— Сестренка! Ты как?
Она словно очнулась, посмотрела на меня. Взгляд сначала был настороженным, но потом снова стал прежним, равнодушным.
— Сережа. Приехал.
— Как ты себя чувствуешь?!
— Душа болит, — в следующее мгновение ее глаза наполнились слезами и она заплакала. Она не закрывала лицо руками, не кричала, а просто лежала, а по ее худым щекам текли слезы. Не зная, что делать, я развернулся к Павленко, но тот только пожал плечами и сказал: — Тут я помочь бессилен. Давайте, лучше Людмилу Сергеевну приглашу. Она с ней, вроде, нашла общий язык.
Он ушел, а я повернулся к Наташе.
— Успокойся, хорошая моя, — я попытался погладить ее по руку, как она вдруг вскрикнула: — Не надо! Не трогай меня, пожалуйста!
— Хорошо, Наташа. Хорошо. Ты, как только встанешь на ноги, мы с тобой поедем домой. Будешь варить мне борщи, и заживем мы, как прежде.
— Как прежде уже никогда не будет. Никогда! Ты понимаешь — никогда! — в ее голосе звенела приближающая туча-истерика, которая вот-вот должна была пролиться новыми слезами. — Я не могу спать! Каждую ночь вижу их....
— Наташа, здравствуй!
Я обернулся на голос, раздавшийся за моей спиной. В двух шагах от кровати стояла стройная и довольно симпатичная женщина, лет тридцати пяти. У нее были внимательные и добрые глаза, но еще в них была боль. Тщательно скрываемая душевная боль, которую мне нередко приходилось видеть в глазах моей матери, когда та сидела у моей постели. Я поднялся.
— Сергей Александрович. Брат Наташи.
Она внимательно оглядела меня, а потом сказала: — Где-то таким я вас и представляла. Наташа рассказывала мне о вас. Говорила, что я сразу вас узнаю: в плечах косая сажень и кулаки крепче железа. Меня зовут Людмила Сергеевна. Вы выйдите пока, Сергей Александрович, и подождите меня за дверью.
— Хорошо.
Я стоял в коридоре и ничего не чувствовал, только в голове, как метроном, стучала одна мысль: убить, убить, убить, ... Видно нечто подобное этим мыслям отразилось и на моем лице, потому что когда врач вышла, она бросила на меня теплый, сочувствующий взгляд и тихо сказала:
— Не сжигайте себя, Сергей Александрович. Судьба так сложилась, и поправить что-либо уже не в наших силах.
— Я спокоен. Вы лучше о Наташе расскажите.
— Хорошо. Идемте к окну. Там поговорим.
Я ожидал, что она начнет говорить, но врач молчала, глядя через стекло на серое осеннее небо и мокнущие под мелким секущим дождиком голые деревья. Ее поведение показалось несколько странным, но чем оно вызвано мне стало понятно только в процессе нашего разговора.
— Скажу вам прямо, — начала говорить она, продолжая смотреть в окно, — у вашей сестры сильнейший психологический надлом. Насколько мне известно, у нее два с половиной месяца был убит жених, теперь она сама подверглась насилию и издевательствам. Под таким грузом и более сильный человек может сломаться, а тут хрупкая девушка. Как вы могли отпустить ее на фронт? Не понимаю!
— Я не уменьшаю своей вины, но скажите: как можно удержать человека, который просто игнорирует ваши слова и доводы. Силой? Закрыть на ключ?
— Извините меня. Это ваши семейные дела и я не должна была это говорить! Я не психиатр, а врач-терапевт, но при этом считаю, что по приезде в Петербург ей нужно будет лечь в больницу. В психиатрическую клинику.
— Когда она сможет встать на ноги?
— Через три-четыре дня, а вот насчет психики тут все намного сложнее. Для начала дам совет: не торопитесь с отъездом. В Минске, в госпитале, есть врач такого профиля. Очень хороший специалист, но ему надо будет заплатить.
— У меня есть деньги.
— Тогда езжайте в Минск и договаривайтесь с ним. Христофоров Сергей Осипович. Если, даст бог, все будет хорошо, через неделю вы сможете увезти ее домой.
— Вы не знаете, как все случилось?! Наташа не говорила?
— Нет. Подобные вопросы вызывали у нее плач и истерики, но и без нее я знаю что произошло, — она с минуту молчала, потом продолжила. — Второй изнасилованной девушкой была моя младшая сестра. Мы с ней на фронте с февраля пятнадцатого года, поэтому она много чего видела и перенесла. У нее есть жених, поручик Мелентьев Иван Васильевич. Если хотите, можете с ним поговорить, он командует третьей ротой.
— Где сейчас ваша сестра?!
— С оказией отправили домой. Теперь извините, мне надо идти работать, а вы идите, посидите с ней.
Я сидел у кровати сестры, пока та не уснула, затем вышел в коридор и стал у окна. Серое небо, мокрые унылые деревья. На душе у меня была такая же серая, жидкая, холодная грязь.
"Где мне их искать? Немцев там тысячи.... Погоди! Ведь врач назвала мне фамилию жениха своей сестры. Мелентьев. Иван Васильевич. Точно! Может он что-то конкретное знает?!".
Выйдя из госпиталя, я сразу обратился к молоденькому прапорщику, в новой, еще не обмятой, топорщащейся, шинели, который куда-то спешил с деловитым видом.
— Извините! Как мне попасть в третью роту?
Он резко остановился, окинул меня слегка удивленным взглядом, потом спросил: — А вы кто будете?
— Богуславский Сергей Александрович. Поручик в отставке.
— Хм! Где-то я вашу фамилию уже слышал. Только вот не помню....
— Наталья Богуславская — моя сестра.
— Ах! Извините! — на его щеках появился легкий румянец. — Это настоящая трагедия! Мы все переживаем за нее! Идемте со мной! Я как раз иду в ту сторону и провожу вас.
По дороге он мне рассказал, что впереди, в ста пятидесяти метрах, проходят германские окопы. Но вот странное дело: немцы первое время стреляли целыми днями, а теперь только постреливают. Видно снаряды берегут, предположил прапорщик. В подтверждение его слов, словно щелкнули кнутом, с той стороны хлестнул одиночный выстрел, за ним вслед послышалась частая стрельба. Вслед винтовкам застучал пулемет, а за ним другой, и уже последними ударили пушки. Только мы соскочили в окоп, как в мокрую землю рядом со мной с чмоканьем впились несколько пуль, после чего стрельба начала затихать и не успели мы пройти и тридцати метров, как совсем прекратилась.
— Кто идет? — неожиданно впереди раздался голос.
— Свои, братец, свои, — поспешно ответил прапорщик.
Из-за угла поворачивающей в сторону траншеи появились два бородатых солдата в мятых шинелях с винтовками в руках.
— Ваше благородие, а кто с вами?
— Ему надо переговорить с поручиком Мелентьевым.
— Так он в штабной землянке, с господами офицерами, ваше благородие. Прикажете сопроводить?
— Благодарю, братец.
Прапорщик повернулся ко мне: — Вас проводят, господин Богуславский.
— Спасибо вам большое....
— Максим Сергеевич Лещев.
— Спасибо вам, Максим Сергеевич. Удачи вам.
Дальше я шел, в сопровождении солдата, по окопу, полному людей с серыми, уставшими лицами, в такого же цвета шинелях, пока мы не свернули в ход сообщения, ведущий к офицерской землянке.
Поручика я нашел в компании двух офицеров. Они курили и о чем-то тихо беседовали. Стоило мне войти, как разговор прервался, и все трое с явным удивлением уставились на человека в гражданской одежде.
— Здравствуйте, господа. Мне нужен поручик Мелентьев.
— Я Мелентьев. Чем обязан? — подал голос офицер с седой прядью на виске.
— Я брат Натальи Богуславской.
— Извините нас, господа, — обратился к офицерам поручик. — Нам надо поговорить.
Он встал, накинул на плечи шинель.
— Идемте. Поговорим на свежем воздухе.
Мы вышли в траншею. Несколько секунд мы вглядывались друг в друга, потом я спросил:
— Расскажите, как все произошло, Иван Васильевич?
Поручик говорил короткими, рублеными предложениями, тщательно скрывая эмоции. Из его слов стало ясно, что на отступавший санитарный обоз наскочил отряд конный немецкой разведки. Сразу не разобравшись, в сумерках, уланы сгоряча застрелили двух ездовых, после чего оставили несколько солдат с унтер-офицером в качестве охранников, и поскакали дальше. Германцы завернули телеги и погнали их в тыл, после чего разделили. Раненых куда-то увезли, а четырех ездовых, мальчишку — фельдшера и медсестер заперли в сарай, где они просидели до вечера, пока не пришел полупьяный офицер. Оглядев всех, развернулся и ушел. Спустя полчаса пришли солдаты и отвели девушек в дом местного старосты. Там, как, оказалось, праздновал свой день рождения какой-то полковник, а русских санитарок пригласили украсить мужской стол женским присутствием.
— Потом они перепились, и тогда случилось то, что случилось. Под утро их снова заперли в том сарае, а через двое суток наши выбили германца и освободили пленных. Вот такая трагическая история приключилась. Вы-то, зачем приехали?
После короткого рассказа, я спросил поручика: — Ваша Таня ничего не говорила о приметах... насильников?
— Вам это зачем?! — недовольно спросил он.
— Вдруг наши с ними дорожки пересекутся? Всякое бывает.
— Послушайте, Сергей Александрович, вы чисто штатский человек, поэтому ваши дорожки никогда не пересекутся. Вы по какому ведомству служите?
— Не служу. Поручик в отставке. Воевал. Получил двойное ранение. Частичная потеря памяти.
— Пусть так! Но это все равно ничего не меняет. У вас все?
"Он явно что-то знает, но не хочет говорить".
— Нет. Мне надо знать все то, что знаете вы.
— Я уже все сказал, что вам положено знать, — это было сказано твердым и жестким голосом, отметающим всякие возражения.
"Разозлить. Вывести из себя. Возможно, проговориться".
— По вашему лицу видно, что вы сами не прочь отомстить, да видно что-то не складывается.
При моих словах лицо поручика затвердело, а глаза потемнели от гнева.
— У вас все?!
— Вы обращались к командованию, а вам строго-настрого запретили идти в тыл германца. Я прав?
Сейчас Мелентьев, посчитал мои слова за издевательство. Ожег бешеным взглядом, кинул руку на кобуру, но уже спустя несколько секунд взял себя в руки.
— Наш разговор закончен.
Смысла в дальнейшем разговоре я уже не видел.
— Удачи вам, Иван Васильевич! — развернувшись, я пошел назад.
Вернувшись к госпиталю, некоторое время пытался найти место, где можно будет переночевать, пока не сунул деньги одному из санитаров и тот предложил ему свою койку, так как уходил в ночь дежурить. После чего пошел навестить Наташу, но меня к ней не пустили, сказав, что ей дали снотворное и она спит.
Рано утром, с попутной машиной, я уехал в Минск. Найдя в Минском госпитале Христофорова, я объяснил ему ситуацию. Он оценил свою помощь в три золотых монеты. По случайной фразе, проскочившей в нашем с ним разговоре, мне стало понятно, что именно он наблюдал Татьяну, младшую сестру Людмилы Сергеевны.
В госпитале мне удалось узнать, что после обеда в нужном мне направлении поедет машина, которая повезет вылечившихся солдат обратно в часть. Найдя шофера, я договорился с ним о том, что он захватит нас с доктором.
До отъезда у меня оказалось около трех часов свободного времени, которое я решил посвятить знакомству с городом, в котором был впервые. Первое, что сразу бросалось в глаза, так это отсутствие нервозности в жителях города, словно фронт не проходил в пяти часах езды от Минска. Пройдясь по улицам, вышел в центр. Проходя мимо бюста Александра II в центре Соборной площади и гостиницы "Европа", вдруг увидел большие стеклянные окна ресторана. В животе сразу заурчало. Вошел, сел за столик возле окна. Народа было немного. Официантка приняла заказ, и в ожидании, когда принесут обед, я принялся рассматривать публику. За соседним столиком о чем-то негромко говорили средних лет мужчины, облаченные в полувоенную форму с вензелями ВЗС на чиновничьих погонах. Этих типов я порядком навидался в Петербурге.
"Земгусары. Об отчизне радеют. Конечно, в ресторане защищать отечество проще, чем на фронте. А ты сам разве не такой? Ты почему не на фронте? — и внутри меня появилось чувство неловкости. Чтобы отвлечься, снова принялся разглядывать посетителей ресторана. Через два столика от меня сидела пожилая пара, за ними группа, о чем-то шумно спорящих, офицеров. Неожиданно до меня донесся громкий выкрик одного из спорщиков: — Пока идет война, и враг топчет нашу землю, долг каждого настоящего мужчины — защищать свою родину! Хватит заниматься выяснением, что делать, и кто виноват! Пусть этим займутся политики!
Я отвернулся к окну. Когда мне принесли заказ, я быстро поел, допил минеральную воду под цветочным названием "Фиалка", а затем отправился в госпиталь. Машина уже стояла во дворе.
На этот раз до передовой мы добрались сравнительно быстро. Проводив врача к сестре, я хотел остаться, но тот жестом указал мне на дверь. Осмотр Наташи длился около часа. Наконец доктор вышел из женской палаты.
— Как она?!
— Плохо. У нее ярко выраженный психоз, поэтому ей нужно лечь в клинику под наблюдение опытных врачей. Чем быстрее, тем лучше. Значит, сделаем так. Мне придется забрать ее с собой в Минск, так как случай очень сложный, а ей нужен хороший уход. Вы согласны?
— Доктор, деньги у меня есть. Скажите: сколько?
— Я не собираюсь наживаться на вашем горе, но мне придется купить довольно специфические лекарства. Поэтому дайте мне еще двести рублей. Это все.
По приезду в Минск стоило доктору увидеть реакцию Наташи на меня, как он сразу, в довольно категоричном тоне, заявил, что на данном этапе болезни я являюсь раздражителем, после чего посоветовал мне не появляться два-три дня. Делать в Минске мне было нечего и на следующий день, с попутной машиной, я отправился обратно, к линии фронта. Меня не оставляла мысль о новом разговоре с поручиком. Мне нужно было знать то, что знал он. Первым, на кого я наткнулся, добравшись до расположения роты, оказался сам Мелентьев.
— Вы? Здесь?! Я думал.... — он окинул меня откровенно злым взглядом, затем зло рявкнул: — Какого черта вы делаете в расположении моей роты?!
— Остыньте! Или вы сегодня не с той ноги встали, господин поручик?
— Я еще раз спрашиваю....
— Не надо меня спрашивать. Просто шел мимо и зашел поздороваться. Не более того.
Из него словно стержень выдернули, глаза потухли, плечи опустились.
— Извините.
— Ничего. Как вы?
Поручик кисло усмехнулся: — Вы только за этим пришли?
— И за этим тоже.
Какое-то время он смотрел на меня, потом спросил:
— Как ваша сестра?
— Плохо. За внимание — спасибо.
Какое-то время мы мерили друг друга взглядами, потом Мелентьев сказал: — Извините. Налетел на вас.... Ночь не спал. Вот и сорвался.
Я видел, что его мучит желание выговориться, посоветоваться, или просто поговорить, но он изо всех сил сдерживал себя. И я решил слегка подтолкнуть его:
— Буду в расположении санитарной части еще дня три. Будет желание поговорить, найдете.
— Так вы не уезжаете?
— Нет. Отвез сестру в Минск. Доктор сказал, чтобы не было рецидивов, ее нужно лечить уже прямо сейчас. Значит, неделю, а то и больше, пробуду в этих краях.
— Значит, не уезжаете,... — поручик задумался на мгновение, а затем неожиданно спросил. — Где мне можно вас найти?
