Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Пальцы, скребущие смерзшиеся листья, покрытые льдом. Мертвые глаза, застывшие, навечно запечатлевшие холодное зимнее небо. Участники погони, подскакав, быстро спешиваются, ныряют в открытую дверь. Мелькают кинжалы. Кто-то неторопливо идет к безжизненно лежащему Кугелю. Кто-то рассматривает след, четкой, ясной тропкой уводящий в чащу, в кусты, и, призывая товарищей, показывает рукой туда, где видно движение, что-то мелькает. Слышны радостные крики — нашли сундук. Открыли! Нашедший, не сдерживая восторга, стреляет в воздух. Остальные подхватывают. Выстрел, второй, третий...

Хреново у ребят с глазами. Надо это ломать.

Спрятаться? Карету увидят, как не прячь. Следы по целине читаются на раз, здоровенные борозды, никто не спрячется.

Да пошли вы...

— Засада, господа.

Кажется, они догадались, рожи кислые. Согласны. На всякий случай, поясняю свою мысль.

— Будем делать засаду.

Только что проезжали — дорога на вершине холма как будто в лысину врезана, узкая, в одну колею, почти утоплена вглубь. Метра на два. Обочины высокие, нависают, летом там грязь по колено, сейчас промерзло. Как между стенами едешь, совсем не оплыли. По краям ивнячок, травки немного — люди лягут на землю, окажутся на уровне голов проезжающих всадников. Если аккуратно с тыла заползать, а не с дороги на обочину карабкаться, то следов не будет. Совсем не будет, если метров на сто от дороги в тыл холма зайти, по низу, вдоль кустов и уже оттуда лезть. Реально метра на три к краю подобраться и бить погоню почти в упор, на начале спуска. Единственное, что придется лежать не шевелясь, пока не подъедут. На движение точно среагируют, вершина как на ладони, пока кони идут на подъем. Заметят — всем хана, с горки не уйдем, покоцают.

На Пепе все лошади и карета. Отгонит за низину по дороге в лес, метров на сто, так, чтобы от края не просматривались и из низины было не видно, там всех привяжет, а сам, с четырьмя пистолетами, вернется, подыщет себе местечко понезаметнее за каким-нибудь стволом. Если будет дозорная группа — мы ее пропустим, начнем стрелять только по основной. Дозор хоть частично назад дернется, тогда пусть Пепе вступает в дело. Одна рука, четыре пистолета. Одного завалит — уже хорошо. Последняя пара пистолей ему для самозащиты, рыпаться не надо. Основных побъем — и с дозором потом разберемся, с остатками. В общем — как получится, трудно мне предсказывать для Пепе. Как пойдет...

...Может и не будет дозора...

На правую от дороги сторону холма двинулись испанцы, на левую — мы с Кугелем. Как-то так получилось, я специально никого не делил, все сами пошли. Кугель со мной, понятно. Поднялись на холм, залегли, поползли к краю, жестами стараясь помочь друг другу сделать лежки понезаметней. Видно! Видно ребят напротив, метров пятнадцать между нами. Как не крути — с коня видно. Правда, если знать, куда смотреть. Говорить, перекрикиваться — нельзя. Все, конец шевелениям, замерли. Ждем.

Двадцать заряженных пистолетов, у каждого по четыре, все, что выгребли из сундука, вместе с трофейным и парой кугелевских. Мои заряжены Кугелем, так и не освоил это дело, некогда. Пробовал один раз в Монтаржи, но и разрядить выстрелом негде, внимание к нам привлечет. Кугель надежнее.

Ребята на крайняк перезарядятся, а у меня только кинжал. Ленивая я корова, если честно. Троечная натура.

Прямо перед моим лицом, между двумя пучками пожухлой травы, ветром намело листьев, их схватило ледком и, чтобы лечь щекой, послушать ухом землю, нужно топить этот лед. Да и будет ли толк, мы же на вершине, хрен что сюда передается из-за тех холмов, с невидимых отсюда петель дороги. Просматривается поворот от ближайшего и, через пару вершин, вдали, вроде что-то блеснуло? Пролежим этак час — больше не встанем, померзнем все поголовно. Только к лету оттаем.

Ждать и догонять — хуже нет. Сейчас проверим. Пока похоже на правду.

Только успел подумать, сожалея о своей промерзающей судьбе, как из-за ближайшего поворота вылетели двое. Скачут. Рысью. Не галопом, специально потише, внимательно смотрят на дорогу. Да ну, наш след и через день читаться будет, разве что — еще несколько карет здесь прогнать или тонну снега насыпать, да приморозить. Застыл, даже сморгнуть боюсь, вдруг блеск глаз заметят? Говорят, люди чувствует чужой взгляд. Отвел глаза, начал рассматривать листву перед собой. Напряжение давит. Наконец, раздался стук копыт — приблизился, грохотнул и стал удаляться. Только тогда перевел дух.

Парочка. Дозор, несерьезно. Пропустили. Пусть найдут карету и возвращаются. Нет, не так. Пусть роются там, пока основная группа не влетит в нашу западню. Потом все это не будет играть роли. Или — или. Господи, помоги!

Вот теперь грохот стал нарастать издалека, еще не вынеслись из-за поворота, а уже слышно. Скачут! Плотная группа галопом выметнулась из-за холма, быстро прошла видимой мною участок дороги. Торопятся, догоняют. Часа на три позже выехали, но смотрятся свежими, мы, по сравнению с ними, еле плелись. Сейчас будут здесь. Неожиданно я засуетился — дальше-то что делать? Не продумал! Осторожно зацепил лежащий передо мной пистолет, стал наводить ствол. Куда? Вон в тот просвет. Как только первый мелькнет — жму на курок, кого-нибудь из скачущих за ним точно срежу. Пониже, чтобы попасть в грудь. Зажав рукоять в одной руке, как все здесь стреляют, навел примерно, опер рукояткой в землю. Опыта никакого. Тяжелый, долго не продержать, дуло клюет. Через секунды просвет меж пучками травы заслонила тень, мелькнула, и я даванул курок. Промах! Там, куда я направил ствол, уже никого не было. Через дорогу и со стороны Кугеля грянул почти слитный залп. Передо мной облачко дыма, из дула разряженного пистолета тянется струйка. Дым от сгоревшего пороха — мы все как на ладони! Привстал на четвереньки. Четверо скакавших рухнули на дорогу правее, уже почти на выезде из образовавшейся ложбинки. Кони троих, не задерживаясь, унеслись вперед, последний — боком перегораживает дорогу: хозяин, уцепившись за узду, так и не разжал пальцы. Еще четыре всадника вертелись на пляшущих лошадях, почти врезавшись в образованную упавшими телами и конем свалку. Крутят головами, высматривая нас. Узко, вперед никак, лошадь, потерявшая седока, мешает, назад вчетвером не развернуться. Поскорее выбрал еще одного, но теперь целил как из обреза, поддерживая низ пистолета левой кистью, (как в Париже, в прошлый раз). Второй залп, не ровный. Жиденько, пять выстрелов вразнобой. Мой был третьим-четвертым, но я попал! Попал! Всадник, в которого направлял дуло почти от живота, свалился словно подкошенный, пуля ударила куда-то в щеку. Метров с десяти, здесь не больше.

Последний уцелевший, удилами разрывая конские губы, в панике, под жалобное ржание, выкручивая голову коню, наконец развернулся и, с места бросаясь в намет, кинулся наутек. Хлопающие вразнобой выстрелы только подстегивали, сжался в комок, сливаясь с конем. Дважды стрелял, пока не кончились пистолеты, но — мимо.

Он почти ушел, я уже не надеялся, бессильно закусив губу, глядя на согнувшуюся спину, когда кто-то из испанцев его достал. К этому моменту стреляли только с той стороны, мы с Кугелем были пустые.

Бросив поводья, раскинув руки, еще несколько прыжков удерживался на коне, потом кубарем скатился назад и остался лежать на дороге. Лошадь ускакала.

Напряжение, азарт — схлынули. Боже мой! Все так быстро произошло. С их стороны ни одного выстрела. Понятно, что для меня — долго, но сколько секунд потребовалось, чтобы выстрелить из четырех стволов, лежащих передо мной? Еще дымятся... Даже прицеливаясь? Секунд двадцать? Они просто не успели среагировать.

Начал вставать, но через дорогу замахали, чтобы не выпендривался, лег не место. Кугель шикнул. Перезаряжается. Ждут, что еще кто-нибудь появится? Посмотрел на дорогу. Тихо. Вон тот шевелится, пробует отползти. И еще один, явно — раненый. Со стороны испанцев хлопнули выстрелы. Видно было, как ползущего пулей стегнуло по спине. Еще выстрел, еще. Кони последней троицы, понуро стоявшие между трупов, встрепенулись и галопом унеслись назад по дороге, с хрипом обогнув лежащее почти в пятидесяти метрах от нас тело последнего из преследователей. Четвертая лошадка, повод которой запутался в руке хозяина, дернулась за ними, проволокла немного труп и остановилась. Не отцепляется. На дорогу осторожно сполз Гильермо — пригнувшись, начал обход. Стволом настороженно шарит впереди, в другой руке шпага. Опять выстрел из травы, напротив. Кто-то что-то заметил. Мне показалось или из леса тоже донеслись выстрелы? Кажется, два? Там же Пепе — с одной рукой против двоих из дозора! Они что, забыли? К оставшейся лошади кинулись втроем, она испугано заржала. Повисший на освобожденной узде Кугель охнул, отскочил. На коня забрался Гильермо: протянув руку, забросил за спину Хуана и потрусил в сторону леса. Упрямая, одуревшая от страха скотина мотала головой, не желая слушаться и переходить в галоп. Метров через сто Гильермо ее переупрямил. Я бросился к Кугелю, скрючившемуся на земле.

— Что?

— Конь на ногу наступил...

Сцепив руки у него за подмышками, доволок к обочине, усадил, прислонив спиной к земляной стенке. Осторожно, глядя в глаза, потянул сапог.

За моей спиной Гонсало, завершая обход, отправлялся к последнему, дальнему. Когда прощупывал кости на ступне, опять прогремел выстрел. Видимо, здесь не принято рисковать, а лишней пули не жалко. Кажется, там тоже был труп. Как эхо — из леса донесся еще один выстрел. Черт, ведь Гильермо и Хуан ускакали с разряженными стволами?

— Пальцами пошевели. По-моему, кости целы. Такое называют сдавленным ушибом, сейчас приложу лед. Больно, но пройдет без последствий. Пока придется попрыгать на одной ноге. Карету подгонят — сделаю тебе твердую повязку.

— Спасибо, Алекс, сэр. Подавайте мне пистолеты, собирайте, надо их зарядить.

Слазал на нашу сторону, собрал все разряженные стволы. Потом сползал на испанскую. Гонсало шерстил трупы, горкой складывая рядом с каждым то, что намеревался забрать.

Минут через пятнадцать прискакал Хуан — уже на своем коне. Уже полегче. Ну, что там?

— Жив. Живой Пепе. Не успел убежать, долго искал место, куда спрятать. Только отошел от кареты — скачет дозор. Упал там за куст. Один соскочил с коня, сразу полез в карету. Неопытный, мог пулю в живот поймать. Второй осторожный, осматривался не слезая. Когда послышались наши выстрелы, Пепе ему в спину пулю вогнал, со вторым перестреливался. У того было два заряда, не выдержал с одним пистолетом стал уходить. Пепе за ним, догонял, не давал перезаряжать. В лесу еще раз обменялись выстрелами. У Пепе последний, заряженный, в здоровой руке, а мальчишка на него со шпагой, из-за ствола. Гильермо остался, все там соберут и подъедут. У вас что? Кугель, что с ногой?

Сумбурно, но понятно. Пепе герой! С одной рукой двух бандитов положил. Мы впятером восьмерых, я — вообще одного. Выдержка у ребят замечательная, а я на последнем этапе спасовал, засуетился. Стыдно, что делать. Мазал безбожно, три промаха из четырех.

Уже отъезжали, загрузив все отобранное Гонсало в карету, когда он, задержав коня рядом со мной, оглянулся на оставленных на дороге и произнес.

— Это были опытные люди. Никогда бы не подумал, что их можно вот так...

Правда, что ли? Или решил, что это добавит значимости нашему общему подвигу? Мне не с чем сравнивать. Просто повезло. Сегодня — нам.

Если его интересовало мое мнение, то я вообще ничего не думал. В голове было пусто и ясно, и единственное, чего мне хотелось — это побыстрее добраться до любого жилья, залезть в тепло и отогреваться кипятком. А потом заняться ногой Кугеля.

Да, еще хотелось, чтобы мы случайно, вот прямо сейчас, не встретили других, настоящих разбойников, из числа местных, вылезших на опустевшую по причине ненастья дорогу, подразмяться. Вот был бы фокус!

И вечером, когда мы верхом на той же удаче достигли вполне приличного городка с прекрасной, чудесной, замечательной гостиницей, где мне прямо внизу налилили кружку обжигающего кипятка, уже после ужина, пока занимался рукой Пепе, сидя на шикарной мягкой кровати в тепле, сытости и уюте, Гильермо, внимательно наблюдавший за сложной медицинской процедурой смены повязки, вдруг сообщил.

— На наши поиски брошены очень серьезные силы, ваше сиятельство. Не зная дороги, по который мы двинулись, они направили небольшие отряды во все возможные стороны. От одного нам удалось увернуться, второй мы перебили. Кто знает, сколько их еще? Это был сильный отряд. Нам очень повезло. Молитесь, граф, нам всем надо молиться.

На редкость неуклюже, не правда ли? Я что — молюсь мало? Пришлось перекреститься. Отвечать не стал, промолчал.

Ну вот, пожалуй, и все о том дне.

Чьи-то мертвые глаза остались там, смотреть в холодное серое небо. Но не наши. Не наши.

Потом я уснул.

Глава 12

— Смотрите, сэр, из фальконета можно стрелять на сто — сто пятьдесят ярдов, не дальше. Заряд маленький, картечь теряет убойную силу. Поэтому и применяют его только когда корабли сойдутся почти борт о борт. По палубам ударить, по такелажу. Можно и по шлюпкам, но попасть тяжело. Навести-то не сложно, но — качка, сэр. Трудно угадать время для выстрела. По палубам самое правильное, сэр. Обслуживать легко, заряжать — один человек справится. Развернул после выстрела жерлом к себе и — заряжай. Их на вертлюги устанавливают, прямо на борт, в носу и на корме. Разворачивай и стреляй, отдача не сильная, борт выдерживает, не ломается. Серьезные пушки на корабле все на лафетах, там откат. А эти маленькие: грохнут, дернут как жеребец и все. В крепостях применяют, тоже ставят в бойницах, но там они подлиннее. Эти судовые, сэр, короткие, чуть больше ярда. Вот та — двести сорок фунтов, потяжелее, а эта — двести с небольшим. Латунь, сэр. Если стрелять ядрами, то фунтовые ядра нужны, не больше. Но бессмыслица это, сэр, стрелять такими ядрами по кораблю. Как ореховой скорлупой плевать. Картечь нужна.

— Да где я тебе возьму картечь?

— А пули на что, сэр? Сгодятся простые пули. Фунт их отвешу, в мешочек зашью. Порох? Можно обычный ружейный порох. Тоже в мешочек, на глаз, сколько помню, по памяти. Должно получиться, сэр.

— Я не против. Давай, делай на пару зарядов. Деньги еще есть?

— Для такого дела всегда найдутся.

— Понял. На, возьми еще сотню франков, только постарайся опять разменять как— нибудь незаметно. Или я Гонсало попрошу?

Как я не жался с тратами, но остатки нашего испанского серебра закончились еще во Вьерзоне. Набранных с трупов монет и выручки от продажи всяческой трофейной дряни, а также нашего оружейного барахла, замененного на лучшее по качеству из тех же трофеев, разом сбагренного по дешевке, хватило до Шатору. Там я вынужден был запустить руку в кубышку, облегчив ее еще на сто франков. Сотню поменяли на серебро, в этом криминальном действе живейшее участие принял Гонсало. Был у него там человечек, бывал Гонсало в Шатору. Предложения остальных сводились к банальным переговорам с хозяином харчевни или поискам какого-нибудь еврея-менялы, так что — Гонсало всех выручил. Хотя, думаю, на конце сделки сидел все тот же еврей.