Чаганов: Война

— Я— в порядке...— Хрипит он.

— Хорошо, хорошо,— с моей помощью Рычагов оказывается на притопленном крыле, стоит держась руками за фюзеляж и мотает головой.— ты погоди минуту, я за рацией. Перевешиваюсь через стенку пассажирской кабины, руками нащупываю сумку, выпрямляюсь и вешаю её на плечо.

— Аптечка, носимый аварийный запас есть?— Подхватаю за плечи, чуть не упавшего лётчика.

— Нет... ракетница там. 'Я бы не вспомнил'.

Едва успели отойти от самолёта на пять метров, как откуда-то сверху со стороны берега по самолёту ударил пулемёт, поначалу забурлила вода, затем полетели срезанные свинцом стебли и, наконец разлохматился перкаль, приподнятого хвостового оперения.

'Подальше отсюда,... хрен нас кто здесь в этих зарослях найдёт... до берега метров пятьдесят, сплошь камыш и осока на многие километры... прорвёмся'.

Заметно, что каждый шаг даётся лётчику с трудом, но он, тяжело дыша и сжав зубы, продолжает, держась за мой ремень, упорно переставлять ноги. Пулемётчик, расстреляв ленту, делает паузу и начинает обрабатывать окрестности нашего приземления, но мы уже в сотне шагов оттуда. Удовлетворённый видом размочаленного хвоста самолёта, японский пулемётчик прекращает огонь, останавиваемся и мы. Паша стаскивает с головы, тыльной стороно кисти проводит по лбу, размазывая кровь.

— Погоди, дай посмотрю,— вешаю на шею сумку с рацией, споласкиваю руки в коричневой от взбаламученной нами грязи воде и отвожу наверх слипшиеся от крови волосы лётчика.— просто ссадина, ещё что-то болит?

— Бок... ударился об ручку управления.— С трудом выдавливает из себя Рычагов, держась за левый бок.

'Надеюсь ребро, а не разрыв селезёнки, в любом случае долго стоять он не сможет'.

Стаскиваю шлем с головы и тут же надеваю его обратно: комары, мошки и слепни с высоким мерзким жужжанием бросаются в атаку.

— Как думаешь, Паша, где мы? Я пока мы падали по сторонам не успел посмотреть...

— Озеро Хасан,... западный берег...— шепчет лётчик, чувствуется, что каждое слово доставляет ему боль.— сели... у сопки Заозёрной.

'Как же нас сюда занесло? Хотя от Краскино до сюда по прямой всего лишь пятнадцать километров'.

Вытягиваю шею, силясь за зелёной стеной разглядеть сопку.

— Не туда, Лёш, смотришь... у тебя за спиной,... а до другого берега Хасана отсюда километра два.

Сегодня утром японцы крупными силами вновь захватили сопки Безымянная и Заозёрная, откуда пять дней назад были выбиты нашими. В направлении границы который день по раскисшим дорогам идут войска, по моим сведениям настуаление планируется начать через два дня.

'Сумеем ли продержаться эти два дня? Будь я один, то утопив бы секретную рацию, тяжелючую генеральскую шинель и сапоги, в темноте белым лебедем переплыл бы эту мелководную лужу, говорят, что максимальная глубина здесь восемь метров. У берега совсем не глубоко, мне по... в общем, Паше по пояс будет. Но в сложившейся обстановке другого выхода, похоже, нет: придётся остановиться тут, принимать грязевые ванны, сдавать кровь летающим и плавающим кровососущим и загорать стоя, застегнувшись на все пуговицы и с гирей на шее'...

Рычагов начинает потихоньку заваливаться назад.

* * *

— Доложите обстановку, товарищ Мошляк.

Немолодой лейтенант-пограничник в забрызганной бурой грязью гимнастёрке и галифе, но на удивление чистых сапогах, попытался вскочить на ноги, но я его удержал. Через ча после нашей вынужденной посадки два рослых бойца, посланных Мошляком, отыскали нас с Рычаговым в камышёвых джунглях. Взвалив на спину лётчика и забрав у меня рацию в сумке, чьи ручки успели оставить на моей шее 'странгуляционную' борозду, пограничники по камышам, обходя открытый всем взорам участок песчаного с галькой пляжа, быстро вывели нас на небольшую сухую полянку, сплошь поросшую высокой в человеческий рост травой.

В центре поляны на очищееном от растительности пятачке расположились трое бойцов во главе с лейтенантом, стены убежища переплетены травой наподобии плетня, сверху на срезанных прутках дубняка, который покрывает окрестные сопки, растянуты две плащ-палатки.

'Хорошо устроились, в десяти метров мимо пройдёшь не заметишь'.

Рычагова напоили водой и уложили на подстилку.

— Обстановка такая, товарищ майор государственной безопасности,— суровеет его лицо.— сегодня ночью крупный отряд японских самураев вновь захватил сопки Безымянную, Заозёрную и высоту 62 и 8. Наши части героически сражались, но из-за того, что японцев было много больше вынуждены были отступить.

— Так вы не с Заозёрной? Как здесь оказались?

— Вчера ночью был послан командиром 118 стрелкового полка мойором Солёновым и комиссаром товарищем Бондаренко в разведку,— обстоятельно начал лейтенант.— во главе взвода разведки. Вы, говорят, товарищ Мошляк, местность хорошо знаете... А как не знать с 1934 года здесь на Хасане служу, каждый кустик знаю... Возьмите подразделение и отправляйтесь на правый фланг. Надо разведать дорогу, огневые точки противника. Под моим началом двадцать бойцов, есть два станковых пулемёта, гранаты...

'А жизнь-то, налаживается'.

— ... остальные в секретах,— поясняет Мошляк и неспеша продолжает.— ночь светлая была, лунная. По открытому месту идти нельзя— увидят. Мы свернули к озеру и зашагали прямо по воде, по прибрежным трясинам. Я хоть сапоги скинул, а в темноте не доглядел, как многие в сапогах по колено в грязи брели. Хорошо, тихо прошли самое узкое место— там до японских позиций не больше сотни метров. Помогло ещё. Что грохот боя стоял всю ночь. Утром послал дозоры: японцы начали укрепляться на вершинах сопок, вниз к озеру пока не идут: проволочные заграждения ставят, окопы роют, пулемётные точки всюду понатыкали. Вы разрешите, товарищ майор госбезопасности, отлучится? Секреты надо проверить, а то люди больше суток без сна, как бы как в фильме 'Чапаев' не вышло.

— Ступайте, товарищ лейтенант.

'Мне тоже есть чем заняться. Надеюсь, что радиостанция выдержала жёсткую посадку'.

И тут до меня доходит, что продолжаю стоять в шинели, с которой крупными каплями стекает грязная вода. Снимаю её вместе с 'разгрузкой Вассермана', брезентовой жилеткой с множеством карманчиков разной величины, застегнутых на маленькие металлические пуговки. Пожилой лет тридцати старшина, хлопотавший возле Рычагова, увидев разгрузку одобрительно крякнул.

'Чёрт'!

Тяжёлый кирпич совмещённой анодно-накальной батареи оторвался от корпуса радиостанции, оставив на месте преступления несколько изломанных проводов, торчащих из нитяной оплётки, и сам получил приличную вмятину на боковой грани.

Старшина так и замер, неотрывно следя за тем как из жилетки наружу стали появляться разные чудесные вещи: пузатый швейцарский складной нож с белым крестом на чёрной пластмассовой ручке, целлофановые пакетики с таблетками сухого спирта тоже, к сожалению, иностранного производства...

'А почему? Уротропин Бутлеров получил ещё в прошлом веке, добавь немного парафина, вот тебе и сухой спирт— компактный мощный источник тепла. Не заинтересовало никого, чай не в пустыне живём, вокруг у нас всегда много дров'...

Чиркаю зажигалкой 'Zippo' и ставлю паяльник на нагрев. Паяльником выступает медный цилиндр в форме крупнокалиберной пули с закруглённым концом. Лезвием с тупым концом отворачиваю винты, осторожно вытаскиваю из корпуса рации стальное шасси с лампами и прикрепленной к нему лицевой панелью. Мой намётанный и 'усиленный' взгляд сразу отмечает что механических повреждений электронных компонентов нет. Осторожно возвращаю шасси обратно в корпус.

'Чтобы я делал в случае если хоть одна лампа разбилась? Рация совершенно не приспособлена для ремонта в полевых условиях'.

— Фу-у-х...— облегченно выдыхаю и подношу к лицу обрывки проводов от клемм накала.

Язык почувствовал неприятное пощипывание— с накалом тоже всё в порядке. Быстро прикасаюсь руками к анодным клеммам.

'Напряжение имеется, но какое? Батарея 90-вольтовая, шестьдесят сухих элементов типа Лекланше, соединённых последовательно, но по крайней мере один из них поврежден— сквозь лопнувший цинковый корпус, как зубная паста из тюбика выступает серая деполяризационная масса вперемешку с зеленоватым желеобразным электролитом'.

После получаса напряжённой работы: пайки лужёных медных проводов (перемычек на повреждённые сухие элементы анодной батареи), восстановления антенны, частью утерянной при пасадке, картина прояснилась: батарея сможет выдать напряжение не более шестидесяти вольт.

'Стержневые лампы, конечно работают при пониженном напряжении, но не все и не всегда'.

— Ну как, товарищ майор госбезопасности, будет связь?— Напряжённо смотрит на меня лейтенант Мошляк, вернувшийся в штабной шалаш.— Возвратились дозоры с севера и юга, японцы вышли там к самому берегу.

— Будем пробовать!— Решительно поднимаюсь я с колен.— Товарищ лейтенант, нужна ваша помощь. Где тут поблизости самое высокое дерево? Надо антенну закрепить.

* * *

'В эфире на средних и коротких волнах работающих станций немного (в основном радиовещательные): инерция сознания, только вчера был отменён приказ прежнего руководства о запрете пользования радиостанциями из соображений секретности. Что удивляет, так это полная тишина на 'моих' частотах. Ни я, ни меня никто не слышит. Неужели до сих пор не хватились? Быть того не может, уже прошло часа три с момента последнего выхода на связь'.

Напрягаю свой слух, но могу уловить лишь неразборчивый шорох на границе слышимости.

'Упала чувствительность приёмника и выходная мощность передатчика? Без всякого сомнения, что-то предпринять'?

'Сколько километров до Новокиевского? 12— 15'...

Высота нашей и их атенны метров по пять... это даёт дальность около 18 километров по прямой. В режиме отражении от ионосферы, даже без учёта потерь на это— минимум 120 километров. Таким образом, не зная реальной выходной мощности передатчика и чувствительности приёмника, предпочтительнее иметь связь на прямой видимости. Но тут другая проблема— при прохождении радиоволны вдоль поверхности земли она испытывает дополнительное поглощение. Уже на расстоянии пяти километров между станциями надо учитывать кривизну земли, а учитывая длину волны моей станции (18 метров) и другие препятствия типа холмов и высоких деревьев.

'Первое, что приходит на ум— это поднять высоту антенны над землёй'.

— Товарищ лейтенант, не добивает сигнал,— щёлкаю тумблером 'Северка'.— надо бы забраться повыше по склону, хотя бы метров на двадцать, попробовать там.

— Бобарыко,— лишь на секунду задумался Мошляк.— пулей к первому секрету, передай мой приказ сержанту Лукашенко: пройти вверх по тропе на сорок метров. Поможешь бойцам перенести пулемёт и сразу обратно. Выполнять. Васильев, на дерево сматывай антенну.

* * *

— Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём.— Явственно, но очень тихо прозвучали в эфире долгожданные слова.

— Я— Антошка.— Закричал я в микрофон, краем глаза вижу как лейтенант хватается за голову.— Как слышите меня, Подсолнух. Приём.

Тридцать секунд проходят в томительном ожидании.

— Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём.— Продолжает монотонно бубнить мой корреспондент.

'Не слышит меня'...

Отключаю микрофон и хватаюсь за телеграфный ключ и передаю вызов открытым текстом.

Почти сразу в наушниках зазвучала хорошо различимая морзянка— подтверждение приёма.

Кратко сообщаю, что мы с Рычаговым соверили вынужденную посадку у сопки Заозёрная, находимся в расположении взвода разведки под командованием лейтенанта Мошляка...

'А что скрывать, кто перехватит это сообщение, если даже на дальности, которая едва достигает 15 километров по прямой приходится работать на ключе'?

Напоследок передаю координаты некоторых огневых, обнаруженных разведгруппой, ставлю подпись и переключаюсь на приём.

'Опять молчание... Не факт, что радист с 'Подсолнуха' всё принял... Повторить'?

Тут откуда-то сверху послышались громкие крики, затем винтовочный выстрел и, наконец, очередью ударил 'Максим'.

— Васильев, спускайтесь с майором в лагерь,— в руках Мошляка тускло сверкнула воронёная сталь нагана.— ждёте меня там. Выполнять.

Где-то совсем рядом, зацокали пули и нам на головы посыпались срезанные ветки дубняка. Выдёргиваю из разъёма антенну, отбрасываю провод в сторону поднимаю к груди рацию и кручу головой в поисках сумки. В этот момент сильный удар вырывает железный ящик из рук, который на излёте пребольно токает меня в живот. Не шевелясь, потрясённо гляжу под ноги: пуля пробила одну тонкую стальную стенку корпуса радиостанции, оставив на второй внушительную вмятину.

— Тащ майор, бежим...— дёргает меня за плечо боец.— бросайте её!

'Как же, бросай... за утерю техники особой секретности по головке... хм... не погладят'!

Оторванная батарея летит под откос, железный ящик— в сумку, едва различимая козья тропа извивается по склону, ветки хлещут по лицу, мелкая каменная крошка плывёт по каблуками сапог. Вниз— не вверх, через три минуты мы с Васильевым врываемся в высокие заросли осоки, волнующейся под внезапно поднявшимся ветерком, и останавливаемся только в штабном шалаше, нас встречают стоящие старшина и Рычагов. Трое бойцов продолжают спать на песке, подлжив вещмешки под головы.

— Подвинь накидку,— командует лётчик, не обращая на нас внимания, морщась и держась за бок.— мои подходят...

Старшина убирает одну плащ-палатку с кольев, открывается небольшое участок синего неба... без единой тучки.

'Повезло нам с туманом'...

— ... вот-вот, слышишь? И15-бис, мои сорок восьмой ипэ и ещё, кажись, штурмовики. Вместе со свежим воздухом и шумом камыша и звуком недалёкого боя в штаб проникло явственное гудение авиационных моторов.

— Ну сейчас мои ребята покажут япошкам!...— Совсем повеселел Рычагов. На небе появились чёрные точки самолётов, разделённые на две группы машин по двадцать в каждой: первая шла выше и южнее, вторая со снижением— прямо на нас.

Через пару минут шум двигателей полностью заглушил все остальные звуки и невооружённым взглядом можно было легко разглядеть первую девятку атакующих бипланов с прямыми без 'чайки' верхними крыльями. Ещё через короткое время от самолёта ведущей тройки отлелились десяток маленьких точек, быстро устремившихся к земле. Повторяя действия командира бомбы сбросила вся девятка.

— АО— десятые пошли... — Тоном комментатора начал Рычагов и вдруг заорал, неловко оседая на пол.— ложись!

Через секунду по всей округе загрохотали небольшие взрывы, поднимая в воздух заряды воды и песка. Мириады смертоносных осколков и гальки принялись косить осоку и камыш, пронзительно засвистели над нашими головами. Один из бойцов, отдыхавших после дежурства, спросонья пытается вскочить на ноги, но сильная рука старшины удерживает его внизу. Сверху на нас проливается грязный ливень из бурой тины, белых кореньев и жёлтого песка, забивающий глаза, уши, нос. Во вдруг возникшей тишине с трудом разлепляю глаза и прямо перед собой вижу крупного чебака, бьющего хвостом по земле.