Горошина для принцессы

Цесарский и Сидоров уже смирились с неизбежностью и подписали всё, что от них требовали. Полковник — после побоев. А интендант сразу же после ареста.

Ефим Давидович придерживался какой-то странной теории. Чем больше посадят, утверждал Цесарский, тем лучше! Потому что там, говорил он, многозначительно тыкая пальцем в потолок, скорее поймут, что всё это — вреднейший для партии вздор! Потому что столько врагов просто не может быть!

У полковника никаких теорий не было.

— Что скажут, то и подпишете, — вздыхал он. — Как говорится, битие определяет сознание. Как станут вас кулаками по рёбрам да по физиономии охаживать, сразу всё и подпишете! Вы, голубчик, не спешите зачислять нас в негодяи. Вот, сходите на допрос, пройдёте через 'конвейер', тогда и поговорим...

Однако Владимира на допрос почему-то не вызывали...

Он сидел на нарах, стараясь не слушать болтовню Цесарского, которая день ото дня раздражала его всё больше. Так же как и безконечные вздохи Сидорова.

Обоих периодически вызывали по ночам к следователю. Вернувшись, они начинали со слезами исповедоваться, сколько ещё соседей, товарищей по работе и просто знакомых им пришлось оговорить.

Сначала Владимиру было жалко этих несчастных. А потом его стала разбирать злость! Ведь, своими клеветническими показаниями они обрекали на страдания множество ни в чём не повинных людей! И их семьи.

Страшнее всего для Владимира были ночные часы. Днём от ужасных мыслей о Снежкиной участи его отвлекали своим нытьём и жалобами полковник с интендантом. А ночью, когда их уводили на допрос, деваться от мыслей о Снежке было некуда...

Где она? Что она?

Хоть бы она послушалась его и уехала! Владимир скрипнул зубами. Снежка была такая поперечливая!

Сильная! Гордая! Независимая!.. И такая ранимая!

Он так хотел её защитить! Так старался! Он украл её, он спрятал её! Он увез её за девять с лишним тысяч вёрст! На самый край земли!

И всё-таки не смог уберечь от беды...

Льдисто-серые очи, полные слёз, полные тоски и горя, неотрывно стояли у него перед глазами. Её отчаянное 'Нет!' звенело у него в ушах.

Почему его арестовали на квартире, а не взяли под стражу в кабинете у следователя во время их очередной 'беседы'? Зачем было отвозить его домой, а потом, несколько часов спустя, снова отправлять за ним машину?

Чтобы арестовать на глазах у испуганной полуодетой жены? К чему эта безсмысленная жестокость?!

На самом деле Владимир знал ответ на этот вопрос. Только боялся себе в этом признаться. Потому что уже понял что к чему.

Увы, слишком поздно, чтобы хоть что-то предпринять...

На самом деле весь этот непрекращающийся кошмар, все эти 'беседы' и аресты были тщательно спланированной акцией! Разыгранной Златогорским как по нотам! Не случись этой истории с бомбами, он придрался бы к чему-нибудь другому. Или сам организовал провокацию. Или сфабриковал донос. Или попросту выбил из кого-нибудь нужные показания. Чем, в конце концов, всё и закончилось...

Владимира не только не насторожило, его поначалу даже обрадовало, что расследование ведёт приезжий следователь.

Не кто попало, сержант — два кубаря, три класса образования, четвёртый — коридор! А целый майор госбезопасности! Уж, он-то вникнет, он-то разберётся! Что вся эта история выеденного яйца не стоит!

Вот и разобрался...

На самом деле, он сам её и раздул! Разнюхал как-то и раздул! Владимир в этом теперь уже не сомневался! Как не сомневался теперь и в том, что Златогорский раздул всю эту историю с одной только целью — добраться до него! Чтобы убрать с дороги!

Потому что, лишь убрав с дороги Владимира, он мог добраться до его жены! Добраться до Снежки!!

Владимиру хотелось кричать и биться головой об стенку! Но на шум мог прибежать охранник. И он лежал, закрыв глаза, и только судорожно сжимал кулаки да стискивал зубы... Он собственными руками! Сам! Вырыл себе яму! И сам в неё залез! И Снежку погубил!

Он думал, что увез её от опасности! Думал, что он самый умный, самый хитрый! Как он посмеивался над этими глупыми и недалёкими особистами! И сам! Сам сунул Снежку им в пасть!

Его вызвали на первый допрос лишь на седьмую ночь...

К этому времени блестящий и щеголеватый сталинский сокол превратился в задрипанную ободранную курицу. Он постарел на десять лет, осунулся и зарос щетиной. Бриджи вспучились на коленях, а гимнастёрка со срезанными пуговицами и петлицами измялась и провоняла потом. И прочими арестантскими запахами.

Владимир задумался о том, как выглядит, лишь увидев перед собой отглаженного, выбритого и благоухающего дорогим одеколоном следователя. И почувствовал себя ещё хуже. Во-первых, потому что ещё острее ощутил свою неопрятность, а, во-вторых, потому что понял, что именно этого Златогорский и добивался.

Сполна насладившись его унижением, майор радушно улыбнулся и махнул рукой, приглашая дорогого гостя присесть. На стул, стоящий посреди кабинета.

Он уточнил анкетные данные Владимира, а потом вынул из папки исписанный лист и сказал:

— Перепишите и поставьте подпись. И можете пока быть свободны.

— Что это? — спросил Владимир, даже не шелохнувшись.

— Заявление о чистосердечном признании в вашем участии в военно-фашистском заговоре, — ответил Златогорский. — И в тайной контрреволюционной организации, планировавшей теракты против руководителей партии и правительства. Путем сброса химических бомб во время воздушного парада.

Владимир был ошеломлён дикостью этих обвинений! Однако быстро взял себя в руки. А чего собственно ещё он должен был ожидать?

— Ни в каких заговорах и тайных организациях я не участвовал, — твёрдо сказал он. — И ничего такого подписывать не буду.

— Так я и думал, — Златогорский положил листок обратно. — Что вы откажетесь. Но обязан был предложить. Для порядка, — он вздохнул. — Поймите, Иволгин, у меня все подписывают. Рано или поздно. Для вас же будет лучше, если вы это сделаете до того, как с вами поработают мои помощники, — Златогорский кивнул в сторону двух чекистов, скучающих у стены. — И искалечат вас.

— Ни в каких заговорах я не участвовал, — повторил Владимир. — И ничего не подпишу.

— Ну-ну, — скептически усмехнулся Златогорский. — Все сначала так говорят... А потом, когда с ними поработают, как следует, перестают запираться и подписывают! И вы подпишите. Никуда не денетесь.

— Никогда! — повторил Владимир.

— Никогда не говори никогда, — покачал головой Златогорский. — Нате, лучше почитайте что о вашей контрреволюционной деятельности и террористических замыслах пишут ваши соучастники.

Пока Владимир читал, Златогорский молча сидел, сложив руки на груди и откинувшись на стуле.

— Бред... Чушь... — бормотал Владимир, перелистывая страницу за страницей, не в силах поверить, что это писали его товарищи. — Чушь собачья! Быть этого не может!

Не удержавшись, он даже рассмеялся в одном особо забавном месте.

— Лётчик никогда такого не напишет! — сказал Владимир, возвращая папку следователю. — Сплошные выдумки! Какой дурак всё это сочинил?

— Смейтесь, смейтесь, — скривился Златогорский, задетый за живое, ибо сам составлял эти протоколы. — Посмотрим, как вы потом посмеётесь! Возможно, изобличая вас, ваши подельники что-то и присочинили. Не спорю. Но их можно таки понять! — майору удалось, наконец, справиться с досадой. — Люди вообще склонны к сочинительству! А тут сразу столько дополнительных стимулов! Следователь строгий. В камере тесно. Параша воняет. Одним словом, полный аффект! Люди привыкли к чистому белью, привыкли вкусно кушать! А у нас, знаете ли, баланда! Не санаторий, знаете ли! Санатории, они для передовиков производства! Для стахановцев! А у нас таки тюрьма! Для врагов народа! — описывая прелести арестантской жизни, Златогорский понемногу вновь обрёл равновесие. — Значит, не желаете разоружаться, — констатировал он. — Ну, что ж, пеняйте на себя. Я вас предупреждал.

Майор кивнул своим помощникам, и Владимир вдруг оказался на полу. Сбитый со стула сильным ударом в ухо, который нанёс один из них. Сзади. Без предупреждения.

Владимир попытался встать. По старой боксёрской привычке. Потому что словил нокдаун. А не нокаут. Но он был не на ринге. А в кабинете следователя по особо важным делам. Рефери рядом не было. Поэтому подняться ему не дали. А ударили снова. Он опять попытался встать. И получил ещё один удар. И ещё...

Упав в очередной раз, после неизвестно какого по счёту удара, Владимир оставил свои безуспешные попытки. И его принялись пинать. Коваными сапогами. По рёбрам.

Он подставлял руки. Если успевал... Но это мало помогало.

— Пре-кра-тить! — вдруг скомандовал майор.

Сержанты отошли, оставив Владимира лежать на полу. Он чуть-чуть отдышался, а потом кое-как поднялся и сел на стул. Вытер кровь с подбородка. И посмотрел исподлобья на следователя.

— Ну, как, Иволгин, подумали над моим предложением? — спросил Златогорский.

— Каким? — еле шевеля распухшими губами, спросил Владимир.

— Не прикидывайтесь дурачком, вы прекрасно меня поняли! — резко сказал майор. — Подпишите чистосердечное признание? Или хотите добавки?

— Мне не в чем признаваться! — упрямо прошептал Владимир.

— Значит, хотите ещё... Ну, что ж, хозяин — барин! — Златогорский повернулся к своим подручным и отрывисто приказал. — На 'конвейер'!

Майор убрал папку с делом в стол и запер его на ключ. А потом оделся и ушёл. Вслед за ним ушёл и один из сержантов.

— Встать! — приказал оставшийся. — Лицом к стене!

Владимир подчинился. А что ему ещё оставалось?!

Так он и стоял у стены... Всю ночь... Час за часом.

Это было настолько унизительно! Комбрига, депутата, трижды орденоносца поставили в угол, как провинившегося школьника!

Даже избитый в кровь, он никак не мог поверить, что все его звания и должности, все его заслуги остались в прошлом! Далёком и безвозвратном! Что теперь он — никто! И даже хуже, чем никто! Для этих людей он просто ничто! Пыль под сапогами...

Охранник скрипел стулом, шелестел газетой, время от времени булькал водой из графина. Не забывая при этом зорко смотреть, чтобы его подопечный стоял, как положено, не переминался с ноги на ногу и не прислонялся к стене. И при необходимости одёргивал его резким окриком.

У Владимира кружилась голова, саднило разбитое лицо, ныли ребра. Очень хотелось пить. Стоять становилось всё труднее. Через какое-то время у него начали отекать ноги. Под утро о своем существовании напомнил мочевой пузырь. Причем весьма настоятельно. Владимир терпел, сколько мог, а потом не выдержал и попросился до ветру.

Охранник обругал его матом и оставил просьбу без внимания.

Но потом, видимо, сообразил, что, если не выведет Владимира по нужде, то она, эта нужда, прольётся на пол сама. Без его высочайшего соизволения!

Оправившись, Владимир ополоснул руки и лицо, успев при этом напиться.

Прогулка по коридору и холодная вода немного взбодрили его. Но этот безконечный день ещё только начинался...

В девять утра сержанты поменялись.

Следующая смена состоялась в пять вечера. Они и в дальнейшем придерживались этого графика. И караулили по очереди, меняясь каждые восемь часов.

А Владимир продолжал стоять.

Это и называлось 'конвейер'.

Иногда появлялся Златогорский. Майор без слов выгонял сержанта из-за своего стола, молча шуршал какими-то бумагами, писал что-то, а потом также молча уходил.

Пошли вторые сутки этой изуверской пытки...

Владимир находился в каком-то сомнамбулическом состоянии. В курсантские времена ему часто приходилось бодрствовать и двое, и даже трое суток подряд! Но это было совсем не то! Тупое, монотонное, безсмысленное стояние у стены не просто усыпляло, оно убивало разум!

И тогда Владимир принялся читать про себя стихи. Он увлекался поэзией и знал немало стихотворений. Так что хватило почти до вечера. Потом он попробовал перечесть устав внутренней службы. Но вовремя опомнился. Потому что это было его любимое средство от безсонницы! А не наоборот! Тогда он взялся за наставление по производству полетов. Затем — по штурманскому делу. И так далее...

В какой-то момент он поймал себя на мысли, что повторяет одну и ту же фразу, наверное, уже в сотый раз и помотал головой, разгоняя туман.

А лучше бы этого не делал!

Потому что голова у него закружилась, и он едва не упал. Ухватившись за стену руками, Владимир с трудом удержался на ногах.

— Замри! — заорал сержант, подскочил к нему и с размаху ударил по почкам.

Владимир охнул. И с трудом подавил жуткое желание врезать сержанту в челюсть! С разворотом снизу! Так чтобы голова мотнулась. И улетела в дальний угол. Утащив за собой безчувственное тело.

Прошла вторая ночь и настало утро... А потом вечер... И снова утро.

Владимир не спал. И не бодрствовал... Земля медленно плыла под ним справа налево... По кругу... Кто-то когда-то сказал, что она вертится. Земля, то есть... И этот кто-то был совершенно прав! Вертится! И ещё как!

— Садитесь, Иволгин, — вдруг услышал Владимир у себя за спиной, и вяло подумал, что этот Иволгин — просто счастливчик, потому что ему можно сесть.

— Посадите его! — приказал Златогорский сержантам, налил в стакан воды и подал Владимиру, когда его усадили. — Пейте, Иволгин! Это — вода. Пейте!

Он поднял на майора мутный взгляд, а потом вдруг схватил стакан обеими руками и жадно припал к нему пересохшими губами. Осушил в два глотка и снова протянул Златогорскому. Второй стакан он пил медленно, маленькими глоточками. Закрыв глаза.

— Вы признаётесь в том, что состояли в тайной контрреволюционной организации? — спросил Златогорский. — Вы признаётесь, что планировали теракты против руководителей партии и правительства?

— Ничего не было. Никакой организации. Никаких терактов, — пробормотал Владимир. — Не было ничего.

— Может, и не было, — неожиданно согласился Златогорский. — Но, ведь, могло быть, Иволгин! Могло!

— Но, ведь, не было! — воскликнул Владимир. — Зачем вы выдумываете эту организацию? Зачем изобретаете эти теракты? Ведь ничего этого не было!

— А вы хотите, чтобы вас судили за то, что было? — наклонился к нему Златогорский. — Хорошо! — прошептал он, отошёл к столу, а потом резко обернулся. — Назовите девичью фамилию вашей жены!

Владимира обдало холодом.

— Отвечать! — рявкнул майор.

Владимир вздрогнул.

— Или вы уже забыли её прежнюю фамилию? — с издёвкой спросил Златогорский.

Владимир молчал.

Внезапно майор подскочил к нему и завизжал прямо в лицо:

— Или приволочь её сюда! И пусть она сама! Здесь! Назовёт! Свою! Фамилию! — брызгал слюной следователь. — Вы этого хотите?! Да?! Этого?! Устроить вам это?! Устроить?!

Владимир молчал... А что он мог сделать?! Что он мог?!

Златогорский выпрямился и сказал совершенно спокойным голосом:

— Я даю вам два дня на размышление, Иволгин. Или вы подпишете, всё, что я скажу... Или... Сами знаете, что будет.

Когда Владимира привели в камеру, он упал на шконку и потерял сознание...