Горошина для принцессы

— Так что выкинь, доченька, свой Ленинград из головы, не глупи и оставайся у нас! — повторяла она ей снова и снова. — Это ты сейчас, на втором месяце, резвая да бойкая! А как сроки начнут подходить, станешь вдвое шире, ни согнуться, ни разогнуться! И кто тебе тогда поможет? В чужом-то городе?

Возразить на это было нечего. Снежка и не возражала. Но и не соглашалась...

В первую очередь потому, что не хотела навлечь беду на семью тёти Глаши. Что бы она ни говорила насчёт сумы, тюрьмы и не ответчиц, расплата за связь с врагами народа была скорой и суровой. А насчёт никто не узнает и так далее, Снежка очень даже сомневалась.

Кругом люди. Глаза и уши. И языки. Начнутся расспросы всякие. И участковый по долгу службы поинтересуется. Кто да что, да откуда родом? Одним словом, шила в мешке не утаишь! И пробовать не стоит! Только хуже будет!

С другой стороны, Снежке ужас как не хотелось идти в приживалки! Неужели она такая неприспособленная, что сама себя не сможет прокормить! Ну и что, что беременная! Это ещё не скоро! И, вообще, не она первая, не она последняя! Справится как-нибудь!

Все эти соображения казались ей достаточно вескими. Но лишь до тех пор, пока Ярославль не скрылся в морозной дымке за окном. Вместе с тётей Глашей. К которой она, оказывается, очень привязалась за эти недели.

Обе ревели, как белуги, прощаясь на перроне. Снежка пообещала написать, как устроится, и дала слово, всё бросить и приехать к тёте Глаше вместе с дитём, если что-то, не дай Бог, пойдёт не так.

— А мы уж тебя тут примем, как родную, и никому не дадим в обиду! — сказала та и строго посмотрела на сыновей, здоровенных парней, один выше другого, которые закивали головами наперебой, дескать, само собой, ясное дело, пусть только кто-нибудь попробует хоть слово сказать!

Снова оставшись одна, Снежана вдруг почувствовала себя настолько одинокой и всеми покинутой, что не выразить словами! А колеса звенели на рельсовых стыках, унося её всё дальше и дальше...

И ничего уже нельзя было исправить!

В Москве она задерживаться не стала. И даже в город не выходила. Поскольку Ленинградский вокзал находится прямо под боком у Ярославского. Взяв билет на вечерний поезд, Снежана так и просидела на чемодане до самого его отправления.

А на следующий день была уже в Ленинграде.

Ей очень хотелось пройтись по знакомым улицам, постоять на набережной, спуститься по гранитной лестнице и опустить ладони в ледяную невскую волну. Но она удержалась от соблазна... Потому что её могли узнать.

Конечно, Ленинград — город большой, да только и знакомых у неё здесь осталось немало! Здороваться с ней, может, и побоятся, но непременно узнают! Ведь, ещё и полгода не прошло, как она уехала!

Господи, сколько всего случилось за это время, вздохнула Снежана. Иному человеку на целую жизнь хватит! Встречи-расставания... Любовь. Замужество. Война... Аресты и переезды...

Ни много, ни мало, а двадцать тысяч верст пришлось отмахать туда-сюда от моря до моря! Пол земного шара!

Но это было ещё не всё! Потому что надо было ехать дальше.

В Ленинграде ей оставаться никак нельзя. В деревне она будет слишком заметна. Так что лучше всего устроиться на работу в каком-нибудь райцентре.

Но только не здесь! Тут на каждом шагу аэродромы! ВВС Ленинградского военного округа, ПВО Ленинграда, ВВС Краснознаменного Балтийского флота, ГВФ, Полярная авиация... И везде куча знакомых! Пилоты и штурманы, техники и мотористы...

Всю дорогу от Москвы Снежана ломала голову, что делать. И, в конце концов, решила ехать в Петрозаводск. Во-первых, она ни разу в нём ещё не была. А, значит, никто её там не знает. Во-вторых, он был расположен всего в четырёхстах километрах от Ленинграда. То есть, не далеко. Но и не близко. И, в-третьих, это был не какой-нибудь захолустный 'гэ Мелководск' из 'Волги-Волги', а целая столица Карельской Автономной ССР, важный промышленный и культурный центр!

Короче говоря, не очень удаленный и вполне цивилизованный город. Достаточно большой, чтобы в нём затеряться.

Во всяком случае, тогда Снежана считала именно так...

На самом деле Петрозаводск оказался совсем не таким, каким она его себе представляла. Никакая это была не столица, а так, уездный городок, не многим больше Пушкина. А, может, и меньше. Большинство домов были деревянные. Каменные двухэтажные здания, явно дореволюционной постройки, украшали лишь несколько центральных улиц и площадей. В единственной гостинице, как этого и следовало ожидать, мест не было. Токмо бронь. Для партработников, передовиков и прочих орденоносцев.

Господи, и о чём она думала?! На что надеялась?!

Только теперь Снежана по-настоящему оценила волшебные свойства депутатского удостоверения Владимира. Которое без труда открывало все двери и превращало в ручных котят любых, даже самых отпетых бюрократов.

Она тяжело вздохнула, села на чемодан и уткнулась лицом в ладони. Господи, ну, почему она не оставила вещи в камере хранения, когда сошла с поезда?! Теперь придётся тащиться с ними обратно на вокзал! Через весь город!

Но не ночевать же на улице! Здесь тебе не Приморье! Не субтропики, словом! А самый настоящий Север! И зима тоже... Самая настоящая.

Завтра она что-нибудь придумает. Найдёт себе работу и устроится в общежитие. Или снимет комнату. А сейчас надо взять себя в руки. Слезами горю не поможешь! Всё! Встали и пошли!

Ждать автобуса было безсмысленно. В это время он, само собой, уже не ходит. Снежана подняла чемодан и поплелась на вокзал...

Резкий ледяной ветер с Онежского озера свистел вдоль безконечного, прямого, как стрела, проспекта и продувал её тоненькое демисезонное пальто насквозь.

Идти одной по пустынным, тёмным улицам заснеженного города было страшновато... А куда денешься! Хорошо ещё, что ночь стояла лунная, и звёзд на небе высыпало, не перечесть! Они дорогу и освещали.

Редкие прохожие почти не обращали на Снежану внимания. Идёт человек на вокзал. С чемоданом. Ну, и пусть себе идёт. Наверное, куда-то ехать собрался. Непонятно, правда, почему среди ночи? Поезд на Ленинград только рано утром будет. А на Мурманск давным-давно уже прошёл.

Когда впереди показалось длинное одноэтажное деревянное здание, больше похожее на барак, чем на вокзал, сил у неё уже вовсе не осталось. Спотыкаясь на каждом шагу, она кое-как дотащилась до дверей, вошла внутрь и поставила, попросту уронив наземь, ненавистный чемодан.

А всё-таки дошла, подумала Снежана!

Завтра она оставит этот противный чемодан на вокзале, приведёт себя в порядочек и налегке пройдётся по городу. И устроится на работу. Машинисткой в какой-нибудь конторе или медсестрой в больнице. Или работницей на кирзаводе. Или кем угодно, где угодно! Лишь бы дали койку в общежитии! А если не дадут, не беда, пойдёт и снимет комнату в частном доме!

Разобравшись с проблемой и приняв решение, Снежана повеселела. Подумаешь, ещё одна безприютная ночь! Сколько их уже было! Одной больше, одной меньше!

И никуда она больше не поедет! Петрозаводск, так Петрозаводск! Действительно, какая ей разница, где жизнь заново начинать! Ну и что, что город чужой и нет у неё здесь ни родных, ни знакомых! Ведь, именно этого она и добивалась!

Она приехала сюда именно потому, что никто её здесь не знает. Для того чтобы никто её не нашёл! Даже Владимир.

В особенности, он...

Глава пятая

Владимир не помнил, как его вели по гулким коридорам. Не помнил, как оказался в карцере. Железная дверь лязгнула, захлопнувшись у него за спиной. Но он ничего не слышал...

Кроме ужасных слов, грохочущих в его воспаленном мозгу.

'Больше вас бить не будут. Скажите ей спасибо за это!'.

Майор лжёт! Это неправда! Снежка никогда на это не пойдёт, думал Владимир!

'К вам перестанут применять физическое воздействие, если она согласится'.

Златогорский сказал Снежке, что Владимира бьют. И могут забить до смерти. Он шантажировал её! И тогда... Чтобы облегчить его участь... Она согласилась.

Нет!! Она никогда на это не согласится, с отчаянием думал Владимир!

'Никогда не говори никогда!'.

А, ведь, его и на самом деле перестали бить! Неужели она согласилась?!

— Не-е-ет! — простонал он.

'Скажите ей спасибо! Потому что она таки очень старалась!'.

Владимир стоял, уткнувшись раскалённым лбом в холодную сырую стену карцера, а растравленное воображение, словно сорвавшись с цепи, рисовало яркие, живые картины, одна страшнее другой...

'Скажите ей спасибо! Она старалась!'.

Обнажённая Снежка и Златогорский. Она сидит у него на коленях и громко смеётся...

'Просто ненасытная какая-то!'.

Обнажённая Снежка и Златогорский. Она лежит под ним и сладострастно стонет...

'И мужчину знает, как ублажить!'.

Обнажённая Снежка и Златогорский. Он лежит на кровати, а она склонилась над ним и...

'Да вы же сами знаете!'.

Боже мой...

Владимира выпустили из карцера лишь через неделю. В канун годовщины Октябрьской революции. Смягчили режим содержания в честь праздника, так сказать.

Он совершенно безучастно принял поздравления сокамерников с возвращением из ада. И ни слова не говоря, лёг на нары. И отвернулся к стене. Они ошибаются. Из ада он не возвращался. И никогда уже не вернётся. Потому что теперь у него есть свой собственный...

За эти дни он многое передумал.

Он никогда не поверит в то, что Снежка отдалась Златогорскому по своей воле! Златогорский — лжец и негодяй! Снежка никогда не согласится стать его любовницей! Ему никогда её не добиться! Только силой...

И если он посмел это сделать, то умрёт!

Сначала Владимир решил убить его во время следующего же допроса. Но потом отказался от этой мысли. Потому что слишком ослаб. Особенно за эту неделю на хлебе и воде в ледяном каменном мешке. И уже не сможет убить эту тварь одним ударом. А на второй времени не будет. И задушить его Владимир тоже не успеет. Подручные не позволят. Оттащат. А потом запинают. Или пристрелят... А Златогорский уцелеет.

Нет! Он поступит иначе. Он продержится до окончания следствия! Ненависть поможет! Он выдержит всё! И ничего не подпишет! И докажет свою невиновность!

Рано или поздно его дело направят в суд. Во время судебного заседания Владимира обязаны будут выслушать! И тогда он камня на камне не оставит от всех этих нелепых обвинений! А когда его освободят, обязательно убьёт Златогорского! За то, что этот подонок сделал со Снежкой! Не будет ни пить, ни есть, не будет спать, пока не дотянется до него! И прикончит гада! А потом будь, что будет! Пускай расстреливают!

Так он думал, сидя на бетонном полу в карцере. Так он думал, лёжа на шконке в камере. Так он думал, шагая на очередной допрос...

Однако судьба решила иначе.

Его не трогали дней десять, а когда снова привели в кабинет следователя, за столом Златогорского сидел другой человек.

— Лейтенант государственной безопасности Барабанщиков, — представился чекист. — Мне поручено вести ваше дело.

Владимир не стал спрашивать, почему его дело передали другому следователю. Хотя, само собой, ему было далеко не безразлично, кто будет решать его судьбу. Но кто бы это ни был, лучше уж этот кто-то, чем Златогорский. Которого он теперь ненавидел лютой ненавистью! И мог не удержаться. И кинуться на него с голыми руками! И тогда его пристрелили бы тут же, на месте. Прямо в кабинете. А Златогорский мог уцелеть.

— Прошу принять моё заявление, гражданин следователь, — негромко, но твёрдо сказал Владимир. — Всё это 'дело' целиком вымышлено. Это провокация. Меня оговорили. Ко мне применяли физическое воздействие, но я не подписал ни одного протокола... И не подпишу. Прошу разрешить мне, как депутату Верховного Совета Союза ССР, подать заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Калинина Михаила Ивановича. А также подать заявление на имя Наркома обороны СССР Маршала Советского Союза Ворошилова Климента Ефремовича и Секретаря Центрального Комитета ВКП(б) Сталина Иосифа Виссарионовича.

Лейтенант, прищурившись, некоторое время молча рассматривал Владимира. Потом, видимо, сделав для себя какие-то выводы, откинулся на стуле и сказал:

— Значит, вы отрицаете существование тайной террористической организации в штабе вашей бригады.

Это прозвучало не как вопрос, а, скорее, как утверждение.

— Отрицаю, — глядя следователю прямо в глаза, сказал Владимир.

— А как же показания ваших подчинённых? — спросил Барабанщиков.

— Ложь и клевета, — ответил Владимир. — Никакой организации не было. Это всё выдумки. Меня оговорили. Я ни в чём не виноват.

— Неужели совсем ни в чём? — лейтенант открыл папку и стал её листать. — И авиабомбы химические в вашей бригаде, — он сделал ударение на слове 'вашей'. — Никто не выдавал, не получал и не подвешивал?

— Я уже объяснял предыдущему следователю, — устало вздохнул Владимир. — Действительно, отдельные должностные лица проявили вопиющую халатность. И никаких оправданий тут быть не может. Особенно в боевой обстановке! Однако, учитывая отсутствие каких-либо вредных последствий и дальнейшую самоотверженную боевую работу всех провинившихся товарищей, командование ограничилось применением к ним мер дисциплинарного характера. И я в этом вопросе с командованием совершенно согласен.

— Ну, что ж, — сказал Барабанщиков, закрывая папку. — Органы государственной безопасности с вашим командованием тоже согласны. Проступок довольно серьёзный, но непредумышленный. А поскольку признаки контрреволюционной или иной вражеской деятельности отсутствуют, нашей юрисдикции он не подлежит.

Владимир удивлённо посмотрел на него, не веря своим ушам.

— Изучив материалы дела, я убедился в вашей невиновности, — лейтенант встал и одёрнул гимнастёрку. — А вот следователь, который вёл ваше дело, оказался врагом. Он арестован и будет предан суду.

Владимир медленно поднялся со стула, совершенно ошеломлённый его словами.

— Мне поручено, официально уведомить вас о прекращении вашего дела за отсутствием состава преступления, — лейтенант поморщился. — И принести извинения за допущенные в отношении вас злоупотребления.

В горле у Владимира застрял комок, на глазах выступили слёзы. Неужели всё кончилось?! Он не мог в это поверить!

— Вот ваши документы... Ордена. Медаль. Депутатский значок, — Барабанщиков достал и положил их на край стола. — За новой формой и снаряжением к вам домой уже отправлен сотрудник. Но придётся немного подождать, пока её привезут.

У Владимира дрожали пальцы, когда он раскрыл партийный билет. Строчки расплывались у него перед глазами, но он сумел разобрать хорошо знакомую каллиграфическую надпись на первой странице 'Иволгин Владимир Иванович'. Он положил партбилет в карман, а потом сунул туда же удостоверения. Сгрёб награды. Вернулся на свой стул и принялся привинчивать их к своей грязной, замызганной гимнастёрке.

Владимир понимал, что когда привезут чистую форму, и значок, и ордена с медалью, придется снять и перевинтить. Но не мог удержаться и не надеть их немедленно! Потому что это был зримый знак его нового положения! Он теперь не подследственный, не арестованный, не подозреваемый! Он теперь обратно депутат Верховного Совета и орденоносец! А когда наденет форму со знаками различия и портупею, станет обратно майором Рабоче-Крестьянской Красной Армии!