Монсиньор взмахнул рукой, и откуда-то сверху полились звуки органа, возвещавшего начало церемонии.
— Сыновья и дочери мои, дети и служители Тинктара! — зычным голосом провозгласил верховный жрец. — Сегодня мы воздаем хвалу и подносим дары нашему Последнему Богу, Всевышнему Завершителю. Его лишь волей приходит к концу каждый день и каждый год нашей жизни, единственно лишь Он открывает дорогу наступлению нового дня и нового года. Все наши успехи и все неудачи, все победы и поражения, каждое обретение и каждая потеря — всё то без исключения, что свершается в нашей жизни и нашем мире, достигает своей цели и обретает завершенность лишь Его властью и Его промыслом. Вознесем же наши молитвы, возвысим наши голоса во славу Господа нашего Тинктара. Мы знаем, мы верим, мы молим: настанет назначенный день, придет урочный час, и обретет Он полную силу и полную мощь свою. И тогда огласим мы во всеуслышание то, что сохраняем до сей поры в сердцах своих и о чем не забываем в сокровенных молениях наших. И всякому человеку скажем, и всякому зверю, и всякой птице в небесах, и всякому гаду, по земле ползущему. И лесному гному возвестим, и пещерному троллю, и русалкам в глубинах вод провозгласим. И признают это многомудрые высокие эльфы в заокраинных чертогах своих, и всякая неназванная сущность в Круге Земель: равны меж собой два Бога, и нет среди них ни старшего, ни младшего. Прими же сегодня наше скромное подношение, о Вершитель судеб мирских, и пребудь с нами до завершения всего, чему суждено завершиться волею Твоей!
"Вот это да, — изумленно подумала про себя Энцилия. — Интересненькие дела творятся в наших храмах! Похоже, что и в делах церковных до торжества Равновесия еще ой как далеко!"
Монсиньор Вантезе тем временем спустился со своей кафедры и, подхватив обеими руками изрядных размеров плетеную корзину, наполненную всякой всячиной, торжественно донес ее до статуи Тинктара и поставил к ногам божественного образа. Энси удалось мельком разглядеть среди содержимого корзины хлеб и колбасы, цветы и мёд... Потом что-то, похожее на одежду, и какие-то кожаные ремни вдобавок — то ли лошадиную упряжь, то ли просто мужицкий поясной ремень с пряжкой. Последним, что она смогла различить, была пара блеснувших клинков. Большие ножи, наверное. Или миниатюрные мечи?
Неспешно возвратившись на свое возвышение, первосвященник снова взмахнул рукой, и зал снова заполнился звуками органа. Но сейчас к нему присоединились уже и голоса жрецов и жриц храма. Первыми вступили низкие женские — альты, среди которых мощным и глубоким тембром выделялась сестра Тиоресса: она стояла на хорах в первом ряду, и Энцилия ее сразу же приметила.
Мой Господь Тинктар,
Сокровенный Бог,
Я слагаю свой дар
У Твоих у ног.
И в этот момент хор расцвел красочной радугой голосов — мужскими и женскими, высокими и низкими, пронзительными и нежными, робкими и уверенными... Многоцветие слаженного звучания заполнило молитвенный зал целиком:
Невелик он пусть,
Но во славу Твою!
Я Тебе молюсь
И Тебе пою.
Теперь настал черед басов, и помещение буквально завибрировало, наполненное низкими гудящими звуками.
Господин в ночи,
Властелин во тьме!
Обо мне умолчи
И забудь обо мне
Но вот уже и высокие женские голоса — пронзительные сопрано участвующих в службе жриц — ворвались в звучание мессы, буквально ломая и сбивая с тона мужской хор:
В тот последний час,
В страшный день, когда
Ты обрушишь страны
И города,
Внезапно слаженность храмового хора сменилась яростным спором разных голосов, ведущих свои партии наперекор друг другу в такой сумятице, которая граничила уже с какофонией:
Все дворцы и башни
Ровняя с землей,
Усыпая пашни
Мёртвой золой
И сметая их
Полосой огня —
Ты на этот миг
Пощади меня!
И на этих последних словах прежняя мешанина звуков и разноголосица, словно по мановению руки всемогущего дирижера, снова свелась и слилась в идеальную гармонию, а прежние горестные стенания сменились уже торжествеными, радостными и светлыми тонами.
Дай мне путь земной
Завершить в свой срок
И пребудь со мной,
Мой Последний Бог.
Ниспошли мне дождь,
Ниспошли мне ночь,
Ниспошли мне мощь
Горе превозмочь,
Пока хор выпевал эти слова, две темные фигура в ритуальных плащах неспешно двинулась навстречу друг другу вдоль стен, одну за одной гася горевшие там маленькие свечи. И к тому моменту, когда хор завершал мессу, зал Сокровенного Постижения уже погрузился во мрак — за исключением статуи божества и корзины с дарами у ее ног: лишь они блестели в темноте, подсвеченные только пятью большими ритуальными свечами, обрамлявшими жертвенник.
Впоследствии, раз за разом возвращаясь памятью к своему посещению храма Тинктара и к этой службе, Энцилия постепенно осознала, что именно в этот момент, одновременно с угасанием свеч вдоль стен, она ощутила и угасание того давящего поля сопротивления, которое стесняло ее магические способности и которое с большим неудовольствием ощутила, едва лишь только переступив порог храма. Но тогда, слушая литургию, девушка была полностью поглощена звуками музыки, совершенно растворившись в мессе и забыв, казалось бы, обо всем на свете, включая и недавнюю просьбу монсиньора Вантезе. А служба тем временем близилась к окончанию:
Мой Господь Тинктар,
Завершитель дней,
Ты в моих трудах
Не препятствуй мне!
Да святится имя
Твое, мой Бог
И навек отныне
Восславься! Хокк!
И вот это магическое "Хокк!", которым всегда завершалось каждое хоть сколько-нибудь мощное чародейское заклинание, но которое казалось совершенно неуместным или, по крайней мере, предельно неожиданным в храмовой церемонии, — оно словно спустило тетиву раскрепощенной магической силы волшебницы. Соединенный поток стихий воды и воздуха выплеснулся именно туда, куда смотрела сейчас Энси вместе со всеми остальными участниками церемонии, на единственное световое пятно в зале: жертвенные свечи у ног статуи Тинктара.
И они погасли.
Казалось бы, зал должен был погрузиться в абсолютную темноту... Но какой-то новый, чуть розоватый свет неторопливо разгорался сейчас в помещении, выхватывая из темноты стены, фигуры жрецов, божественный образ — с каждым мгновением всё ярче и всё сильнее. Так, замечательно, но где же источник этого свечения, откуда оно берется? Ведь его преосвященство, коротко рассказывая о чине Подношения Даров, ни о чем таком не упоминал...
Энцилия обвела взглядом весь зал в безуспешном поиске светильника — и внезапно похолодела от ужаса: свет исходил из нее самой! А точнее — от подаренного Ренне чжэнгойского "Талисмана сплетения сфер", который на коротенькой цепочке висел сейчас у волшебницы на шее, почти под самым горлом. "Как раз у четвертого шаккара" — вспомнились ей давешние объяснения Юрая. — И что же мне теперь делать?"
Зато перед жрецами, похоже, вопрос "Что делать" не вставал. От группы хористов медленно отделились и направились к замершей Энцилии две фигуры: сестра Тиоресса и молоденький паренек, едва ли не мальчишка, который во время мессы выделялся своим сильным, высоким и чистым голосом. "Кажется, его зовут Берех, и он первый певчий храмовой капеллы, если я ничего не путаю..." Наконец, дойдя до волшебницы, эти двое опустились перед ней на колени и припали губами к ее ногам в жесте предельного почитания и поклонения.
Занавес...
... опустился перед глазами Энси, и она на какое-то время отключилась.
24. Протоколы чжэнских мудрецов
Сегодняшняя ночь в Срединном Чжэне удалась на славу: она была по-своему теплой, нежной и даже, можно сказать, бархатистой. Конечно, большинство цветов уже успело отцвести, да и те немногие оставшиеся, которым еще доставало скупого тепла поздней осени, по ночному времени уже захлопнули поплотнее свои чашечки. Также и деревья — они стояли сейчас практически обнаженными, сбросив былую роскошную листву...
Но двух мужей, неспешно прогуливающихся по тропинкам просторного ухоженного сада, это нисколько не смущало. Им и так было чем сейчас полюбоваться — для этого стоило лишь поднять головы к небу.
— Поразительное зрелище, не правда ли, учитель? — сказал тот из мужчин, что был помоложе.
— Да, Нгуен, ты прав: картина поистине непревзойденная в своей красоте и достойная кисти великого живописца. Я ведь долгую жизнь прожил, не раскрою большого секрета твоему сиятельству! — На этих словах старик лукаво рассмеялся, но потом неторопливо продолжил свою мысль. — Многое на своем веку повидал. Поначалу постигал высшую мудрость магических искусств, ну а потом, после известных событий и возвращения в Чжэн-Го, оказался на какое-то приобщён и к сокровенным храмовым тайнам... Но есть все-таки некое непостижимое, высшее значение в этом нисходящем с небес огненном потоке, в том пиршестве звездопада, что приходит к нам с завидной регулярностью в конце всякой осени. Сокровенный знак мироздания, смысл которого так и не смогли доныне постичь ни высшие маги, ни жрецы обоих богов...
Пожилой собеседник Нгуена на какое-то время остановился, пережидая усталость и одышку: в своем нынешнем, весьма почтенном возрасте он был уже не настолько прыток, как в былые годы — лет эдак пятьдесят тому назад — чтобы резво скакать в темноте между камнями сада.
— А ты знаешь, малыш...
Посметь назвать "малышом" его сиятельство Нгуена Эффенди, несменяемого члена Конклава и верховного мага Государства Чжэн-го?! Со стороны любого другого смертного это было бы неслыханной наглостью. Но мастер Шуа-Фэнь мог себе такое позволить — не столько даже по праву старшего, скольку по праву учителя. Ибо когда-то, в давнем прошлом, именно он вкладывал азы волшебствования в не по годам светлую голову юного студента Нгуена.
— А ты знаешь, малыш, в Шахваре бытует изумительная в своем изяществе легенда о происхождении этого огненного дождя. Типично шахварская, кстати, по вычурности и пристрастию к деталям, и если бы я взялся сейчас пересказывать ее тебе полностью, то не закончил бы и к завтрашнему утру. А нас с тобой ожидает ведь еще и долгий серьезный разговор... Ради которого я, собственно, и попросил тебя навестить в Дьеме своего давешнего наставника. Весьма настоятельно попросил, не правда ли? Но — всему свое время, а пока вкратце позабавлю тебя старой сказкой на шахварский лад.
И старик снова неторопливо двинулся в ночь по садовой дорожке, почтительно сопровождаемый верховным магом.
— Я весь внимание, Учитель.
— Так вот, слушай. Правление падишаха Семпая Четвертого, если ты помнишь, было отмечено сильнейшей смутой и кровопролитной междоусобицей. И старшему сыну правителя так и не суждено было стать Семпаем Пятым — он пал на поле брани, усмиряя очередную мятежную провинцию... султанат Фах'ваттих, если не ошибаюсь. А на престол взошел уже следующий по старшинству сын властителя — Сураджай.
Старик вздохнул, с печалью признавая, что век правителей и их наследников зачастую оказывается очень короток. Причем вовсе не в силу естественных причин, но исключительно посредством яда или клинка старательных "доброжелателей".
— Но это пока еще была только история. Легенда же начинается на небесах, а если точнее — на Высшем Небесном уровне, куда по знатности рода и по доблести ратных свершений был вознесен в посмертии последний Семпай. Тут я должен заметить, что еще при жизни он был помолвлен с одной из наших чжэнских принцесс, Тао Инь Сиа. Прискорбно, но о ней уже мало кто помнит у нас в Государстве, разве что пара книжных червей в императорской библиотеке да какой-нибудь особо прилежный архивариус при Министерстве Двора.
На этих словах Шуа-Фэнь снова печально вздохнул.
— Так вот, легенда гласит, что младший Семпай сумел уговорить одну из небесных дев — тех гурий, что скрашивают посмертие достойным героям и мудрым правителям... Он сумел упросить эту гурию ненадолго спуститься к нам в Срединный Круг Земель, чтобы передать от него посмертное пожелание счастья и процветания своей невесте и несостоявшейся супруге. А также и свои глубочайшие извинения за то, что нелепое недоразумение — смерть на поле брани при исполнении долга вассала перед своим отцом и сюзереном — помешало ему составить судьбу Ее Высочества.
— Принцесса же Сиа, если следовать нашему эстетическому канону, особенной красавицей никогда не считалась, но отличалась скорее внешностью незаурядной и необычной. Главными достоинствами ее были, насколько можно судить по нескольким сохранившимся портретам, вовсе не тонкая талия, не пышная грудь и даже не изящные миниатюрные ступни — но пронзительные черные глаза и высокий лоб, выдававшие недюжинный ум. Я абсолютно уверен: повернись судьба по-другому — и принцесса стала бы не очередной звездой падишахского гарема, но яркой и успешной соправительницей при своем венценосном супруге. Увы, волею богов этому не суждено было случиться, и летописи ничего не сообщают о ее дальнейшей судьбе.
— Согласно же шахварскому сказанию, эта небесная посланница, гурия, оказалась настолько очарована умом и обхождением ее высочества, что немедленно воспылала плотской страстью. А уж силу страсти и вожделения Высшей Сущности во всем их величии нам, смертным, постичь не дано. Равно как и не дано противостоять им, впрочем. Не решусь судить, к счастью не дано или же, напротив, к сожалению, но — не дано. И принцесса Инь Сиа была стремительно ввержена в пучину бурной связи с небожительницей.
При этих словах старик Шуа цинично и понимающе усмехнулся.
— Кстати, стоит только подмигнуть сегодня хозяину любой книжной лавки в Шахваре, и он, почтительно препроводив тебя в заднюю комнату, предложит на выбор целый ворох соромных листов. Среди которых непременно сыщется и подробный рассказ о тех непотребных утехах, коим предавались небесная дева со своей возлюбленной, чжэнской принцессой. А за отдельную плату — так еще и с цветными картинками, исполненными похотливым карандашом какого-нибудь местного художника.
— Но, если вернуться к преданию, страсть эта оказалась настолько разрушительной и безрассудной с обеих сторон, что вызвала нестроение и неудовольствие не только в нашем государстве, но и на небесах. И тогда волей Его Императорского Величества безумствующую от вожделения принцессу удалили от двора и сослали на один из маленьких островов архипелага Сючжеэнь, где она и коротала в безвестности и забвении все отпущенные ей богами последующие годы, до самой смерти. Мятежная же гурия, по повелению самого Армана, Всевышнего Творца и Создателя, была отозвана и низведена с верхнего небесного круга на нижний, где теперь забавляет и утешает в посмертии удостоившихся этого простолюдинов — крестьян, солдат и мелких торговцев.
Но забыть свою былую избранницу наша небесная дева, имя которой легенда оставляет неназванным, так и не смогла. И теперь она, бессмертная, снова и снова оплакивает принцессу Сиа, с которой ей не дано было соединить свои судьбы ни в Круге Земель, ни на небесах. Милостью же Армана и соизволением Тинктара, безутешным слезам небожительницы в назначенный срок доволяется пересечь границу миров и достигнуть наших земель с тем, чтобы долететь до островов Сючжеэнь, к месту успокоения ее смертной возлюбленной. Эти-то слёзы гурии мы и наблюдаем в обличье тех пылающих звезд, что осыпаются с небес сегодняшней ночью и всякий иной год, в такую же осеннюю пору.