Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Глянул требовательно, потверже. Не сомневайся, доись.

— Ваше... Ваше сиятельство. Граф. Вчера на подъезде к городу я почувствовал погоню. Далеко.

— Хорошо. И где она?

Оглянувшись, еще раз осмотрел зал. Никто грозно не пыжится, вызывающих взглядов не кидает. Никто не наблюдает исподтишка, не делает вида, что спит в темном углу. Никто не бряцает оружием. Несколько небольших групп, по виду — горожане или такие же приезжие, как мы, тихо переговариваясь, чинно, спокойно вкушают заказанную еду. Поблизости от нас никто не сидит, ухо не вострит, беседу нашу не подслушивает. Ни одного спешно отведенного взгляда. Ближайшие — через два столика у окна, двое.

— Здесь, в Монтаржи. Недавно приехали.

— Точнее можешь? Где, сколько?

— Где-то рядом, уже в городе. Их больше, чем нас. Извините, граф, но это все, что я чувствую. От них исходит опасность.

Надеюсь, от нас она тоже исходит...

Ребята здорово напряглись. Заметно, что предчувствиям Пепе привыкли доверять, были уже прецеденты. Это хорошо, такой кадр в команде завсегда пригодится. Но сейчас-то — что делать? У меня ощущение, что готовы прямо сходу сорваться и нестись, сломя голову, неизвестно куда. Куда Гонсало укажет. Так мы долго не пробегаем, до Мадрида еще далеко, на бегу сдохнем.

Перевел взгляд на Гонсало. Парень он опытный, тертый, уверен — уже обдумал вариант...

— Что предлагаешь?

— Надо торопиться. Если выедем сразу, то оторвемся, у нас будет фора. Пока разберутся, что в городе нас уже нет, пока вышлют погоню... Несколько часов выиграем. Собираемся, граф. В гостинице нам долго не продержаться.

Если сейчас скажу, что надо подумать, прежде чем вот так, не обозначив маршрут (Гонсало!), срываться в бега на полусогнутых, то решат, что — сдох. Ною! Изнеженный барчук. Такой, рыдая от жалости к себе, упадет на живот в постель, стеная, что шага больше не сделает.

Что делать?

— Не получится, господа.

Кугель! Взгромоздивший на свои плечи все заботы о нашем походном житье-бытье, он безапелляционно заявил, что сутки ему необходимы. Сидел тишком, всех слушал и выдал. Что-то разболталось в карете, кони расковались, запасы подистощились.

Дать заказ на кухню, дождаться, проверить, оплатить — час. У нас трое всадников, у них с конями все хорошо, молодцы. Но на Кугеле четверка, запряженная в карету, плюс моя кобыла в придачу. Три из них нуждаются в перековке. Моя вчера подкову потеряла (стыдно! как только смогу, буду сам за конем смотреть). Две другие потеряют, не пройдя и пяти лье. Захромают, не уйдем от погони.

В конюшне при гостинице есть кузня (половина постояльцев на лошадях), но даже за двойную плату, вне очереди, перековать троих — два часа. За это время успеваем и одежду всем из стирки забрать, и подштопать, и все прочие необходимые мелочи не забудем. Но с каретой-то что делать? Треснула ось на передней паре, надо менять. Здесь точно уже время не определить. За сутки — верняк, успеваем. Найдем в городе каретника — тогда быстрее. Если с каретой что-то в дороге случится, нам же хуже.

Все понимают? Застрянем, легко догонят, а места пустынные. Придется бросать и убегать верхами. Проще сейчас бросить.

Кто сказал, что нападение произойдет здесь, днем, в центре города? Кому это надо — устраивать бойню, шум-гам? Нет! Будет засада на выезде, так сделать разумнее. Установят наблюдение, утром дождутся, выедут следом, убедятся в точности направления, обгонят и, подобрав безлюдное место, встретят в пути. Опытный человек поступил бы так.

Почему все решили, что погоня реальна? Может — не за нами?

Сказано спокойным, уверенным тоном. Подействовало на наших горячих южных парней, дергаться перестали. У троих во взгляде растерянность. Гонсало избегает встречаться глазами с товарищами. Надо что-то сказать, разрушить молчание. Сейчас решат, что это судьба вставляет им шпильки в колеса, а против судьбы не попрешь. Хана на горизонте. Совсем скиснут.

Гонсало — маршрут! Прокол, должен был об этом подумать. Теперь сам себя поедом съест. Что же ты, командир, не проверил. Стыдно. Расслабился? Бывает... Хороший ведь мужик, умный. Нет, дорогой, самоедству — бой, мы тебя так просто не отдадим. Веселей давай.

В конце концов, кто много бегает — умрет уставшим. Мы же постараемся обеспечить себе максимально возможный комфорт.

Мы все умрем. Возможно, даже на груде золота. Философское.

Нужно что-то придумать.

К концу старческой воркотни, в которую Кугель облек свои рекомендации и указы, между делом, тут же, раскидав на день всем задания по хозяйству, у меня созрела мысль. Подозвав взмахом руки трактирного служку, указал ему на стоящие передо мной опустевшие тарелку и блюдо.

— Любезный, это и это — повторить.

Хмурые взгляды, подаренные моими коллегами, говорили, что не всем из присутствующих идея показалась удачной. Обжора, нашел время! Молодой ишо, не понимает. Не врубается.

Между прочим, я здесь единственный, кто еще растет. И надеюсь продолжить расти лет до двадцати пяти. Мне надо, мне мало! Я самый тощий, могли бы догадаться!

— Не желаете присоединиться? Хм, напрасно. Тогда суп только мне, жаркое на всех. Передай повару — мое удовольствие.

Проводив взглядом убежавшего слугу, улыбаясь, повернулся к друзьям.

— Господа, я вас выслушал. Благодарю за ваши предложения, рад, что в вас не ошибся. Кугель — поклон-кивок Кугелю. Гонсало — поклон-кивок Гонсало.

У обоих слегка вытянулись лица, появился интерес. Привлек внимание. Не ожидали. Вообще — ничего путного не ожидали. Жаль.

— Кугель прав, для предстоящих схваток нам нужны быстрота и маневр, а какая может быть маневренность на хромых лошадях и в разваливающейся карете? Пытаясь приобрести здесь другую, мы потеряем время на поиски, привлечем к себе внимание и ничего не выиграем. Бросив карету и перекинув груз на лошадей — потеряем в скорости, лошади выдохнутся раньше. Гонсало считает, что надо как можно быстрее покинуть город. Согласен с ним, господа. Не будем дожидаться утра, выедем сегодня с наступлением ночи. Наши преследователи ждут, что мы продолжим свой путь на юг, сохраним направление. Изменив маршрут, свернув на восток или на запад от Монтаржи, мы получим шанс ускользнуть. Итак, господа, меняем направление и время.

Хотел спросить, не вернулся ли у них аппетит, но — промолчал: морды остались мрачными, ни хрена им не до шуток. Ничего нового мальчишка не сказал. По ночам здесь явно никто без крайней нужды не ездит. Зима, темнотища, хоть глаз выколи. С факелами, наверно? Нам с факелами нельзя, по темноте пойдем. Ничего, постепенно зрение адаптируется, потихонечку, шагом. За ночь одолеем километров двадцать. И маршрут по карте подберем. Наверняка погоня за нами рванет по старому пути. Пока разберутся — уже в следующий город въедем. А сядут на хвост, попрутся за нами ночью — постреляем с их факелами к черту, из темноты. Пока у них глаза привыкнут. Это — лучше, чем киснуть и заранее накладывать на себя руки. Такой вот у меня маневр. Нет, ну — взрослые же мужики! Как они раньше-то?..

Есть пришлось в одиночку. У меня тоже пропал аппетит. Супчик еще пошел, а жарким молча пожертвовал. Кухня найдет, кому пристроить. Все разошлись по делам, сижу один, как дурак. Мыслю. Не получилось развеселить, внести уверенность своим предложением. Что ж, не всегда получается. Не в кино. Может, как новичок в этом времени, не вижу всей опасности положения? Может и не вижу.

Встал, пошел к лестнице наверх, подниматься в свою комнату. Гонсало с Гильермо сегодня назначены в стражи сундука, там и поговорим.

Оба согласились отправиться на запад к Атлантике: Орлеан — Блуа — Тур. Оттуда продолжим наш поход на юг к Бордо, через Пуатье и Ангулем. Как-то вяло согласились, без восторга. Махнув рукой.

В общем-то — правильно. С чего им меня в зад целовать? Молодой барончик, контуженный на всю голову, ни хрена не умеет. Связались на свою голову. Ладно, жизнь покажет.

Глава 11

В течении дня никто из нас не заметил наблюдения, хотя Пепе уверял, что чувствует — рядом! Вечером, поужинав в мрачном молчании, поднялись к себе в комнаты, ожидая наступления полной темноты. Все было готово: перед тем, как подняться наверх, рассчитался с хозяином гостиницы, сказав, что ранним утром выезжаем. Чтобы не беспокоился. А дальше пошло по плану, разработанному моим мрачным немецким гением.

Выбрались на дорогу, ведущую в Орлеан, и шагом, не торопясь, ведя лошадей в поводу, отправились в путь. Через час глаза настолько привыкли к темноте, что мы смогли позволить себе ехать верхом. Черт его знает, как устроены глаза у лошадей, но проблем с ними не было, не спотыкались. Никого навстречу. Никто не преследовал — ночью, в тишине, слышно далеко, несколько раз останавливались, слушали. Никаких мерцающих вдалеке огоньков, нарастаюшего грохота копыт настигающей нас погони. Все-таки, поддавшись атмосфере всеобщего мрачного ожидания, как главный идеолог побега, решил подстраховаться и, проехав километров пятнадцать (на вскидку) из семидесяти, отделявших нас от Орлеана, на перекрестке приказал свернуть. Где-то через час показались темные силуэты крестьянских домишек. Сворачивал от балды, не уверен, что селение нанесено на карту. Въезжать не стали, решили подождать до утра. Кугель раздал всем ломти окорока, через пару часов посветлело.

Холодно, мерзко. Настроение поганое. Черт знает, почему.

Деревенька всего из трех десятков домов, в один нас пустили погреться. Что-то вроде корчмы для самых нищих вилланов, главное достоинство — большой очаг, который нам раскочегарили за два су. За эти же (сумасшедшие здесь) деньги угрюмый хозяин, недовольно сверкавший на нас из-под загнутых вверх брежневских бровей, предложил заезжим иностранцам сварить чечевичной похлебки. Так мерзко улыбнулся, что я отказался. Наверняка, плюнуть туда хотел. Или — мышиного помета... Грязища такая! Слякоть на полу. Столов — три, немытые, в рыбьей шелухе. Воняет портками хозяина и тухлой рыбой. И еще чем-то воняет. Еще и жрать здесь у него?! Бросил на стол су, спросив, есть ли в деревне кузнец.

— Есть, молодой господин. Что желаете? Бонасье может подковать вашего коня.

Надо же, здесь еще и Бонасье есть. Раздражение не унималось. До чего же противная рожа у корчмаря! Небритый, зарос как разбойник. Людоедская рожа.

— От тебя ничего. Приведи Бонасье, получишь еще монету.

Произношение ни к черту, но, надеюсь, он меня понял.

— Еще два су, молодой господин. Два су, и я вам представлю Бонасье.

Да он надо мной издевается, пес! Вон, Гильермо и Хуан слаженно дернулись, остановленные Гонсало и Пепе. Голова — есть? Испанцы вообще плохо переносят холод и сырость. И так настроение ни к черту, все не выспались, устали, продрогли. Не в этой же дыре ночевать? Тьфу, дневать! Вши загрызут, потом не избавишься. Сиди на лавке столбом, на стол опереться противно.

Не пугать же проглота шпагой? Спокойнее. Со злости, швырнув на стол медяки, перешел на английский.

— Держи! Живо за Бонасье!

Корчмарь неторопливо сгреб со стола монеты, опять ухмыльнулся. Не любят здесь иностранцев, ох, не любят.

— Сейчас, добрый господин. Бонасье перед вами. Могу поправить подкову кобыле доброго господина. На правой передней доброго господина. За пять су, другого кузнеца здесь нет. Добрый господин.

Проклятый вонючий дикарь, разбойная морда! Он еще и отвечает по-английски. Никак не могу привыкнуть, что здесь, даже в деревнях, такое можно ожидать от любой образины. Ладно еще — на дорогах, но мы же совсем в глубинку забрались, где годами никто не появляется. Откуда же эта, почти не скрываемая, пещерная ненависть к чужакам? Да еще помноженная на природную жадность содержателя корчмы! Ничего нельзя брать в рот, даже воду. Отравит нахрен!

— Могу купить металл. Покажи.

— Кеске сэ — миталь?

Сука, убью! Сразу забыл английский! Металла он не знает, кузнец, мать твою! Просто достает, издевается.

Спокойнее. До вечера все равно здесь сидеть. Греться.

— Железо. Пойдем, покажешь, что есть. Гильермо, Кугель — за мной.

Глазами показал Гильермо на Бонасье — присмотри. Гильермо с удовольствием, втирая в пол взглядом, вытер ноги об корчмаря. Провоцируя на неповиновение — скажи что-нибудь, порадуй.

— Маленькая кузня, в ней ничего нет, добрый господин.

Семенивший рядом кузнец-корчмарь сдулся в объеме, вспомнил английский, но от этого отнюдь не стал менее вонючим и грязным. Начав в корчме, всю дорогу ныл, шаря по пути взглядом в поисках возможности удрать.

— Удерешь — сожгу дом. Ничего нет — куплю наковальню, инструменты. Пока — куплю, ты понял, скотина? Шевелись.

Не знаю, как должна выглядеть деревенская кузня, здесь — это просто сарай. Бонасье оттолкнул ногой прижимающее дверь полено и, кряхтя, распахнул, пропахав дверью борозду в грязи. Пахнуло гарью. Сырость, темнота. Ничерта не видно, хоть разваливай хлипкую стену, чтобы взглянуть на содержимое.

— Ну?!

— Сейчас, сейчас, добрый господин.

Нырнул, завозился, через минуту вспыхнул огонек, им Бонасье запалил чадящий факел. Давай, посмотрим.

Небольшую наковальню и здоровенные клещи присмотрел сразу. Всякая мелочевка.... Что еще? В углу свалена куча мокрого, ржавого железа. Неправильно сказал, не железа — гнили, ржавчины. В грязи, прямо под тонкой струйкой стекающей с крыши воды. Крыша прогнила, стены прогнили, плесень. Что за уебище! Здесь огонь не разводили сто лет. Брошено и забыто. Осторожно, будто жеманясь, (но и на самом деле противно, словно в куче говна роюсь), двумя пальцами потянул за осклизлый конец заросшую ржавчиной палку, брошенную сверху. То ли сабля какая-то, толи ось от чего-то? Не поймешь.

— Откуда?

— Наши в поле собирают, в пахоту из земли выворачивают, добрый господин. Хорошее железо, старое! Задорого отдают...

— Сколько?

— Для вас — два франка. Один! Добрый господин.

— Плачу. Что еще есть?

На самом деле — собрался забрать наковальню и клещи за песо, предложенное дерьмо на хрен не надо, перебор. Но — пусть за меня жадность поработает. Глазки-то как загорелись — целый франк, как с куста! И от говна избавится.

— Пойдемте во двор, добрый господин. Я покажу.

У стены сарая, под гнилыми жердями, прямо на земле лежал небольшой орудийный ствол. По-видимому — медь или латунь, вся в белых разводах, наростах, но без следа ржавчины. Да и откуда ей быть?

— Сколько?

— Это медь, добрый господин. Десять франков, тяжелая, двое поднимали.

— Беру.

Как глаза сверкнули! За десятку всю деревню можно скупить, королем станет. Спасибо, господи, послал лоха, сволочь иностранную! Увидев тяжелые песо, которые демонстративно достал из кошеля, аж судорожно сглотнул. Вот оно, счастье. Я знал! Я знал!

Убил бы богатеньких, но не выйдет, кишка тонка. Ничего, обойдешься.

— Двадцать за две, если вторую найдешь сейчас. Плачу, к вечеру уеду.

— Вторая побольше будет, добрый господин. Двадцать пять за две. Двадцать четыре!

— Беру, показывай.

Вторая и впрямь побольше. Но, кажется, подойдет... впритык.