— О да, — улыбнулся Филофей, — только такой мужчина и способен справиться с Ирмой; если не укротить ее, то хотя бы удержать в каких-то рамках.
Сейчас же герцог внимательно слушал Двартона — посланника, только что вернувшегося из Шеньчжоу. Предмет специальной миссии лорда в столице государства Чжэнь-го, разумеется, не был предназначен для сотни пар ушей вокруг. Поэтому лорд всего лишь излагал свои путевые впечатления и рассказывал немудреные байки про нравы и обычаи узколицых чжэнгойцев. Потом разговор плавно перешел на свежие сплетни из Энграма, в котором он ненадолго оказался проездом. Юная фаворитка у монарха, неурожай на виноград, какой-то новый знахарь при дворе, расплодившиеся по окрестностям Вильдора вампиры, фальшивые заверения официального двора в скорейшем выздоровлении великой княжны...
— Все насквозь фальшиво, — тоскливо подумалось Филофею. — Мир пропитан фальшью, словно она стала еще одной стихией мироздания, наряду с землей, водой, воздухом, огнем и эфиром. Безбожно фальшивят музыканты, особенно вот этот, с виолой. Блюда сегодня хороши, но "суп из фальшивой черепахи", даже поданный налитым в хрустящие булочки, никогда не станет супом из черепахи настоящей, джербской. Вино погребов Монферра вполне заслуживает похвалы, но то, что наливают здесь под видом белозерского бальзама — явная подделка, сварганенная не далее чем в ближайшем асконском городишке.
Да, фальшь царит повсюду, начиная с императорского двора. Принц Веррен заказывает молебны за здравие папаши, а сам потихоньку продумывает планы убийства венценосного родителя. Его же Величество делает вид, что доверяет наследнику важнейшие дела государства, а сам следит за каждым шагом сына, подтверждая или отменяя его приказы по собственному разумению. Герцоги и графы лицемерно уверяют друг друга в совершеннейшем почтении, продумывая при этом, как бы половчее обвинить соперника в государственной измене. А на какие только низости не пускаются высокородные дамы, чтобы очернить при дворе ту, которая посмела оказаться красивее их самих!
Увы, ничего не поделаешь: так устроен мир, и если я сегодня воздержусь от подлости, то завтра другой подлец будет лицемерно проливать слезы над моей могилой. Ах, какой ужас — в Энграме расплодились вампиры! Да добрая треть нашего собственного дворянства не прочь в полнолуние вонзить клыки в подвернувшуюся деревенскую девку, с тем, чтобы поутру посылать стражников на поиски тех неведомых вампиров... И кстати, а куда подевалась Ирма?
Ненадолго исчезать в разгар празднества было неистребимой привычкой Ее Светлости. Всякий раз в тот момент, когда очередной бокал вина начинал заметно ударять пирующим в голову, обильная трапеза тяжело оседала в желудках, а движения становились неуверенными — она, деликатно извинившись перед гостями, удалялась из общего зала. И через некоторое время возврашалась на удивление посвежевшей, похорошевшей и с каким-то шалым задором в глазах, снова пленяя всех мужчин своим обаянием и энергией.
— Ну мы-то знаем, куда ходят герцогини, — саркастически подумал Филофей. Для дядюшки не были секретом ни вампирская привычка его племяницы подкрепиться парой глотков свежей крови посреди любого приема, ни обыкновение припасать для таких случаев проштрафившихся мужиков и девок, коих все равно ожидала смертная казнь. Несколько раз магу случалось даже самолично накладывать заклятие вечной немоты на доверенных стражников, которые присматривали за жертвами.
Впрочем, Ирму нельзя было назвать неблагодарной. Или, по крайней мере, любезность Филофея не оставалась безответной. Вот и сейчас ее светлость быстрым шагом влетела в общий зал — сияющая, разгоряченная, явно довольная жизнью и собой — и сходу расцеловала сначала мужа, а потом и любимого дядюшку.
Герцогиню Монферре трудно описать в двух словах — настолько переменчив был ее облик. Глубоко посаженные глаза ежеминутно меняли свой цвет, представляясь то зелеными, то карими, а то и льдисто-голубыми, практически бесцветными — и это только в человеческом облике. (Разумеется, жертвам, подобным Свияру, доводилось увидеть эти глаза и ярко-красными, и белесыми, но рассказать об этом злосчастные очевидцы не смогут уже никогда и никому.) Также и волосы леди Ирмы — не найдется во всем круге земель художника, который смог бы уловить переменичивый оттенок их цвета — то пепельно-седой, то густо-каштановый, то золотисто-рыжий, а порой даже проблескивающе черный, смоляной... Сегодня герцогиня была одета в стиле "порочная невинность": волосы незатейливо пущены локонами по открытым плечами, кружевной корсаж подчеркивает талию и лишь слегка приоткрывает ее небольшую грудь, но юбки шокирующим образом приподняты над полом и даже позволяют заметить иногда щиколотки Ирмы, что для высшего света было на грани неприличия. Да, племяннице Филофея случалось представать перед окружающими растерянно-робкой, почти невинной мышкой — и тут же становиться требовательной, жесткой и хищной, словно рысь или росомаха. Она могла и умела подчиняться, если этого требовали обстоятельства, но предпочитала все же повелевать... Вряд ли хоть один человек во всем Вестенланде посмел бы утверждать, что он хорошо знает Ирму де Монферре, хотя ее дядюшка был к этому знанию, пожалуй, ближе всех. И когда она из-под полуоткрытых век бросила на чародея свой особенный, исполненный бесстыдства взгляд — предсказать то, что случится через несколько минут, можно было и безо всякой магии.
— Адриан, дорогой, ты ведь не будешь возражать, если похищу у вас нашего достопочтенного ректора, чтобы поболтать с ним чуть-чуть по-семейному?
— Ну конечно же, радость моя, о чем речь! Разумеется, твоему дяде совершенно не интресны те мелкие политические дрязги, которые мы тут обсуждаем. — Как уже говорилось, герцог не питал иллюзий по поводу верности своей супруги, но и не особенно горевал об этом: при дворе хватало дам, готовых с удовольствием помочь его светлости развеять тоску. В последнее время, например, он находил утешенние у леди Сиенны — невысокой полненькой брюнетки с пышным бюстом. Вот и сейчас она кокетливо улыбнулась Адриану со своего места за столом, моментально угадав, что ее благосклонность может оказаться востребованной уже очень скоро.
Тем временем, Филофей с Ирмой неспешно проследовали в покои герцогини. Впрочем, неспешным их движение казалось всем присутствующим только лишь благодаря заклинанию, которое Филофей заготовил заранее и сейчас только активировал. Это было хорошо продуманное и профессионально сработанное волшебство, многоплановое и сложносоставленное. Прежде всего, дядя и племянница оказались в совершенно ином временнòм потоке. И за те полтора часа собственного времени, которые сладкая парочка собиралась уделить излюбленному семейному развлечению, окружающие успеют разве что выпить бокал вина. Кроме того, все остальные разом потеряли всякий интерес к хозяйке и ее почетному гостю, так что даже если бы те решили сейчас поджечь замок, вряд ли хоть кто-нибудь из присутствующих обратил на это внимание — за одним лишь исключением. Этим единственным из гостей, кто заметил волшебство ректора и мог бы даже нейтрализовать его, был шевалье Эрдр — старший маг герцогства. Но он и сам был выпускником Университета, а стало быть — учеником Филофея, так что магическая способность заметить заклинание мэтра гармонично дополнилась дипломатическим умением сделать вид, что он ничего не замечает.
Последняя фаза заклинания Филофея сработала в тот момент, когда они с Ирмой скрылись за портьерой, ведущей в спальню герцогини. От одного лишь прикосновения пальцев чародея все застежки на платье и белье женщины мгновенно расстегнулись, а шнуровки ослабли, так что ей осталось только лишь передернуть плечами, чтобы предстать полностью обнаженной перед своим родственником и любовником, перед своим первым и оттого незабываемым навеки мужчиной.
— Возьми меня, дядя Фил! Возьми меня сейчас же!
Ректор хорошо помнил, когда именно он впервые осознал вампирскую сущность своей племянницы. Это было в их первую ночь; в тот самый миг, когда Филофей пролил ее девственную кровь. В том, что дядюшка растлил юную дочь своей сестры, была прежде всего ее собственная заслуга: девушка тогда изрядно постаралась, откровенно и бесстыдно приставая к нему на протяжении двух недель, прежде чем Филофей позволил их обоюдному влечению одержать наконец верх над всякими приличиями. Но лишение невинности неожиданно обернулось инициацией Ирмы как вампира; кровь и мужское семя сплавились в ту ночь воедино, и с тех пор кровавое пиршество и неуемное вожделение рука об руку правили бал в душе герцогини де Монферре. Вот и сегодня, насытившись чужой крови, она едва ли не жаждала пролить свою:
— Да, милый, да, бери меня сильнее! Еще сильнее, мальчик мой! Раздери меня в клочья, ведь ты же волшебник, в конце концов! Так наколдуй же свой уд длиннее и толще, я хочу, чтобы ты измочалил меня и порвал на клочки, слышишь?!
Филофей был несколько озадачен: сегодня герцогиня превзошла саму себя. Волшебник даже начал подумывать, не стоит ли остудить чуть-чуть ее пыл, пока отчаянные вопли не пробились сквозь магическую завесу тишины, которая тоже входила в его заклинание. А племянница заводилась все сильнее, содрогаясь в крике и отчаянно царапаясь:
— Да, да, дери меня до упора, Филюшка, ненаглядный мой мерзавец, засади в меня изо всех сил, проткни меня насквозь, и пусть это будет сегодня самой сильной твоей магией, превосходящей все пять стихий!
Озарение настигло Филофея именно в этот момент. Последние сладострастные слова герцогини словно шарахнули его сиятельство обухом по голове, и ему в мозг вонзился колючий шип: "Здесь! То, что сказала сейчас Ирма. И то, не давало покоя весь предыдущий вечер — оно где-то близко, на грани осознания! Только понять теперь, что же именно..."
И после этого Филофей уже совершенно механически продолжал привычные телодвижения, но в его голове тем временем внимательно отматывались назад все события предыдущего вечера. Что-то он чуть было не упустил; что-то очень важное осталось на обочине восприятия. Так, попробуем еще раз: ужин, приветственная речь Адриана, черепаховый суп, лорд Двартон, чженгойские похождения, новости из Энграма, новый знахарь при дворе Ренне... Юрай...
— Юрай!!!
"Двартон упоминал это имя в своем рассказе. Преподобный Юрай — так зовут нового советника энграмского князя. Имя в здешних краях редкое, типично малоросское... В совпадение верится с трудом. Точнее, не верится вообще. То есть что же получается, всплыл тот самый еретик-малолетка, иодай-недоучка, от которого я избавил сообщество магов много лет назад?! Воплощавший энергию плотского соединения в легендарную якобы шестую стихию?"
Филофей все еще продолжал размашисто двигаться торсом вперед и назад, вколачивая свою мужскую стать между широко распахнутых полноватых бедер постанывающей от удовольствия Ирмы, но тревожный звоночек в голове звучал все громче, напрочь отшибая все плотское удовольствие.
"Плохо. Очень плохо. И опасно. Если этот мальчишка соберется расшатывать структуру пяти потоков... Да нет, конечно, ничего у него не получится — это задача для богов. И никакое высочайшее покровительство ему тут не поможет. Но если он теперь дорвался до магии — то начнет он с того, что будет мстить. И мстить, естественно, мне — кому же еще?!"
— Ну что же ты, Филли, ну кончи же в меня! — недоуменно и капризно захныкала Ирма, снова превращаясь из разъяренной тигрицы в избалованную маленькую девочку.
— Что? Ах да, маленькая, ну конечно же... — Дать племяннице желаемое было делом техники, однако мыслями его сиятельство был уже совсем далеко.
"Завтра же поутру — обратно в Хеертон, и причем не мешкая, телепортом. Этого сопляка надо раздавить. Раздавить немедленно — и окончательно."
12. Взятие "на проходе"
С чего начинается заграница? Правильно, с буфета. Долгие выяснения отношений с пограничной стражей, предъявление проездных грамот и препирательства по поводу размера взимаемой мзды вызывают, помимо всех прочих неприятных эмоций, еще и здоровый неудержимый голод. Собственно, стражники на это и рассчитывают: несчастный путник, у которого сосет под ложечкой, становится куда более сговорчивым и щедрым — особенно если буквально в нескольких шагах от мытной заставы виднеется изукрашенный яркой росписью трактир, а в воздухе витает отчетливый запах жарящегося мяса и забродившего хмеля. То, что еда в этом трактире будет невкусной, выпивка паршивой, а цены несусветными, неопытный путешественник обнаруживал лишь заметно позднее, когда отыграть назад уже невозможно.
Барон Зборовский, впрочем, был путешественником опытным — в отличие от Юрая, который в первый и единственный раз пересекал границу Энграма пятнадцать лет назад (лесными тропами, в обход стражи, в драных сапогах и с небогатой котомкой за плечом). И поэтому Влад буквально силком усадил измученного долгой дорогой чародея обратно в седло, заставив проделать еще десяток лиг до ближайшего крупного поселения — Змийгорода. Зато сейчас путники уже сидели, наконец, за щедро накрытым столом, наслаждаясь не по-осеннему теплой погодой, видом старого города и фирменной малоросской кухней.
Путь до границы с Белозерским царством занял целую неделю, причем последние дни — по Коропецкому нагорью, разделяющему Энгр и Малую Рось. До недавней поры все поездки Юрая верхом на лошади заканчивались не далее чем в соседних деревнях, недаром его прозвали отшельником: домоседский характер знахаря был хорошо известен всей округе. И теперь, с непривычки, задница его преподобия была изрядно отбита долгой поездкой. Поэтому они с Владом договорились сделать в Змийгороде остановку на пару дней, чтобы отдохнуть, оглядеться и основательно обсудить свои дальнейшие планы. До серьезного разговора, впрочем, дело еще не дошло, и пока что барон со знанием дела нахваливал знаменитый малоросский "Спотыкач", пампушки с чесноком и "змеину потраву" — острый суп, которым славились коропецкие харчевни. Супчик был действительно ядрёным, под стать легендарному Змию Полозу, от которого якобы и пошло название Змийгород.
По случаю погожих дней хозяин корчмы выставил свои столы на площадь перед входом в заведение, и Юрай, отдавая должное и змеиному супчику, и пампушкам, одновременно озирался по сторонам, разглядывая незнакомый, типично малоросский городок. Каменных строений, равно как и двух— и трехэтажных домов, здесь было заметно меньше, чем в столице Энграма, зато проезжие улицы казались гораздо шире. Впрочем, булыжником они были вымощены куда небрежнее, чем в Вильдоре, и громыхание телег на ухабах и выбоинах постоянно отвлекало алхимика от повествования Зборовского, упоенно рассказывавшего теперь про загадочную пещеру в Коропецких горах, где, по слухам, и обитал легендарный змий: "Веришь ли, дружище, местный народ верит, что где-то в этой пещере схоронены несметные богатства, которые тот змий охранял, и суетятся там каждое лето, ну чисто мухи над навозом — всё то золото ищут..."
Прохожий люд в Змийгороде тоже был разнообразен и колоритен: усатые деды с благообразными сединами, удалые "робяты" в цветастых рубашках и широких штанах, да румяные дородные бабы — по большей части невысокие и темноволосые, с каким-то хитроватым и задорным выражением на щекастых лицах. А особенно хороши были малоросские девки, полногрудые и улыбчивые, буквально ласкающие тебя взглядом, словно приглашающие к разговору, а потом и к чему-нибудь более забавному... И Юрай, оглядывая город, постоянно ловил себя на том, что вместо того, чтобы любоваться смешной фигуркой домового на крыше какого-нибудь забавного дома, он уже давно провожает взглядом округлый зад прошедшей мимо молодой горожанки.
