Другая ветвь

Словом, император придумал себе занятие и улетел.

А императрица осталась.

Это хорошо, что он поправился. Еще лучше, если бы надолго. Вот она чувствовала себя не слишком... Наследник престола брыкался и вертелся, и ходить стало тяжеловато, и ноги опухали.

В отсутствие супруга ежедневные управленческие дела легли на нее. Ничего глобального — для этого был госсовет, и министры трудились, не покладая рук, и папа помогал чем мог. И все же — с докладами приходили к ней, и сиюминутных решений ждали от нее. Разумеется, она справлялась. Только уставала очень. Хорошо еще — никто не ждал от кайзерин в ее положении, что она будет являться на заседания. Посетители с деловыми бумагами приезжали к ней домой — во дворец Остролиста.

И спасибо невестке. Что бы там ни происходило у ее высочества кронпринцессы Грюнвальд с господином Сильвербергом — а что-то точно происходило, трудно было не заметить по их лицам, — сейчас она отложила ради заботы о кайзерин даже прекрасного министра-архитектора. В результате он появлялся в Штайнехпальме Шлосс чуть ли не через день, и даже пару раз выходил с дамами прогуляться в сад. Это при его-то вечной загруженности работой. Хильда забавлялась про себя, глядя на этих двоих. Какие сложные пируэты вытанцовывают. В высшей степени сдержанно и ужасно трогательно.

Мы с его величеством по сравнению с ними были просто неприлично торопливы. В конце концов, мы позволили себе потерять голову... эти не теряют. Верх интимности — называть друг друга по имени. И то — только тогда, когда думают, что я не слышу. А, еще ее высочество позволяет его превосходительству прикладываться к ручке.

Вот интересно, если их предоставить самим себе еще лет на двадцать... доберутся ли они до поцелуев за этот срок? О большем что и говорить...

К середине месяца стало совсем тяжко. Поясница ныла, и голова кружилась. Все больше тянуло присесть, а лучше и прилечь.

— Хватит, — сказала императрице невестка. — Дела подождут. Просто отдыхайте. Бруно... господин Сильверберг отлично управится без вас. — Помолчала и добавила: — Ну и все остальные тоже, конечно.

Хильда послушалась.

Теперь они проводили вместе долгие вечера — за разговорами. Госпожа Аннерозе разбиралась в политике, хотя и не любила ее, и ради того, чтобы кайзерин не скучала, готова была говорить даже о государственных проблемах. Доставала вязанье, садилась рядом с постелью, где полулежала, опершись на подушки, ее величество, и вела долгие обстоятельные беседы — на темы, интересные Хильде.

Тихо позвякивали спицы, негромко звучали голоса.

Двадцать седьмого числа покой двух женщин был потревожен: недобитые терраисты попытались атаковать дворец Остролиста.

Их перехватили, но шуму было изрядно.

Кайзерин переволновалась, и наследник решил, что пора посмотреть на внешний мир собственными глазами.

С переполохом, который он устроил, не мог сравниться переполох на дворе, где топотали сапоги, резко звучали приказы, и даже несколько раз зашипели бластеры — люди Кесслера еще вязали злоумышленников, когда к воротам подкатил медицинский автомобиль, и мимо военных полицейских и их добычи пробежали, ни на что не обращая внимания, несколько мужчин в белых халатах.

Кажется, императрицу не следовало везти в госпиталь, нужно было вызвать пару заранее предупрежденных светил... но в панике госпожа Аннерозе просто набрала номер скорой.

Так и вышло, что наследник престола родился в обстановке, максимально приближенной к народу, хоть и в отдельной палате.

-015-

Май

Вязание всегда успокаивало ее. Вот и теперь. Когда вяжешь, трудно сердиться — а она была очень сердита на брата. Улетел и оставил семью... застрял неизвестно где на Новых землях, в то время как его супруге вышел срок! Долг отца и мужа — быть рядом в такие минуты. Если, конечно, не призывает долг еще больший. Она поняла бы, когда бы речь шла о настоятельной необходимости. Если бы он отправился на войну, скажем. Но не так, как вышло сейчас.

Впрочем, вероятно, она не вполне справедлива. С культом Земли — это не война. Это куда хуже войны. Внутренний враг опаснее внешнего. И губернатор Вален сейчас воюет на внутреннем фронте, и неизбежно страдают мирные граждане — иначе, чем они страдали бы от обычной войны, но им от этого не легче. Флот-адмирал справился бы и сам... но поддержка его величества много значит.

Он всегда был талантлив, с годами — стал несравненен. Она знала, что им будут восхищаться — все в нем это обещало. Но не думала, что его будут так любить. Его подданные искренни в своих чувствах, когда кричат, задыхаясь от восторга: "зиг кайзер". И они не помнят плохого. Он так блистателен, что дурное не липнет к его белому плащу.

Новые земли недовольны Валеном — но брат заставит их примириться с ним.

Воистину, боги нашей бедной галактики на его стороне.

-55-

В начале мая на политическом горизонте Баалатской автономии появилась новая фигура.

Он вынырнул ниоткуда. Просто на очередном митинге ему дали слово — и после его речи о нем узнала вся автономия. Некто мистер Морелли.

Молодой, амбициозный, напористый.

И вот что интересно — ничего нового он не говорил. Все детали его речений уже полгода прокручивались в прессе — но, собранные вместе и произнесенные горячо и со страстью, производили неизгладимое впечатление на публику.

— Мы были великим государством. Наша конституция... права человека... демократия... все это попрано. Да, на нынешнем маленьком островке — смешно говорить об одной системе Баалат после того, какими мы были! — в нашей резервации нам позволили сохранить наши обычаи, как в прежние времена цивилизованные государства позволяли дикарям поклоняться своим идолам. Нас даже подкармливают, чтобы мы сидели тихо и не мешали Империи вершить дела по-своему. Но, господа! Помните ли вы, что мы были великим государством?

...Наши братья на территориях, которые они называют Новыми землями, лишились всего, что принесла им демократия. Откройте Декларацию прав... что осталось от нее на бывших наших землях, теперь павших в грязь под пяту имперской военщины? Разве могут они выбирать свои власти? Где равенство в правах? Где свобода совести, слова, собраний? Их больше нет, и братья наши погрязнут во тьме, и будет так, потому что мы позволили это.

...Но мало того, господа. Что мы имеем здесь? да-да, здесь, в нашей жалкой демократической резервации? Кто правит нами? Вы скажете — мы сами их выбрали? Это правда. Из кого мы выбирали, господа? Все из той же старой обоймы политиков, про... извините за выражение, вырвалось... проэтосамивших наше великое государство! Кто такой наш нынешний президент? Что, это новое лицо на политическом горизонте? Нет же! Серость, политик средней паршивости из третьего ряда, вот и все! За ним нет больших подлостей, потому что в прежнем Альянсе он просто ничего из себя не представлял. Рядовой член правительства. Но он все равно такой же, как покойный Трунихт, позор нашей нации. Как продажный Айлендс — вы не забыли еще коррупционера Айлендса, господа? Что-то он сидит тихо, не высовывается, неужели ему стыдно? Нет, таким, как он, стыдно не бывает. А Лебелло? Вы помните Лебелло, который своими руками насыпал над нашей прекрасной страной могильный холмик? Да, он был еще из лучших, но горе той стране, у которой лучшее — это Лебелло!

...А мистер Ян? (волнение в толпе) Да, я говорю о нашем великом национальном герое, флот-адмирале Яне. Что сделал для нашей страны адмирал Ян? Всего лишь сдал ее Империи, господа. Вы все знаете об этом, вы все читали об этом в газетах. Но это не все. Помните народные восстания на Картахене, Альмансоре, Борунде и еще нескольких планетах? Вы должны помнить, это было по существу вчера. Господа, это же позор. Флот нашей демократической автономии поддержал флот Империи против наших братьев, боровшихся за демократию. Да, военного конфликта удалось избежать. Но сам факт! Вдумайтесь. Флот демократии, выступающий против демократии. Просто все с ног на голову, господа.

...И все вы понимаете, что если завтра восстанет в борьбе за демократию любая из бывших наших планет, ныне принадлежащая так называемым Новым землям, флот Баалатской автономии не придет ей на помощь. Он поддержит власти Империи. Это ли не предательство, господа?

...И что же — предатели понесли кару? Как бы не так. Предатели сытно живут на приличную военную пенсию. Предатели живут среди нас, наслаждаясь жизнью и правами человека в резервации, которую они купили у Империи ценой всех прочих наших территорий.

...Мы проиграли войну, — говорят они нам, — и вынуждены согласиться на подачки, которые соизволили кинуть нам от щедрот самодержавия. Я спрошу: а кто ее проиграл, эту войну? я? вы? кто? Не полководцы ли проиграли ее, потому что не умели воевать? Почему мы должны терпеть — а главное, почему должны терпеть наши братья на тысячах наших планет, на землях, еще вчера бывших оплотом демократии? Почему? Потому что наши полководцы не умели воевать? Потому что наше правительство было продажным — а разве сейчас нами правят не те же самые люди, разве нашим флотом командуют не те же самые военные?

...Да, — говорят они нам, — адмирал Ян проиграл войну, но он за это поплатился: он вышел в отставку. Вам не смешно слышать это, господа? Он вышел в отставку, живет сытно, стрижет купоны! Ничего себе наказание человеку, про... вы поняли, проэтосамившему нашу страну! Под суд! Предателей демократии — под суд! (всеобщее волнение, толпа скандирует: под суд! под суд!)

Вокруг господина Морелли как-то очень быстро сколотилась партия. Называлось — партия Новой Свободы. Рыцари-патриоты полюбили его со страстью и охотно затыкали рты всякому, кто возражал господину Морелли слишком громко. Откуда-то взялась воинственная молодежь, не служившая в армии Альянса свободных планет по возрасту — но лучше всех знавшая, как надо было побеждать в минувшей войне. И — господин Морелли имел мнение по вопросу свободы вероисповедания. Это привлекло на его сторону миллионы терраистов, которых нервировало пристальное внимание со стороны властей.

К концу мая по улицам Хайнессенполиса ходили толпы с оранжево-голубыми флагами. Оранжевый — цвет зари новой демократии. Голубой — цвет прекрасной матери-Земли.

В начале июня правительство Хвана не выдержало и попыталось загнать "новосвободцев" в рамки.

Полетели камни и бутылки с зажигательной смесью.

Им ответили водометы и пластиковые пули.

Весь июнь становилось хуже и хуже.

-016-

Июнь

Наследник был — чудо. Красивый, как его отец. Хотя, наверное, со стороны — младенец как младенец. И ужасно маленький. Разумеется, он был ровно того размера, какого положено быть новорожденному, а все равно, страшновато в руки брать, вдруг сломается. А вот Хильда не боялась. Никогда не интересовалась детьми... а поди ж ты. Уверенно, спокойно, без всякой паники обращалась с малышом. Не кудахтала и не причитала, как норовила ее прислуга — зато улыбалась так...

Разумеется, только ел и спал, да хныкал иногда. На хныканье настораживали уши человек десять женщин, готовых бежать сломя голову на выручку. Но ее величество только взглядывала — и все они оставались на своих местах. Если кайзерин понадобится помощь, она скажет.

Говорила нечасто.

И конечно, старшая сестра, новоиспеченная тетка, все время находилась при племяннике и его матери, и руки все время были заняты. Только не покидало ощущение — на самом деле она здесь не нужна. Ей благодарны, и ей рады — но если она исчезнет, без нее обойдутся, и ни одна из бесчисленных забот не станет от того ни больше, ни меньше.

Брат передал с Урваши: он счастлив, и он выбрал сыну имя. Чувствовалось по тону сообщения — растерян и пытается привыкнуть к своей новой роли, но пока не осознает себя отцом маленького мальчика, только правителем, обретшим наследника. Неудивительно для человека, который никогда не видел вблизи детей. Скорее всего, стараться будет изо всех сил, а получится ли из него отец... поглядим.

Имя было — Александр Зигфрид.

Внутри все перевернулось, когда услышала. Зеленый холм на Одине так и встал перед глазами.

Пока она тут в суете... он совсем один. Она ушла и оставила его, и не каждый день помнит о нем.

Вот тебе и напоминание... на каждый день.

-56-

Когда "Брунгильда" опустилась на Урваши и зависла над самой землей, когда выкатился трап, и глазам встречающих явился кайзер — флот-адмирал Вален, человек спокойный и не сентиментальный, ощутил, как застучало сердце, и на глаза навернулась слеза, пришлось сморгнуть. Он был — как звон струны... как вспышка, как... почему я не поэт? Верно сказал когда-то Меклингер: кайзер сам — поэма. Зачем ему еще какие-то слова...

Вот так он сходил на поверхность планет, завоеванных в стремительном броске. Вот так же летел белый плащ за плечами, и волосы. Тонкая высокая фигура в черном, и вьющийся на ветру плащ... выстроенные внизу солдаты кричали неизменное "зиг", полные неподдельного энтузиазма и обожания. Он еще ничего не сказал, и ничего не сделал — только поднял в приветствии руку — а они уже счастливы от одного лицезрения.

И я счастлив тоже.

Его величество шел стремительно и легко, как делал это всегда, и приветливо кивнул губернатору Новых земель, и Вален привычно пристроился сзади, вслед за неизменным начальником императорской гвардии. Среди сопровождающих шел его старинный приятель Лютц. Сейчас не время было расспрашивать — как дела, как жизнь, как та медсестричка из Феззанского госпиталя, я помню, ты строил на нее далеко идущие планы... — только переглянулись и пообещали друг другу без слов, что непременно поговорят всласть при первом удобном случае.

Ехали в "Мьянму", и уже по дороге кайзер приступил к расспросам — что здесь происходит и каковы успехи. Валену было что порассказать, пока доехали, даже горло пересохло.

Император был собран и деловит, и готов неутомимо носиться по всей планете и по всем территориям Новых земель. Допоздна работали — Вален подробно отчитывался с документами в руках.

Наконец, похоже, все самое главное рассмотрели и обсудили. Эмиль фон Зерре вздохнул с нескрываемым облегчением, затворив, наконец, дверь императорского номера за спиной губернатора. Его величество устал, хоть и не подает виду, а уставать ему совершенно ни к чему... и нужно поужинать, непременно, и пусть властелин всего обитаемого мира только попробует уклониться хотя бы от одного блюда! Но он попытался. Сказал — не хочется. Только вина, и, может быть, печенья.

— Ваше величество! — запротестовал Эмиль. — Вам нужно восстанавливать силы, ваше здоровье...

— Мое здоровье в порядке, — отрезал кайзер. — Сказал, ничего не хочу. Унеси.

Вот так всегда. Его здоровье в порядке, и дел выше головы, только аппетита нет, и щеки совсем белые. А так да, все хорошо, замечательно просто... пока он не падает от слабости, у него вечно все в порядке.

Унес ужин, а кружку с бульоном оставил возле кровати. Вдруг — все-таки проголодается... хотя бы чуть-чуть?