Едва только французы и англичане получили в свои руки удобные для корабельных стоянок Камышовую и Балаклавкскую бухту, к ним нескончаемой вереницей двинулись транспортные корабли коалиции. Пользуясь вынужденным бездействием русского флота, они спокойно приближались к крымским берегам и высаживали из своих трюмов новых солдат, взамен всех тех, кто был убит, ранен или был сражен болезнью.
Вслед за солдатами с кораблей Антанты выгружались тяжелые осадные орудия, для которых, руками нещадно эксплуатируемых турецких солдат, вокруг Севастополя возводились батареи по всем правилам осады того времени. Понеся первые потери в войне с русскими, Наполеон III не собирался отказываться от своих планов по полному разгрому и расчленению России. Посылая на восток свежее пополнение, французский император требовал от заменившего Сент-Арно генерала Канробера, самых решительных действий по отношению к Севастополю, который был ключом не только к Крыму, но и всему югу России.
Как всякая морская крепость, Севастополь был прекрасно защищен от удара врага со стороны моря, но был совершенно беззащитен перед нападением противника с суши. Не сумев предотвратить высадку неприятеля в Евпатории, крепостному гарнизону предстояло выдержать смертельный экзамен на правого своего дальнейшего существования.
Благодаря неуемной энергии майора Тотлебена, вокруг черноморской цитадели шло ускоренное возведение оборонительных укреплений, которые должны были прикрыть её от нападения с тыла. За короткий срок Севастополь опоясался плотным кольцом обороны состоявшей из нескольких линей траншей, окопов и люнетов. Не покладая рук днем и ночью, севастопольцы сумели возвести на суше новые бастионы и батареи, на оснащение которых шли орудия снятые с затопленных в бухте кораблей. Вместе с пушками на сушу отправились и моряки, чтобы вместе с солдатами гарнизона отстоять свой город. Все они были готовы биться за Севастополь до конца, но после неудачи на Альме, никто не был уверен, что крепость сможет устоять под напором захватчиков.
Не было такой твердой уверенности и у графа Ардатова, который подобно трем севастопольским адмиралам, почти каждый день совершал поездки по рубежам обороны, желая доподлинно знать о состоянии дел на деле, а не на бумаге. Он, также как и руководители обороны Севастополя, не предполагал, что до конца года враг сумеет не только восстановить свои силы, но и будет готов к штурму крепости ожидавшийся со дня на день. Недавно захваченный в плен во время ночной вылазки русских охотников майор Ожеро, на допросе дал весьма откровенные показания о положении дел в стане противника.
Пленник честно и откровенно рассказал о тех трудностях, которые испытывали войска коалиции, осаждая Севастополь. С дрожью в голосе Ожеро говорил о постоянной нехватке провианта во французском войске, несмотря на регулярный подвоз съестных припасов из Стамбула. Об ужасных условиях проживания солдат и офицеров в летних походных палатках, об отсутствии шанцевого инструмента для сооружения батарей, о нехватке лошадей и повозок для перевозки снаряжения с берега моря к передовым позициям.
Однако больше всего, солдаты противника страдали от инфекционных болезней. Вслед за балканской чумой безжалостно терзавшей союзников в Варне, лагерь неприятеля посетила крымская дизентерия. Этой болезнью в той или иной форме болела вся союзная армия, включая даже самого английского фельдмаршала лорда Раглана. Именно дизентерия заставила гордого продолжателя славы герцога Веллингтона отказаться от поста командующего силами коалиции в пользу генерала Канробера.
Со слов майора, эпидемия ежедневно сводили в могилу гораздо больше их солдат, чем русские пули и ядра, которые залетали в траншеи и на батареи неприятеля. Хорошо понимая всю пагубность длительного сидения в окопах, а также постоянно подталкиваемый императором к активным действиям, генерал Канробер намеривались захватить Севастополем одновременным ударом с суши и с моря.
Стоявший на море вот уже неделю штиль, не позволял союзникам использовать свои парусные корабли в штурме Севастополя, которые были очень важны для французского генерала. Упустив возможность быстрого захвата Севастополя в сентябре, Канробер намеривался расколоть русский орешек с одного удара, готовя его со всей тщательностью.
Эта новость сильно встревожила руководителей обороны Севастополя. Двойной удар не сулил для крепости ничего хорошего, и червь сомнения основательно потряс их души. Даже новость о прибытии в Севастополь четырех пехотных полков из Бахчисарая, отправленных князем Меньшиковым после многочисленных писем Ардатова, не смогла взбодрить адмиралов. Каждый из адмиралов опасался грядущего штурма, и при этом старался ни малейшим словом и жестом не выдать свои тревоги остальным.
Желая на кануне штурма вселить уверенность в души и сердца защитников Севастополя, адмирал Корнилов собрал на соборной площади города огромную толпу и призвал солдат и матросов сражаться за русскую твердыню до последней капли крови.
— Если вдруг вам прикажут оставить город, знайте, это с вами говорит подлый трус и изменник, и я, пользуясь своей властью, призываю вам поднять на штыки любого, кто только посмеет произнести эти слова. Даже меня, если вдруг такое случиться. Отстаивайте Севастополь! Вот вам мой главный завет!
Ответом на столь эмоциональную речь Корнилова были громкие крики собравшихся на площади моряков и пехотинцев, клятвенно обещавших адмиралу исполнить его завет, даже если при этом придется умереть. Многие совершенно незнакомые друг другу люди троекратно обнимались друг с другом, давая крестный зарок не допускать врага в Севастополь.
Благодаря хорошо поставленной разведке, почти каждую ночь неотступно следившей за действиями противника, было определено направление главного удара неприятеля. Французы были наиболее активными против 4-го и 5-го бастионов, тогда как англичане усиленно возились в районе Малахова кургана. Желая ввести противника в стеснение, солдаты Бутырского полка, ночью бросились в штыки и отогнали работавших на своих позициях англичан, чем заметно подняли настроение гарнизона.
Адмирал Корнилов поблагодарил солдат за смелость и отвагу, однако черные мысли продолжали упрямо терзать его сердце. В ночь с 4 на 5 октября разведчики доложили Владимиру Алексеевичу о том, что против 4-го бастиона французы стали освобождать амбразуры осадных батарей от земляных мешков заложенных в них ранее. Едва эти слова были произнесены, как всем стало ясно, что до начала штурма остались считанные часы. Перед тем как уйти, адмиралы и Ардатов крепко обнялись друг с другом, отлично зная что, могут больше не встретиться.
Граф Ардатов только допивал свой стакан чая к завтраку, когда сильный грохот со стороны вражеских позиций известил о начале активных боевых действий.
— Атака, Михаил Павлович! Куда поедем — на Малахов курган или на 4 бастион?! — звенящим от напряжения голосом спросил графа его ординарец поручик Хвостов.
— Там и без нас командиров хватит, не будем у них под ногами мешаться. Поедем на Александровскую батарею, посмотрим на флот господ бриттов и французов. Давно хотел увидеть его в действии.
При упоминании об Александровской батареи у Хвостова кольнуло в груди. Это был самый передний край морской обороны Севастополя. Опасаясь за жизнь Михаила Павловича, поручик осторожно предложил поехать на Николаевскую батарею, говоря графу о гораздо лучшем обзоре кораблей противника с этой позиции.
— Обзор там может быть и лучше, только вот сегодня мое место на переднем крае. Сегодня мы все должны быть там, ибо там у нас всех будет главное испытание — твердо молвил Ардатов поручику.
Едва только загремели осадные батареи противника, как адмирал Корнилов отправился на передовую, намериваясь лично руководить обороной, а не сидеть в штабе и ждать известий. Первой целью его посещения стал 4-й бастион, на котором французы сосредоточили большую часть своего огня. Стороннему наблюдателю могло показаться, что вся южная часть Севастополя, охвачена двумя огненными линиями, непрерывно извергавшие друг в друга огромное количество смерти. От многочисленных выстрелов и разрывов 4-й бастион был окутан густой синевой, из-за которой совершенно невозможно разглядеть, что на нем твориться и каково его положение.
Не обращая никакого внимания на многочисленные разрывы вражеских бомб, Корнилов прибыл на 4-й бастион в сопровождении флаг-офицера Жандра и майора Тотлебена. Выслушав рапорт командира бастиона, адмирал смело направился к брустверу и стал наблюдать за результатом стрельбы русских артиллеристов. Глядя в подзорную трубу, он то и дело вносил коррективы в ведения огня, предлагая изменить прицел. Стоя на самом переднем краю обороны, в мундире с блестящими эполетами, Корнилов стремился вселить в гарнизон бастиона уверенность в победе над врагом, и это ему превосходно удавалось. Ободренные присутствием адмирала, пушкари бастиона с удвоенным рвением и азартом принялись стрелять по врагу, и вскоре после очередного их выстрела, у французов взорвался пороховой склад.
Громогласное "Ура"! прокатилось по всему 4-у бастиону и перекинулось на соседние батареи. Эти крики радости и ликование были самой лучшей наградой для тех, кто погиб или был ранен в жестокой перестрелке.
— Ну, все господа! За этот бастион я полностью спокоен — сказал Корнилов своей малой свите и, простившись с солдатами и матросами, под яростным огнем противника покинул бастион, чем вызвал еще большее уважение у гарнизона.
На пятом бастионе адмирал Корнилов встретил Павла Степановича Нахимова. Адмирал так уверенно руководил обороной этого важного участка русской передовой, так словно это было на корабле в море. Одетый также как Корнилов в сюртук с эполетами, Нахимов неторопливо ходил вдоль переднего края бастиона, внимательно отмечая какие разрушения, приносят противнику пушки бастиона. Совершенно не обращая на рой ядер и картечи противника, моряк с увлечением руководил орудийной прислугой в наведении пушки на цель, если считал, что огонь ведется не так как надо.
Едва только Корнилов появился на бастионе, как одно из ядер французов, с шипением упало у самых ног адмирала, густо забрызгало его сюртук грязью. Все ахнули, но Нахимов только брезгливо стряхнул комки грязи с одежды и, поглядев в подзорную трубу, невозмутимо приказал наводчику изменить прицел. Грянул орудийный залп и стоявший на бруствере матрос наблюдатель радостно выкрикнул, что третье орудие французской батареи сбито.
— Вы совершенно зря сюда приехали, Владимир Алексеевич, совершенно напрасно — выговорил Нахимов Корнилову, когда тот подошел к нему на южный фас бастиона. — Бой идет нормально. Пока здесь есть такие молодцы как наши солдаты и матросы, французам никогда нас отсюда не выбить, за это я вам головой ручаюсь. Посудите сами, мы уже сами привели к молчанию часть их орудий, и через час, смею вас заверить, собьем и все остальные. Вот извольте полюбоваться.
Нахимов ткнул подзорной трубой во французские позиции, на которых огонь осадных батарей был куда менее интенсивен, чем огонь русской артиллерии.
— Это мой долг быть на переднем крае обороны, Павел Степанович, и если я буду отсиживаться в тылу, то грош цена всем моим словам и поступкам как командиру и руководителю обороны — вспыхнул Корнилов. Но Нахимов не дал ему продолжить.
— Я полностью с вами согласен, но мне кажется, что будет гораздо лучше, если каждый будет исполнять долг на своем месте. Поверьте, ваша гибель сейчас может нанести нашей обороне непоправимый удар — убежденно проговорил Нахимов, явно не желая видеть своего начальника в столь опасном месте.
Пока Корнилов обдумывал свой ответ, Нахимов взмахнул трубой и, указывая на расположение своих соседей, убежденно произнес.
— Мне кажется, Владимир Алексеевич, вам стоит обратить пристальное внимание на третий бастион. Его огонь заметно ослаб за последние полчаса и им, несомненно, нужно подкрепление. К тому же, враг вот-вот ударит с моря, как там наши прибрежные батареи?
— Там уже наверняка Ардатов, Павел Степанович. А вот огонь третьего бастиона действительно ослаб — согласился адмирал с Нахимовым, взглянув в подзорную трубу.
— Ну, раз у вас все в порядке, еду туда — произнес Корнилов, и неожиданно оба моряка крепко обнялись, словно предчувствуя что, видятся в последний раз.
Когда командующий покидал бастион, Нахимов придержал за рукав Жандра и приказал флаг-офицеру ни в коем случае не пускать адмирала на Малахов курган, мотивируя это личной просьбой адмирала Истомина, руководившего его обороной.
Говоря о серьезных проблемах на третьем бастионе, Нахимов был абсолютно прав. Прибыв туда, Корнилов узнал, что там уже в третий раз вся орудийная прислуга полностью перебита, а заменять её практически не кем, от чего интенсивности стрельбы орудий бастиона сильно снизилась. Адмирал сразу оценил всю опасность сложившегося положения и приказал прислать на батарею матросов 44-ого флотского экипажа, расположенного за позициями бастиона.
Завидев на бастионе адмирала, моряки дружно грянули "ура", но Корнилов остановил их.
— Ура, братцы, будете кричать потом, когда сможете повторить подвиг своих боевых товарищей с четвертого и пятого бастионов. Они уже сбили большинство французских орудий, заставив их полностью замолчать. Теперь черед за вами. Заставьте замолчать англичан, и я сам прокричу, ура, в вашу честь — обратился Корнилов к прибывшим морякам.
— Не извольте беспокоиться, Владимир Алексеевич, умрем, а сделаем — заверил его командир бастиона Попов.
— Тогда я жду от вас результат — сказал Корнилов, покидая бастион прямо под градом ядер противника. Вернувшись к себе на квартиру, он сел писать донесение Меньшикову. В это время к нему прибыл гонец с известием, что артиллеристы с Малахова кургана уничтожили пороховой склад противника и сбили несколько вражеских пушек. Оставив донесение недописанное, Корнилов отправился на Малахов курган, несмотря на энергичные протесты своего флаг-офицера.
— Зачем ехать к Истомину, Владимир Алексеевич, — удивлялся Жандр. — Ведь у него все в порядке. Враг несет потери, и адмирал лично просил вас не приезжать к нему во время боя.
— Здесь ещё, слава богу, я командую, а не адмирал Истомин — ответил Корнилов и, не слушая протесты своего флаг-офицера, направился на батарею вдоль траншей, а не по более спокойному пути. Неприятель сразу заметил золотые эполеты командующего и обрушил град ядер на адмирала и его эскорт. Жандр очень испугался за командующего, однако французские канониры оказались никудышными стрелками. Их бомбы рвались впереди и сзади движения адмирала, но ни одно из них не упало вблизи его.
Так под непрерывным огнем противника Корнилов доехал до кургана, и не торопясь, поднялся на батарею. В этот момент против орудий кургана вели бой сразу три английские батареи, сосредоточившие свой огонь на центре обороны кургана Малаховой башни. Бомбы непрерывным дождем падали вокруг неё, полностью разрушая земляной вал у основания башни. Адмирал захотел подняться на верхний этаж башни, но Истомин энергично запротестовал.
