Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Опять же — но! Надо учиться у графа. Даже свою короткую щегольскую накидку Монтихо носит так, что в голову сразу приходит слово — мантилья. Именно — мантилья! Испанец! Гранд! Надо как-то бороться со своими немецкими привычками.

Пока все бедно, но чисто.

Чисто! Не мять! Слышишь, Снег?

За окном начинался дождь, по стеклу окна и подоконнику ударили первые крупные капли, я еще раз осмотрел себя, вздохнул и отправился вниз. Сдаваться. Отстаивать свое право, поджидая обидчиков, сидеть и смотреть на пузырящиеся под ливнем лужи у входа в ресторан — воли не хватило.

Съезжу в город. Потом поглядим.

В отличии от Невы, Сена пока почти не знает тисков гранита. Чаще всего ухоженные плавные склоны берегов до самой воды покрыты короткой слежавшейся травой. И лишь кое-где, по-верху, у нависающего над рекой обрывистого берега, вдоль тротуара, идет металлическая решетка ограждений, на которой не посидишь. Разве что — иногда, вот так, спиной опереться, постоять, рассматривая дома вдоль набережной. Рассеянно скользя взглядом в ожидании — вдруг что-то в них меня заинтересует, привлечет. Но... Поскользил, поскользил, и — опять переводишь взгляд на Сену. Зима. Сырость. Слякоть. Лучшее время для туризма.

Граф определил в ежедневные поездки с нами Кугеля и одного из испанцев по его выбору. Наверно, чтобы самому не бегать за мной, если неожиданно сорвусь с катушек. Как бы там ни было, но смотреть на меня все они избегают. Видимо, неприятно. Стараются, делают свое дело, но общение идет по необходимости. Не смытое пятно труса сияет нимбом над моей пока еще ценной головой.

Остается гордо шагать с высоко задранным подбородком, не обращая внимания на декабрьские лужи. Следить за малейшими признаками виноватого заискивания, уныния, попыток как-либо оправдаться в глазах испанского сообщества, проявляющиеся с моей стороны, и — пресекать! Мгновенно и жестко! Учет и контроль. Дождь и слякоть только способствуют испытаниям.

Приехав в гостиницу, поднимаюсь к себе в комнату — еду мне теперь приносят. Протираю штаны у окна. Ночью сплю плохо, во сне проигрываю день позора, пытаюсь найти выход, не нахожу — и так продолжается по сей день. Видимо, прогулки не так уж и помогают.

Но сегодня — солнце. Париж! Волей-неволей хочется улыбаться.

Время лечит?

Что здесь, на набережной д"Орсэ, что на прочих улицах и площадях — людей почти нет. Вчера и позавчера — нисколько не удивляло: редкие прохожие, попадавшиеся нам навстречу, старались не задерживаться под косыми струями дождя, стремясь как можно быстрее нырнуть под крышу. Это мы с графом — гуляли. Вот и не удалось толком рассмотреть парижан в их природной естественной среде. Спокойно, не морщась под плетями дождя, передвигались только офицеры. А может, и не офицеры? Уверенно, хотя и быстро, шагали люди в мундирах: воинская гордость не позволяла им, высоко подкидывая зад, причудливо подпрыгивая, выписывать кренделя на лужах, пытаясь не поскользнуться. Прочих ничто не сдерживало.

А сегодня — солнце, небо, радость. Но народа на улицах все равно почти нет. Мало людей. Где все? Ведь — Париж!!!

Королева Марго, Д"Артаньян! Ведь с этих улочек, с этих дворцов Дюма написал то, чем я буквально зачитывался в детстве. Даже — нет! Еще не написал. Возможно, даже не родился, его папа был генералом у Наполеона. Я первый, я раньше все это вижу!

Пытаюсь осторожно, сохраняя выражение вежливой скуки на лице, рассматривать прохожих. Есть даже хорошенькие!

Пристальный взгляд сразу привлекает внимание, тут же вопросительно заглядывают в глаза, на лице появляется недовольное выражение. Понимаю их. И взгляд отвожу. Чего петушиться, я уже себя достаточно проявил, со мной все понятно. Новая дуэль ни к чему, старые долги не погашены. То есть — извините, случайно в вашу сторону засмотрелся, что-то там подальше заинтересовало, ничего другого в виду не имел. Бонжур, экскюзе муа, пардон, оревуар и мерси. И еще раз — мерси, что расходимся без скандала. А краем глаза — что можно заметить? Могу сказать, что парижане в своих одеждах смотрятся более яркими, праздничными, радостными, чем мы, немцы. Монтихо черный, я, естессственно, во всем коричневом. Все яркие, многоцветные — и офицеры, и лавочники, и штатские непонятно кто. Единственное, что мне не нравится — у дам: их шляпки или платки, стилизованные под полотенце, завязанное на голове, как у прачки. Ассоциации у меня такие возникают от общего смысла дамских головных уборов, от течения моды, царствующей на улицах вне зависимости от ведомственной принадлежности и богатства хозяек. Простит их такой головной убор. Упрощает. Пусть простят меня дамы. Экскюзе муа, миль пардон.

По-нашему — на улицах и нет никого. Но считается, (все наши считают), что жизнь в городе бурлит и то, что я вижу — это те самые толпы парижан, праздно и непраздно шатающихся по переполненным народом улицам. Примерно по одному человеку через каждые десять метров. Изредка — парочки. И уж совсем редко — собравшиеся в партию больше трех горожане. Сегодня — веселые, поддатые, шумные. Мрачных, целеустремленно движущихся вперед колонной или россыпью, до десятка и более — нет вовсе. Мы с графом проходим по линии фланирующих бездельников. Я пялюсь во все стороны. Иногда. Граф рассматривает носки своих сапог, стараясь не наступать в грязь и на конские яблоки, если пересекаем улицу. Мне почти нормально. Ему муторно.

Сзади, метрах в пятидесяти, ползет наша карета. На козлах Кугель с Гонсало. Когда в голову приходит очередной парижский адрес и я, покатав его за щекой языком, называю, решив, что к этому времени он вполне уже может быть, наша пешая прогулка завершается, мы лезем в карету и едем туда. А там опять вылезаем, смотрим, маемся и бредем куда-то в сторону. До следующей достопримечательности, название которой взбредет мне в голову черт знает из каких глубин памяти. Париж маленький город, почти все рядом.

И так до двенадцати часов. Утренняя прогулка заканчивается. Скоро меня повезут в гостиницу, а граф отправится по делам. Хотя, мне по жизни казалось, что всех чиновников можно застать только с утра, потом они разбегаются. Но — граф принял решение и тратит на меня все cвое отпущенное для этих целей драгоценное утреннее время: с момента завершения завтрака и до полудня. Чтобы, судя по всему, потом убить оставшуюся часть дня и весь вечер на поиск нужной графу местной шишки, застать которую на работе можно только в течении получаса, с утра, а потом — ищи-свищи до завтра. Но граф упорен. Лицо у него такое.

Выдержка (пока!) замечательная. Когда я вчера от Люксембургского дворца попросил его съездить к Сакре-Кер — глазом не моргнул. Съездили. Походил, посмотрел. Откуда же я знал, что так далеко? А теперь, говорю, к дворцу Бурбонов. Только веко дернулось. Я же не специально. Все равно вчера время заканчивалось, сегодня посмотрели. Я еще хочу в Булонский лес. В Венсенский лес. Хотя зима. Не сегодня, потом как-нибудь. Еще в Версаль.

— Не скажете ли, граф, как, потеряв память, вы смогли сохранить в ней столь много названий парижских достопримечательностей?

— По моему указанию слуга поинтересовался у прислуги. Я постарался запомнить.

— Странно, что сам он смог запомнить столь много...

Я пожал плечами, но Монтихо не видел жеста, он рассматривал что-то глубоко заинтересовавшее его вдалеке. В глубине улицы, по которой мы ездили к Сорбонне. Пришлось ответить.

— Не так уж и много, граф, не более десяти. Нотр дам де Пари, Лувр, Тюильри — известны всему миру. У Кугеля было время запомнить. Ему почти шестьдесят, французский ему родной — он наполовину швейцарец.

— У нас осталось не так уж много времени. Хотите, я покажу вам места, о существовании которых знают не многие? Это в Латинском квартале.

— С удовольствием, граф.

Садясь в карету, Монтихо бросил Гонсало.

— Латинский квартал, улица Арбалетов. Граф желает выйти в самом ее начале.

И оглянулся на меня. Я кивнул. Я уже понял, что здешние улицы часто называются по вывескам расположенных на них лавок. Похоже, граф решил познакомить меня с продукцией местных оружейников. Пара кинжалов мне бы ох как пригодилась. Может, решил мне купить?

Улочка оказалась действительно чудесной — узкая, кривая, замечательный уголок старого Парижа, буквально пропитанный его духом. Граф без объяснений, не отвлекаясь на описания окружающей нас старины, шел на пол-шага впереди. Я тоже помалкивал, боясь спугнуть удачу, выглядывая нужную вывеску. Она обнаружилась сразу, как только мы завернули за угол. Обвитая плющем стена дома, на фронтоне которого висел кованый арбалет, примыкала к небольшому скверу. Всего десяток деревьев, но летом здесь так хорошо. Несомненно... Будем надеяться, тут уж никакому беженцу с Кавказа не удастся воткнуть свой "Французский двор", спилив всю красоту, разрушив очарование места. Солнце освещает голые, причудливо изогнутые ветви, могучие стволы... Хорошо...

— Будьте любезны, граф, пройти мимо вон тех деревьев и подойти к стене...

Захожу. Делаю несколько шагов, вглядываюсь, но ничего не вижу. Стена как стена. Что-то скрытое за плетьми плюща?

— Все, молодой человек.

Я повернулся — метрах в трех от меня стоял граф Монтихо. Пистолет в его руке был направлен мне в грудь.

— Не приближайтесь, я знаю ваши возможности. Если желаете, можете прочесть молитву, я подожду. Не долго, и — так, чтобы я слышал...

— Граф, что это значит!

— Вы теряете время.

— Граф Монтихо! Убийство днем, в центре Парижа! На что вы рассчитываете?..

— Рассчитываю остаться в живых. Отбиться от шоферов, пытавшихся столь безуспешно вас захватить.

— Каких шоферов?!!

— Долго объяснять. Проще было выстрелить вам в спину, но — принципы. У меня есть принципы, я их придерживаюсь. Всегда.

— Граф, я не тот, за кого вы меня принимаете! Я не граф де Теба!

— Я знаю.

— Опустите пистолет, я уйду. Клянусь, вы обо мне больше не услышите.

— Прощайте...

Раздался выстрел

Все это время я лихорадочно пытался найти выход. Напасть на графа? Не реально. Не успею выхватить шпагу, выстрел прогремит сразу. Попытаться рвануть в сторону, качнуть ему прицел и выйти в ноги? Граф сильнее меня в два раза, исход тот же. Попытаться убежать? От пули? В конце улочки меня ждет Гонсало. С двоими нам с Кугелем не справиться, не хочу его подставлять. Так — пройдет свидетелем, останется жив. Только сейчас до меня дошло, что, идя по улице, мы не встретили ни одного человека. Им нужен граф де Теба, убив меня они ничего не выигрывают, я не он! Граф де Теба мертв, я могу объяснить. Мне бы только подойти к нему поближе, а там... Может быть, что-то получится. Попытаюсь выбить глаз...

Граф сделал шаг ко мне, выгнулся, будто ему под лопатку вогнали лом. Рука с пистолетом пошла вниз. Попыталась подняться... Пистолет выпал, Монтихо секунду держался рукой за грудь, потом — словно из него разом выдернули скелет — весь смялся и рухнул. Уже на земле сжался, подтягивая колени к груди, замер...

Я уже стоял рядом на коленях, подхватив с земли упавший пистолет.

Со стороны сквера, противоположной улице, ко мне подходили двое. Еще один пролезал в пролом забора, ограничивающего сквер с торца. Щель довольно узкая, лезть только боком, голова и плечи уже прошли, и мужик, зацепившись за стену руками, подтягивал ноги, чтобы, перекинув, опустить их уже на нашей стороне. Такой затейник, такой гимнаст... Довольно высокий кирпичный забор, протянувшийся от дома к дому, делал бы сквер ловушкой, если бы не этот пролом. Я его сразу и не заметил. Судя по всему, с другой стороны — двор, там есть еще люди, которым совсем не обязательно пролезать сюда и накапливаться. Троих хватит за глаза. У каждого по два пистолета, шпаг не видно. Гражданские, тот, что ближе, одет как дворянин — вполне приличный сюртук, надраенные до блеска сапоги. Естественно, без головного убора, его в таком деле только терять. Двое отставших — попроще, с уклоном в деревенщину, явные подручные. Странно, что он не пустил их вперед. Всем заметно больше тридцати, шеф помоложе, быки постарше.

Шедший первым, не останавливаясь, навел на меня второй пистолет, левой рукой засовывая за кушак использованный.

— Бросьте оружие, молодой человек, мне не хотелось бы вам причинять вреда.

Я не реагировал.

Хмыкнув, говоривший повторил то же по-немецки.

— Бросьте! Неужели вам не достаточно примера этого господина. Мне кажется, он вполне убедителен.

Не реагирую. Наоборот — навожу пистолет на него.

— Последний раз говорю — бросьте, и пойдемте с нами!

Реагирую.

— Кто вы такие?

— Не важно. Позже вы все узнаете, здесь не место...

Со стороны улицы раздался грохот подков и колес по мостовой. Наша карета!

— Ваше сиятельство!!!

Кугель!

— Ну же!..

Я подхватил левой кистью низ пистолета для лучшего упора, целясь вежливому прямо в грудь. Метров пять — шесть.

Клац!

Это уже смешно. Все повторяется. Снова у бандитов осечка. Дежа вю, сейчас начнем опять перещелкиваться.

Господи, помоги!

Руки тряхнуло, раздался выстрел. Моего собеседника отбросило.

Второй, даже не сделав попытки рубануть по мне из двух своих заряженных стволов, развернулся и бросился к пролому. Полузастрявший в нем акробат уже выкатился назад. Со стороны улицы грохнул выстрел. Потом еще. Не добежавший метра до щели бандит прислонился к стене. Потом, сползая, присел и... так и остался сидеть, уронив голову. Длинный чуб распушился, закрывая лицо.

— Ваше сиятельство!!!

Ко мне, размахивая пистолем, бежал Гонсало.

Ну, стреляй, гнида, стреляй!

Глава 9

Стол, туго затянутый зеленым сукном. Обычный канцелярский стол с тумбой и выдвижными ящиками, только очень старинный. Темно-коричневый, возможно — дубовый, дерево покрыто старым, но отнюдь не потрескавшимся лаком. Если дубовый, то вообще затрудняюсь сказать, сколько ему лет. Может, все сто. И еще двести лет здесь простоит, послужит, пока какой-нибудь ценитель старины вдруг не допрет, что этой рядовой канцелярской мебели уже о-го-го! Может, еще Наполеона видел! Первого. А спектральный анализ покажет, что и Людовика видел. Четырнадцатого. А дуб — мореный, затоплен в Сене еще при римлянах, где и пролежал благополучно тысячу лет. А вырос еще при египтянах.

Вот так и тянется канцелярская цепочка от писцов фараонов до скромного чиновника, более двадцати лет протирающего брюки в ставшим родным департаменте. Поколения исчезают, а их дело, особенно — если аккуратно подшито, да с номером — живет.

В отличии от стола, стул, на который меня усадили, самый что ни есть обныкновенный, возможно — из дворца, но именно поэтому долго не протянет: уже поскрипывает и грозит некуртуазно развалиться прямо под моей тощей задницей. Приходится следить, чтобы лишний раз не пошевелиться, а это здорово отвлекает. Наверно, так и задумано, и — раз в месяц — стулик подклеивают, чтобы вид имел богатый и новый, а посетитель на нем сидел — как принародно на горшке. И не выеживался.

Сидевший за столом человек, если отвлечься от черного сюртука, в который облачен мой визави, и прочих мелких деталей одежды — признаков эпохи, в остальном вполне соответствовал облику современного мне гражданина. Короткая стрижка, но — не вызывающе-короткая, просто опрятная. Умное, интеллигентное, слегка вытянутое лицо. Сочувствие во взгляде. Я так понимаю — люди не меняются? Особенно — занятые подобной работой. Специфика труда, знаете ли.