По мере того, как энграмский гость толкал свою речь, настороженность на лицах обоих жрецов все больше и больше сменялась самодовольным благодушием.
— Ну что же, ваше преподобие... Почитание богов мирским владыкам неподвластно и мирскими границами не разделено, — рассудительно пробасил Архелой. — И поелику предназначение ваше возложено ныне на чашу весов Великого Равновесия...
— ... то мы, сообразно нашему скромному сану и разумению, просто обязаны проследить склонение их стрелки, — как обычно, завершил речь своего собрата отец Перфилий. — Если вы не возражаете, брат Архелой...
...
Музыка возникла внезапно и неожиданно.
Юрай уже не первый час мучался бессонницей, ворочаясь с боку на бок на жесткой деревянной полати в узкой полуподвальной келье Тинктаровой половины главного храма — главного и самого большого. На территории Островского Скита, как выяснилось, было еще и несколько храмов поменьше, но познакомиться с ними энграмским путешественникам так и не привелось, посольку хозяева ограничились лишь короткой экскурсией по главным святыням скита. Впрочем, Юраю со Зборовским хватило и этого — там было на что посмотреть!
Молитвенный дом Армана был выстроен высокой башней из желтовато-белого камня с отделанными резными деревом верхними этажами, и вместе с двумя боковыми приделами на мгновение напомнил бывшему охальнику как раз именно то самое — огромных размеров мужской уд. Но впрочем, такое сравнение сразу же растаяло, стоило только взглянуть на великолепное убранство внутренних помещений храма. Звонкие светлые изразцы, золото и алатырь-камень в отделке молелень и алтарей разительно контрастировали со скупыми грубыми стенами здания, как бы небрежно выкрашенными изнутри белилами и охрой. Резные деревянные панно с изображенными на них ликами Армана и легендарными творениями его, хотя и были на вид очень древними, отчетливо пахли свежесрубленной сосной, клейкой смолой вишневых деревьев и и набухающими тополиными почками — и это при том, что на дворе стояла уже крепкая осень. А затейливые светильники, наперекор царящей за окнами пасмурной погоде заполнявшие залы храма золотисто-желтым светом! Касалось, всё пространство здесь насыщено радостью и искристым смехом, чему немало способствовали и сновавшие повсюду молодые служки и послушники обоего пола и — как Юрай с Владом успели уже с удивлением заметить при въезде в храм — всех цветов и народов.
Но если Арманов полухрам и мог сойти для охального взгляда за главный предмет мужицкого достоинства, то молельный дом Тинктара, напротив, подобием бабских причиндалов никоим образом не являлся. Скорее, его можно было бы уподобить женской груди — пышный полукруглый купол, покоящийся на невысоком, едва выше человеческого роста, кольцеобразном основании. И Юраю, и уж тем более Владисвету пришлось поэтому почтительно склониться, чтобы войти в стены второго полухрама — и там, в полутьме, разглядеть на деревянных полках утонченную серебряную посуду для ритуалов, изукрашенную чернью и финифтью. Темно-красные драпировки на стенах скрывали больше, чем открывали взору, а тяжелые металлические цепи и массивные решетки так и норовили сжать сердце священным трепетом, если не страхом. Тонкий и причудливый орнамент выложенного мрамором пола прибавлял обстановке еще больше загадочности и таинственности.
Вне всякого сомнения, в каждом из двух храмов можно было бы провести немало часов, разглядывая их диковинки, столь непохожие на привычное обустройство культовых сооружений Энграма. Но хозяева Островского скита такой возможности своим гостями не предоставили.
— Увы, господин барон, — завершил свою маленькую экскурсию отец Перфилий, — на сём мы вынуждены с вами распрощаться. Дальнейшее сегодняшнее таинство касается исключительно его преподобия. Ну а вам я порекомендовал бы постоялый двор в прихрамовом поселке: там ваша милость сможет обрести не только уютный ночлег, но и приятственные развлечения, вполне достойные вашего титула и состояния.
— Но зато уж завтра, господин Зборовский, — радостно вступил Архелой, — мы с радостью приглашаем вас на прием в храме Армана, где свершится вторая половина испытаний его преподобия Юрая. Вот там, как раз, вы будете нашим многажды желанным гостем!
... И теперь его преподобие в полной мере постигал на себе гостеприимство Тинктара и его служителей — в одиночестве, на жестком топчане, завернутый в колючее, хотя и теплое рубище на голое тело. Сегодняшнюю ночь ему предстояло провести в уединении от всего мирского, и стакан холодной ключевой воды оставался единственным угощением, считая еще от завтрака с Владом на все том же постялом дворе — дабы ничто не помешало амулету сделать свой выбор!
Но зато сам "Выявитель предназначений", был действительно уникальным и ни на что не похожим. Этот "непроявленный Арм-и-Тин", со всей аккуратностью вынутый жрецами из ажурного кованого ларца со знаками обоих богов, представлял собой пока еще однородно-тусклый серо-желтый диск с шершавой, словно песчаной — или же наоборот, изъеденной песком — поверхностью. Отец Перфилий осторожно повесил его на двуцветную цепочку, в которой чередовались золотые и серебряные звенья.
— Именно сей Знак и выберет того из богов, которому вы призваны служить, брат Юрай, — приглушенным голосом и почти ласково произнес жрец Тинктара. — Так что сегодняшнюю ночь вы проведете в аскезе и уединении в моем храме, после того как я надену Ключ Предрасположенности вам на шею.
— А завтра днем, после празднества уже у меня в храме, — радостно и громко откликнулся второй первосвященник, отчетливо выделив интонацией слово "у меня", — я сниму его с вас при свете дня, и мы увидим: если на Ключе проявится золотой знак на чернёном серебряном фоне — это будет означать, что вы избраны для служения Арману. Если же наоборот, отчетливый серебряный знак на фоне тускло-золотом — значит, ваш жизненный путь направлен рукой Тинктара.
— Поразительно, Ваши священства! Я слышал только легенды о непроявленных знаках веры, но то, что я вижу, превосходит все мои представления о возможностях человеческих, и мне остается только склониться в молитве перед Божественными силами!
В глубине души Юраю и самому было стыдно за собственные слова: искренними они не были ни на малейшую крупицу. Да, алхимиком он ощущал себя с гордостью, бывшим волшебником, пожалуй, что с горечью, но вот уж священнослужителем — разве только с изрядной долей наглости и самозванства. Но всё это оставалось на самой глубине, а сейчас ему нужно было аккуратно подвести разговор к тому, что энграмского посланника на самом деле больше всего занимало.
— Скажите, святые отцы, а мог бы я познакомиться с вашими кузнечных дел мастерами, которые владеют такой властью над металлами, что соединяют их, при этом не сплавляя? Разумеется, я стою еще лишь на первых ступенях познания Божественных сил и не вправе даже спрашивать о священных ритуалах, посредством коих "Выявитель предназначений" наделяется своей силой, но хотя бы на создание материальной основы взглянуть одним глазком?
Грубая лесть посреди учтивого разговора была одним из самых расхожих приемов, которым Юрай уже успел поднабраться у Зборовского. И на сей раз прием сработал:
— Ну что же, что же, — добродушно рассмеялся кургузый бочонок с глазами, именовавшийся отцом Перфилием. — Думаю, что это вполне можно было бы устроить. Но только уже после Испытания.
...
Все думы были уже давно передуманы, все размышления не раз и не два размыслены, но сон так и не шел. Играть в орлянку и ставить на то, какая сторона выпадет, титлò или бòшка — этой простецкой народной забаве Юрай был обучен сызмальства, еще с деревенского детства. Но прежде, чем бросать монетку со всемогущими богами, хорошо бы для начала уяснить, что ты ставишь на кон. Ведь то, что его сейчас по-настоящему волновало — возможность вернуть магические силы, предназначение полученного от валькирии кольца, поиск шестого металла — казалось в этих святых стенах столь далеким от божественных промыслов. Таким мелочно-колдовским и совершенно ремесленным...
И тут возникла музыка.
Она неожиданно зазвучала в ушах Юрая, постепенно заполняя его целиком и растворяя в себе. Сначала негромкая и как бы неуверенная в себе, но потом — все сильнее и звонче, переходя от простенькой мелодии к насыщенности дворцового оркестра. Где-то лютня, где-то клавикорды, а вот здесь вдруг вступил пастуший рожок... И шелест листьев под порывами ветра, и жужжание пчел, и переливы ручья — все это вплеталось сюда же, в его "внутреннюю музыку". То, что звучало в этот момент у него в ушах или просто в голове, не было игрой никакого музыканта или даже ансамбля — нет, это был он сам, Юрай, выраженный в полутонах и аккордах, словно всю его жизнь переложил на ноты какой-то божественный исполнитель. Мелодия звучала, и ее ритм был его пульсом, а ее извивы — ухабами и чересполосицами его нелепой судьбы.
— Надо же, сколько лет я не слышал этой "внутренней музыки", и даже и не вспоминал о ней!
... Своего отца Юрай не знал совсем — его угнали на войну, когда мальцу не было еще и двух лет, а с войны Стригор не вернулся. Мать умерла несколькими годами позже, и в памяти Юрая остались лишь смутные полустертые воспоминания: тёплая, ласковая, с большими руками. Но мать умерла от лихорадки, и это всё, что мальчишка смог узнать. Правда, старая Саманиха как-то раз брякнула по пьяни, что Мирайко-то дескать сама на себя руки наложила после того, как ее, вдовую, барчуки ссильничали, но на брехливую бабу тут же зашикали, а Юрая взашей погнали с посиделок. Вот и остался малой на руках у дядьки Василя. Дядька тот был деревенским кузнецом, но вернувшись без ноги всё с той же войны (да какой там войны, стыдно даже сказать — мелкой стычки двух лордов-соседей из-за плодородной долины на границе владений), работать в кузне уже не смог и заделался пасечником в родной деревне, которая и звалась нынче на вестенландский манер Кённенхоф, но для всех селян оставалась все тем же Конюховым хутором, которым была прежде, до прихода завоевателей с запада.
Юрай сызмальства был при деле: помогал с ульями, полол репу и брюкву, даже пас кормилицу-корову, если тётке Ульяне недосуг было... Но его с ранних лет постоянно тянуло на что-нибудь новое, необычное: то гриб незнакомый найти, то отвалившуюся у проезжавшей лошади подкову... А однажды даже углядел в лесу старинный сломанный боевой топор и долго пытался смастерить из него настоящее оружие. Толку, правда, все равно не вышло.
Именно в ту пору и открылись у мальчишки магические способности, причем открылись совершенно случайно и неожиданно. Работая, а в особенности — просто гуляя по лесам и полям, Юрай постоянно слышал у себя в голове какую-то музыку. Она была не назойливой, но отчего-то — родной, понятной, и постепенно становилась все красивее, все затейливее. "О боги, ну как же мне запомнить эти мелодии, как бы сохранить их или хотя бы сыграть!" — сокрушался он в те времена по пять раз на дню. И как-то однажды на окраине леса ему глянулся обломок березовой ветки длиной в локоть. "А вот бы это была дудка настоящая?!" — подумалось Юраю. Тогда он, просто дурачась, взял эту ветку в руки и начал на нее дуть, перебирая пальцами по коре, как будто бы это действительно была флейта. И в этот момент дерево вдруг заиграло и запело, По-настоящему!
Надо отдать должное дядьке Василю. Увидев, что вытворяет его приемыш-племянник, он тяжко вздохнул: "Ну, знать судьбина твоя такая... Поедешь на волшебника учиться" Наутро корова была продана, а через три дня с попутным обозом Юрай отправился в столицу, на прием в школу при Университете. Причем в школу Юрая приняли сразу же, только взглянув на его "чудо-дуду". Но расписанные по часам занятия и зубрежка стандартных формул как-то незаметно и постепенно заглушили эту "внутреннюю" музыку, погасили ее. Возможно, оттого юный адепт и потянулся к Торвальду и Мэйджи: в них ему послышалась мелодия — и в них самих, и в тех таинствах, которые они творили. Ну а потом, известное дело: суд, приговор, ссылка...
И вот сейчас музыка вернулась — именно теперь, когда сам Юрай уже давно забыл о том, что она когда-то была. И можно было просто отдаться ей в полусне-полузабытьи, ни о чем больше не размышляя и ничего не сочиняя, но просто погружаясь в неспешное течение плавных .и печальных звуков. И позволяя "Выявителю предназначений" на своей груди впитывать в себя эту музыку и делать свой выбор.
...
"Внутренняя музыка" продолжала звучать в голове Юрая и назавтра. Но теперь это была уже совсем другая мелодия — светлая, задорная и радостная. В ней бушевали яростные порывы свежего ветра и рокот морского прибоя, перезвон звон храмовых колоколов и стук копыт несущейся во весь опор конницы, там был неукротимый напор и чёткий, хотя и рваный ритм... И в том же самом ритме втòрили этой музыке сладостные стоны молодой жрицы, вновь и вновь принимающей мужское естество Юрая в свое щедрое лоно.
Проснувшись тогда ранним утром, лже-священник попытался собраться с мыслями: снилось ли ему что-нибудь, почувствовал ли он волю и власть Тинктара? Хоть какое завалящее знамение? Но нет, ничего так и не вспоминалось. Хорошо было бы украдкой посмотреть на Ключ Предрасположенности, конечно. Но увы, амулет, висевший у него на шее, был укрыт от глаз специальным темным мешочком, снять который могли только два первосвященника — и произойти это должно было только после второго испытания, в храме Армана. А посему Юрай положился на волю судьбы, предоставив событиям развиваться своим чередом. И через несколько часов он уже шагал вместе с отцом Перфилием по дорожке, соединяющем два полухрама. Шагал, преисполненный надежд и нетерпеливого ожидания. Настораживал только последний короткий разговор с настоятелем Тинктарова храма, перед самым выходом.
— Скажите, достопочтенный, — голос отца Перфилия был тих и вкрадчив. — Вы ведь из Энграма, из самой столицы. А знакома ли вам по Вильдору некая леди д`Эрве?
— Энцилия? О да, разумеется, — Юрай был несколько удивлен и даже встревожен этим вопросом. — А почему вы об этом спрашиваете, отче?
— Мне довелось услышать, что означенная леди д`Эрве заинтересована в успехе вашей поездки с господином бароном. Так ли это? — продолжал гнуть свою линию Перфилий.
— Да, ваше священство, именно так. Но осмелюсь снова спросить: отчего в Островском скиту столь пристальный интерес к нашим энграмским делам?
Настоятель слегка замедлился с ответом, сосредоточенно размышляя.
— Давайте скажем так: друзьям леди д`Эрве всегда будут рады в храме Тинктара. В любом его храме — и здесь, в Островском скиту, и в любом другом уголке Круга Земель. Только не спрашивайте меня, почему. Просто примите как данность, и не погнушайтесь воспользваться при случае.
У входа в "светлый" храм Юрая встретил сам настоятель Архелой. А рядом с ним переминался с ноги на ногу дружище Влад Зборовский, оживленно рассматривающий храмы и постройки Скита.
— Милости просим, достопочтенный! И вас, милорд, также приглашаю присоединиться к нашему служению.
