Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Месье Бернар, хозяин гостиницы "Королевская", куда нас занесли привратности судьбы, поджопник от мудогребов и указующий перст их лакея, смотрится типичным ирландцем. Именно так, на мой взгляд, должен выглядеть настоящий ирландец: невысокий, крепкий, почти квадратный, жилистый, но с брюшком, а главное — рыжий, белокожий, веснушчатый, с глазами щелочками, излучающий уверенность и доброжелательность.

Уверенность, что в силах окунуть постояльца в комфорт и уют на весь срок пребывания.

Доброжелательность — постарается как для родных, хоть и копейки пока не ощутил.

Всему свой срок.

Профи.

Надеюсь, не разбудит по утрянке: пора застилать стол к завтраку, а на единственной скатерти сплю я.

Черная кожаная жилетка поверх белоснежной рубахи с закатанными по локоть рукавами, с торчащими из них крепкими, веснушчатыми лапами в густой рыжей поросли. Рубаху долой, седоватую с рыжинкой грудь — наружу, железное пузцо — вперед, пару пистолетов за пояс, косынку на голову — пират! Как есть — пират!

Осторожней, туда не ходи, там раздевают!!!

А куда?

Никуда. Здесь раздевайся.

Радушно распахнув перед нами двери своего заведения, спокойно, без показухи, раздавал служкам приказания. Ни вертлявости, ни попыток набить себе цену — он мне сразу понравился.

— Надеюсь, нам хватит средств оплатить ваше гостеприимство, месье.

— Раньше разбойники грабили. Теперь построили гостиницу.

В таких небольших городках новости среди своих разносятся быстро. Французы, как ни странно, очень рано ложатся спать. Часов в восемь, вскоре после наступления темноты. Наше появление в десятом часу, почти ночью, должно бы застать его в постели. Пока бы добудились! А уже умыт, одет, взгляд прочухавшийся, понимающий, живой. Комнаты начали приводить в порядок, когда мы и половины пути не одолели, были от него в десятке кварталов. Толковый мужик. Нравится. В том числе тем, что разговаривает без подобострастия.

Мы его единственные клиенты, гостиница пуста, работает лишь трактир на первом этаже, да и он — только днем, не перетруждается. Горожане из домов поблизости, редкие случайные прохожие... временные трудности, господа. Ву компранэ?

Понимаю.

Пока ориентируюсь на две недели в Периге — ребята все побиты, надо выздоравливать, восстанавливаться. Лечить, кормить, ставить на ноги. В дороге всякое может случиться, сюда — и то еле доползли. Пошумели знатно, засветились, такое не скроешь, кто захочет — найдет, проблемы не составит, незамеченными здесь уже не отсидеться. Двух недель на одном месте любому хватит на поиски. Лечиться тайком не выйдет: нужны нормальные врачи, постельный режим, уход, хорошее питание. Втихую, по задворкам, полулегально не получится. Как сказал Воробьянинов — торг здесь не уместен. Будем вскрывать кубышку. Кто нагадил, тот и оплатит: за его счет весь этот банкет.

— Все пять комнат на втором этаже, на две недели — пятнадцать франков. Даю еще десять и ваши люди на этот же срок превращаются в больничных служащих: стирка, мойка, уборка помещений, чистка, уход за больными, все, что потребуется, любая помощь без ограничений в любое время суток. Всем. Хозяин доволен? Продолжаю. Трактир. Закрывается на две недели. Кухня работает только на постояльцев и служащих гостиницы. Любые капризы, если они не противоречат рекомендациям врача. Ваших кормим за наш счет, но без излишних фантазий. Продукты оплачиваются отдельно. Сколько? Двадцать франков и столько же авансом на продукты. Далее, кони. Включены? Не важно. Коней облизывать, осмотреть, подлечить, все шестнадцать — чтобы блестели. Карету осмотреть, проверить, подремонтировать. Десять франков достаточно? Пятнадцать? Хорошо.

Приятно говорить с деловым человеком. Слушает, запоминает, считает. Не спорит.

— Мебель в комнатах заменить на новую, помещения предварительно одно за другим вылизать. Приобрести по пять комплектов постельного белья. Лучшего качества. Одеяла, подушки — заменить. Занавески, прочее — по вашему выбору. Ковры убрать. Шестьдесят франков, потребуется больше — доплачу.

Пришлось сказать — доплачу, чтобы не прерывать греющее меня молчаливое понимание хозяина. Великолепно молчит. Выразительно. Никаких сомнений, что справится, сделает так, что еще и похвалю. Только бы палку не перегнул, а то гарнитур мадам Помпадур притащит. Хрена мне всякий блошиный антиквариат, провонявшей мадамкой? Верю, что не дурак, подляну не вставит. Мебель ему же останется. А жабу душить надо, душить, мой совет.

— Приступить с завтрашнего утра. Завершить к вечеру. Извольте получить ваши сто сорок франков.

Семь желтяков сменили хозяина. За время беседы не произнес ни слова, зато взгляд был более чем красноречив.

— Благодарю за ваше терпение и понимание, месье Бернар, а сейчас попрошу разместить моих людей по комнатам. Со мной будет находиться этот человек. Его зовут Кугель, можете обращаться к нему. Ужин готов? Не могли бы вы послать за врачом, некоторым из нас не помешает срочный осмотр и его советы. Уже? Вы бесценный человек, месье.

— Мэтр Сушон, ваше сиятельство. Смею рекомендовать вам его услуги. За ним послали, надеюсь, он будет здесь по окончании ужина.

Ого? Сиятельство? Ничего себе! Выгляжу как нищий немецкий барон, это ни у кого не вызывает сомнения, сходу. Сейчас еще и драный, (плохо подают). Мои здесь ко мне так не обращались, никому в городе не говорили. Вроде бы...

— Хорошо, месье Бернар. Проводите меня к столу. Что у вас сегодня на ужин?

— У хорошего повара ничего не пропадает...

Это он зачем сказал? Чтобы я слышал или не слышал?

В начале казалось, что все-таки подмазывается. Только — почему не "светлостью" назвал, чего мелочиться? Не тяну на светлость?

Ну, не знаю, не спрашивал — почему. Зря подозревал? Не люблю богатеев. С Бернаром — так вышло, что зря. С ним можно просто посидеть, помолчать. Молча философствующий о жизни. Вроде и — промолчим пару часов, а на душе теплеет. Получается — не каждый о своем молчал, а вместе, рядом дышали. Глаза у него хорошие — острые, умные, грустные, не обманывают.

Рассказали мои завербованные мальчишки, что при гостиничной кухне живут. Был пиратом Бернар по молодости, все верно. Точно не знают, но не слишком долго. Несколько лет. Потом правительственный капер взял корабль на абордаж, команду вздернули, а Бернару (по молодости) выдали двадцать лет каторги в Кайенне — на исправление. Типо — радуйся.

Рано. Ад и на земле можно организовать. Еще неизвестно, кому повезло, на ком какие грехи. Змеи, крокодилы, бичи надсмотрщиков, гнус, болезни, душная испарина джунглей. Казалось — кто-то молился о нем. Бернар бежал.

Наверное — зря, лучше бы ему там сгинуть.

Лет пятнадцать назад осел в Орлеане, женился на хорошей женщине, открыл лавку. Родилась дочь, Бернар души в ней не чаял. Жену боготворил — все ей про себя рассказал, а она не оттолкнула. Счастливый отец в кругу любящей семьи. Но есть и божий суд...

Дочке исполнилось двенадцать, жена с ней переправлялась через Луару в город. Что ее понесло? Бернар был на мосту, когда это случилось. Кинуться в воду ему не дали, народ рядом был, скрутили. Ничем бы он не помог. Поздняя осень, вода ледяная — погибли бы все трое. Лодка перевернулись, обе утонули на его глазах, напрасно взывая о помощи. Похоронил, год жил на их могилах.

Нашлась добрая женщина — полюбила, отмыла, вытащила из пропасти. Продал, что от хозяйства осталось, деньги отнес в храм, где кладбище, перебрались с женой в Периге. Взял по дешевке вот эту гостиницу. Задаром отдавали.

Полгода, как умерла. У него на руках, очень болела.

От судьбы не уйдешь. Ничего больше не хочет, страшится, что божий гнев вновь падет на родных. На тех, кто ему дорог.

Вот таков наш хозяин, Бернар.

Пират, убийца. Ни в Орлеане, ни в Периге никто не донес на беглого каторжника. Все знают и молчат. Откуда знают? Мне кажется, протекла тайна исповеди. Не самому же ему такое рассказывать.

Мальчишки жалеют хозяина. Добрый дядька, помогает, подкармливает. Как родной. А что гостиницу запустил — так все равно ему. Себе ничего не надо, некому передать. Так, для людей держит. Деньги появляются — или раздаст, или в церковь снесет. Кому решит, что нужнее.

Вот и я говорю, хороший мужик. Жалко его. Умрет, по-моему, скоро. Не знаю, почему... так чувствую. Жалко.

Как-то молчали.

— Я плохо поступал с женщинами, сэр.

Кугель-то со мной по-английски. Значит, он все-таки ирландец.

— Убивал женщин?

— Нет, сэр. Только мужчин. Но с женщинами поступал плохо. Очень молодой был, сэр.

Понятно. И все равно — жалко. Сейчас это совсем другой человек. И дочку его жалко.

Мальчишек набрал, когда задумался об охране.

По-моему, привлекать быков-телохранителей бесполезно — перекупят, сами же нам в спину ударят. Взял двух кухонных пацанов, а они подтянули еше окрестных — присматривать за гостиницей, следить, что в городе происходит: вдруг появятся непонятные люди, проявят к нам интерес. С детьми надежнее, не продадут. Сам таким был недавно, понимаю.

Мэтр Сушон похож на папу Карло, то есть — на актера, который его играл. Такой же худой, высокий, на лице постоянная сочувственная полуулыбка, голос негромкий, говорит мало, все по делу. Хочется верить и слушаться. Возится с нашим колхозом переломаных буратин по доброте душевной. Мне показалось, что деньги его вообще не интересуют — несколько раз пытался зафиксировать, озвучить суммы, но внимания не удостоился.

Типа: пошевелите пальцами, больной, а так — больно? А так? Сто франков? Давайте, еще раз промоем вашу ранку. А здесь чувствуете? И так далее, в таком же стиле. Раздал указания и остался с нами, наблюдать. Как ни странно, дело пошло. Местная медицина мне не понятна, не доверяю я этим лекарствам, черт знает что в них намешано. Какие-нибудь толченые змеиные зубы, лягушачьи шкурки и крысиные хвосты. Не доверяю, но лечить не мешаю, даже помогал мэтру подштопывать народ. Мажутся, пропариваются и — выздоравливают! Почему? Возможно, срабатывает самоубеждение; антисанитария все-таки страшная, не смотря на все мои потуги. Сколько раз использовали стираные бинты вместо прокипяченных и — ничего! Ни у кого.

Загибаться начал только я.

Сам решил обойтись только промыванием и перевязками, зашивать не стал. Пока. Раз грязь попала в рану — понаблюдаю. Не фиг лезть средневековыми лапами, пихать туда смесь сала с каким-то мышьяком. Что меня поразило — спирта нет! Попробовал промывать виноградной водкой, но, подозреваю, вещь на градус слабая, и грязи в ней не меньше, чем...

Вернулся к кипятку.

Доигрался! Через день ногу раздуло, через два вокруг раны почернело, через три вниз по ноге пошли багрово-красные потеки. Кугель ложками вычерпывал гной. Ляжешь — почти не болит, даже дремать удавалось. Встанешь — как раскаленный штырь в бедро — и пульсирует, пульсирует. Даже раздражительным стал. Характер начал портится, покрикиваю на людей. Гренада, мать ее, запах пошел! Ох, как неохота остаться без ноги! Гренада, гренада моя. Тепмература, заговариваюс. Сь! К концу третьих суток мой невыспавшийся мозг сообщил, что гниет бедренная кость. По ощущениям, данным мне в реальности.

Кугель и Сушон, в таком порядке. Кугель сломал мое неприятие современной нам медицины, убедив, что прежде чем отрубить (все равно пропадает), почему бы и не попробовать? А Сушон меня вылечил. Даже не попрыгал вокруг с пилой или топором, примериваясь — чтобы знал, вредная деревяшка, свое место во врачебной пищевой цепочке! Повздыхал, посочувствовал и вылечил. Дня через два я уже спал. Даже боль приглушил! В начале второй недели мы эту дрянь наконец зашили, забинтовали и оставили заживать. Солнце, небо, жизнь! Сушону — памятник!

Когда уезжали — оставил им, Бернару с Сушоном, по пятьсот франков. Бернару — пусть раздает, кому пожелает: ему виднее, кто нуждается. Сушону... Тут дело не в деньгах. Я бы и все отдал, но ведь не возьмет. Может, полегче ему будет, когда совсем бедных лечит. На лекарства там, еще на что...

— А! А! Как? Ой! Ой-ой!

Прыжок на месте с поворотом.

— Да! Да! Великолепно, именно так!

Еще один прыжок. Месье Корнишон сгибается в поясе, пытаясь взглянуть на свое произведение снизу. Извернув голову пытается, но шея-то не резиновая, так не выкручивается.

— Нет!!!

Неудобное положение. Резко приседает и гусиным шагом, на корточках, быстро перебирая ногами, устремляется мне за спину.

— Нет! Нет!

Это — уже вцепившись двумя руками в рукав и пытаясь его оторвать. Оторвал, он же на живую нитку...

Отскочив, глядя восторженными глазами, как на любимую жену.

— Чудесно! Чудесненько...

Что — чудесненько? Рукав оторвал.

Первая примерка.

Еще до того, как я чуть не обезножел, мою голову посетила мудрая мысль.

Пора обновить гардеробчик!

Ребята поистаскались, я — вообще дошел — в гостиницу не пускают. Впереди встреча с родственниками. Неохота, но нада! Пора переодеваться в испанское, по типу графа Монтихо, Кугелю тоже предстоит превратиться в благородного Санчо Пансу. Типа того. Въехала в Периге немчура вперемешку с ободранными испанцами, а покинет этот чудный городок группа благородных идальго, сопровождающих графа де Теба. Полное преображение, если кого-то это может ввести в заблуждение. По крайней мере, надо стремиться, а не сиднем лежать!

Пока я еще был способен чего-то там командовать, портняжка был вызван и озадачен, а назначенный надзирающим за моим будущим монтихоподобным образом Гильермо — заинструктирован в дупель.

При этом выяснилось, что плащ Монтихо, который я назвал мантильей, называется альмавивой. Мантилья — женская накидка на голову. Смешно? Кому как.

На мои крики — Портня-я-ажка! Портняжку давай! никто не отозвался, а на вопли — Модельер! Модельера ловите! один труженик иголки и ножниц таки согласился попасть на предложенный крючок. Как бы — сам, нечаянно, ко входу гостиницы вышел, типа рядом прогуливался и заинтересовался, кто кричит, кто так жаждет услуг столь возвышенной и благородной профессии?

И тут мы его!

Он мне собачку напомнил, которая на задних лапках прыгает перед хозяином — Дай! Дай! Дай!

Затем я на несколько дней выпал из жизни, а когда пришел в себя, обнаружил, что наш отряд завершил свое преображение и все ждут только меня. Кто знал, какой фасон штанов меня устроит? С двумя штанинами, с одной, или — деревянный макинтош идеально оттенит мое изысканно бледное неподвижное лицо? Решили подождать.

Месье Корнишон низенький, лысенький, хлипкий, брюшко огурцом, голова тыковкой. Все это богатство дергается, руки-ноги как на веревочках, движения неожиданны, все в разные стороны, глаза горят, но! Не больной! Человек увлечен своей профессией, потянувшиеся влево руки не успевают за ногами, которые уже рванули направо, унося своего владельца к новой точке для осмотра, а руки так и не успели коснуться и поправить столь важную еще секунду назад деталь костюма. О! А! Ах! И так далее.

В начале знакомства, после представления, стеснялся называть его по фамилии, думал...