С каждой минутой страсти на борту британского "Альбиона", где проходило совещание, накалялись до предела, грозя перейти из перебранки, в открытое оскорбление противоположной стороны. Только благодаря дипломатическому искусству лорда Раглана эта перепалка с взаимными обвинениями не вылилась в нечто большее, что могло бы развалить союзную коалицию в самом начале её боевого пути.
Ударь Меньшиков по Евпатории на следующий день и на планах коалиции, можно было бы ставить жирную точку. Даже если бы русская пехота не смогла бы сбросить вражеский десант в море, то от наступательных действий, потрепанный и напуганный неприятель отказался бы на долгое время. Однако Меньшиков не стал этого делать. Вместо наступления на врага, он любезно позволил ему спокойно съехать на русскую землю.
Напрасно Ардатов настойчиво призывал светлейший князь бросить все силы Крымской армии на Евпаторию, обещая ему скорую победу. Меньшиков с непроницаемым лицом выслушал графа, а холодно молвил в ответ: "Здесь, по воле государя императора командую я. Надеюсь, больше мы к этому вопросу возвращаться не будем".
Столь категорический отказ атаковать врага в Евпатории, князь объяснял опасностью попадания русских войск под огонь вражеских кораблей, что привело бы к большим потерям.
— Число врага огромно, а наши силы в Крыму ограничены, и их надо использовать с умом. По моему глубокому убеждению, самый лучший вариант противодействия врагу, это река Альма. На этой неприступной позиции встретим мы врага и основательно обескровим его силы — изрек свой вердикт Меньшиков на общем собрании и к большому огорчению Ардатова, севастопольские адмиралы вновь поддержали светлейшего.
За пять дней форы подаренной дорогим Александром Сергеевичем врагу, с неприятельских кораблей было высажено 25 тысяч французской и 21 тысячу английской пехоты, вместе с 93 полевыми орудиями. Кроме того, в лагере коалиции находилось две тысячи турок, которые рассматривались союзниками исключительно как вспомогательные войска. Блистательная кавалерия европейцев находилась в плачевном состоянии, превратившись за один день из грозной ударной силы в почетно-парадное соединение.
Однако не только жалкое состояние кавалерии терзало сердца и души маршала Сент-Арно и лорда Раглана. Внезапно выяснилось, что у высадившихся на берег войск не было в достаточном количестве ни палаток, ни транспортных повозок, ни запаса провианта. Захваченная союзниками Евпатория лежала в руинах и совершенно не подходила на роль надежного оплота с зимними квартирами. Кроме того, корабельная стоянка у Евпатории была хорошим местом для высадки десанта, но совершенно не подходила для длительной стоянки кораблей союзной эскадры. Любой серьезный шторм мог нанести гораздо больший ущерб кораблям союзной армады, чем атака русских брандеров. Срочно требовалось найти выход из создавшегося положения, и Сент-Арно нашел его.
— Севастополь и его бухты, вот наше спасение, господа! Оставаться в Евпатории нам смерти подобно! — заявил маршал на военном совете коалиции, и его слова были горячо поддержаны всеми остальными генералами и командирами. Не желая делиться с турками своими скудными съестными припасами, европейцы оставили их охранять развалины Евпатории, а сами, утром десятого сентября двинулись к берегам Альмы, где уже стоял Меньшиков.
Ардатов не последовал вслед за светлейшим князем, несмотря на любезное приглашение Александра Сергеевича присоединиться к его штабу почетным гостем. Оставшись в Севастополе, Михаил Павлович с головой ушел в дела, стараясь позабыть полученную обиду от Меньшикова.
Едва только стало подробнее известно о результатах нападения брандеров, как граф решил приступить к награждению всех участников рейда. Имея императорский указ, позволявший ему награждать отличившихся в боевых действиях людей по собственному усмотрению, Ардатов действовал без оглядки на князя и адмиралов.
Без всякого угрызения совести, Михаил Павлович влез в кассу Черноморского флота и произвел денежные выплаты, которые обещал морякам за их подвиги, как живых, так и павших. При этом граф посчитал нужным лично посетить родных и близких погибших, и выразить им свою скорбь по поводу потери близкого человека. Вместе с этим, Ардатов произвел производство офицеров в следующий чин, а простым матросам оформил представление на получение личного дворянства.
Обо всех этих действиях, Михаил Павлович подробно написал в своем письме государю, которое он отправил с фельдъегерем, вместе с победной реляцией о подвигах моряков черноморцев. Славя севастопольцев, Ардатов не преминул отметить, что урон противника был бы куда более сильным, если бы вместе с брандерами в атаке участвовали семь пароходов-фрегатов находившихся в подчинении вице-адмирала Корнилова.
Во время награждения возникла небольшая загвоздка с лейтенантом Ивлевым. Главный герой евпаторийской баталии оказался единственным сыном у своей матери, находившейся в довольно стесненном материальном положении. Желая по достоинству оценить совершенный подвиг молодым офицером, Ардатов пошел на служебный проступок.
За отличную службу и подготовку отряда охотников, граф задним числом произвел лейтенанта Ивлева в капитан-лейтенанты и наградил его Владимирским крестом III степени. Когда местные чиновники стали упрекать графа в столь явном подлоге, Михаил Павлович холодно произнес: "Пусть тот, кто смел и не имеет греха, заберет у несчастной матери пенсию, за которую своей кровью заплатил её отважный сын".
Желающих связываться с личным посланником государя императора среди севастопольских чинуш не нашлось и Ивлев, стал капитан-лейтенантом к огромной радости своих боевых товарищей.
Глава III. Севастопольская страда на суше.
Диспозиция светлейшего князя, которую он довел до сознания своих штаб-офицеров, собравшихся на совещании в своей палатке по случаю предстоящего боя с противником, была такова. "Мы стоим, а неприятель нас атакует".
По своему замыслу и простоте она не могла претендовать на близость с замыслами Суворова и Кутузова, Наполеона и принца Евгения Савойского. Но ради правды, следовало признать, что предложенная Меньшиковым диспозиция имела свое зерно здравого смысла. Занимая выгодную позицию на Альме, Крымская армия могла нанести неприятелю чувствительные потери. По общепринятым расчетам они должны были составлять пропорцию 3:1 в пользу русских. Это позволяло не только серьезно обескровить врага в затяжных оборонительных боях, но при определенных обстоятельствах и нанести ему поражение.
Местные условия весьма благоприятствовали реализации замыслов Александра Сергеевича. На левом фланге его армии находились горные высоты, чью крутизну было весьма трудно преодолеть в мирное время, а в бою и подавно. Используя это обстоятельство, русские могли перебросить большую часть своих сил на правый фланг и навязать бой противнику у моста через реку, имея численное превосходство над ним. Сия задумка имела право на существование, однако с претворением её в жизнь у Меньшикова возникли серьезные проблемы.
Неизвестно по какой причине, командование левым флангом русских войск было поручено генералу Кирьякову, постоянно находившемуся в состоянии легкого подпития. Когда Меньшиков объявил ему свое решение, тот, слегка пошатываясь, встал во весь фрунт и произнес фразу ставшую потом исторической: — Не извольте беспокоиться Ваша Светлость. Шапками французов закидаем!
Прекрасно зная генеральскую слабость и видя её проявление на военном совете, Меньшиков остался верен своему плану и не произвел замену генерала на столь важном участке обороны. Сам же Кирьяков, после завершения совещания у князя не удосужился произвести диспозицию своих частей, занявшись более важным для себя делам.
В итоге, на позиции левого фланга не было предпринято ничего, чтобы затруднить противнику продвижение в этом направлении, посчитав горный склон изначально неприступным укреплением. Не была разрушена или завалена даже узкая горная тропа, ведущая от подножья к вершине. Генерал веселился, а офицеры не посмели проявить инициативу, отлично помня, что она всегда наказуема.
Было уже около двенадцати часов, когда французские солдаты под командованием генерала Боске устремились в атаку. По общей диспозиции, французы наступали правым флангом, тогда как англичане атаковали левым флангом. Первым предстояло взойти на горную кручу, вторым перейти на противоположный берег Альмы.
Едва только противоборствующие стороны стали сближаться, как сразу выявилось превосходство ружей неприятельских солдат, над стрелковым вооружением русских пехотинцев. Вооруженный штуцерами противник стал поражать противостоящие ему плотные линейные ряды русской пехоты с пятисот — шестисот метров, тогда как она могли наносить ответный урон только с расстояния ста — ста пятидесяти шагов.
Больше всего от вражеского огня доставалось русским пушкарям. Французские зуавы безнаказанно выбивали орудийную прислугу батарей, тогда как ядра и шрапнель наносили им урон только на дистанции в сто десять, сто двадцать метров. С бессильным отчаянием смотрели артиллеристы генерала Кирьякова на густые ряды вражеской пехоты, которые быстро приближались к русским позициям без особых потерь. От ярости они скрежетали зубами и громко бранились, видя как раз за разом залпы их орудий, не приносили противнику никакого вреда.
Позабыв обо всём на свете, не обращая внимания на роем летящие пули, русские пушкари не оставили своих позиций, выказывая полное пренебрежение к смерти. С лихим азартом обреченных бросались они после каждого выстрела к орудию, чтобы успеть прибранить его, и торопливо забить в ещё горячий ствол пушки новый заряд, прежде чем штуцерная пуля выбьет кого-нибудь из их рядов.
Вскоре настал черед и французов демонстрировать чудеса своей храбрости и настойчивости против русских ядер и картечи. Устилая крымскую землю своими синими мундирами, они упорно продвигались вперед и, несмотря ни на что, старательно держали ровность своих рядов.
— Вив ле император! — громко кричали седоусые сержанты, потрясая над своими головами шпагами, призывая солдат к исполнению священной воли Наполеона.
— Вива ля Франс! — отвечали им французские зуавы, дружно отбивая ногами строевой шаг, готовясь броситься в рукопашную схватку с противником.
По мере приближения противника к русским позициям, пушки артиллерийских батарей, словно по мановению волшебной палочки стали замолкать. И это не было результатом удачной стрельбы зуавов по орудийной прислуге. Молчание русских пушек заключалось в самой банальной причине, которая, тем не менее, сыграла роковую роль в этой битве. Охваченные азартом боя, многие орудийные расчеты, просто истратили впустую весь свой боезапас, а когда бросились за зарядными ящиками, то оказалось, что они находятся далеко в тылу.
Поэтому, когда синие мундиры вышли на рубеж последнего броска перед рукопашной схваткой, русским пехотинцам приходилось рассчитывать только на себя. Одиночные залпы картечи, хотя и наносившие урон врагу, никак не могли изменить общую картину боя. Но даже в таких условиях русские солдаты показали себя с самой лучшей стороны.
Стоя под убийственным огнем французов, они не дрогнули и не побежали, как на то рассчитывал противник, а, отвечая дружными ответными залпами, стояли ровными рядами, твердо выставив вперед свои трехгранные штыки.
Как не горячо любили французы своего императора Наполеона и Францию, как не подзадоривали своих солдат сержанты, но французская сила встретила достойного противника, за плечами которого так же стояло славное боевое прошлое и любовь к родине. В этой кровавой схватке потери обоих сторон росли, словно снежный ком. Люди ежеминутно гибли, сраженные выстрелом в упор, пронзенные штыками, или падали с разбитой головой от удара приклада, но перед этим они стремились любым способом нанести хоть малейший урон противнику, чтобы склонить чашу весов победы в свою пользу.
Обе стороны были достойны победы, однако у подданных французского императора не было той твердой решимости умереть на поле боя, которая присутствовала у русских, и они начали отступать. Когда уже наметился основной перелом в рукопашном сражении, то по иронии судьбы ожили русские батареи, к которым подвезли долгожданный боезапас. Уцелевшие орудия щедро палили картечью по отступающему врагу, стремясь внести и свой скромный вклад в этот боевой успех.
Примерно такая же картина была и на правом фланге русских войск, которыми командовал генерал Петр Горчаков, но с той лишь разницей, что если штуцера французская пехота имела больше половины, то англичане были вооружены ими поголовно. Засев в зарослях виноградника по склону берега, которые не были уничтожены русскими заранее, британцы методично расстреливали шеренги Брестского полка, прикрывавшего подступы к мосту через Альму.
Не лучшим образом обстояли дела у Владимирского и Бородинского полка, стоявших чуть далее своих товарищей. Их линейные ряды так же страдали от штуцерного огня неприятеля, которые выжимали из своего преимущества максимум выгоды, выкашивая русских солдат, при этом, не неся потерь.
Как и в случае с французами, русская артиллерия ничем не могла помочь своей героической пехоте, обозначив своё присутствие оглушительной пальбой, от которой было минимум толка. Единственным отличием общей картины боя, было то, что пушкари правого фланга быстро поняли всю бесперспективность своего занятия и, убедившись, что их выстрелы не причиняют противнику урон, сами прекратили огонь.
Спасение для русских солдат пришло со стороны английской гвардии, которая, выполняя приказ генерала Кинглэка, раньше времени двинулась в атаку на мост. Видимо решив, что противник уже основательно обескровлен или желая первым получить бремя славы, гвардейцы ринулись в бой и тем самым, заставив своих стрелков прекратить убийственный огонь.
Бой разгорелся не на жизнь, а на смерть. Рыжеусые Томми и Бобби яростно дрались с русским дикарям во славу всеми любимой королевы Виктории и дорогого лорда Пальмерстона. При помощи штуцеров и стальных штыков, они собирались обратить в бегство этих сиволапых медведей, посмевших считать себя главным победителем Наполеона.
Однако русские пехотинцы почему-то упорно не желал показать спину при виде алых мундиров гвардии, её медвежьих шапок и британского флага. У них было своё мнение. Трижды Владимирский полк ходил в штыковую атаку против английских гвардейцев и, потеряв больше половины своего состава, отбросил неприятеля на исходные позиции.
Не менее славно и действовал Бородинский полк. Подобно своим боевым товарищам, он трижды ходил в штыковую атаку и сумел не только отразить наступление англичан, но даже отбросить их за реку, вплотную подойдя к холмам, на которых располагался штаб лорда Раглана. Знай об этом бородинцы заранее, они бы непременно атаковали их невзирая ни на какие потери и могли бы изменить весь ход битвы. Однако, попав под густой штуцерный огонь, русские солдаты прекратили преследование бегущего врага, и вернулись на исходные позиции.
Казалось бы, успех был на стороне солдат Меньшикова, но зуавы генерала Боске смогли внести перелом в битве тогда, когда этого никто не ожидал. Небольшими отрядами они двинулись на штурм горных круч генерала Кирьякова и, к своему удивлению, обнаружили, что горный склон никто не защищает. Генерал Кирьяков посчитал, что сама природа делает этот фланг его позиции неприступным и поэтому, ограничился выставлением наблюдательного поста из двадцати казаков.
