Ардатов замолчал и в памяти его, немедленно возникла незабываемая картина следующего после шторма дня. Тогда серая поверхность моря была густо усеяна обломками погибших вражеских кораблей вперемешку с телами погибших моряков.
— Старожилы говорят, что такие шторма раз в сто лет бывают, и я с ними полностью согласен. Видел бы ты только, сколько вражеских кораблей на берег выкинуло, любо дорого смотреть. Особенно на такую махину, как стодвадцати пушечный линкор "Вальми". Морские волны эту махину в мгновение ока с якорных цепей сорвали и как щепку на берег вышвырнули. Так французы были вынуждены в спешке его спалить со всем находившимся на нем добром, чтобы только корабль нам не достался.
— Так значит, не будет штурма? — пытливо уточнил император.
— В ближайшие три месяца точно не будет. Не до этого сейчас господам союзникам, государь, ты уж мне поверь. Сейчас у них только одна забота — как зиму провести, чтобы при этом половину войска от холода и голода не потерять — твердо сказал граф и, видя не проходящее сомнение в глазах собеседника, досадливо воскликнул.
— Жаль. Ох, как жаль государь, что не догадался я захватить с собой ни одного пленного французика, добытого нашими охотниками. Они бы тебе красочно порассказали, в числах и лицах, о том, как они трясутся от постоянного холода своих в парусиновых палатках. Как живут часто впроголодь и как болезни их косят лучше наших ядер и пуль. Как ругают они по-тихому, начиная от солдат и кончая офицерами, по своей французской матушке императора Бонапарта, пригнавшего их под Севастополь. Много бы чего интересного они тебе бы смогли бы рассказать — эти французики. Жаль, не привез.
В сердцах Ардатов даже отодвинулся от горящего камина и в одночасье стал похож на нахохлившегося от обиды воробья.
— Ты не думай Мишель, что я сомневаюсь в твоих словах. Просто мне очень важно знать это точно. Ведь говорили мне мои советники, что француз двадцати тысяч не соберет, а он сто собрал, да сто ещё приготовил. А в парижских салонах гуляет усиленная молва о полумиллионе человек, которых Наполеон готов поставить под ружье. Говорили, никогда он не сможет их к нам быстро перебросить, а он все же перебросил, и Севастополь в осаде держит. Говорили, разобьем в пух и прах, шапками французов закидаем, а пока они сами нас колотят! — воскликнул Николай, и от того тона, каким были сказаны этим слова, графу стало понятно, сколь сильный груз ответственности давит на его государя за неудачное течение войны.
— Да какие полмиллиона солдат!? Ты сам здраво посуди, государь!? — негодующе воскликнул Ардатов. — Сам великий Наполеон к нам в двенадцатом году смог привести всего семьсот тысяч солдат. Так ему для этого дела всю Европу под метелку пришлось выметать. Кроме собственных французов он под свои знамена и батавцев с бельгийцами, итальянцев с саксонцами, вестфальцев с поляками, иллирийцев с пруссаками, и ещё черт знает, кого ради этой численности собрал. Пальцев на руке не хватит, чтобы их всех поименно перечислять! А нынешний император Бонапарт против нас только сто тысяч человек выставил, да и то вкупе с англичанами. И дай им Бог, чтобы на будущий год они столько же смогли под Севастополь отправить, в целости и сохранности. Ну не будет у них полмиллиона штыков, государь!
Михаил Павлович говорил с жаром, и император чувствовал в его словах правоту знающего человека, но опасение быть вновь обманутым сковало уста Николая. Ардатов видел это и продолжал энергично растапливать лед сомнения и тревог.
— Англичане, больше того, что уже дали Бонапарту сейчас, дать не смогут. Не сильно любят, господа бриты, сами воевать. Все больше норовят чужими руками жар загребать. Вот и в этой войне их главный упор на французов был сделан. Только благодаря Канроберу, они под Балаклавой и Инкерманом конфуза избежали. А что касаемо самих французов, то говорю тебе со всей ответственностью, самые лучшие их вояки были задействованы против нас в самом начале. А тех, кого император Бонапарт в подмогу прислал, это пушечное мясо. Сам видел, сам знаю. Из всех из них самые стойкие солдаты — это алжирские зуавы. Ох, и сильно дерутся, черти. Сами черные, зубы белые, а проворные спасу нет. Так и норовят тебя на штык насадить.
— Ты что же в рукопашных боях участвовал или в ночные вылазки ходил? — с изумлением спросил встревоженный Николай.
— Ну, что ты, государь, — сразу дал задний ход Ардатов. — Это я со слов молодцов генерала Тимофеева рассказываю.
Граф очень не хотел, чтобы Николай знал об его непосредственном участии в вылазке из Севастополя, во время сражения при Инкермане. Государь категорически запретил Михаилу Павловичу находиться в передних рядах пехоты, но граф ослушался его. Да и как было не ослушаться, если стоял вопрос жизни и смерти бившихся с врагом полков.
— Так что, если мы их нынешнюю армию в Крыму переколотим, то господа союзники не скоро свою вторую соберут — продолжал гнуть свою линию Ардатов.
— Пока только они нас колотят! — горестно констатировал Николай.
— Неправда твоя, государь! — решительно возразил ему Михаил Павлович. — И мы их бьем, да еще как бьем! Не знаю, как было на Альме, а то, что творилось под Балаклавой и Инкерманом, я своими глазами видел. И потому внукам своим расскажу и прикажу запомнить на вечные времена, о том, как гордые англичане удирали от русских солдат. И если бы крымскими войсками командовал Паскевич, то Севастополь сейчас был бы наверняка свободен от осады. И уж точно не у тебя бы голова болела, а у императора Бонапарта и лорда Пальмерстона, с королевой Викторией в придачу.
После этих слов в просторном кабинете повисла звенящая тишина, и было отчетливо слышно, как под пальцами императора затрещала обивка подлокотника кресла, в котором он сидел.
Не отрывая завороженного взгляда от огня, Николай неподвижно застыл подобно легендарному сфинксу, а затем, приняв для себя мучительное решение, твердо произнес.
— Даю тебе слово, Мишель, что до конца года я решу вопрос о новом командующем Крымской армией, но сможет ли это исправить положение? Смогут ли наши солдаты достойно противостоять солдатам противника, которые поголовно вооружены штуцерами, чей огонь приносит нам ужасные потери?
— Смогут, государь. Наши солдаты все смогут, если только выказывать им свою любовь и не держать их на голодном пайке, а в полной мере снабжать порохом, сухарями, да теплыми шинелями и сапогами. Ты уж извини меня, что говорю тебе об этом сейчас, но накипело. — Ардатов с силой стукнул кулаком в свою грудь. — Воруют господа интенданты безбожно, и говорю это не просто с чужих слов. Перед самым отъездом обратились ко мне солдаты гарнизона с жалобами на своих интендантов. Проверил я их слова, и такое вскрылось, что чуть было, не повесил я из этих воров при всем честном народе.
Удержался, конечно, но, пользуясь особыми полномочиями, данными тобой, в тот же день заковал их в кандалы и отправил в Сибирь, на десять лет с воровской литерой. Так что ты уж не взыщи, но покарал я казнокрадов по законам военного времени, никак нельзя было по-другому сделать. Иначе в глазах гарнизона был бы я таким же прохвостом, как и он. Да, когда ехал обратно, проверяя дороги наши, некоторых губернаторов и их помощников примучил порядком, говорю тебе как на духу, государь.
— Был бы толк, Мишель. Ведь и до нас воровали и после нас будут, — смиренно произнес Николай.
— Ты удивишься, государь, но как не странно толк у меня был. Объявил я на следующий день после суда, что лично буду пробовать пищу из солдатского котла и через день поехал исполнять сказанное. И что самое интересное, пища солдатская оказалась ничуть не хуже, чем из моего котла и до самого отъезда интенданты адъютанта моего мучили расспросами, "куда же ещё, его превосходительство сегодня поедет".
Густой раскатистый смех наполнил стены кабинета гулким эхом, перекатываясь от одной стены к другой, разгоняя нависшую над собеседниками напряженность.
— А что касается штуцеров, то не так страшен черт, как его малюют. Они, конечно, бьют гораздо дальше наших ружей, тут спору нет. Да вот только толк от их стрельбы — расстояние до трехсот шагов, а там как бог на душу положит. Разве не так? — хитро спросил Ардатов, и царь был вынужден, с ним согласился, вспомнив двухгодичное соревнование снайперов на императорский приз. Лучшие стрелки с большим трудом поражали цели, выставленные за триста шагов.
— Но ведь наши ружья бьют только на сто шагов против их трехсот, а это большое преимущество, особенно против нашей артиллерии. Ты же сам мне писал, что орудийную прислугу подчистую выбивают.
— Что, верно, то верно. Но против всякого яда есть противоядие — многозначительно произнес собеседник.
— Говори Мишель, не томи!
— Денег оно стоит хороших, государь — как бы оправдываясь перед царем, лукаво произнес Михаил Павлович.
— Да будут тебе деньги, дело говори! — выкрикнул Николай страстно желавший иметь у себя противоядие от ненавистных ему штуцеров.
— Есть в Германии один оружейник Иоганн Дрейзе. Изобрел он винтовку нового образца, против которого штуцер — как дитя малое. Вот только как это часто бывает с гениями, в Германии ему никто ни верит и денег господину оружейнику никто не дает. Другой бы побежал по соседям деньги просить, а этот немец гордый оказался. Только фатерлянду, говорит, свой патент продам и более некому другому.
Мне об этом оружейном гении мой старый берлинский знакомый отписал, Дмитрий Плетнев. Я все внимательно изучил и твердо убежден — очень еще покажет себя эта германская винтовочка, ой покажет. И пока не поздно, думаю, следует заказать у этого изобретателя для наших нужд тысячу — другую. Немец хоть патент не продает, но от таких больших денег он точно не откажется. К тому же мировую известность получит от нашего заказа. Если деньги ему сейчас переслать, то, учитывая немецкую педантичность и мастерство, к будущему лету половину точно получим.
— Опомнись, Мишель! Да что твоя тысяча сделает против двадцати тысяч английских штуцеров! — воскликнул Николай, — Пойми, мне денег не жалко, мне результат нужен.
— Будет тебе результат, да ещё какой. А если я тебя подведу, то, Богом клянусь, верну тебе все до копейки, потраченные тобой деньги, государь. Только деньги нужны сейчас. Время не ждет.
В облике Ардатова было столько страсти и убежденности, что Николай не смог ему отказать и, разведя руками, смиренно сказал: — Ну, раз время не ждет и очень надо.
— Надо, ох как надо, государь! У меня тут уже все нужные бумаги припасены. Подпиши. И завтра же в Берлин, фельдъегерем.
Царь с изумлением смотрел на то, как проворно вытаскивал Ардатов из кожаного портфеля белые листы бумаги договора и, не глядя на довольно круглую сумму, без колебания поставил на них свою подпись.
— Ну и проворен ты, брат, однако, — с удивлением произнес император, оценивая деятельность графа.
— Сторицей окупятся нам эти винтовки, государь, ты уж не сомневайся, — заверил его собеседник и хитро посмотрел на Николая. — Ну, раз пошла такая масть, то не грех и еще об одном разорительном для казны деле поговорить.
— Ну, излагай, — милостиво произнес царь, — вижу, что не для себя просишь, а для дела. Что еще задумал, хитрец?
— Знаешь, какая жаба давила меня в Севастополе, когда наблюдал, как неприятельские корабли спокойно подкрепления из Константинополя подвозят? Просто жуть. Все свое жалование за десять лет вперед был готов отдать за один только пароходик, вооруженный парой пушек. Мы бы там таких дел натворили, — мечтательно сказал Ардатов.
— Да, — согласился с ним царь, — вот только где их взять? Ведь все, что были в Севастополе, ты их в брандеры превратил, а новых пароходов ждать нам скоро не придется.
— А вот тут, батюшка царь, ты ошибаешься. Есть в нашем государстве пароходы, надо только знать, где их взять, — лукаво произнес Ардатов.
— Ну и где же они? В Петербурге всего только два.
— Зато на Волге их никак не менее шестнадцати будет. Тамошние купчишки очень предприимчивый народец. Сейчас они большей своей частью в Самаре и Нижнем Новгороде находятся. А вот если их по весне через царицынский волок на Дон переправить, да в Керчи и вооружить. Вот бы дело было бы, так дело.
— Ты уже наверно и бумагу приготовил, — хитро спросил Николай, быстро оценив смелость предложенного графом хода.
— Как же в таком деле без бумаги, государь. Готова. Только твоей резолюции ждет.
Ардатов вновь полез в портфель и извлек из него белые гербовые листы бумаги, которые через минуту уже были украшены царским автографом. Граф аккуратно их упрятал в кожаное чрево, а затем непринужденно произнес.
— Ну, раз самые главные дела сделаны, может и чайку попить? Самовар у вас в Петергофе, чай найдется?
Самовар, конечно же, нашелся. Николай, зная о пристрастии Ардатова к чаю, приказал дежурному адъютанту приготовить его сразу по прибытию гостя. Не прошло и пяти минут как, сияя своими начищенными боками, он был установлен на чайном столе вместе с подносом со сладостями.
— Не перестаешь ты меня изумлять, Мишель, — сказал Николай, взяв в руки тонкую фарфоровую чашку с ароматным напитком, украшенную золотым императорским вензелем поверх синей эмали. — Лучшие европейские армии стоят под Севастополем, их штурм может быть в любой час, а ты так спокоен за положение дел в Крыму и с завидной уверенностью строишь новые обширные планы на будущее. Непостижимо.
— Пока в Севастополе Нахимов с Истоминым, за город я полностью спокоен. Будет штурм, так пока жив Павел Степанович, Севастополь будет в наших руках, не сомневайся в этом, государь, — авторитетно произнес Ардатов. И от этих слов, у его собеседника потеплело на душе.
— Но не слишком ли ты много, царь батюшка уделяешь внимания Севастополю, считая его главным место этой войны? Ведь даже, не приведи господи, если он падет, то это никак не может означать полную победу неприятеля в войне. Ставя значение Севастополя столь высоко, ты тем самым сильно играешь на руку противнику, которому только и нужна быстрая победа. С помощью её они постараются навязать нам мир на выгодных для себя условиях. А этого никак нельзя допустить.
Ардатов отставил в сторону недопитую чашку чая и стал энергично излагать Николаю свое видение положения дел.
— Вспомни, когда пала Москва, твой царственный брат не признал победу Наполеона, и на его предложение заключить мир гордо ответил, что воевать мы только начали. И что в итоге? Бонапарт — лучший в мире полководец, не добившись для себя мира, без боя, оставил Москву и позорно бежал из России. Так и сейчас. Падение Севастополя, и даже оставление нами Крыма, не должно означать окончание войны. Наши силы огромны, а французы и англичане, по моему глубокому убеждению, не способны к длительному ведению войны.
— Не знаю, Мишель. Возможно, ты и прав, но вот только после наших неудач в это с большим трудом верится, — произнес император, и Ардатов тут же возразил ему.
— Да, дела наши в Крыму не столь хороши, как того хотелось, но в целом не так уж и плохи. Давай посмотрим под другим углом, в более широких масштабах, — Михаил Павлович наклонился вперед и стал загибать пальцы. — Вот смотри. Тот великий флот, которым так гордится лорд Пальмерстон и британская королева Виктория, по большому счету потерпел фиаско. На Балтике их виктория ограничилась одними нашими военными укреплениями на Аландских островах и только. На Черном море при всей своей мощи не смогли принудить Севастополь к капитуляции, а от атаки брандеров потеряли два винтовых корвета. На Кавказе, имам Шамиль, на которого британцы возлагали столько много надежд и в которого вложили огромное количество денег, разбит и надежно заперт в Гунибе, а рвавшаяся ему на помощь армия Али-паши остановлена и отброшена за границу. Лучший турецкий полководец Омер-паша, благополучно заняв Валахию и Молдавию после ухода от туда австрийцев, со своей сто пятидесяти тысячной армией, по-прежнему страшится как черт ладана нашего возможного перехода через Дунай. Все это мелочи, скажешь ты, но из мелочей складывается общее целое.
