После того, как неожиданный гость ушел, я собрал со стола посуду, затем сел и стал думать, что мне делать со столь неожиданным предложением.
Мне нравилось, когда адреналин заставляет бежать кровь с удвоенной силой, нравилось рисковать. Все это мне могла дать предложенная работа. Или не могла? Судя по тому, что видел, фронтовая разведка императорской армии занималась по большой части сбором и анализом информации, но никак не заброской диверсантов или рейдами по тылам противника, но есть вероятность, что придется работать с Пашутиным. Правда, только вероятность. Ведь поступив на службу, у меня кончится вольная жизнь, и я начну жить по уставу, выполняя чьи-то приказы. И кто сказал, что мне все это понравится?
С другой стороны мне нужно было определяться в этой жизни, искать свое место среди людей. Вот только что я могу? А предложение Пашутина как раз снимало все эти проблемы.
Но это было еще не все. Если в самом начале появления в этом времени, я представлял собой волка-одиночку, жившего по своим законам, то последние события все изменили. Нельзя было не заметить, что моя жизнь тесно переплелась с судьбами других людей, при этом я продолжал руководствоваться своими собственными интересами, за что и расплатился несчастьем, случившимся с моей сестрой. Хотя это была не только моя ошибка, усиленная совпадением случайностей, чувство вины осталось сидеть во мне глубокой занозой, и теперь через призму роковой ошибки я по-другому стал смотреть на многие события происходящие вокруг меня. В первую очередь на войну. Я и раньше читал сводки с фронтов, видел на улицах столицы раненых и увеченных солдат и офицеров. Однажды пришлось увидеть, как истошно кричала на улице мать, в окружении родных и знакомых, получившая на сына похоронку. Если раньше все это я пропускал мимо себя, считая их привычными атрибутами войны, то теперь все изменилось. Теперь война из абстрактного образа зла превратилась в конкретных людей: покончившегося с собой поручика Мелентьева, командира охотников Махрицкого, врачей госпиталя, мою сестру Наташу и многих других людей. Ее надо было остановить. Но не только эти соображения вынудили меня принять такое решение, но и знание будущего. Ведь, кроме меня, никто не знал, что ужасы первой мировой войны это только преддверие ада, в котором окажется Россия после революции. Развал империи, гражданская война, голод и разруха. Мои родные, сестра и мать, неприспособленные выживать в таких условиях, погибнут одни из первых в этом хаосе.
Если раньше меня вполне устраивала роль одиночки, способного решать свои проблемы, не утруждая совесть моральной стороной дела, то теперь, пришло время вернуться в мир людей, из которого я добровольно изгнал себя, лежа на больничной койке. Пока я взял на себя ответственность за судьбы двух женщин и не представлял себя в качестве вершителя истории. Стоило мне об этом подумать, как у меня вдруг появилось ощущение раннего детства, когда, будучи у бабушки, я заглянул в колодец. Черная мрачная глубина, вызывающая холодок где-то внутри тебя. Нечто подобное я ощутил и сейчас, просто представив, что мне придется взять на себя решение судьбы целой державы, сотен миллионов людей. И вдруг я совершу ошибку? Не успел я прийти к подобной мысли, как вдруг зазвонил телефон, что стало для этого дома большой редкостью, после того, как Наташа ушла в монастырь. С готовностью вскочил с кресла, так как звонок давал мне возможность уйти от решений, а значит и от взятия обязательств, истинную сущность которых мне пока довольно смутно представлялась. Подойдя к телефону, взял трубку.
— Сергей Александрович, здравствуйте! — раздался в трубке голос профессора Иконникова. — Сколько мы с вами не виделись?
— Добрый вечер, Антон Павлович. Месяцев восемь. Как у вас дела?
— Все по-старому. Да и что у меня, старика, может поменяться? Университет и моя коллекция. Этим и живу. А как вы все это время жили?
— По-разному, Антон Павлович.
— Впрочем, можете не рассказывать. Кое-что слышал. Как-то звонил вам и попал на вашу матушку, поэтому знаю о трагедии с вашей сестрой. Как она сейчас?
— Ушла в монастырь.
— Такая молодая? Да у нее вся жизнь впереди! Зачем себе жизнь.... Ох! Извините меня, старика. Вечно лезу не в свои дела. Как там, в Евангелии от Матфея: Не судите, да не судимы будете.... А вы-то как сами?
— Пока все хорошо.
— Вы, что завтра вечером делаете? — последовал неожиданный вопрос.
— Ничего.
— Отлично! Завтра вечером жду вас у себя в гости!
— Что за повод? — поинтересовался я.
— Мне вам кое-что передать нужно. Вас семь часов вечера устроит?
— Вполне.
Я оказался не единственным приглашенным в этот вечер. Был еще один гость. Хороший и добрый друг, как отрекомендовал его Иконников. Ему было приблизительно столько лет, сколько и самому профессору, где-то в районе 60 лет, но при этом он выглядел намного крепче и здоровее, профессора словесности. Этакий гриб-боровик. Еще он обладал редким оттенком волос — его волосы, борода и усы были пшеничного цвета.
— Разреши тебе представить моего молодого друга. Богуславский Сергей Александрович. Я тебе уже о нем рассказывал. А это Пороховщиков Николай Тимофеевич. Прошу любить и жаловать! Профессор химии, два десятка опубликованных работ, солидный возраст, но при этом большой любитель фантазировать. Такие проекты в его голове бродят — только держись! Встречал я в жизни выдумщиков, но таких как наш Николай Тимофеевич, еще поискать надо! Ну-ну! Не хмурьте свои брови, профессор. Умолкаю. Что будем пить молодой человек? Или опять чай?
— Чай, Антон Павлович.
— Николай Тимофеевич, — профессор обратился к своему приятелю, — извините нас, извините ради бога! Мне надо поговорить с Сергеем Александровичем. Мы отойдем ненадолго.
— Сколько угодно, Антон Павлович. Сколько угодно! — ответил тот.
Уже входя в кабинет, Иконников начал извиняться: — Поверите, Сергей Александрович?! Опять чуть не забыл! А тогда напрочь забыл. Мне Маша тогда отдельно наказала: обязательно передайте....
— Погодите, Антон Павлович. Вы с самого начала начните, пожалуйста.
— С самого начала? — профессор, подойдя к письменно столу, открыл ящик, а затем достал из него небольшую потрепанную книжку в черной обложке. — Вот. Держите это самое начало.
Я взял ее. Это было дешевое издание библии.
— Зачем мне она?
— Не знаю. Ради любопытства полистал ее, но никаких странностей не нашел. Хм! За исключением того, что на внутренние стороны обложки наклеены дешевые лубочные картинки на библейские сюжеты. Маша попросила передать ее вам сразу после своего отъезда за границу. Хотел отдать вам еще при той встрече, но забыл.
— Почему тогда она сама мне не отдала?
— Не знаю, а я и не спрашивал. К тому же вы же помнить те дни. Покушение на вас и Машеньку, полицейское расследование, потом ее срочный отъезд.... Да что тут говорить! А тут на днях Маша письмо прислала и спросила, передал ли я вам, сей предмет. Я полдня думал, что это может быть такое, а потом вдруг вспомнил. Точно! Библия!
— Когда пришло письмо?
— Три дня назад. Аккурат, в среду. Я хотел вам его показать, но оно куда-то пропало.
— Пропало?
— Гм. Может, не пропало, а я сам его куда-то засунул, но мне кажется, что вроде оставлял его в кабинете на столе.
— Что-то еще странное было?
— Было, но уже давно. Стоит ли обращать внимание....
— Стоит!
— Ну, если вы так ставите вопрос.... — профессор задумался. — Вспомнил! После нашей последней встречи приходила женщина, вся в слезах, представилась хорошей знакомой Машеньки, и хотела узнать, где ее можно найти. Дескать, та пообещала ей помочь в одном щекотливом деле. Уже после ее ухода я понял, что она никакая не знакомая. Потом слежку за собой заметил. Впрочем, не я сам, а мои студенты. Они меня еще потом, в качестве охраны, наверно с неделю, провожали домой.
— Что вы мне раньше не сказали об этом, а только сейчас?
— Да я звонил вам пару раз, но не застал, а потом все как-то само утряслось. Гм. Сами знаете, как бывает. Лекции, педагогические советы да ученые заседания.
Уже дважды за время нашей беседы я перелистал библию и ничего странного в ней не нашел, но при этом мысль созрела и, подтвержденная профессорскими словами, окрепла окончательно: — Продолжение той истории. Однозначно. И самое интересное в этом то, что Крупинина что-то знала обо всем этом, но не сказала ни слова. Даже решила передать ее через профессора. Что тут может быть? Клад? Счета в зарубежных банках? Местонахождение золотой жилы?".
Мои мысли перебил хозяин квартиры: — Сергей Николаевич, голубчик. Письмо я потом найду, а теперь идемте в гостиную. Неудобно, Николай Тимофеевич ждет.
— Идемте.
Вернулись за стол. Профессора выпили по рюмочке, правда, каждый пил свой напиток. Иконников — коньяк, а Пороховщиков — водочку, настоянную на смородинном листе. Неспешно говорили о том, что делается в стране, о войне, о том, как жить дальше. Потом как-то сам собой разговор скользнул на работу и тут Пороховщиков напомнил хозяину квартиры о книге, которую когда-то ему дал. Тот тут же вскочил из-за стола, а спустя минуту принес и подал ему книгу, при этом на его лице было нечто вроде стыдливого раскаяния.
— Честно! Пробовал читать, Николай! Но не мое это! Понимаешь, не мое! Художественный образ — это мое! Роль героя произведения — это мое! Я только предисловие и смог осилить! Уж извини!
Бросил взгляд на обложку: Н. Жуков "Алюминий и его металлургия". 1893 год. Москва.
Затем перевел удивленный взгляд на профессора словесности. Уж точно не его книжка.
— Да знаю, я Антон. Знаю! Просто подумал.... А, ладно! Забудем! — несколько виновато попытался оправдаться профессор химии.
Может на этом разговор и закончился, если бы не коньяк, который подтолкнул Иконникова к продолжению.
— Вот видите эту книгу, Сергей Николаевич! Так вот, исходя из нее, наш дорогой профессор химии уверяет, что в будущем дома будет собираться на легких металлических каркасах.
— Да, так оно и будет! — сходу ввязался в спор Пороховщиков. — Такой дом можно будет легко разобрать и перенести на другое место. Вот возьмите алюминий....
— Алюминий мягкий металл, — чисто автоматически возразил я, все еще мысленно прокатывая в голове варианты с библией, — если только дюраль.
Химик повернулся голову и удивленно уставился на меня. Не менее удивленный взгляд я поймал и от Иконникова.
— Что еще за дюраль?
"Вроде ошибки не должно быть. Немец придумал этот сплав в 1909 году. Хм. Может он под другим названием в это время проходит?".
— Дюралюминий — сплав алюминия, магния, марганца и меди. М-м-м... — глядя на удивленное лицо химика, я понял, что дал промашку, вот только где и как не мог понять.
Состав дюраля действительно уже открыт немецким химиком в 1909 году, но о нем не знали в России, потому что немцы засекретили его состав и технологию термообработки, так как посчитали дюраль стратегическим конструкционным материалом.
— Молодой человек, вы читали эту книгу? — и Пороховщиков ткнул пальцем в лежащий перед ним том.
— Нет. Не читал. А что?
— А то, что нового у нас в области так и не появилось. Нет тут такого сплава. Нет.
"Не понимаю. Немец придумал. 1909 год. Название пошло от его родного города. Дюран. Дюрен. Где-то так. Нет! Ничего я спутать не мог!".
— Алюминий. Медь — 4,5%, магний — 1,5% и марганец -0,5%. Сплав должен еще пройти несколько этапов термообработки, своего рода закалка.
— Откуда вы все это знаете, а я, профессор химии, не знаю? — сейчас в голосе профессора химии звучали прокурорские нотки.
— Я тоже не знаю, почему вы не знаете.
— Молодой человек, вы говорите о химических процессах, которые мне не знакомы. То есть вы о них знаете! Так откуда вы взяли состав этого сплава?
"Откуда? Из учебника химии. Но так не скажешь. Надо врать. Вот только что? А что думать? Как обычно".
— Тяжелое ранение головы, затем потеря памяти, а спустя какое-то время частичное восстановление.... — я многозначительно помолчал, потом продолжил. — Что-то такое проскакивает в голове....
Я понимал, что несу полную чепуху, но ничего другого просто в голову не приходило.
— И что дальше? — требовательно спросил меня Пороховщиков.
— Это все.
— Нет! Все-таки я хочу знать: откуда вы все это взяли?! Вы что химик? Гений-одиночка?!
— Без эмоций, никак нельзя?!
— Антон Павлович, что это за человек?! Вы его хорошо знаете?!
— Да успокойся ты! У него действительно тяжелое ранение головы. От этого вполне могут быть странности. Где-то читал, что мозг человека до сих пор загадка. А ты хочешь....
— Николай Тимофеевич, — перебив Иконникова, обратился я профессору химии, — чем попусту возмущаться, вы лучше проверьте мое предположение. А там поговорим.
— Хм! У вас есть записи по термообработке сплава?
— Нет.
— Тогда давайте вернемся к этому разговору,... гм,... через неделю.
— Вот и отлично, — обрадовался хозяин квартиру наступившему миру. — Ну, что Николай, еще по рюмочке?
Но тот не откликнулся, полностью уйдя в свои мысли, затем посмотрел на своего приятеля. — Ты что-то сказал? Впрочем, это неважно. Знаешь, мне нужно проверить кое-что. Прямо сейчас. Извините меня, господа!
— Погоди! А стол.... Николай, мы же еще по третьей рюмочке не выпили, — растерянно принялся его упрашивать Павел Антонович.
— Да-да! Обязательно, — рассеяно буркнул профессора химии, которого, похоже, обуял азарт гончей, почуявшей след. — Честь имею кланяться, господа.
Хозяин квартиры проводил его, а когда вернулся, то спросил меня: — Вы с каждым разом удивляете меня все больше и больше, Сергей Александрович. Вы сумели с ходу озадачить милейшего Тимофея Николаевича. А он, поверьте мне, большой знаток своего дела. Причем не кабинетный мыслитель, как мы в своем большинстве. Он начинал с малого, инженером на литейном производстве. Металлургия, сплавы — это его конек! А действительно, откуда вы взяли этот сплав?
— Из головы, Павел Антонович. А теперь, вы меня извините. Я тоже должен откланяться.
Расстроенный профессор, без особых возражений, так как считал меня виновником развалившейся компании, проводил меня до двери. Выйдя на улицу, я привычке огляделся по сторонам. На улице было ни души. Ближайший фонарь горел в пятидесяти метрах. Холодный, сырой, пронизывающий ветер так и норовил забраться под пальто. Резкий переход из тепла на холод заставил меня передернуть плечами и снова оглянуться по сторонам, но уже в поисках извозчика. Не обнаружив ничего похожего в тусклом свете фонарей, я направился в сторону своего дома, надеясь поймать пролетку по пути. Не успел я пройти и полсотни метров, как за моей спиной послышался стук копыт и шуршание шин по примерзшей мостовой.
"Экипаж. Похоже, мне повезло".
Я остановился, дожидаясь, когда тот подъедет. Извозчик, заметив клиента, подъехал, я уселся и назвал адрес. Спустя двадцать минут мы были на месте:
— Приехали, барин. Не накинешь гривенник? Душа насквозь промерзла, чаю горячего просит.
