Адашев. Северские земли

Глава 32. 'Знайте, что тут книжки живут...'

Копать разбойничью казну сразу не кинулись — отец Алексий предложил подождать до утра — вдруг ноги всё-таки отойдут?

Не отошли. Не попустил Господь, как мрачно резюмировал не выспавшийся на камнях священник. Пришлось усаживать Дундука на Борзого Ишака, который все треволнения последних дней пережил с какой-то непоколебимой невозмутимостью. Меск, кажется, даже не заметил ни того, что на несколько дней сменил хозяина и принадлежал господам разбойникам, ни того, что сегодня вернулся к прежнему владельцу. Пастись дают? Работой не грузят (в прямом смысле слова)? Так чего вам ещё надо? Жизнь прекрасна и удивительна!

К сожалению, прекрасная и удивительная жизнь дала первую трещину — на спину взгромоздили какого-то нелёгкого дядьку, к тому же инвалид этот, опасаясь упасть, больно вцепился в гриву. А потом ещё куда-то в глубокую чащу меня повели. Ох, не к добру это! Чует моё старое гибридное сердце — ведут меня в самые волчьи места. А заупрямишься — сразу начнут обзываться, орать 'Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!'[1] и всё такое прочее.

[1] Борзый Ишак цитирует русскую былину о Святогоре-богатыре: 'Говорит Святогор да коню доброму: 'Ах ты, волчья сыть да травяной мешок, уж ты что, собака, спотыкаешься? Ты идти не мошь аль везти не хошь?'

Так или примерно так думал мул всю лесную прогулку. Слава богу, она продолжалась не очень долго. Свои капиталы разбойники явно предпочитали держать в пределах досягаемости.

— Вот там полянка будет, посередине одинокий дуб растёт, вот под тем дубом казна и зарыта. — восседавший на Ишаке Дундук вытянул руку вперёд и выглядел теперь точь-в-точь как генералиссимус на картине художника Сурикова 'Переход Суворова через Альпы'. — Место приметное, вы его сразу найдёте.

Бывший разбойник не соврал, искать тайник не пришлось.

Под дубом будто бы семья барсуков порезвилась — земля была разбросана по всей поляне. Между корнями дуба была выкопана довольно-таки большая яма, из которой явно не далее чем вчера извлекли нечто объёмное.

— Опоздали! — Дундук стиснул челюсти и потемнел лицом.

— Может, не всё забрали? — предположил Ждан, не зная, как утешить бедолагу.

— Ну да, конечно. — язвительно подтвердил Дундук. — Он только свою долю взял, а сверх того — ни осьмушки не присвоил! Мы, разбойники, народ честный, копейки чужой не возьмём. И вообще не обманываем друг друга.

Ждан понял, что сказал глупость и, чтобы скрыть замешательство, пошёл посмотреть раскоп. По дороге увидел в траве рукоятку ножа со сломанным лезвием. Ножом, похоже, землю и копали, а сломав — отбросили в сторону.

Мальчик подобрал находку и вернулся — показать взрослым.

— Косого нож. — глухо сказал Дундук, едва взглянув. — Не основной, а запасный, который поплоше. Он, выходит, тоже про захоронку знал. Знал — да молчал. Как и я, удобного случая выкопать ждал. А вчера понял, что ждать больше нечего. Потому, гнида, и убёг с холма так споро.

На разбойника, ставшего инвалидом, было страшно смотреть. Только что рухнули все его планы, да не на дальнейшую жизнь — на жизнь вообще.

— Богатая хоть казна была? — зачем-то спросил священник.

— Очень. — лаконично ответил Дундук. — Шестьдесят три рубля и семь камней. Два смарагда, яхонт крупный, вареник, лал и алатыря два куска. Да, ещё бурмитского зерна нитка была, не самого крупного, но всё же[2]. С купчихи толстой сняли позатой зимой.

[2] Смарагд — изумруд, яхонт — рубин, вареник — древнее русское название красноватого аметиста, лал — камни красного цвета, чаще всего — гранат, алатырём на Руси называли янтарь. Бурмицкое (бурмитское) зерно — жемчуг. Происходит от испорченного слова "урмитское", т.е. "ормусское" зерно, зерно из города Ормуса в Персидском заливе, где с глубокой древности добывали и продавали жемчуг.

Священник присвистнул:

— Ничего себе! Судя по всему, нет больше разбойника Косого. Скоро в мире богатый гость[3] Косой появится.

[3] 'Гостями' на Руси издавна называли купцов. Отсюда и всегда смущающая детей рифма в пушкинской сказке: 'Вот на берег сходят гости, царь Салтан зовёт их в гости'.

И впрямь — с таким вкладом тебя бы в любой монастырь взяли, хоть в Кирилло-Белозёрский, хоть в Троице-Сергиевый.

Дундук, сжав зубы, кивнул. Судя по всему, слово 'деликатность' в этом мире ещё не придумали за ненадобностью.

— Всё правильно. — согласился он. — А без неё я никому и даром не сдался. Кому я нужен — такой красивый и неходячий? Знаешь что, поп? Лучше бы я там, в Чёртовом городище, и помер сразу. Быстрее было бы мне и легче. Я ведь даже по деревням бродить-христарадничать не смогу.

— А может это... — влез в разговор Ждан, чьё сердце разрывалось от жалости. — Может, ему тележку на колёсиках сделать, чтобы он на ней ездил? Руками об землю опирался и ехал. А?

Оба взрослых внимательно посмотрели на Ждана. Очень внимательно, ему даже неуютно стало.

— Странный пацан у тебя. — наконец сказал Дундук. — Иногда как взрослый говорит, а потом как ляпнет — ну чисто юродивый какой. Это по нашим дорогам мне на тележке ездить? Где лошади по брюхо проваливаются? Я же там в грязи утопну.

— Ладно, хватит! — решительно прервал их священник. — Ты, Глеб, заканчивай уже глупости говорить, человеку и без того несладко. А ты, Дундук, прекращай себя жалобить. Да, не повезло тебе, соглашусь. Но и раскисать, как квашня — не дело. Я тебя обещал до монастыря довести — я тебя доведу, слово своё не порушу. На Ишаке доедешь. А там уже не мне — игумену решать.

Какие-то деньги у тебя есть, мои отравленные остались — может, и возьмёт тебя с этим малым вкладом. На кусок хлеба себе заработаешь, сидячей работы в монастыре всегда хватает. Ну а не возьмёт, погонит калеку взашей — за то с него Господь спросит. Там Козельск рядом, до города я тебе добраться помогу, а там уж сам думай, как жить станешь. В городе куча народа Христа ради жить умудряется. И слепые живут, и безногие, и расслабленные. Проживёшь и ты. А не проживёшь — значит, так жить хотел. Человек — такое создание, что он везде живёт. Живёт, на солнышко смотрит, теплу радуется. Даже так жить — лучше, чем червей кормить. Поэтому руки на себя наложить даже и не думай! Грех это! Страшный грех!

Эмоциональным выкриком и завершилась эта импровизированная проповедь.

Дундук, не отвечая, собрал бороду в кулак, пару раз дёрнул, а потом кивнул каким-то своим мыслям.

— Ладно, батюшка, прав ты. Посылает мне Господь испытания — ну так оно и есть за что. Много на мне грехов, врать не буду. Ладно, поехали, что ли — что здесь торчать, здесь уже всё выгребли. Хотя...

Разбойник сделал паузу, потом продолжил:

— Книга ещё у нас в казне была, такая, нормальная. Толстая даже. Переплёт, правда, совсем бедный — ни оклада, ни каменьев, даже тканью узорчатой не обтянут — просто две доски сосновых. А может, что и было, да содрали, народишко у нас, сами знаете, вороватый. Она у нас в казне невесть сколько валялась, сколько я здесь — столько и была. С одной стороны — вещь дорогая, с другой — а кому её здесь продашь? Так и валялась, место занимала.

Я к чему веду — думаю, вряд ли Косой её с собой потащил. Она дура здоровая — на полстола, а он налегке уходил. Да и зачем она ему? А тебе, поп, глядишь, и сгодится. Правда, как-то у нас в аманатах[4] один грамотный тиун сидел, выкуп за себя ждал, ему Макар эту книжку показал. Тот полистал, читал даже от скуки, но недолго. Сказал — не про божественное там. Мирская какая-то книжка.

[4] Аманат — заложник.

Думаю — пошукать её надо. Может, Косой её в кусты куда бросил? Она в дерюгу завёрнута была. Ну а если она и впрямь про мирское, и тебе, поп, даром не нужна окажется, можете мне её отдать. Я её игумену вместе со своими деньгами вручу. Всё вклад побольше будет.

В окрестных кустах никакой книги не оказалось, но потом пропажа всё-таки нашлась. Оказалось, ретивая землеройка Косой практически полностью забросал манускрипт землёй, лишь уголок, обтянутый дерюгой, остался не засыпанным. Его и разглядел глазастый, несмотря на возраст, батюшка.

Достав книгу из-под завала, священник аккуратно развернул ткань, извлёк манускрипт и открыл обложку.

— Ага... — сказал он и начал читать вслух. — 'Азбуковник и Сказание о неудобь познаваемых речах, их же древнии преводницы не удоволишася преложити на русский язык'. Ну что, всё понятно. Азбуковник это. Мне он может и сгодился бы, но тебе, Дундук, важнее. Забирай. Азбуковник — книга не сильно дорогая, но лучше, чем ничего. Гладишь, и поспособствует у игумена.

— Азбука? — переспросил Ждан. — По которой детей читать учат, что ли?

— Не, малой, сегодня точно не твой день. — убеждённо сказал поп. — Какую-то ахинею весь день несёшь. Ты уже забыл, по чему читать учился, что ли? Детей читать учат по Букварю, как Букварь прочтут — по Часослову, и третья, высшая ступень — по Псалтири. А это — Азбуковник!

— А что такое Азбуковник? — не унимался Ждан.

— Тьфу ты опять за рыбу деньги! — рассердился священник. — Я же тебе только прочитал. Азбуковник — сиречь, растолковывание слов, что в книгах встречаются, а на русский язык не переложены. Да на вот, сам почитай. А то ты уже и забыл, когда на уроке был, невежда!

Он сунул Ждану огромный том, открыв его сразу за титульным листом.

— Вслух читай, да погромче! — прикрикнул священник.

Ждан вздохнул, и принялся разбирать рукописные строчки, написанные довольно таки корявым почерком:

— 'Азбуковник. Начало письму, нарицаемому по-еврейски 'алеф', по-гречески 'альфа', а по-русски 'аз'.

— Ну это буква, она всем известна. Дальше.

— Аарон — дух или дума. Абатос — мера винная. Абие — тотчас, вкупе, вборзе. Абыс — поп. Авва — отец. Аввадон — отец бездны, или злобы...

'Словарь иностранных слов какой-то, походу' — определил жанр книги про себя Ждан, продолжая читать.

— Слышь ты, абыс! — подал голос Дундук. — Может, тогда и перекусим, раз уж ты отроку урок задал? Дело к обеду, живот уже подвело.

— И то дело! — радостно согласился отец Алексий. — Слышь, Глеб! Всё, хватит, читать больше не надо! Больно уж голос у тебя сегодня противный. Я пока снедь соберу, а ты книгу просмотри. У неё листы старые, а переплёт новый почти — заново переплетали её, значит. Иногда в таких случаях к одним книгам другие вшивали. Ты её пролистай аккуратно, посмотри — там только азбуковник, али ещё какие листы найдёшь?

Пока священник снимал разбойника с Борзого Ишака, устраивал его на травке и распаковывал торбу с снедью, Ждан листал книгу. Везде был всё тот же словарь, просвещавший, что 'Измарагл — камень светел и зелен, иже есть и лице человеческое видети в нём, аки в зеркале, а копают его в горах индийских'. Однако ближе к середине случилась находка.

Из книжки выпала тонкая полоска жёлтого металла, густо изукрашенная чеканкой — вся поверхность была испещрена кружочками, чёрточками и точками.

— Отец Алексий, вон что нашёл! — завопил Ждан, демонстрируя находку.

— Закладка. — повернувшись, мгновенно определил священник. — Страницу в книге отмечать, на которой чтение прервал. Не золотая?

— Да куда там! — сплюнул Дундук, сидевший напротив попа. — Медяшка это, мы её давно нашли. Полоска тонкая, весу лёгкого, копейки стоит, продавать смысла нет.

— Положи на место и листай дальше. — распорядился священник и вернулся к прерванному занятию.

Когда Ждана позвали к столу, он как раз закончил своё занятие, захлопнув тяжёлую заднюю крышку.

— Ну что там? — поинтересовался священник, когда все утолили первый голод. — Есть что-нибудь кроме азбуковника?

Набивший полный рот Ждан отрицательно замотал головой, а малость прожевав, пояснил:

— Ничего, окромя объяснения слов заморских, нету. Только на последней странице какие-то дураки в чистописании тренировались.

— В смысле? — удивился отец Алексий.

— Ну, похоже, учитель своего ученика буквы по многу раз писать заставлял, как вы меня раньше. — пояснил мальчик. — Некоторые по десять раз написаны, другие по семь. А некоторые — так и вообще один раз. Видать, с первого раза учителю угодил.

— Да ты что? — поцокал языком старый учитель. — А что это они в книге писать учились?

— А я знаю? — удивился Ждан. — Может, просто больше негде писать было. Я просто помню, как вы меня по многу раз каждую букву выводить заставляли.

— Глупость какая-то! — пожал плечами старый священник. — Дорогую книгу упражнениями в чистописании портить... Зачем, спрашивается?

И тут произошло неожиданное. Священник замер с остекленевшим взглядом и начал бормотать себе под нос.

— По многу букв... По многу буков... И по одной тоже.

А потом вдруг как заорал:

— Итить-молотить!!! Литорея это! Мудрая литорея!!!

И накинулся на застывшего в изумлении Ждана.

— Что замер, олух? Тащи скорее книгу сюда!

Вскоре все трое, включая неграмотного Дундука, вперились в последнюю страницу книги.

Там было написано следующее:

ЕЕЕЕIIIАВВIIРРРРААААЕДДАННАДДЩВВВВЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗННННННЕЕЕЕАААААГГГГГГГГГГЬДДККIIIIIIIЮММЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗННННОГГГГГГГГГГIIIIIIIЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЬККККIIIIIIIГАВВСС

А чуть ниже — ещё одна строчка, совсем короткая:

ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗММРРРА

'Какая ещё, нафиг, лотерея? — невесело думал Ждан — Как бы у деда крышу не сорвало, и он про билетов пачку и водокачку не начал бы орать'.

С попом и впрямь творилось что-то неладное. Он то бормотал 'внизу — подпись, скорее всего', то, взяв тоненькую веточку, принимался тыкать ею в буквы короткой строчки, считая вслух, потом опять бормотал что-то вроде 'а семижды десять это сколько получается?'. Потом, закончив подсчёты, громко свистнул, и растеряно сказал:

— Да ладно! Сам, что ли? Вот тебе и валяется давно...

Ждан уже был готов взорваться негодованием, но его опередил Дундук.

— Батюшка, я понимаю, что нам твоей учёности за всю жизнь не превзойти. Но мы всё-таки тоже твари божии, а я сейчас просто от любопытства лопну — так мне знать желается, чего же ты там в этих каракулях нашёл?

— Да-да, сейчас всё объясню! — потёр руки явно повеселевший священник. — Знаете ли вы, что такое литорея?

Оба его собеседника синхронно помотали головами.

— Литорея — торжественно начал поп, — есть тайное письмо, которое никто чужой разобрать не может. Тайнописью пишут, когда хотят скрыть смысл написанного от непосвящённых. Литорея бывает двух видов — простая и мудрая.

Простая — её ещё 'тарабарской грамотой' называют, — весьма немудренная. Там одни согласные буквы другими заменяют, а гласные теми же остаются. Обычно просто пишут все согласные буквы в два ряда, а потом употребляют верхние заместо нижних и наоборот. Помнится, читал я как-то духовную книгу, 'Пролог' называлась, так там последняя фраза была такая: 'Мацъ щы(кь) томащсь нменсышви нугипу ромьлтую катохе и инледь топгашвн тъпничу лню арипь'. Это и есть тарабарская грамота. Если буквы обратно заменить, получится 'Рад бысть корабль преплывши пучину морьскую, такоже и писець кончавши кънигу сию аминь'.