Почти половина британского флота была немедленно отправлена в Константинополь на ремонт, который продлился около недели. В результате этого боя, потери британских моряков составили 56 убитых и 276 раненных, что выглядело очень плачевно по сравнению с потерями противника. Всего общая убыль береговых батарей Севастополя равнялась 16 убитых и 122 раненных.
Кроме этого, британским огнем были повреждены двадцать два орудия верхнего яруса Константиновской батареи, которые из-за общего неудачного расположения батареи не были прикрыты от продольных выстрелов. Остальные 69 орудий батареи нисколько не пострадали от вражеского огня.
Все это было выяснено позднее, а к вечеру этого дня усталые и изможденные севастопольцы знали только одно, сегодня они устояли, враг не прошел. Севастополь не сломлен, и осознание этого радовало их измученные сердца.
Торжество по поводу отражения вражеского штурма в полной мере с героями севастопольцами разделил и сам государь император. Император прислал письмо, в котором сердечно благодарил героев за их подвиг, просил держаться и очень сожалел, что сам не может присутствовать в Севастополе. То было самой лучшей наградой для всех живых и павших, на чьи плечи легла тяжелая, но вместе с тем и почетная ноша по защите родного города.
Видя, как царь благоволит к морякам, к более активным действиям был вынужден приступить и Меньшиков, все это время безвылазно сидевший в Бахчисарае, искренне считая оборону Севастополя делом безнадежным и обреченным. Однако, постоянно подталкиваемый царем к более активным действиям, светлейший князь решил атаковать британские позиции под Балаклавой.
Будучи крайне скверным полководцем, Меньшиков постоянно придерживался одной гадкой, но вполне действенной формулы. Светлейший князь только ставил задачи, возлагая всю исполнительную функцию на кого-то другого, кто и становился козлом отпущения в случае неудачи. Так было в сражении на Альме, виновником поражения которого был объявлен генерал Калмыков, так стало и под Балаклавой. Князь отдал приказ генералу Липранди атаковать английские передовые позиции, при этом полностью связав его руки своей директивой.
Липранди атаковал передние вражеские редуты рано утром 13 октября, после короткого артобстрела. В каждом из редутов находилось по двести пятьдесят турецких солдат гарнизона при одном британском артиллерийском расчете. Отношения между турками и европейцами были очень скверными, англичане постоянно избивали их своими хлыстами и палками, видя в своих азиатских союзниках людей второго сорта. Поэтому, когда русские гусары и казаки двинулись в атаку, турки обратились в бегство, несмотря на гневные крики британских пушкарей.
Русская атака была столь стремительна, что гарнизон первого редута был захвачен врасплох и почти полностью погиб под клинками гусаров и казаков, ворвавшихся в укрепление на полном скаку. Увидев гибель своих товарищей с первого редута под саблями гусар, и узрев страшные казацкие пики, турки без сопротивления очистили три остальных редута и, побросав оружие со всей амуницией, огромной толпой устремились к английскому лагерю.
Оставив захваченные редуты подошедшей пехоте, гусары и казаки бросились в погоню, безжалостно рубя бегущего противника, намериваясь развить успех и ворваться в лагерь противника на плечах беглецов. В это время английский главнокомандующий лорд Раглан находился с визитом у генерала Канробера, и вся ответственность по отражению атаки противника легла на плечи генерала Коллина Кемпбелла, командира полка шотландских стрелков.
Поднятые по тревоге, шотландцы успели принять боевое построение еще до того, как к лагерю приблизились турки, подгоняемые русской кавалерией. Видя, что беглецы могут смять передние ряды строя, генерал приказал стрелкам открыть по ним огонь. Свинцом и штыками встретили европейцы своих союзников, напрасно пытавшихся найти у них спасения. Мало кому из турков, зажатых между двух огней, удалось спастись. Уцелели лишь те, кто, проворно бросились на землю, и на четвереньках упрямо ползли прочь от смерти, увертываясь сначала от копыт русских лошадей, а затем от сапог шотландцев, которые безжалостно топтали и пинали беглецов.
Вовремя открытый огонь позволил шотландцам сохранить свои ряды в целостности, но не смог остановить натиска русской кавалерии, которая подобно валу накатилась на стрелков генерала Кемпбелла. Первые ряды шотландской пехоты были сметены и изрублены в считанные минуты, однако русским кавалеристам не удалось опрокинуть их и обратить в бегство подобно туркам.
Гордые сына диких гор оказали яростное сопротивление, они гибли на месте, но не отступали не на шаг, несмотря на пики и сабли противника. Будь в распоряжении Липранди чуть больше кавалерии, чем ему выделил Меньшиков, и шотландцы были бы разбиты и русские ворвались бы в лагерь неприятеля, серьезно осложнив его положение под Севастополем. Но руки генерала были связаны директивой светлейшего князя, и легкой кавалерии предстояло одной атаковать пехотные ряды.
Положение стрелков Кемпбелла было ужасным, русские медленно, но верно перемалывали ряды шотландцев, и их разгром был вопросом времени. Сам лорд Раглан, воздавая должное храбрости и мужеству шотландцев, сказал, что врага от победы отделяла только тонкая красная линия. Это выражение навсегда вошло в военную историю, как обозначение положения крайней напряженности.
Своей стойкостью и упорством шотландцы выиграли время, дождавшись подхода бригады тяжелой кавалерии генерала Скэрлетта, что серьезно изменило расстановку сил. Сражаться одновременно со стрелками и тяжелой кавалерией гусары не могли, и потому генерал Рыжов приказал им отступать. Грамотно исполнив приказ, гусары не только смогли оторваться от врага, но и нанести драгунам Скэрлетта небольшой урон.
Отступая под натиском врага, Рыжов искусно заманил врага между двумя захваченными редутами, на которых русские уже начали разворачивать захваченные орудия. Как только, увлекшиеся преследованием, драгуны приблизились к ним, раздался залп картечи и пуль, и, потеряв убитыми и ранеными несколько десятков человек, британские драгуны были вынуждены ретироваться.
Казалось, что сражение закончилось, однако Балаклаве суждено было прославиться в этот день не только "тонкой красной линией", но и "долиной смерти" и все благодаря лорду Раглану.
Прибыв к месту сражения вместе с генералом Канробером и полком конных егерей, лорд Раглан испытывал страстное желание восстановить перед союзниками пошатнувшийся авторитет британского оружия и в выборе средств не знал меры.
Заметив в подзорную трубу, что русские из захваченных редутов принялись вывозить трофейные орудия, Раглан обратился к Канроберу с предложением напасть на врага и отбить пушки.
— Зачем же нам идти на русских? — удивился генерал — у нас отличная позиция пусть они нас атакуют и тогда, мы полностью рассчитаемся за понесенные сегодня вами потери.
Канробер говорил как истинный военный, полностью понимавший все безумие лобовой атаки на полностью простреливаемом месте. Однако Раглан, получивший чин фельдмаршала не столько за боевые заслуги, сколько за благородство происхождения, считал совершенно иначе.
Поэтому он молча подозвал к себе генерала Эйри и холодным, не терпящим возражения тоном, продиктовал ему несколько строк. Когда командующий английской кавалерии дивизионный генерал лорд Лекэн ознакомился с новым приказом от Раглана, у него на голове зашевелились волосы. "Лорд Раглан желает, чтобы кавалерия пошла во фронтовую атаку и воспрепятствовала неприятелю увезти наши орудия. Немедленно" — было написано на роковом листке.
Раз, за разом читал Лекэн этот убийственный приказ, а затем холодно сказал адъютанту Раглана, капитану Нолэну, доставившего послание фельдмаршала:
— Передайте лорду Раглану, что его желание будет исполнено в точности и в срок — после чего вызвал к себе командира легкой кавалерии бригадного генерала Кардигана, которому и предстояло воплотить в жизнь причудливый каприз фельдмаршала.
— Позвольте заметить сэр, что у русских батарея на равнине прямо перед нашим фронтом и батареи с ружейными стрелками по флангам. Как в таких условиях можно атаковать? — спросил Кардиган, ознакомившись с полученным приказом.
Лекэн ничуть не хуже своего подчиненного знал весь идиотизм этих нескольких строчек, написанных мелким ровным почерком писаря походной канцелярии, однако аристократические принципы британского генералитета взяли верх над рассудком и здравым смыслом. Он только пожал плечами и безапелляционно произнес: — Тут нет выбора, генерал. Вам нужно только повиноваться — в чем был абсолютно прав. Ведь именно Кардигану предстояло идти в бой, а не Лекэну.
Поняв, какая ужасная участь ему выпала по воле главнокомандующего, Кардиган с холодным достоинством поклонился, и вскоре лучшие части британской кавалерии, истинная краса и гордость её конного состава, устремились в свой последний бой.
Расположившись на возвышенности, лорд Раглан с огромным удовольствием наблюдал за великолепнейшим зрелищем, как отборные британские кавалеристы в стройном порядке движутся на русские позиции.
Обнаружив наступление врага, русские не сделали ни одного преждевременного выстрела, терпеливо дожидаясь, пока легкая кавалерия Кардигана не втянулась между захваченными утром редутами и старыми позициями на Федюхинских горах. Только когда британские кавалеристы атаковали пехотинцев Одесского полка, с фронта и обоих флангов загрохотали пушки и ружья русских, каждый выстрел пули или картечи которых находил свою жертву.
Клубы пороха от выстрелов еще не успели рассеяться, а с фронта и со стороны Федюхинских высот, на англичан уже обрушились два казачьих полка и шесть уланских эскадронов генерала Еропкина, спешившие продолжить начатое стрелками дело.
Не прошло и нескольких минут жестокой схватки, как шедшие в атаку британцы были вынуждены обороняться. Бывшие в первых рядах самые храбрые и смелые офицеры бригады уже в впервые минуты боя были либо убиты, либо ранены, и потому британские кавалеристы не смогли оказать достойного сопротивления врагу. Только хладнокровие генерала Кардигана, его громкий голос и личный пример не позволил английскому строю полностью развалиться под напором казаков и уланов.
Положение британских кавалеристов резко ухудшилось, когда в дело вступили русские пехотинцы, оставившие занятые утром редуты. Чуть задержавшись, со штыками на перевес, они с такой яростью принялись атаковать англичан, что, не желая полного истребления своих людей, генерал Кардиган отдал приказ на отступление.
Зажатые с трех сторон, отбивая непрерывные атаки врага, оставляя павших товарищей под копытами казачьих коней, британцы начали медленно отходить, но только чудо могло помочь им благополучно вырваться из той смертельной ловушки, в которую они угодили по милости своего командующего. И оно произошло благодаря генералу Боске.
— Это не война! Это сумасшествие! — воскликнул эмоциональный француз, наблюдая в подзорную трубу, как русские пехотинцы избивали британцев, грозя им полным уничтожением. Не дожидаясь приказа от Канробера, генерал двинул на помощь Кардигану два батальона французских егерей вместе с тремя эскадронами драгун — все, что имелось в его распоряжении на данный момент. Именно благодаря этой спасительной помощи, англичанам удалось вырваться из русского капкана и прикрыть свой беспорядочный отход.
После того как страсти улеглись, британцы стали подсчитываться потери, и выяснилось, что свыше восьмисот представителей самых аристократических фамилий нашли свою смерть в долине между Федюхинскими горами и холмами Кадыкиои.
Когда британский посол в Константинополе, лорд Рэдклиф, сообщил о случившейся трагедии в Лондон, там разразился невообразимый скандал. Как бы ни было высоким положение лорда Раглана, ему все же пришлось дать объяснение по поводу своих действий. И тут лорд выкрутился в истинной британской манере.
Главным виновником всего случившегося оказался капитан Нолэн, которому на словах фельдмаршал, передавая приказ Лекэну, добавил "Если возможно". Дивизионный генерал Лекэн под присягой подтвердил, что этих слов он не слышал, а сам капитан Нолэн был убит, поскольку по своему личному желанию принял участие в этой злополучной атаке.
С тех пор, у британской аристократии сражение при Балаклаве считается самым траурным днем и одновременно самым почетным сражением в Восточной войне, ибо выжившие кавалеристы с гордостью рассказывали своим высоким потомкам, как славно они сражались с ордами диких и ужасных казаков, которым так и не удалось сломить силу британских героев.
Удача под Балаклавой, героизм и стойкость Севастополя окрылили всю страну. Письма, полученные из Севастополя и Бахчисарая, в которых описывались военные действия, перечитывались и пересказывались многократно. По указанию императора, некоторые из них печатались в столичных газетах и тем самым публично восхваляли деяния солдат и офицеров. Особенно было популярно письмо корнета Струева о том, как донские казаки продавали перекупщикам по 50 рублей племенных рысаков, пойманных ими под Балаклавой после знаменитой атаки английской кавалерии. Столичная публика хорошо знала, минимальная цена таких лошадей составляла 600 рублей.
Однако, как не радостны были эти известия, Нахимов, возглавивший оборону города после смерти Корнилова, прекрасно понимал, что противник просто обязан предпринять штурм города до наступления морозов. Это подсказывал здравый смысл, это подтверждали данные разведки. Она доносила, что поток транспортных кораблей в Камышенскую бухту, занятую французами, непрерывно нарастал тогда, как число кораблей посетивших Балаклаву резко сократилось.
Окончательно прояснить ситуацию удалось с помощью языка, которого привели "охотники" после трех ночей непрерывных поисков. Интендант первого ранга мсье Жюно, взятый возле офицерского нужника, был до смерти напуган действиями ночных гостей и потому рассказал все, что только знал. Выяснилось, что император Наполеон непрерывно шлет генералу Канроберу письма с требованиями до наступления холодов штурмовать Севастополь. Экспедиционный корпус оказался полностью неготовым к зимовке, организация которой ляжет тяжким бременем на французскую казну.
— И что же говорит генерал Канробер — спросил интенданта Ардатов, в чьем присутствии проводился допрос.
— Не знаю — честно признался Жюно — с генералом по этому поводу мне общаться не пришлось. А вот господин Боске заявил, что война в представлении генералов сидящих в Париже, совершенно отлична от той, что идет здесь.
— От чего больше страдает ваша армия? От голода, холода или наших пуль? — поинтересовался Ардатов.
— В первую очередь от болезни, господин генерал. С чумой наши лекари научились справляться, а вот дизентерия косит всех наповал. Все лазареты переполнены больными, число которых множиться с каждым днем.
— Помогают ли вам местные татары?
— Да, господин генерал, помогают, но не в той мере как нам бы того хотелось. Пригоняют баранов и коней, но слишком мало. Они запуганы каким-то русским генералом, который обещал их всех выселить за непослушание — изливал душу Жюно.
