— Поручик, забирайте эту мразь!
— Слушаюсь, господин подполковник!
Спустя два часа развалины бывшей пожарной части были оцеплены. Никто не знал, есть ли они еще там или уже перебрались в другое место, поэтому было решено ждать, потому что при прямом штурме подвала, не миновать человеческих жертв, а если у них еще и бомба есть....
Осенний холодок тянул от пустынной Невы. Здесь, за городом, особенно остро пахло сыростью, прелым листом, тяжелой и вязкой землей. Мы стали ожидать наступления сумерек, так как если боевики находились в подвале, то выходить они должны наружу только с наступлением темноты. Прошло около трех часов, когда крышка подвала приподнялась, о чем нам, с Пашутиным, доложил один из двух наблюдающих в бинокли жандармов.
— Ваше благородие, гляньте! — и протянул мне бинокль.
Я взял бинокль. Чуть отрегулировав, стал смотреть. В открытом лазе появилась голова боевика. Медленно и осторожно он сначала осмотрелся, потом быстро выскочил наружу, в руке у него был револьвер. Следом за ним вылезли еще три человека, но кто из них Арон в подступающей темноте, мне так и не удалось понять. Сначала они прогуливались, разминая ноги, потягиваясь и справляя нужду. Потом сели на развалинах, закурили, и стали о чем-то говорить. Даже сейчас вдали от человеческого жилья, они курили тайно, пряча огонек папиросы в сомкнутой ладони. После короткого совещания двое из них двинулись по тропинке, ведущей к заброшенной сторожке. Им на перехват был отправлен отряд из шести жандармов. Спустя какое-то время прибежал жандармский унтер и доложил, что боевики схвачены, но главаря, согласно описаниям Бурлака, среди них нет. Больше не было смысла ждать. Пашутин отдал приказ, и жандармы осторожно двинулись вперед, все теснее смыкая кольцо окружения.
Видно они услышали какой-то звук или сработала звериная интуиция, как вдруг они вскочили на ноги и выхватили оружие. Какое-то время крутили головами, а потом стали медленно отступать к подвалу. Еще минута и они скроются в подвале. Пашутин это понял, поэтому отдал приказ:
— Огонь!! Стрелять по ногам!!
Темноту разорвали вспышки выстрелов. В ответ раздались выстрелы, затем раздался вскрик, потом кто-то громко застонал.
— Прекратить огонь!!
Стрельба разом прекратилась, и мы кинулись к развалинам бывшего пожарного депо. Недалеко от входа в подвал я наткнулся сначала на одно тело, а в двух шагах от него уже увидел лежащего навзничь второго боевика. Вскоре весь отряд столпился возле лежащих тел. Возбужденные, шумно дышащие, бестолково переминающиеся жандармы неожиданно вызвали у меня прилив злости.
"Стрелки, мать вашу! Простейшее дело провалили".
— Свет дайте!
Неровный свет нескольких фонарей осветил два лежащих на земле тела. По описанию, данному Бурлаком, в одном из них, мы сразу определили Арона. Он был мертв. Второй боевик еще жил, но судя по состоянию ран — явно не жилец на этом свете. О том, кого мы брали, знали только трое: ротмистр, командовавший жандармами и мы с Пашутиным. Повернувшись к стоящему рядом ротмистру, я сказал: — Александр Степанович, теперь это ваше дело. Мы поедем.
— Сделаем все, как полагается, Сергей Александрович!
Уже на следующее утро мне позвонил Мартынов. Интенсивные допросы двух подручных Арона прояснили кое-какие подробности покушения на царя, но прямых улик, указывающих на конкретных лиц, мы не получили, зато находки в подвале подкинули нам новые загадки. Шесть совершенно новых маузеров с большим запасом патронов и довольно внушительная сумма денег. Тридцать шесть тысяч рублей. Откуда это у них?
Еще генерал сказал, что Мерзлякин срочно выправляет себе отпуск по состоянию здоровья и собирается выехать на лечение за границу. Нам это было только на руку. Как только слежка донесла о покупке им билета на поезд, нам тут же были забронированы два соседних с ним купе.
Проводник международного вагона только вышел из своего купе, как его перехватили двое плотного сложения мужчин с жесткими взглядами, от которых за версту несло полицией.
— За нами. Живо.
Проводник, как под конвоем, пошел между ними по коридору.
— Стой, — остановил его один из полицейских, пока другой открывал дверь купе. — Заходи.
Проводник международного вагона Савелий Кузьмич Савелов за много лет своей службы видел разных людей: купцов-миллионеров, депутатов Думы, министров, различной столичной знати и со временем интуитивно научился распознавать, что от каждого из них можно ожидать. Вот от этих людей прямо несло большими неприятностями, поэтому Савелов без звука перешагнул порог купе. В нем находилось два человека. Один из них, мощный, атлетически сложенный человек бросил на него мимолетный взгляд и отвернулся, став смотреть в окно. Второй, тоже крепкий мужчина, с решительным и цепким взглядом, обратился к нему с просьбой, которая мало чем отличалась от приказа.
— Значит так, Савелий Кузьмич. Дело это особой государственной важности. От тебя требуется только: через пару минут постучать в дверь соседнего с нами купе и сказать, что принес чай. Потом иди к себе. Ни на какие звуки не реагировать. Ты понял?
— Как не понять, ваше высокоблагородие.
Проводник сделал в точности, как ему велели, а для большего спокойствия даже запер свое купе.
— Кто вы, господа?! — задавая этот вопрос, подполковник уже знал, кто эти люди. И что его ждет. Сердце заколотилось. Ударило в пот.
"Они не знают! Они не могут все знать! — судорожно заметались в его голове мысли. — Я подполковник особого корпуса жандармов и с этим им придется считаться!".
Но уже в следующую секунду его лихорадочные мысли были сметены, разлившейся по телу волной такой острой боли, что в первое мгновение она показалась ему самым настоящим кипятком. Когда он очнулся, над ним наклонился здоровяк с массивной шеей и покатыми плечами борца. Жандарм уже знал кто он: подполковник разведки Пашутин Михаил Антонович, так же как узнал в рядом стоящем человеке — советника царя Богуславского. Только сейчас, через жгучую боль, которая надломила его волю, выпустив наружу страх, окончательно ушли в небытие все его сомнения в смерти трех своих подручных. Да, именно такой человек с железными пальцами и холодными, как льдинки, глазами, мог их убить один.
— Значит так, подполковник. Речь у нас пойдет о заговоре и заговорщиках. Вы нам все рассказываете или мы продолжим ломать вас, как плохие дети игрушку. Вам выбирать.
Слова Пашутина не давали выбора. Подсознательно он понимал, что его ждет смерть, но желание жить заставляло кружиться мысли в поисках выхода.
"Надо рассказать! Все! Господи, пронеси! Может откупиться?! И почему я раньше не уехал?!".
Неожиданно вихрь мыслей в его голове был оборван словами Богуславского: — Поздно призадумались о своей судьбе, Мерзлякин. А теперь говорите. Мы слушаем.
— Сейчас. Одну минуту. Соберусь с мыслями.
Неожиданно он почувствовал себя плохо. Заломило нещадно затылок. Боль накладывалась на боль, в глазах замельтешило, в висках застучали молоточки.
— Мне дурно. Стакан воды, господа. Пожалуйста.
Выпитый жадными глотками стакан газированной воды, словно какое-то чудодейственное лекарство, как-то странно обновил его сознание. Мысли сразу перестали метаться в голове, будто стая вспугнутых ворон, а потекли вяло и равнодушно. Он словно разом осознал бесполезность своего сопротивления, отдав себя на милость врагу. Жизнь в одно мгновение поменяла свои яркие краски на скучный и серый цвет, но при этом пришло какое-то удовлетворенное спокойствие. Словно он достиг какого-то конца и больше ему не надо ни суетиться, не нервничать, не испытывать мучительные приступы страха. Даже появилось желание выговориться, рассказать о том, что терзало его душу все последние недели.
— Ну, вы и выдумщики! — этим восклицанием подполковник Пашутин подвел итог исповеди бывшего подполковника особого корпуса жандармов.
Сойдя на ближайшей станции, где нас ждал автомобиль, мы поехали обратно в столицу, где Мерзлякина временно поместили на одну из конспиративных квартир. Там его уже ждал следователь. Спустя еще пару часов были отправлены люди с жесточайшим приказом взять тихо и без шума генерал-майора Обнина Илью Давыдовича. Его задержали, поздно вечером, на тихой улочке, когда он возвращался из театра. После того как его ознакомили с признаниями жандарма, генерал-адъютант принялся угрожать и кричать, что его оклеветали, а затем требовать личной встречи с императором, но на очной ставке быстро скис и стал давать показания. Все это время мы с Пашутиным находились в соседней комнате. Спустя какое-то время раздались быстрые шаги, и в нашу комнату ворвался бледный и взволнованный до такой степени следователь, что, не соблюдая субординации, он ткнул дрожащей рукой, чуть ли не в лицо Пашутину листами исписанной бумаги. Правда, стоило нам пробежаться по званиям и фамилиям людей, написанных на листе бумаги, мы легко поняли состояние следователя. Более двух десятков фамилий, из которых две трети состояли в звании генералов. Нити вели, как в военное министерство, так в Генштаб и Ставку.
— Езжай, Сережа, — напутствовал меня Пашутин. — Время не ждет.
Время приближалось к полночи, но, несмотря на поздний час, мне пришлось просить срочной аудиенции у государя. Тот, похоже, еще не ложился, потому что уже через сорок минут император принял меня.
— Что случилось? — спросил меня встревожено царь.
Вместо ответа я, молча, протянул ему показания. Пробежав мельком первую страницу, он поднял голову, и я увидел его ошеломленное лицо: — Что это?!
— Письменные показания вашего, наверно, уже бывшего, адъютанта, ваше императорское величество.
Какое-то время император смотрел на меня растерянным взглядом, потом снова, с первой строчки, принялся читать. Закончив чтение, он выкурил подряд две папиросы, потом снова пробежался глазами по записям. Я видел, он все еще никак не мог поверить в то, что только что прочитал. Потом вызвал дежурного офицера и приказал, чтобы к нему доставили Обнина. После того как его ввели в кабинет, император попросил меня выйти. Только спустя час, когда бывшего генерал-адъютанта увели, меня снова пригласили в кабинет. Государь, до крайности взволнованный, не мог усидеть на месте, и сейчас непрерывно ходил по кабинету взад-вперед, пока, наконец, вдруг не остановился передо мной и не спросил: — Что делать?
— Арестовывать, допрашивать и вешать, — императора прямо передернуло от моей прямоты. — Другого пути у вас нет, ваше императорское величество. Помилуете их — им на смену придут другие, которые примут ваше великодушие за слабость.
— Сергей Александрович, мне известно, насколько вы жестокий и сильный человек, что вы не боитесь крови, но жизнь человека священна. Так завещал нам Господь. Поэтому я хочу, чтобы следствие велось беспристрастно, а к людям, чьи фамилии находятся в этом списке, необходимо отнестись с должным уважением. И еще. Вы с подполковником Пашутиным проведете только предварительное следствие, после чего это дело перейдет в руки прокуроров и судей. Соответствующие распоряжения о ваших полномочиях я отдам прямо сейчас. Теперь я хочу остаться один. Ступайте, Сергей Александрович.
Ночь и все утро шли аресты, правда, не обошлось и без инцидентов. В столице и в Ставке двое заговорщиков сумели застрелиться из-за элементарного почтения офицеров к их высоким чинам и должностям, остальным восемнадцати заговорщикам было предъявлено обвинение в государственной измене, после чего начались допросы. Одновременно начали проходить тщательные обыски рабочих кабинетов, квартир, домов и дач заговорщиков в поисках бумаг, доказательств и свидетельств. Были допрошены близкие, прислуга, коллеги по работе. Неожиданность и почти одновременный арест изменников скоро дали свои плоды и уже через трое суток я смог привезти императору не только часть уличающих показаний, но и бумаги тайного общества "Защитник отечества". Это были списки участников, подробный план заговора и документы, свидетельствующие о связи с посольствами Франции и Англии. Император, осунувшийся за эти дни, просмотрел все это, затем брезгливо отодвинул их от себя. Посмотрел на меня и спросил: — Это все?
Судя по тону и вопросу ему сейчас все, что относилось к этому делу, казалось чем-то противным и отвратительным. Молча, я протянул ему еще один лист бумаги. Это был список сочувствующих лиц, которых не было в списках заговорщиков, но при этом они знали о существовании тайного общества. Сорок три фамилии. Царь взял его с той же брезгливой миной на лице и стал читать:
— Полковник гвардии. Ротмистр. Генерал. Чиновник министерства иностранных дел. Камергер. Князь. Полковник — интендант, — не досмотрев до конца список, он поднял на меня глаза. — Это тоже заговорщики?
— Они знали о существовании заговора, ваше императорское величество.
— Их тоже предлагаете вешать? — со злым сарказмом поинтересовался государь.
— Нет, так как их прямая вина не может быть доказана, но меры в их отношении необходимо принять.
— Сомневаюсь! — и император покачал головой, этим жестом как бы подчеркивая свое сомнение. — Среди них есть носители известных аристократических фамилий, которые стоят у трона Романовых уже две сотни лет!
"Причем здесь это? — недовольно подумал я. — Суть в их предательстве, а не в родовитости. Разве это не очевидно?".
Император видно почувствовал мое недовольство.
— Да я просто не могу осудить людей за их крамольные мысли и разговоры! Они не были членами тайного общества и не знали их планов! Ведь так?
— Так, ваше императорское величество, но и во власти таким людям не место!
Император обреченно вздохнул и сказал усталым голосом: — Выкладывайте, что там у вас за идея.
После того, как я поведал государю, что нужно сделать, он какое-то время обдумывал мою мысль, но потом, явно нехотя, дал свое согласие.
Спустя три дня сорок три человека были собраны в зале Главного жандармского управления. Я подозревал, что многие перед этим успели попрощаться с семьей и родственниками, а кое-кто из них, не ограничившись этим, вполне возможно, даже составил завещание. Многие из них встретившись, здоровались друг с другом, но тихо и осторожно, словно повстречались на похоронах. На других, незнакомых им людей, они бросали исподтишка взгляды, а если случайно встречались с ними глазами, то быстро их отводили. Страх и напряжение просто витали в воздухе. Наконец, спустя двадцать минут полных тревожного ожидания, двери открылись, и в зал вошел генерал Мартынов с папкой в руке. Вместе с ним зашли два жандармских офицера, которые закрыли дверь и с самым мрачным видом стали по ее бокам. Тревожная атмосфера сгустилась до предела. Генерал вышел к небольшой трибуне. Положил на нее папку, потом ее открыл. Поднял глаза, оглядел суровым взглядом присутствующих.
— Не буду затягивать наш с вами разговор, хотя бы потому, что он мне весьма неприятен. Сейчас я вам зачту выдержки из показаний изменников, которые непосредственно касаются присутствующих здесь лиц. И так, начнем!
Следующие полчаса он читал выдержки с указаниями фамилий, места действия и сути разговора, который тогда велся между заговорщиками и лицами, присутствующими сейчас в зале. В зале стояла гробовая тишина, только изредка с легким шорохом поднималась чья-то рука с платком, чтобы вытереть со лба пот. После окончания чтения, Мартынов минуту оглядывал зал, а потом спросил:
