— Согласен. Граф, вас все устраивает?
— Да.
Он был бледен, но держался молодцом. Мы разошлись на отмеренное нам расстояние. Встали на позиции.
— Господа, начинаю отсчет. Раз. Два. Три!
Долгие и упорные тренировки заложили в меня программу мгновенного срабатывания боевых рефлексов на любого рода опасность в любой обстановке. Вот и сейчас мое тело было "заряжено" на успешное выполнение задачи, которая стояла передо мной. Все словно произошло само собой. Пуля ударила по револьверу графа в тот самый момент, когда он только начал жать на курок. Поручик невольно вскрикнул, когда револьвер, выламывая пальцы, вылетел из его руки. Его крик приковал внимание зрителей только на мгновение, чтобы убедиться, что тот не ранен, после чего все уставились на меня. Так маленькие дети, смотрят на фокусника, после того как тот на их глазах достал из шляпы кролика.
— Господа, вам был сейчас продемонстрирован пример стрельбы, приближенной к боевым условиям. Поручик, я вам признателен за то, что вы помогли демонстрации наглядного урока, который без сомнения всем вам пойдет на пользу. Вы со мной согласны, граф?
Поручик, массажируя руку, ничего не сказал, только на губах появилась кривая усмешка, зато ухмылки, появившиеся на лицах остальных офицеров, были совсем другого рода. Они явно получили удовлетворение от унижения графа, которого, теперь это было ясно видно, недолюбливали.
Я повернулся к ним.
— Какие выводы, можем сделать из всего этого, господа? — я сделал небольшую паузу, привлекая еще большее внимание к своим словам. — Самообладание плюс постоянные тренировки и хорошо развитая или природная реакция. Это и есть три составляющих, на которые должен опираться хороший стрелок. Так какие приемы стрельбы вам показывал господин Маркин?
— Уж точно не такие, как вы, господин Богуславский, — с восхищением в голосе сказал офицер в звании штабс-капитана. — Где вы так научились стрелять, позвольте узнать?
— Извините, но у нас и так ушло много времени на пустые разговоры. Приступим, господа, к дальнейшим занятиям.
Выйдя из тира последним, я наткнулся на поджидавшего меня графа. Его поза и лицо выражали вызов, но при этом нетрудно было заметить, как из-под этой маски гордой непринужденности просачивался страх.
— Мне не нужна милостыня, господин Богуславский!
— Вы горды и самолюбивы безмерно, а это грех. Так бы сказал мой один знакомый священник. Но не я.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что уже сказал.
— Извольте объяснить свои слова, сударь!
— Это вы зря, граф, — неожиданно раздался знакомый голос за нашими спинами. — Извините, господа, что вторгся в вашу беседу, но лучше сделать это сейчас, прежде чем дело дойдет до взаимных оскорблений.
Мы оба обернулись. К нам подходил Пашутин.
— Судя по всему, господин поручик, вы опять стали причиной очередной ссоры. Я прав?
— Как всегда, господин подполковник, — с оттенком вызова ответил ему граф.
— Вы чересчур самолюбивы и кичливы, господин Бахметьев-Кричинский, — граф горделиво вскинул подбородок и только открыл рот, как подполковник опередил его. — Не торопитесь мне дерзить, я еще не все сказал. Так вот. Из-за этих вздорных качеств вы попали в очень неприятную историю, которая вполне могла закончиться уголовным следствием и несмываемым позором для всего вашего рода. С великим трудом это дело удалось замять. При вашем поступлении сюда, меня ознакомили с ним и просили хранить его в тайне.
— Вы мне угрожаете, подполковник?!
— Помилуй бог, граф. Наоборот. Спасаю вас от смерти.
— Мне не нужно ни вашей, и ни чьей снисходительности! Я всегда сам решаю, как себя вести и что мне делать! Я доступно объяснил?!
Пашутин поморщился. Похоже, что эта выходка у граф была далеко не первая.
"И не последняя. Чего он его терпит? Гнал бы в шею!".
Подтверждение моим мыслям было озвучено подполковником сразу, стоило мне так подумать.
— Господин поручик, у нас здесь не воспитательное учреждение, а военные курсы, но, похоже, тот, кто определил вас сюда, не видел в этом никакой разницы! Так я это исправлю! Прямо сейчас вы пойдете со мной в канцелярию, где я прикажу выдать вам документы на отчисление с курсов по состоянию здоровья. Следуйте за мной, поручик!
Татищев в Стокгольм поехал не один, взяв с собой секретаря-референта из министерства иностранных дел. Он его знал с того времени, когда пребывал в Берлине, в качестве личного представителя императора. Фонарин Леонид Феоктистович должен был запустить механизм встречи с немцами, явившись в русское посольство по прибытии в Стокгольм. Через него также должна была осуществляться связь с российским посольством, поскольку было решено, что на предварительной части переговоров не может быть официальных лиц. Это было сделано для того, чтобы в случае срыва переговоров или серьезной утечки информации никто не мог обвинить Россию в том, что она ведет переговоры за спиной союзников.
После его визита в посольство, с Татищевым должна была связаться немецкая сторона. Когда Пашутин узнал обо всем этом, он с минуту размышлял, после чего изрек: — Ох уж эти мудрецы! Это же надо такое придумать!
Мы расположились в соседнем купе и вели дежурство, одновременно приглядываясь к секретарю, полному и начавшему лысеть, лет тридцати пяти, чиновнику из министерства иностранных дел. Фонарин Леонид Феоктистович, несмотря на свой длинный нос, брюшко и намечавшуюся лысину, имел волнующий тенор и хорошо подвешенный язык, благодаря которым, быстро нашел себе компанию из двух дамочек бальзаковского возраста, с которыми и провел почти все время нашего путешествия.
Для меня поездка оказалась довольно скучным занятием. Пили, ели, а в промежутках развлекали себя картами и пустопорожними разговорами. По прибытии Татищев с секретарем, направились в гостиницу, которую посоветовал Фонарин, ранее неоднократно бывавший в Стокгольме по делам министерства. Мы сняли номер в маленьком отеле, расположенном в полусотне метров от места проживания наших подопечных. На следующее утро Фонарин отправился в русское посольство, а еще через три часа к окну своего номера подошел Татищев и стал любоваться видом на улицу. Он простоял так минут пять, а потом развернулся и ушел вглубь комнаты. Это был условный знак, означавший, что ему звонили немцы и назначили встречу. Пашутин тут же перезвонил ему и узнал о месте встречи. Это был небольшой ресторан. Мы не знали, что его хозяином был немец, работавший на германскую разведку, и в нем нередко назначались подобные встречи. Сопроводив Татищева на небольшую прогулку, а затем в ресторан, мы спустя пару часов вернулись обратно в гостиницу. Мы уже собрались перекусить в кафе, чья витрина выходила на вход в гостиницу, как раздался звон разбившегося стекла. В следующее мгновение мы были уже на ногах. Выбежав на улицу, увидели, что окно разбито в номере Фонарина.
В почти пустом фойе в глаза сразу бросился портье, стоящий за стойкой, и разговаривающий с ним один из жильцов, одетый в светлый чесучовый костюм и желтую щегольскую шляпу. По крайней мере, в самый первый момент мне так показалось, но уже в следующую секунду несоответствие поведения этих двух людей было видно даже невооруженным взглядом. У портье был вид растерянного человека, который тот безуспешно пытался скрыть, делая вид, что внимательно слушает посетителя, но бегающий взгляд и словно резиновая улыбка на его лице выдавали его состояние с головой. Резким контрастом поведению служащего выглядело нарочито спокойное поведение клиента. Кроме них, как я успел отметить, в глубине зала сидело двое мужчин в креслах, с явным удовольствием куривших сигары, а так же семейная пара, только что вышедшая из лифта.
— Я наверх?
— Нет, — и Пашутин быстро зашагал по направлению к стойке. Дальше все закрутилось не просто быстро, а, скорее всего, стремительно. Незаметный, но весьма чувствительный удар подполковника, нанесенный стволом пистолета по ребрам "желтой шляпы", заставил того сморщиться от неожиданной и сильной боли, а заодно дал понять, что шутить с ним никто не собирается. Пока я отгораживал их своей широкой спиной от возможных свидетелей, Пашутин культурно попросил обоих, посетителя и портье, как можно быстрее поделиться с нами информацией. Естественно, оба попытались изобразить незнающих людей, что было видно и без знания английского языка, поэтому я решил взять процесс переговоров в свои руки.
— Спроси, где у них черный вход?
Пашутин не стал строить удивленные глаза, а быстро спросил у портье, после чего перевел его ответ мне: — За лифтами. По коридору налево.
— Разберись с портье, а меня найдешь там. На улице.
Сначала "желтая шляпа" сделала попытку вырваться, но после легкой болевой терапии, проявила готовность следовать за мной. Я уже заворачивал за угол, как из лифта вышли Татищев и Фонарин и, увидев Пашутина, быстро направились к нему.
Пройдя полутемный коридор, мы с англичанином вышли в небольшой дворик, позади отеля, заставленный по большей части мусорными баками.
— По-русски не понимаешь?
Тот сделал бессмысленное лицо.
— Тебе же хуже.
Мгновение и лицо агента исказилось от жуткой боли, глаза полезли из орбит, затем пришла очередь тела. Скрученный судорогой, он упал на бок и стал биться о пол так, словно у него начался припадок эпилепсии. Когда спустя какое-то время к нам подошел Пашутин, он сначала с минуту наблюдал, а потом спросил: — Долго его так будет колотить?
— Еще пару минут.
— Они похитили документы.
— Ясно.
Спустя какое-то время напряженное тело выгнулось в последний раз и, обмякнув, замерло, мелко дрожа. Вздернул агента за плечи, я посадил того спиной к стене, придерживая за плечо его ватное тело, так как оно постоянно норовило завалиться на бок. Пашутин присел на корточки рядом с ним, затем взяв за подбородок, приподнял ему голову. У британца было совершенно белое, мучнистого цвета, мокрое от пота, лицо. Глаза слепо смотрели в пустоту. Мозг и нервы, пораженные болевым шоком, еще только начали приходить в себя от боли. Наконец, зрачки дрогнули.
— Можешь беседовать.
— Что мистер, теперь говорить будешь?
— Я.... Нет. Не буду.
Услышав перевод Пашутина, я сказал:
— Если ему понравилось, могу повторить.
Услышав мои слова, британец бросил на меня затравленный взгляд, потом постарался вжаться в стену, а когда не получилось, заговорил. Быстро, торопливо, скороговоркой. Когда закончил, Пашутин поднялся, несколько секунд смотрел в мутные глаза агента, затем его рука змеей скользнула за борт пиджака, а уже в следующее мгновение ствол пистолета с силой уперся в переносицу англичанина. Подполковник что-то рявкнул на английском, явно желая получить подтверждение полученной информации. Агент, глядя выпученными от страха глазами, стал быстро, но при этом сбивчиво, от крайнего волнения, говорить. Замолчав, "желтая шляпа" обвела нас молящим взглядом, при этом стараясь не смотреть на ствол пистолета.
— Похоже, он рассказал, все что знал, — задумчиво сказал Пашутин, отводя ствол от лица британца. — Адрес есть.
— Тогда чего стоим?
Рукоять пистолета Пашутина взметнулась в воздух и тут же стремительно упала на голову англичанина.
— Ты прав, нам стоит поторопиться.
Уже по дороге я узнал, что когда Татищев отсутствует, документы хранятся у Фонарина. Пока Татищева не было, в комнату Фонарина явилась симпатичная горничная. Она заламывала руки, изображая страдания на лице и, в конце концов, сумела вытащить дипломата в коридор, а за время его отсутствия комнату быстро обыскали. Судя по всему, обыск был сделан второпях, потому что когда Фонарин вернулся, он сразу заметил и подал сигнал тревоги, оговоренный на самый крайний случай. А агент был оставлен в гостинице специально для выявления и по возможности отслеживания других членов русской делегации.
— Быстро ты его раскусил.
— Интуиция, Сергей. Было в нем что-то фальшивое.... Ну не знаю, как объяснить.
— Что сказал портье?
— За две бумажки, десять фунтов каждая, его попросили ничего не видеть, не слышать и поддерживать разговор.
Указанный адрес мы нашли быстро. Ударом ноги я выбил дверь. Сидевший в коридоре охранник, только и успел вскочить на ноги, после чего его затылок с глухим треском врезался в стену. Ворвавшись в комнату, я был готов открыть огонь на поражение, но этого не понадобилось. Из троих мужчин, находящихся в помещении, только у одного, плотно сбитого мужчины с пышными усами, рука резко скользнула к карману брюк, но уже в следующее мгновение застыла на полпути, стоило ему увидеть направленный на него ствол пистолета. Быстро обежал взглядом на предмет опасности двух других англичан. В кресте сидел толстяк. Полный, с отвисшими щеками на мясистом лице, он чем-то напоминал бульдога. Рядом с ним стояла его полная противоположность — худой английский джентльмен, с длинными черными усами, переходящими в короткую аккуратную бородку. В руках он держал большую прошитую тетрадь в светло-коричневой обложке. До этой секунды мне не довелось ее видеть, но догадаться, что это были украденные бумаги, было несложно.
— Ты их совсем запугал, Сергей. Разве так можно? Господа англичане могут плохо о нас подумать, — небрежным тоном, сказал, появившейся на пороге комнаты, Пашутин. В руке он держал пистолет. — Это никуда не годиться. Положение нужно срочно исправлять, а иначе союзники перестанут нас любить.
С этими словами он сделал несколько шагов, затем неожиданно и резко ударил британца, держащего в руках тетрадь, рукоятью пистолета по голове. Тот коротко вскрикнул и мешком завалился на пол.
— Вы тут что-то уронили, сэр! — с этими словами подполковник неторопливо наклонился и, подобрав тетрадь, быстро пролистал несколько страниц.
— Хм! Странно. Ни одного слова по-английски, только на русском и немецком языках, — и он резко повернулся к толстяку. — Говорить будешь, мистер?
Старший агент все еще никак прийти в себя от неожиданного появления русских головорезов. Операция была проделана на должном уровне. Ничто не предвещало провала. Его люди заверили, что за ними не было слежки. Тогда, дьявол их раздери, что случилось?!
Его судорожные попытки понять были прерваны неожиданным вопросом на хорошем английском языке. Надо было как-то выкручиваться. Изобразив гнев, он закричал: —
— Это грубое насилие!! Произвол! Это частная квартира!! Я консультант английского посольства по продовольственным закупкам. Вы за это ответите! Я буду жаловаться!
Пашутин расплылся в улыбке. Вот только радости в ней было столько, сколько в оскале хищного зверя.
— Почему-то я так и думал. Не может продовольственный агент интересоваться переговорами! Конечно, не может! Зачем ему это?! — в следующее мгновение улыбка исчезла, а дуло браунинга с силой уткнулось в лоб британцу. — Даю минуту. Расскажешь — будешь жить, не расскажешь.... Короче, тебе выбирать.
Все было понятно и без перевода, стоило лишь посмотреть в полные злобы и страха глаза агента. Несколько секунд он молчал, потом что-то тихо сказал, напряженно-хриплым голосом.
