Адашев. Северские земли

— Отвела ведьма глаза настоятельнице и второй подруге, да показала им, что умер мальчик при родах. Они втроём и похоронили младенца тайно. Только похоронили они не наследника княжеского, а куклу заместо его. А настоятельница, которую приглядывать за княгиней обязали, так великому князю и доложилась — мол, помер мальчик родами и похоронен в стене монастырской[2]. Тот и успокоился.

[2] В 1934 году при реконструкции монастыря реставратором А. Д. Варгановым было обнаружено захоронение, которое оказалось кенотафом — пустой могилой. Вместо останков в ней была найдена лишь деревянная кукла, одетая в детскую рубашку. Однако часть историков, в частности, Д. Володихин, оспаривают этот факт.

А мальчика ведьма из монастыря тайно вынесла, да там же, в Суздале, к верным людям жить и пристроила. Так и он и рос, рядом с матерью, но виделся с ней нечасто — только когда ведьма помогала — отводя другим глаза, в монастырь его провожала и обратно выводила.

Когда же великий князь Василий умер, и Елена Глинская всю власть в московских землях в свои руки взяла — выслала она Соломонию бывшую, Софью нынешнюю из Суздаля в Каргополь. Бабы — они вельми злопамятные бывают. И мальчик, которого Григорием крестили, с матерью тогда уехал — среди свиты его ведьма спрятала.

Ждан вдруг вспомнил, что батюшка вроде бы недавно Каргополь поминал. Ну да -ублюдка Ивашку Болотникова в Каргополе поймали. Интересно, это как, совпадение или...

— Тот самый Каргополь, где Болотникова изловили. Совпадение? Не думаю. — как будто подслушав мысли, откликнулся священник. Интересно, это у него Понимание так раскачено? — Я же тебе говорил, Глебка, что есть в каждом царстве места силы. Вот Каргополь на Руси — одно из сильнейших мест. Недаром тамошние финны лучшими колдунами всегда считались. Вот там-то, в Каргополе ведьма и научила Григория Васильевича, что ему делать и как дальше жить. И то сказать— десять годков мальцу уже исполнилось, дело к получению Дара шло. Тогда-то он мать свою навсегда и покинул, там-то он свою колдовскую силу разбудил да преумножил...

Оно, конечно, всем известно — Грозный царь сам одним из сильнейших колдунов русских был, ему, говорят, уникальный Дар выпал. Кстати, Глинские же хоть и литовский род, но тоже из татар. Они своё происхождение от Мансура ведут, сына темника Мамая — да, того самого, что 'Мамай прошёл' да 'Мамаево побоище'. Мансур после отцовского поражения Витовту служить пошёл, город Глинск в удел получил, отсюда и пошли Глинские. После этого на Руси и начали считать, что самый сильный Дар получают те, на ком кровь рюриковичей с татарской мешается, но это так... Люди говорят, а как там на самом деле — кто знает?

Так вот — сколько не был бы Грозный силён, старший брат втрое его сильнее был. По всем правилам именно Григорию Васильевичу должно было первым московским царём становиться, потому ему и выпал единственный на все династии московские Царский дар.

Так или иначе было — неведомо, я тогда не жил, потому не поручусь. Но совершенно точно то, что не знала земля русская колдуна сильнее, чем Кудеяр. Из лесов финских он уже взрослым обратно на Русь воротился, да поселился у нас, в Белёве, под чужим именем. Назвался тогда сыном боярским Кудеяром Тишенковым. Ну известно, зачем он вернулся — брату мстить за жизнь свою сломанную, за сиротство при живой матери, да за бродяжничество при царственном рождении.

И отомстил страшно. Именно он навёл знаменитого крымского хана Девлета I Гирея, двоюродного брата османского султана Сулеймана Великолепного, на Москву. Именно он татарам тогда тайные броды через реку Оку показал.

Но если бы только это!

Кудеяр тогда с крымчаками к Москве пошёл, и он тот знаменитый пожар в столице и наколдовал. Ни до, ни после не знала столица страшнее бедствия.

Как только Москва загорелась, вызвал он бурю со страшным ветром, и всё кончилось за три часа. Москва выгорела полностью, от столицы практически ничего не осталось. Это был ад на земле — даже в каменных постройках от страшного жара железные балки оплавились, колокола в церквях падали. Люди заживо горели на улицах вместе с побежавшими за добычей татарами. Те, кто пытались спастись в погребах, задыхались без сгоревшего воздуха — так помер командующий русской армией князь Иван Дмитриевич Бельский. Многие алкали спасения в Москве-реке, да сгинули, утопленные обезумевшей толпой. Трупы просто запрудили реку, как написал потом летописец, 'Москва река мёртвых не пронесла'.

И началась после этого в Царстве Московском страшная беда, которая закончилась только после битвы при Молодях.

Ну а старший брат царя тогда с татарами в Крым ушёл, там осел и жил долгие годы[3].

[3] Опричник Василий Грязной, старший брат героя оперы Римского-Корсакова 'Царская невеста', попав в плен к татарам, писал Грозному из Крыма: 'А в Крыме что было твоих государевых собак изменников, и Божиим милосердьем за твоим государевым счастием, яз, холоп твои, всех перекусал же, все вдруг перепропали, одна собака остался — Кудеяр, и тот по моим грехом маленко свернулся'. О судьбе Василия Грязнова у меня есть небольшой очерк 'Царь Иван Грозный про накосячившего Васю', который вы можете прочитать в моей книге 'Служба забытых цитат'.

Там, в Кафе, он и стал окончательно Кудеяром, или, точнее, Худояром, что по-бусурмански значит 'Возлюбленный Богом'. Покуролесил, говорят, колдун немало по всему белу свету — и в Царьграде был, и в Европу с османами ходил, и в Иерусалим, и в Египте бывал, и куда его только судьбина не заносила — даже в Ындею.

А потом, много лет спустя, вдруг тоска его заела — так ему на Родину, в родные леса захотелось. Он и написал царю, брату своему молодшему, и попросил разрешения вернуться, поклявшись самой страшной клятвой, что вреда от него земле русской больше не будет. Иван Васильевич позволил, Григорий Васильевич вернулся и поселился опять здесь вот, в нашей земле. Прикипел он что-то душой к белёвским местам.

Чёртово городище — это, бают, он велел чертям ему крепость построить. Всё чин по чину — те понатащили камней неподъёмных, начали стены складывать, пруд посередине вырыли, ров вырыли, вал насыпали, колодец вот сделали... Вот только время Кудеяр не рассчитал — не успела нечистая сила до рассвета дело закончить. Как только петух прокричал — черти стены недостроенными бросили, камни где несли — покидали, да бросились все врассыпную, дырок в камнях когтями понаделав...

Ждан уже засыпал, и тихий голос священника как будто уносил его куда-то в сказку...

— Много чего с Кудеяром на Руси ещё случалось, но я тебе не буду рассказывать ни про его каменного коня, ни про проклятую дочь Любашу, ни про разбойницу Анну, ни про Болдыря — так не одну неделю языком чесать можно...

Под конец жизни Кудеяр раскаялся и к Богу обратился. Помнишь, мы с тобой говорили про то, что никогда не поздно за ум взяться? За все грехи его многочисленные велено ему было срезать своим знаменитым ножом разбойничьим по кличке 'Жало' вековой дуб. Мол, как дуб падёт — так и будут все твои грехи прощены. И сидел, значится, Кудеяр, уже третий год дуб резал, а работы было ещё — без края! Но тут ехал мимо злой князь Глуховский...

Что там случилось у Кудеяра с князем Глуховским, Ждан так и не узнал — — заснул[4].

[4] Желающие узнать финал этой истории могут найти его в поэме Некрасова 'Кому на Руси жить хорошо'.

И приснился ему страшный мужик, заросший сизой бородой и в красной шапке. Он смотрел — но не на Ждана, а как бы вглубь его. И была в этом взгляде такая сила, что Ждан почувствовал себя не ребёнком даже — муравьём, пылинкой.

Мужик подёргал себя за бороду, и вдруг сказал:

— Так, так! А непростой ты паренёк, подменыш, ой, непростой. Скоро третье имя сменишь при едином-то облике. Я уж молчу про то, прошлое имя, нездешнее. А непорядок это!

Он подумал секунду и утвердительно кивнул:

— Непорядок!

После этого мужик что-то пробормотал себе под нос, затем щёлкнул пальцами, топнул, свистнул по-разбойничьи... И исчез, как будто и не было его.

Глава 29. "Нам лижут пятки языки костра..."

Когда Ждан проснулся, батюшка так и стоял на коленях, беззвучно шевеля губами. Похоже — молился всю ночь.

Заметив проснувшегося ученика, батюшка быстро поднёс палец к губам, напоминая о необходимости молчать, закончил молитву, кряхтя, поднялся с колен, и поинтересовался:

— Ну что лежишь, глазами лупаешь? Вставай, идти пора, рассвело давно уже.

Вскоре паломники, распутав Борзого Ишака, который, стреноженный, пасся на полянке всю ночь, двинулись прочь от Чёртового Городища. Пора было исполнять данное разбойникам обещание и отпевать убитого атамана.

Разбойники не обманули и встретили на выходе. Едва Ждан с батюшкой вышли из Чёртовых ворот, из-за деревьев выступили четыре фигуры — вчерашние разбойники во главе с Рудым.

— Доброе утро! — поприветствовал их батюшка. — Ну что, знакомцы наши нечаянные — вы своё слово выполнили, подарили нам ночку спокойную в крепости Кудеяра-атамана, пора и мне своё слово выполнять. Показывайте, где атамана отпевать будем.

— Косой! — прикрикнул Рудый. — Ну что рот разинул? Иди вперёд, показывай батюшке дорогу.

Нестройной цепочкой процессия двинулась через лес, причём сам Рудый пристроился рядом со Жданом.

— Ну что, пацан, — поинтересовался он. — Кудеяр-то явился к тебе во сне, али в нетях отсиделся?

— Приснился. — немногословно ответил Ждан. Рудый ему не нравился, было в этом разбойнике скользкое что-то, неприятное.

— Эт тебе повезло, пацан. — ничуть не смутился рыжий. — Кудеяр в последние годы редко кому является. Правда, и Дар напитать люди сюда ходят нечасто. Один-два в год, не чаще.

— А что так? — решил поддержать разговор Ждан, благо, разбойник затронул весьма интересную для него тему.

— Так боятся жеж. — как недоумку, растолковал очевидное мальчику разбойник. — Нас, значится, и боятся. Это у тебя дед боевой, но ить не всем так везёт!

— Долго нам ещё идти? — глухо поинтересовался идущий впереди 'боевой дед'. — Вы что — атамана на другой конец леса оттащили?

— Да куда там? — засмеялся Рудый. — Вот она, полянка-то, впереди — там-то и лежит Макарушка наш непроворный.

Впереди и впрямь завиднелся просвет между деревьями. Батюшка прибавил шагу, бодро постукивая посохом по траве, но, едва выйдя на полянку, резко развернулся.

Увы — недостаточно быстро.

Рудый быстро и плавно облапил мальчика сзади, больно схватив за чуб, потянул его голову назад, и Ждан почувствовал, что ему в горло упёрлось лезвие ножа. Похоже — его же собственного Жала, который разбойник выдернул из его же ножен на поясе.

— Стоять! — надсадно закричал Рудый. — Стоять, сказал! Один шаг — жерло[1] щенку твоему вскрою!

[1] Жерло (ударение на последний слог) — старорусское название горла.

Священник остановился, как вкопанный.

— Вот, молодец. Молодец, поп, понимаешь ты людей, я это давно просёк. Посох! Посох на землю! Молодец! А теперь руки в гору и три шага назад. Косой! Косой, говорю, придурок, что ты встал? Руки попу вяжи! Да на совесть вяжи, сам же видел вчера, какой он резкий. А ты, поп, не дёргайся. Я, батюшка, человек робкий и пуганный. Ты дёрнешься — и у меня рука, не дай бог, дёрнется. И захлебнётся твой пацан юшкой. Да, да, понимаю — ты ж меня потом на клочки порвёшь. Вот только пацана это уже не воскресит. Воскрешать вообще пока ещё ни у кого, кроме Господа нашего, не получалось.

Ждану как будто засунули в живот кусок льда размером с кирпич — так ему было страшно. Больше всего он боялся, что не выдержит, и опозорится, намочив штаны. Противный, каркающий голос разбойника, кричащий в самое ухо, смрадный запах изо рта Рудого, вызывающий тошноту, и, главное — растерянное выражение лица священника, которое он ни разу не видел у своего учителя — всё это внушало мальчику ужас.

Во всех фильмах и книгах в этот момент главный герой совершает какой-нибудь суперпрыжок, выбивая у главного злодея нож, а потом вбивает ногами всех негодяев всех в асфальт — благо, противников было только четверо.

Но отец Алексий ничего подобного не делал. Он смирно стоял, позволяя себя вязать, и — стыдно признаться -Ждан был ему за это безмерно благодарен. Потому что, когда на твоё горло давит лезвие ножа бритвенной остроты — ты как-то изнутри понимаешь, что никакие прыжки и кульбиты в стиле Джекки Чена тебя не спасут. Это даже не секунда, не миг — рыжий просто потянет нож на себя и вправо, полоска стали легко раздвинет хрящи гортани и наступит вечная темнота...

Похоже, священник тоже это понимал, поскольку стоял, не дёргаясь, и лишь неотступно буравил взглядом Рудого...

Минуты через три Косой наконец-то закончил наконец свои упражнения в вязании, и крикнул:

— Готово!

— На поляну их! — скомандовал Рудый.

Двое разбойников схватили священника под локти и практически поволокли старика вперёд. Рудый наконец-то убрал нож, но чуб не выпустил — так и потащил Ждана за собой за вихры на поляну.

Рыжая сволочь не соврал— вчерашний убиенный атаман Макар и впрямь находился на поляне. Вот только его телом экспозиция не ограничивалась — утренний пейзаж украшали ещё два трупа. Одним был вчерашний молодой парень с топором и редкой бородкой, вторым — какой-то неизвестный мужик, лежащий лицом вниз, вот только точно не молодой, а скорее пожилой. Его тёмная нестриженная шевелюра была обильно пересыпана сединой. Такой цвет волос бабушка в прошлой жизни называла 'соль с перцем'.

Связанного священника швырнули на траву, и едва он, перекатившись на спину, с трудом сел, Рудый, ухмыльнувшись, сказал:

— Извини, батюшка, теперь всё по-другому делать будем. У нас тут, сам видишь, всё немного поменялось.

— Вижу. — сказал отец Алексий, и всё-таки закашлялся. Кашлял он долго, но Рудый терпеливо ждал.

Наконец, священник сплюнул и закончил фразу:

— Похоже, власть у вас переменилась.

— Ага! — жизнерадостно подтвердил Рудый. — Мы тут с ребятами прикинули — зачем нам Жбан в атаманах? У Макарушки хоть кровь пустить не задерживалось, а на этом даже крови нет, он тать, а не душегуб. А что тать в лесу делать будет? За проезжающими купцами бегать и мошну у них втихаря срезать[2]? В общем, поспорили мы немного, пришлось мне ему делом доказать, чем моё ремесло лучше его. А второй просто дурак, который полез не в своё дело.

[2] Здесь необходимо оговориться, что названия преступных 'профессий за несколько веков также изменили смысл. Проще всего с душегубом — убийца, он убийца и есть. Человек, который ворует, назывался 'тать', а слово 'вор' имело другое значение. Оно происходило от глагола 'вьрати' — 'врать' и означало 'обманщик, мошенник, коррупционер'. При этом слово 'мошенник' тоже имело другой смысл. Карманников тогда не существовало — в традиционном русском костюме просто не было карманов, и деньги носили в мешочке, привязанном к поясу. Мешочек этот назывался 'калита' или 'мошна'. А человек, который в толпе ловко срезал у лохов эти мешочки, так и назывался — 'мошенник'.