доктору, — теплым голосом произнес Нахимов, и это было самой лучшей наградой для Корна на данный момент.

— Рад стараться, господин адмирал. Но позвольте остаться возле вас до конца боя, — с трепетом в голосе попросил лейтенант.

Нахимов внимательно глянул на поврежденные руки офицера, а затем произнес: — Как вам будет угодно-с.

За всеми этими событиями происходившие на палубе 'Парижа', корабли противника успели произвести очередной маневр и начали новое сближение. Наступала финальная часть сражения.

Открой раньше времени русские корабли ответный огонь и противник, никогда бы не рискнул пойти на сближение. Имея в своем распоряжении лучшую скорость и маневренность, французские корветы могли еще долгое время курсировать на средней дистанции вдоль стоявших на якоре русских кораблей и засыпать их ядрами в надежде на скорый результат. Однако убаюканный молчанием вражеских пушек, капитан Блерри отбросил прочь всякие сомнения и рискнул приблизиться к молчавшему 'Парижу', обуреваемый страстным желанием немедленно потопить его.

Подобно завзятым дуэлянтам, державшим наготове взведенный пистолет, твердым и уверенным шагом, подходящим к роковому барьеру, сходились в своем смертельном противостоянии русские и французские корабли.

Отставив в сторону подзорную трубу, капитан 'Тулона' лихорадочно наблюдал за тем, когда его корабль выйдет на огневой рубеж и сможет дать сокрушающий залп по врагу. Вот по приказу капитана корвет замедлил ход, и мягко накатываясь на волны, стал приближаться к заветной точке. Еще миг, еще секунда и жерла пушек 'Тулона' уперлись в обреченного на скорую смерть русский флагман. Блерри уже собирался отдать команду к открытию огня, как молчавший все это время 'Париж', неожиданно окутался клубами выстрелов.

Огненные сполохи дружными цепочками пробежали по всему огромному борту адмиральского корабля, давая врагу долгожданный ответ. Очень много черных пробелов было в этих огневых цепочках, однако даже в таком виде русский линкор были опасен для французов. Отправляясь в поход на Стамбул, Нахимов взял на свой флагман лучших комендоров Севастополя, за плечами которых были огромный опыт сражения с врагом. Именно на их умение и мастерство рассчитывал Павел Степанович, отдавая наступательную инициативу врагу, терпеливо ожидая возможности нанести врагу сокрушительный удар. И севастопольские артиллеристы не подвели своего любимого адмирала.

Удар оглушительной силы обрушился на 'Тулон', безжалостно сотрясая корпус корабля. В момент залпа французский корвет еще не успел полностью поравняться с парусником и потому, русские комендоры стреляли с некоторым упреждением его движения.

Очень много русских ядер и бомб упало в море, но те, кто все же попали во вражеский корабль, нанесли ему колоссальный урон. Тактика 'пистолетного выстрела' адмирала Нахимова вновь оправдала себя.

Самым главным и чрезвычайно опасным повреждением для французов, стала поломка паровой машины. Оказалось достаточно одного ядра, которое разрушило стенку парового котла, чтобы грозный красавец 'Тулон' превратился в удобную плавучую мишень для русских канониров.

Конечно, двадцать пушек левого борта нанесли заметные повреждения русскому линкору, но в артиллерийском противостоянии с ним, 'Тулон' был обречен. Это хорошо понимал Блерри, это так же было ясно и капитану первого ранга Леклерку, командиру 'Ваграма'. Едва стало понятно, в какое бедственное положение попал его боевой товарищ, Леклерк самоотверженно бросился в атаку.

С этого момента положение противоборствующих сторон резко изменилось в пользу французов. Стоя на якорях и лишенный возможности маневра, 'Париж' мог вести борьбу только с 'Тулоном' тогда как второй противник большей частью находился вне зоны обстрела орудий линкора. Чем Леклерк не преминул тут же воспользоваться. Уже с первого же залпа носовая оснастка русского флагмана была сильно повреждена, а после второго был сбит кливер, и на борту корабля вновь вспыхнул пожар.

Напрасно стоявшая рядом 'Императрица Мария' пыталась огнем своих пушек привлечь на себя внимание противника. 'Ваграм' подобно бульдогу намертво вцепился в 'Париж', решив разделаться с самым сильным своим противником.

На результативность стрельбы канониров капитана Леклерка очень влияли постоянные маневры корвета. Ведя борьбу с русским линкором 'Ваграм' был вынужден двигаться, ибо сильное течение сносило корабль в сторону. Впрочем, этот момент не мог долго помогать храбро сражающемуся 'Парижу'. Против огня двух вражеских корветов он был бессилен, и гибель его была лишь вопросом времени.

Но боевое содружество и взаимовыручка была присуща не только французским морякам. Как только 'Ваграм' открыл огонь по русскому флагману, в бой вступили два парохода, которым адмирал Нахимов предписал действовать по обстоятельствам.

Первым на врага устремился пароход под командованием лейтенанта Лазарева. Это был последний русский брандер из отряда графа Ардатова, так и не успевший получить свое вооружение в виде шестовой мины. Однако этот факт ничуть не повлиял на решимость молодого командира идти в бой. Дальний родственник севастопольского адмирала без малейшего колебания бросил свой корабль в атаку, видя тяжелое положение 'Парижа'.

Вслед за ним на 'Ваграм' устремился вооруженный пароход 'Владимир'. Его канониры мало чем уступали канонирам адмиральского флагмана, и уже после второго залпа носовой пушки русское ядро упало в опасной близости от борта императорского корвета.

Корабль Леклерка так и не успел дать новый залп по борющемуся с огнем 'Парижу' и был вынужден начать маневрировать, чтобы дать отпор русским пароходам. Первым и наиболее опасным противником для императорского корвета, безусловно, был брандер лейтенанта Лазарева. Едва только французский корабль совершил разворот, как в тот же миг, канониры 'Ваграма' обрушили на него всю мощь своего правого борта.

С гудящим воем устремились чугунные ядра навстречу русским храбрецам, но торопливость комендоров и движение парохода свели на нет меткость их выстрелов. Лишь только два ядра попали в капитанскую рубку парохода, но они были остановлены баррикадой из мешков с песком. Широкой рекой хлынул на палубные доски желтый песок из разрушенной баррикады, но стоящий у штурвала лейтенант Лазарев совершенно не обратил на это внимание. Устремив охваченный азартом взгляд на врага, он уверенно вел свой брандер на таран вражеского корабля. Больше лейтенант ничего не мог противопоставить отлично вооруженному противнику. — Алярм! Алярм! — истошным криком разносилось по пушечной палубе французского корвета. Быстро сокращающееся расстояние между сражающимися кораблями позволяло комендорам 'Ваграма' дать ещё только один залп по русскому брандеру.

Борт французского корвета вновь окутался густым дымом пушечных выстрелов и вновь результат стрельбы был удручающим. Пушкари императора Наполеона дали слишком большой перелет и выпущенные по брандеру ядра упали густым роем за кормой русского парохода, уверенно приближавшегося к так называемой 'мертвой зоне'.

Впрочем, неудача в стрельбе нисколько не сказалась на действиях комендоров корвета. Они не опустили руки, а с лихорадочной торопливостью стали готовить орудия к очередному залпу, и удача не отвернулась от них. Русский брандер был всего в нескольких метров от 'мертвой зоны' огня, когда с борта корвета вразнобой ударили две пушки. И оба выстрела оказались на редкость удачными.

Первое вражеское ядро полностью разметало защитную баррикаду перед капитанской рубкой парохода. Стоявший за штурвалом лейтенант Лазарев не успел испугаться попаданию вражеского снаряда, ибо второй чугунный шар, выпущенный вражеским канониром, снес ему голову.

Обезглавленное тело стало стремительно заваливаться на бок, увлекая вместе с собой и штурвал корабля, намертво зажатый в стиснутых пальцах лейтенанта. Упади Лазарев на пол и тогда, весь его героический замысел пошел прахом. Вместо таранного удара, корвет получил бы лишь сильный толчок, который был для него совершенно не смертелен и исход всего боя вновь повис на тонком волоске.

Угрожающее положение спас находившийся рядом с лейтенантом матрос Митрохин. В стремительном броске он схватил штурвал и удерживал его в нужном положении до самого столкновения.

Все, кто был на борту 'Ваграма', ожидали чудовищного взрыва мины, но его не последовало. Только сильный удар и противный скрежет были результатом русской атаки, но и этого было вполне достаточно, чтобы вывести корвет из строя.

Нос разогнавшегося парохода пробил борт 'Ваграма' с такой легкостью, будто он был картонным. Сквозь ужасный пролом в трюм неудержимым потоком хлынула морская вода, бороться с которой было невозможно.

Кроме пробоины, в результате тарана была повреждена паровая машина судна. От сильного удара лопнули котельные трубы, и струи горячего пара ударили по находящимся вблизи людям. То, что творилось в этот момент в машинном отделении, трудно описать словами. Обожженные паром люди метались в тесном пространстве и гибли от ужасных мучений.

Когда 'Владимир', идущий вслед за брандером Лазарева приблизился к 'Ваграму', все было кончено. Вражеский корвет поврежденным бортом медленно погружался в воду. Для острастки пароход дал пушечный залп по противнику, но едва только с корабля стали спускать шлюпки 'Владимир' прекратил стрельбу.

К этой минуте ничуть не в лучшем положении находился и 'Тулон'. Сказалось превосходство русского флагмана в пушках и мастерстве его комендоров, которые с каждым залпом своих орудий нещадно громили врага. На корвете были сбиты обе мачты, паровая труба, а так же был сильно разбит весь левый борт судна.

Сам 'Париж' имел двенадцать пробоин, сильное повреждение всего такелажа и рангоута. Особенно пострадали все три мачты флагмана и надстройки бака. Возникший на носу пожар был вновь благополучно потушен действиями лейтенанта Корна, однако на этот раз ему все же пришлось отправиться в лазарет.

Все это время адмирал Нахимов мужественно оставался на своем месте. С каждым разом ему все труднее и труднее было приподнимать к глазам свою подзорную трубу, но, несмотря на это, Павел Степанович продолжал командовать сражением.

Уже четверо офицеров его малочисленной свиты были убиты или ранены, но сам адмирал оставался заговоренным для вражеских ядер и бомб. Если моряк падал убитым, он только крестился и тихо шептал слова, когда же появлялись раненые, адмирал категорически требовал отправки их в лазарет.

К концу сражения возле него остались только двое, капитан корабля Колычев и его второй помощник, старший лейтенант Зимин.

— Петр Никанорович, передайте комендорам бомбической батареи, что я недоволен их стрельбой, — обратился адмирал к Зимину.

— Слушаюсь, Павел Степанович, — козырнул офицер и стремглав бросился по залитым кровью палубным доскам исполнять приказ адмирала. Нахимов знал, чем подстегнуть комендоров батареи. Недовольство адмирала было для обожавших его матросов самой страшной карой. Однако не успел еще Зимин дойти до батареи, как пушкари полностью реабилитировали себя в адмиральских глазах. Выпущенные батареей бомбы поразили паровую машину корвета, и сильный взрыв потряс вражеский корабль. Вместе с густыми клубами белого пара в небо взметнулся черный столб дыма, который с каждой минутой становился всё сильнее и сильнее.

— 'Тулон' поражен, ваше превосходительство! Виктория! — радостно вскричал Колычев, азартно указывая пальцем на разрастающийся на вражеском корабле пожар.

— Рано ещё о виктории говорить, — одернул его Нахимов, но Колычев не согласился с ним.

— Да как же не виктория!? Смотрите сами; 'Тулон' горит, 'Ваграм' тонет. Враг разбит! — ликовал капитан, но адмирал не торопился разделить его чувства.

— Узнайте, как там дела у Новосильцева на 'Константине'? — приказал он Зимину. — Справится ли он с британцем? Хотя и так видно, что положение у него трудное.

Адмирал Нахимов был прав. Положение у вице-адмирала Новосильцева было далеко не блестящим. Выполняя приказ Нахимова, он терпеливо ожидал, когда британский линкор сблизиться с ним на дистанцию 'пистолетного выстрела', однако англичанин в отличие от своих французских союзников предпочел не рисковать. Капитан Кнабс предпочел вести огонь со средней дистанции и вполне удачно извлек выгоду из молчания русских орудий. Канониры 'Куин' были не столь меткими как их собратья на 'Париже', однако все же своим огнем смогли серьезно повредить такелаж стоящего на якорях 'Константина'.

Видя серьезное положение своего корабля, и полностью разгадав тактику противника, вице-адмирал Новосильцев на свой страх и риск приказал открыть огонь по противнику. Уже с первых выстрелов вражеский линкор попал под накрытие, но говорить о возможной победе над неприятелем не приходилось. Парусник очень нуждался в помощи, и она пришла. По приказу адмирала Нахимова к нему на помощь устремился 'Владимир'.

— Смотрите! А англичане явно приняли 'Владимир' за брандер и собираются ретироваться! — радостно воскликнул адмирал, с трудом удерживая в онемевших руках подзорную трубу.

— Вы совершенно правы, Павел Степанович! — поддержал Нахимова Колычев, — противник явно собирается оставить поле битвы. Виктория!

Однако адмирал вновь не торопился праздновать победу, продолжая внимательно наблюдать за морем. Однако капитан Кнабс действительно ошибочно принял 'Владимир' за русский брандер и решил благоразумно отступить, тем более, что судьба французских корветов была абсолютна ясна.

Быстро совершив разворот и показав противнику корму, британский линкор устремился прочь от турецкой столицы, сражение у которой не принесло счастья кораблям коалиции. Казалось, что 'Куин' сумеет благополучно оторваться от врага, но с каждой минутой бегства, лицо английского капитана становилось темнее и темнее. Не отрывая тревожного взгляда от окуляра своей трубы, господин Кнабс все четче и яснее осознавал свою ошибку в оценке корабля противника. В глубине души он продолжал надеяться, что упрямо преследующий его пароход есть русский брандер, но хлесткий пушечный выстрел с 'Владимира' полностью похоронил его надежды. 'Куин' был обречен, и противник не собирался давать ни одного шанса на спасение.

Быстро догнав тяжелый и неповоротливый парусник, русский пароход стал целенаправленно расстреливать широкую корму британца. Напрасно Кнабс пытался развернуть корабль и дать бортовой залп по своему мучителю. Русский пароход словно приклеился к корме 'Куин', и раз за разом, поражал парусник своими выстрелами.

Прошло полчаса этого ужасного избиения парусного гиганта. Получив множественные пробоины, он стал медленно погружаться в воду. Так закончилось последнее морское сражение этой войны с участием парусных кораблей и пароходов.

С радостью и тревогой наблюдал адмирал Нахимов, как британский линкор покидал поле битвы преследуемый 'Владимиром'. По его приказу 'Императрица Мария' снялась с якорей и подошла к месту боя, чтобы оказать помощь французским морякам. Корабль мало пострадал от вражеского огня, львиную долю которого приняли на себя 'Париж' и 'Константин'.

— Ну, что же, вот теперь действительно, виктория, — медленно проговорил Нахимов, обращаясь к Колычеву.

— Виктория, Павел Степанович, виктория! — радостно согласился капитан. — Враг полностью разбит, а все наши корабли целы!

— Да, целы, — молвил устало Нахимов и согласно давней привычке полез в карман за часами. В каждом сражении или походе он всегда засекал время начала и конца боевых действий.

— Значит, сражение наше продлилось — Нахимов нажал на крышку луковицы часов и взглянул на стрелки циферблата — всего...

Неожиданно тупая боль в груди, постоянно беспокоившая Нахимова все последнее время, сдавила с такой силой, что у адмирала перехватило дыхание и потемнело в глазах. Все тело старого моряка разом сделалось ватным, часы выпали из ослабевших пальцев, и он грузно рухнул на палубу, лицом вниз.

Когда корабельный доктор, оставив свой лазарет, прибежал на громкие крики команды и приступил к осмотру больного, всё было кончено. Славное сердце последнего севастопольского адмирала перестало биться и эскулапу осталось только закрыть глаза великого флотоводца.

Если на море жестокая баталия завершалась, то сражение на суше в это время, только-только начинало набирать свою мощь в ожесточенном противоборстве русского десанта с объединенными силами коалиции.

Съехавший прошлой ночью на берег граф Ардатов, задолго до рассвета привел полки генерала Муравьева в полную боевую готовность. Перед тем как покинуть лагерь, Ардатов обратился с речью к солдатам, стоя в центре бивака, ярко освещенный светом горящих костров.

— Ребята! Сегодня нам предстоит тяжелый бой! — воскликнул граф, обращаясь к застывшим в стройных шеренгах полкам. — Этой ночью, коварно нарушив перемирие, против нас выступили турки вместе с пришедшими к ним на помощь англичанами и французами. Сколько их — я не знаю, одно могу твердо сказать — много. Гораздо больше нас всех вместе взятых, иначе они бы не рискнули выступить против нас.

Ардатов замолчал, переводя дыхание, и тот час услышал в ответ одобрительный гул из солдатских рядов.

— Сегодняшняя битва будет очень жесткой. Противник хочет сбросить нас в море и приложит к этому все свои силы. В этом можете не сомневаться. Поэтому каждый из вас должен понять только одну вещь. Мы должны стоять до конца! Кто побежит, тот не только себя и товарищей своих погубит, но и то великое дело, ради которого мы сюда приплыли. Если мы разобьем врага сегодня, то уже завтра турецкий султан подпишет мирный договор, который так нужен, и война по большому счету будет закончена.

Граф сделал паузу, а затем решительно вскинул вверх правую руку с зажатой в ней саблей.

— Многие из вас сражались со мной под Инкерманом и Балаклавой и одержали блистательные победы. Сегодня я вновь поведу вас в бой и вновь твердо верю в нашу с вами победу. Вперед, чудо-богатыри! И храни вас господь!

Едва только Ардатов закончил говорить, как по солдатским шеренгам пронеслось раскатистое 'Ура', которое стало разноситься из конца в конец лагеря, с каждым разом набирая все новую силу и мощь.

Говоря Нахимову о том, что сухопутные войска занимают выгодные позиции под Стамбулом, граф Ардатов ничуть не кривил душой. Весь правый фланг русского десанта был надежно прикрыт византийскими крепостными развалинами, делавшими невозможным скрытое приближение врага. С левого фланга русских позиций тянулась холмистая гряда, на преодоления которой враг должен был потратить массу времени и при этом основательно расстроить свои наступательные ряды. Единственным местом пригодным для массированной пешей атаки полков коалиции было широкое пространство сразу за ручьем Али-бей-су, чьё широкое и полноводное русло впадало в акваторию бухты Золотого Рога.

Чтобы нанести внезапный удар по русскому лагерю, войскам союзников было нужно перейти топкие берега ручья и наступать широким строем, имея по бокам два высоких вытянутых холма. Эти природные образования нисколько не могли препятствовать проходу большого войска, но вместе с ним не позволяли в случае необходимости совершить фланговый обход. Тот, кто первым из противников их занимал, тот обеспечивал себе хорошую фору в предстоящем сражении.

И этими первыми стали русские солдаты. Они по приказу Ардатова заняли прилегающие к ручью холмы уже с первыми лучами солнца. Быстро оценив всю значимость этих высоток, Михаил Павлович приказал установить на них все имеющиеся в распоряжении десанта артиллерийские орудия. Солнце еще не успело высоко подняться над горизонтом, а русские уже вкатили на верхушки холмов артиллерию и принялись торопливо окапываться. Дорога была каждая минута.

Противник, впрочем, подарил воинам Ардатова целых тридцать пять минут. Причиной подобной щедрости была чисто европейская пунктуальность и соблюдение солдатских прав. После длительного ночного марш-броска от места высадки до берегов Али-бей-су, английским и французским солдатам потребовался отдых, а заодно и плотный завтрак. Как не спешил командир сводного соединения генерал-майор Фельтон напасть на русский лагерь, но был вынужден пойти навстречу своим подчиненным.

Благодаря столь любезно предоставленной противником временной форе, русская пехота успели возвести перед своими орудиями земляные бруствера и выставить дозорных. Именно они первыми заметили приближение противника и известили остальных громким барабанным боем.

Едва только треск боевых барабанов достиг ушей основных сил русского воинства, как оно моментально пришло в движение. Следуя установленной графом диспозиции, вперед выступили стрелки вооруженные прусскими винтовками. Отправляясь в экспедицию на Босфор, Ардатов естественно не мог полностью лишить защитников Севастополя столь мощного оружия. Прекрасно отдавая себе отчет, что десант на Босфор может закончиться неудачей, он взял с собой ровно половину всех тех стрелков, что были вооружены новым оружием.

Не мудрствуя лукаво, Михаил Павлович вновь сделал свою главную ставку на рассыпной строй, уже дважды приносивший графу лавры победителя. Все остальные батальоны, имевшие обычное стрелковое вооружение, Ардатов построил сзади, поровну поделив их между собой и генералом Муравьевым.

— Тебе, Матвей Федорович, я поручаю левый фланг вместе с артиллерией Козьего холма. (Так русские солдаты прозвали один из занятых пушкарями холмов, из-за большого количества бродивших по нему коз). Сам же я, встану на правом фланге. Это наиболее удобное место для удара и потому скорей всего, основное сражение будет здесь. Поэтому две трети нашей скудной артиллерии я приказал поместить на Лысый холм. С их помощью, думаю, остановим мы неприятеля, а затем погоним его к стамбульским стенам. Все ясно?

— Так точно, ваше превосходительство, — коротко ответил Муравьев.

— Ну, а раз ясно, тогда с Богом, Матвей Федорович. Ты прости меня, если что было не так, — сказал своему собеседнику Ардатов, глянув ему в глаза.

— И ты меня прости, Михаил Павлович, — молвил в ответ Муравьев. Оба генерала обнялись, а потом двинулись к своим войскам, не глядя друг на друга.

Мысленно строя диспозицию вражеского войска, Ардатов полагал, что против него будет брошена самая ударная часть сил коалиции, англо-французские соединения. Однако на этот раз, Михаил Павлович ошибся. Все происходило не так, как он себе это представлял.

На правый фланг русских по приказанию генерала Фельтона, были брошены исключительно турецкие подразделения, тогда как англичане и французы наступали против генерала Муравьева. Но и здесь, британский генерал не преминул загрести жар чужими руками, выставив впереди своих солдат солидный турецкий заслон.

Обнаружив присутствие русских, неприятель стал медленно и неторопливо сближаться с ними. Подобно Ардатову, Фельтон сразу оценил важность положения Козьего холма и приказал двум ротам французских зуавов немедленно занять его. Наличие на вершине холма нескольких русских пушек ничуть не смутило англичанина. Склоны холма были пологими, что не представляло собой большого препятствия для атакующих.

Под громкий бой барабанов, развернувшись широким строем, алжирские стрелки устремились в атаку, вдвое превосходя своей численностью русских воинов засевших на вершине холме. Не дойдя до позиции противника четырехсот шагов, зуавы по команде своих офицеров остановились и дали первый залп.

Происходи это дело год назад под Альмой, наверняка вся орудийная прислуга батареи была полностью выбита дальним штуцерным огнем, однако прошедший год очень многому научил русских воинов. Едва только вражеские ряды застыли перед проведением своего губительного залпа, выполняя приказ командира отряда, все пушкари дружно укрылись за невысокими брустверами.

Назначая комендантом Козьего холма поручика Юрия Шервинского, Михаил Павлович был твердо уверен в талантливых способностях своего выдвиженца и не ошибся. Зная убойную силу вражеских ружей, поручик решил сберечь своих артиллеристов для последующего боя, в чем был абсолютно прав.

Продолжая нарушать привычные армейские традиции ведения встречного боя, Шервинский приказал солдатам отрыть траншеи и соорудить высокий бруствер. Очень многие из солдат глухо ворчали над 'глупой забавой' своего командира усиленно работая лопатой и кайлом, однако начавшийся бой моментально изменил их мнение. Надежно укрывшись за брустверами, они могли вести прицельный огонь по плотным рядам наступающих зуавов, и каждый их выстрел был в цель.

Наличие у противника глубоких траншей вырытых по всем правилам оборонительного искусства было не единственным неприятным сюрпризом для союзников. По приказу графа Ардатова вся пехота прикрытия артиллерийских батарей была вооружена исключительно штуцерами. И потому, засевшие на холме русские солдаты, могли отвечать врагу полноценным огнем, залпом на залп.

Так, обмениваясь с русскими выстрелами, зуавы приблизились к дистанции в сто шагов, за которой в дело вступили изнывавшие от бездействия пушкари. Подпустив врага на расстояние в девяносто шагов, они обрушили на неприятеля град картечи и бомб, заранее забитых в стволы пушек.

Огненный смерч губительной силой пронесся по рядам имперских стрелков, в одно мгновение, вызывая ужасные бреши в их плотном строе. Не успели французские солдаты прийти в себя от залпа русской артиллерии, как по ним загрохотали ружейные залпы пехотинцев поручика Шервинского, и единый строй французской пехоты полностью раскололся. Раненые, забрызганные кровью зуавы, лежали вперемешку с убитыми и умирающими собратьями, громко изрыгая проклятья в адрес врагов.

Будь на месте алжирцев французы, они бы наверняка замешкались и, скорее всего атака на холм была отбита. Но у знойных детей далекой Африки был иной менталитет и, не обращая никакого внимания на кровь и смерть, они бросились на штурм русского укрепления.

В том ужасном гортанном звуке, что вырывался из горла бегущих на холм зуавов, мало, что было похожего на привычный для французских солдат клич 'Вив император!'. Потеряв общий строй и лишившись командования, они упрямо бежали в атаку желая во чтобы-то ни стало, выполнить приказ своего командира бригадного генерала Мирабо. Жестокие от рождения и мало ценившие свою жизнь и жизнь окружающих их людей, алжирцы страстно желали выслужиться перед могучим императором и получить пропуск в новую жизнь, обещанную от его имени.

Защитники холма успели дать несколько залпов по надвигающейся на них разрозненной массе вражеских солдат, прежде чем сошлись с ними в рукопашной схватке. По приказу своего командира, русские солдаты дружно покинули свои траншеи и, сомкнув свои ряды, бросились на врага.

Весь гарнизон Козьего холма, в одном едином порыве ринулся на зуавов, желая отстоять свою позицию пусть даже ценой собственной жизни. Никто из русских солдат не надеялся на скорую помощь своих товарищей, каждый из них был готов драться с врагом до самого конца.

В бой шли не только штыки и приклады пехотинцев. Вооружившись банниками и окованными железом брусами, русские артиллеристы храбро вступили в бой с прорвавшимися к орудиям зуавами. Каждый из них прекрасно осозновал всю опасность и губительность своего положения, однако ни один из пушкарей не показал врагу спину и не бросился бежать с позиции. Трусов в этом бою не было.

Когда посланная генералом Муравьевым на помощь батареи полурота под командованием штабс-капитана Дронова достигла холма, из всех защитников Козьего холма в живых было только четыре человека. Все они были ранены и едва могли держать в руках оружие. Весь остальной гарнизон вместе со своим командиром поручиком Шервинским пали смертью храбрых, но не отдали свою позицию врагу.

Тем временем вступили в бой главные силы противоборствующих сторон. Под громкие звуки боевых труб и барабанный бой первыми в атаку ринулись гвардейцы султана. Дабы пробудить в сердцах своих янычар огонь храбрости и потушить искры робости, по личному приказу властителя блистательной Порты, им перед боем была отпущена двойная порция вина. Кроме этого, каждому воину была обещана богатая награда деньгами или наделом земли, если они к заходу солнца сбросят грязных неверных псов в море.

— Они так ничему и не научились. Что же пусть платят по счетам, — зло молвил Ардатов, окидывая взглядом передовые ряды противника, наступающие на русские полки плотно сомкнутым строем. В подзорную трубу было прекрасно видно, как офицеры и сержанты тщательно держали равнение своих шеренг, не давая солдатам сбиться с ноги.

— Передать стрелкам, патронов не жалеть! — приказал граф, и тот час его слова разнеслись в разные стороны, передаваемые громким голосом от одного солдата к другому.

Не желая как-либо связывать действие офицеров передних шеренг, Ардатов позволил им самим определять дистанцию открытия огня. Многие из них уже имели боевой опыт сражения под Инкерманом и Балаклавой, и потому граф с легким сердцем вручил им в руки судьбу боя.

Учитывая плотность солдатских рядов наступающего противника, русские первые открыли огонь, едва только его солдаты достигли отметки шестисот шагов. Естественно ни о какой меткости стрельбы не могло идти и речи, но в данном случае она и не требовалась. Почти каждый выстрел из прусской винтовки приносил смерть или ранение вражеских пехотинцев.

Готовясь к предстоящему сражению, всех солдат, кто имел новое оружие, Ардатов отправил в передние цепи, однако их огонь все же не обладал той убийственной силой, которая могла заставить противника обратиться в бегство. Теряя своих товарищей с каждым пройденным шагом вперед, турки продолжали упорно двигаться вперед, под командованием английских и французских сержантов.

Строго придерживаясь выработанной тактики пехотного боя, европейские инструкторы остановили своих подопечных на привычной для себя дистанции трехсот метров, откуда и произвели первый залп. Густой пороховой дым окутал потрепанные ряды стрелков атакующих коалиционеров, однако им не удалось поквитаться с ненавистным противником. И причина эта была отнюдь не в неумении турок стрелять из ружей или прерывистость цепей русских стрелков. Все дело заключалось в самих инструкторах, привыкших командовать солдатами вооруженных нарезным оружием, тогда как штуцеров у турков было очень мало.

Так, теряя людей и впустую переводя запасы пороха и пуль, турецкие солдаты вышли к рубежу в сто метров, откуда наконец-то могли вести по неприятелю полноценный огонь. Положение передовых соединений коалиции было ужасным. От непрерывного, убийственного огня русских стрелков все передовые шеренги были полностью выбиты до третьего-четвертого ряда. Особенно сильно досталось турецкому заслону, шедшему впереди англо-французского отряда. Почти все солдаты султана были либо ранены, либо убиты, и пехотинцы генерала Фельтона были вынуждены вступить в бой раньше рассчитанного им времени.

Укрытые до поры до времени за своеобразным живым щитом, европейцы сохраняли свою численность, но вместе с этим были полностью выключены из происходящих событий. Плотные ряды турецкой пехоты не позволяли им вести прицельный огонь из штуцеров.

Картина боя на левом фланге русских сил резко изменилась, когда уцелевшие от русского огня, воины султана обратились в бегство, и основные противники в этой войне сошлись лицом к лицу. Едва только пространство перед британскими и французскими солдатами было расчищено, как они незамедлительно дали залп по русским рядам, и под удалые крики сержантов и капралов двинулись вперед.

Особенно старались новобранцы императора Наполеона, ещё не успевшие вкусить всех 'прелестей' военной жизни. Четко отбивая уставной шаг, они неустрашимо двигались вперед, намереваясь поскорее уничтожить жалкую горстку солдат противника.

Непрерывная стрельба русских пехотинцев, груды тел убитых турок и постоянно падающие товарищи несколько охлаждали воинственный пыл сынов Галлии, но не поколебали их уверенности в скорой победе.

Также была непоколебима уверенность генерала Фельтона в исключительной правильности выбранной им тактики. Хорошо помня, как в прошлогоднем сражении под Балаклавой, английские стрелки залпом с сорока шагов заставили отступить вражеских пехотинцев, генерал решил повторить столь удачный прием. Независимо от того, сколько ради этого будет заплачено солдатских жизней.

Возможно, столь блистательный план имел право на существование год назад и даже полгода, но только не сейчас, когда у русских солдат появились прусские 'машины смерти'. Превосходя противника в разы по скорострельности, имея за спиной победы над грозным противником на Черной речке и Инкерманом, русские уверенно разили своего врага.

Лихорадочно передергивая затвор, и торопливо досылая бумажный патрон в казенник, они боялись только одного, что вдруг не хватит патронов, перед тем как они скрестят свои штыки с противником.

— Все же выучка у них отменная. Хорошо идут, черти, — одобрительно буркнул штабс-капитан Дронов, наблюдая, как, устилая землю павшими телами своих товарищей, союзники приближались к стрелкам генерала Муравьева. — А ну, ребята, испортим их правильность бомбою, — приказал Дронов своим солдатам, и те стали дружно разворачивать орудия на вершине холма. Расстояние до рядов британцев и французов было около ста метров, максимального радиуса стрельбы орудий, однако это никак не остановило штабс-капитана. Приняв поправку на возвышенность холма, он надеялся поразить вражеские ряды своими выстрелами. Расчет был смелым и дерзким, хотя в большей степени к этому Дронова подталкивал не математический расчет, а извечное русское стремление хоть чем-то, но навредить врагу.

Госпожа судьба любит преподносить людям свои хитросплетения. Так было и на этот раз. Батарея Козьего холма ударила по рядам союзников именно в тот момент, когда те остановились, чтобы произвести свой убийственный залп.

Солдаты, развернувшие орудийные лафеты не были артиллеристами. Они не умели быстро заряжать и мастерски наводить орудия на цели, однако и их скромных навыков оказалось достаточным, чтобы дать залп по врагу.

Дым от залпа орудий еще не рассеялся, а вся батарея уже с замиранием сердца следила за полетом своих бомб в сторону неприятельских рядов по замысловатой кривой. Напряженная тишина повисла на позиции. Она продержалась несколько невыносимо долгих секунд, а затем была разорвана в клочья криками радости и восторга. Ближайшие к холму ряды вражеской пехоты были разбросаны в стороны взрывами упавших на них бомб.

Одновременно с этим по французам ударили остальные русские стрелки, вооруженные простыми ружьями. Генерал Муравьев, верно, угадал намерение противника и успел опередить его, открыв упреждающий огонь.

Последствия русского огневого удара по солдатам коалиции были ужасны. Вместе с простыми солдатами погибло много офицеров, и это внесло сильное замешательство в ряды французов и британцев. Привыкшие открывать огонь только по команде, солдаты терпеливо ждали приказа от своих командиров, а они не поступали.

И в этот момент, с громким криком 'ура!' в атаку устремилась русская пехота. Выставив наперевес штыки, одной единой массой серых шинелей метнулись вперед ведомые генералом Муравьевым солдаты, и не было на земли той силы, что могла помешать им пробежать сорок шагов. Не все смогли скрестить свои штыки со штыками противника, но те, кто все же это сделал, были неудержимы. Изведал враг в тот день немало, что значит русский бой удалый. Наш рукопашный бой.

Примерно в этот же момент завязался рукопашный бой и на правом фланге русских войск. Там, подобно своим европейским учителям, турецкие воины неудержимо двигались вперед, несмотря на губительный огонь русских стрелков передних рядов.

Винтовочные выстрелы гремели непрерывно, напоминая монолитный треск гигантской погремушки, ужасный звук которой, губил десятки аскеров великого султана. Словно подкошенные невидимым серпом они валились на сухую землю Босфора, но ничто не могло заставить воинов блистательной Порты свернуть с выбранного ими пути.

Охваченные сильным возбуждением, с громкими криками 'Аллах, Акбар!', задние ряды с силой напирали на идущих первыми солдат, заставляя их безостановочно двигаться вперед, безжалостно затаптывая сапогами раненых и попирая павших.

Подобно огромному морскому валу, с его первозданной силой и величием, накатывалось турецкое войско на русских солдат, посмевших бросить ему смелый вызов своей непокорностью. Выставив вперед стальную щетину штыков, дети севера твердо стояли на своем месте, и ни один из их числа не дрогнул и не побежал перед вражеской силой.

Как только турки пересекли невидимый рубеж огневого контакта, так к передовым стрелкам присоединилась и главные силы пехоты Ардатова. Быстрый взмах офицерской сабли, и чудовищный гул могучего залпа потряс первые три ряда русских солдат. Едва только ветер отогнал пороховой дым в сторону, позволяя стрелкам лучше прицелиться, раздался новый залп, затем третий, ничуть не уступающий по силе предыдущим.

Сторонний наблюдатель за этим сражением, несомненно, сравнил бы стрельбу русской пехоты с гигантским молотом, который хладнокровно и методично, раз за разом выбивал кровавые каверны в монолитных рядах солдат султана. Зрелище было ужасным и отвратительным по своему виду, но одновременно с этим завораживающим, поскольку после каждого такого удара яростные возгласы турков только усиливались.

Казалось, что после каждого залпа врага, они становились все сильнее и непреклоннее в своей решимости уничтожить противника любой ценой. Вид пролитой крови погибших товарищей только укреплял боевой дух оставшихся в живых аскеров.

Когда до русской пехоты оставалось пятьдесят шагов, турецкий строй полностью развалился, от очередного удара русского молотка. Захлебнувшись в громком крике ненависти, турки бросились в атаку, яростно потрясая зажатыми в руках саблями и ружьями.

Все это время граф Ардатов был в первых рядах своего воинства, вселяя в солдатские души уверенность своим видом. Вражеские пули роем пролетали рядом с неторопливо прохаживающимся Михаилом Павловичем, который совершенно не обращал на них внимание.

— Не каждая пуля в лоб! — всякий раз говорил Ардатов своему адъютанту князю Ширинскому, уговаривающего генерала поберечься. — Если я каждой пули кланяться буду, то неизменно, что-нибудь важное пропущу. Да и как же я на землю буду падать или приседать перед такими молодцами. Стыдно, знаете ли, да и возраст не способствует быстрому приседанию.

Едва только турки бросились в атаку, как граф сам немедленно выхватил из ножен саблю и, указывая на врага стальным острием, прокричал солдатам: — За мной ребята! Бей! Коли басурман! Ура!

Михаил Павлович успел пробежать всего несколько шагов, как его обогнала солдатская толпа. Изрыгая крики, ничуть не уступавшие по своей силе и ярости крикам противника, русская пехота бросилась на врага. В считанные мгновения она достигла цепи застрельщиков, приняла их в себя, чтобы затем обрушиться всей своей силой на врага.

— Только продержаться, только продержаться некоторое время. Всего несколько минут, и турки не выдержат и побегут, — лихорадочно стучала одна и та же мысль в голове графа Ардатова, вокруг которого события стремительно разворачивались подобно затейливому калейдоскопу.

Виной тому был его генеральский мундир, который резко выделялся на фоне солдатских шинелей и гимнастерок. Турки сразу заметили присутствие важной персоны в передних рядах русской пехоты и потому с неослабиваемой энергией рвались по направлению к Ардатову. Находившиеся рядом с ним солдаты мужественно оберегали Михаила Павловича от вражеского штыка или сабли, но с каждой минутой рукопашной схватки этот эскорт становился всё меньше и меньше.

Невзирая ни на что, воины султана подобно львам яростно бросались вперед, желая непременно захватить русского пашу. Один за другим, сраженные ударом стальных штыков, падали на землю турецкие солдаты, но на смену им тут же вставали другие, и все начиналось сначала. Ни одна из сторон не собиралась уступать другой.

Так продолжалось некоторое время, и вскоре, в этой ужасной какофонии звуков, состоящей из жуткого грохота боевых барабанов, скрежета стали о сталь и гвалте человеческих голосов, чуткое ухо графа уловило отзвуки перемен. Они были мало заметны простому человеку, но прошедший не одну военную кампанию, побывавший в многочисленных боях и сражениях, граф сразу определил появление усталости у сражающихся сторон.

Все также яростно наседали турки, и мужественно бились русские солдаты, но с каждым мгновением уходило неистовство сражения, падал его накал. С каждой минутой солдаты все больше и больше уставали, и это был очень опасный момент. Достаточно было любого нового энергичного натиска и можно было опрокинуть любую из сражавшихся сторон.

Нужно было рисковать, и граф рискнул. Вскинув над головой саблю, он проскользнул между прикрывавшими его солдатами и с громким криком 'Вперед!!! Ура!!!' бросился в самую гущу врага. Чем поразил как врагов, так их своих.

За время пребывания в генеральских чинах, Михаил Павлович еще не утратил всех своих прежних навыков. Сильным ударом сабли он ловко отбил нацеленный на него неприятельский штык, затем быстро рубанул в бок и, не дожидаясь, когда раненый турок упадет на землю, бросился на другого врага.

Ардатов очень неплохо для своих лет отражал сыпавшиеся на него удары врагов, наносил ответные выпады и даже ранил еще двоих противников. Возможно, он смог бы записать на свой боевой счет еще несколько побед, но в это время на него набросился огромный турок.

Выше графа на целую голову и в два раза шире в плечах, он представлял для Ардатова серьезную опасность. При всей своей массивной комплекции, противник был довольно легок в движении и проворен. В этом граф смог легко убедиться, едва только турок устремился к нему, зажав в левой руке тяжелую саблю.

Всего несколько шагов отделяло противников между собой, когда, выхватив из-за пояса пистолет, Ардатов твердой рукой навел его на силача и выстрелил. Возьми граф чуть выше или в сторону, и неизвестно, чем бы закончился этот поединок, но Михаил Павлович целил точно в сердце, и потому турок сначала зашатался, а затем стремительно рухнул на спину.

— За мной, ребята!!! — задорно выкрикнул Ардатов и, отбросив в сторону не нужный пистолет, снова бросился на неприятеля.

— Уррр-а!!! — мощным голосом отозвались рванувшиеся за ним солдаты, яростно тесня врага.

— Даешь Стамбул, молодцы!!! Дави их!!! — подзадоривал граф своих пехотинцев, бежавших вслед за ним и в этот момент что-то горячее нестерпимо больно ударило ему в грудь. Сильная боль заставила Ардатов остановиться. Противная слабость разлилась по всему телу, но граф держался, продолжая указывать вскинутой вперед саблей направление атаки.

Бегущие за ним солдаты находились всего в двух шагах от Ардатова, когда вражеская пуля ударила в левый висок, и свет разом померк в его глазах. Без единого стона граф стал медленно оседать вниз под радостные крики турецких стрелков, решивших, если нельзя захватить в плен русского капудан-пашу, то его надо убить.

Ардатов ещё не успел рухнуть на землю, как вокруг него разгорелась ожесточенная схватка. Турки хотели отрезать голову поверженного врага, русские стрелки — не допустить глумления над телом своего командира.

Анналы истории хранят в себе описания сражений, когда гибель вождя приводила к замешательству и поражению возглавляемого им войска. Так было во многих исторических случаях, но только не на этот раз. Все произошло с точностью до наоборот. Лишившись своего горячо любимого командира, русские солдаты не пали духом и не опустили руки. Видя, какую ужасную участь готовит враг для павшего героя, они пришли в такую ярость, совладать с которой, турки были не в состоянии.

Натиск и напор русских солдат был столь стремителен и силен, что неприятель не выдержал и стал отступать. Вначале медленно, затем все быстрее и быстрее.

Под яростным натиском русских солдат левый фланг турецкого войска опрокинулся, и, позабыв обо всем, гвардейцы султана побежали, подгоняемые в спину ударами штыков. Отход их был столь стремителен и неожидан, что солдаты генерала Фельтона оказались в критическом положении. Они сами с трудом удерживали натиск врага и вдруг за считанные минуты оказались перед лицом неминуемого окружения.

Стремясь спасти положение, Фельтон попытался выстроить из своих солдат каре, но бегущие сломя голову турки не позволили англичанам сделать это. Подобно морскому валу турецкие воины накатывались на британские порядки, спасаясь от русских штыков. И горе было тому человеку, кто оказывался на их пути. Как не высока и сильна была выучка у солдат коалиции, но и у них был свой предел возможностей, и устоять под бешеным напором толпы они не смогли.

'Если бушующую толпу нельзя остановить, то следует попытаться возглавить её', — говорилось на страницах старинного трактата 'Стратегикона'. И солдаты коалиции немедленно воспользовались этим советом, хотя никто из них не слышал о существовании этого трактата.

Русские воины долго преследовали бегущего противника, безжалостно рубя всех до кого, только могли достать их жаждущие крови штыки и сабли. Пленных не брали. Избиение неприятеля прекратилось далеко на противоположном берегу Али-бей-су. Только тогда, офицеры стали останавливать своих солдат, не позволяя им ворваться в Стамбул на плечах бегущего противника. Таков был наказ графа Ардатова, и они строго придерживались его.

Очень неохотно подчинялись этому приказу разгоряченные боем русские солдаты, но дисциплина и усталость вскоре взяли своё. Медленно возвращались герои в свой стан, покрытые пылью и кровью, чтобы начать считать свои потери.

И вновь Стамбул в страхе и испуге затаил дыхание в ожидании того, как распорядятся его судьбой победители. В этот день, заходящее солнце, обильно раскрасило вечерние облака в густо пурпурный цвет и ни у кого из людей не было сомнения в причине этого явления.

А через два дня в Стамбул пришел пароход 'Громоносец' с радостными известиями от государя императора, уже перенесшего свою походную ставку из Екатеринослава в Николаев. За блистательную победу на Босфоре, царь произвел Павла Степановича Нахимова в генерал-адмиралы и пожаловал ему высший орден российской империи Андрея Первозванного. Таким же орденом и княжеским титулом за заключение перемирия с турецким султаном, был отмечен и Михаил Павлович Ардатов.

Часть пятая.

Глава I. Усмирение Стамбула.

Сознание медленно возвращалось к Михаилу Павловичу, вместе с тупой болью пульсирующей по всему телу. Особо сильно болела раненая голова. Словно какая-то зловредная птица, своим крепким клювом методично стучала по черепной коробке графа, не ведая к нему ни жалости, ни сострадания. Ардатов ещё не успел разомкнуть налитые свинцом веки, как над его ухом прогремел радостный мужской голос: — В себя приходят, ваше благородие!

Звук голоса принес графу новую порцию невыносимых мучений, что заставило Ардатова болезненно поморщиться, и с огромным трудом раскрыть затекшие глаза.

Первое что увидел чудным образом оживший Михаил Павлович, это было бородатое лицо ротного фельдшера склонившегося над ним, и озирающий графа со смешенным чувством тревоги и радости.

— Слава богу!— откуда-то сбоку раздался облегченный голос секунд-майора Ширинского, и не прошло и секунды как, бесцеремонно оттеснив в сторону эскулапа, перед Ардатовым возник образ его адъютант.

— С победой вас, Михаил Павлович! Враг полностью разбит и позорно бежал с поля боя! Стамбул у наших ног и объят паникой! Ждут, что мы ворвемся в город с часу на час! Так нам местные греки донесли — торопливо выпалил Алексей, а затем тихо добавил — Принимайте командование, ваша светлость.

От этих слов, у обрадовавшегося было графа, сразу похолодело на душе и противно заныло сердце.

— Где генерал Муравьев? — спросил граф, осторожно поворачивая голову из стороны в сторону.

— Убит! — коротко ответил Ширинский и от его слов сердце Ардатова заныло с удвоенной силой.

— Полковник Шварценберг?

— Ранен, но доктор говорит к утру преставиться.

— Полковники Розен, Трухин, Москалец? — стал с трудом перечислять Ардатов командиров русского десанта.

— Двое убиты, один ранен, тяжело. Михаил Павлович, из всех штаб-офицеров в строю остался только я и подполковник Львов. Все остальные либо ранены, либо убиты — уныло доложил своему командиру Ширинский.

— Плохо дело, Алексей Николаевич — подытожил Ардатов — а со мной что?

— Вот как раз с вами все в порядке Михаил Павлович. Фельдшер говорит у вас только две пулевые контузии. Одна в область сердца, другая в голову, а все остальное цело — адъютант на секунду замолчал, а затем смущенно добавил — вас в свалке сильно помяли.

— Ладно, бывало и хуже — тяжко молвил Ардатов, с трудом поворачивая на жестком ложе, своё основательно истоптанное солдатскими сапогами тело, а затем приказал фельдшеру и Ширинскому — Помогите, как мне подняться, раз все нормально.

Едва только заботливые руки товарищей приподняли графа, как боль с удвоенной силой стала раскалывать голову раненого, а к горлу мгновенно подкатил тугой ком, грозя в любой момент вывернуть наизнанку генеральские внутренности.

С большим трудом Ардатов смог справиться с этим неприятным ощущением и едва только ему стало легче, сразу прибег к старому солдатскому средству.

— Водки! — властным голосом потребовал Ардатов и требовательно толкнул рукой фельдшера державшего его. Медик вначале заколебался но, столкнувшись с решительным взглядом генерала, нехотя принес требуемое 'лекарство'.

Эскулап был в корне не согласен с подобным видом лечения и в душе очень надеялся, что Ардатова непременно вырвет, однако к его огромному огорчению этого не случилось. Вопреки всем канонам медицины, 'божественная жидкость' благополучно попала в желудок и стала незамедлительно оказывать свое 'лечебное' действие.

— Что с головой? — спросил фельдшера Ардатов, на минуту прикрывая тяжелые веки.

— Касательное ранение мягких тканей и возможна трещина кости, ваше превосходительство. Так что вы не сильно-то головой вертите. Не ровен час, какие-нибудь осложнения могут возникнуть — посоветовал медик, но граф пропустил его совет мимо ушей.— А, что с сердцем? Что это за контузия такая?

Вместо ответа фельдшер нагнулся над столиком и осторожно протянул Ардатову маленький предмет. При скудном освещении палатки Михаилу Павловичу понадобилось довольно много времени, чтобы узнать в покореженном пулей предмете образок святой Софии, которую ему подарила императрица во время их последнего прощания.

— Значит, все-таки отвела пулю святая заступница — медленно произнес Ардатов и на его глаза, набежала непонятно откуда взявшаяся слеза. Впрочем, быстро пропавшая. В этот момент граф никак не имел право на простую людскую слабость.

— Да, а как там моряки? Как Нахимов? Все ли целы? — спросил у адъютанта Ардатов, с трудом поднимаясь на ноги опираясь на плечо князя.

— Там тоже полная виктория, Михаил Павлович. Наши корабли все целы, хоть и побиты изрядно. А вражеские корабли потоплены все до одного. Даже паровые корветы! Представляете — радостно отрапортовал Ширинский — вот только...

— Что только!? Не тяни князь! — рыкнул Ардатов, чуя искореженным своим нутром новую гадость, и не ошибся.

— Адмирал Нахимов преставился. На теле ни одной царапины. Говорят, сердце не выдержало — произнес Ширинский.

— Как это сердце не выдержало!? Не мог он в такой момент от сердца преставиться. Что за чушь собачья! — гневно крикнул Ардатов и в один момент головная боль, немного заглушенная водкой, с новой силой, атаковала генерала.

— Может, ваше превосходительство. Сердцу человеческому ведь все едино, война идет или мирное время. Махонькое оно, — с достоинством проговорил фельдшер и, видя, что его слова не убедили Ардатова, продолжал. — Один человек несет столько, сколько положено. Другой сколько сможет осилить. А Павел Степанович видно взвалил на себя столько, что и троим, не поднять. Вот бедняга и надорвался.

— Ладно, философ. Надо дело делать — нарочито грубо сказал граф, не желая признавать правоту суждений эскулапа. Стиснув от боли зубы, он стал натягивать на себя простреленный вражеской пулей мундир.

— Подождите ваше превосходительство. Нельзя вам в таком виде идти — запротестовал адъютант, но Ардатов резко оборвал его.

— Именно в таком виде, мне и следует идти к моим солдатам, Алексей Николаевич. Именно в таком.

Ширинский ничего не понял в рассуждениях своего командира, но спорить не посмел, и осторожно поддерживая Ардатова, вывел его из палатки, одновременно рассказывая ему подробности сражения.

Его слова не сильно радовали Михаила Павловича. В сражении за турецкую столицу более двухсот русских солдат погибло на поле брани и вдвое больше, получили ранения. При этом как среди первых, так и среди вторых, было большое число офицеров. Графа ничуть не тронули слова Ширинского о том, что только одних убитых французов с англичанами было насчитано свыше шестисот человек. Количество же убитых турков не поддавалось подсчету. Широким ковром павших тел они, усыпали обе стороны ручья Али-бей-су, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, сколь огромны их потери.

— Никак не меньше тысячи человек, а то и все две — уверенно произнес Алексей и с этим утверждением, было трудно спорить. Столь густо лежали на земле недвижные тела солдат султана.

Стоя у подножья Козьего холма, Михаил Павлович внимательно осматривал поле сражения, и увиденная им картина не приносила радости в его душу. При виде погибшей на склоне холма батареи, лицо графа напряглось, а желваки заходили ходуном.

— Не казните себя так, Михаил Павлович. Ведь это война — сочувственно сказал Ширинский, видя состояние Ардатова — не будь у нас винтовок, число наших потерь было бы гораздо больше.

— Да ты прав. Винтовочки пруссаков очень помогли одержать нам сегодняшнюю победу, но и о своих ошибках забывать не стоит — холодно молвил граф, коря себя в душе о том, что неверно угадал планы неприятеля. Находясь на своей земле, враг мог позволить потерять сколько угодно своих людей. Для оторванного от дома Ардатова, каждый из его солдат был на вес золота.

Солнце уже поднялось из-за горизонта, и его первые золотистые лучи озарили ужасное поле брани. Глянув еще раз на неподвижные людские тела, распростертые на земле, Михаил Павлович отвернулся и приказал адъютанту построить поредевшие полки.

— Я хочу поздравить солдат с победой — пояснил Ардатов адъютанту и тот стремглав бросился исполнять его приказание.

Было уже ближе к полудню когда, проигнорировав требование медика об отдыхе, граф отправился на флагманский корабль. Смотр и общение с солдатами сильно измотало Ардатова, и можно было с легким сердцем потребовать, чтобы моряки явились к нему в лагерь на доклад. Однако он сразу отмел этот вариант, предложенный Ширинским. Превознемогая ломоту в теле, страшную усталость и постоянное головокружение, он отправился на 'Париж', дабы отдать последние почести Павлу Степановичу.

У адмирала на теле действительно не было ни единой раны или царапины. Только усталость и тревога серой маской застыли на челе Нахимова, и стереть эту печать было не под силу даже смерти. И глядя на застывшее лицо своего боевого товарища, граф невольно подумал, о возможной правоте эскулапа по поводу причины смерти знаменитого флотоводца.

'Да, скорее всего, действительно не выдержало сердце. А я его, не окрепшего, в море с собой позвал — горестно думал Ардатов, безжалостно добавляя новую гирю в чащу своих былых грехов и ошибок, но его второе я немедленно парировало этот упрек — но так нужно было для дела. Без Нахимова мы бы никогда не вывели бы эскадру в море, не захватили Босфор и не факт, что удержались бы на его берегах'.

Наклонившись над телом моряка Ардатов поцеловав его в лоб, перекрестился, а затем намеренно громко и отчетливо сказал так, чтобы было слышно каждому стоящему на палубе: — Эх, всё же настигла тебя Павел Степанович коварная пуля супостата.

— Какая пуля ваше превосходительство? — удивленно пискнул корабельный врач, имевший точно такое же мнение о смерти адмирала, как и его сухопутный коллега. Однако у Ардатова уже был готов нужный ответ. Он только холодно мазнул эскулапа властным взглядом, и тот мгновенно сжался, став вдвое меньше ростом против обычного.

— Та самая вражеская пуля, что прежде тяжко ранила нашего дорогого Павла Степановича на Малаховом кургане и злодейски оборвала его жизнь, в саму важную для нас всех минуту! — Ардатов говорил твердо и хлестко, словно молотком впечатывал стальные гвозди в палубу 'Парижа'. — Или вы милейший действительно думаете, что у адмирала Нахимова в бою сердце могло сдать!? Вот так просто, взяло и отказало? Так что ли, получается?

От этих слов Ардатова врача как ветром сдуло, а по матросским рядам застывших в скорбном карауле прошелся одобрительный гул. Да, именно от подлой французской пули и погиб их горячо любимый адмирал, не доживший всего каких-то несколько минут до своей самой громкой победы. Ах, как горестна и жестока судьба!

Так, в мгновения ока среди матросов родилась легенда об 'истинной причине' смерти Нахимова, которая зажила своей полнокровной полноправной жизнью. Да и как ей было не родиться, если она в мгновения ока стерла со светлого имени Павла Степановича такую неблагозвучную для военного человека причину смерти как больное сердце. И к тому же, прозвучавшей из уст боевого соратника Нахимова, стоявшего на палубе 'Парижа', в простреленном мундире и с кровавой повязкой на голове. Такому человеку было невозможно не верить.

— Что вы собираетесь делать с телом Павла Степановича? Похороните в море? — спросил Ардатов вице-адмирала Новосильского, принявшего командование эскадрой.

— Согласно воле покойного, он будет похоронен во Владимирском соборе Севастополя, рядом с адмиралами Лазаревым, Корниловым и Истоминым. Для этого, тело будет помещено в бочку с винным спиртом, где и будет находиться до прибытия эскадры в Севастополь — отчеканил Новосильский и граф поддержал это решение.

— Полностью с вами согласен, Федор Михайлович. Адмирал Нахимов достоин такой почести — произнес Ардатов, а затем добавил — и вот, что еще. Мир еще не подписан, и всякое может случиться. Одним словом, я не хотел бы, чтобы в случаи чего меня здесь хоронили. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Понимаю Михаил Павлович. И сделаю все необходимое, если сам буду, жив — заверил Ардатова адмирал.

— Вот и прекрасно. Значит, жду вас к двум часам на совет — сказал граф и, приложив руку к козырьку, отдал последний воинский долг Нахимову.

Однако начать военный совет в назначенный срок, Ардатову помешали незваные гости. Едва только подполковник Львов, исполняющий обязанности погибшего генерала Муравьева собрался приступить к докладу, как в палатку царского посланника вошел князь Ширинский и выразительно посмотрел графу в глаза.

— Что-то срочное, Алексей Николаевич? — быстро спросил Ардатов, хорошо понимая, что просто так Ширинский его не стал бы беспокоить.

— Да, ваше превосходительство. Только, что к нашим передовым постам, под белым флагом приблизилась турецкая делегация во главе с личным секретарем великого визиря. Они настойчиво просят принять их — доложил адъютант.

— Это, который личный секретарь визиря, Али Гази? Невысокий такой албанец, с горбатым носом? — спросил граф.

— Так точно, ваше превосходительство. Невысокий албанец, с горбатым носом — подтвердил Ширинский.

— Самый противный и вредный для нас человек из всего ближайшего окружения визиря — констатировал Ардатов и на минуту задумался.

— Значит, очень настойчиво, просят принять — насмешливо протянул Михаил Павлович и затем молвил — вот, что князь. Передай туркам, что ни с какими секретарями я разговаривать, не намерен. Только с великим визирем и точка. Ясно?

— Яснее некуда, ваше превосходительство — отчеканил Ширинский.

— Вот и иди голубчик. Не мешай нам Василия Федоровича слушать. Да, и вот, что ещё. Как турок спровадишь, поинтересуйся у майора Паподаки, нет ли каких вестей от его стамбульских греков.

Адъютант послушно кивнул головой и больше в течение всего заседания военного совета, в палатке командующего не появлялся.

— Каково на данный момент положение нашей эскадры, Федор Михайлович? — спросил Ардатов Новосильского, сразу после доклада Василия Львов. Положение дел в лагере он сам знал прекрасно и предоставил слово подполковнику только для того, чтобы ввести моряков в курс дела. После подсчета потерь и общения с солдатами, Ардатов пришел к твердому убеждению что, даже имея в своем распоряжении менее четырех тысяч штыков, он сможет контролировать ситуацию вокруг турецкой столицы.

Именно по этому он отказал турецкой делегации в продолжение переговоров, потребовав к себе в лагерь великого визиря. Подобного смелого, но вместе с тем рискового шага не делал даже князь Паскевич, когда с горсткой солдат стоял у стен Стамбула.

Однако нынешнее положение царского посланника, имело одну слабую сторону, а именно снабжение. По своим огневым запасам, дивизия Ардатова вполне мог выдержать ещё одно сражение с врагом или в случаи необходимости при поддержке флота предпринять захват Стамбула. Но это было бы лебединой песней русского десанта, а надеяться на скорый подвоз пополнения запасов, при нынешнем положении флота не приходилось.

— В результате сражения, больше всех от неприятельского огня пострадал флагман 'Париж'. На нем полностью сбита бизань-мачта и серьезно повреждена грот-мачта. Имелось так же с десяток пробоин, но на данный момент они полностью ликвидированы и угрозы затопления корабля нет. Что же касается остальных кораблей эскадры, то у них незначительные повреждения такелажа и рангоута, и в случаи необходимости они могут выйти в море в любую минуту — коротком доложил моряк.

— Вы считаете, что такой случай в скором времени возможен?

— Я не знаю точного положения дел по ту сторону Дарданелл, но вот то, что французский флот попытается распечатать нашу пробку на Босфоре, в этом я не сомневаюсь. Данный вопрос для них подобен жизни и смерти. Так считал адмирал Нахимов, так считаю и я сам — твердо сказал Новосильский.

— Полностью согласен с вашими словами, господин вице-адмирал. Значит, в скором времени нам следует ждать гостей с севера. Каковы ваши предложения?

— Думаю, для укрепления наших босфорских позиций нам следует перебросить 'Великого князя Константина' и 'Владимира' оставив возле Стамбула 'Париж' с 'Марией'. Подобное разделение необходимо, так как я не исключаю возможности подхода новых кораблей противника со стороны Дарданелл. Хотя и считаю это маловероятным в ближайшие дни.

— Я тоже так считаю Федор Михайлович. По показаниям пленных французов и англичан, у союзников в Мраморном море нет военной базы. Только в Галлиполи находятся лазареты и склады. Весь ремонт кораблей они проводили либо в Стамбуле, либо на Мальте. Кстати, прикажите Федор Михайлович, своим морякам занять стамбульские склады союзников, пока их под шумок не растащили местные прохвосты. Они на это дело большие мастера — распорядился Ардатов.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. Вражеские запасы нам очень пригодятся для ремонта.

Граф, соглашаясь, кивнул головой и молвил.

— Да, относительно ремонта, Федор Михайлович. Скажите, ремонт флагмана обязательно производить в Стамбуле или его модно провести и на Босфоре?

— Конечно, Михаил Павлович ремонт 'Парижа' желательно проводить в Стамбуле, но если нужно, то можно и на Босфоре.

— Видите ли, в чем дело. Я думаю, что вид сильно побитого флагмана, не очень поможет мне при ведении переговоров с султаном. Это конечно мелочь но, как известно из мелочей складывается целое. К тому же, в случае необходимости 'Великого князя' я думаю, будет легче перебросить на Босфор, чем 'Париж'. Не так ли?

— Вы правы, ваше превосходительство.

— Вот и прекрасно. Значит решено. Берите все необходимое на складах и переводите корабли на Босфор. Чует мое сердце, скоро там будет жарко — молвил граф, прощаясь с моряками.

Солнце уже клонилось к закату, когда князь Ширинский доложил Ардатову о прибытии нового посольства великого султана. Теперь его возглавлял второй секретарь великого визиря босниец Ибрагим, более лояльно настроенный в отношении к русским.

— Эко их разобрало на ночь глядя — язвительно проговорил царский посланник — и что они говорят, на сей раз?

— Ибрагим говорит, что великий визирь недомогает и потому не может лично приехать в наш лагерь. Великий визирь нижайше просит пожаловать к нему на переговоры в Стамбул. И дабы подтвердить свое уважение к царскому посланнику, он шлет скромный подарок и просит принять его от посланника лично.

— Знаем мы, каково их недомогание. Боится великий визирь, что под горячую руку прикажу его вздернуть на суку за нарушение перемирия. Это ясно, но вот что за экивок с дарами? К чему бы это? — задумчиво произнес Ардатов.

— Вот тут как раз все более или менее ясно, Михаил Павлович — усмехнулся Ширинский — информаторы майора Паподаки сообщили, что в Стамбуле все считают вас погибшим. По многочисленным рассказам беглецов, русского пашу Ардата, сначала застрелили, а затем иссекли его тело саблями и искололи штыками. Вот визирь видимо и хочет проверить достоверность этих рассказов.

— Узнаю, тонкий восточный приём, вызнать главное с помощью мелочей. Хитры господа азиаты, ничего не скажешь, но и мы с тобой князь не лыком шиты. Давай-ка, закрутим свою интригу супротив ихней. Значит так. Ступай к туркам и скажи, что царский посол согласен приехать в Стамбул на переговоры, но настаивает, чтобы они проходили не как прежде в старом султанском дворце Топкапе, а в новом, Долмабахче. Что же касается даров визиря, то в виду моей большой занятости, я приказываю принять их тебе, моему адъютанту и доверенному лицу. Такова моя воля и другой не будет. А если будут артачиться, то пусть возвращаются с ними обратно в Стамбул — властно молвил Ардатов и хитро, подмигнув Ширинскому, добавил — Вот пусть теперь султанские советники поломают голову на сон грядущий, жив или нет Ардат паша. Авось к утру сговорчивее будут.

Адъютант был уже на пороге палатки, когда Ардатов отдал еще одно распоряжение.

— Передай Василию Федоровичу, что бы больше трех человек у костра не сидели — сказал граф, хитро подмигнув Ширинскому.

Турки, как и предполагал граф, действительно провели неспокойную ночь и результатом их терзаний и томлений, стал великолепный арабский жеребец из султанских конюшен. В богато украшенной попоне и с дорогим седлом, он был присланный султаном утром следующего дня в стан русских войск, специально для графа Ардатова.

Желая как можно дольше сохранить интригу вокруг столь животрепещущего для турков вопроса, Михаил Павлович вновь не стал принимать этот дар лично, приказав Алексею Ширинскому привести жеребца к своей палатке. Обескураженные столь таинственным поведением русского паши, турки в тревожном ожидании топтались у линии передовых русских караулов, мучительно гадая жив Ардатов, или на переговоры поедет другой человек.

Нервозность посланников султана возрастала с каждой минутой, но впереди их ждал ещё один сюрприз от графа Ардатова. Готовясь к появлению царского посла, турки не обратили внимания на быстрый лошадиный топот внутри русского лагеря. Мало ли куда могут скакать четыре конных вихрем пролетевших посольства и устремившихся в сторону Стамбула. Прошло достаточно много времени, прежде чем турки догадались, что мимо них проскакал русский паша, на подаренном султаном жеребце.

Разразившись громкими криками, турки стали торопливо разворачивать своих коней и всей толпой устремились вслед русским конным. Большая и неповоротливая посольская процессия, смогла догнать маленький отряд Ардатова только перед самым въездом в Стамбул, когда они стали придерживать разгоряченных бегом коней. Только у городских стен, так мучивший турков вопрос был окончательно прояснен. Грозный Ардат паша был жив, и это не подлежало никакому сомнению.

Многие, очень многие из клявшихся султану на Коране в смерти белого паши, к концу этого дня лишились своих незадачливых голов в назидание другим. Но это будет потом, а пока, подобно римскому триумфатору граф Ардатов величественно ехал по улицам турецкой столицы и вслед за ним тянулся встревоженный гул толпы, сотканный из страха и почтения перед человеком сумевшим разминуться со смертью.

Благодаря умелому искусству доктора Гюбента, рано утром прибывшего на 'Громоносце' из Херсона, рана на голове графа была отлично скрыта от пытливых взглядов людской толпы пластырем и специально пошитой большой фуражкой. Множество глаз пыталось разглядеть на Ардатове следы раны от турецких сабель и штыков, которые должны были быть на теле графа и к своему огромному изумлению ничего не находили. Это открытие порождало в сердцах простодушных османов суеверный ужас и сильную панику, которая быстро охватила все турецкое население столицы.

Новый султанский дворец Долмабахче, был создан по желанию султана по образу и подобию дворцов европейских монархов. Нынешний правитель блистательной Порты стремился не отставать от своих 'просвещенных' соседей не только в плане проведения государственных реформ, но и в канонах архитектуры. Старые залы Топкапа, в которых было пролиты реки крови и погублено множество жизней, давили султана, постоянно напоминая ему о темных страницах османской монархии.

Именно сюда, в светлое и тихое благолепие души правителя правоверных и прибыл для решения дальнейшей судьбы Стамбула, воскресший из мертвых белый паша.

Вопреки обычному протоколу, Ардатова у входа во дворец встретил сам великий визирь, с почтением препроводивший царского посланника в зал переговоров, где его ожидал сам султан. Михаил Павлович быстро оценил действия противоположной стороны и повеселел. Согласно дипломатическому этикету турок, все переговоры велись только с визирем, который затем информировал султана об их итогах. О согласии светлейшего принять мирный договор объявлялось только на специальном приеме, после окончания переговоров. Присутствие правителя османов непосредственно на переговорах, наглядно говорило о той растерянности, в которой прибывал султан и его подданные.

Все присутствующие в зале с огромным напряжением ожидали, что скажет им посланник белого царя на этот раз. Вновь предложит мир или объявит о своем намерении предать Стамбул огню и мечу, по праву победителя. Страх и отчаяние сковывали сердца турков в ожидании своей участи, и уже первые слова Ардатова не предвещали им ничего хорошего.

— Прежде, чем начнется беседа, я хотел бы получить внятное разъяснение, относительно того, почему среди войск напавших на наш лагерь были воины султана? Означает ли это отказ его величества от ранее подписанного перемирия между нашими странами и между нами вновь война или же имеет место трагическое недоразумение? Если это война, то позвольте немедленно откланяться, если же недоразумение, то я готов выслушать ваши объяснения и надеюсь, что они смогут убедить меня — властно сказал Ардатов, демонстративно отказавшись сесть в предложенное ему кресло.

— Конечно, присутствие наших солдат среди нападавших на ваш лагерь сил, есть трагическое стечение досадных обстоятельств — учтиво улыбаясь, пояснил великий визирь.

— Самовольно высадившиеся под Стамбулом французские и английские солдаты обманом заставили следовать за собой турецкие полки, недавно прибывшие в столицу из Албании. К нашему великому сожалению их командиры не получили вовремя фетвы великого султана и потому не знали, что между Турцией и Россией установлено перемирие и ведутся мирные переговоры. Именно это и стало той злосчастной причиной, по которой было нарушено ранее заключенное между нами перемирие.

Я очень надеюсь, что господин посол прекрасно понимает, что в любом деле есть нерадивые слуги, чьи действия могут поставить под угрозу своих хозяев. Смею заверить, что виновные уже понесли самое суровое наказание. Их головы выставлены на всеобщее обозрение у стен Топкапе, в назидание другим. Одновременно с этим, великий султан надеется, что эти досадные ошибки не смогут сорвать наше перемирие и помешать заключить мир между нашими государствами. Ведь именно этого желает великий султан и русский царь — с почтением сказал великий визирь.

Михаил Павлович с непроницаемым лицом выслушал витиеватую речь своего собеседника, ни на секунду не веря ни единому его слову. С какой бы радостью он приказал бы взять турецкую столицу на штык, но России был так нужен мир и потому Ардатов был вынужден сдержать свой карающий меч.

— Мне понятны причины, приведшие турецких солдат к стенам моего лагеря вместе с солдатами коалиции, однако не могу ручаться, что они вполне удовлетворят и моего императора — многозначительно произнес Ардатов, берясь за спинку стоящего перед ним кресла.

— Мы готовы полностью компенсировать кровь русских солдат, пролитую в результате этого трагического недоразумения — быстро заверил Ардатова великий визирь, главным желанием которого был отведение от Стамбула русской угрозы.

— Приятно слышать такие мудрые слова из уст достопочтимого советника блистательного султана. Я очень надеюсь, что если перемирие между нашими странами остается в силе, то его величество сможет полностью оградить нас от возможных повторных нападок со стороны английских и французских солдат. Или ему в этом потребуется наша помощь? — сказал Ардатов, продолжая сжимать руками изящную спинку кресла.

— Нет, нет. Солдаты армии великого султана сами в состоянии разрешить этот досадный вопрос, господин граф — поспешил заверить Михаила Павловича визирь.

— Не граф, а князь, с вашего позволения. Именно в это достоинство я возведен указом моего императора. Известие об этом я получил сегодня утром вместе с письмом государя — с достоинством уточнил Ардатов.

— Однако как быстро оно пришло. Разве императора не в Москве? — удивился визирь.

— Сейчас государь находится в Херсоне, откуда внимательно следит за ходом переговоров. Он искренне рад подписанному между нашими странами перемирию, однако перед подписанием мирного договора, просит уточнить с великим султаном ряд вопросов возникших в последние дни. Их я думаю, мы сможем обсудить прямо сейчас. Если конечно вы согласны — молвил Михаил Павлович и, не дожидаясь ответа, решительно сел в кресло.

Честно говоря, в письме, полученном Ардатовым от государя, никаких новых требований не имелось. Император только торопил своего старого друга с заключением мира и высказывал надежду на возможное послабление для балканских славян. Таковы было содержание письма, но Ардатов, сумев поймать противника за руку, желал максимально использовать выпавший ему от судьбы шанс.

— Какие еще вопросы возникли у великого государя за столь малый промежуток времени — осторожно спросил визирь. — Наш северный сосед передумал возвращать нам Эрзерум? Или у него появились новые территориальные требования к Порте?

— Прежде чем ответить на этот вопрос, я хотел бы знать, устраивают ли великого султана наши прежние условия мирного договора? — спросил Ардатов, не желая раньше времени открывать свои карты.

Визирь мгновенно скосил взгляд в сторону восседающего на троне монарха и, уловив чуть заметное движение бровей, торжественно произнес: — Условия мира, предложенные нам белым царем, светлейший султан считает вполне приемлемыми. Если только русский император не будет настаивать на новых территориальных уступках или выплаты контрибуции в любой её форме.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ардатова, когда он услышал столь важный для себя ответ. Он только благосклонно кивнул головой и, придав себе, вид легкой озабоченности стал разыгрывать свою партию.

— Мой государь просит своего венценосного брата об одной малой уступке, которая очень важна для него. Все дело в том, что в высоких кругах Петербурга и даже среди членов императорской фамилии довольно сильно влияние сербской знати и потому, государь вынужден считаться с их мнением — доверительным тоном произнес Ардатов и сделал многозначительную паузу.

— И что просит русский император от великого султана, для сербов? Независимости сербских земель или расширения границ их автономии!? — испуганно произнес визирь, тревожно переглянувшись со своим повелителем.

— Нет, государь согласен с нынешними границами автономии сербов и не собирается изменять их. Ровно, как и не требует её независимости, хотя именно на этом и настаивает сербская диаспора в Петербурге. Единственное изменение, что он просит произвести в отношении Сербии, так это полностью вывести турецкий гарнизон, находящийся в Белграде. Большой угрозы в положении балканских владений блистательной Порты это не создаст, но позволит моему императору умыть руки перед многочисленными сторонниками сербов.

— Какие еще требования, кроме Сербии прислал нам русский император? — осторожно поинтересовался турок.

— Хочу заметить, что это было не требование, а только просьба моего государя, которая позволила бы султану надолго снять внутреннее напряжение на Балканах. Император был бы благодарен великому султану, если тот бросит эту кость сербам, но к вопросу о заключения мира, это никакого отношения не имеет — сразу уточнил Ардатов.

— А, что имеет отношение? Проливы? Стамбул? — с напряжением в голосе спросил визирь.

— Государь был согласен оставить оба пролива под скипетром великого султана при сохранении прежнего статуса судоходства через них. Однако события последних дней, заставляют сильно усомниться в том, что высокий престол сможет быть твердым гарантом сохранения этого статуса после окончания войны. Англия и Франция через своих послов прекрасно знали о заключении перемирия между нашими странами, но это не помешало им организовать военную интервенцию во владения султана и силой оружия попытаться захватить Босфор.

Видя подобные действия со стороны коалиции, я не удивлюсь, если ими не будут предприняты новые попытки захвата проливов. Нынешнее положение турецкого флота не позволит ему в ближайшие годы, в случаи необходимости помешать прорыву кораблей третьей стороны в Черное море. Такое положение дел не может устраивать Россию — сказал Ардатов и вновь сделал паузу, тем самым, провоцируя великого визиря на яростную реплику, которая последовала незамедлительно.

— Значит, вы намерены остаться на Босфоре, постоянно держа под боком Стамбула свои полки!? А, что вы намерены делать с Дарданеллами!? Тоже разместите там свои войска и пушки!? — встревожено воскликнул визирь и тут же осекся от холодного взгляда Ардатова. Когда было надо, Михаил Павлович умел, одним поворотом головы, показать кто истинный хозяин положения. Посмотрев на великого визиря ровно столько, сколько требовалось для превращения его собеседника в состояние маленького таракана, Ардатов продолжал.

— Я повторяю еще раз позицию своего государя. Россия согласна оставить всю территорию проливов под скипетром великого султана, но при условии твердых гарантий того, что нынешний статус проливов не будет пересмотрен под давлением третьих стран. Данные гарантии мне видятся только в том, если вблизи Босфора будут постоянно дежурить русские корабли. Мы согласны уйти с берегов Босфора и не претендовать на контроль над Дарданеллами, но взамен просим великого султана передать России в аренду сроком на сорок лет земли в районе мыса Карабурун под стоянку русских кораблей. Только в этом я вижу твердую гарантию для своей страны в сохранении нынешнего статуса мореходства через проливы. Если у вас есть другие предложения, отвечающие нашим условиям, я их охотно выслушаю.

Ардатов замолчал и в огромном зале, повисла тревожная тишина. Великий визирь лихорадочно перебирал в уме всевозможные варианты ответа, но властный вид Ардатова сильно давил на турка, заставляя волноваться все больше и больше. От этого, возникшая пауза затянулась до неприличия, пока сам султан не прервал её.

— Скажите, князь. Это все ваши условия для заключения мира, или у вас есть еще дополнительные требования или условия?

— Никаких дополнительных требований или условий для заключения мира у меня нет, ваше величество. Есть только одно дело, требующее своего скорейшего завершения, для успокоения обоих сторон — холодно учтиво молвил Ардатов.

— Какое дело!? — спросил владыка правоверных и его, успокоившиеся было глазки, вновь тревожно забегали. Было хорошо видно, что султан побаивается царского посланника. Желая усилить свое давление на правителя Порты, Ардатов встал во весь свой не малый рост и, глядя прямо в лицо султана, стал говорить.

— Не так давно великий визирь обещал достойную компенсацию крови пролитой моими солдатами в результате трагического недоразумения ваших слуг, ваше величество. Не скрою того факта, что после сражения мне стоило огромных усилий удержать своих солдат от погрома Стамбула. Потеряв многих близких, они требовали немедленного мщения за пролитую кровь. В тот день я остановил их от нападения на город именем своего государя. Однако вскоре, волнения среди солдат начались с новой силой и мне, удалось удержать их в повиновении, только прибегнув к слову Божьему. Сейчас, перед отъездом на переговоры мои войска спокойны, но я не могу поручиться, что жажда мщения вновь не овладеет их душами и я в третий раз, я вряд ли смогу удержать их от погрома городских кварталов.

Говоря о возможных погромах, Ардатов бил наверняка. Кому как не турецкому султану среди других монархов мира было хорошо известно, об опасности солдатских бунтах. Сколько раз за всю истории Порты, янычары поднимали бунты против своего государя, некоторые из которых завершались свержением сюзерена. Владыка правоверных прекрасно знал сколь трудно, удержать в повиновении солдат, когда рядом с тобой находится огромная добыча, на обладание которой ты имеешь полное право. Так захватив Константинополь, янычары грабили несчастный город около недели. Основательно выпотрошив столицу Византии, они милостиво оставили султану Мехмеду нетронутыми только императорский дворец и городские здания.

— Сколько денег вы хотите, господин князь? — осевшим от волнения голосом спросил пришедший в себя визирь, но Михаил Павлович даже не удосужил его взгляда, продолжая смотреть в лицо султану.

— Боюсь, что дело тут заключается не в деньгах. Их вид и звон только распаляют человеческую душу и выводят из повиновения. В прошлый раз я остановил своих солдат словом Божьим и боюсь, что только им я смогу удержать их от свершения насилия над жителями Стамбула. Я могу твердо обещать, что мои солдаты не станут грабить город, если великий султан согласиться передать в распоряжение Русской патриархии храм святой Софии — промолви Ардатов, и вздох облегчения пролетел по залу. Так велико было в нем напряжение, умело поднятое им.

Великий визирь хотел, что-то пикнуть, но мелькнувшее в его воображении картина Стамбула разграбляемого русскими солдатами заставила его уста умолкнуть. Каждый человек судит о действиях другого человека исключительно по себе. Приписывая русским солдатам ту форму поведения, которой были они, сами придерживались, османы попали в хитрую ловушку, расставленную Ардатовым.

— Это всё, ваше величество. Никаких других требований или пожеланий у русской стороны нет — твердо произнес Михаил Павлович, стараясь ковать железо, пока оно было горячо и податливо.

— Я отлично понимаю, что вашему величеству нужно обсудить все вновь возникшие нюансы по подписанию мирного договора и потому не смею торопить с ответом. Однако, ради нашего общего блага, я хотел бы как можно скорее получить ответы на все три моих вопроса и при этом одновременно. У меня нет времени обсуждать их по одиночке.

Сказав своё слово, Ардатов с достоинством склонил голову перед султаном и гордо покинул зал переговоров в сопровождении своего адъютанта, все это время стоявшего за его спиной. Напряженная тишина сопровождала уход русского переговорщика, и это было лучшей оценкой его деятельности.

Десятки глаз с негодованием и яростью сверлили спины Ардатова и Ширинского пока они покидали зал приемов и спускались по лестнице, но никто из находившихся в нем людей, не посмел подать голоса, даже после того как за гяурами закрылась дверь. Столь необычных проводов послов, во дворце султана ещё не было.

Конечно, Михаил Павлович вел переговоры с турками без соблюдения привычных канонов дипломатии, придерживаться которых, у него не было ни времени, ни желания. Сильно ограниченный во времени, князь жестко давил противоположную сторону умело, сочетая политику кнута и пряника. Пугая султана возможным погромом Стамбула озверелой солдатской толпы, он вместе с тем выдвигал минимальные территориальные претензии, которые позволяли турецкому султану сохранить свое лицо.

Прежде чем ехать на переговоры в Долмабахче, Ардатов многократно продумывал все те требования, которые он собирался озвучить перед султаном и каждый раз приходил к выводу, что поступает верно. По своей сути турецкий султан мало что терял. Дунайские княжества вот уже много лет находились под прямым протекторатом России и для Стамбула уже были отрезанным ломтем. В отношении сербского королевства у турков так же не было больших иллюзий. Получив от Османской империи автономию, такая неспокойная страна как Сербия рано или поздно, но обязательно будет добиваться своей независимости при помощи оружия. В этом не сомневались ни сербы, ни турки и весь вопрос упирался только во время. Удаление из Белграда турецкого гарнизона, по мнению Ардатова, позволяло уменьшить напряженность между двумя нациями и растянуть хрупкий мир на долгое время.

Уступка султаном нескольких закавказских городов уже захваченных русскими войсками ровно, как и сдача в аренду клочка земли у Босфора, так же нисколько не принижали его авторитет в глазах правоверных подданных. Тем более что русские возвращали туркам Эрзерум, главную крепость на всем Армянским нагорьем.

Что же касалось претензий на храм святой Софии, то после тех трудных побед одержанных русскими войсками на суше и на море, то Михаил Павлович считал невозможным уйти от стен Стамбула, не взяв с неприятеля достойной контрибуции за пролитую кровь. Ардатов бы перестал уважать себя, если бы не попробовал использовать, столь удачно выпавший ему шанс.

Храм святой Софии вот уже на протяжении двухсот лет являлся главной пропагандистской целью, ради достижения которой и затевались все русско-турецкие войны. Получение в свои руки этого религиозного центра, даже при оставлении самого Стамбула под властью султана, делало императора Николая в глазах православной России безоговорочным победителем в столь трудной войне.

Ардатов отлично понимал, как ему будет неимоверно трудно вырвать древний храм из рук религиозных турок, превративших её в главную мечеть страны. Но и здесь он получил от судьбы неожиданную помощь в осуществлении своего намерения. Зная, как причудливо может сочетаться в человеческой душе религиозная вера и языческие суеверия, Михаил Павлович решил с максимальной выгодой использовать слухи о своей гибели, свидетелем которой было чуть не половина Стамбула. Именно внезапно воскресший мертвец, по мнению Ардатова, мог потребовать от султана такой уступки, без опасения натолкнуться на бунт разъяренной толпой религиозных ревнителей.

Эта мысль совершенно случайно пришла Ардатову в голову еще в первую ночь после сражения. Когда под воздействием принятого для обезболивания алкоголя, разгоряченные мысли раненого свободно летали по волнам эфира в различных направлениях. Окончательную свою форму этот смелый замысел принял после доклада Ширинского о настроении простых жителей Стамбула и Ардатов решил попробовать во, чтобы то ни стало.

Демарш царского посланника удался на славу. Ни один из многочисленных советников султана, что обычно подобно рою пчел вьются вокруг трона властелина со своими советами, на этот раз не рискнул открыть рта. Как ни хорошо оплачивали их тайные услуги послы Англии и Франции, однако для обитателей двора своя рубашка всегда была ближе к телу.

Впрочем, сегодня султан не сильно нуждался в советах своих приближенных. Доверившись недавно их льстивым речам, он пожинал горькие плоды своего решения, дать союзникам свою дворцовую гвардию. От страшных потерь понесенных в результате сражения с русскими, солдаты султана пребывали в такой прострации, что были совершенно непригодны для использования их в ближайшее время по прямому назначению.

После ухода Ардатова, султан уединился в своих личных покоях и долгое время никого не принимал, лишь прерывая свои раздумья для совершения молитвы. Только поздно вечером, правитель правоверных позвал к себе великого визиря, дабы вместе с ним принять окончательное решение по миру с русскими.

— Каково твое мнение относительно требований гяуров? Следует ли принимать их условия мира или нет? — спросил султан, зябко кутаясь в теплый халат, обильно расшитый золотом.

— Боюсь, что в нынешних условиях мы не можем выбирать, светлейший повелитель. У меня плохие новости. Час назад во дворец вернулись соглядатаи, посланные мною к лагерю русских. Все они в один голос уверяют, что Ардат паша получил очень большое подкрепление. В расположении русских резко увеличилось количество костров и вокруг них, находятся люди.

— Значит, вместе с посланием царя и производством в княжеское достоинство, Ардат паша получил ещё и свежее войско! — с негодованием воскликнул Абдул-Меджид. — Теперь мне понятна его смелость на нынешних переговорах и особенно его слова о возможном вторжении русских солдат в Стамбул. Все верно! Всегда бунтуют не те, кто проливал кровь, а те, кто хотят пограбить под шумок!

Выкрикнув эти слова султан, стал ещё больше кутаться в свой халат, безуспешно пытаясь согреться. Картина разграбляемой русскими варварами столицы столь явственно стояла перед глазами Абдул-Меджида, что его стала бить дрожь. Видя мучительное состояние повелителя, визирь учтиво пододвинул к нему чашу с вином, которую султан выпил, мелкими нервными глотками. Прошла минута, монарх успокоился, и визирь проникновенно заговорил.

— Благодаря лживым советчикам мы оказались в безвыходном положении государь, но я непрестанно молю всевышнего бога об оказании нам помощи. И, мне кажется, у нас появился шанс с честью выйти их этой опасной ситуации.

— Да-а? — сварливо протянул султан — говори, я с интересом тебя послушаю, но только помни о тех, кто уже лишился своих слишком голов.

Визирь отлично знал, о чем говорил его правитель, но все же рискнул продолжить свою речь.

— Я исхожу из той мысли мой повелитель, что рано или поздно, лишившись постоянного подвоза, войска французского императора стоящие под Севастополем обязательно пришлют на Босфор свой флот. Это будет для них вопросом жизни и смерти.

— И что ты мне предлагаешь? Снова тянуть переговоры и терпеливо ждать, когда французские корабли изволят прийти к нам на помощь!? Отличная мысль! Но только боюсь несколько запоздалая, поскольку с большой долей вероятности в ближайшие дни я увижу под окнами своего дворца толпы русских солдат, а не мачты французских кораблей! — яростно выкрикнул Абдул-Меджид, и его снова затрясло, но на этот раз от злости.

— Прости меня государь, что не слишком ясно разъяснил тебя смысл своих слов. Я отнюдь не призываю тебя о луноликий тянуть время, а только обращаю твоё внимание на возможность скорого избавления от штыков грозного Ардат-паши и кораблей Нахим-паши. Французы появятся на Босфоре обязательно, и очень может случиться, что фортуна наконец-то повернет к нам свой божественный лик, и наши враги будут разбиты.

— Ты предлагаешь подписать договор, но не торопиться его исполнять? — спросил султан своего советчика и тот радостно кивнул головой.

— Однако это очень будет трудно сделать. Русский уже потребовал, чтобы мы разоружили остатки войска англичан и французов, которые бежали в Галлиполи.

— Тут нет ничего трудного государь. Ты пошлешь нужную фетву паше Галлиполи, однако мы не станем чинить европейцам препятствия, если они уплывут с полуострова в самое ближайшее время.

— А если не уплывут?

— Тогда Исмаил паша разоружит их, но будет обращаться с ними как с гостями и если русские собаки будут изгнаны с нашей земли, мы немедленно освободим их и принесем свои извинения.

— Умно — коротко бросил султан — но если победителями вновь будут русские, а не французы. Что тогда?

Вопрос был труден и опасен, но у визиря уже имелся на него готовый ответ.

— По сведениям моих шпионов Нахим-паша очень болен и вот уже второй день не появляется на мостике своего флагмана и этот факт, вне всякого сомнения, ослабляет силы русских моряков в новом сражении на Босфоре. Что же касается Ардат-паши, то с ним тоже может приключиться какая-нибудь беда. А другой такой фигуры как он в русском лагере нет, это я знаю точно. В этом случае, виды на победу значительно предпочтительнее у французской стороны.

— Что же ты предлагаешь предпринять против царского посланника? — осторожно спросил Абдул-Меджид.

— Его требование о передаче главной мечети правоверных в руки христиан уже вызвало бурю гнева и негодования в душах подданных вашего величества, и недовольство растет с каждым часом. Поэтому я не удивлюсь, если какой-нибудь яростный ревнитель веры не броситься на него с ножом. Это будет очень правдоподобно.

Султан некоторое время молчал, взвешивая слова визиря, а затем чуть заметно двинул правой бровью. Страх окончательно покинул его душу, и он вновь стал правителем блистательной Порты. Смерть разминулась с русским пашой на поле брани, так пусть он вновь испытает свое везенье с безносой гостьей, на улицах Стамбула.

Утром следующего дня, в русский лагерь прибыл посланец султана, который передал царскому посланнику известие, что турецкий султан согласен заключить мир на выдвинутых Ардатовым условиях. И потому приглашает белого пашу во дворец, для торжественного подписания бумаг.

Князь, а именно такой титул согласно царскому посланию был теперь у Ардатова, очень обрадовался этому известию и в сопровождении эскорта из пять человек, покинул лагерь. Большего числа конных, Михаил Павлович не мог себе позволить из-за отсутствия лошадей.

Стамбул встретил царского посланника глухим рокотом толпы. Тайные агенты визиря уже успели поработать с простым людом. Всем уже было известно требование русского паша относительно Айя Софии, однако открыто выступить против него никто не решался. Как не любили жители столицы главную мечеть империи, но рисковать из-за неё своими жизнями и имуществом они не желали. И в этом не было ничего удивительного, ибо такова была сущность столичного обывателя, любой страны мира. Кроме того, мало кто из турков желал вступить против человека, которому явно ворожила нечистая сила.

Так, под угрюмое перешептывание многочисленной толпы, Михаил Павлович достиг султанского дворца. Здесь его ожидал почетный караул, с обеих сторон окруженный плотная толпа зевак, чьё любопытство сдерживала жидкая лента оцепления.

Следуя придворному этикету, Ардатов должен был спешиться и в сопровождении начальника караула пройти во дворец мимо застывшего строя солдат. Таковы были общепризнанные правила, и как не высоко было нынешнее положение новоиспеченного князя, их следовало неукоснительно исполнять.

Ардатов уже слез с коня и отдав поводья подбежавшему слуге, направился к почетному караулу, когда на него было совершено нападение. Щуплый, низкорослый турок, словно намыленный проскочил между рядами оцепления и в мгновение ока очутился возле Михаила Павловича. Короткий взмах руки и Ардатов ощутил сильный удар в правое подреберье. Нападавший фанатик бил точно в печень, ранение которой было смертельным для любого человека.

Все это произошло столь быстро, что никто из малой свиты Ардатова ничего не успел предпринять. Все, за исключением самого Михаила Павловича. Не обратив никакого внимания на удар кинжалом, будучи левшой, он с разворота нанес турку удар по голове, отчего тот рухнул как подкошенный, выронив абсолютно чистый клинок.

Едва нападавший упал на землю, как к нему подлетел Алексей Ширинский. Стряхнув с себя секундное оцепенение, он вырвал из рук караульного солдата ружье и стремительно ткнул штыком прямо в сердце лежавшего перед ним турка. Раздался приглушенный стон и Алексей швырнул окровавленное оружие его оцепеневшему от страха хозяину.

— Как вы, Михаил Павлович!!? — тревожено вскричал адъютант, лихорадочно шаря взглядом по мундиру Ардатова в поисках пятен крови.

— Благодарю вас, все в полном порядке. Все хорошо — с нажимом произнес Ардатов. — Вот только мундир порезал паразит, а он у меня парадный.

Огромная толпа людей, находившаяся перед дворцом, с благоговейным ужасом смотрели за тем, как белый паша, небрежно одернув поврежденный мундир, как ни в чем, ни бывало, зашагал вдоль парадного строя солдат. В мистическом страхе смотрели турки на человека, который у них на глазах вновь счастливо разминулся со смертью. Все видели, как отважный дервиш нанес кафиру смертельный удар, обрекавший его на медленную и мучительную смерть, от которой нет спасения. Все знали это, однако вопреки всему, русский неторопливо дошел до парадной двери и стал терпеливо ждать, пока слуги трясущимися от волнения руками не распахнули её перед ним.

Подобная неуязвимость князя перед клинком фанатика объяснялась вполне прозаическими причинами. Ардатова сильно мучили боли от множества ушибов и переломов ребер полученные им, когда солдаты защищали своего командира от наседавших врагов. Желая облегчить страдания больного, доктор Гюбент надел на него специальный корсет, состоящий из подвижных стальных пластин мало заметных под одеждой. Именно они встретили коварный удар убийцы и отвели в сторону кинжальное лезвие.

Обладая неплохими актерскими данными, Ардатов сумел выгодно использовать неудачное покушение при подписании мирного договора. С непроницаемым лицом слушал он голос князя Ширинского поочередно читавшего статьи мирного договора и уверенной рукой ставил подпись на каждом принесенном ему листе. В этот момент от Ардатова веяло такой сильной уверенностью, что потребуй он в этот вставить в договор какой-нибудь новый пункт, и турки согласились бы с этим. Однако Михаил Павлович хорошо знал пределы разумного. Он только настоял на подтверждении за русским императором титула покровителя православных подданных султана, а также на немедленном исполнении статей мирного договора.

Когда подписание договора закончилось, и все необходимые формальности были исполнены, в знак наступления мира, гостям подали золотые бокалы с шербетом. Ардатов холодно принял преподнесенный ему бокал, едва лишь пригубив питье. Затем, отставив питье в сторону, он решительно обратился к султану.

— Сегодня, на пороге дворца, один из ваших подданных неучтиво испортил мне платье. Я хотел бы получить достойную сатисфакцию за подобное поведение в отношении посланца великого государя. Думаю, что ста тысяч золотом будет вполне достаточно — отчеканил князь и, отвесив сдержанный поклон, покинул зал торжественных приемов.

Так был заключен Стамбульский мирный договор, который выбил краеугольный камень из-под основы антирусской коалиции Европы. Отныне у англичан, французов и сардинцев не было союзника, интересы которого на берегах Черного моря нужно было защищать с оружием в руках.

Глава II. Испытание на прочность. Последние штрихи.

Поздней осенью 1855 года не только русскому десант под командованием Нахимова и Ардатова приходилось мужественно биться на берегах Босфора, за интересы своей Родины. Не менее яростная и ожесточенная борьба происходила и на северных окраинах Черного моря в районе кинбургской косы, закрывавшей вход в днепровский лиман с такими важными портами как Николаев и Херсон. Именно туда собирался адмирал Нахимов привезти свои корабли после завершения босфорской операции, и там же в этот момент находилась походная ставка государя, оставившего славный Екатеринослав.

Главным инициатором проведения боевых действий был генерал Пелесье, который, несмотря на постигшие его неудачи, не собирался бездействовать. 'Африканец' отлично понимал, что только победами он сможет хоть как-то изменить незавидное положение союзной армии в Крыму и тем самым сменить гнев своего императора на милость. Кроме этого, по мнению генерала, боевые действия должны были существенно приподнять моральный дух солдат, пребывающий не на должной высоте.

Уныние и неверие в победу царили в сердцах солдат коалиции, подобно кротам, зарывшимся в севастопольскую землю. После спешного ухода основных сил британского контингента на подавление восстания индийских сипаев, ранее тихо тлеющее угли недовольства между союзниками, вспыхнули ярким пламенем раздора. Французские офицеры принялись высказывать своим английским коллегам всё, что накипело в их душах за время долгой осады. А накипело ох как много.

Не желая позволить бациллам раздора разрушить остатки боевого единства союзников, генерал Пелесье специальным приказом запретил своим офицерам высказывать какие-либо претензии к союзникам по поводу действий британского кабинета. Авторитет генерала среди своих офицеров был довольно высок и потому все проявление недовольства, свелось к банальным бытовым склокам, которые англичане мужественно терпели.

Однако никто на свете не мог запретить французским офицерам, высказывать свои недовольства друг другу и уж тем более самому главнокомандующему. И уж тут-то союзникам по коалиции доставалось, что называлось по полной программе, и действие королевы Виктории никак кроме коварного предательства не именовалось.

Вот поэтому, желая убить двух зайцев одним выстрелом, в последних числах октября, главнокомандующий и собрал у себя в штабе, большой военный совет. Начал его Пелесье в своей обычной форме общения с подчиненными, обрушив поток гневных упреков на головы сидящих перед ним генералов.

— На сегодняшний день в моем распоряжении находится девяносто тысяч человек, и я не желаю! Слышите, категорически не желаю, чтобы они зазря проедали провиант и получали деньги из казны моего императора! Мы еще достаточно сильны и вполне способны нанести русским удар сокрушающей силы, и вы господа, это прекрасно знаете! — распекал генералов командующий.

— Вы скажите, что войск князя Горчакова увеличили свою численность, за счет подошедших из глубины страны подкреплений и будите, правы! Вы скажите, что было бы большой глупостью нападать на противника сейчас, когда он занимает сильные позиции и его солдаты, вооружены скорострельным оружьем и будите, снова правы. Но буду прав и я, требующий проведения активных действий против русских, ибо только в борьбе мы одержать победу. И ударим мы в том месте, где русские нас совершенно не ждут.

Пелесье замолчал и его торжествующий взгляд перебегал с одного генерала на другого, словно выбирая из них кандидата для выполнения своего нового замысла. Генералы мужественно ждали своего горького жребия для выполнения воли 'африканца', но на этот раз, эта роль досталась не им.

— Вилье! Где сейчас находятся русский флот, который так легко покинул севастопольскую бухту исключительно только вашей нерасторопности!? — гневно спросил адмирала Пелесье. — Куда делся противник, для уничтожения которого император Наполеон направил такую армаду кораблей.

— Но... — робко заикнулся моряк, но командующий оборвал его.

— Молчите, я знаю, что вы можете сказать. Что часть русских кораблей все же осталась в Севастополе, не так ли? — сказал Пелесье и, не дождавшись ответа Вилье, продолжил речь. — Я не моряк, но и для меня сухопутного человека совершенно понятно, что в Севастополе оставлены тишь те корабли, что на данный момент полностью небоеспособны и не представляют никакой угрозы для наших морских коммуникаций. А лучшая часть во главе с адмиралом Нахимовым выскользнула из мышеловки.

Красный как рак Вилье всем своим видом показывал, что он полностью не согласен с выводами командующего, но Пелесье не обращал на него никакого внимания. Противно поскрипывая новыми сапогами, он методично расхаживал по своей палатке из угла в угол, рассуждая в слух.

— Вне всякого сомнения, русские решили спасти хотя бы часть своих кораблей, отведя их в надежное место. Куда бы вы Вилье, будь вы на месте адмирала Нахимова, отвели бы свои корабли? А!? Не знаете? Этого и следовало ожидать — гневно фыркнул Пелесье. — Хорошо я помогу вам. По данным наших татарских лазутчиков, в Керчи их нет. Значит, они могут быть только в двух местах, либо Азове, либо Николаеве. Какой из этих двух вариантов вам более предпочтителен Вилье?

— Николаев — сглотнув горечь обид, глухо выдавил из себя моряк, стараясь не смотреть на своего мучителя.

— Браво, Вилье! Мне тоже так кажется! И это значит, что не позднее двадцати четырех часов вы должны выступить в поход на Николаев, чтобы я смог рапортовать нашему императору о полном уничтожении русского флота. Тем самым будет исполнена одна из основных целей этой войны. В качестве десанта, передаю под ваше начало солдат генерала Брюно. Думаю его десяти тысяч вам должно хватить для захвата крепостей, Кинбурга и Очакова, а так же разрушение верфей Николаева. За дело господин адмирал! Я жду от вас результата — воскликнул Пелесье и все присутствующие на совете, с радостью покинули негостеприимную палатку командующего.

Хмурое осеннее море, негостеприимно встретило у Кинбургской косы тридцать вымпелов французской эскадры. Бурные порывы ветра безжалостно трепетали паруса союзных кораблей, а тяжелые серые волны, раз за разом заливали солеными брызгами палубы вражеских пароходов. Плохая погода впрочем, не помешало французскому адмиралу рано утром высадить на косу морской десант. Против полторы тысячи человек под командованием генерал-майора Кохановича, Вилье двинул свыше шести тысяч солдат, создав трехкратное превосходство над гарнизоном крепости закрывавшей вход в лиман.

Впрочем, этот факт не подвиг солдат генерала Брюно к боевым действиям. Высадившись в тылу русских войск, они к удивлению моряков не устремились на штурм Кинбурга, а принялись окапываться, вежливо уступив морякам лавры победителей. Подопечные Вилье были не прочь блеснуть своим мастерством перед пехотой, но сильное волнение на море не позволило им это сделать. Все боевые действия свелись к вялой артиллерийской перестрелке между противниками, причинившей минимальный ущерб обеим сторонам.

Видя, что непогода не позволяет вражеским кораблям приблизиться к крепости, генерал Коханович рискнул отправить в Очаков катер под командованием капитан-лейтенанта Стеценкова, с известием о высадке у себя в тылу вражеского десанта. Заметив этот маневр, канонерские лодки противника попытались перехватить катер, но Стеценков уклонился от встречи с пароходами врага и сумел прорваться в Очаков. Донесение Кохановича было доставлено по назначению и сразу же ушло в Николаев, где в это время находился сам государь император.

Второй день осады Кинбурга, также не был ознаменован активными боевыми действиями. Сильный ветер и зыбь, по-прежнему заставили союзный флот держаться в стороне от косы, а энергичный обмен депешами между Вилье и Брюно так и не подвигла пехоту к наступлению на крепость.

Один эпизод все же придал некоторую остроту в противоборстве враждующих сторон. Ближе к вечеру русским пароходом 'Громоносец' был совершен дерзкий прорыв мимо стоявшего у горловины косы вражеского флота. Успев проскочить в Николаев до появления неприятеля, 'Громоносец' в тот же день отправился в Стамбул по личному приказу императора.

Уверенность в том, что при таком волнении на море не следует ожидать активных действий со стороны русского флота, сослужила плохую службу французам. Идущий на всех парах 'Громоносец' был слишком поздно замечен дозорными Вилье и потому, бросившиеся на перехват канонерки не успели его остановить. Имея хороший ход и заметную фору во времени, русский пароход сумел разойтись с кораблями врага, а быстро наступившие сумерки сделали его преследование невозможным.

Обозленный от неудач первых дней, французский адмирал обрушил весь свой гнев на Кинбург утром следующего дня. К этому времени море успокоилось и уже ничто не мешало вражеским кораблям приблизиться к берегу и начать массированный обстрел крепости.

Первыми в дело вступили британские канонерки, которые, пользуясь спокойной водой, приблизились к гирлу косы и стали обстреливать установленные в этом месте русские береговые батареи. Одновременно с этим как по самой крепости, так и по береговым батареям ударили французские фрегаты и сопровождающие их корабли.

Ровно два часа, отводил французский адмирал на подавления русских укреплений силами союзного флота. Два часа, шла непрерывная канонада из всех корабельных орудий и все же по истечению назначенного Вилье срока, крепость продолжала сопротивляться. Русские батареи упрямо отвечали огнем на огонь, несмотря на малочисленность своих пушек и их малый калибр, против орудий французских фрегатов.

Только после полудня, вражеский флот заставил замолчать русские береговые батареи, чьи расчеты в этот день покрыли себя неувядаемой боевой славой. С первой минуты боя они храбро сражались с превосходящими их силами противника и своей меткой стрельбой сумели повредить две канонерки англичан, спешно покинувших место боя.

Лишь когда все орудия батарей были серьезно повреждены или разбиты, уцелевшие от вражеского огня пушкари отступили в крепость, унося тело своего командира подполковника Поливанова, смертельно раненого вражеским ядром в самом начале сражения.

Сам Кинбург к этому времени представлял собой ужасную картину. В результате непрерывной бомбардировки в крепости возникли многочисленные пожары. Горели крепостные постройки, солдатские казармы и артиллерийские склады, которые удалось отстоять от огня, только благодаря самоотверженной храбрости простых солдат под командованием капитана Седергольма. Все остальное выгорело дотла.

Черные клубы дыма были хорошо видны с палубы флагманского корабля 'Викторьезе', однако напрасно взгляд французского адмирала искал на руинах крепости белый флаг капитуляции. Как не тяжело было положение русского гарнизона, но просить пощады у своего врага он не собирался. На каждый залп корабельных орудий, пушки крепости давали ответный залп, извещая врага о своей готовности продолжать сражение.

Часы мсье Вилье показывали ровно два часа по полудни, когда взбешенный упрямством русского гарнизона адмирал, отдал приказ английским канонеркам атаковать Кинбург с севера. Пользуясь молчанием береговых батарей косы, канонерки прошли морское гирло лимана и вскоре обрушили огонь своих пушек на многострадальную крепость.

Теперь Кинбург обстреливался с трех сторон но, несмотря на это, продолжал держаться, категорически отказываясь выбросить белый флаг. В таком яростном противостоянии берега и моря прошел один час, другой, третий и тут не выдержали нервы Вилье. Отбросив в сторону адмиральские амбиции и гордость, он сам послал в горящую крепость парламентеров с предложением о сдаче.

Появление в Кинбурге парламентеров неприятеля породило маленький конфликт между его командирами. Комендант крепости генерал-майор Коханович считал положение Кинбурга безнадежным и был готов сдаться в плен ради сохранения жизни гарнизона. Однако с этим был не согласен капитан Седергольм, выполнявший в этот момент обязанности коменданта крепости в связи с выбытием Кохановича из строя по ранению. Холодно выслушав все аргументы генерала Кохановича, новый комендант Кинбурга объявил, что на его взгляд крепость еще не полностью исчерпала свои силы и потому, предложение о сдаче было отклонено.

Разъяренный подобной неуступчивостью 'русских дикарей' французский адмирал поклялся стереть в порошок несговорчивую крепость и приказал возобновить бомбардировку Кинбурга из всех корабельных орудий. Еще целый час грохотали пушки врага, и каждый раз в ответ раздавались одиночные выстрелы чудом уцелевших орудий.

Быстро опустившаяся тьма, подобно невидимому рефери развела враждующие силы в разные стороны, оставив выяснения всех отношений на утро следующего дня. И в этот момент на сцену событий вышел генерал Брюно терпеливо дожидавшийся своего часа.

За день его солдаты дважды ходили в атаку на крепость хотя, по правде говоря, это были только имитации боевых действий. Генерал не желал терять своих солдат ради обладания этим крохотным клочком суши и поэтому не сильно журил своих офицеров, отводивших свои роты на исходные позиции при первых выстрелах артиллерии и пехоты противника.

Дождавшись, когда наступит ночь, и адмирал отведет в море свои корабли, генерал Брюно отправил в Кинбург своих парламентеров, с совершенно иными условиями капитуляции. Хитрый бретонец не стал требовать сдачи гарнизона в плен, как на том настаивал Вилье. Вместо этого он предложил русским оставить крепость, предлагая взамен свободный проход в Херсон с оружием, ранеными и знаменами. Подобные условия для Седергольма были вполне приемлемыми и вскоре израненные защитники косы покинули свои укрепления.

Трудно представить ярость и негодование адмирала, когда утром следующего дня дежурный офицер сообщил, что над развалинами Кинбурга развивается имперский триколор. Когда дрожащий от гнева Вилье сошел на берег, встретивший его генерал Брюно торжественно известивший моряка о благополучном взятии его солдатами Кинбурга прошлой ночью.

На все гневные упреки моряка в том, что Брюно позволил врагу вырваться из ловушки, генерал холодно заявил, что взятие Кинбурга ему обошлось в двух убитых и восемь раненых, тогда как потери самого Вилье были более значимыми.

Услышав, столь некорректные сравнения раздосадованный адмирал, закричал, что Брюно просто-напросто украл у его моряков заслуженную победу, чем вызвал у генерала довольную улыбку. После этого высокие стороны разошлись писать победные реляции, приписывая главную заслугу по взятию Кинбурга исключительно себе.

Следующим пунктом по плану операции должно было быть взятие Очакова, однако погода на море стала быстро портиться и потому, адмирал был вынужден внести коррективы в свои действия. Очаков, как малозначимый пункт русской обороны, решено было оставить на потом, и направить все силы флота на Николаев, как самую важную цель похода.

Первыми вперед были отправлены британские канонерки капитана Буля. Их низка осадка позволяли им приближаться к берегу на максимально близкое расстояние и поражать огнем своих пушек вражеские укрепления или боевые соединения в глубине территории противника.

Подобно резвым гончим псам, радостно бегущим впереди охотников в поисках добычи, шли они во главе союзной эскадры. Однако на подступах к Николаеву их стремительный бег остановили русские гостинцы в виде гальванических мин Якоби. Более ста мин было установлено в днепровском лимане по личному приказу императора, сразу после получения тревожных известий от Кохановича о появлении врага и удачного прорыва 'Громоносца'.

Николаев еще не был виден в подзорные трубы, когда одна из британских канонерок с громким именем 'Виктория' на всем ходу протаранила один из русских сюрпризов. Мощный взрыв сотряс мутные воды лимана, грузно приподняв вверх массивный корпус британской канонерки. Сила его была столь велика, что весь корпус корабля дернулся вверх и все моряки, стоявшие на палубе кораблей попадали подобно срезанным колосьям.

Множественные крики ужаса и отчаяния прокатились по всей 'Виктории', когда она рухнула вниз. От взрыва мины, в носу британской канонерки образовалась большая пробоина, через которую в трюм стремительно поступала вода. Не прошло и нескольких минут, как корабль уже имел сильный дифферент на нос, который не удалось остановить, несмотря на все отчаянные усилия команды.

Вторым неудачником среди канонерок Её Королевского Величества стал 'Норфолк', умудрившийся зацепить русскую мину краем своего борта. Впрочем, в отличие от 'Виктории', большая часть взрыва ушла в сторону в виде огромного водяного столба. Судно тоже сильно тряхнуло, и также появился заметный крен на поврежденный борт. Однако команда 'Норфолка' смогла предотвратить дальнейшее проникновение воды в трюм, путем подведения к поврежденному месту, кусок просмоленной парусины.

— Мины! Русские мины! — разнеслось по кораблям эскадры и сразу, весь походный ордер развалился. Стремясь избежать встречи с коварной смертью притаившейся подводой, корабли Вилье стали стремительно отворачивать в сторону, беспокоясь не столько о сохранении строя, сколько о целостность своих бортов.

Прошло много времени, прежде чем порядок был восстановлен и к поврежденным кораблям, подошла помощь. От взрыва мины на 'Норфолке' вышла из строя машина, и потому его пришлось брать на буксир. Медленно, с большой осторожностью, спасатели подошли к дрейфующему кораблю и, бросив спасательный конец, стали выводить его прочь от гостинцев профессора Якоби.

С 'Викторией' всё обстояло гораздо сложней. Хотя после взрыва канонерка не утратила ход и даже смогла самостоятельно развернуться, её дела были плохи. С каждой минутой дифферент на нос возрастал, и корабль неудержимо погружался в воду. Капитан Буль храбро пытался спасти свой корабль, но всем было ясно; 'Виктория' обречена.

Естественно, ни о каком дальнейшем продвижении кораблей к Николаеву не могло быть и речи. Лишившись за одно мгновение двух канонерок, Вилье совершенно не горел желанием узнать, как далеко простирались минные поля противника. Эскадра немедленно повернула на обратный курс, так и не выполнив главный наказ Пелесье.

Так закончился набег союзного флота на русские порты. Из всего намеченного, удалось свершить лишь малую часть. За три дня осады взять малозначимую крепость, поскольку от штурма Очакова французский адмирал отказался ввиду сильного волнения на море. Правда, Вилье добился еще одного скромного успеха, который он не преминул раздуть в своем рапорте до значимости большой победы.

Когда корабли коалиции приблизились к Очакову, то тут их ждал приятный сюрприз. Русские полевые укрепления, прикрывавшие проход в лиман со стороны Очакова, оказались уничтоженными посредством взрыва. Как отмечал в своем рапорте царю, комендант Очакова генерал-адъютант Кнорринг, сделано было это в связи с утратой боевого значения данных укреплений после захватом врагом Кинбурга, а так же желанием не губить понапрасну христианские души. Очень может быть, что господин генерал попросту не горел желанием вступать в бой с французами, но данный поступок смог примерить обе враждующие стороны. Адмирал Вилье записал на свой счет новый боевой успех, а Кнорринг рапортовал царю об удержании Очакова.

Однако если к русскому генералу судьба была милостива, и царь одобрил его действия, то французскому адмиралу, покой только снился. Не успела союзная армада вернуться под Севастополь, как последовал новый приказ Пелесье. Вилье было предписано идти на Стамбул, дабы выяснить причину внезапного прекращение поступления провианта и очередного пополнения союзным войскам. Главнокомандующий заявил, что здесь явно не обошлось без участия русских кораблей покинувших Севастополь.

Поход на Николаев сильно подорвал здоровье Вилье. У адмирала разыгрался сильнейший приступ подагры, и было решено, что в море отправится контр-адмирал Шарнье.

— Я с удовольствием переждал бы период штормов стоя в гавани, Теодор — доверительно проговорил Вилье своему товарищу, сидя в кресле с закутанными в теплый плед ногами — однако вынужден согласиться с мнением главнокомандующего. Нам нужно как можно быстрее разобраться с причиной внезапного нарушения снабжения наших войск. Скорее всего, это действительно дело рук адмирала Нахимова, чьи корабли вместо набега на Сухуми и Батум, занялись крейсерством у берегов Босфора. Право, не ожидал от Нахимова подобной прыти.

Вилье неловко повернулся в жестком кресле, и гримаса боли исказила адмиральское лицо. Закусив губу, он мужественно перетерпел боль в стопе и продолжил разговор.

— Довольно смелый, но вместе с тем очень рискованный ход со стороны Нахимова. Ведь он должен был прекрасно понимать о том, что незамедлительно последуют ответные действия с нашей стороны.

— Нахимов играет в крайне опасную игру, противопоставляя свой парусный флот нашим паровым кораблям. В условиях наступивших штормов русским кораблям будет очень трудно ускользнуть от нашей эскадры. Я бы расценил их шансы как крайне ничтожные — поддакнул начальнику Шарнье, чем заслужил одобрительный кивок адмирала.

— Я рад слышать эти слова, и полностью уверен, что скоро вы доложите мне о полном уничтожении русского флота. Для выполнения этой задачи я передаю под ваше командование все семь паровых корветов и фрегатов, способных выйти в море на данный момент — торжественно изрек Вилье и увидел разочарование на лице Шарнье. Тот явно рассчитывал на получение от адмирала большего числа кораблей.

— Не кривитесь, Теодор. Этих сил вполне хватит для уничтожения всего русского флота адмирала Нахимова, при умелом командовании. Я прекрасно понимаю ваше желание иметь большее количество вымпелов, однако это совершенно невозможно. Парусные фрегаты будут только обузой для вас, а присутствие канонерок не даст ничего существенного. Большое число, как правило, приносит делу больше вреда, чем пользы, а иногда может и вовсе погубить его — нравоучительно произнес Вилье, и Теодору после этих слов оставалось только откланяться, что он и незамедлительно сделал.

За время, которое потребовалось союзному флоту для совершения плавания по маршруту Севастополь-Стамбул, Шарнье смог по достоинству оценить правоту решения своего командира не посылать в поход парусные суда. Погода на море ухудшалась с каждым часом и присутствие в составе эскадры парусников, сильно затруднило бы её плавание.

Так, мужественно борясь с сюрпризами ноябрьской непогодой, моряки Шарнье вышли к Босфору. Там их встретил непрерывно моросящий дождик, совершенно не помешавший дозорным флагманского корабля, разглядеть отсутствие турецкого флага над береговыми укреплениями.

— Босфорские береговые батареи турок разгромлены, господин контр-адмирал! — с такими словами вахтенный офицер подскочил к адмиралу, едва тот вышел на палубу из своей каюты.

— Что за ерунда, Жером!! Этого просто не может быть! — с негодованием набросился Шарнье на незадачливого вестника, но тот упрямо тыкал пальцем в сторону берега. С замиранием сердца адмирал выхватил из рук адъютанта подзорную трубу и яростно вперил свой взгляд в берег. То, что он увидел, повергло его в шок. Над главной крепостью Босфора 'Европой', действительно не было османского флага, что явственно говорило, об оставлении турецкими солдатами, столь важной позиции.

— Теперь мне абсолютно понятна причина внезапного нарушения нашего снабжения в Крыму. Мы явно недооценили мастерство и упорство адмирала Нахимова, в попытке нанести нам ущерб любым способом и любом месте. А наши штабные крысы в один голос уверяли меня, что Нахимов по-прежнему находится на излечение и дела его далеко не блестящи. Глупцы! — гневно воскликнул Шарнье.

По мере приближения флагмана к берегам Босфора, было отчетливо видно, что крепость подверглась жестокому обстрелу кораблями противника. Следы этой ужасной баталии не могли скрыть наспех проведенные строительные работы. Турки явно пытались восстановить крепость, однако как адмирал не всматривался в закопченные от пожара стены, гарнизон 'Европы' он так и не увидел.

— Черт бы подрал, этих проклятых азиатов, посмевших оставить без должного прикрытия пролив! Император Наполеон немедленно бы повесил командира крепости, посмевшего свершить такую халатность во Франции — зло буркнул Шарнье, разглядывая береговые очертания.

— Скорее всего, русские корабли продолжают курсировать вдоль побережья, и огнем своих пушек, не позволяют туркам вернуть себе контроль над проливными укреплениями — высказал предположение флаг-офицер Бюли и тут же, словно подтверждая правоту его слов, дозорный доложил о появлении со стороны пролива русских кораблей.

— Вы правы Огюст! — молвил Шарнье, пытливо разглядывая серые паруса кораблей противника на темном фоне горизонта — это фрегаты господина Нахимова! Их всего двое. Значит, остальные пущены на дно турками или нашими кораблями, стоящими в Стамбуле!

— Каковы будут ваши распоряжения господин контр-адмирал? — спросил Шарье Руссель, начальник его штаба.

Шарнье на секунду замер, внимательно оценивая сложившуюся ситуацию, а затем коротко отдал распоряжение.

— Приказываю кораблям эскадры немедленно атаковать противника, пока небо благоволит нам. И клянусь богом, адмирал Нахимов очень пожалеет об этой встрече!

Адмирал был абсолютно прав. Небо действительно благоволило союзникам. Непогода, непрерывно преследовавшая эскадру от самого Севастополя, заметно усмирила свой бурный нрав, но никто из моряков не рискнул бы предсказать, как долго продлиться этот светлый промежуток.

Выстроившись в привычную для себя двойную линию, корабли коалиции уверенно пошли на сближение с русскими фрегатами, предвкушая быструю победу над заклятым врагом. Численное превосходство было на стороне французов, однако к удивлению Шарнье, русские моряки не обратились в паническое бегство, а остались на месте смело, принимая брошенный им вызов.

Такое поведение противника вызвало легкое удивление в душе французского адмирала. Шарнье ожидал увидеть трусливое бегство врага, который сразу становился легкой добычей для французской эскадры. Однако русские не желали делать противнику столь заманчивого подарка. Встав на якоря невдалеке от турецких батарей, они с упорством смертников ждали своей последней минуты.

— Что же, раздавим ежиков. Сапоги у нас крепкие — пробурчал сквозь зубы Шарнье, колючим взглядом наблюдая за парусниками адмирала Нахимова.

Строго придерживаясь выбранного порядка походного строя, позволяющий кораблям эскадры вести одномоментный огонь по врагу, союзники неторопливо приближались к русским судам.

Ничто не предвещало опасности. Дующий с берега ветер быстро относил в глубь моря черные клубы дыма атакующей эскадры, как бы подчеркивая силу и мощь кораблей европейцев.

— Турки зашевелились. Видимо хотят принять участие в сражении с русскими — ехидно доложил адмиралу Бюли, заметив в подзорную трубу некоторое шевеление на берегу.

— Давно пора — холодно бросил Шарнье — эти азиаты всегда начинают шевелиться только после хорошего пинка под зад!

Эти слова командира вызвали смех и улыбки на лицах офицеров, ибо каждый из них был полностью согласен с мнением адмирала.

Головной фрегат 'Карл Великий' поднял сигнал об обнаружении помехи движения в виде затопленного корабля и стал совершать маневр уклонения. Он был еще вне зоны поражения огня русских парусников, когда неожиданно подвергся коварному нападению. Казавшиеся до этого момента безжизненными укрепления 'Европы', внезапно открыли по французскому фрегату ураганный огонь. Миг и весь берег окутался белым дымом орудийных выстрелов.

Град ядер и бомб, обрушившихся на 'Карла Великого' нанесли кораблю такой серьезный урон, что фрегат немедленно покинул строй и стал уходить в море, прочь от губительного огня.

Судя по тому, как медленно и неуклюже выполнял корабль этот маневр, еще минуту назад проворно бежавший по морским просторам, было ясно о серьезных повреждениях его паровой машины.

— Они, что там с ума сошли!!! — гневно выкрикнул адмирал и так сжал от негодования свою подзорную трубу, что пальцы рук державшие её мгновенно побелели.

— Сигнальщик, передайте на берег: — Прекратить огонь! — приказал матросу Руссель, но не успел он выполнить приказ офицера, как Бюли потряс всех стоящих на мостике своим открытием.

— Это русские!!! — воскликнул флаг-офицер, торопливо шаря взглядом по береговым укреплениям.

— Что за глупость, Бюли!? Откуда им там взяться? — изумился Шарнье, однако последующие залпы крепостных орудий полностью подтвердил неожиданную догадку моряка. Казавшийся до поры до времени пустым и безжизненным, берег методично изрыгал в сторону французов град ядер и бомб, полностью развевая сомнения у моряков относительно возможной ошибки. Так могли стрелять только враги.

Поняв эту превратность судьбы с третьего раза, эскадра ответила коварному берегу недружными разрозненными залпами, которые раз за разом стали набирать слаженность и силу. Так началось сражение, получившее в последствии у союзников название 'подлое', а среди русских моряков известное как 'второе босфорское сражение'.

Оправившись от фиаско, французские корабли принялись энергично громить береговые батареи. Быстрая подвижность пароходов и наличие мощных пушек на их борту должны были без сомнения отдать победу морякам коалиции, но в дело вмешался маленький казус в лице русских кораблей.

Согласно ранее выработанному плану обороны, они заняли такое положение, которое позволяло бы им, поддерживать берег огнем своих многочисленных орудий. Если в стамбульском сражении корабли адмирала Нахимова не имели поддержки берега и вынуждены были обороняться с противником в одиночку, то теперь против французов действовал очень сильный тандем, справиться с которым сразу было очень затруднительно.

Из уст французского адмирала непрерывным потоком слетали ругательства и проклятья в адрес русских, которые, умело, поддерживая друг друга огнем, создали союзному флоту серьёзную угрозу. Теперь уже ничто не напоминало Шарнье и его офицерам, ту легкую прогулку, на которую они совсем недавно рассчитывали.

Отличная выучка нахимовских офицеров, комендоров и матросов, находившихся как на кораблях, так и на берегу была главным козырем русской стороны. Выпестованные и взращенные покойным адмиралом моряки, имевшие за своей спиной опыт морских сражений и обороны севастопольских бастионов, стали той стальной осью, о которую разбила свои зубья, хорошо отлаженная машина европейской 'Антанты'.

Паровые машины французских корветов и фрегатов давали им большое преимущество перед русской стороной, однако те ядра и бомбы, которые падали вблизи их бортов и иногда поражали корабли коалиции, вызывали сильную нервозность у моряков адмирала Шарнье. И это было вполне понятно, ибо было достаточно одного попадания вражеской бомбы или ядра в паровую машину, как быстроходный корабль мгновенно превращался в мишень обреченную на скорую гибель. Поэтому вместо хладнокровного расстрела противника, корабли эскадры были вынуждены постоянно маневрировать, что серьезно влияло на результативность их стрельбы.

Так во взаимном обстреле друг друга прошло около сорока минут, которые не принесли ни одной из сторон явного преимущества. Гибла прислуга у крепостных орудий, 'Париж' и 'Чесма' теряли такелаж, получали пробоины, но и корабли союзников несли потери. Головной фрегат 'Карл Великий' так и не смог вернуться в боевой строй и всё сражение был вынужден бороться с полученными повреждениями. Несколько прямых попаданий получила и 'Императрица', на которой находился Шарнье со своим штабом. Паровая машина корвета не получила серьезных повреждений, но возникшие на корабле два пожара заставили пережить адмирала не самые приятные минуты в его жизни.

Пропахший дымом и гарью потушенных пожаров, французский адмирал угрюмо наблюдал с капитанского мостика корвета, за тем как развертывалось сражение. Он хорошо осозновал силу и мощь кораблей своей эскадры, которым никак не удавалось переломить ход поединка в свою пользу.

Шарнье мельком бросил взгляд на часы, которые показывали сорок четыре минуты от начала сражения, и зло скрипнул зубами. Русские ёжики оказались очень острыми для французских сапог, но адмирал не собирался уступать. По своему упрямству и безжалостности к подчиненным, он мало, чем отличался от самого Пелесье.

Чувствуя спиной, немой вопрос Русселя о целесообразности продолжения сражения, адмирал хрипло бросил сигнальщику: — Поднять сигнал 'Адмирал надеется на твердость своих моряков'. Сражение продолжается!

Возможно, упрямство Шарнье, в конце концов, могло бы принести победу эскадре коалиции, но оказалось, что сухопутные батареи это не последний козырь противника. Адмиральский хронометр показывал сорок шесть минут боя, когда со стороны пролива показались еще два русских парусника. Это со стороны Стамбула спешили на помощь своим товарищам 'Константин' и 'Мария'.

Появление у противника нового числа орудийных стволов полностью свело, на нет, все техническое превосходство судов Шарнье над противником. Как не быстры и проворны были паровые корветы и фрегаты европейцев, эти свойства в данной ситуации были полностью перечеркнуты многочисленными пушками русских парусников.

Единственным разумным решением в этой ситуации была бы атака противника с малой дистанции как это делал адмирал Нахимов, но подобная тактика была совершенно неприемлема для европейцев. Сражение продолжалось в том же ключе, но подобная гонка на истощение не приносила успеха союзным кораблям.

Прошло ещё двенадцать минут боя, но французам никак не удавалось сломить мужественное сопротивление береговых батарей и кораблей противника, несмотря на все их усилия. От вражеских ядер на юте 'Парижа' возник сильный пожар, который русским морякам удалось погасить с большим трудом. Вслед за этим, в результате прямого попадания на флагмане была сбита грот-мачта, которая со страшным грохотом рухнула за борт.

Со стороны казалось, что русский линкор доживает свои последние минуты, однако даже в такой ситуации, израненный 'Париж' продолжал методично вести огонь по врагу. Серьезные повреждения от вражеских ядер получили 'Чесма' и 'Мария', однако и у господ союзников были свои утраты.

Флагманская 'Императрица' получила четыре пробоины выше ватерлинии. На ней была сбита мачта, которая только чудом не задела при своем падении капитанский мостик со стоящим на нем адмиралом Шарнье. Боевой строй эскадры покинул английский паровой фрегат 'Норфолк', получивший повреждение своей машины.

— Господин контр-адмирал! — обратился к командующему Руссель, собираясь просить о прекращении сражения, но Шарнье не дал договорить начальнику своего штаба.

— Продолжать бой! Мы обязательно раздавим русских! — не поворачивая головы, яростно рыкнул адмирал своему офицеру. Вцепившись в поручни мостика мертвой хваткой, наклонив вперед голову, он демонстрировал присутствующим свое упрямство, скрытое под маской отваги и крепости духа.

Интенсивная перестрелка между противника продолжилась ещё около десяти минут, когда в ход сражения неожиданно вмешалось новое действующее лицо, капризная ноябрьская погода. Светлое окно морского спокойствия, милостиво подаренное судьбой французскому адмиралу, внезапно закончилось и по хмурой поверхности Черного моря, вновь заходили гребни серых валов. Словно по мановению руки морского царя недовольного поведением не в меру расшалившихся детей, грозная стихия принялись быстро разгонять по углам забияк и драчунов.

При виде темной стены непогоды неумолимо приближавшейся к его эскадре, Шарнье глухо застонал от осознания собственного бессилия перед мощью природы. Несломленный силой противника, он был вынужден отступить перед лицом надвигающегося шторма.

— Передайте приказ, курс Севастополь! — хмуро бросил Русселю адмирал и, не сказав больше ни слова, покинул капитанский мостик 'Императрицы', с трудом передвигая отяжелевшие от долгого стояния ноги.

Ровно через полуторо суток, контр-адмирал понуро докладывал генералу Пелесье неутешительный итог своего похода; эскадре адмирала Нахимова удалось захватить Босфор, и выбить противника оттуда в ближайшее время не представляется возможным. Хорошо организованная оборона пролива с моря и суши, а так же начавшийся период зимних штормов, не позволят союзникам в ближайшее время вновь атаковать пролив.

К этим грустным известиям, Шарнье также добавил потерю фрегата 'Карла Великого'. На обратном пути, в самый разгар шторма на корабле встала машина, и адмирал был вынужден отдать приказ оставить обреченный фрегат. Впрочем, и у русской эскадры были свои потери в этом бою. Разыгравшийся шторм, тоже сократил численность русских кораблей. На 'Париже' открылась сильная течь, с которой было невозможно справиться. Как не горько было адмиралу Новосильцеву расставаться с прославленным кораблем, но все же приказал затопить линкор у входа в Босфор, рядом с 'Ростиславом'.

В течение нескольких часов, с 'Парижа' на берег моряки свозили многочисленные пушки, порох, ядра и прочие припасы линкора, которые тут же распределялись между гарнизонами береговых батарей. Затем, сильно избитый вражескими ядрами корабль был затоплен экипажем в качестве подводного заграждения перед береговыми укреплениями 'Европы'. С честью, отразив внезапное нападение неприятельской эскадры, русские моряки были готовы вновь вступить в бой с противником, в любой день и час. Как их учил и завещал им, последний великий флотоводец парусного флота, генерал-адмирал Нахимов.

Глава III. Потрясение Вены и Турина.

Невеселые времена настали при дворе императора Франца Иосифа. Тревожные новости неудержимыми ручейками стекались в австрийскую столицу со всех концов огромной Срединной империи, и каждая из них была одна хуже другой. Всё было плохо. Везде интересы венского престола подвергались ущемлению и притеснению, а тайные планы, на реализацию которых тратилось столько сил и средств, не оправдывали возложенных на них надежд.

Столь тщательно подготовленное покушение на французского императора, не принесло австрийской империи никаких выгод. Вопреки всем ожиданиям Наполеон остался живым, хотя на время отошел от дел, передав бразды правления страной своему сводному брату.

Всего чего смогли добиться австрийцы, это направить тайную полицию императора по ложному следу и основательно перессорить Париж и Лондон. Французы быстро установили, что взрывчатка, применявшаяся итальянскими террористами при покушении на императора, была британского производства. Между союзниками состоялся обмен новыми гневными упреками, которые ещё больше расшатали устои Большой коалиции Европы, и так уже изрядно пострадавшие в результате вывода британских войск из Крыма. Конечно, Лондон не был пойман за руку в нечистоплотной игре но, зная любовь Альбиона к подобным действиям, Наполеон ничуть не сомневался в возможной причастности англичан к недавнему покушению.

По большому счету от этого покушения выиграли только русские. Как только власть оказалась в руках герцога Морни, между ним и русскими поверенными в Париже, начались тайные встречи. Согласно донесениям тайных осведомителей австрийского посла, на них шло обсуждение о прекращении военных действий и скорейшем заключении мира между Парижем и Петербургом. Весь вопрос заключался в том, какую цену был готов за это заплатить император Николай.

Стремясь сорвать намечавшиеся переговоры, граф Буоль обратился за помощью к папскому престолу, глава которого папа Пий IX имел тайное покровительство со стороны французского императора. Именно заступничество Наполеона в споре за главенство в Святых местах Палестины между Римом и Петербургом стало одним из поводов к войне с Россией.

Венский двор издавна имел большое влияние в Ватикане, и нынешний блюститель папского престола охотно отозвался на призыв австрийского министра помочь в тайной дипломатии. Папскому легату в Париже было отдано необходимое распоряжение, но энергичный призыв Святого престола о недопустимости прекращения войны с Россией остался не услышанным. На днях стало известно о возможном приезде в Париж князя Горчакова, что было явственным признаком грядущего мира между враждующими сторонами.

Ничуть не лучше приходили известия из Германии. Канцлер Бисмарк решив разделаться с парламентской оппозиции, распустил нижнюю палату ландтага. Вслед за этим, сенатом был принят закон о создании регулярной армии и увеличения военных расходов.

Все эти известия из Берлина были встречены Австрией крайне болезненно. Венский престол не желал ни малейшего усиления, своего главного оппонента в Германском союзе. Тем более, когда эти действия исходили от Бисмарка, чье негативное отношение к австрийской монархии было общеизвестным.

Однако самыми худшими новостями, были известия из Крыма. Русские не только удержали Севастополь, но и сумели нанести чувствительное поражение войскам коалиции. В тот самый момент, когда от них никто не ожидал проявления активности на море, они высадили десант на Босфоре и со дня на день должны были захватить Стамбул.

Граф Буоль и император Франц Иосиф с тревогой ожидали каждого нового сообщения из турецкой столицы. С радостью и надеждой приветствовали они заговор английского посла против русского десанта, но и здесь их ждало жестокое разочарование. Турки, французы и англичане оказались бессильны против храбрости и упорства русских солдат и моряков.

Казалось, что венский двор вступил в затяжную полосу невезения и поэтому, когда граф Буоль попросил у молодого императора внеочередной аудиенции, Франц Иосиф не ожидал от этого известия ничего хорошего.

Предчувствие не обмануло австрийского монарха. Уже по наклону головы своего министра, повороту его шеи и манере держать в руках папку с документами для доклада, Франц Иосиф понял, что граф вестник отнюдь недобрых известий.

— Что случилось, господин министр? — с тревогой спросил монарх, отбросив в сторону придворную церемонию доклада.

В ответ Буоль только крепче сжал отделанную золотым теснением папку и голосом полного трагизма произнес: — Как только что стало известно государь, турецкий султан все-таки подписал мирный договор с русскими. Согласно ему, Турция полностью уступила русским Молдавию, устье Дуная, а так же подтвердила их протекторат над Валахией. Кроме того, русские добились удаления турецкого гарнизона из Белграда. Его вывод должен начаться в самые ближайшие дни. Это первый шаг к полной независимости Сербии.

Лицо австрийского императора покрылось красными пятнами, словно кто-то публично нанес ему оскорбление. Что впрочем, именно так и было. Подписание договора было хлесткой пощечиной Николая I своему августейшему брату Францу Иосифу, за его предательство двухгодичной давности. Вопреки всем стараниям Вены, русский император сумел сохранить все свои владения и даже слегка пополнил их новыми территориальными приращениями. И одновременно с этим русский император нанес ощутимый удар по интересам Срединой империи на Балканах, способствуя появлению в этом районе земного шара второго независимого славянского государства, после Черногории.

Конечно, было рано говорить о появлении серьезной угрозе для австрийского престола, но все отлично понимали, что прецедент был создан и рано или поздно, свою независимость потребуют болгары, македонцы и прочее славянское население Балкан. А это означало полный перекрой всех нынешних европейских границ.

Австрия уже давно зарилась на европейские владения своего 'больного соседа' как европейцы за глаза именовали Османскую империю. Венский двор был бы не прочь присоединить к своим хорватским владениям Боснию, Албанию, Македонию, Болгарию и выйти к берегам Эгейского моря.

Таковы были тайные планы австрийских Габсбургов, но действия русского царя сильно мешали их реализации.

— Что же мы можем предпринять, дабы свести к минимуму нежелательные для нас последствия, от подписанного турками договора? У нас найдутся такие возможности, господин граф? — спросил с надеждой своего министра император.

— Боюсь, что на данный момент мы лишены такой возможности Ваше Величество, — с грустью признался Буоль. — Турки капитулировали, англичане заняты спасением Индии, а французы с самого начала вели с нами дела как с временным партнером, интересами которого можно пренебречь в любой момент. На данный момент мы лишены возможности, опереться на чужое плечо, в противостоянии с Россией.

— Как!? — раздраженно воскликнул Франц Иосиф, — а наши дипломатические связи, наши тайные друзья и, наконец, наша секретная агентура, на содержание которой мы тратим такую уйму денег? Неужели они ничем не могут помочь нашей империи в тот самый момент, когда она в них нуждается? Ответьте мне граф!

— Видите ли, в чем государь. Все то, что вы только что перечислили, являются инструментами нашего тайного влияния. Подобно невидимым нитям они создают крепкую сеть, с помощью которой мы можем держать в повиновении любого из наших противников. Но у этой сети есть один маленький, но очень существенный недостаток. Она хороша в мирное время, когда можно повлиять на то или иное событие в мировой дипломатии и не очень хороша, когда трещат барабаны и грохочут пушки. Особенно когда ваш противник одерживает одну серьезную победу за другой. Я отчетливо вижу на лице Вашего величества печать гнева и разочарования от моих слов. Однако поверьте мне государь, сейчас вам лучше выпить горькую микстуру правды и сохранить здравую голову, чем сладкий сироп лжи и захмелеть от него — беспристрастно произнес министр.

— Так, что же вы предлагаете делать на данный момент граф, — нетерпеливо спросил монарх, полностью пропуская нравоучительную основу речи Буоля. — Что нам следует делать сейчас? Когда в нашей армии бунты и дезертирство стало столь обыденным явлением, что мои генералы говорят об этом на докладе как о вещах само собой разумеющемся. Когда делегаты чешского дворянства набрались наглости просить меня об уравнении их в правах с австрийским и венгерским дворянством. Когда наша империя оказалась преданной своими союзниками по антирусской коалиции и по сути дела брошенной на произвол судьбы в борьбе с русским медведем. Я вас спрашиваю, господин Буоль?

— Если бы в Пруссии не было бы Бисмарка, в Париже не верховодил герцог Морни, а Англия не увязла в индийской войне, можно было бы легко опротестовать итоги этого мирного договора и заставить Россию заключить новый договор, более выгодный нам. Против трех ведущих европейских стран Россия никогда не рискнула бы противостоять но, увы. Русский император сейчас на коне и европейская разрозненность только на руку ему. Правда есть один способ сорвать наметившиеся франко-русские переговоры — многозначительно произнес министр.

— Какой? Мы желаем его знать — поинтересовался мгновенно воспарявший духом император.

— Согласиться с прежним требованием императора Наполеона и открыть наши земли для прохода французской армии в Польшу. Если это будет сделано, то никакие аргументы доводы герцога Морни не смогут удержать повелителя французов от продолжения войны.

— Да вы явно не в себе, Буоль. Разрешить свободный проход французов через нашу территорию, это все равно, что травить зайца волками. Неизвестно на кого кинуться волки, толи на зайца, толи на тебя. Нет, нет, это категорически исключено — решительно молвил император, чем вызвал потаенную радость в душе министра. Хитрец Буоль, специально предложил заведомо неприемлемый вариант, с тем условием, чтобы император сам пришел к нужному ему выводу.

— Значит, остается только ждать, когда наступит мир и ваша чертова сеть вновь заработает. Так, что ли? — хмуро спросил своего собеседника император.

— Вы совершенно точно попали в самое яблочко нынешней проблемы мой император, — льстиво произнес Буоль, — при нынешнем положении нам остается только, что делать хорошую мину при плохой игре. И утешать себя и своих союзников, что вслед за Молдавией, русские не посмели присоединить к себе Валахию, Добруджию и не потребовали от султана свободы болгарам и эпирцам. Будь я на месте императора Николая, я так бы и поступил. — И тем самым поставили бы жирный крест на наших планах по продвижению к Эгейскому морю. Нет, слава богу, что аппетит у русского императора не столь широк как у вас господин граф, — язвительно бросил монарх, а затем добавил, — когда мы можем ожидать первые результаты деятельности нашей сети?

— Не раньше полугода, государь — ответил Буоль.

— Что же, ради такого дела как балканский вопрос я готов подождать. Тем более что в Бухаресте у нас достаточно своих сторонников. Не так ли, граф?

— Совершенно верно, Ваше величество. Мы уже один раз поднимали румын против русской администрации с требованием предоставления им независимости. Поднимем еще раз.

— Кстати, почему нам не удалось тогда выдернуть Валахию из русского протектората? — поинтересовался император.

— Из-за споров между так называемыми румынскими вождями. Они так основательно перегрызлись между собой в споре за власть, что было совершенно невозможно требовать от русского царя предоставления независимости этой своре.

— Вам следует как можно лучше поработать над этим вопросом, Буоль. Мы не должны допустить, чтобы Валахия была присоединена к России — наставительно произнес Франц Иосиф и министр послушно вытянул спину в знак своего полного согласия с монаршей волей.

На столь оптимистической ноте закончился этот разговор между австрийским императором и его министром иностранных дел, но жизнь продолжала вносить свои жестокие коррективы в планы Вены. Плохие новости продолжали досаждать австрийского императора.

Едва только турецкий гарнизон покинул Белград, как сербы немедленно провозгласили свою независимость, и султан был вынужден проглотить эту горькую пилюлю. Начинать войну с сербами, когда русские солдаты стоят у стен Стамбула, было чистым безумием.

— Отнесем эту потерю на счет невыплаченной нами контрибуции русским — холодно молви Абдул-Меджид великому визирю, когда тот доложил султану о событиях в Белграде — ведь всё к тому и шло.

Примерно так же оценил сербские события и Франц Иосиф, но куда более эмоциональными были его высказывания Буолю, когда пришли новости из Валахии. Как только русские войска заняли Молдавию, в дунайском княжестве начались брожения за присоединение к России.

Напрасно бедный граф пытался доказать императору, что это только одна людская молва и ничего определенного ещё нет, и не может быть. Монарх ничего не хотел слушать и тяжкие упреки, градом падали на министерскую голову. Угрозу потери Валахии, император воспринимал как личное оскорбление и был готов биться за неё до конца.

Так, по крайней мере, казалось в тот момент Францу Иосифу, но прошло десять дней и валашские проблемы, полностью на второй план, на фоне стремительно разворачивающихся событий в Италии.

Словно по мановению волшебной палочки злого чародея, восстали приграничные с австрийскими владениями итальянские герцогства Парма и Модена. Согласно решению Венского конгресса 1815 года власть в них была отдана австрийским Габсбургам, близкой родне нынешнего императора Франца Иосифа. Дважды итальянцы восставали против деспотии и произвола своих иноземных правителей, и оба раза народные выступления были жестоко подавлены австрийскими войсками, направленные императором для защиты интересов своих родственников. Улицы Пармы и Модены покрывались трупами расстрелянных австрийцами итальянцев, а бежавшие от восставших в Ломбардию герцоги торжественно возвращались в свои дворцы.

Нынешнее выступление было очень удачно выбрано по времени. На момент восстания в обоих герцогствах у власти находились малолетние правители Роберт и Франциск, за которых фактически правили регенты. Все свободное время, они были заняты не столько интересами государства, сколько плели придворные интриги и бесстыдно грабили герцогскую казну.

Стоит ли удивляться, что власть герцогов Пармы и Модены пала в один день, когда толпы простого народа вышли на улицы городов. Укрывшись во дворцах под защитой полков наемных солдат, герцоги Роберт и Франциск не долго раздумывали, когда к ним для переговоров явились представители восставших. Они не были лавочниками, разносчиками, шорниками или кузнецами. То были представители городских властей, предложившие своим правителям выехать из городов по добру, по здорову, пока разгоряченный народ не пошел брать приступом их последние прибежище.

Оба герцога прекрасно видели из своих окон, что местный люд настроен весьма решительно, а верность гвардейцев, которым господа регенты уже третий месяц не платили жалование, довольна сомнительна. Поэтому оба правителя пошли на мировую, выторговав для себя хорошие отступные, в виде права вывезти из дворцов своё имущество.

Итальянцы охотно согласились на это, поскольку худой мир лучше доброй ссоры. Кроме того, им было очень важно не доводить дело до кровопролития, дабы не дать повода австрийскому монарху требовать кровавой сатисфакции с восставших городов.

Ровно сутки дали новые власти Пармы и Модены своим правителям на свободный выезд в Ломбардию. За это время шло лихорадочная погрузка в дорожные повозки обширного скарба правителей. Грузились ковры, мебель, одежда, всевозможная посуда. Франциск умудрился вывезти с собой часть придворной библиотеки, коллекцию картин, монет и даже старинное оружие. Естественно не была забыта и дворцовая казна, к этому времени изрядно похудевшая от ловких рук регентов.

Так или иначе, но герцог пармский Роберт и герцог моденский Франциск покинули свои владения, предварительно подписав акты о своем отречении от власти. Ставя подписи под предложенными им документами, австрийцы не слишком предавали значение подписываемым бумагам, свято веря в скорую помощь своего могучего венского родственника.

Данное обстоятельство в немалой степени повлияло на согласие австрийцев отказаться от власти над герцогствами. Они хорошо помнили, как спешно покидали Парму и Модену в 1831 и 1848 годах и вновь возвращались с австрийскими полками, чтобы продолжить своё правление.

Возможно, что так все и было бы, но вслед за Пармой и Моденой волнения охватили и Тосканское герцогство, где у власти также были австрийские Габсбурги. Конечно, тосканский правитель Леопольд второй был более самостоятельной и значимой фигурой, чем Роберт пармский и Франциск моденский, однако все же он был чужаком в этой стране и правил, опираясь исключительно на австрийские штыки. Поэтому спокойной жизни у него во Флоренции не было. Почти каждый день осведомители тайной полиции доносили о ведущихся разговорах среди местной знати. Не трудно было догадаться, что ободренные примерами Пармы и Модены, тосканцы были так же не прочь избавиться от чужеродного правителя.

Не будь удачным выступление итальянцев против своих правителей, герцог Леопольд без всякого раздумья жестоко пресек всякое поползновение на его священную власть с помощью верных солдат. Но Парма и Модена капитулировали перед бушующим морем толпы, и их пример сильно охладил боевой пыл герцога. Перед возможной схваткой за тосканский престол, Леопольд решил заручиться поддержкой венской родни и тайно оправил в Австрию посланника.

Тем временем, действия в Парме и Модене разворачивались по одному и тому же сценарию. Не прошло и суток с момента отъезда бывших правителей в Ломбардию, как временные правительства, унаследовавшие верховную власть в герцогствах, срочно провели плебисцит по вопросу о дальнейшем существовании этих итальянских земель. Подавляющее большинство жителей герцогств высказались за свою полную независимость от Вены.

Как только это воле изъявление народа было получено, временные правительства сразу же обратились к Сардинскому королевству с предложением рассмотреть вопрос о присоединении к нему обоих герцогств, на тех или иных условиях.

Не нужно было обладать большим умом, чтобы заподозрить третью силу в столь слаженных действиях восставших герцогств. И она действительно была. Естественно самое первое подозрение пало на сардинского короля, чьим владениям выпала возможность неожиданного приращения двумя великими герцогствами.

Немедленно из Ломбардии, где обосновались беглецы, понеслись бурные ноты протеста против тайных действий пьемонтцев. Аналогичные протесты поступили от монархов Вены и Флоренции, усматривавших серьезную угрозу для себя в связи с падением династий в Парме и Модене.

Однако ни премьер министр королевства Кавур, ни сам сардинский король Виктор-Эмануил не имели к этим событиям ни малейшего отношения. Главным вдохновителем и организатором выступления итальянских герцогств был второй секретарь русского посольства в неаполитанском королевстве Василий Матвеевич Вельяминов, он же по совместительству тайный посланник императора Николая Павловича в Италии.

Потерпев неудачу в деле по удержанию Пьемонтского королевства от вступления в войну против России, Василий Матвеевич не сложил оружие и не стал дожидаться окончания войны, сидя у теплых вод неаполитанского залива.

Честно отписав государю о своей неудаче с господином Кавуром, Вельяминов предложил императору новый план по отстаиванию русских интересов в Италии. Не сумев использовать сардинцев в качестве южного противовеса австрийской империи, тайный посланник затеял многоходовую комбинацию, которая должна была прочно удержать Вену от военного вторжения в Россию.

Самым простым и эффективным способом было организация нового антиавстрийского восстания в итальянских провинциях империи. Благо горячие итальянцы были всегда готовы на выступление против ненавистных поработителей.

В начале, основное своё внимание Вельяминов сосредоточил на ломбардских городах находившихся под австрийским владением, как самый подходящий горючий материал для нового выступления. Однако по прошествии времени его планы поменялись. Оказалось, что гораздо легче и проще было вызвать новую замятню в соседних с Ломбардией землях. При внимательном изучении положения дел, оказалось, что само провидение создало все необходимые условия для вовлечения Пармы и Модены в большое восстание против австрийцев.

Этим моментом было малолетство нынешних правителей этих герцогств, что изначально подразумевало слабую власть. Ибо регентов, добросовестно исполнявших свои обязанности ради подрастающего правителя в мировой истории можно пересчитать по пальцам одной руки.

Многоходовая комбинация, задуманная Вельяминовым, была довольно сложна в выполнении. Ведь действовать тайному посланнику царя приходилось через территорию папских владений и тосканского герцогства, власти которых отнюдь не жаловали русских дипломатов.

Лучшими помощниками Вельяминова оказались итальянские карбонарии, готовые действовать не ради золота, а ради идеи. Это обстоятельство, очень сэкономило бюджет императорского посланца, но вместе с этим не избавил господина второго секретаря русского посольства от постоянной проверки своих союзников на благонадежность. В том революционном бульоне, который варился на берегу неаполитанского залива, наряду с честными патриотами Италии, было много празднословов, проходимцев, а так же тайных агентов местных властей очень желавших знать о планах господина Вельяминова.

Имея за плечами солидную школу тайной дипломатии, Василий Матвеевич сразу зарекомендовал себя в глазах местного общества мирным прожигателем жизни, имеющим в своем распоряжении некоторый капитал, позволявший ему в меру наслаждаться жизнью. В меру волочился за жаркими итальянками, в меру кутил с представителями знати и одновременно в меру исполнял свои служебные обязанности. Подобное положение позволяло господину секретарю быть в курсе местных событий и иметь массу полезных знакомств, благодаря которым он мог выходить на того или иного человека.

Судьба благоволила к Вельяминову. Он сумел найти нужных для своего дела людей и не стал жертвой агентов тайной полиции неаполитанского короля, хотя ходил, что называется по лезвию бритвы. Благодаря знакомству с обаятельной, но ветреной маркизой Кьянти, господин секретарь смог выйти на её двоюродного дядю представителя аристократических кругов Пармы, с которым быстро нашел общий язык. Итальянские синьоры очень сильно тяготились властью австрийской династии и готовы были заключить сделку с чертом лишь бы скинуть со своей шеи иностранцев.

Однако, как не страстно итальянцы желали обрести себе свободу просто так выходить на улицы они не желали. Одни требовали денег, другие оружия, третьи российских титулов и поместий, и Вельяминову приходилось прелагать не мало усилий, чтобы найти общий язык со своими союзниками.

Дела пошли значительно быстрее, когда в Неаполь пришло известие о провале нового штурма Севастополя и победе русской армии на реке Черной. Присоединиться к антиавстрийскому восстанию согласились высокие круги Модены, явно почувствовавшие ветер перемен в Европе. Для проведения решающих переговоров Василий Матвеевич покинул Неаполь и отправился в Романию, попробовать местные вина в поместье своего знакомого дворянина. Именно там состоялась тайная встреча второго секретаря русского посольства с посланниками Пармы и Модены.

— Скажите синьор Базиль, какую помощь нам готов предоставить император Николай в случаи нашего выступления против австрийцев? Не повториться ли печальная судьба восстания 1848 года, когда австрийцы жестоко расправились с нашим народом. Ведь всем известно как царь Николай не сильно жалует любые революции, а наши герцогства попросту не переживут нового кровопускания за эти семь лет — допытывались у Вельяминова тайные посланцы.

— Успокойтесь, господа вы излишне драматизируете фигуру моего государя императора и свершенные им деяния. Николай Павлович всегда жестко выступал против внутренних бунтов, угрожающих спокойствию нашего государства. И только. В нашем же случае дело обстоит совершенно иначе. Вы боритесь за освобождение своей родины от австрийской короны, точно также как греки боролись за свою свободу от ига османов.

Скажу большее. Государь всегда был благосклонен к идее создания единого итальянского государства, при условии, что оно будет находиться в дружественных отношениях с нашей страной — доверительно говорил Вельяминов своим собеседникам.

— Но сама идея создание единого итальянского государства подразумевает объединение итальянских земель вокруг одного из двух королевств; Сардинского или Неаполитанского. Наше географическое положение и давняя история говорит, что нам придется обращаться с идеей объединения скорее к королю Пьемонта, чем к королю Неаполя. Однако сейчас сардинское королевство находится в состоянии войны с Россией, и их войска воюют против вашей армии в Крыму. Как можно сочетать столь прискорбные факты с согласием императора Николая на объединение наших земель с пьемонтским королевством? — осторожно спросил посланец Пармы.

— Вам не следует беспокоиться на этот счет, господин Матиолли. Государь император четко разделяет участие сардинских войск в войне и идею создания единого итальянского государства. Он дальновидный человек и видит общую выгоду для наших стран сквозь досаду сиюминутной неурядицы. Император готов оказать поддержку в стремлении объединения итальянских земель под скипетром Пьемонта в надежде, что король Виктор-Эмануил по достоинству оценит его усилия в деле независимой Италии.

— И как будет выглядеть его поддержка синьор Базиль? Как он сможет удержать от вторжения стоящие в Ломбардии австрийские полки, находясь в Крыму? — вступил в беседу мантуанец.

— Я отлично понимаю ваши опасения синьор Скьявоне, но смею заверить вас, что они совершенно беспочвенны, — кивнул головой собеседнику Вельяминов, в знак того, что ему известно о том количестве знатных заложников мантуанцев расстрелянных австрийцами во время неудачного выступления 1848 года. — На нынешний момент все русские войска, что были ранее сосредоточены у столицы на случай высадки вражеского десанта, после отбития штурма Свеаборга по приказу императора направлены на юг. Теперь с каждым месяцем, с каждой неделей число наших солдат воюющих в Крыму и стоящих на берегу Дуная непрерывно растет. Если все будет идти, так как задумано, то к средине осени будет создана специальная группа войск не входящая в состав Дунайской армии.

Согласно плану, одобренному государем императором, сразу после восстания ваших герцогств эти войска начнутся активные действия на австрийской границе. Цель этих действий не допустить переброску в Италию находившихся в Трансильвании австрийские силы, создав у Вены иллюзию возможного вторжения на её территорию наших войск. По прогнозам нашего Генерального штаба, такое положение может продлиться четыре — пять месяцев. Этого времени вам вполне хватит для проведения плебисцита и решения вопроса об объединении с Пьемонтом.

— А каковы ваши планы относительно Тоскании? Следует ли нам ожидать вслед за нашими выступлениями выступление флорентинцев?

— Если бы это произошло я был бы несравненно счастлив за Италию и её гордый народ, однако я не стал бы обольщаться подобными надеждами. Тосканский герцог твердо держит в своих руках власть и одного восстания простого народа, боюсь, будет маловато для обретения свободы флорентинцам.

— Вы так низко оцениваете боевой потенциал нашего народа синьор Базиль? — мгновенно оскорбился мантуанец.

— Нет, синьор Червино. Если бы я сомневался, тогда бы не стоял сейчас перед вами и не обсуждал планы по изгнанию австрийцев с ваших земель. Просто я хорошо знаю численность войск тосканского герцога и смею уверять вас, что одного восстания для его свержения крайне недостаточно. Здесь нужна хорошо вооруженная и регулярная армия. Такая как армия сардинского короля, например. Вторгнись войско Пьемонта в Тосканию и вопрос о смене правителя, был бы решен незамедлительно. Однако сейчас, когда лучшие силы Пьемонта находятся в Крыму это невозможно. Так, что не будем господа строить призрачные иллюзии, которые крайне вредны для дела. Давайте, лучше ещё раз обговорим все детали нашего плана совместного восстания. И так...

Ставка императорского посланника на слабость наследной власти в Парме и Модене полностью оправдалась. Восстания грянули тогда, когда этого никто совершенно не ожидал, и увенчались полным успехом. Уповая на скорую помощь со стороны Вены, австрийцы не стали доводить дело до кровопролития и временно оставили мятежные герцогства в покои.

С замиранием сердца следила Италия за действиями отчаянных смельчаков посмевших бросить вызов грозному северному соседу. Все с трепетом и испугом ждали того момента, когда для восстановления прежнего статус-кво Австрия ведет в герцогства свои полки и вновь зальет улицы Пармы и Модены потоками крови. Поэтому, все действия восставших территорий по провозглашению своей независимости, никто не воспринимал всерьез. Мало ли, что могли предпринять люди, которым оставалось жить последние месяцы.

Так считали многие, за исключением самих восставших. С полной уверенностью, что у них есть масса времени, проводили они свои плебисциты, собрания, назначения и обращения к соседним территориям. В начале это были призывы к свержению иностранных династий, затем пошли просьбы о помощи в борьбе с могущественным северным соседом за свою свободу и, наконец, обращение к сардинскому королю с просьбой принять герцогства под свою руку.

Последнее действие было сразу воспринято как шаг отчаяния и верный признак того, что время свободной Пармы и Модены были сочтены. И потому, когда делегации мятежных городов прибыли в Турин им сразу дали понять о бесполезности их миссии.

Конечно, им выказывали восторженное восхищение по поводу их смелых действий, но дальше слов никаких практических действий не было. На встречах с посланцами министры сочувственно кивали головами и предлагали дождаться короля, без монаршего слова которого они не смели сказать ни да, ни нет. Одним словом началась примитивная игра, когда утомленные хозяева пытаются спровадить засидевшихся гостей с соблюдением всех рамок приличия.

Так прошла неделя, затем другая, третья, потом наступил месяц и к всеобщему удивлению скорая на расправу с бунтарями, австрийская империя не торопилась восстановить власть изгнанных монархов в мятежных герцогствах. Вернее сказать Вена очень этого хотела, но по определенным причинам не могла сделать.

Всё упиралось в то, что вблизи Каменец-Подольска на самой границе Австрии и России, началось сосредоточение русских войск под командованием генерала Бахметьева. Аналогичное скопление воинских сил, но только в более крупных размерах было отмечено австрийской разведкой на берегу реки Серет, ставшей новой границей между Россией и Турцией после подписания Стамбульского мирного договора. Сюда, из оставленной ими Добруджии прибывали полки и дивизии армии фельдмаршала Паскевича, сделавшего Яссы своей ставкой.

В страхе австрийские генералы перечитывали донесения своих осведомителей с той стороны о планах русских. Согласно им, соседи явно собирались вторгаться на территорию австрийской империи для отторжения части её земель. Главная цель их была Галиция, исконная русская земля, захваченная в прошлом веке австрийской императрицей Марией-Терезией.

Тайно поговаривали, что генерал Бахметьев, чей корпус должен был наступать на Львов, уже вступил в секретные сношения с галичанами, на предмет большого крестьянского восстания на имперских землях. Уже назывались даты этого восстания, и одно сообщение было тревожнее другого. Армия же фельдмаршала Паскевича должна была прикрывать фланг и тыл наступающего на львов Бахметьева и в случаи необходимости была готова сама вторгнуться в Трансильванию. Таковы были сведения разведки и просто так, отмахнуться от них было невозможно.

На все обращения австрийских пограничных комиссаров о причине сосредоточения русских армий вблизи границы, фельдмаршал Паскевич высокомерно отвечал, что русские вольны, располагать войска на своей территории там, где сочтут нужным и в любом количестве. И для этого им совершенно нет необходимости спрашивать разрешения у Вены.

— Но нахождение такого количества войск в приграничной зоне не нормальное явление, которое нарушает спокойствие подданных австрийской короны — не соглашался с Паскевичем приграничный комиссар, открыто намекая на украинских крестьян упорно хранящих воспоминания о временах Гонты и Железняка.

В ответ на эти слова, фельдмаршал только холодно напомнил своему собеседнику, что сейчас Россия в состоянии войны с Францией и Англией и действует исключительно по военному плану, раскрывать суть которого он не собирается не только австрийскому комиссару, но и самому господу Богу. Что же касается грязных намеков о подстрекательстве к бунту австрийских подданных, то он рекомендовал собеседнику опираться на конкретные факты, а не на бабьи сплетни, которым, как известно нельзя доверять.

Австриец молча проглотил это оскорбление. В подстрекательских действиях русских действительно никто не поймал, а ссылка на агентурные данные привела бы к раскрытию австрийских осведомителей на русской стороне.

— Однако все ваши действия господин фельдмаршал сходны с приготовлением к войне с нами! — воскликнул раздосадованный австриец и услышал в ответ.

— Если между нашими государствами начнется война, вы об этом узнаете первыми — холодно молвил фельдмаршал и закончил встречу.

Словно в подтверждение этих слов, русские солдаты стали проводить промер бродов через реку Серет и усиленно ремонтировать дороги в приграничной полосе Каменец-Подольска. Эти действия вызвали тихую панику в военном министерстве Вены. Оценивая всех соседей по своему шаблону, австрийские военные и дипломаты не исключали возможность военного конфликта.

Масло в огонь подлил Бисмарк, по приказу которого, в Силезии начались маневры прусских войск. Официально это было преподнесено как первый шаг по созданию армии нового образца, но место проведения маневров почему-то было выбрано вблизи австрийской границы.

Венские стратеги моментально расценили действия прусской стороны, как воплощение секретных пунктов союзнического договора между Россией и Пруссией, подписанных Бисмарком и Горчаковым. Стоит ли говорить, что после подобных действий ни о какой посылке войск в Италию не могло быть и речи.

Вскоре о военном бессилии Австрии стало известно в Турине и вялотекущие переговоры между герцогствами Парма и Модена, неожиданно получили сильный импульс. Теперь на каждую встречу с послами стало приходить все более и более высокопоставленные лица сардинского королевства. Заседания стали длиться по несколько часов, и обсуждаемые вопросы стали принимать форму полноценного договора между тремя субъектами верховной власти об условиях присоединения независимых герцогств к пьемонтскому королевству.

По мере ведения переговоров менялась и позиция самого короля Виктора-Эммануила. Вначале он отрицательно относился к появлению послов восставших в своей столице. Отравив лучшую часть своей армии в угоду французскому императору в Крым, сардинский король не мог и помышлять о военном конфликте с Австрией на данный момент. Именно этим и была обусловлена игра по выдавливанию посланцев Пармы и Модены из Турина.

Однако по прошествию времени взгляды сардинского короля и его премьер министра Кавура стали претерпевать существенные изменения. Отсутствие австрийских войск в Италии придало смелости отнюдь не храбрым людям стоящих во главе Пьемонта. Ведь по сути дела, то ради чего Кавур столь беспардонно лебезил перед императором Наполеоном, ради чего Сардиния объявила войну России, само шло в руки сардинскому королю.

Правительства Пармы и Модены, на вполне законных основаниях результата плебисцита хотели стать подданными пьемонтской короны, и никаких серьезных препятствий к этому не было. Наполеон только туманно обещал отдать эти земли, Виктору-Эммануилу требуя в качестве уплаты за это герцогство Савойю. Военная помощь французского императора по изгнанию австрийцев из северной Италии была еще нужна сардинскому королю, но с присоединением Пармы и Модены, Турин получал возможность просить за Савойю новые итальянские земли, на которые положил свой глаз Наполеон. В первую очередь речь могла идти о Тоскании, которая согласно прежней договоренности отходила в сферу влияния Франции.

Конечно, не сразу Кавур и Виктор-Эммануил решились на столь смелый и ответственный шаг, как присоединение к сардинскому королевству земель находившихся под австрийским влиянием, но время, отпущенное им судьбой, для принятия решения истекало. Русские армии не могли вечно находиться вдоль австрийской границе, заставляя венский двор, большой ложкой есть черное варево страха возможной войны, как это совсем недавно приходилось делать Петербургу.

Король и премьер министр ещё долго колебались перед принятием окончательного решения и, наконец, свершилось. Двадцать третьего ноября в королевском дворце Турина, был подписан договор о добровольном вхождении двух итальянских земель в состав пьемонтского королевства.

С замиранием сердца Кавур и король ждали реакции сильных мира сего, когда пятитысячная армия сардинцев вступила на новые земли своего королевства. И к вящему их удивлению вновь ничего страшного не произошло. Вена естественно не признала эти действия итальянцев, но военных действий, которые так страшили короля, не последовало.

Париж так же отделался недовольным бурчанием по поводу излишней прыти своего младшего союзника, но никаких действий не предпринял. Зато Турин неожиданно порадовала Россия. Несмотря на наличие военных действий между двумя странами, Петербург первым среди европейских дворов признал расширение сардинского королевства.

Подписание Туринского договора сразу породило бурю восторга и ликования в кругах итальянских патриотов. Сразу пошли многочисленные разговоры о возможности дальнейшего объединения остальных земель северной и центральной Италии вокруг сардинского королевства. С удвоенной силой забурлила Флоренция не желавшая быть под скипетром австрийского правителя, а в Ломбардии восстала Мантуя. Ободренные примером Пармы и Модены, жители города изгнали австрийский гарнизон, объявив себя свободным городом. Казалось, что еще одно усилие и иноземцы навсегда покинут итальянские земли, но жизнь быстро все расставила по своим местам.

Премьер министр Кавур и король Виктор-Эммануил не были теми героическими личностями, которые были способны повести Италию на борьбу с сильным врагом, как это сделал впоследствии пламенный революционер Джузеппе Гарибальди. Будучи циничными и трусливыми политиками, они предпочитали ждать, пока зрелый плод не упадет им в руки или когда кто-то сделает за них черную работу.

Поэтому сардинский король остался глух к просьбам тосканцев, оказать им незамедлительную военную помощь в обмен на согласие Флоренции присоединения земель великого герцогства к пьемонтской короне. Так же глух он был к призывам мантуанцев просивших принять их город в своё подданство.

— К сожалению, Пьемонт не готов сейчас рассматривать подобные вопросы — таков был ответ короля поверивших в него итальянцев. Без всякого колебания и смущения, Виктор-Эммануил хладнокровно обрек мантуанцев на смерть от австрийского штыка, что и свершилось зимой уходящего года. Таковы были реалии политической жизни, которые по своему существу мало, чем отличались не только от политики прошлого, но и от светлого будущего, в котором человечество всегда видит свою надежду на лучшее.

На дворе, стоял уже декабрь месяц, когда премьер министр Сардинии Кавур, тайно встретился в Генуе с посланником русского императора синьором Базилем. Господин премьер горячо заверил Василия Матвеевича о том, что король всегда будет с благодарностью помнить огромную роль русского дипломата в объединении итальянских земель. Так же его величество надеялся на плодотворное сотрудничество с Россией в будущем, о чем просил непременно передать своему царственному брату императору Николаю. И в качестве доказательств этих слов, господин Кавур был рад сообщить, что на днях сардинский король объявит о выходе своего королевства из антирусской коалиции, о чём любезно извещает синьора Базиля.

Сообщение графа Кавура было с благодарностью принято русским посланником со всеми подобающими тому дипломатическими этикетами, хотя к этому моменту выход Сардинии из войны, уже не имел большого значения.

Глава IV. Умиротворение Парижа.

Весь Париж, вся Франция, да и вся Европа, затаив дыхание, следили за состояние здоровья раненого императора. Сводки о здоровье монарха ждали с куда большим нетерпением и интересом, чем все остальные известия со всех концов света. Все официальные сообщения о болезни Наполеона проходили через руки графа Морни, который самым тщательнейшим образом выверял каждое слово этого документа. Да и как его не выверять, если малейший намек на ухудшение здоровья повелителя французов мог спровоцировать падение ценных бумаг на парижской бирже.

Желая избежать утечки информации о самочувствии императора на сторону, Морни специальным указом приравнял её к государственной тайне, со всеми вытекающими из этого последствиями. На время болезни Наполеона, его личному врачу был категорически запрещен выход из дворца, а с тех специалистов, что по требованию доктора приглашались на консультацию больного, брались расписки о не разглашении.

Подобное поведение брата императора была вызвана тем, что к официально объявленным болезням монарха, присоединились новые заболевания. На четвертый день с момента покушения, у Наполеона появились сильнейшие боли в пояснице, вынуждавшие его громко кричать.

Срочно собранный врачебный консилиум, быстро диагностировал у монарха наличие камней в почках и назначил самое передовое по тем временам лечение. Для снятия болей эскулапы прописали настойку опия, которую он принимал вместе с теплыми ваннами по несколько раз в день. Все это очень плохо сочеталось с уже имевшимися у императора болезнями и потому, его дела шли на поправку не столь быстро, как того хотелось.

Оказавшись по воле судьбы в роли регента, граф Морни с достоинством нес на своих плечах тяжкий груз по управлению государством. Он учтиво обходился с банкирами, знатью, военными и дипломатами, прибывавшими во дворец Тюильри непрерывным потоком. Для всех них у регента находилась улыбка и доброе слово, которое должно было убедить визитеров в хорошем положении дел империи и скором выздоровлении августейшей особы.

Но и за стенами дворца, графа досаждали толпы любопытных, что сильно утомляло Морни. Вскоре на одном из светских приемов на вопрос одного несносного журналиста о состоянии здоровья монарха, он с улыбкой ответил, что согласно заверениям врачей больной больше жив, чем мертв. И в доказательство своих слов пообещал устроить встречу императора с членами столичной мэрии.

В назначенный день и час посланцы французского народа были проведены в малую дворцовую столовую, где их уже ждал Наполеон. Сидя за обеденным столом в простом платье, монарх учтиво приветствовал своих посетителей. Освободившись на время от периодически терзавших его болей и удобно устроившись в кресле качалке, монарх довольно бодрым голосом начал беседу со своими подданными.

Перед встречей граф Морни в доверительной беседе обговорил с посланцами мэрии, какие темы можно обсуждать с императором, дабы не нанести вред его здоровью излишними волнениями. Депутаты с пониманием отнеслись к его словам, и хитрый царедворец засел за составление возможных ответов монарха своим подданным.

Стоит ли удивляться, что беседа между императором и членами мэрии протекала на редкость легко и непринужденно. На каждый вопрос своих визитеров император отвечал быстро и без особых задержек, чем очень радовал парижан. Венцом этого общения стало обращение посланцев столичной мэрии к императору с просьбой о выделении средств на ремонт Пантеона, находившегося в бедственном положении. Едва эти слова были произнесены, как Наполеон потребовал от Морни перо с бумагой и тут же написал министру финансов записку, в которой приказывал отпустить все нужные средства для сохранения исторического наследия французского народа в должном виде.

Вслед за этим император так же подписал заранее приготовленный Морни указ о предоставлении льгот французским виноделам, а так же утвердил наградные списки новых кавалеров ордена Почетного легиона.

В этот же день все детали этого визита стали достоянием гласности и весь Париж, а затем и вся Франция принялись восторженно их обсуждать. Подобно камню, брошенному в пруд, она породила в народе массу всевозможных слухов, облекших правду в причудливую одежду домыслов. Одни говорили, что на встрече император был добр и весел и то и дело попрекал медиков, против его воли принуждают сидеть в больничном кресле. Другие утверждали, что монарх твердо обещал депутатам в скором времени появиться перед народом на дворцовом балконе, а самые горячие головы с пеной у рта доказывали, что император всенепременно будет на параде в честь очередной годовщины победы под Аустерлицем.

Когда министр внутренних дел сообщил на регентском совете донесения своих агентов, то его слова вызвали у высоких сановников неподдельную радость и восторг. Все ликовали от одержания этой маленькой, но очень важной победы, способствовавшей объединению французов в одно единое целое в столь трудный для страны момент. Все были рады, но только не творец этого успеха, граф Морни.

В то время как члены совета улыбались и радовались докладу министра, в сердце графа царила печаль, порожденная поступавшими известиями из Крыма. Отрезанный от родины в результате блокады черноморских проливов, генерал Пелесье рисовал безрадостные картины существования своей армии под Севастополем.

Нет, в полученных письмах не было ни капли страха или уныния. Пелесье был полностью уверен, что французская армия сможет дать достойный отпор неприятелю, если вдруг он предпримет штурм союзных позиций на Сапун горе. Он так же был уверен, что благодаря ранее полученным припасам армия сможет продержаться до весны и дождаться операции по снятию блокады проливов. Однако генерал очень опасался, новой вспышки различных инфекционных болезней, которые, как правило, начинались с наступлением холодов. Но, самая главная тема, неизменно поднимаемая Пелесье во всех его посланиях, была целесообразность дальнейшего продолжения войны.

'Весь план нашей кампании против русских полностью провален. Севастополь не взят, Крым по-прежнему полностью не принадлежит нам и не о каком продвижении на север, за пределы полуострова не может быть и речи, — писал Пелесье в своих донесениях императору доставляемых в Париж окольными путями через Варну и Вену. — Британия основательно увязла в подавлении восстания сипаев и вряд ли сможет на будущий год вернуть под Севастополь свои полки. Итальянские соединения очень ненадежны и воюют исключительно из-под палки. Что касается турков, то после объявления перемирия султана с русскими они отказываются воевать и от открытого бунта их удерживает только наши штыки. Все это делает совершенно невозможным выполнение главной задачи этой войны — перенесение боевых действий в глубь России, на реку Воронеж'.

Чем больше граф Морни читал донесения генерала, тем лучше понимал всю сложность и опасность положения французских войск оказавшихся под Севастополем один на один с русским медведем. Дипломатические шифровки, приходящие в Париж со всех концов Европы рисовали ту же безрадостную картину. Турецкий султан не желал слышать о продолжении войны с гяурами, австрийцы были полностью нейтрализованы совместными действиями пруссаков и русских, а сардинского короля интересовали исключительно события, происходящие в северной Италии.

Сложив воедино все узоры этой сложной мозаики, граф Морни все больше и больше убеждался в необходимости скорейшего заключения мира с русским императором. С подобным предложением регент уже не раз обращался к Наполеону в своих беседах, но французский монарх был абсолютно глух к доводам разума.

Каждый раз, когда Морни докладывал ему о сложном положении французской армии под Севастополем, Наполеон отвечал, что это всего лишь временные неудачи. На будущий год, собравшись силами Франция, не только прогонит русских с Босфора, но возьмет Севастополь и обязательно возродит татарское ханство в Крыму, под протекторатом Парижа.

Возможно, в глубине души император, и сам был не рад остаться один на один с русскими в этой затянувшейся войне, но укрепление своего авторитета как правителя, Наполеон видел только в военной победе и не в чем ином. Морни покорно выслушивал пафосные речи больного брата, и с ужасом ожидая того дня, когда бурная любовь и обожание французов к своему императору сменяться не менее бурным проклятия и криками неудовольствия в его адрес. Обладая хорошей памятью, граф постоянно помнил, сколь ветрены и непостоянны, бывают подобные чувства народа к своим правителям, как в случаи с его великим дядей.

Регент безуспешно ломал голову над разрешением столь опасной проблемы, как неожиданно помощь пришла с той стороны, откуда он совершенно не ожидал. Холодным ноябрьским днем зять канцлера Нессельроде саксонский посланник граф Зеебах, привез в Тюлирии послание от русского императора.

С огромным нетерпением граф взломал сургучные печати на конверте и развернул плотный лист бумаги. Глаза Морни торопливо бегали с одной строчки письма на другую и с каждой секундой, в них все больше и больше разгоралась радость. Дочитав послание до конца, он бросился в покои императора.

— Луи ты выиграл! Русский царь официально признал тебя свои августейшим братом и предлагает начать мирные переговоры! — радостно вскричал Морни, торжественно потрясая листком бумаги перед серым от очередного приступа почечной колики лицом императора. Боли постоянно терзали тело монарха и, спасаясь от них, он погружался в специально сделанную сидячую ванну. Нахождение в обычной ванне вызывало у Наполеона сильное головокружение и рвоту, всякий раз как слуги вынимали его из воды.

Говоря монарху о победе, Морни сознательно делал главный акцент на первую строчку полученного письма, в которой Николай называл адресата братом. Луи Бонапарт очень болезненно воспринял тот факт, что в телеграмме присланной из Петербурга после провозглашения во Франции Второй империи, русский император назвал его не августейшим братом как это было принято по канонам дипломатии, а простым месье. Именно эта публичная оплеуха императору и стала той точкой отсчета, с которой отношения между странами стали стремительно ухудшаться.

Произнеси эти слова Николай хотя бы за полгода до войны и очень может быть, что она и не состоялась бы вообще. Но к этому моменту уже были пролиты реки крови и этих слов, было совершенно недостаточно для того, чтобы нынешняя вражда была забыта.

— Целых три года войны понадобилось для пробуждения чувства приличия у русского царя. Однако он опоздал, мой новоявленный венценосный брат. Этих слов было бы вполне достаточно для простого гражданина Бонапарта, но совершенно недостаточно для императора французов, — с презрением молвил Наполеон, блаженствуя в теплой воде притупившей терзавших его болей. — Что он там ещё пишет, это просвещенный богдыхан!?

— Я восхищен героизмом и мужеством ваших солдат и офицеров, которые по праву именуются лучшей армией Европы. Их сила и доблесть безмерна, однако не пора ли нам прекратить это долгое кровопускание друг другу и разрешить все наши вопросы мирным путем, за столом переговоров — процитировал Морни строку из письма русского царя.

— И это все!?

— Зная бедственное положение наших солдат в Крыму после закрытия проливов, он готов согласиться, чтобы турецкий султан поставлял провиант генералу Пелесье на время ведения мирных переговоров. Кроме этого в знак доброй воли, император Николай готов освободить из русского плена тысячу наших солдат и офицеров, с обязательством не принимать участие в боевых действиях до окончания войны — торопливо произнес граф, видя, как краска гнева быстро заливает лицо монарха. Луи Бонапарт властно выкинул руку и Морни вложил в его потные от волнения пальцы злополучный листок.

Французский правитель быстро пробежал по письму взглядом, затем в ярости скомкал его и с негодованием отшвырнул прочь от себя.

— Жалкая лесть, облеченная в красивые одежды!! Я и мои солдаты не нуждаемся в милостях тирана! Да, пусть он одержал победу над англичанами и турками, но Франция ещё способна постоять этому лакированному азиату и выполнить свою историческую миссию — гневно выкрикнул Наполеон и в тот же момент, волна дурноты ударила ему в голову. В бессилии монарх откинулся на спинку ванны, со злостью сверля черными глазами стоящего перед ним графа Морни, чей облик в этот момент ассоциировался у него с обликом императора Николая.

— Может нам все же стоит сесть за стол переговоров и выслушать их мирные предложения? Положение Пелесье под Севастополем не столь блестяще как об этом говорится в сводках публикуемых в парижских газетах — осторожно спросил Морни, несмотря на столь бурное негодование брата.

— Как ты не понимаешь, что мирные переговоры нужны в первую очередь русским! Николай, пользуясь, случаем отчаянно пытается выскочить из капкана, в который он угодил. Сейчас нам невыгодно садиться за стол переговоров с русскими, так как у нас нет возможности диктовать им свои условия. Будь в наших руках Крым или хотя бы Севастополь, я бы согласился немедленно начать переговоры со своим августейшим братом. Но пока в наших руках только часть побережья Крыма и Кинбург, а это чертовски слабые козыря в нашей игре — убежденно воскликнул Наполеон.

— Значит, передать посланнику Зеебаху наш отказ?

— Да. Но сделай это как можно вежливее. Как говорили римские цезари, оставь надежду проигравшим и они, будут более сговорчивыми при заключении мира — изрек свой вердикт Наполеон и удрученный Морни покинул покои императора. Возможно, все так бы и закончилось, как говорил французский правитель, но русские предприняли совершенно нестандартный ход. Через день копии письма Николая к французскому императору появились на первых страницах двух парижских газетах, находящихся на тайном содержании Петербурга.

Опубликование письма русского монарха произвело форменный взрыв в парижском обществе. Газеты с текстом послания расхватывались как горячие пирожки под громкие крики уличных торговцев. Во второй половине дня министр внутренних дел отдал приказ о конфискации всего тиража газет, но было уже поздно. Прибывшие в газетные типографии полицейские сумели изъять лишь малую часть тиража, все остальные экземпляры было распроданы. Так парижане узнали о намерениях русского императора, начать мирные переговоры.

О тщательной подготовки русскими этой акции, говорил тот факт, что когда к редакторам пожаловали прокурорские чины для выяснения причин явного сотрудничества с врагом, там их уже ждали лучшие парижские адвокаты. Честно отрабатывая свой высокий гонорар, они не позволили своим клиентам и рта раскрыть, в два счета доказав полную невиновность газетчиков.

Оказалось, что накануне, в редакции газет поступили письма от неизвестного анонима. Их содержимое ни коим образом не подпадало под гриф секретности, и не задевала честь и достоинство французского императора. Поэтому, согласно закону о печати французской империи, господа редакторы были совершенно свободны в своих действиях. Они честно предупредили своих читателей об анонимности источника этих сведений. Правда, мелким шрифтом и внизу страницы, но это было сделано и потому, никакому судебному преследованию, они подвергнуты быть не могут.

У господ следователей еще была масса вопросов как к редакторам, и они намеривались получить на них ответы любыми путями, однако неожиданное появление у дверей редакции толпы репортеров, заставило их ретироваться. Кто позвонил в парижские редакции о готовящемся аресте их собратьев, осталось неизвестным. Репортеры подобно коршунам мгновенно слетелись к дверям редакций в ожидании сенсации, но она не состоялась. Это впрочем, не помешало газетам поместить в вечерних выпусках громкие заголовки.

Запретительные действия полиции в отношении газетчиков только разожгли бурный интерес столичной публики к громкой сенсации. И чем сильнее власти пытались замять это дело, тем большее внимание оно вызывало у парижан. Запретный плод всегда сладок.

Очень многих французов подкупал в послании уважительный тон русского императора к их стране. Особенно приятен был для сердца столичного обывателя факт, публичного признания Николаем императора Наполеона равным себе монархом, пусть хоть и запоздалый. В свое время парижане ничуть не меньше самого Луи Бонапарта были уязвлены отказом русского царя, признать легитимность власти их императора.

Также их очень подкупало готовность вернуть Франции часть пленных без всяких условий. Конечно, часть парижан понимали всю пропагандистскую подоплеку этого шага, но ни один из них не мог противиться возможности поскорее обнять своих мужей и детей, оказавшихся в страшном русском плену, о котором у французов была масса нелицеприятных воспоминаний.

Интерес столичных жителей к посланию Николая был очень высок. В эти дни стало правилом хорошего тона говорить о нем за чашкой кофе и обсудить то или иное предложение русского правителя к французскому монарху. Распроданные экземпляры газет моментально стали редкостью и как следствие этого, по Парижу стали гулять рукописные тексты этого письма.

Если народу интересно, то нет ничего постыдного, в желании заработать на этом. Видя, растущий интерес публики к этой теме, ведущие парижские газеты не смогли остаться в стороне и по прошествии двух дней поместили текст письма на своих страницах. Теперь о протянутой руке русского императора узнала вся Франция.

С первого же дня публикации столичный бомонд загудел подобно потревоженному рою пчел и гул их, с каждым днем все громче и громче. К исходу второго дня, граф Морни уже не мог делать вид, что ничего не произошло. Уж слишком большое количество людей, спрашивали его о послании русского царя и намерен ли императора начать мирные переговоры с Николаем. В ответ на эти вопросы регент только многозначительно вздыхал и призывал парижан не торопить события.

— Дипломатия не терпит суеты — подобно заведенному автомату говорил Морни несчетное количество раз, за эти дни, но его слова не оказывали должного воздействия. Парижане, словно маленькие дети, хотели услышать интригующую новость сейчас и немедленно.

Так, граф Морни оказался между двух огней. С одной стороны его припекал горячий азарт парижан желавших начала мирных переговоров, с другой стороны его остужала холодная решимость императора вести войну до победного конца. Его положение усугублял тот факт, что он не мог опровергнуть факт получения императором царского послания. Попытайся Морни объяснить, что появление письма в газетах дело русских агентов и тот час же столицу потряс бы мощный скандал, совершенно не выгодный для власти в нынешний момент.

Регент мужественно продержался до конца ноября, твердо веря, что страсти улягутся, и бомонд, успокоившись сменить тему своих досужих разговоров. Так было всегда, и интерес парижан к миру стал действительно несколько снижаться, однако у судьбы в рукаве еще были неприятные сюрпризы для императора французов.

В начале декабря пришли трагические известия из Крыма, в лагере французских войск под Севастополем возникла новая вспышка холеры. Привезенная войсками союзников из Турции, она исправно опустошала ряды экспедиционного корпуса в течение всего года и к ней, уже успели привыкнуть как к неизбежному злу этой войны.

Благодаря самоотверженным действиям врачей коалиции, распространение опасной болезни удавалось сдерживать на определенном уровне, не позволяя ей, перерасти в широкомасштабную эпидемию. Однако с захватом русскими черноморских проливов все изменилось самым коренным образом.

Раненых и больных стало невозможно эвакуировать, начались проблемы с продовольствием, стала ощущаться нехватка медикаментов и зимнего обмундирования. Все эти трудности по отдельности не были столь уж смертельными проблемами для осажденных войск и генерал Пелесье, с полным основанием надеялся, переждать наступающую зиму. Однако по своей совокупности, они стали тем хворостом, на котором смог вспыхнуть пожар холеры.

Первые холода подвели роковую черту под отчаянными усилиями медиков, пытавшихся сдержать хрупкий баланс заболеваемости в союзном лагере. Число заболевших резко полезло вверх, а вслед за ними увеличилось и количество смертей.

С каждым днем возле лазаретов стали, расти штабеля мертвецов аккуратно завернутых в холщевую мешковину. Вначале умерших военных хоронили в отдельных могилах, затем такой чести стали удостаиваться только офицеры, но вскоре и они лишились данной привилегии. Смертность среди войск коалиции стала достигать двадцать — двадцать пять человек за день и по требованию врачей их стали хоронить в больших ямах. Тела людей укладывались друг на друга рядами, и каждый из них засыпался гашеной известью. Эта мера должна была предотвратить дальнейшее распространение заразы в лагере.

Вскоре к холере прибавилась лихорадка, от которой сильно страдали французы и англичане, прибывшие в Крым в качестве очередного пополнения. В отличие от жителей юга, турков и итальянцев, они были очень восприимчивы к азиатской заразе, безжалостно опустошавшей их ряды. Наступление зимних холодов внесли некоторую справедливость в балансе смертности между северянами и южанами, и все же потери французских войск были весьма внушительны. Подобно легионам легендарного Помпея отступивших от вод Евфрата в результате болотной лихорадки, императорская армия несла потери не от пуль и ядер противника, а от воздействия невидимого врага.

Известие от Пелесье пришли в Париж не в самый лучший момент жизни французского монарха. Приступы почечных колик продолжали упрямо терзать плоть императора, вознамерившегося перекроить земной шар по своему желанию. Измученный приступами боли, император слушал чтение графа Морни с закрытыми глазами. Его осунувшееся и посеревшее от страданий лицо мало, чем напоминало тот парадный портрет человека преобразователя Франции, что был известен каждому её гражданину. Но едва только регент закончил свой доклад, как Наполеон поднял веки и в глазах его, было видно несокрушенное упрямство по поводу правоты своих действий.

— Пелесье высказывает заботу о возможных трудностях предстоящей зимовки, и я полностью разделяю его взгляды. Прикажи военному министру, чтобы ускорил отправку войск для прорыва русской блокады Дарданелл — властно молвил император, потряхивая слипшейся от пота гривой волос.

— Министр докладывает, что на данный момент нет нужного количества солдат необходимого для снятия блокады проливов. Проведение этой операции планировалось на март месяц и пока в нашем распоряжении едва наберется половина от нужного числа — произнес Морни.

— Так пусть ускорит это дело! Пусть начнет дополнительный набор рекрутов во Франции! Пусть обратиться к испанскому маршалу О-Доннелю обещавшему мне свою помощь! Пусть, в конце концов, наймет на службу новое количество зуавов в Африке! Мне, что учить его надо!? — гневно выкрикнул Наполеон и тут же скорчился от боли вызванной неудачным поворотом тела. Морни с сочувствием посмотрел на своего августейшего брата. Ему было жалко Луи, но интересы государства заставляли его, продолжить спор с больным человеком.

— Я уже обсуждал этот вопрос на закрытой коллегии, и все наши генералы в один голос утверждали, что они смогут собрать армию для помощи Пелесье, никак не раньше февраля — возразил граф.

— Вот как они выполняют приказание своего императора!! Да я их всех выгоню, к чертовой матери! Без пенсии и права ношения мундира! Так и передай этим штабным бездельникам!! — бушевал монарх, отчаянно пытаясь перебороть нарастающую боль.

— Ты зря так кричишь, Луи. Для прорыва блокады черноморских проливов потребуется не десять и не двадцать тысяч человек. И сражаться нам придется с объединенным врагом. Сначала с турецкими крепостями на Дарданеллах, а затем с русскими на Босфоре. Прибавь сюда русские корабли, которые будут ждать наш флот в проливах и тут не будет никакой разницы парусные это суда или паровые. Для уменьшения наших потерь, военные предлагаю высадить десант в Галлиполи, а оттуда двинуться на Стамбул.

— Пока они все это будут делать, Пелесье потеряет половину своих солдат! Поэтому я приказываю начать отправку войск к началу января! Всё!!! — прорычал Бонапарт и, повинуясь жестким требованиям врачей, граф Морни поспешил закончить свой утренний доклад и оставить императора наедине с эскулапами.

Прошла неделя, затем другая, но они не принесли радости и успокоения обитателям стен Тюильри в преддверии Рождества. Войска для спасения французской армии в Крыму все ещё не были готовы, а число заболевших и умерших солдат у Пелесье, росло с геометрической прогрессией. Одновременно с этим подобно крысам бегущим с тонущего корабля, французский лагерь стали покидать бывшие союзники.

Первыми из стана Пелесье ушли турки, ставшие угрожать союзному главнокомандующему открытым бунтом. Затем в сторону Федюхиных высот потянулись подданные сардинского короля, как только русские парламентеры принесли весть о выходе из войны их страны. При этом итальянцы решили покинуть лагерь Пелесье, не дожидаясь поступления официального приказа из Турина. Столь ужасающе действовал на итальянцев провалы братских могил, быстро заполняемые телами умерших.

Уход из французского лагеря столь ненадежных солдат как турки и итальянцы с одной стороны для Пелесье было благом. Едва командир сардинцев сказал командующему о своем решении закончить войну, француз едко произнес: — Я благодарен господу Богу, за то, что он очищает мои войска от трусов, а наши кухни от прожорливых едоков.

Резон в словах Пелесье при нынешнем положении дел, несомненно, присутствовал но, уход итальянцев наносил сильный деморализующий удар, по остающимся под Севастополем французам. Пытаясь поднять дух своего усталого воинства, генерал приказал начать новую бомбардировку Севастополя.

— Пусть мои солдаты очнуться от долгого безделья и покажут врагу свою силу и мощь! Пусть русские дрожат при мысли о новом штурме их позиций! Ведь адмирала Нахимова уже нет с ними — пафосно вещал Пелесье генералам на военном совете и те, покорно кивали ему головой.

И вновь загремели осадные батареи союзников, обрушив на русскую оборону град бомб и ядер. И вновь по ночам в передних траншеях неприятеля трещали барабаны и слышались громкие крики ложной атаки, стремящиеся выманить русские резервы под огонь французских пушек.

Моментами казалось, что вновь возвратились времена былых штурмов Севастополя, но это только казалось. Русские артиллеристы неизменно открывали ответный огонь, нанося урон противнику. Кроме этого, хорошо усвоив коварную тактику Пелесье, севастопольцы не спешили подводить к переднему краю подкрепления, для отражения возможного штурма.

Прогрохотав ровно сутки, батареи союзников умолкли. На более продолжительное представление в условиях блокады, Пелесье пойти не мог. Он очень надеялся, что обстрел Севастополя подтолкнет противника к ответным действиям, и они пойдут в атаку на позиции французов у Сапун-горы или в направлении Карантинной или Лабораторной балки.

Решись русские на этот шаг и последствия для них, были бы весьма плачевные. Противник их ждал, что называется во все оружие, но к огромному разочарованию французского генерала, ничего не произошло. Князь Горчаков, несмотря на активные просьбы находившегося в его ставке цесаревича Александра воздержался от активных действий, любезно предоставив неприятелю право нанесения первого удара. И в этом случаи, его медлительность оказалось благом для России.

Впрочем, обстрел Севастополя имел благие последствия для Пелесье. Его донесение о бомбардировке вражеской крепости составленное в сплошь героических и мужественных тонах, с преувеличением потерь противника, на фоне откровенного предательства союзников оказалось для Бонапарта как нельзя кстати. В этот момент в Париж прибыла первая партия французов освобожденных из русского плена, в качестве д

оброго жеста русского императора. Появление в столице хорошо накормленных и одетых в новое обмундирование солдат, моментально всколыхнули в светском обществе разговоры о необходимости проведения мирных переговорах с Николаем.

Стремясь сбить накал опасных брожений внутри страны и повысить авторитет французской армии осаждающих Севастополь, Наполеон предпринял довольно смелый и неординарный шаг. В ответ на проведенную Пелесье бомбардировку русской крепости, император произвел его в маршалы. Как было сказано в наградном формуляре: 'За нанесение противнику больших людских потерь'.

Злые столичные языки, так же поспешили прокомментировать этот шаг августейшего монарха.

— Видимо под большим уроном противника, император имел в виду пару царапин и легкую контузию русского великого князя Константина — язвительно говорили записные острословы на светских банкетах и раутах столицы. Второй сын русского императора действительно попал под огонь осадных батарей французов, находясь в северной части крепости. Взрывом шальной бомбы упавшей рядом со свитой князя был серьезно ранен лишь конвойный казак. На долю Константина и стоявшего рядом с ним адъютанта майора Фонвизина достался только град каменных осколков.

Всю эту приукрашенную историю, поведал миру прусский корреспондент, так же находившийся в этот момент на месте взрыва. Заметку о ранении Константина вначале опубликовали берлинские газеты, затем её немедленно перепечатали венские издания и только потом, она перекочевала в Париж, став главной темой разговоров светских разговоров французской столицы.

Произведение Пелесье в маршалы и ранение сына русского царя, разделило столичное общество. Одна половина одобряла действия императора Наполеона, другая относилась к ним со скепсисом, глубокомысленно заявляя, что для окончания войны наверно будет достаточно убить одного русского царя.

Сам главнокомандующий союзных войск, так же был очень озадачен, когда узнал о своем внезапном повышении по службе.

— Производя меня в столь высокое звание, император скрытно намекает на то, что маршалы Франции никогда не сдавались в плен. Теперь я обязан либо взять Севастополь, либо умереть под его стенами — мрачно пошутил Пелесье, ознакомившись с посланием монарха. Дела императорской армии под Севастополем не позволяли её командующему пребывать в радостном настроении. За неполный месяц, она потеряла больными или умершими около двух с половиной тысяч своих солдат и офицеров.

— Если дело так пойдет и дальше, то к марту месяцу у меня не останется солдат для защиты своих позиций на Сапун-горе — горестно вздыхал новоиспеченный маршал. Оказавшись в сыром и промозглом климате юга России, Пелесье основательно пересмотрел свои прежние взгляды на благополучную зимовку союзной армии. Нехватка продовольствия и костлявая рука эпидемии, очень способствовали мыслительным процессам 'африканца' в этом направлении.

Русский император тем временем продолжал наносить успешные удары на идеологическом фронте. В начале января 1856 года, вслед за первой партией отпущенных Николаем пленных, в Париж прибыла вторая, их основная часть. В её состав русские сознательно включили тех солдат и офицеров, что были захвачены в плен, в ходе боев на реке Черной. Замысел императора заключался в том, что эти пленные видели в действии новые русские винтовки и могли красочно рассказать об этом обывателям. Расчет Николая полностью оправдался. Первое о чем говорили отпущенный домой французы, это об убийственном огне русской пехоты, который безжалостно опустошал их ряды.

О том же говорили и вернувшиеся из русского плена офицеры, отпущенные русским царем, под честное слово. Среди них был генерал Мак-Магон взятый русскими в плен на Малаховом кургане. Храбрый офицер отказался подписывать прошение к русскому императору о досрочном освобождении. Николай по достоинству оценил поступок генерала и отпустил его без всяких условий, для восстановления здоровья по ранению.

Все это вновь возродило разговоры столичного общества о необходимости начать мирные переговоры с русскими. Одновременно с ними, среди французов поползли слухи о серьезных проблемах здоровья своего императора. Хотя Луи Бонапарт и выходил несколько раза на дворцовый балкон для приветствия собравшихся под ним парижан, на торжественном параде в честь очередной годовщины победы французских войск под Аустерлицем его не было.

Здоровье императора действительно оставляло желать лучшего, несмотря на прекращение почечных колик. Камни более не беспокоили правителя Второй империи, но как побочное явление длительных колик возникло воспаление почек.

Вначале оно протекало в малозаметной форме, но по прошествии времени очагов воспаления стало больше, и они стали набирать силу. Теперь императоров французов донимали не острые простреливающие боли в спине, а болезненное мочеиспускание и высокая температура по ночам, сопровождавшаяся обильным потоотделением. Больной постоянно менял нательное бельё, послушно принимал прописанные ему врачами пилюли и настои, но выздоровление не наступало. Медики смогли несколько облегчить состояние своего пациента, однако полностью одолеть опасный недуг они не могли. На смену высоким скачкам ночной температуры, пришла пора длительного субфебрилитета. В течение всего времени императора беспокоила головная боль и ломота во всем теле и эта пытка была во сто крат хуже прежней. Наполеон непрестанно пил лимонный сок и всевозможные морсы и не получал облегчения.

— Меня словно поджаривают на медленном огне. Медленно и беспощадно — жаловался он родным, и те охотно верили ему, глядя на исхудалый, с валившимися глазами лик больного. Для выздоровления своего августейшего пациента, врачи настаивали на срочном отъезде императора на юг, где теплый морской климат должен был помочь в борьбе с изнуряющей болезнью.

Обычно покладистые и сдержанные перед желанием властителем, на этот раз эскулапы говорили с Наполеоном жестко и безапелляционно. Больному были даны сутки на принятия положительного решения, в противном случае, доктора отказывались дать гарантии на его выздоровление.

Граф Морни вошел к императору с докладом, сразу после его разговора с врачами. Измученный хворью монарх, угрюмо возлегал в кресле качалке, сраженный вердиктом медицинских светил. Его взгляд уже не горел бурной решимостью продолжить переделку мира, а был полностью занят оценкой собственной перспективы, которую во всех красках нарисовали ему безжалостные эскулапы.

— К обозначенному тобой сроку на средину января, мы не успеваем подготовить новые войска для отправки к проливам. Рекрутский набор по стране идет вяло, а тех сил, что мы имеем на данный момент, не хватит для прорыва блокады — начал говорить Морни без всяких прелюдий. Он отлично видел состояние своего брата и потому, спешил расставить все точки.

— Испанцы... — начал Наполеон, но граф не дал ему задать вопрос.

— Испанцы очень сожалеют, но не могут выделить нам ранее обещанный корпус, из-за внутренней неспокойности в своей стране. Датчане категорически не желают воевать с русскими, а шведский король Оскар требует от нас предоставление больших кредитов взамен своего участия в войне. Премьер министр Кавур тебе выражает свое огромное огорчение по поводу выхода Сардинии из войны, но его королю солдаты нужны в северной Италии — проговорил Морни, вводя монарха в курс последних дел в мире.

— Да, ранее они были готовы мне пятки лизать, а теперь не могут! — с горечью воскликнул Наполеон и его глаза, залились тоской.

— Они еще будут еще ползать перед тобой Луи, но для этого ты должен в первую очередь выздороветь — заботливо проговорил Морни.

— Да, ты прав. Надо обязательно выздороветь — повторил за ним император.

— И заключить мир с русскими — закончил граф.

— Что!? — негодующим возгласом вырвалось из груди Наполеона, но Морни не обратил на это никакого внимания. Подобно эскулапам, он намеривался жестко говорить с братом.

— В стране неспокойно, Луи. Знаешь, с чем сравнивают интеллигентные умники наше сидение под Севастополем? С осадой афинянами Сиракуз в Пелопоннесской войне и к моему прискорбию они во многом правы. Русские ведут непрерывное наращивание численности армии Горчакова, в то время как наша армия тает от болезней. Все идет к тому, что к марту месяцу нам некого будет спасать. Как только мы начнем прорыв блокады проливов, русские двинут свои полки на штурм нашего лагеря.

— Пелесье отобьет штурм русских и нанесет Горчакову огромный урон — уверенно парировал выпад графа Бонапарт.

— Возможно, Пелесье действительно самый лучший маршал в нашей армии, но даже я, не военный человек понимаю, что отразить одномоментный удар с трех разных направлений невозможно. А именно так, по мнению наших военных, и будет действовать генерал Горчаков, обладая численным превосходством — продолжал наступать Морни и Бонапарт ничего не мог противопоставить сказанным аргументам.

— Взгляни правде в глаза, Луи! Даже если мы сможет собрать нужное количество войск к началу февраля, нам не удастся быстро прорвать блокаду проливов. Сейчас англичане полностью заняты спасением Индии и в лучшем случае смогут поддержать наши действия своими кораблями, которым ещё предстоит долгий путь из Балтики. Пусть нам сопутствует безумная удача, и мы успеем прорваться в Севастополь раньше, чем русские принудят нашу армию к капитуляции. Это, к сожалению уже ничего не изменит. Все придется начинать сначала, а это слишком тяжелая ноша для Франции.

— Ты неправ. Моя империя ещё способна устрашать врага мощью и храбростью своих полков. Россия ещё содрогнется от грозной поступи французских солдат, которые, выполняя мой приказ двинуться на восток, неся на своих штыках свободу польским землям. Это будет великий поход, чье начало положит конец русской империи. Мы отторгнем от неё не только Польшу, но и Финляндию, Прибалтику, Кавказ. Заставим платить контрибуцию вдвое больше того, что мы потратили на войну сейчас — говорил Наполеон дребезжащим голосом. И в этот момент он больше всего походил не на императора, а на сварливого деревенского лавочника, в конторской книге которого аккуратно записаны до последнего сантима, долги его заемщиков.

— Да, конечно. Так и будет. С сильной армией ты сможешь прижать австрийцев для свободного прохода на восток и подаришь Польше свободу, но это будет потом. А сначала ты должен заключить с русскими мир, на выгодных для нас условиях. Как говорят девочки мадам Бове, надо вовремя взять хорошую цену, пока на тебя у мужчин имеется спрос — подытожил разговор граф.

Наполеон недовольно посмотрел на Морни, но спорить с братом у него не было сил, и он вновь смежил усталые веки. Неизвестно, что творилось в течение нескольких минут в душе второго императора Франции, пока он предавался размышлениям. Наконец монарх открыл взор и глухо произнес:

— Хорошо, можешь начать переговоры с русскими и по поводу заключения мира. Постарайся не уронить честь Франции. Но предупреждаю тебя, если он не устроит меня, я не подпишу договор.

— Я преложу все усилия, сир, чтобы этого не случилось — заверил брата Морни и отвесив поклон истерзанному болезнями властителю, поспешно скрылся за дверью. Руки его были развязаны.

Вечером того же дня он отправил своего поверенного в дом саксонского посланника Зеебаха, где проживал специальный царский посланник Горчаков, находящийся в Париже с частным визитом. Посланник графа передал заграничному гостю приглашение на завтрашний прием в Версале, где вдали от любопытных глаз можно было спокойно вершить свои дела. Господин Горчаков любезно принял приглашение графа, и переговоры начались. Морни также послал приглашение на прием британскому послу лорду Коули, но тот его почему-то проигнорировал.

Переговорщики быстро нашли общее взаимопонимание по вопросу прекращения войны, но очень долго торговались по конкретным условиям, на которых мог быть восстановлен мир. Морни торговался за каждый пункт договора подобно уличному торговцу, для которого лишний су, был вопросом жизни и смерти.

Француз норовил увязать заключение мира с пересмотром пунктов стамбульского договора относительно Дунайских княжеств и черноморских проливов, однако здесь Горчаков был непреклонен.

— Господин граф, эти вопросы уже полностью решены между Россией и турецким султаном и пересмотру не подлежат — жестко отвечал русский дипломат и Морни был вынужден отступить. В его арсенале не было козырей способных поколебать позицию своего собеседника. В отличие от Горчакова, сам граф испытывал сильный цейтнот. Известия приходившие из Крыма не радовали француза, численность армии Пелесье продолжала сокращаться от эпидемии холеры. Поэтому Морни проявлял все свои недюжинные способности, стремясь и честь соблюсти и выгоду приобрести.

Было начало февраля, когда граф предстал перед императором проходившего лечение на курортах Ниццы.

— Перемирие заключено, и первые транспорты с больными скоро прибудут в Марсель — сообщил Морни монарху.

— Знаю, военный министр уже доложил мне — хмуро бросил Наполеон — хотел бы я знать, во что мне это стало.

В ответ граф с достоинством поклонился и молча протянул Бонапарту папку с текстом мирного договора, но тот приказал пересказать его содержание на словах.

— Так, свобода судоходства наших судов по Дунаю, свободное плавание наших торговых кораблей по Черному морю. Согласие русских на предание Аландским островам статуса демилитаризированной зоны. На них не будут располагаться воинские части и находиться военно-морские силы. Также жители островов не будут призываться в армию, и не будут иметь любое огнестрельное оружие, за исключением охотничьего. И самое главное, это признание за Францией главенство над святыми местами в Палестине. Морни специально выделил пункт договора, который по официальной версии и стал главной причиной возникновения войны.

— И это всё!? — возмущенно воскликнул Наполеон, судорожно вцепившись в поручни кресла.

— Конечно, нет — успокоил его граф. — Император Николай так же согласен на передачу нам острова Кипр и не возражает против нашего военного присутствия в Египте ровно, как и наших намерений построить Суэцкий канал.

— И это всё? — сварливо переспросил Наполеон.

— А также возвращает нам нашу армию, которую ты сможешь использовать в скором будущем с большей выгодой для себя и Франции, Луи. Зря, что ты не послушался меня три года назад, когда англичане подбивали тебя на эту войну. Конечно, сатисфакция за 1812 год это могло порадовать наш народ, но ни коим образом не накормило бы их желудки. Только новые заморские колонии с их дешевым сырьем и рабочей силой помогут тебе заставить французов любить тебя — жестко ответил ему граф.

— Ты имеешь в виду свой старый проект? — спросил монарх.

— Конечно. За эти три года он не утратил своей актуальности. Нам необходимо продолжить расширение наших африканских владений и в первую очередь завершить покорение земель южного Алжира, а затем и западного Судана. Присоединить к империи Мадагаскар и начать покорение земель к северу от Конго. Кроме этого, необходимо утвердить свое присутствие в Индокитае, в противовес британскому Гонконгу.

На террасе, где проходил этот разговор, наступило долгое молчание, тишину которого нарушало мерно поскрипывание императорской качалки. Минута шла за минутой, а Бонапарт все взвешивал плюсы и минусы своего положения. Наконец скрипение остановилось, и монарх молвил свой вердикт.

— Я согласен. Ведь, если сматривать ситуацию в целом Шарль, русских нельзя назвать победителями в этой войне. Разве они смогли оторвать у турецкого султана значительные территории? Разве они захватили Стамбул и решили вопрос с проливами в свою пользу? Нет и еще раз нет! Их военная добыча состоит из жалких территориальных приращений, Молдавии на западе и Карс на востоке. Валахия, главный приз этой кампании по-прежнему автономна и русский сапог не перешагнул через Дунай, а это главное.

Правда, мой брат император Николай получил право держать свой флот у дверей Босфора, но это только временный успех. Скоро, очень скоро поляки поднимут восстание в Варшаве и тогда, уже ничто не сможет остановить продвижение моей армии на помощь к ним! Вот тогда мы полностью смоем с наших знамен неудачу 1812 года, и если судьба будет к нам благосклонна, вновь вступим в Москву, Шарль!!

Наполеон, собирался продолжить развить перед Морни свои планы по уничтожению России, но в самый неподходящий момент он поперхнулся и закашлялся. Жизнь внесла свои маленькие коррективы в большие планы императора. Впрочем, Бонапарт быстро справился с досадным конфузом и, восстановив дыхание, продолжал.

— Всё это, несомненно, будет брат, а пока будем наполнять желудки моих подданных, а заодно и сундуки господ банкиров. Но сначала я отдам приказ Пелесье о захвате Кипра. Это будет достойный противовес британской Мальты.

Закончив разговор с братом, император французов устало откинулся в кресле, подставив свое отекшее лицо солнечным лучам. Отныне следовало быстрее набираться сил для свершения грандиозных планов и оплаты старых долгов, пусть даже отложенных в самый дальний ящик письменного стола.

Глава V. Принуждение Лондона.

Восстание сипаев подобно могучей реки раскатившейся по просторам Индии, постепенно теряло свою первоначальную силу, так напугавшую белых сахибов. Юг страны во главе с князьями Мадраса не пожелал поддержать восставших, предпочтя власть англичан, власти династии Великих Моголов. Не поддержал сипаев и север страны, чьи племена сикхов, гурков и пуштунов издревле воевали с делийскими правителями. Колебался Бомбей, колебалась Калькутта, но даже тех разрозненных сил, что находились на плоскогорье Декана, вполне хватало для борьбы с британскими захватчиками.

Главным противником восставших в этот момент стал полковник Генри Хэйвлок являвшегося на момент мятежа генерал-адъютантом британской армии в Индии. Он хорошо разбирался во всех тонкостях Востока, и за его плечами было немало военных походов закончившихся победами британского оружия. Хэйвлок воевал против афганцев, сражался с персами и приводил к покорности восставших против власти Компании индийских раджей.

Известие о восстании сипаев застало полковника на пути в Аллахабад. Оказавшись в охваченном волнениями городе, Хэйвлок принял самое деятельное участие по наведению порядка. Придя к командиру гарнизона Аллахабада бригадному генералу Нилу, Хэйвлок убедил его нанести решительный удар по осадившим крепость повстанцам.

Именно под командованием Хэйвлока, английские солдаты вышли на главную площадь города, дали залп по толпе и, ударив в штыки, обратили индийцев в паническое бегство. Уже к вечеру все городские улицы были залиты кровью, а несколько десятков отъявленных смутьянов были повешены.

Добившись успеха в Аллахабаде, Хэйвлок не стал отсиживаться за стенами крепости в лихую годину, ожидая прихода помощи из далекой Англии. Обладая деятельной натурой, полковник начинал формировать войска для оказания помощи британским гарнизонам в городах Канпуре и Лакхнау, оказавшихся в кольце осады войск восставших сипаев.

С помощью верных короне индийцев, командиры гарнизонов генералы Лоуренс и Уиллер сумели передать в Аллахабад письма с просьбой о помощи. Положение осажденных англичан было ужасным. Каждую из крепостей осаждало не менее десяти тысяч повстанцев, и все их надежды были связаны с помощью извне, которая должна была подоспеть раньше, чем у них закончатся боеприпасы и продовольствие.

Сборы были недолгими. Пользуясь своим положением, Хэйвлок быстро приглушил все 'разумные голоса' сказав, что не сможет считать себя британцем, если не окажет помощи попавшим в беду соотечественникам и останется сидеть в городе, сложа руки.

Призыв полковника к походу услышало множество англичан проживавших в Калькутте и других прибрежных городах Бенгалии. Все они в качестве добровольцев пополнили семьдесят восьмой полк шотландских стрелков, благодаря чему, количество бойцов в отряде Хэйвлока достигло полутора тысячи человек. Кроме них к отряду примкнули четыреста солдат первого Мадрасского фузилерного полка из числа сохранивших верность английской короне индийцев, а также артиллерийская батарея, состоявшая из восьми пушек.

Первой своей целью, полковник выбрал Канпур, дорога к которому пролегала через провинцию Ауд находящуюся под контролем повстанцев. Хорошо вооруженные, спаянные железной дисциплиной и твердой решимостью спасти своих боевых товарищей, солдаты Хэйвлока уверенно пробивали себе дорогу через разрозненные отрядов сипаев, действовавших сами по себе.

Первым боевым крещением армии Хэйвлока стал бой с отрядом мятежников превосходивших их по численности почти в два раза. Шотландцы напали на врага в тот момент, когда те отдыхали после перехода через реку. Не выставившие вокруг лагеря часовых, сипаи были застигнуты врасплох и не смогли оказать сопротивление яростному натиску британцев. Охваченные паникой и страхом они торопливо бежали прочь, оставив победителю одиннадцать орудий, значительно увеличивших артиллерийский парк Хэйвлока.

Новое сражение с противником произошло через два дня. Узнав, что англичане двигаются на помощь гарнизону Канпура, осаждавший город раджа Нана-Сахиб приказал своему помошнику Танти Топи задержать Хэйвлока, а сам затеял переговоры с генералом Лоуренсом. Ничего не подозревавший о приближавшейся к нему помощи, британец согласился начать обсуждение условий сдачи города.

Нана-Сахиб мастерски разыграл свою партию, сумев убедить Лоуренса в искренности своих намерений завершить осаду города миром. Вместе с другими индийскими аристократами, он гарантировал, что сумеет сдержать в повиновении своих солдат, если британцы откроют ворота города и сложат оружие.

Лоуренс поверил индусам и жестоко за это поплатился. Едва только ворота Канпура распахнулись и англичане, выйдя за стены города, сложили оружие, Нана-Сахиб подъехавший к генералу подал тайный знак сипаям. Все свершилось в одно мгновение. Выстроенные под видом почетного караула шеренги сипаев с саблями наголо набросились на безоружных англичан.

Вся злость и ненависть, десятилетиями копившаяся у индусов к белым пришельцам обрушилась на головы сбившегося в кучу гарнизона Канпура, среди которого было много гражданских лиц, в основном женщины и дети. Охватив англичан живым кольцом, сипаи под громкие торжествующие крики, принялись хватать безоружных людей и набрасывать на них веревки. Те, кто пытался оказать хоть малейшее сопротивление, невзирая на пол или возраст безжалостно уничтожались.

По приказу Нана-Сахиба все мужчины, захваченные сипаями в плен, были доставлены в дворцовую резиденцию, где развернулся главный акт драмы канпурского гарнизона. Англичан по трое заводили в главный зал Бибигарха и жестоко убивали перед сидевшим на троне правителем. Оцепеневших от страха людей ставили на колени и по знаку Нана-Сахиба отрубали головы.

Вначале были казнены офицеры гарнизона, затем сипаи умертвили сержантов, после чего настала очередь простых солдат. Не все англичане покорно приняли выпавший им горький жребий. Часть из них не желали встретить свой последний час подобно баранам на бойне и пытались оказать активное сопротивление своим губителям. Кто-то пытался вырвать оружие из рук врага и рассчитаться напоследок за свою жизнь, кто-то сводил счеты при помощи ударов кулаков или головы. У тех, у кого не было этой возможности, просто плевали в лица своих мучителей или поносили их бранными словами. Все они были изрублены саблями или заколоты штыками возбужденных сипаев.

Последним, над кем свершили свой скорый суд мятежники, был генерал Лоуренс, главный виновник этой трагедии. По приказу раджи, англичанина привели в тронный зал, пол которого был полностью покрыт только что пролитой кровью. Желая до конца унизить недавнего повелителя жизни, сипаи сначала поставили обезумевшего от ужасной картины генерала на колени, а затем опрокинули лицом прямо в кровь.

Насытившись униженным видом британского генерала, его стенаниями и тем отчаянием, что навсегда застыло в его глазах, Нана-Сахиб объявил, что дарует своему пленнику смерть без пролития крови. С гоготом и глумлением проволокли индусы своего пленника через весь город и вывели на крепостную стену перед городскими воротами. Повинуясь приказу вождя, они повесили генерала на наружной стене вниз головой.

Когда гарнизон Канпура был полностью уничтожен, настала очередь захваченных в плен женщин и детей. Все женщины, невзирая на свой возраст, с благословления раджи были подвергнуты истязанию в той или иной форме. Молодых девушек и женщин сипаи разделили между собой и принялись насиловать по жребию. Тех, кто был в возрасте или своим видом не прельстил туземцев, они отвели к одному из колодцев города и принялись рубить саблями или колоть копьями. Затем тела жертв были сброшены в колодец, куда уже ранее сипаи побросали живыми захваченных детей.

Насилие над англичанками продолжалось до глубокой ночи. Многие из них не перенесли надругательства над собой и испустили дух под громкие крики ликующей толпы. Кто же сумел прожить до утра, были убиты по приказу Нана-Сахиба, не желавшего оставлять в живых никого из тех, кто поверил его слову чести. Общее число женщин и детей погибших в результате этой бойни превысило четырехсот человек.

Кроме англичан, от рук восставших пало много и местных жителей. В основном это были индийские христиане и работавшие на Ост-Индийскую компанию люди. Все они были для сипаев изменниками и предателями и потому заслуживали смерти.

Пока коварный раджа творил свое кровавое мщение, ничего не подозревавший полковник яростно штурмовал позиции войск Танти Топи закрывавших дорогу отряду на Канпур. Вождь сипаев прошел неплохую военную выучку за время службы в компании и сумел возвести хорошо укрепленную позицию. Атакуй Хэйвлок её в лоб, и он недосчитался бы многих из своих солдат. Однако весь хитрый замысел Танти Топи был разрушен артиллерией англичан. Обрушив на мятежников массированный орудийный огонь, полковник внес сильную панику в рядах противника. Не выдержав обстрела, сипаи стали разбегаться от падавших на них ядер и бомб, чем заметно облегчили дальнейшие действия Хэйвлока. Заметив, что враг оставил свои выгодные позиции, полковник повел отряд на штурм позиции сипаев.

Превосходившие британцев по своей численности повстанцы, не смогли противостоять яростному напору небольшому отряду, сокрушавшему все на своем пути подобно могучему тарану. Не выдержав штыковой схватки, индийцы отступили, открыв англичанам дорогу на Канпур.

К стенам крепости Хэйвлок вышел к средине следующего дня и с горечью понял, что опоздал. Вместо британского флага над городом развивалось красное знамя повстанцев. В этот момент перед полковником возник трудный выбор; либо повернуть назад в виду гибели гарнизона Канпура, либо вопреки всему идти на штурм города, имея в своем распоряжении меньшее число солдат, чем противник.

Будь на месте полковника какой-нибудь кабинетный стратег, он бы благоразумно отступил от стен крепости, сочтя свою задачу полностью выполненной, или стал бы ждать прибытия свежих подкреплений из метрополии. Однако Генри Хэйвлок был сделан из другого теста. За его плечами была долгая колониальная служба, хорошее знание туземцев и полная вера в силы своих солдат. Кроме этого, полковником обуревала злость, на опередившего его Нана-Сахиба.

Поэтому, он отдал предпочтение напасть на противника, над которым уже было одержано несколько побед. Солдаты отряда полностью поддержали решение своего командира, чем только укрепили решимость Хэйвлока разгромить противника.

Не давая индийцам возможности прийти в себя, полковник уже на следующий день приступил к обстрелу крепости. Не мудрствуя лукаво, он сосредоточил весь огонь своих пушек на главных воротах города, определив их в качестве основного места будущего штурма цитадели.

В течение всего дня, двадцать пушек британцев методично крушили своим огнем окованные железом массивные ворота Канпура и прилегающие к ним стены. Тяжелые чугунные ядра дробили каменную кладку стен, сбивали настенные зубцы вместе с укрывшимися за ними сипаями и подобно невидимому долоту крушили дерево воротных створок.

Как азартный игрок, что сознательно отрезает себе путь к возможному отступлению, Хэйвлок бомбардировал Канпур без оглядки на свои запасы пороха. Все было брошено на алтарь победы, и риск оправдал себя. К концу дня ворота крепости представляли собой жалкое зрелище. Массивные створки ворот еще держались, но во многих местах в них зияли огромные пробоины, сквозь которые были видны внутренности осажденного города. Крепостные стены вокруг них были основательно повреждены, и передние ряды кладки обратились в прах.

Не спустись на город ночь, англичане, без всякого сомнения, бросились штурмовать крепость сегодня же, столь высоко было их желание разбить повстанцев. С большим трудом полковник удержал своих солдат на месте, уговорив их подождать наступление рассвета.

Всю ночь по обе стороны стен горели костры и трещали барабаны. И если бой барабанов сипаев напоминал зов о помощи, то в треске британских барабанов отчетливо слышался решительный голос мстителя.

Едва только солнце взошло на небосвод, английские пушки загрохотали с новой силой, и стало ясно, что момент штурма крепости близок. Прекрасно понимал это и Нана-Сахиб, пять тысяч солдат которого находились за крепостными стенами. Проведя весь прошедший день в бесплодном ожидании того момента, когда у англичан закончиться порох, и они отступят от стен города, раджа решил перейти к активным действиям. В ответ на возобновление обстрела Канпура, вождь сипаев предпринял внезапную вылазку, в надежде привести к молчанию вражеские пушки.

Выйдя через другие крепостные ворота, сипаи нестройными рядами устремились к британским батареям, но попали под огонь шотландских стрелков. Выстроившись в каре, они смело атаковали сипаев, вдвое их превосходящих по численности.

Четко выполняя приказы офицеров, солдаты сначала дали несколько ружейных залпов по врагу, а затем ринулись в штыковую атаку. Столь храбрые и стремительные действия, позволили британцам сначала остановить наступление противника, а затем, при поддержке пушкарей и вовсе обратить его в бегство.

Канониры вовремя заметили приближение к батарее сипаев и, прекратив обстрел городских ворот, стали проворно разворачивать жерла своих пушек в сторону наступающего противника. И они успешно справились с этой задачей. Пока передние ряды шотландцев в рукопашной схватке бились с превосходящими их силами мятежников, артиллеристы громить их тыл и открытый фланг ядрами и картечью.

Встретив столь яростный и сильный отпор со стороны англичан, индийцев стали в беспорядке отходить назад. Подобно огромной морской волне разбившейся о могучую твердь прибрежного утеса, нестройная толпа сипаев многочисленными ручейками потекла обратно к стенам крепости, устилая землю телами погибших и раненых воинов.

Успешное отражение вылазки противника придало отряду Хэйвлока уверенность в своей скорой победе, и они с удвоенными силами продолжили обстрел крепости. Вновь яростно загрохотали пушки британцев, и не прошло и часа, как избитые ядрами ворота Канпура с грохотом рухнули на землю, под торжествующие крики осаждающих крепость солдат.

— Штурм! Штурм! Штурм! — радостно пронеслось по рядам воинов, заряжая их невидимым зарядом энергии и эмоций. Полковник моментально почувствовал состояние своих подчиненных. Выждав, когда душевный накал штурмующих достигнет своего апогея, он выхватил из ножен свою саблю и яростно ткнул её острием в пролом разрушенных ворот.

— Вперед!!! На штурм!!! — громко выкрикнул Хэйвлок и в тот же момент, сотни людей смело бросились в атаку на врага, вчетверо превосходившего их своей численностью. Под громкий грохот барабанов, с развевающимся знаменем, не обращая внимания на беспорядочный огонь со стен крепости, солдаты полковника ворвались в Канпур.

Теперь уже англичане были подобны морской волне, стремительно надвигаясь на ряды сипаев, и среди индийцев не оказалось той скалы, о твердь которую разбились бы наступательная мощь противника. Вождь мятежников, Нана-Сахиб был храбр только в борьбе с безоружными солдатами и женщинами. Как только солдаты полковника Хэйвлока оказались внутри крепостных стен, страх наполнил сердце раджи и он пустился в бегство, спасая свою драгоценную жизнь. Его недостойному примеру последовали и другие вожди сипаев, страшившиеся скорой расплаты за свои кровавые злодеяния.

Напрасно Танти Топи пытался остановить их, говоря, что англичан мало и сипаи смогут разбить врага внутри крепости. Все было напрасно. Никто не слушал мудрые слова воина и ему, ничего не оставалось делать, как отдать приказ воинам оставить Канпур.

То, что увидели победители во дворце раджи, потрясло их. Весь тронный зал, был по щиколотку ноги залит кровью казненных жертв. Узнав горькую судьбу своих товарищей, ради спасения жизней которых они сюда пришли, англичане стали гневно потрясать оружием, грозясь в многократном размере отомстить врагу за пролитую им кровь.

На войне любой суд бывает очень скоротечен и штурм Канпура, не стал исключением из правил. Охваченные священным гневом мести, солдаты Хэйвлока стали хватать всех индийцев подряд и предавать смерти каждого, в ком они только заподозрили участника мятежа.

Вначале англичане намеривались казнить индийцев так же в тронном зале раджи, но практицизм взял вверх над чувствами, и всех подозрительных убивали на заднем дворе дворца Нана-Сахиб. Индийцев десятками загоняли внутрь дворца и при помощи ружей, штыков и сабель, вершили скорый, но не всегда праведный суд. Горы окровавленных тел быстро выросли возле тыльной стены дворика и среди них, было трудно определить сипая или простого жителя Канпур, попавшего под руку белым сагибам.

Так продолжалось некоторое время, и вид пролитой крови несколько успокоил гнев солдат полковника. Все меньше и меньше падало у каменной стены тел казненных британцами людей и казалось, что пик мести уже миновал, но это только казалось. Новый всплеск агрессии последовал после обнаружения колодца набитого телами женщин и детей.

Теперь англичане уже не вели своих жертв во дворец, а убивали их возле колодца, на площади. Напрасно схваченные за руку индийцы молили британцев о справедливости и милосердии. Опаленные войной сердца солдат были глухи к их крикам и руки тех, кто пришел к стенам крепости ради спасения своих товарищей, без колебания вершили свою кровную месть. На этот раз, уничтожая индийцев, британцы изобрели особый метод мести, ставший в последствии особо популярный у войск короны при расправе над пленными сипаями.

Зная, сколько трепетно относятся местные жители к своей религии, Хэйвлок решил ударить по самому больному месту индийцев. Узнав какой вид религии исповедует пленный, англичане вталкивали ему в рот окровавленными кусками мяса и только потом предавали его смерти. При этом мусульман насильственно кормили свининой, а индуистов говядиной, что было для несчастных смертельным грехом. Таким образом, британцы одерживали вверх не только над телесной оболочкой своего врага, но и над его духовной сути.

Таковы были суровые реалии этой войны, в которой просвещенные европейцы, становились на одну нравственную ступень вместе со своим противником. Впрочем, кровавая бойня в Канпуре пошла на пользу отряду Хэйвлока. В своих пересказах индусы превратили англичан в сущих дьяволов. Когда колонна полковника покинула разоренную крепость, слух об этом моментально разнесся по всей округе, и не было ни одного индийца, который хотел бы оказаться на её пути. Все вымирало перед британцами на расстоянии дневного перехода. Крестьяне покидали свои жилища, а небольшие отряды сипаев или разбойников не смели тревожить англичан своим присутствием.

Перед тем как покинуть Канпур, Хэйвлок выстроил своих солдат на площади и обратился к ним с вопросом, что делать дальше. Идти на выручку гарнизона Лакхнау или остаться в Канпуре в ожидании прибытия подкрепления из метрополии.

Полковник был не только неплохим военным, но и отменным психологом. Едва только вопрос был задан, как сотни солдатских глоток потребовали от Хэйвлока продолжения похода.

— Запомним Канпур! Отомстим за Колодец смерти! Отомстим за Бибигарх! — ревели собравшиеся на площади солдаты, и полковник только цвел в душе от этих слов. Встав на импровизированный помост и выбросив руку в направлении Лакхнау, он громко кричал в ответ разгоряченной толпе.

— Мы вместе дойдем до стен Лакхнау и спасем своих братьев и сестер! — и люди вторили ему.

— Ты наш командир и мы вместе с тобой до конца! — неслось со всех концов площади и на глазах у многих, блестели слезы умиления и восторга.

Мрачная слава беспощадного мстителя, помогла отряду полковника беспрепятственно достигнуть окрестностей Лакхнау. Никто не желал иметь дело с солдатами, наполнившими внутренние покои Бибигарха реками крови. Однако в жизни все взаимосвязано, и если дорога к крепости была спокойна, то под её стенами англичан встретила двадцатитысячная армия сипаев под командованием Ранджи-Сахиба. Не имея большого достатка пороха и пушек, мятежники не могли захватить хорошо укрепленную цитадель, за стенами которой нашли укрытие почти три тысячи солдат, женщин и детей.

Получив отпор при попытке взять город штурмом, сипаи больше не стали предпринимать новых атак на Лакхнау. Раскинув свои походные шатры вокруг города, они сели в осаду, терпеливо ожидая, когда костлявая рука голода откроит перед ними крепостные ворота.

Верные генералу Уиллеру индусы смогли под покровом ночи покинуть крепость и благополучно пройти через лагерь повстанцев. Благодаря ним о трагической судьбе осажденного гарнизона узнал полковник Хэйвлок, узнал командующий Бомбейской армии генерал Хинч, узнал Лондон. Но, как это постоянно бывает на войне, узнав о бедственном положении гарнизона Лакхнау, высокое командование не могло оказать ему действенную помощь.

Выведенные из Крыма британские войска были еще в пути, а бомбейская армия генерала Хинча вела безуспешную борьбу с армией повстанцев на подступах к Дели. Восставшие сипаи прочно преградили англичанам дорогу на столицу, удачно отбивая все попытки противника приблизиться к ней. Ею руководил Бахт хан, один из лучших полководцев Индии. Зная, что принцы крови не блещут талантами на поприще военного искусства, Бахадур шах сознательно отошел от былых имперских традиций. Он отдал управление армией не одному из своих сыновей, как это было принято ранее, а опытному военачальнику и впоследствии нисколько не пожалел о своем выборе.

Связав англичан затяжными боями на подступах к Дели, Бахт хан тем временем совершил стремительный обходной маневр и вышел в тыл английских войск. Оказавшись между двумя огнями, генерал Хинч был вынужден отступить от индийской столицы.

Дели был спасен, но весь гнев от полученного конфуза британцы выместили на мирном населении. Весь их путь отступления, был выстлан телами казненных и замученных индийских крестьян, в которых генерал Хинч видел потенциальных союзников восставших. Так, полностью сжигая целые села по одному только подозрению в симпатиях к повстанцам, англичане вышли к побережью, где собирались дожидаться прибытия подкрепления.

Таково было безрадостное положение дел вокруг осажденного Лакхнау, за стенами которого три тысячи британцев нашли спасение от гнева восставших индийцев. Большую часть укрывшихся за крепостными стенами людей составлял гарнизон Лакхнау под командованием генерала Уиллера. Его численность равнялась двум тысячам солдат, в число которых входило четыреста индийцев сохранивших верность британской короне. Остальные являлись гражданские лица, в основном женщины и дети.

Отрезанные от остального мира многотысячной армией повстанцев, британцы уже не надеялись на счастливый исход своей участи, когда судьба явила им свою милость, в виде появления в окрестности города отряда Хэйвлока.

Конечно, полутора тысячный отряд полковника не мог разгромить многотысячное войско сипаев, но даже одно его прибытие к стенам Лакхнау породило бурю радости в сердцах и душах осажденных. В одно мгновение все колебания и страхи улетучились от одного только вида красных мундиров королевских солдат. Теперь все запертые в крепости люди твердо знали, их обязательно спасут.

Появление вблизи Лакхнау британцев, породили бурные дебаты в стане повстанцев. Одни требовали от Ранджи-Сахиба немедленно напасть на врага и, пользуясь своей численностью разбить англичан. Другие советовали вождю не торопить события и позволить противнику первым напасть на хорошо укрепленный лагерь восставших.

Ранджи-Сахиб внимательно слушал своих советников и в душе склонялся к речам сторонников активных действий, но перед тем как отдать приказ о нападении, он решил отправить разведку. То, что поведали радже вернувшиеся из стана врага лазутчики, разом остудило его горячее желание напасть на британцев.

Полковник Хэйвлок расположил свой лагерь на одном из холмов округи и успел основательно укрепить его. На плоской вершине холма разведчики заметили установленные англичанами пушки, а подступы к лагерю со всех сторон преграждали земляные насыпи и лесные засеки. Теперь любое нападение индийцев на вражеский лагерь принесло бы сипаям большие потери в живой силе.

Столь энергичные действия противника, за спиной которого стояла слава покорителя Канпура, сильно озадачили Ранджи-Сахиба, чем не преминули воспользоваться оппоненты штурма.

— Посмотри правде в глаза, о великий раджа. Противник наш опытен и опасен, и своими хитрыми действиями провоцирует нас на штурм хорошо укрепленного лагеря. Скольких воинов мы лишимся, прежде чем сможем раздавить этого ядовитого ежа? Хватит ли тогда сил на освобождение Лакхнау от врагов? — говорили своему вождю набобы, не горевшие особым желанием проливать кровь своих солдат и тем самым лишиться силы в столь непростой для всех момент.

Так в дебатах и раздумьях провел Ранджи-Сахиб несколько дней, пока сама судьба не свершила за него выбор. Поздней ночью к повстанцам прибыл гонец из Дели с приказом Бахадур шаха направить часть войск на защиту столицы от наступающей на неё армии генерала Хинча.

Раджа без промедления выполнил волю императора и в тот же день, во главе двенадцатитысячного войска оставил Лакхнау, направившись на север страны. Продолжить осаду города он повелел военачальнику Магуру, главному стороннику выжидательной тактики.

Получив в свои руки командование осадой города, Магур упрямо придерживался ранее избранного плана удушения британцев голодом. Как не храбры и отважны были защитники цитадели Лакхнау, но без подвоза провианта рано или поздно они должны были бы открыть ворота осажденной крепости и сдаться на милость победителей.

Расчет Магура был абсолютно верен. Голод среди осажденных британцев уже начал давать о себе знать. Стремясь помочь женщинам и детям, генерал Уиллер приказал урезать армейские пайки, но это был лишь временный выход. На оставшихся запасах крепость могла продержаться только месяц, затем наступил бы повальный голод.

Сумевшие пробраться через позиции сипаев посланцы из Лакхнау, рисовали Хэйвлоку горькую картину страданий запертых в крепости британцев. Полковник отлично понимал, что каждый день осады это тягостное испытание для осажденных людей, но ничего поделать не мог. Идти просто так на пролом на ждущего его атаки врага было смерти подобно и просто так, рисковать жизнями своих подчиненных он не собирался.

Однако просто так сидеть без дела, Хэйвлок не был намерен. Каждое его утро начиналось с тщательного осмотра позиций врага, в поиске места возможного нанесения спасительного удара. С тем числом солдат находившихся под командованием полковника, ни о каком разгроме войск сипаев не могло быть и речи. Единственное, что он мог сделать, это обеспечить временный коридор для выхода осажденного гарнизона из крепости. И тут нужна была хитрость.

Самый короткий и наиболее удобный путь к воротам цитадели был надежно перекрыт Магуром стянувшим к этому месту лучшие соединения своего войска. Наступай англичане в этом месте, их шансы на успех, даже при условии одномоментного удара по тылам сипаев со стороны крепости, были невелики. Ещё меньшими они были бы при отступлении англичан от стен Лакхнау к Аллахабаду. Связанные по рукам и ногам женщинами и детьми, они бы не смогли оторваться от преследования отрядов сипаев и пали бы под их безжалостными клинками.

Впрочем, существовал и другой путь. Он вел к другим воротам крепости, но был длиннее и не менее опасным для англичан, поскольку пролегал мимо холма, на котором сипаи установили свои пушки. Крутые склоны его не позволили бы англичанам атаковать в привычном для себя строю, а оставленные воеводой войска делали невозможным нанесения удара с фланга или тыла. Умелое сочетание ружейного и пушечного огня позволяло стоящим на холме сипаям на время сковать наступление врага и продержаться до подхода главных сил.

Казалось, все было предусмотрено Магуром и положение англичан было безвыходным, но Хэйвлок был иного мнения. Вновь, как и при штурме Канпура полковник решил пойти на большой риск, видя в нем единственный способ, спасти осажденный гарнизон Лакхнау.

Перед тем как наступать, Хэйвлок отправил Уиллеру верного человека с письмо, где подробно описывал свой план действий. Посланный им гонец благополучно проник в крепость и в условленный час, цитадель произвела три пушечных выстрела в знак своей готовности поддержать план полковника.

Убедившись, что его письмо достигло адресата, Хэйвлок отдал приказ о подготовке атаки на позиции повстанцев, которая должна была состояться на следующий день. Проложить себе путь к стенам крепости полковник намеривался по дальнему пути. Здесь было меньше солдат противника и, следовательно, у англичан были большие шансы на успех. Однако чтобы они стали еще весомее, следовало привести к молчанию пушки сипаев на холме.

Эту важную задачу Хэйвлок поручил подразделению гурков входивших в число сипаев, что остались верными британской короне. Ставя перед горцами столь опасную задачу, полковник разрешил им действовать по собственному усмотрению, не сковывая их никакими правилами и уставами по ведению боя. Гуркам был отдан приказа, уничтожить батарею противника любой ценой, и они с честью его выполнили.

Англичане совершили нападение ближе к полудню, когда часть повстанцев стала совершать намаз. Как только мусульмане, входившие в число мятежников, принялись молиться, по громкий грохот боевых барабанов и с криками 'Канпур' и 'Бибигарх' в атаку пошли солдаты под командованием капитана Симпсона. Построившись в каре, они приблизились к позициям индийцев, дружно дали по ним один залп, затем второй и, не обращая внимания на ответные выстрелы сипаев, устремились вперед.

Захваченные врасплох внезапным появлением врага, индусы пытались остановить англичан спорадическим огнем, но мало преуспели в этом. Стройные ряды британцев неудержимо приближались к взбудораженному войску сипаев, холодно поблескивая сталью штыков. Пушки, на которые так рассчитывал Магур, также не смогли остановить англичан. Из выпущенных в них ядер только одно поразило ряды противника, два других пролетели мимо.

Мужественно смыкая потревоженные огнем вражеских стрелков строй, британские пехотинцы остановились перед передними рядами сипаев на расстоянии двадцати шагов и, повинуясь команде офицеров, вскинули ружья. Раздался оглушительный залп, а затем англичане бросились в штыковую атаку. Завязалась яростная схватка.

Словно маленький, но сокрушительный таран, уверенно продвигалось красногрудое каре сквозь ряды противника, но каждый шаг в сторону крепости давался ему с трудом. Предвидя возможный маневр врага, Магур выставил здесь лучшие силы своего войска. Противостоящие Симпсону сипаи драли отчаянно, упорно не желая отступать под натиском врага. Не имея общего руководства, они с храбростью львов бросались на штыки англичан, выказывая своё полное пренебрежение к смерти.

Как бы в подтверждение того, что первичный страх прошел, залпы батареи сипаев стали все чаще поражать ряды британских солдат. Раз за разом выпущенные пушками ядра безжалостно кромсали королевскую пехоту, раня и калеча солдат. Наступал критический момент сражения, когда храбрость и отвага англичан могла уступить численному превосходству противника. Казалось еще немного, еще чуть-чуть и оправившиеся от шока сипаи отбросят назад английский таран, но именно в этот момент из крепости пошел на прорыв генерал Уиллер.

Одновременно с этим гурки атаковали пушки мятежников. Вопреки ожиданиям сипаев, они не стали обходить холм, а устремились в лобовую атаку на его крутые склоны. Хотя какие это были крутые склоны для людей, что привыкли с детства взбираться вверх по отвесным горным скалам. В считанные минуты гурки поднялись на холм и, переколов прислугу, принялись выводить из строя орудия. Лихорадочно орудуя специальными молотками, горцы пытались забить запальные отверстия пушек медными заклепками, прежде чем на батареи появятся прикрывавшие её солдаты. И они успели. Когда разъяренные сипаи ворвались на холм, дело было сделано, артиллерия повстанцев была приведена к полному молчанию.

За все надо платить. Эту всем известную жизненную истину храбрецы подтвердили своим примером. Только двое гурков смогли ускользнуть от мести сипаев. Все остальные так и остались лежать на холме, безжалостно поколотые и порубленные солдатами Магура.

Сам индийский воитель в этот момент пребывал в очень трудном положении. Увидев, что англичане прорываются к крепости дальней дорогой, он собирался ударить по ним всей своей силой и уничтожить белых дьяволов. Но, едва только выполняя его приказ, сипаи собрались выступить на помощь своим братьям, как сам Магур подвергся нападению.

Выждав момент, когда полки противника покинули свои позиции и уже находились в движении, по сипаям ударил отряд англичан под командованием самого Хэйвлока. Двести двадцать шотландских стрелков, с развернутым знаменем медленно и неторопливо двинулись на врага под завывание волынок. Застывшие в изумлении индийцы, с трепетом и смятением наблюдали, как английские солдаты парадным шагом приближались к ним.

Сомкнут ряды и, выставив вперед штыки, они неудержимо наползали на сипаев. Испуганные воины дали по ним нестройный залп, но из-за дальности расстояния, с которого был открыт огонь, потери британцев были минимальными. Часть пуль все же долетело до цели, и в передних рядах шотландцев появились просветы от павших солдат, но сейчас же они заполнялись идущими следом стрелками.

Напуганные воины Магура дали ещё один залп, затем ёщё, но противник упрямо продолжал сближение. Словно хорошо отрегулированная машина, воины в юбках заменяли своих павших в передних рядах товарищей, чем вызывали ужас среди индийцев. Не меньший страх у противника вызывали заунывные звуки волынки, несущиеся из-за спин шотландцев. Одного из этих отважных музыкантов уже сразила вражеская пуля, но двое других продолжали бесстрашно тянуть старый боевой марш.

Наконец, солдаты достигли выбранного полковником рубежа и замерли на изготовке. Раздалась команда и из передних рядов пехотинцев, прогремел оглушительный залп. Не успел дым полностью рассеяться, как шотландцы дали новый залп, а затем ещё одни.

От этих выстрелов повстанцы понесли большой урон. Их передние ряды были буквально сметены штуцерным огнем шотландцев. Там, где минуту назад стояли густой строй сипаев, теперь чернела огромная дыра, в которой вперемежку лежали десятки окровавленные тела индусов.

После столь стремительного и болезненного выпада англичан, Магур не мог оставить действия противника безнаказанно и стал разворачивать войска. Сидя на коне, он принялся яростно махать своей булавой в направлении шотландцев, приказывая новым соединениям сипаев двинуться на дерзкого неприятеля.

Приказы командования не обсуждаются и вместо того, чтобы прийти на помощь своим товарищам и ликвидировать угрозу деблокады крепости, сипаи двинулись на шотландцев, посмевшим бросить вызов их воеводе.

Решив дернуть могучего тигра за хвост с целью отвлечения его внимания от места прорыва, полковник Хэйвлок посчитал ниже собственного достоинства просто так посылать своих людей на верную смерть. Поэтому он решил лично возглавить отряд обреченных, несмотря на протесты своих подчиненных.

Твердо и уверенно, обходил он боевой строй своих пехотинцев, в направлении которых уже катилось людское море под красными знаменами восставших. Личное присутствие полковника изгоняло из сердец стрелков колебания и страх, наполняя их радостью азарта скорого боя.

— Смотрите сколько их много! И всё это нам! Да, славный сегодня будет бой! — выкрикивал Хэйвлок своим солдатам, и те отвечали ему радостным смехом людей готовых рискнуть своей жизнью ради важного дела.

Желая оттянуть на себя как можно больше число врагов и при этом продержаться максимальное количество времени, полковник присоединил к стрелкам всю имеющуюся у него артиллерию, поместив пушки по флангам пехотного строя. Это была очень существенная подмога, поскольку любой выстрел из орудия наносил наступавшим сплошной массой сипаям большой урон.

Шотландцы открыли огонь по врагу с расстояния в пятьсот метров и потом уже их ружья не замолкали. Словно повинуясь невидимому метроному, они давали залп через каждые полторы минуты, равномерно вколачивая в приближающегося врага свинцовые пули.

Когда расстояние между врагами сократилось до ста шагов, в бой вступили пушки. Их чугунные ядра со страшной силой врезались в передние ряды сипаев, прокладывая настоящие коридоры в массе людских тел. Это была ужасная картина, смерть выкашивала их ряды, но несмотря ни на что индийцы продолжали наступать. Их желание победить врага ничуть не уступала стойкости шотландцев.

Расстояние между противоборствующими сторонами неуклонно сокращалось. Сипаи упорно двигались вперед, чтобы в рукопашной схватке поставить свою победную точку в этой схватке, однако огонь штуцеров англичан сделал своё черное дело. Когда до рядов противника оставалось менее двадцати шагов, атакующий строй сипаев развалился, и они стали отступать.

— Браво солдаты! Я не шотландский горец, но хотел бы им стать! — восторженно прокричал Хэйвлок, при виде бегущих врагов, но схватка была далека от завершения. Магур также был неплохим полководцем и мог хитрить. Позволив англичанам разгромить огнем своих штуцеров и пушек передний отряд, он без помех подтянул к месту боя свои главные силы и ввел их в сражение без всякой раскачки.

Подобно могучему морскому валу, вобрав в себя остатки прежних сил, сипаи Магура стремительно надвигались на шотландцев Хэйвлока, и теперь было ясно, что рукопашной схватки не удастся избежать. Стрелки, поверившие в победу, вдруг отчаянно захотели жить, и они стали лихорадочно опустошать поясные сумки, надеясь вновь своим огнем обратить врага в бегство. Однако чуда не случилось. Усеяв поле боя телами своих товарищей, сипаи все же смогли сойтись с противником в ближнем бою.

Яростно зазвенела сталь, заскрежетало железо. Первые сипаи рухнули на землю остановленные штыковыми ударами пехотинцев, и первые шотландцы окропили своей кровью индийскую землю сраженные ударами сабель или копей.

Неизвестно как долго бы смог продержаться этот отряд смертников под натиском воинов Магура, если бы в дело не вмешался слепой случай. Случайная штуцерная пуля, выпущенная из рядов шотландцев, сразила индийского воеводу слишком близко подъехавшего к месту схватки. Подобно полковнику Хэйвлоку он посчитал ниже собственного достоинства находиться во время боя далеко за спинами своих солдат и, передвигаясь на коне, руководил атакой на врага.

Властно потрясая булавой, Магур бросал в бой легкую сипайскую кавалерию, когда вражеская пуля, пробив парадные доспехи, ударила его в бок. Некоторое время индийский воевода ещё сидел на коне, безвольно уронив руки, а затем стал стремительно сползать вниз.

— Магур убит!!! Воевода пал!!— немедленно разнеслось по рядам сипаев, вызвав среди индийцев сильное замешательство. Увидев, что фортуна улыбнулась им, и натиск врагов ослабел, шотландцы принялись драться с удвоенной силой. Так утопающих хватается за любую ветку или тростинку в слепой надежде выиграть у смерти свою жизнь. Весы судьбы заколебались, но не спешили даровать солдатам Хэйвлока победу. Многие из сипаев прошли хорошую школу у англичан и теперь демонстрировали своим учителям своё умение воевать.

Быстро и эффективно, они смогли устранить в солдатских рядах неразбериху, вызванную смертью военачальника и вскоре, сипаи вновь навалились на ряды неприятеля. С новой силой индийцы стали теснить шотландцев, вновь в атаку двинулась конница и в третий раз за день, белые сахибы взглянули в лицо своей смерти.

Теперь уже самому Хэйвлоку приходилось время от времени вступать в рукопашную схватку, и все были уверенны, что на этот раз отбросить врага не удастся. Столь многочисленны были ряды нападавших сипаев.

От верной гибели шотландцев спасли действия генерала Уиллера, чьи солдаты смогли соединиться с отрядом капитана Симпсона. Поставив все на карту, вместе с солдатами в атаку Уиллер вывел из крепости также всех гражданских лиц. Поэтому едва только враг был сброшен с дороги, а женщины с детьми получили возможность укрыться в лагере, английские солдаты обрушились на сипаев.

Теперь настала очередь генерала Уиллера тянуть тигра за хвост, и он с этим прекрасно справился. То, что вырвавшиеся из Лакхнау британцы не стали отступать, а сами напали на индийцев, полностью спутала все карты. Оказавшись между двух огней, лишенные командира, сипаи сначала замешкались, а затем стали отступать при своём численном превосходстве. В немалой степени этому способствовал тот факт, что с уходом англичан город остался полностью беззащитным и у солдат, появилось законное право его пограбить.

Так завершилась битва при Лакхнау, в которой каждая из сторон объявила себя победителем. Англичане смогли спасти осажденный гарнизон, а восставшим достался сам город. Правда, сам Ранджи-Сахиб, был иного мнения. Получив известие, что англичане пошли на приступ, он немедленно повернул войска обратно, но опоздал. Вождь сипаев появился под стенами Лакхнау ровно через два дня после ухода из города англичан. Узнав, что добыча ускользнула и Магур убит, он бросился в погоню за Хэйвлоком, но время было упущено. Пехота явно не поспевала за отходящим противником и тогда, раджа бросил в погоню легкую кавалерию.

Индийские всадники дважды атаковали отходящую колонну англичан, но каждый раз наскоки повстанцев были отбиты ружейным огнем. Выстроившись в каре и поместив в его средину женщин и детей, солдаты без особого труда обращали индусов в бегство густыми ружейными залпами.

Ранджи-Сахиб был в очень большом гневе, когда ему доложили, что беглецы все же достигли территории находящейся под контролем англичан. Единственно приятным известием для него стало то, что за спасение гарнизона Лакхнау британцы заплатили высокую цену.

Через день после битвы от ранения скончался полковник Хэйвлок. Во время второй атаки сипаев, он был ранен в плечо индийской стрелой. Рана была неглубокая, и в пылу боя полковник полностью позабыл про неё. Однако острие стрелы было смазано ядом, и судьба отважного командира была предрешена.

Вслед за Хэйвлоком нашел свою смерть и генерал Уиллер, но причиной тому была не вражеская пуля или стрела, а некачественная питьевая вода. Словно мстя за удачное освобождение, судьба послала навстречу отступающему отряду родник с плохой водой. Утомленные переходом люди пили сырую воду и в результате чего, большая часть отряда заболела дизентерией. От кровавого поноса, возле Дилькуше скончались генерал Уиллер и капитан Симпсон, а так же большое число солдат, женщин и детей. Всего же живыми в Калькутту во главе с капитаном Перкинсом пришло 432 человек, половина из которых были мирными людьми.

Именно здесь стало известно, что за взятие Канпура королева произвела полковника Хэйвлока в генерал-майоры и наградила его орденом Бани. Таков был начальный период войны в жемчужине британской империи, которой было суждено продлиться долгих три года.

В отличие от жаркой Индии, в Лондоне январь 1856 года выдался студеным и потому слуги лорда Пальмерстона не жалели дров на растопку камина британского премьер-министра. Их хозяин переживал не лучший момент своей жизни и политической карьере. Час назад посол императора Наполеона известил тридцать пятого премьер-министра Великобритании, что Франция намеривается заключить мир с Россией. Это известие ставило жирный крест на всех планах коварного Альбиона против России. Отныне островитяне оставались один на один с русским медведем, всегда предпочитавшие воевать исключительно чужими руками.

Нельзя сказать, что лорд Пальмерстон не допускал возможности подобного коварного шага со стороны своего континентального союзника. В большой дипломатии все возможно, но он искренне полагал, что британские дипломаты в Париже всегда ранее твердо державших руку на пульсе событий смогут удержать французского монарха от измены интересам Британии. Однако британский премьер получил коварный удар в спину у себя на родине.

Министр иностранных дел лорд Абердин, неожиданно решил отойти от Пальмерстона и объединиться с его давним противником лордом Расселом. Зная от британского посла в Париже о действиях графа Морни и князя Горчакова, лорд Абердин не предпринял ничего для срыва заключения мирного договора между Франции и Россией.

Естественно, после этого известия политическая судьба Пальмерстона была решена. Не сегодня-завтра в парламенте начнутся дебаты по вопросу доверия правительству, и даже благосклонное отношение королевы Виктории к лорду не поможет ему удержаться в премьерском кресле.

— Вы представляете, сэр Томас, что ожидает меня в парламенте. Сколько грязи будет вылито там на моё честное имя, сколько упреков и оскорблений я там получу за свое беззаветное служение родине. А с каким тяжелым сердцем мне придется делать доклад королеве о французских делах. Измена императора Наполеона нашему общему делу вызовет сильнейшее расстройство душевных сил у Её Королевского величества, — жаловался Пальмерстон своему собеседнику, уютно сидевшему у камина и неторопливо потягивающий грог. Этот седовласый господин не был политическим деятелем и не принадлежал к британским аристократам. Но потому как уверенно сидел он в кресле, как снисходительно слушал хозяина кабинета и сочувственно кивал головой лорд, было ясно, что он обладает могущественной силой, и это было правдой. За его спиной стояли деньги, и сэр Томас был один из тех людей, через руки которых каждый день звонко перетекал золотой поток страны.

— Не стоит столь сильно переживать сэр Генри. Не все так плохо как может показаться на первый взгляд. Конечно, в парламенте вас ждет неприятный удар, но его силу можно преуменьшить, если правильно расставить акценты — уверенно произнес гость, поигрывая своим бокалом.

— Посмотрите сами, при всех наших коллизиях русские так и не получили в свои руки полный контроль над проливами и Стамбулом. Согласно моим сведениям из Парижа, при всех своих победах они не рискнули изменить проливный статус, обозначенный Лондонской конвенцией от 1841 года. Ну а наличие русской базы на Босфоре это только временное явление, которому не стоит предавать слишком большого значения. Не так ли?

— Боюсь, вы ошибаетесь. Даже временно присутствие русских кораблей на Босфоре создает серьезную угрозу нашим интересам в этом районе мира. Отныне они в любой момент могут не только блокировать Босфор, но и под угрозой обстрела Стамбула заставить турецкого султана выполнить любое их новое требование — пылко возразил Пальмерстон, но собеседник не дал лорду развить его мысль.

— Вряд ли император Николай решиться на подобный шаг, поскольку это затронет интересы всей Европы. Нет, нет. Посудите сами, даже держа султана за горло, русские не рискнули потребовать у него остров Корфу, что праву принадлежит им. Мой вам совет, дорогой сэр Генри, постарайтесь вообще не упоминать в парламенте столь любимую вами русскую угрозу — уверенно молвил гость, покинув мягкое кресло.

— Ведь наши жертвы в этой войне не были напрасны! Мы смогли разрушить планы России по разделу Османской империи по своему усмотрению! И не случись восстания сипаев в Индии, все было по-другому, и мы никогда бы не вывели свои войска из Крыма! Убедите в этом парламент, королеву, а вместе с ними и весь английский народ. Ведь вы же политик и знаете, как это делать гораздо лучше меня! — властно изрекал посланец больших денег, и лорд не посмел ему перечить. Опытный дипломат он моментально почуял, что сейчас ему лучше помолчать, и попытаться изобразить на своем лице проникновенное внимание к словам гостя.

Поставив пустой бокал на каминную полку и оперевшись на неё рукой, сэр Томас стал неторопливо говорить, глядя на яркое пламя.

— Не воспринимайте свою неудачу близко к сердцу. Ваша отставка, конечно не очень приятная вещь, но далеко не смертельна. Да ваши политические конкуренты смогли переиграть вас, подставив ножку в самый трудный для вас момент, но поверьте мне, это только временное отступление. Сведя с вами личные счеты, они непременно перегрызутся между собой и ваше возвращение в большую политику, господин премьер-министр не за горами. Недовольство парламента ровно, как и недовольство толпы, это всегда было временным явлением.

Гость оторвал взгляд от огня и повернулся к лорду, лицо которого плохо скрывало полученную обиду и разочарование.

— Не стоит грустить о несбывшихся планах, хотя они были прекрасными. Просто мы не учли дикую особенность русской души сорвавшей все наши замыслы. Мы судили о своем противнике по себе, а он оказался совершенно непредсказуем. Никто предполагал, что нашему флоту не удастся захватить Камчатку и Архангельск. Ни одна армия Европы не стала бы с таким диким фанатизмом защищать Севастополь, эту горсть земли и камней. И уж никто не ожидал, что поход генерала Перовского в Туркестан завершиться победой!

Гость зло махнул рукой при упоминании о скрытой причине возникновения восстания в главной колонии британской империи.

— Ведь всем с самого начала было ясно, что это авантюра! И все наши источники при русском дворе в один голос говорили, что это сугубо отвлекающий маневр! И все же он удался, и удался благодаря исключительно чудовищной выносливости русских солдат. Кто же знал, что эти фанатики смогут совершить столь дальний поход через пустыню! — гневно воскликнул сэр Томас, но быстро взял себя в руки. Гнев всегда был плохим советчиком для таких людей, чьё состояние исчислялось шестизначными цифрами. Одернув на себе камзол, сэр Томас решительно сел в кресло и властным жестом пригласил сесть Пальмерстона.

— Оставим в стороне эмоции дорогой сэр Генри и поговорим как деловые люди. Мы по-прежнему очень заинтересованы в русских землях и готовы поддерживать любые проекты, направленные на развал России. Русские совершенно не по праву владеют дальневосточными и сибирскими землями и это положение надо исправить как можно быстрее. К тому же теперь, когда казацкие пикеты вышли к отрогам Гиндукуша, русское вторжение в Индию стало как никого реальным. Восточная война явно не удалась, но это не означает, что следует отступать перед неудачей. Необходимо готовиться к проведению нового кровопускания нашего северного конкурента и потому, мы хотим знать, что вы намерены предпринять для этого, когда вернетесь в кресло премьера? — спросил гость лорда и тот без всякой запинки, стал быстро и четко ему перечислять пункты своего плана. Было видно, что над этим вопросом Пальмерстон провел не один час в размышлении.

— В самую первую очередь, нам следует продолжить поддерживать дружеские отношения с Францией, несмотря на её предательский мир с Россией. У императора Наполеона очень развит дух реваншизма и это, надо использовать с максимальной для нас пользой. Повелитель французов бредит новым походом на Москву и нам следует всячески помочь ему. Необходимо все-таки заставить поляков поднять восстание в Варшаве и провозгласить независимость Польши. Пусть продержаться хотя бы несколько дней, и мы немедленно признаем их. Вслед за нами поляков признает Франция, и император Наполеон сможет на законных основаниях двинуть свои войска против русских.

Как только французские полки пересекут Рейн, Австрия уже не сможет остаться в стороне и захочет она того или нет, но будет вынуждена присоединить свои войска к нашей коалиции, как это было в войне 1812 года. Не останется в стороне и Швеция. Едва царство Польское будет оторвано от России, у короля Оскара моментально отпадут все сомнения и он введет свои войска в Финляндию. Это будет большая европейская война, в которой у России нет шансов на успех.

Гость внимательно слушал Пальмерстона и подспудно поймал себя на мысли, что все это он уже слышал несколько лет тому назад, когда нынешняя война только начиналась. Возможно, его собеседник тоже вспомнил это или прочел на лице сэра Томаса некоторое сомнение. Поэтому с удвоенной энергией поспешил продолжить речь, стремясь убедительнее продавать купцу свой товар.

— Вне всякого сомнения, в этом деле не останется в стороне и Турция. Султан непременно захочет скинуть со своей шеи русскую угрозу и попытается вернуть Валахию, Молдавию и Крым. Война с северным соседом это у турков в крови и надеюсь, это чувство у них никогда не иссякнет. Не в полной мере разыграна кавказская карта с участием горских народов. Этот горючий материал мы можно еще долгие годы успешно использовать в своих целях. Но и это еще не всё. На нашем тайном содержании находятся несколько господ социалистов, чьи революционные идеи очень популярны в России. По заверению наших экспертов пройдет несколько лет, и эти нигилистические идеи разрушат устои царского престола подобно рже, которое разъедает железо и в нужный момент Россия рухнет с перебитыми ногами подобно легендарному колоссу.

Так упоительно вещал Пальмерстон, рисуя своему тайному нанимателю красочную картину скорой гибели русского государства. Нужно только как следует подготовиться и провести работу над ошибками. И тогда фортуна обязательно улыбнется Британии, она одержит окончательную победу в Большой игре и во всем мире будет только одна империя, британская.

Сэр Томас со вниманием слушал речь высокого лорда. Во-первых, Пальмерстон говорил вполне разумные вещи, с которыми было трудно поспорить. Во-вторых, он слышал именно то, что в глубине души и хотел услышать. Блеск несметных богатств русских земель, вот уже двести лет, подобно мощному магниту неудержимо притягивал к себе внимание английских купцов. Гость премьер-министра не был исключением и ради обладания ими, был готов вновь войти в такое рискованное предприятие как война.

Встреча премьера и финансиста завершилась на позитивной ноте для обеих сторон. Каждый остался доволен ею и стал терпеливо ждать дальнейшего развития событий, а они не заставили себя ждать.

Через три дня господин премьер-министр получил в парламенте вотум недоверия и к великому огорчению королевы подал в отставку. Его сменил граф Эдуард Дерби, по поручению которого, через месяц, в Стокгольме начались англо-русские мирные переговоры, завершившиеся подписанием мирного договора. Неподавленное восстание в Индии и присутствие по ту сторону гор русских войск заставляло Британию искать мира.

Стремительный бросок на юг русских войск и молниеносный разгром Кокандского ханства наводил англичан на самые скорбные размышления. Завороженные столь успешными действиями армии генерала Перовского, они панически боялись возможности продолжения похода русских войск на юг. Ведь в нынешних условиях ничто не мешало наследнику Суворова направить свои победоносные соединения сначала на Кабул, а затем, миновав отроги Гиндукуша вторгнуться в северо-западные земли британской колонии. Ступи нога русского солдата на индийскую землю, и восстание сипаев обрело бы новую силу. Получив такую мощную поддержку, огонь мятежа полностью охватил бы всю Индию и тогда бы королева Виктория, несомненно, утратила главное украшение своей империи.

Из двух зол всегда стараются выбирать меньшее и потому скрепя сердцем, Лондон проглотил постоянное присутствие русского флота на Босфоре и присоединение Молдавии к России. Не имея возможность выступать от имени Турции, британцы всеми силами добивались согласие Николая на демилитаризацию Аландских островов ранее захваченных союзниками. Этот факт мог хоть как-то оправдать перед английскими обывателями дорогостоящие походы королевского флота на Балтику. Конечно, русский император мог отвергнуть эти требования британцев, но при всех своих успехах России так же нуждалась в скором мире. Поэтому государь был вынужден кинуть британскому бульдогу эту кость.

Кроме этого, Петербург не выказал своего не согласия по поводу возможного захвата англичанами одного из турецких островов Эгейского моря. Жертвуя чужими землями, царь надеялся покрепче привязать к себе Турцию в качестве гаранта её целостности и основательно поссорить своих недавних врагов. Так в марте 1856 года, Восточная война стала достоянием истории.

Глава VI. Возвращение на круги своя.

И снова была зима, но на этот раз почти конец февраля, и вновь фельдъегерский возок резво мчал князя Ардатова по заснеженным дорогам империи в северную Пальмиру. Там его уже с большим нетерпением ждало множество различных людей. Ждал государь Николай Павлович. Ждал чопорный столичный бомонд, для салонного обсуждения которого, известие об успехах Михаила Павловича в Стамбуле стало темой номер один. Ждал императорский двор, состоявший из многочисленных тайных недоброжелателей и изменчивых друзей князя, могущих с одинаковой ловкостью пропеть тебе восхищенный дифирамб или коварно подставить ногу. Ждала императрица Шарлота.

Когда стало известно о ранении князя Ардатова в сражении у стен Стамбула, государыне сделалось дурно и только огромное самообладание не позволило ей упасть в обморок на глазах придворной свиты. Крепко вцепившись в подлокотники своего кресла, с мгновенно окаменевшим лицом она слушала фрейлину, читавшую послание императора. Однако когда стало известно, что от верной гибели Михаила Павловича спас святой образок, подаренный князю при прощании, радостная улыбка долгое время не сходила с её лица.

— Это Господь, спас Мишеля! — торжественно говорила она по несколько раз за день, увлеченно обсуждая эту драматическую новость, с фрейлинами своей свиты или с гостями двора.

— Провидение моими руками отвратило смерть от этого благородного человека, столь много сделавшего на благо Отечества — убежденно заявляла императрица своим придворным и те, послушно кивали головами, не смея с ней спорить. Все знали какую слабость питала госпожа Лала-Рук к князю Ардатову.

Государь к этому времени уже вернулся в столицу и она, ещё год назад холодно отзывавшаяся о деяниях своего монарха, теперь как один человек величала его не иначе как победителем 'трех императоров'. В их число, петербургские патриоты вносили всех правителей Европы, кто хоть прямо или косвенно участвовал в антирусской коалиции. Как правило, начинали они турецким султаном и заканчивая королевой Викторией. Правительницу Альбиона петербуржцы откровенно не любили, помня давний отказ молодой принцессы выйти замуж за цесаревича Александра.

Стремительный вояж Николая Павловича по берегам Днепра и Черного моря завершился посещением императором героического Севастополя, к гарнизону которого он давно обещался приехать.

В тот момент в крепости уже не было никого из главных организаторов обороны, благодаря труду и отваги которых удалось её отстоять от вражеских полчищ. Адмирал Нахимов закончил свои счеты с жизнью у стен Царьграда, Генерал Тотлебен проходил лечение в Симферополе, а князь Ардатов продолжал нести свою нелегкую вахту на Босфоре. Мир с французами еще не был подписан, и потому нельзя было полностью исключить возможности новых попыток атак неприятельского флота на проливы, как со стороны Босфора, так и со стороны Дарданелл.

Всем торжеством по поводу визита императора заправлял фельдмаршал Горчаков и князь Васильчиков, назначенный на пост командующего войсками севастопольского гарнизона. Командующий Крымской армии намеривались почтить приезд императора в Бахчисарай торжественным парадом, но Николай категорически запретил Горчакову делать это. Прибыв в штаб армии, он только тепло поздоровался с офицерами штаба, поблагодарил солдат почетного караула за хорошую службу, и едва дождавшись смены лошадей, отбыл в Севастополь.

Неожиданное появление государя в осажденной крепости вызвало небывалый всплеск радости и энтузиазма в рядах её защитников. Солдаты и матросы, казаки и драгуны, мастеровые и крестьяне, все высыпали на улицы северной части города, чтобы хоть одним глазком посмотреть на самого государя императора. Этому не мог помешать ни дующий с моря холодный ветер, ни моросящий дождь, нудно сеющий с небес в течение всего время пребывания царя в городе.

Медленно и неторопливо въезжал Николай Павлович в город, овеянный неувядаемой боевой славой. Утомленный дорогой, но очень довольный, император приветливо махал рукой высыпавшей навстречу ему толпе севастопольцев, и в ответ неслись радостные крики приветствия.

Вопреки всем настоятельным просьбам и рекомендациям князя Горчакова поберечь себя, Николай все же посетил южную часть крепости, желая своими глазами, увидел те героические бастионы, о стойкость которых разбились лучшие армии Европы. С большим волнением смотрел он в подзорную трубу с разбитых городских окраин на передовую линию русских укреплений, за которыми отчетливо виднелись позиции врага. Императору очень хотелось побывать на Малаховом кургане, или каком-либо другом участке обороны, но Горчаков решительно встал грудью против этих намерений.

— Государь, вы можете хоть сейчас отправить меня в отставку, но пока я командующей армии, и я не позволю вам попусту рисковать своей жизнью. Она слишком дорога для России! — пафосно воскликнул фельдмаршал, и царь был вынужден согласиться с ним. Несмотря на всю опасность своего положения, противник не намеривался просто так прохлаждаться под Севастополем. Даже оказавшись один на один с русским медведем, маршал Пелесье не оставлял энергичных попыток изменить ситуацию в свою пользу.

Не имея возможность из-за ограниченности порохового запаса продолжать интенсивные обстрелы русских позиций, 'африканец' решил применить против севастопольцев новое секретное оружие. Оно было доставлено в трюмах французских кораблей, успевших миновать берега Босфора перед появлением эскадры Нахимова.

Это были три громоздких аппарата предназначенные для производства ядовитого газа, вдыхание которого вызывало у человека сильное удушье с дальнейшей потерей сознания. Пройдя успешное испытание на приговоренных к смерти преступниках, оно было в свое время продемонстрировано военным ведомством императору Наполеону, как оружие способное помочь французам сломить сопротивление защитников Севастополя. Бонапарт пришел в полный восторг от столь серьезного изобретения своих ученых и без всякого колебания, отдал приказ отправить смертоносные агрегаты Пелесье, для апробации их в боевых условиях.

О существовании чуда французской военной мысли, в лагере знали только капитан корабля, его старший помощник, сопровождавший груз техник-инженер и сам командующий. Хмурым ноябрьским утром, это ужасное оружие было доставлено к передовым позициям союзных войск, для нанесения удара по противнику.

В качестве места применения газовых установок, 'африканец' выбрал батарею Жерве и прилегающие к ней траншеи. В случаи удачного исхода первого этапа операции и захвата русской батареи, Пелесье собирался развить успех и, нанеся фланговый удар по Малаховому кургану и захватить эту стратегическую твердыню.

С опаской и тревогой смотрели изготовившиеся к атаке солдаты на диковинные машины, с помощью которых их командующий собирался навечно водрузить императорский триколор над Малаховым курганом. Грозно и яростно бурлили огромные стеклянные колбы, наполненные темным раствором, из которых образующийся в результате химических реакций газ, с шумом переходил в металлическое нутро аппаратов.

Вокруг установок непрерывно сновал инженер, постоянно контролируя процесс работы машин смерти. Убедившись, что стальное чрево агрегатов полностью заполнено и ветер дует в сторону русских позиций, инженер подал сигнал командующему о боевой готовности своего ужасного оружия. Стоявший на почтительном расстоянии от газовых установок маршал Пелесье ответил ему и скоро, через специальные шланги, в направлении русских позиций начал изрыгаться удушающий газ.

Густое синеватое марево, тяжелой стеной принялось медленно наползать на ничего не подозревавшую батарею Жерве. Первыми жертвами ядовитого газа стали полевые секреты, расположенные впереди батареи и ведущие наблюдение за противником. Отважные разведчики до самого конца, мужественно боролись с внезапными приступами удушья, не желая выдать врагу своё место расположение. Когда же охотники все же решились отойти в расположение своих войск, было уже поздно. К огромной радости француза инженера наблюдавшего за действием своего детища, русские разведчики погибли так, не успев добежать до своих траншей.

Вместе с ним возликовал и сам Пелесье наблюдавший за всем происходившим в подзорную трубу. Видя столь быструю смерть вражеских секретов от ядовитого газа, он уже предвкушал скорый успех своей коварной атаки, но судьба не даровала французскому маршалу лавров победителя. В дальнейшее развитие операции неожиданно вмешался ветер, переменивший свое направление, и ядовитый газ, только, только добравшийся до передовых русских траншей, стал нехотя поворачивать обратно.

Изготовившиеся к атаке войска замерли в надежде, что капризный ветер изменит направление своего движения, и газовая атака на русские позиции все же состоится. Тревожно минуты летели одна за другой, но ветер жестко посмеялся над французами, продолжая упрямо гнать ядовитое облако в обратном направлении. Первым опасность сложившегося положения осознал господин инженер. Он бросился перекрывать клапана своего смертельного агрегата, но в это время напуганные гибелью своих солдат, русские артиллеристы открыли огонь по французским позициям. Стреляли они исключительно наугад, но одно из ядер угодило в газовую машину. Раздался взрыв, и вырвавшийся из баллонов смертоносный газ накрыл установку, вместе с его создателем.

Видя, как стремительно изменилось положение дел, находившиеся в передних траншеях штурмовые отряды, стали торопливо разбегаться в разные стороны, спасая свои жизни. При виде этой картины, стоявший на взгорке 'африканец' разразился громкими проклятьями, однако он ничего поделать не мог. Губящее людей облако неторопливо наползло на французские позиции, и стало распространяться по окопам и траншеям, выкуривая находившихся в них солдат подобно тараканам.

Ударь русские по противнику в этот момент, и последствия этой газовой атаки для французов могли быть весьма плачевными. Однако комендант батареи Жерве, капитан второго ранга Бутаков ничего не подозревал о плачевном положении противника и ограничился лишь артиллерийским обстрелом позиций противника. Таковы были боевые будни Севастополя в ноябре.

Отказавшись от поездки на передовую, император посетил Владимирский собор, в склепе которого нашли последний покой три черноморских адмирала, и уже было приготовлено место для Нахимова. Со слезами на глазах, император почтил память севастопольских героев, после чего стал проводить награждение большого числа нижних чинов и офицеров.

Французы в этот день вели лишь редкую ружейную и орудийную перестрелку. Всё было относительно спокойно на протяжении всей церемонии награждения и только когда монарх, желая навестить раненых, направился в госпиталь на северной стороне, загрохотали осадные орудия неприятельских батарей. Видимо французские наблюдатели заметили оживленное движение в южной стороне Севастополя и на всякий случай открыли огонь по русским тылам. Однако к этому времени царь уже покинул опасное место.

На следующий день по случаю прибытия государя состоялся военный совет, на котором обсуждался вопрос о дальнейших действиях Крымской армии. Горчакову, за спиной которого незримо маячил образ Ардатова, очень хотелось блеснуть перед императором своим талантом полководца и организовать маленькое, но победоносное сражение. При нынешнем положении Крымской армии это было вполне возможным делом, благо свежее пополнение с севера подходило регулярно. Теперь, по твердому мнению Михаила Дмитриевича, при нынешней численности войск, можно было смело атаковать врага, не считаясь с возможными потерями.

Однако существовал маленький, но очень щекотливый нюансец. Все время нахождения на посту командующего крымскими войсками, Горчаков упорно отстаивал чисто оборонительную тактику, целиком отдавая наступательную инициативу противнику. За это он неоднократно получал от царя упреки, но был тверд как кремень и стойко стоял на избранной стратегии. Менять же, теперь своё кредо перед императором командующему было совершенно не с руки и потому, он пошел на хитрость, которая бы помогла и честь соблюсти и выгоду приобрести.

После короткого совещания с князем Васильчиковым, было решено выдвинуть на передний план генерала Жабокритского. Именно он должен был озвучить перед государем императором наступательные замыслы командующего, а Горчаков и Васильчиков собирались поддержать эту смелую инициативу генерала. Подобный ловкий ход был выгоден всем. Горчаков и Васильчиков получали лавры победителей французов, а Жабокритский выходил из мрачной тени безвестия, куда его задвинул князь Ардатов.

На военном совете все было разыграно как по нотам. Жабокритский с пылом и страстью изложил перед императором план наступления, которое должно было, если не сбросить врага в море, то сильно ухудшить его положение и в скором времени заставить капитулировать. Оба хитреца тут же поддержали предложенную Жабокритским инициативу. Князь Васильчиков полностью, а Горчаков с большими оговорками. Окончательное слово было за государем, но он неожиданно для затаившего дыхания триумвирата, не поддержал их намерения.

— Как говориться в Библии, есть время разбрасывать камни, и есть время собирать их, время бросать и время сберегать. Раньше я толкал вас в наступление, а теперь вынужден попридержать ваше рвение господа. Я, конечно, не видел французских укреплений на Сапун горе, но по письмам князя Ардатова знаю, что это сильные укрепления. И взятие их нам обойдется дорогой ценой — медленно проговорил Николай.

— Но, государь, это война. На ней всегда гибли солдаты. Так было до нас и так будет после — не согласился с царем Жабокритский, посчитавший его слова как колебание и жестоко просчитался.

— Вам генерал, надо больше изучать историю русского военного дела — резко осадил император собеседника.— Вспомните блестящую осаду Рущука фельдмаршалом Кутузовым. Разве вы не видите, что французы находятся в том же положении, что и турки в 1812 году. Пока Пелесье прочно сидит в осаде, нам будет, о чем торговаться с Наполеоном, подобно тому, как Михаил Илларионович торговался с султаном. Тогда заключили весьма выгодный для России мирный договор, дай бог и мы, не оплошаем. А солдат надо беречь генерал. Война на исходе, к чему за зря людскую кровь проливать — холодно молвил Николай и повернулся к Жабокритскому спиной.

Сраженный царским отказом, генерал в страхе вытянулся в струнку и испуганно посмотрел на своих старших товарищей в надежде на их поддержку, но её не последовало. Уяснив настрой государя, генералы моментально отказались от своих прежних намерений и поспешили откреститься от столь неудачной идеи своего нерадивого подчиненного.

Брошенный на произвол судьбы своими товарищами, генерал Жабокритский преданным взглядом принялся пожирать Николая, но это ему не помогло. Все оставшееся время, царь общался исключительно с Горчаковым и Васильчиковым, совершенно не обращая на него никакого внимание.

Дальнейшее развитие событий полностью подтвердило правильность принятого императором решения. В стремлении заключить мир не последнюю роль сыграло желание Бонапарта вернуть домой свою армию и при этом не уронить лицо перед остальной Европой. Все должны были знать, что солдаты французского императора возвращались домой непобежденные. Что они честно выполнили свой союзный долг, но из-за коварного предательства англичан были вынуждены остановиться в шаге от победы.

Как ни странно, но примерно то же самое говорил и Лондон, для солдат которого граф Морни выторговал у русских право беспрепятственного оставления Крым вместе с французами. Тысяча солдат и офицеров, королевы Виктории, то же считали себя людьми, у которых восстание сипаев украло долгожданную победу.

Что касается Турции, ради спасения которой и началась вся эта война, то ей пришлось платить за всю разбитую посуду. Откупившись от России уступками Карса и Молдавии, потеряв контроль над Сербией, Валахией и Босфором, она получила удар в спину от своих недавних друзей и союзников.

Едва только французский флот миновал Дарданеллы, как император Наполеон отдал ему приказ следовать на Кипр и захватить этот солнечный остров. Маршал Пелесье с блеском выполнил повеление своего повелителя, за что и был произведен в командоры Почетного легиона.

Успешные действия Пелесье вызвало бурю восторга в Париже. Столичные газеты в один голос стали писать, что Кипр является достойным призом для Франции, чьи солдаты спасли турецкую империю от полного разгрома в этой войне. Султан пытался гневно протестовать против захвата Кипра, но все было напрасно. Для войны с неблагодарными европейцами у него не было ни флота, ни войск.

Англия также поспешила ухватить свой кусок турецкого пирога дабы компенсировать понесенные свои затраты на войну. Выведенные из Крыма солдаты были спешно пополнены на Мальте стоявшими там резервными войсками и вскоре уже плыли на Родос. Британцы очень рассчитывали, что захват острова не доставит им больших хлопот, и сильно просчитались.

Получив 'дружеский' захват Кипра французами, султан разослал по всем островам и побережью Эгейского моря, приказ о недопущении высадки на земли Турции иностранных десантов. Поэтому, когда английский флот приблизился к берегам Родоса, его встретили предупредительные залпы турецких батарей.

Раздосадованный тем, что его тайная миссия раскрыта и, не желая рисковать транспортными судами с пехотой, контр-адмирал Дадли обрушил на берег шквал огня. Построенные в одну колонну, британские корабли принялись методично утюжить бывшую крепость госпитальеров Родоса. После часа непрерывной бомбардировки города и береговых укреплений, на воздух взлетел гроссмейстерский дворец, в стенах которого турки расположили свой главный пороховой склад.

Прекрасное здание, простоявшее в своем первозданном виде триста лет, пережившее не одну осаду острова, было полностью уничтожено. В одно мгновение оно превратилось в ужасные руины, а на примыкающие к дворцу дома родосцев обрушился град горящих обломков. Не прошло и пяти минут, как город уже был объят пламенем многочисленных пожаров, а горожан охватила сильнейшая паника. Это было на руку англичанам и под прикрытием корабельных пушек, адмирал Дадли стал высаживать на берег десант.

Более трех часов понадобилось английским солдатам, чтобы полностью сломить сопротивление турецкий гарнизон Родоса и поднять над его гаванью штандарт королевы Виктории. Отныне у Британии в Средиземноморье стало два опорных пункта, Мальта и Родос.

Вслед за захватом средиземноморских островов, началось столкновение интересов недавних союзников в Египте. Заплатив большую взятку каирскому паше, французы получили разрешение на начало проведения в районе Суэца строительных работ по сооружению судоходного канала. Реализация этого грандиозного проекта позволило бы Парижу обладать новым морским путем в Индийский океан, втрое короче прежнего плавания вокруг Африки.

Естественно англичане подобные действия императора Наполеона никак не устраивали. Они бы с превеликим удовольствием силой оружия заставили бы владыку Каира изменить своё решение, но восстание сипаев полностью связывало их руки. И туманному Альбиону оставалось лишь мелко пакостить своим недавнему партнеру по антирусской коалиции. Так, закладывались устои новой, послевоенной политики Европы.

Все это время, Михаил Павлович Ардатов находился в Стамбуле. Уже был подписан мир с французами, и гордые сыны Галлии собирались покинуть Крым, однако князь не собирался покидать своего боевого поста. Не доверяя противнику ни на йоту, он терпеливо ждал прохождение вражеского флота через Босфор, готовый в любой момент открыть по ним огонь. Но и после этого он не торопился отдать приказ об отступлении русских войск от стен Стамбула. Только когда специально посланный дозорный корабль подтвердил факт полного прохождения союзного флота Дарданелл, Михаил Павлович начал готовиться к отплытию.

Перед тем как покинуть берега Босфора, князь Ардатов произвел торжественный смотр русских войск. Выстроив стройные шеренги своих чудо-богатырей, от имени государя и от себя лично, Михаил Павлович горячо поблагодарил солдат и офицеров за храбрость и мужество, проявленное в ожесточенной схватке с неприятелем.

Ответом ему было троекратное 'Ура!', могучей волной прокатившееся по всему лагерю и достигшей берегов Босфора. Не успели бравые крики русских солдат утихнуть на морских просторах, как двое унтеров вынесли покрытый красным сукном походный стол, и началось награждение. Полковой писарь принялся громко выкрикивать имена награжденных и они, твердо чеканя шаг, подходили к столу, за которого стоял Михаил Павлович со своим адъютантом.

Едва только стало известно о подписании мира, и появилась возможность свободное сообщение с Севастополем, князь немедленно отправил корабль, с требованием прислать ему ордена для награждения отличившихся в боях солдат и офицеров. Зная, как бывает, медлительна чиновничья машина при награждении героев после окончания боевых действий, Ардатов желал ускорить этот процесс, пока его нынешний статус позволял награждать людей самостоятельно.

Армейские крючкотворы не посмели перечить воли князя, хорошо зная его тяжелый нрав в этих делах. Потому, все что требовал в своем письме Михаил Павлович, было исполнено полностью, и знаки воинского отличия были доставлены в русский лагерь на Босфоре.

Вместе с пехотинцами в торжественном смотре участвовали и моряки, присланные с судов вице-адмиралом Новосильцевым. Михаил Павлович считал их присутствие обязательным, говоря, что только совместные усилия армии и флота позволили одержать победу над столь сильным противником как нынешняя антирусская коалиция Европы.

Награждая солдат и матросов георгиевскими крестами, князь неизменно добавлял каждому новоиспеченному кавалеру кошелек со звонкими червонцами, полученными от султана за свой испорченный мундир. На это дело у Ардатова ушло всё османское золото, но он об этом ничуть не жалел. Убежденный, что от верной смерти его спасло божье заступничество, Михаил Павлович с легким сердцем расстался с полученным им султанским откупом, не оставив себе ни единой монеты.

Вместе с наградами для героев Босфора, прибыл и именной указ императора о награждении Ардатова золотым Георгиевским оружием, что являлось высшим признанием воинских заслуг князя перед Отечеством. Свою награду получил он и от турков, но в весьма своеобразной манере.

За день до отплытия домой, Михаил Павлович был приглашен в Долмабахче. Повелитель правоверных не скрывал своей радости по поводу скорого ухода от стен его столицы русских войск и ради этого устроил для князя прощальный прием.

За свои деяния, свершенные во время своего короткого пребывания у стен Стамбула, он стал пользоваться у турков большим почтением и уважением. Да и как можно было иначе относиться к человеку вышедшему живым из смертельной сечи, удачливо избежавшего удара кинжала убийцы, а теперь железной рукой держал трепетное горло османской столицы. Стоит ли удивляться, что Абдул-Меджид постарался сделать все возможное и невозможное, чтобы у грозного Ардат паши не было никаких причин задержаться на берегах Босфора.

По приказу великого султана во дворец были приглашены различные сановники и знатные жители Стамбула, которым и предстояло проводить русского пашу прощальными речами и подарками. Ничего подобного в истории Стамбула ещё не было, но что не сделаешь ради того, чтобы отодвинуть от своей шеи остриё русского штыка и уберечь свои дома от возможного разграбления.

Одетые в праздничные нарядные одежды, они выстроились двумя стройными шеренгами по бокам от трона монарха, а за их спинами расположились слуги с подарками для русского князя.

Как только Ардатов переступил порог залы, сразу раздался грохот барабанов, гром труб в честь прибывшего гостя и побежавшие слуги, с почтением проводили его к креслу, стоявшему перед троном султана. Михаил Павлович сел и торжество началось.

В этот вечер, Ардатов услышал в свой адрес такое огромное количество похвальных речей, которое не слышал за всю свою жизнь ранее. Красивые и витиеватые слова похвальбы, быстрым ручейком лились на князя из уст придворных султана, стоявших по правую и левую руку от монарха. Сам же владыка, сидя на троне, умело дирижировал сладкоголосым оркестром своих подданных, едва заметным движением пальцев, бровей или поворотом головы.

Первыми начали говорить турки стоявшие вдали от трона правителя. Выдав Михаилу Павловичу свою порцию лести и услады, говорун делал знак, и его слуга преподносил на золотом блюде подарок грозному белому паше. Как правило, это были кошельки с деньгами, чей объем и количество было строго пропорционально рангу дарителя.

Однако чем богаче и знатнее был даритель, тем беззастенчивее пускался он на всевозможные ухищрения, дабы сохранить свой кошелек от внезапных расходов. Так по мере приближения дарителя к трону, в качестве подарка Ардатову стали преподноситься старинные православные иконы и предметы церковной утвари, для приличия, приправленные двумя или тремя тугими кошельками с червонцами.

Все даримые иконы были греческого письма, не имели окладов и находились в довольно плачевном состоянии. Это были остатки иконостаса знаменитой церкви Двенадцати апостолов, являвшейся по совместительству усыпальницей византийских императоров. Она была разрушена вскоре после захвата турками Константинополя, по приказу султана Мехмеда. Прах похороненных в церкви византийских правителей базислевсов был брошен в море, а все внутреннее убранство церкви, оставшееся после янычарского погрома, отошло в казну султана.

Долгое время иконы находились в забытье и небрежении в необозримых кладовых Семибашенного замка, пока великий визирь вдруг не вспомнил о них и приказал извлечь на свет божий. Теперь византийские трофеи, спасали османские кошельки от весомых трат по поводу отбытия восвояси нового 'вещего Олега'.

Делая столь необычные подношения, каждый из дарителей пытался прочесть на лице Ардатова радость от полученного им подарка, но лицо князя все время оставалось непроницаемо. Принимая турецкие дары, Михаил Павлович только сдержанно улыбался и обещал дарителю не забыть щедрость его широкой души. Ни золото, ни иконы, ни что иное не смогли пробить броню сдержанности на лице князя.

Только единственный раз, Михаил Павлович позволил немного дать волю чувствам. Это было когда, один из придворных сановников преподнес ему большую стопку старинных книг перехваченных широким сафьяновым ремнем. Как оказалось потом, это были греческие летописи из императорской библиотеки чудом, сохранившиеся после очередного разграбления Стамбула.

Всё, чем откупались турки от грозного Ардат паши, после его осмотра уносилось проворными слугами на широкий стол, возле которого неподвижно застыл Алексей Ширинский. Заложив руку за пояс, адъютант зорко смотрел, как уменьшается количество придворных ещё не выказавших своё почтение командующему.

Замыкал этот торжественный процесс провода царского посланника, великий визирь. Явно подчеркивая своё высокое положение над всеми остальными присутствующими лицами, он преподнес Ардатову, ятаган из дамасской стали в расшитых золотом ножнах, два серебряных кумгана индийских мастеров и великолепный ковер персидской работы.

Получив столь богатые подарки от визиря, Михаил Павлович подумал об окончании церемонии, но ошибся. Вновь застучали барабаны, запели трубы и вынырнувший из-за трона черный нубиец, вынес прощальные дары князю от самого султана. Это были украшенная бриллиантами изящная черная табакерка, а так же атласный кошелек, наполненным золотыми червонцами.

Под громкие крики придворных Ардатов встал и в знак своей признательности к монарху склонил голову, одновременно сжав правую руку на груди. Абдул-Меджид ответил милостивым кивком и дважды властно хлопнул в ладоши. В тот же момент стоявшие вдоль стен слуги пришли в движение и стали обносить гостей подносами с чашами и бокалами шербета. Хотя владыке правоверных и нравились изыски европейской культуры, но он продолжал придерживаться религиозных канонов своей страны. Вино на торжественных приемах не подавалось.

Четко следуя протоколу приема, каждый из слуг обносил своим подносом с напитками определенную группу гостей. К Ардатову и подошедшему к нему великому визирю, легкой походкой устремилась черноволосая девушка, выскользнувшая из боковой двери.

Из одежды на ней были только полупрозрачные шаровары, узкий черный лиф, и кисейная вуаль которые не столько скрывали прелести молодой фигуры, сколько подчеркивали их. Мягко ступая по дворцовым коврам, красавица уверенно приблизилась к Ардатову и, почтительно склонив голову, протянула высоким гостям свой поднос.

Множество мужских глаз плотоядно пожирали взглядом изящно застывшую с подносом красавицу, но только не Ардатов. Князь внимательно разглядывал стоявшие на подносе чаши. Все они были сделаны из серебра и составляли скромную свиту массивному золотому кубку, обильно украшенному драгоценными камнями. Это был кубок принца крови герцога Бургундии принявшего участие в последнем крестовом походе в 1396 году.

Тогда, отправившиеся на отвоевание 'Гроба Господнего' объединенные силы Европы потерпели сокрушительное поражение под Никополем от турецкого султана Баязета. Сам герцог благополучно избег смерти и плена, а весь его лагерь с имуществом достался победителям.

С тех пор этот трофей был включен в личную сокровищницу султана и выставлялся на широкий показ публики, только в особо важных случаях, по повелению монарха. Этот раз не стал исключением. Кубок извлекли из сокровищницы по личному приказу султана, которого на это шаг долго уговаривал визирь.

Увидев, что Михаил Павлович заинтересовался кубком, визирь сделал учтивый жест рукой, предлагая Ардатову первому выбрать себе бокал и испить прохладного напитка. Не отведать предложенного тебе хозяином дома шербета, было бы верхом неуважением и Ардатов, не мог себе позволить подобное неприглядное поведение. Война закончилась, и России нужно было выстраивать мирные отношения со своим беспокойным южным соседом. Зная как обычно весомо влияния верховного визиря на волю султана, Михаил Павлович решил сделать небольшой реверанс в его сторону.

Князь протянул руку в направлении чаш, и девушка ловко протянула поднос с таким расчетом, что Ардатов был вынужден взять именно трофейный кубок. Девушка уже собралась протянуть поднос визирю, но Михаил Павлович протянул другую руку и взял с подноса вторую чашу. От столь неожиданных действий князя, тяжелый поднос в руках девушки чуть заметно дрогнул, а в глазах визиря мелькнуло удивление.

— Я весьма польщен тем вниманием, которое сегодня великий султан оказал моей персоне и в ответ, хочу поднять бокал за его здоровье и добрососедское отношение между нашими державами, — сказал Ардатов. Зная, что согласно дворцовому этикету султану не положено пить вместе со своими подданными и гостями, князь с почтением протянул золотой кубок великому визирю.

Отдавая визирю столь дорогой кубок, и оставляя себе менее значимую чашу, Ардатов открыто ставил своего собеседника на более высокую ступень по отношению к себе. Столь публичное признание грозного Ардат паши стоило дорогого и видимо от этого, или по какой-то иной причине, визирь заметно побелел и замешкался с приемом кубка.

Однако отказ брать чашу из рук князя означало нанести оскорбление не только Ардатову, но и самому султану, и потому, справившись с охватившим его волнением, визирь покорно принял золотой кубок обеими руками. Освободив руку, Михаил Павлович тотчас поднес к губам свой бокал и стал медленно пить, смакуя прелести султанского шербета.

Великий визирь, видимо от столь неожиданной почести, вновь замешкался последовать примеру князя. Зажав в руках полученный от Ардатова кубок, он напряженно посмотрел на султана, как бы спрашивая разрешения монарха выпить вместо него. Поймав его тревожный взгляд, Абдул-Меджид властно кивнул головой и, облизнув пересохшие губы, визирь покорно отпил из кубка ровно половину его содержимого.

Затем, не глядя на Ардатова, визирь поставил на поднос кубок, но не совсем удачно. Массивная чаша почему-то выскользнула из его рук и, опрокинувшись, щедро залила поднос остатками шербета. Раздосадованный столь глупой оплошностью своего подданного, султан помрачнел лицом и гневно сдвинул брови. С побелевшим от ужаса лицом, визирь с трудом выдавил из себя некое подобие улыбки, спешно покинул прием. Вслед за ним, подхватив поднос с шербетом, исчезла в толпе слуг и девушка.

Находился ли яд в выпитом визире кубке или нет, а если да, то кто распорядился его туда положить, султан или визирь навсегда осталось тайной. Но только ровно через шестьдесят дней после приема во дворце, великий визирь скоропостижно скончался, что естественно породило массу слухов и разговоров относительно его смерти. Однако можно предположить, что все это было простым стечением обстоятельств, поскольку перед самым отплытием, в качестве прощального подарка, султан прислал Ардатову золотой кубок герцога Бургундии и юную красавицу в придачу.

В ответ, решив уподобиться легендарному Олегу, прибившему свой щит на врата Царьграда, Михаил Павлович отослал султану свою боевую саблю вместе с расшитым золотом парадным поясом. Полученными же подарками, князь распорядился своеобразно. Кубок он взял с собой, решив подарить его государю, а девушку передал на временное попечение Алексею Ширинскому, который вместе со всем багажом князя ехал вслед за ним.

Повинуясь приказу императора, Михаил Павлович не стал возвращаться в Севастополь с русскими кораблями. На пароходе 'Владимир' вместе с Ширинским он отплыл из Стамбула в Николаев, откуда на фельдъегерской тройке выехал в столицу для личного доклада государю.

Как и год назад, государь ждал князя Ардатова в заваленном снегом Петергофе. Все так же снеговые шапки украшали головы Самсона и прочих античных героев большого фонтана, а дворцовый канал был прочно скован льдом. Однако имелись и отличия, и весьма существенные.

Перед дворцом, князя Ардатова ждал застывший на изготовке почетный караул из солдат Преображенского полка, а когда он покинул фельдъегерский возок, раздался орудийный салют. Специально прибывшие в Петергоф гвардейские артиллеристы чинно палили из десяти орудий по случаю прибытия дорогого гостя.

Слушая эти победные раскаты, данные в его честь, Михаил Павлович буквально молодел от этих чарующих звуков воинской славы. Дорожная усталость и все тягости жизни мгновенно исчезли прочь с его чела. Не глядя на лакеев, сбросив им на руки дорожную шубу, Ардатов молодцевато направился к стоявшему в дверях императору.

И вновь были горячие объятья, неподдельная радость от долгожданной встречи и даже скупая мужская слеза, которая нет, нет, да и предательски проскакивала в уголках глаз глазах государя и его гостя.

Весь обычный протокол личного доклада императору был безбожно скомкан и позабыт. Князь был немедленно приглашен к заранее сервированному столу в малом приемном зале. Не дожидаясь, когда прислуга подаст блюда, Николай принялся забрасывать Ардатов вопросами, на которые князь принялся отвечать неторопливо и обстоятельно.

Так за легким и непринужденным разговором пролетело полтора часа трапезы, после которой собеседники направились в императорский кабинет. Здесь, уютно устроившись на мягком диване, Михаил Павлович потребовал принести свой походный саквояж, откуда торжественно извлек золотой кубок.

— Персидский правитель, желая сохранить с тобой мир, преподнес в дар знаменитый алмаз 'Шах', турецкий же султан ради того же кланяется тебе государь, золотой чашей и православным крестом на куполе святой Софии, — смиренно произнес Ардатов, подавая императору свой трофей. Опытный царедворец, он хорошо знал, что нужно было подать на десерт самодержцу. Подарок князя был как нельзя кстати. В глазах императора вновь блеснули слезы, и он горячо обнял своего верного товарища. — Ай, да Мишель! Удружил, заставив султана расстаться с такой красотой. А что касается Софии, то прими нижайший поклон от всех православных христиан и от меня лично. Уж никак не думал, что мой давний зарок будет исполнен, без покорения Стамбула. А нет, сумел же ты дорогой друг, заставить басурман расстаться со святой Софией и вместе с ней, добыл ключ от черноморских проливов! — восклицал царь и от его слов Ардатов скромно жмурился подобно коту Ваське, гревшемуся на солнышке на завалинке.

— Да, за такую услугу, крайне мало дать только орден или звание. Нужна такая награда, которая на века бы сохранила память о тебе, Мишель. У нас уже был Суворов Рымникский, Румянцев Задунайский и Дибич Забалканский. Теперь же к этой славной когорте победителей я добавляю ещё генерал фельдмаршала, князя Ардатова Босфорского, — торжественно изрек царь, сильно изумив Ардатова своей необычайной щедростью. Подавая государю кубок, Михаил Павлович очень надеялся получить звание фельдмаршала, но чтобы сравняться по славе с самим Суворовым, об этом он и мечтать не мог.

Троекратно облобызавшись и утерев выступившие от радости слезы, собеседники вновь уселись на диван полностью довольные жизнью. Однако радость людская по своей природе длиться недолго и достигнув долгожданной цели, человек начинает мечтать о новой цели.

Государь император не был исключением и, глядя на массивный глобус, стоящий на массивной подставке около письменного стола, с грустью произнес.

— Да, святая София и наша база на Босфоре это замечательно, но как прекрасно было бы, если с окончанием этой войны, мы смогли бы дать свободу нашим братьям славянам, сербам и болгарам. Ведь и ради их свободы, начиналась эта война.

В ответ свежеиспеченный князь Босфорский только горестно вздохнул. Зная, что идея освобождения славян вторая любимая политическая тема императора, он мудро молчал, не препятствуя изливанию царской печали. — Увы, с самого начала всё в этой войне прошло совершенно не так, как мы того ожидали. А ведь мы только собирались освободить сербов и болгар, взять Стамбул и честно поделить проливы, но Европа нас не поддержала и проблема 'больного человека' так и осталась не разрешенной. Все наши славные помыслы по изгнанию осман с балканской земли пошли прахом. Болгары, сербы, греки вместе с другими православными народами по-прежнему остаются под властью султана. Как горько осознавать Мишель, что наша священная цель, так и осталась не достигнутой, — с алмазной слезой в голосе говорил император.

— Не гневи господа, государь. В этой войне мы сделали для своих славянских братьев всё, что только было в наших силах. Но видимо не судьба была нам в этот раз изгнать турок с Балкан и принести свободу братьям славянам, томящихся в османской неволе. Возможно, это случиться через десять — пятнадцать лет. К тому времени у нас, и армия будет другой, флот сумеем оснастить винтовыми кораблями и разговор у нас с Европой, будет на равных, — успокаивал собеседника Ардатов, в душе не горевший особым желанием проливать кровь за свободу южных славян. При всем своем уважении к Николаю, идеям славянского братства и православию, Михаил Павлович всегда ставил на первое место интересы своего государства. Все, что было за чертой этого понятия, было для него вторичным.

Заключая мир с султаном, князь в первую очередь стремился извлечь максимальную выгоду для России, а всё остальное как получиться. Если бы болгары подняли бы восстание вслед за вторжением войск Паскевича в Добруджию, то можно было бы торговаться с султаном об хотя бы куцей автономии для них. Но болгары только ждали того момента, как их освободят русские, и этот факт сильно повлиял на позицию князя на переговорах. Добившись послабления особо выделяемым государем сербам, Ардатов обошел стороной болгар.

Да и сами сербы, не вызывали у князя чувство особого восторга. Хорошо зная историю народов Балкан, Ардатов сильно сомневался, что освободившиеся из турецкого ига, южные славяне пожелают объединиться с Россией в единый союз, как того желал Николай. Уж слишком разными были интересы у этих народов. Уж очень много крови было пролито между ними, на протяжении многих веков. Заставить позабыть свои старые обиды и распри, не смогли ни единая вера, ни общие корни, ни турецкая угроза, пришедшая на Балканы с востока.

Даже Косовском поле битвы, когда угроза османского рабства стала для сербов как никогда реальна, черная измена свила свое гнездо в рядах сербских вельмож на радость турецкому султану Мураду. Все это заставляло Ардатова сомневаться в славянской дружбе, но как это объяснить человеку, с младенческих лет воспитанному на этой идеи.

— Ты прав Мишель, видно не судьба мне добиться освобождения славян, как не судьба была моей венценосной бабки Екатерины, создать греческое царство со столицей в Константинополе, — сказал император, рассматривая глобус, а затем с некоторой обидой в голосе добавил. — А ведь все же была у нас реальная возможность претворить эти планы в жизнь.

— Да, возможность у нас была, — поддержал монарха Ардатов, — и пришли бы наши полки к Босфору, и скинули бы турок в море, если бы только господа австрийцы нам сильно не подгадили в её реализации. Не ударь австрияки в спину Паскевичу, мы бы наверняка подписывали бы мирный договор с султаном не в Стамбуле, а в Анкаре. И тогда бы на Балканах были бы другие границы и государства.

Соглашаясь с царем, Михаил Павлович довольно ловко припоминал дипломатические промахи канцлера Нессельроде. Получив высокий чин и громкое звание, князь Ардатов был не прочь добиться полной отставки своего старого недруга.

— Кстати об австрийцах, — вспомнил царь, — Карл Васильевич считает, что нам пора прекратить бряцания на границах и начать восстановить добрососедские отношения с Веной. Одновременно, он высказывает опасения что, поддерживая агрессивную политику Бисмарка, мы проявляем политическую близорукость, которая обернется для нас большой головной болью. Что ты думаешь по этому поводу Мишель? Мне кажется в словах Нессельроде, есть крупицы здравого смысла.

Услышав имя своего недруга, Михаил Павлович моментально сделал боевую стойку и заговорил. Хорошо зная нравы господина канцлера, Ардатов нисколько не сомневался в том, что после подписания мира, Нессельроде попытается под благовидным предлогом отдалить его от императора. Как говорил великий Шекспир 'мавр сделал свое дело и он может удалиться'. Сказанное государем полностью подтвердили подозрения князя и, используя благоприятный момент, Ардатов устремился в атаку.

— Появление объединенной Германии, за которую так ратует Бисмарк, дело не сегодняшнего и даже не завтрашнего дня. Для реализации подобной идеи любому государству понадобятся десятилетия и пруссаки не исключение, государь. Бисмарк очень способный малый, но нет полной уверенности, что у него получиться, так как он того хочет. Германия слишком разношерстна и лоскутна, и не каждый правитель княжества и королевства имеет схожие с Бисмарком взгляды на будущее немецких земель, — убежденно произнес князь, наклонившись к царю.

— Но именно для быстрого и бесповоротного разрешения этих разногласий Бисмарк и формирует армию нового образца. И каково будет наше положение, когда через десять лет, мы будем иметь на своей границе прусские дивизии вооруженные новыми винтовками? Может, нам более не следует поддерживать Бисмарка в его делах и с помощью дипломатии сохранить Германию в её нынешнем состоянии? — осторожно спросил император, явно повторяя аргументы господина канцлера.

— Во-первых, из одного солдата нельзя сразу сделать двух, как и нельзя за несколько лет превратить прусский ландвер в сильную армию. Для этого нужно время, много времени и ты государь знаешь не хуже меня. Во-вторых, главным противником Пруссии в деле возрождения германской империи является Австрия и именно против неё, в первую очередь будут направлены штыки армии короля Вильгельма. И, в-третьих, у пруссаков нет к нам территориальных претензий в отличие от французов, с которыми они рано или поздно, но обязательно столкнуться. Берлин желает вернуть себе Эльзас и Лотарингию, Париж стремиться передвинуть свою границу к Рейну. При таком положении дел, спокойствие нам на западной границе лет на десять, пятнадцать гарантировано, — парировал Ардатов, и государь согласился с ним.

— Поэтому, чем дольше будет немецкая заноза находиться в австрийском заду, тем больше будет выгоднее нам. Только так, мы сможем обеспечить себе лояльность Вены, двинув свои полки на Стамбул, в поход для освобождения братьев славян. Только прусская угроза удержит австрийцев от соблазна нанесения нам нового удара в спину. Или ты уже веришь, что только жуткое стечение обстоятельств заставило австрийского императора примкнуть к коалиции наших врагов. И Франц Иосиф уже друг нам? — спросил князь, удивленно вскинув брови.

Вопрос Михаила Павловича вызвал у венценосца бурю эмоций. Сомнения и тревога отчетливо читалась на его лице, и чем дольше Николай молчал, тем радостнее в душе становился Ардатова. Наконец царь прервал молчание и изрек:

— Скажу честно, я был бы рад установить прочный мир с Австрией, но я не готов назвать императора Франца Иосифа своим другом. Возможно, потом мы сможем восстановить наши прежние дружеские отношения и тогда...

— Тогда тебе государь следует навсегда позабыть об изгнании турок с Балкан и образовании славянского союза. Вена уже на деле доказала, что никогда не допустит этого так же, как и не согласиться на присоединения к нам Стамбула. Вспомни, австрийцы всегда платили черной неблагодарностью за оказанную им помощь. Тебе за подавление восстания венгров, твоему брату Александру после Шенграбена и Аустерлица союзом с Наполеоном, твоему отцу за освобождение Суворовым Италии от французов. Так можно ли верить коварному соседу, планируя совершить новый поход на турков ради освобождения славян? Стоит ли вновь наступать на те же грабли и поворачиваться спиной к нечистому на руку партнеру?

— Нет, нет и нет, — решительно произнес император и Ардатов возликовал в душе. Идеи панславизма для Николая оказались более весомыми и важными, чем канцлер Нессельроде с его симпатией к Австрии.

— Я не имею ничего личного против Карла Васильевича, он служил все эти годы тебе государь, верой и правдой, однако он упорно продолжает путать интересы России и свои личные симпатии к князю Меттерниху. И как не прискорбно это звучит, но изменить свои мировоззрения он уже никак не может. В его года свои симпатии уже не меняют, — энергично добивал своего недруга Ардатов. — Единственное, в чем я с ним согласен, так это в том, что раздробленная Германия для нас более выгодна и привлекательна, чем единая, крепкая империя. Действия Бисмарка, обязательно нужно держать под контролем и, на мой взгляд, у тебя уже есть достойная кандидатура.

— Князь Горчаков? — быстро сказал император и Ардатов радостно кивнул ему.

— Ты сам, государь назвал этого человека. У него уже сложились доверительные отношения с Бисмарком, а в дипломатии это дорогого стоит.

Император одобрительно кивнул головой, и Михаил Павлович одержал ещё одну важную для себя победу. Через два дня после этой беседы Нессельроде оставил пост министра иностранных дел, а через месяц и пост канцлера. На небосклоне русской дипломатии стремительно восходила новая звезда русской дипломатии, князь Горчаков.

Пока в Петергофе велись государственные беседы, по зимним дорогам к Петербургу, медленно, но верно приближалась почтовая тройка, в которой находился князь Ширинский с живым подарком турецкого султана.

Девушка была на диво скромна, учтива и мила. Она отважно переносила тяготы походной жизни, мужественно терпела русские холода. Всякий раз, когда Ширинский обращался к ней, приветливо улыбалась и с помощью Алексея принялась учить русские слова.

Все было хорошо, но только один факт несколько смущал адъютанта Ардатова. В личных вещах своей спутницы он случайно обнаружил один предмет, совершенно не подходивший к обычному набору женской красоты. Это был короткий острый стилет с костяной рукояткой, аккуратно завернутый в простые кожаные ножны. Глядя в миловидное лицо девушки, князь никак не мог разрешить эту загадку. Был ли этот стилет оружием обороны, столь необходимый для обитательницы султанского сераля, или же являлся скрытой угрозой для жизни 'Ардат паши', сумевшего повергнуть в ужас весь Стамбул.

Возможно, именно этими тревожными мыслями и был порожден сон, приснившийся Алексею на одной из остановок под Петербургом. В нем князь отчетливо видел большой гостиничный номер, заполненный трясущейся от страха прислугой и взволнованными полицейскими чинами. Все они суетно сновали взад и вперед и повторяли 'Не может быть!', 'Как же так!?'.

Главной причиной этого переполоха являлся Михаил Павлович Ардатов, неподвижно лежавший на широкой двуспальной кровати. На нем не было следов крови или каких-либо следов насилия. Казалось, что князь просто спал, но Алексей почему-то точно знал, что Ардатов мертв.

Но ещё большее открытие ждало его в маленькой комнате для прислуг. Там на полу, в белой ночной рубашке лежала черноволосая красавица, из груди которой торчала рукоятка недавно найденного князем стилета. Немигающие черные глаза с немым укором смотрели Алексея, словно коря его за какой-то неведомый проступок.

Неожиданно что-то мелькнуло, и перед князем предстала часовня. В ней одинокая императрица Александра Федоровна, жалобно причитая, горько плакала на груди у одетого в парадный мундир Михаила Павловича. Время от времени её легкая рука скользила по волосам Ардатова, а плечи судорожно сотрясались от рыданий. В смущении Алексей отпрянул от двери и тут же увидел самого государя императора. Сильно осунувшейся и постаревший, он с непокрытой головой шел вслед за похоронным катафалком. Когда же царь проходил мимо застывшего в испуге князя, то из его уст отчетливо прозвучало: 'Теперь мой черед'.

В холодном поту и испуге проснулся Алексей среди ночи. Пламя ночника яростно трепетало, отбрасывая на стены причудливые тени. Все было тихо. На соседней кровати спала служанка Ардатова живая и здоровая.

Желая удостовериться в этом, князь спустил ноги с кровати и в этот момент его взгляд упал на эфес сабли лежавшей на стуле. И в тот же момент, чей-то искусительный голос стал призывать его разом разрешить терзавшие душу сомнения и опасения. Молодой человек чуть потянулся к оружию и тут, красавица повернула к нему свое лицо и доверчиво улыбнулась во сне.

От этой улыбки Алексея словно обдало кипятком, и он отпрянул назад, устыдившись своих мыслей. Нет, не мог потомок славного дворянского рода быть судьей человеку, чья вина ничем не была доказана.

Долго еще не мог заснуть этой ночью князь, вертясь на постели с боку на бок, пока сон не сомкнул его очи дремотным свинцом. Когда же он проснулся от яркого утреннего света, а черноволосая красавица подала ему в постель чашку горячего кофе, разрешение столь сложной дилеммы оказалось банально простым.

Прибыв в Петербург и оставив все имущество на постоялом дворе, Алексей направился к в гостиницу 'Знаменская', где остановился фельдмаршал Ардатов. Князь Босфорский радостно встретил своего адъютанта и поздравил его с получением ордена Белого орла.

— За, что такая честь, Михаил Павлович? — удивился Ширинский.

— Как это за что? Как не крути, а ты самым непосредственным образом принимал участие в заключение Стамбульского договора. Так, что носи с гордостью, ибо получил его не за выслугу лет, а за дело.

— Премного вам благодарен, ваше высокопревосходительство — начал Алексей, но Ардатов тут же прервал его.

— Не меня благодари, государя, что наградил тебя столь высокой наградой. Я лишь рассказал ему о твоих подвигах, а он сам принял это решение. Уразумел?

— Так точно — Ширинский молодцевато вытянулся перед своим командиром, который тем временем наполнял походные чарки французским коньяком.

— Ну, тогда с Богом. За нас с тобой, за победу — произнес фельдмаршал, протягивая собеседнику серебристую посудину.

Выпитый божественный напиток умиротворил грозного Ардат пашу, а его адъютанту придал решительность.

— Ваше высокопревосходительство, дозвольте обратиться с одной очень важной просьбой — спросил Алексей пока, князь снова наполнял коньяком чарки.

— Излагай, но только без превосходительства. Ни к чему это сегодня — решительно отрезал Ардатов.

— Михаил Павлович, я вас очень прошу, отдайте мне вашу стамбульскую служанку — выпалил одним духом Алексей и замер в ожидании решения князя, однако тот не торопился с ответом.

— За тех, кого сейчас нет с нами! — провозгласил князь, и только когда чарки опустели, он заговорил.

— Что, сильно понравилась?

— Очень, Михаил Павлович.

— Мне тоже, — неторопливо изрек фельдмаршал, — что делать будем? — От этих слов Алексей зардел подобно лучу заката, чем вызвал у Ардатова хитрую улыбку.

— Ох, молодость, молодость, все стариков обогнать норовит, — сокрушенно вздохнул князь, а затем молвил, — значит так. Отдать просто так, не могу и не хочу. Девочка действительно хороша и красива, и по тому грех ей жизнь коверкать. Я ведь хоть и Босфорский, но не султан. А вот отдать замуж соглашусь. Ну, как, возьмешь в жены, мою красавицу? Отвечай как на духу!

Услышав решение Ардатова, Ширинский застыл в напряжении, лихорадочно собираясь с мыслями. Женитьба на турчанке не входила в его планы, однако князь требовал ответа и Алексей принял решение: — Конечно, возьму, Михаил Павлович.

— Вот и славно! — воскликнул Ардатов, совершенно не подозревая, о принесенной ради него Ширинским жертве — Как её зовут?

— Ирина, по-нашему.

— Значит, за Ирину — Ардатов в третий раз наполнил маленькие чарки и доверительно произнес Алексею. — А о приданном и прочем положении невесты, я позабочусь. Чай не последний человек у государя!

Через месяц весь Петербург только и говорил о свадьбе князя Ширинского на приемной дочери фельдмаршала Ардатова Босфорского, фрейлине императрицы Александры Федоровне.

КОНЕЦ.