И свеча не погаснет...

— И что будет от того? — подозрительно осведомился парень.

— Чегой будет, чегой будет! Экий ты сумнительный. Недругу твоему худо будет.

— А это... прям совсем? — снова уточнил он уже у порога.

— Хужей некуда.

Ведьма отодвинула засов.

— Совсем помрет?

— Сам просил, никем не нудим.

— Ты все слышал, — произнес он в пустоту и быстро шагнул назад.

Дверная створка грохнула об стену, и Федор Кобылин ввалился в сени.

— Слышал.

Ведьма взвизгнула и кошкой кинулась на Илюху. Тот, прижимая к груди драгоценные мешочки, одной рукой попытался оттолкнуть ее, ведьма вцепилась ему в ворот, Илюха схватил ее, за что пришлось... и линялый платок остался в его руке. Вместе с седыми космами.

— Баял же, надо тележную ось брать Считалось, чтобы одолеть ведьму, нужно бить ее тележной осью, на каждом ударе приговаривая "раз" и ни в коем случае "два", иначе ведьма того человека изломает., — очумело пробормотал Илюха.

— Суеверие, — Федор успел запереть дверь и стоял, небрежно заложив руки за пояс. — Все бабы молодятся, а эта, вишь, молодая старухой прикидывается.

— Ка-а-кие догадливые Ферапонты пошли, — насмешливо протянула ведьма, перекинув наперед черную, как смоль, косу.

— Смейся-смейся, деваться тебе некуда.

— Ишь грозный! Псом оберну.

Илюха невольно поежился.

— Никаких чар не бывает! — заверил товарища Кобылин. — Даже и учнет колдовать, а человеку с крестом на шее и верою в сердце никакая ведьма ничего не содеет. Спета твоя песенка, — обернулся он к мнимой старухе. — Лицо Здесь — улики. В узком смысле "лице" — похищенная вещь, обнаруженная у подозреваемого. налицо, послухи Здесь — свидетели. имеются.

— А никаких чар нету.

— Чар нет, а слово есть. В Уложении о церковном суде. Напомнить, али сама ведаешь?

Ведьма затрепетала.

— Не погуби, кормилец! — взмолилась она, ломая руки. Только вот чуткому уху Кобылина отчаяние в ее голосе показалось преувеличенным. И он поспешил достращать:

— У меня к самому митрополиту подходы есть. Греки не как мы, с вашим братом не нянчатся.

Ведьма потупилась и смолчала.

— Впрочем, можно и по-другому. Все это, — Федор сделан неопределенный жест, подразумевая мешочки с зельями, — в печку. О том, что ты собиралась уморить человека, забываем навсегда. В этом городе тебе, понятно, не жить, но у тебя будет время скрыться.

— И... — женщина подняла очи, блестевшие от слез, — ... что... нужно будет сделать?

— Грамоту подписать. Что ты на свадьбе великого князя Семена Ивановича навела на молодых поруху Свадебная поруха заключается во внушении молодоженам непреодолимого отвращения друг к другу.. Выбирай. Или грамота, или суд.

Ведьма горестно вздохнула:

— Что же мне остается... А попробуем суд!

Илюха с Федором не верили своим ушам. И своим глазам. Молодая ведьма, задорно подбоченясь, взирала на них лукавыми очами и более не являла ни малейшего страха.

— Ну смотри, — опомнившись первым, с угрозой высказал Федор. — Знаешь, какова кара за твою волшбу?

— Седьмицы две поста. Нашел чем грозить!

— Что ж это за лютые зелья такие, какими людей травить невозбранно?

— Отведай, так узнаешь. Али боязно? Чего ж недостает: веры в сердце али креста на шее?

И тут Илья понял все.

— Ты обманывала! Они не настоящие! И... оба одинаковые?

Ведьма повернулась к нему, напоказ пренебрегая Федором:

— Молодец, смекнул. Травка сия вызывает хворь в животе. Проще сказать, понос.

— Обоим-то почто?

— Если девка не ответила сразу, значит, сама не поняла еще своего сердца. А увидев обоих недужными, да еще такой непригожей хворью, почувствует, за кого переживает больше. Или ни за кого. Да и тебе, голубчик, был бы урок, чтоб не желал зла ближнему.

Илья с Федором стояли, как потерянные. Когда государь поручил Кобылину отыскать вяземскую ворожею и заполучить подтверждение того, что великокняжеский брак не может состояться, когда Федор привлек к делу своего тверского приятеля, под пристойным предлогом отпросив его у князя Всеволода, обоим представлялось совсем иное. Они припрут злодейку к стене и получат потребное. А что придется грубо обойтись со старухой, так то ей и по заслугам. Известно же, что ведьмы по своей диавольской злобе только и думают, чего бы содеять во вред христианам. Однако все выходило совсем не так...

— То есть... это... — Илюха все еще не мог поверить до конца. — Никаких чар и вправду нет? Ты... вы всех морочите?

Ведьма молча прошла в глубину горницы, опустилась на лавку, жестом показав гостям сеть рядом. Удивительно, оба повиновались.

— Вы парни умные, хоть и дурные, вам можно сказать, — промолвила она с какой-то странной грустью. Илье вдруг подумалось: она ведь очень красива. — Если кто станет уверять, что скидывается сорокой и летает на шабаш плясать с чертями, тот либо брешет, либо объелся белены. Воистину, дьявол уловляет человеческие души — через гордыню, завить, через многоразличные похоти; а все эти "шикалу-ликалу" ему без надоби. Никакой ворожбой человеку не причинить ни вреда, ни пользы. Разве сделать девушку чуть привлекательнее в глазах юноши, юноше чуть прибавить смелости перед девушкой. Коль это запретно, тогда карайте всех, кто торгует румянами! Зелья... есть такие вещества, от которых человек лишится живота. Если подстеречь в темном углу да стукнуть по башке — чар примерно столько же будет. Да, иные меж нас занимаются и такими делами. Так то не ведовство, а обычно головничество Убийство.. А человек слаб! И к нам приходит, когда не ведает, что деять. В надежде, что кто-то поколдует, и все само собой образуется. Но в действительности всегда решает и делает только сам человек. Ибо даже не решать — тоже решение, и не деять — тоже деяние. Так чего ради я "всех морочу"? Чтобы помочь человеку разобраться в самом себе. Значит, хорошо помогаю, если ко мне идут. Лепше б, конечно, в Божий храм! Только, знать, попы трудятся не столь усердно, сколь ворожеи. И если людям больше нравится все это, — ведьма широко махнула рукой, и огоньки послушно заколебались, — то не моя вина, не моя и заслуга. Так что зря пужаете. — Голос ее внезапно переменился, стал жестким и властным. — Нет события — нет деяния, нет деяния — нет кары. Если намерены грозить, так пошли вон!

Ведьма вскочила, прошлась по горнице. От стремительного движения пришли в трепет все огонечки, словно им передалось негодование хозяйки. Она остановилась напротив смущенных парней, вызывающе уперев руку в бедро, и с насмешкой повторила чужие слова:

— Впрочем, можно и по-другому. Вы по-хорошему объясняете, в чем дело. Глядишь, что-нибудь и придумаем.

Федор с Ильей переглянулись. Федору вспомнилось, как Гордый излагал ему дело. Холодно и строго, как будто говорил о ком-то другом. Переглянулись вновь. И Федор, как главный в паре, решился.

— Великий князь Семен Иваныч хочет распуститься с женой и взять другую. И княгиня согласна. Только ни за ним, ни за нею не находится никакой вины.

— Вот, значит, как, — ворожея вновь поднялась, прошлась взад-вперед, для чего-то поправила висевший на спице рушник. — Не пошло, значит, чужое впрок. Сам послал, а, Федя?

Федор разинул рот.

— Дивишься? Учну про тайные знания заливать, поди поверишь! Эх... Ферапонтами одних поповичей нарекают, а ты всеми повадками истинный боярчонок. Так как, Федя?

— Сам. Ты пойми... ты сама говорила: нужно помочь человеку!

— Ясно. А ты, тверитянин... да не пужайся, по говору признала. Ты, тверитянин, чего ради в это ввязался?

— Моему князю помочь хочу. Если он породнится с Московским князем, под ним уж никто не дерзнет искать стола. И вражда между Москвой и Тверью всеконечно престанет и переложится на любовь.

Ведьма покивала головой.

— Складно баешь. Ну что ж, молодцы-красавцы, деять мы будем вот что. Вашу грамоту я не подпишу, уж не обессудьте. Жить хочу.

— Державный сам просит! — воскликнул Федор.

— А митрополиту сказался? — прищурилась красотка. — Я хоть ведьма сильная, — она вдруг хихикнула голосом страшной старухи, — а с владыкой тягаться все ж не с руки. Кстати, — она остро глянула на Кобылина, — уж не ты ли... Нет, — перебила она сама себя, — сверх меры хитер, не в ее вкусе. Припас прибор-то? Уж сам напиши, сделай милость, ты в этом деле наверняка бедной ведьмы искуснее. Начало сам измысли... далее пиши: "Егда же его, великого князя, свадебный поезд стронулся со двора, зрела некого мужа дика и чюдна, творящего заговор чертом и чертищей Заговор на свадебную поруху.. При сем почуяла яко некое расслабление в членах и не могла изречь слова. Того ради не возмогла помешать лихому делу, ниже порушить заклятье. Колдун же тот вмале невидим сотворился. И после искала оного во граде Москве и в иных, ничтоже успев. По тому полагаю, что колдун сей вельми силен, и никто, мне ведомый, от его заклятья разрешить молодых не возможет. Таково мое слово. А послух сему..."

Ведьма требовательно воззрилась на Илью. Он назвал, Федор записал, и оба мысленно обругали себя последними словами. Воистину заморочила ведьма! А еще уверяет.

— А послух тому Илья, сын Степанов. Готово?

— Готово.

Федор присыпал написанное песком, бережно отряхнул и протянул женщине. — Крестик поставь, или что там.

— К чему же крестик?

Она обмакнула перо и четко вывела: "Агриппина Селиванова дочь Недашева. Писано во граде Вязьме в лето 6854 иулия месяца 27 день".

Федор (вмиг отпустило напряжение) протянул руку, но ведьма придержала листок.

— Погодь, касатик! — и вновь в красавице Агриппине промелькнула прежняя колдовка. — Чтобы знал. Это все лжа. И я беру на душу грех лжесвидетельства не из боязни. И не таковские стращали! И не в угожденье вашему "державному". Мне государь Федор Юрьич и никто иной. А чтобы исполнилась Евпраксиина судьба. Знаешь, я все думала и до сего дня не могла постичь... два замужества и ни одного вдовства.

— Скажи, — попросил Илья с волнением, — ежели нету чар, ежели человек сам творит свою жизнь, то как же можно быть судьбе?

— А ты умен, Илья сын Степанов. Жизнь человеческая — путь, а судьба — его направление. И как в этом направлении идти, всяк выбирает сам: напролом по бездорожью, или в обход торной тропой, или петлять по кустарникам и буеракам.

Агриппина наконец выпустила грамоту, и Кобылин споренько схоронил ее за пазухой.

— Ну, ступайте. Хотя погоди. Возьми-ка прикрыш-травы, не то и впрямь кто испортит "ра-а-бу Божи-ю-у Марию рабу Божему Симео-о-ну", — издевательски протянула она на манер подвыпившего пономаря.

Парни пошли было к двери, и вновь оба стали, как перед тем. Оба чувствовали, что нельзя уйти, не домолвив чего-то еще.

— Ты того... — вновь первым заговорил Федор. — Если что, ты на Рязань уходи. С Рязани Москве выдачи нету Отношения между Рязанью и Москвой в описываемый период были чрезвычайно напряженными..

Ведьма кивнула. Подняла глаза и на краткий миг встретилась с Кобылиным взглядом. И легко, легче дуновения ветерка, огладила по виску.

— Ступай, кошачий глаз. Когда задумаешь что, вспомни этот день.

Приятели вышли на улицу, и их враз объяла прохлада. После ведьминой избушки звездная июльская ночь показалась им светлой.

Илюха первым нарушил молчание:

— Ведьмы тоже ведь Божьи твари, правда?

Федор не ответил. Еще никогда в жизни ему не было так стыдно.

И тут за спинами громыхнуло, словно гром ударил с земли в небо. Обернувшись, они успели заметить, как позади взметнулось и опало яркое пламя. И почти сразу невдали грянул набат. Не сговариваясь, оба прибавили шагу: чего доброго, разойдется пожар, и оба в виноватых окажутся. В добытой с таким трудом грамоте было имя одного и рука другого.

— Подумать только! — выговорил на бегу Федор. — У нее ж было огненное зелье Порох.!

Алексий.

Алексий... был человеком огромного ума, большого такта, широкого политического кругозора.

Л.Н.Гумилев.

Ныне уже никто достоверно не скажет, как случилось, что крестным отцом Бяконтова первенца стал именно княжич Иван. Понятно, князь Даниил хотел оказать честь недавно перешедшему к нему на службу и уже содеявшемуся незаменимым черниговскому боярину, и не обидеть при этом ни Протасия, ни Петра Босоволкова. Но Елевферий всегда подозревал, что как раз Иван, задумав обзавестись крестником, и довел до родителя все эти соображения.

Княжич был себе на уме, и у Бяконта гостить любил. Прислушивался к непривычному говору, разглядывал привезенные из Чернигова вещи, молча, про себя, дивился, запоминал. Серьезный был отрок, вдумчивый, и боярин как-то заметил жене: "Хозяин!". Кивнув на уже заметное под распашным саяном Женская одежда без рукавов, с застежкой спереди от шеи до подола. чрево (по всем приметам, ждали мальчика), высказал непонятно: "С им работать придется!". Марья пожала плечами. Старший сын московского воеводы, чай, может рассчитывать на большее, чем служить мелкому удельному, а Иван не первенец, и даже не второй...

Трудно человеку отрываться от корней и в иной земле начинать все с начала. Даже детям, уже рожденным на новом месте. Особенно первенцу! Потому что каждому необходимы некие привязки, скрепы. Тетки и дядьки, двоюродный брат кумы троюродного дяди. Старушки, которые шушукаются на завалинке и любят рассказывать: "Помню, пошли мы как-то с твоей бабкой по грибы, а было нам примерно как тебе сейчас...". Седой дедок, что грозит сорванцам суковатой палкой: "Твой-то батька таким неслухом не был!". Пруд, где вот уже сотню лет матери запрещают купаться детям, но те сотню лет бегают все равно. Страшилки, что из поколения в поколение ребята пересказывают друг другу: "В темном-темном овраге стоит темный-темный овин...".

Приживутся, и в следующем колене все это будет, и новое для родителей место для детей и внуков станет родным, не оторвать от сердца. А пока как не хватает сего маленькому человечку, как трудно расти пересаженным цветком! Оттого и ищет невольно, за кого зацепиться, к кому прильнуть всеми сердечными корешками.

Олферке года три. Дядя Ваня — высокий, голову запрокинешь — старательно прячет руку за спину, с нарочитой строгостью сводит брови, спрашивает:

— Ты маму слушаешься? Не балуешься?

Олферке ужасно хочется узнать, что там за гостинец, но еще больше хочется, чтобы крестный обрадовался, и он говорит "Нет", и, стараясь прибавить как можно больше убедительности, изо всех сил мотает головой. В этот час он искренне не помнит, что когда-либо баловался.

Крестный всегда был Олферию самым близким человеком. И ему одному отрок По Житию, будущему митрополиту было тогда 12 лет. поведал свой странный сон.

Они, мальчишки, все увлекались в те поры птицами. Ловили их, сами ладили силки, мастерили клетки, хитрые, с выдвижными кормушками и поилками, с какими-то башенками — целые терема! Хвастались друг перед другом. Особо гордились, если пернатые пленники пели в клетках.

Олферка поставил мрежу Сеть. в облюбованной им роще. Солнечные лучи падали сквозь листву причудливой вязью. В зеленой траве то тут, то там вспыхивали крохотные белые звездочки цветущей земляники. Беспечные птички щебетали в ветвях, еще не подозревая о своей грядущей участи. Олферка прилег на траву, поглядел вокруг, подивился красоте Божьего мира... и сам не заметил, как задремал. И вот, на грани сна и яви, раздался глас: "Алексие, что всуе тружаешься? Се отселе будешь человеки лови".