— И что, кроме этого прапорщика во всей дивизии не нашлось офицеров — разведчиков?
— Почему нет? Есть. При штабе полка. Допрашивают пленных, разбирают документы и карты, то есть работают с тем, что мои парни из немецкого тыла притащат.
— Погодите. Вы хотите сказать, что никто кроме вас в тыл к немцу не ходит? — я задал вопрос и тут же понял, что сказал лишнее, так как на лице капитана все больше разливалось выражение недоумения.
— Сергей Александрович, вы, что с луны свалились?! У нас понимание подвига со времен разгрома тевтонов на Чудском озере новгородцами никак не может поменяться! В понимании русского офицера воевать нужно благородно, по-джентльменски. Ударить в спину врагу — это позор! Э! Да что тут говорить! За последние полгода я подал две подробные докладные записки о создании особых отрядов в тылу врага! И что? Даже ответа не получил! Только вот теперь обо мне вспомнили, когда подперло под самое горло!
— Разве уничтожая вражеский штаб или арсенал, вы не спасаете жизни сотням наших солдат?! Разве это не подвиг?
— Вы, поручик,... чем-то похожи на одного человека.
— Кого?
— Моего хорошего друга. Он.... Это произошло это в конце четырнадцатого года. Подпоручик Вольский, под покровом ночи, с тремя добровольцами снял пулеметный расчет австрияков, который находясь на высотке, не давал днем головы поднять, простреливая окопы. И что получилось в результате?! Офицеры полка вместо благодарности отказались с ним общаться, выказав тем самым презрение к его действиям, как недостойным мундира русского офицера. Он, видите ли, не сошелся с ними грудь в грудь в чистом поле, а ударил в спину, по-воровски.... Эх! Да что тут говорить! Оказавшись в положении всеми презираемого человека, Миша не выдержал и застрелился.
— Дибилизм в чистом виде, — почти автоматически отреагировал я на невероятную для меня историю, но увидел удивленный взгляд командира охотников, пояснил. — Медицинский термин. Касается душевнобольных. Гм. Пока лежал в больнице всякого нахватался.
Не будучи специалистом в этом вопросе, я наивно считал, что партизанские и диверсионные отряды в тылу врага — это естественно, не говоря уже о разведгруппах, посылаемых за линию фронта, а на поверку оказывается, что в русской императорской армии ничего подобного нет и в помине. Впрочем, как и у наших врагов.
— Вот и вы задумались, Сергей Александрович. Вижу, понимаете, что война — это бойня, кровавая и грязная, а потому допускает применение нечестных приемов. Вот вам еще пример. Мне как-то довелось разговаривать с полковником Генштаба. Он к нам с проверкой приезжал. Ему тоже задал вопрос: отчего не действовать в тылу германца малыми отрядами? Так он на меня посмотрел, с возмущением, а потом заявил, что у вас, капитан, неприемлемое понятие о чести офицера, капитан. Неприемлемое, вы слышите?!
Впрочем, не нам с вами решать эти вопросы, поручик, поэтому перейдем к делу, по которому я вас позвал. Скажите Мелентьеву, что не хотите идти. Мне своих ребят жалко. У них без вас больше шансов будет!
— Пойду и надеюсь, помехой не буду.
— Вы что не понимаете?! Из-за вашей мести могут погибнуть люди! Сорваться операция!
— Если вы этого не заметили, то сейчас скажу: я всегда знаю, что делаю. К тому же у меня нет привычки, принимать необдуманные решения.
Махрицкий некоторое время молчал, пристально глядя на меня, потом сказал: — Надеюсь, что все так и есть.
— Разрешите идти?
— В полдень, у меня, общий сбор. Идите!
Спустя четыре часа я в избу, где квартировал командир охотников. Меня несколько удивило одно обстоятельство, что молодых добровольцев в ней было всего трое. Остальные пятеро были люди среднего возраста, в возрасте до сорока лет.
— Знакомьтесь, — и Махрицкий указал на меня. — Богуславский, Сергей Александрович. Поручик — артиллерист. Воевал. Получил тяжелое ранение головы, после чего был отправлен в отставку. Владеет приемами японской борьбы, отлично стреляет из личного оружия. Вопросы есть?
— У меня есть, ваше высокоблагородие! Можно? — со своего места поднялся коренастый, плотно сбитый солдат.
— Давай, Лещенко.
— Извините, господин, не знаю, как к вам обращаться? — обратился ко мне солдат.
— Сергей. Иду в группе, не как офицер, а как рядовой. Вы это хотели спросить?
— И это тоже. Но мой главный вопрос в другом. Рука у вас не дрогнет, когда придется один на один германца убивать?
— Мне уже приходилось убивать.
— Сразу прошу извинить меня, господин Богуславский, за мой вопрос, — теперь уже подал голос прапорщик. — Наталья Богуславская ваша родственница или жена?
— Сестра.
— Разрешите представиться. Пашутин Михаил Антонович.
Плотно сбитая фигура, массивные кулаки, короткая прическа, твердо очерченный подбородок, сердито-сосредоточенный взгляд. Он мне чем-то напомнил настороженного бульдога в человеческом образе. Правда, это было мое внутреннее впечатление, потому что, его большие голубые глаза, правильные черты лица и губы, которые, казались, вот-вот расползутся в улыбке, придавали ему вид приятного человека, но даже при этом знаток немецких диалектов никак не походил на рыхлого кабинетного профессора. Наоборот. Плотного сложения фигура прапорщика с широко развернутыми плечами больше подходила борцу классического стиля.
— Рад знакомству, Михаил Антонович.
— Так! — Махрицкий громко хлопнул ладонью по столу, призывая к вниманию. — Слушать меня внимательно! Ставлю задачу перед группой....
После того как мы досконально разобрали поставленную перед нами задачу, а так же распределили обязанности, капитан неожиданно предложил:
— Неизвестно сколько времени вам придется провести среди германцев, поэтому предлагаю всем переодеться в немецкую форму.
После слов капитана наступило молчание. Я не сразу понял его причину и, бросая косые взгляды на разведчиков, пытался понять, что происходит. В это самое время охотники украдкой бросали взгляды на поручика Мелентьева, чтобы узнать его мнение, но тот, молча, сидел, глядя куда-то в пространство. Первым откликнулся прапорщик Пашутин: — Мне можно подобрать унтер-офицерскую форму?
— Будет вам форма. Кто еще?
Только теперь до меня дошло, что это было своеобразное проявление честности по отношению к врагу.
"И в тоже время идут в тыл взрывать эшелон. Ну, ни странно ли это?".
— А мне германской шинели не найдется? — спросил я.
Капитан криво усмехнулся: — Среди немцев таких здоровяков не водится, поэтому придется вам в своем пальто идти. Кстати, форму вам подобрали?
— Нет такого размера. Сказали, что закажут.
— Больше желающих нет? — он оглядел всех. — Что ж, никого неволить не буду.
После собрания Пашутин вышел вместе со мной.
— Сергей Александрович, хотя нас познакомили, хотелось бы знать больше о человеке, с которым придется идти в тыл германца. Там нам придется, без излишнего преувеличения, спину друг другу прикрывать. Мне бы....
— Не волнуйтесь. У меня спина широкая — прикрою, — оборвал я прапорщика, давая тем самым понять, что не хочу разговаривать.
Тот окинул меня внимательным взглядом, затем сказал: — На нет и суда нет, — после чего зашагал в сторону штаба.
Этим вечером я зашел в лазарет и, найдя там Людмилу Сергеевну, сказал: — Ухожу с "охотниками" в тыл германцу, поэтому у меня к вам будет большая просьба. Если не вернусь в течение десяти дней, отправьте мою сестру в Петербург с санитарным поездом. И еще. Возьмите деньги, а здесь, на бумажке, я написал адрес нашей матери. Дайте ей телеграмму за несколько дней до отправки Наташи.
— Денег не надо.
— Не спорьте.
— Хорошо. Все сделаю, как вы сказали. С богом, Сергей Александрович!
— Не поминайте лихом, Людмила Сергеевна!
После ужина я прилег и незаметно для себя уснул. Разбудил меня рано утром унтер-офицер Саенко.
— Сергей Александрович, поднимайтесь! Вашей группе с передовой приказано в тыл отбыть.
— Зачем?
— Если, как говорят, сегодня германец на нас попрет, то в восемь часов утра жди обстрела. Часа три, не меньше, будет утюжить наши позиции. Не ровен час какой-нибудь шальной снаряд накроет. Кому тогда к немцу идти? Так что, извольте идти в тыл, Сергей Александрович.
Спустя полтора часа, без пяти восемь, ударил первый выстрел. Вслед ему ударило сразу несколько пушек. Выйдя из сарая, я увидел, как впереди, в метрах ста, в воздух с грохотом взметнулся черно-огненный столб. И это было только начало. Снаряды били не только по передовым позициям, но и в глубину. Временами я чувствовал, как дрожит земля, содрогаясь от многочисленных взрывов. Все чаще между залпами становились слышны истошные крики людей и ржанье испуганных лошадей. Вслед за мной наружу вышло несколько охотников. Со злыми лицами они смотрели на вереницы носилок с ранеными, которых доставляли в раскинувший рядом с нами временный лазарет.
Когда спустя три с половиной часа немецкие пушки умолкли, я тогда понял, что такое ощущение тишины на фронте. Не успел я дать определение этой невесомой хрупкости, как залпами ударили ружья, застучали пулеметы, а следом загрохотали, перекрыв все остальные звуки, русские батареи.
"Похоже, немцы пошли в атаку".
Вернувшись в сарай, сел на лавку и стал ждать. Только спустя шесть часов, во второй половине дня, германское командование поняло, что наступление захлебнулось и приказало отойти на прежние позиции. Мы это поняли, когда над землей разнеслось громкое и раскатистое: — Ур-р-р-а!!!
Почувствовав, что сидение заканчивается, люди зашевелились. Кто-то вышел покурить, другие стали проверять оружие или амуницию. Люди волновались, но суеты и нервозности ни в лицах, ни в движениях охотников заметно не было. Еще спустя полчаса прибежал молодой солдат, путаясь, в большой и длинной, для него, шинели: — Охотники?! Мне нужен поручик Меленьев!
До этого Махрицкий с трудом упросил поручика снять погоны с шинели, поэтому сейчас в полумраке барака тот мало чем отличался от разномастно одетых охотников. Поручик встал: — Это я. Слушаю.
Солдат вытянулся.
— Ваше благородие, поручено передать, что первая линия германских окопов захвачена. Вам надлежит выступать немедля.
— Спасибо. Можешь идти.
— Слушаюсь, ваше благородие!
Не успел солдат развернуться к выходу, как все стали собираться. Поручик подождал, потом оглядел нас всех, сказал: — С богом! — и развернувшись по-строевому, через левое плечо, зашагал к двери.
Выйдя из барака, мы быстрым шагом пошли среди повозок со снарядными ящиками, санитарными двуколками и ротами солдат, стоящих наготове, в случае прорыва фронта.
Когда проходили нашу первую линию окопов, по которой пришелся основной удар немецкой артиллерии, мне впервые пришлось увидеть настоящий фарш из земли, обломков бревен, металла и человеческих тел. Особенно меня поразил развороченный крупнокалиберным снарядом блиндаж. Вокруг ямы, перемешанные с землей и досками, лежало не менее десяти изувеченных тел, причем у половины из них были оторваны руки или ноги. Хватило одного мельком брошенного на них взгляда, чтобы отвести глаза, но уже спустя какое-то время стало понятно, что отворачиваться — дело бессмысленное, так как трупы, русские и немцы, лежали вперемешку по всему изрытому снарядами полю.
Впереди нас продолжал громыхать бой. Было видно, как русские и немецкие солдаты стреляли друг в друга, падали раненые, ползли, вскакивали, пробовали бежать, и снова падали уже замертво. В пылу боя никто не замечал ни шрапнели, ни пулеметных очередей, ни раненых и убитых. Когда всё перемешалось в смертельной схватке, боясь поразить своих, примолкли пушки с обеих сторон, и теперь был слышен только лязг железа, выстрелы, предсмертные крики, стоны.
— Торопись, ребята! — торопил нас Мелентьев. — Наша цель тот лесок! За мной!
Мы побежали вслед за ним по промерзшей земле среди воронок и трупов. Вдруг неожиданно с немецкой стороны заговорило сразу несколько пулеметов, скашивая всех подряд, но спустя несколько минут послышались разрывы гранат и пулеметный треск утих. Крики: — Ура-а-а!! — то затихали, то усиливались. Мы сходу проскочили первую линию вражеских окопов, занятую русской пехотой и теперь уже перебежками приближались ко второй, за которой в ста метрах начиналась нужная нам лесополоса. Вдруг с фланга, снова застучали пулеметы немцев. Я видел как наши солдаты падали десятками и оставались лежать на мерзлой земле. Вдруг неожиданно кто-то рядом со мной вскрикнул. Я обернулся. Двое наших охотников неподвижно распластались на земле.
— Залечь! — последовала команда Мелентьева.
Разобрались быстро. Случайной немецкой очередью был убит один и ранен второй охотник. Забрав у убитого подрывной вьюк и предоставив раненому самому возвращаться обратно, мы двинулись дальше, но теперь намного осторожнее, передвигаясь короткими перебежками от воронки к воронке. На наше счастье на землю упали осенние сумерки, сгущавшиеся с каждой минутой. Несколько минут короткого отдыха в вырытой снарядом яме, а затем последовала команда поручика: — Последний рывок! С богом! Пошли! — и мы, выскочив из окопов, кинулись со всех сил к темневшей полосе пролеска.
Углубившись в лес, перешли с бега на быстрый шаг. Еще какое-то время были слышны звуки затихающего боя, но стоило им пропасть, нас словно ватой обложила кругом промозглая тишина леса. Пока еще можно было что-то различать, мы продолжали торопливо идти, но когда стало совсем темно, поручик приказал остановиться.
— Надо определиться с направлением, иначе забредем не туда, куда надо.
После короткого отдыха мы двинулись дальше, но уже медленно, почти на ощупь. Переход через лес запомнился мне сучьями, хлещущими по лицу, корнями, цепляющими за ноги, холодной и липкой сыростью, проникающей под одежду. Именно она разбудила меня на рассвете, не дав толком выспаться. После короткого завтрака двинулись дальше. Шли, держась по возможности леса, избегая дорог и деревень, пока не добрались до железной дороги. Переход прилично всех вымотал, и когда мы остановились, все просто повалились в мокрую, пожухлую траву. После короткого отдыха, Пашутин обратился к Мелентьеву: — Господин поручик, разрешите мне отправиться на разведку.
— Вам будут нужны люди?
— Нет. Сначала я пойду один.
Он скинул грязную и мокрую шинель и надел немецкую, которую достал из мешка, начистил сапоги, после чего зашагал в сторону железнодорожной станции. Вернулся он уже поздно вечером. Причину своего длительного отсутствия объяснил так: — На станцию прибыл новый эшелон. У германцев началась суматоха, и я решил ею воспользоваться, чтобы проникнуть на территорию станции. Оказалось, что с новым поездом прибыл инженерно-строительный батальон, который встал на соседнем пути с нужным нам эшелоном. Теперь самое главное: в этом поезде находится специальный вагон с взрывчатыми веществами. Я слышал, как лейтенант приказывал фельдфебелю установить возле него специальный пост.
— Значит, германцы решили зимовать, — сделал вывод из его слов поручик. — Гм! Теперь о нашем деле. Михаил Антонович, выскажите ваше мнение.
