И свеча не погаснет...

И снова невесомая лесная тишина окутала их. Едва уловимо шелестели еловые лапы. Собака заворчала во сне.

— Как это было?

Голос Всеволода звучал глухо. Московский князь ответил не вдруг.

— Его заранее известили о дне казни. В последний день он объехал всех ордынских вельмож... возможно, он сохранял какую-то надежду. К московскому подворью он подъехал уже ночью. Один. Остановил коня. У него был такой приметный конь, молочно-белый, четко выделялся в темноте. Ночь был очень темной, как всегда в октябре. Я не мог разобрать его лица... Он, кажется, смотрел на ворота, смотрел и все не двигался с места. Так долго... потом тронул коня. Вот и все. Это был последний день. Говорят, он сам вышел им навстречу.

Всеволод рывком сел. Пламя метнулось, словно испуганное.

— И скажи, это стоит того? То, что ты делаешь? Да, у тебя под рукою мир и тишина, как в середке урагана. А рязане насмерть режутся друг с другом, а брянцы убивают своих князей В 1340 г. жители Брянска, "злые коромольники", по отзыву летописца, собравшись вечем, убили своего князя Глеба Святославича., и Ольгерд вслед за Гедимином отхватывает город за городом. Ты говоришь о всей Руси, так ведь это тоже Русь! А вы, Москва, всеми правдами и кривдами добивались первенства в русской земле, и? Грызете по кусочку ближние княжества и называете красиво, хоть в песню вставь: "собирание Руси". Твой отец, как передают, говаривал, что курочка по зернышку клюет. Я даже не про отца сейчас... — Всеволод мотнул головой, как бы давая понять: обоих уже нет, так оставим им их вражду. — Вообще все это... — он не нашел слов, но Семен понял. — Этот куриный труд, стоит ли он всего?

— Я не могу спасать весь мир! — с горечью возразил Семен. — Пойми! И Великий князь прежде всего заботится о своем, о своей земле и людях. Ты рек, отгрызаем по кусочку... каждый такой кусочек, огрызочек, доселе беззащитный и угрожаемый отовсюду, и от Москвы тоже, присоединенный к единому целому, прибавляет свои силы к совокупной московской силе, и ведь и сам поступает под защиту этой объединенной силы, частью которой он сам стал.

— Но почему Москва? Почему не Тверь, не законный государь?

— Потому что я могу, а никто другой — нет, — отрезал Симеон. Помедлив, он постарался смягчить тон. — Ныне лишь у Москвы есть потребные силы. Так уж сложилось. Не стану лукавить, что мне навязали сие, и что сам не приложил к сему никаких усилий. Знаешь, это было бы противоестественно... не поддержать родительского труда. И попросту преступно бросить его теперь. В чьи-нибудь чужие руки...

"И коли уж так, то не твои, а Кашинского", — додумал Семен, но поостерегся произнести вслух.

— И Тверь?

— Из-под тебя — нет, — Тверской князь недоверчиво хмыкнул, и Семен поспешил пояснить. — Потому что мы оба нужны друг другу, и оба знаем, что вместе мы сильнее, чем каждый из нас когда-либо может стать в одиночку. А если раздеремся, то оба сожрем друг друга Ольгерду на радость.

Ольгерд приходился свойственником обоим, и оба знали, насколько его следует опасаться.

— А знаешь, — снова заговорил Семен после паузы, — это только теперь имеет значение, московский ли князь, тверской, какой-то иной. Для нашего поколения. А они уже рождаются, новые люди, твой Миша, моя Василиса. Ульяница, этот твой кметь... Илюха, верно? Они все знают и ни черта не боятся. Они все возмогут.

Семен умолк. В тиши тяжко колыхнулись еловые лапы. Леший явился проведать незваных гостей, просто лесная птица?

— Знаешь, а ведь я не могу тебя ненавидеть.

И словно прорвало запруду; закрутило и вмиг унесло старую хвою, щепки и мусор, и чистые воды побежали широким прозрачным потоком.

Всеволод шумно плюхнулся на свое еловое ложе. Поелозив, перевернулся на живот, усмешливо глянул на собеседника.

— Жена меня все корит, мол, весь медовый месяц за своим Семеном по лесам бегать будешь?

От него пахло лошадьми и кровью, и еще дымом, крепким дымом лесного костра.

— Нешто ж можно молодую жену одну бросать! — шутливо пожурил Семен.

— А, ништо! — Всеволод звучно шлепнул на шее комара. — Злючий, анафема! Если б остался, разве увидел бы я эти звезды?

Звездные колосья беззвучно роняли на землю золотое зерно.

— А она мне люба, Софьюшка, правда, очень-очень! — высказал он с трогательным пылом молодожена.

Вот он, решающий миг. Семен почуял вдруг, как бешено заколотилось сердце, прижал к груди руку. Взглянул на Всеволода, тот лежал, закрыв глаза и по-детски подсунув под щеку ладонь.

— Всеволод! — позвал Семен.

— Да? — сонно откликнулся тот.

— Я сейчас задам тебе один вопрос, и, прошу тебя, подумай, прежде чем ответить.

Всеволод приподнялся на локте.

— Валяй.

Его еще не оставляло шутливое настроение.

— Если я посватаюсь к твоей сестре, ты согласишься?

Выговорил. И стало легко.

Всеволод подскочил.

— Как это... ты же... у тебя же жена!

— Все, кончено, ничего нет! Она сейчас уже замужем за другим.

В рыжих бликах костра выражение всеволодова лица напомнило Семену потерявшегося в саду щенка.

— А это... — он непонимающе моргал густыми ресницами, даже потер глаза, словно бы прогоняя сонный морок. — Ты сперва с Машей поговори, — нашел он наконец подходящий ответ.

— Уже говорил. Он не ответила ни нет, ни да.

Тверской князь задумался. Крепко задумался, уставившись в огонь. И Семен стал смотреть, как вьются в пляске языки пламени, словно восточные танцовщицы, окутанные алыми, рыжими, золотыми вуалями, как мчатся, развевая гривы, кони, как встают и рушатся призрачные города.

— Принуждать сестру я не стану, — твердо завил Всеволод, и голос его был, словно звонкий булат. — И никакого сорома не допущу. Но ежели Маша согласиться, и владыка даст благословение... а, ты да не добудешь! Ты ж упрямый, как этот... как Гаральд Гаральд (Харальд) Сигурдсон, викинг и скальд, впоследствии норвежский конунг. Влюбленный в дочь Ярослава Мудрого Елизавету, он течение многих лет он упорно добивался ее руки., во! Словом, если все выйдет, то это будет здорово.

Последние слова Всеволод произнес почти беззвучно, одними губами, но Семен угадал их: "Соединить кровь...".

Семен проснулся от неясного звука. Какой-то зверь подал голос? Но уже снова было тихо, так тихо, как бывает лишь в лесу перед рассветом. Все та же тьма обступала со всех сторон, но в ней уже угадывался еще даже не свет, предчувствие света. Костер прогорел, от углей едва-едва тянуло дымным запахом. От утреннего холода пробирала дрожь. Семен, стуча зубами, натянул повыше оболочину, плотней притиснулся к теплому и большому под боком. И снова задремал, счастливый оттого, что больше нет ненависти, что они действительно нужны друг другу. Что все еще может быть.

Град на Волхове, город на Волге.

Из Твери Симеон отправился в Новгород. Доселе Великий Новгород не слишком хотел видеть у себя Великого князя, а тот не слишком жаждал посещать вольный город. Однако в предчувствии новой войны с Литвой стороны достигли наконец вынужденного согласия. Новгород признавал Симеона своим князем. Недавно посетивший Москву Василий Калика, новгородский владыка, настойчиво просил его явиться к Святой Софии.

Этот час торжества, соизмеримый с тем, давним, мало тронул Семена. Его мысли занимало совсем другое.

И город его не восхитил. Да, старинный, да, красивый... Гордый. Но, коли уж выбирать из Новгородов, Семену больше по душе был Нижний. Истинно новый город, брызжущий молодостью, дерзко оседлавший Волгу, точно норовистого коня. Впервые узрев воочию великую реку, Семен был потрясен. Перед этой невообразимой громадой воды язык не поворачивался называть реками ни Москву, ни Яузу.

Александр Невский в свое время дал Нижний Новгород своему брату Андрею Суздальскому. Сменивший Невского на великом столе Ярослав отобрал город назад и передал Андрею Городецкому. По смерти последнего Михаил Ярославич вернул Нижний суздальским князьям, но в пору неистовый борьбы между Москвой и Тверью город вновь оказался в волости великого княжения, сиречь в руках Калиты. Иван Данилыч посадил там старшего сына; Семен был в Нижнем, когда получил известие о кончине отца.

Понятное дело, потомки Андрея, князя-изгоя Здесь — князь, утративший место в лествице. Но, строго говоря, изгоем считался князь, которому по той или иной причине не досталось удела., не жаловали ни Александровичей, ни Ярославичей, вытеснивших их из княжеской лествицы. Да и сами нижегородцы не чаяли избавиться от пришлого московлянина. Показать путь чист сыну могущественного великого князя они не решились, но едва тот покинул город, впускать его обратно отказались.

Спор, заведенным порядком, был перенесен в Орду. Вопрос упирался в то, был ли город передан в вотчину, то есть насовсем, или же в кормление — и мог быть взят обратно. Насчет Невского трудно сказать, а с Михаилом дело обстояло именно так, и Семен уже видел свое дело выигранным. Однако Джанибек рассудил изящно: поелику князь Михаил великому хану был коромольник, московский князь не может ссылаться на него, и следует руководствоваться волей великого князя Александра. Хана можно было понять. При всем его расположении к Семену, ему было ни к чему, чтобы тот чрезмерно усиливался за счет других князей. Однако когда князь Константин раскатал губу и на Владимирский стол, то шиш ему дали. Хоть и с маслом Константин добился титула великого князя Суздальского.. Ханы помнили своих коромольников до седьмого и девятого колена.

Но ничего, рано или поздно он все равно заполучит Нижний Новгород. В пару к Великому. В Новгороде Семен пробыл две с половиной недели. Принял знаки княжеского достоинства, утвердил своего наместника, свершил суд по нескольким тяжбам, дожидавшимся княжеского решения, и отбыл обратно. Следовало ехать, пока не развезло дороги, не то придется сидеть до Екатерины, до санного пути. А ведь Алексий наверняка уже переговорил с владыкой...

Из Новгорода Семен увозил воистину грандиозный трофей. Навскидку, пудов в пять. И добытый совершенно бескровно. Звался трофей Евнутием Гедиминовичем.

Милда Литовская богиня любви. щедро осыпала Гедимина своими дарами. Он дважды был женат По наиболее распространенной версии, первым браком — на Евне, вдове свергнутого им Витеня, которая и помогла Гедимину захватить престол. Вторым — на смоленской княжне Ольге Всеволодовне., сыновей же породил семерых, не считая дочерей. Это был, пожалуй, наиболее выдающийся из литовских правителей. Он заставил весь мир считаться с Литвой. И смерть пришлась под стать его удивительной жизни. Он был убит в бою с немцами, пушечным ядром — кажется, впервые в европейской истории.

На престол немедленно воссел Евнутий, младший из Гедиминовичей. Баяли, по воле родителя своего. Что ж, и на Руси бывало такое. Святой Владимир оставил престол одному из младших сыновей. Евнутий с Наримантом мало походили на Бориса и Глеба... Ольгерд (тоже не первый сын, и даже не второй) вместе с Кейстутом живо согнали мизинного Самого младшего. братца со стола. Наримант подался в Орду, Евнутий же — во Псков, проторенным путем всех обездоленных литовских князей. Меньшой Гедиминович мало походил и на доблестного Довмонта Князь Псковский в 1266-1299. Довмонт (в крещении Тимофей) вследствие усобиц был вынужден покинуть Литву и был приглашен псковичами на княжение. Довмонт был весьма любим в народе. В течение долгих лет он "честно и грозно" оборонял город от всех врагов, и неизменно поддерживал законного великого князя Дмитрия Александровича, на дочери которого был женат.. Во Пскове он не прижился. Не прижился и в Новгороде, и ничего не осталось бесприютному скитальцу, как добить челом великому князю.

Теперь Семен забирал его с собой на Москву. Иметь Гедиминовича у себя на службе было весьма заманчиво, и князь не поскупился на земельные пожалованья. Евнутий в Москве должен был принять крещение, и наречься ему предстояло не абы как — Иваном.

Шурин был по-литовски светловолос и светлоглаз, и при взгляде на этот белёный лён Семена ожгло виной, точно плетью. Он совсем не вспоминал Айгусту. Не прошло и двух лет. А ведь не представлял, что сможет жить без нее.

Рано утром в день отъезда Семен, один, вышел на мост через Волхов. Что-то потянуло. Он долго смотрел, как катится внизу седогривый поток. Природа в этом году не подарила северному краю золотой осени. Семену вдруг представилось, как взрезают эти стылые воды драконоголовые корабли (он знал, что на подходе к дружественным берегам устрашающие изображения снимали, но так казалось красивее). А там уже сам князь Ярослав спускается к вымолу, прихрамывая и опираясь на плечо отрока, седой и величественный в темно-синем корзне с вышитым на плече соколом. И три княжны, очень разные, одна другой краше, теснятся за спиной отца. А он, Гаральд, русобородый гигант, легко спрыгивает, не дожидаясь сходней. Он делает знак, и обветренные, пропахшие морем молодцы выносят золото, и серебро, и шелка, и драгоценное оружие, все без счета, и бросают добычу к ногам Мудрого князя. А он не смотрит на все это богатство, купленное кровью и удалью, не смотрит на князя, лишь на нее одну. И вот он начинает говорить. Строки звенят во внезапно наступившей тишине: "... А дева русская Гаральда презирает!". И она, заалев, опустив долгие ресницы на синеву очей, шепчет чуть слышно: "Вовсе нет".

Да уж, не стоит себе льстить. Не похож ты, Семен Иваныч, на удалого викинга. Не рубака, не певец. Но упрямый. Такой же упрямый, Господь свидетель!

В сенях зашуршало, и что-то упало с громким стуком. Глаша высунула любопытный нос, живо отскочила и пропела с лукавым видом: "Разлилося-разлелеяло-о-ось!" Слова из свадебной песни.. Известное дело: жених невесту норовит приобнять, та ему "до свадьбы ни-ни", не мудрено чего-нибудь и опрокинуть.

Меж тем и остальным пора была разбегаться. Кудель вся спрядена, былички порассказаны. Илюха спешно принялся натягивать зипун; неровен час, навяжется кто. Точно услышав его мысли, Глаша, по праву хозяйки дома, протянула:

— Илюшенька-а, пожди-ка. Лукерьюшку вот проводишь, коли вам в одну сторону. Все ж таки теме-е-нь, — пропела она с насмешливым прищуром, делая ударение на последнем "е".

Илюха набычился и остался ждать, пока Лушка соберет в корзинку свое рукоделие.

На улице уже почти стемнело. Первые звездочки вышли погулять на небесный лужок. Илюха молча топал рядом с девушкой, приспосабливаясь к ее шагу. Следовало взять у нее корзинку, да и зябко ей, поди. Не хочу, угрюмо думал Илюха. Не хочу нести, не хочу с ней идти, и вообще иметь дело. Знал бы, что и она явится на беседу, нипочем не пошел бы. Путь был неблизкий, редкие прохожие попадались навстречу, и никому не было дела до недовольных друг другом парня с девкой.

— Дай понесу, — все же буркнул Илюха, упорно не глядя на спутницу

Вдруг полыхнуло в глаза. Какие-то вершники с факелами шумно промчались мимо, заставив шарахнуться к стене. Видать, большой боярин, будь он неладен. Илья обнаружил, что мертвой хваткой вцепился в Лушкину руку повыше локтя. Еще чего не хватало. Он с досадой отпустил руку и отвернулся, чтоб идти дальше, но уже Лушка удержала его.