И свеча не погаснет...

Иван желал большего, чем может рассчитывать мелкий удельный, четвертый сын четвертого сына, не наделенный к тому же ни красотой, ни удалью, и потому проходил в холостяках почти до тридцати лет. Пока случайно не увидел в церкви тоненькую темноволосую девушку с бездонными черными очами, в которых так сладко было тонуть. Елена — как мать императора Константина, как бабка князя Владимира Императрица Елена была матерью римского императора Константина, сделавшего христианство государственной религией. Княгиня Ольга, бабка Владимира Святого, в крещении была наречена Еленой, видимо, в ее честь. Обе Елены причислены к лику святых..

Она была не княжеского рода, даже не боярского, из мелких вотчинников, и таким браком князь рассчитывал завоевать симпатию служилого люда, который полагал опорой своей власти. Сирота — не нужно будет возвышать новых родственников, вызывая недовольство собственных бояр. Даже не очень красива, ничего в ней не было особенного, кроме ласковых черных глаз, но тем лучше, он тоже не Финист Ясный Сокол. А главное, он окоротит старшего брата, воображающего, что вправе им, Иваном, в этом отношении распоряжаться. А любовь... что любовь? Какой мужчина не найдет тысячи доводов за то, что его любимая лучше всех?

За долгие годы у них было много общих трудов, побед и бед, пятеро детей и много-много нежности. А потом Елены не стало, и золотой Владимирский стол опустел без нее.

Ульяна была сама не своя от счастья, когда сам великий князь посватался к ней. Она сразу и всей душой полюбила своего жениха, с которым перемолвилась едва ли парой слов. Ей все равно было, что князь невзрачен собой, и немолод, в бороде уже седина, и слывет прижимистым, она не желала слышать всех тех гадостей, что тишком говорили про него недовольные. Правитель не может быть одинаково хорош для всех! Но еще не прошел медовый месяц, а Ульяна поняла, что тешила себя сказками.

Нет, Иван не забывался настолько, чтобы назвать жену чужим именем. Но в Ульяне его привлекли отнюдь не ее многочисленные достоинства. Он искал повторения той, которую потерял. Такая же тоненькая, темноволосая, темноглазая, того же круга, и даже имя похоже: Ульяна — Елена, Елена — Ульяна...

Ульяна не жаловалась. Она исполняла свой долг с великим терпением, со смирением и любовью, как должно княгине и христианке. Она родила троих дочерей и кротко радовалась, что дети ее не станут соперниками сыновьям ее мужа. И так год за годом, пока... Князь сидел на лавке, тяжелый, уже изрядно огрузневший, годовалые Маня и Фося — они все делали одновременно — вцепились ему одна в волосы, другая в бороду, а трехлетняя Фетя, сосредоточенно сопя, лезла к отцу на колени, хотя ей места там уже не оставалось. Иван поднял на жену счастливые глаза... и Ульяна наконец поняла, что все-таки любит, не за сходство с другой, а за ее любовь и ее детей, любит ее саму, а не тень прошлого.

Едва-едва и успела прочувствовать... И что теперь? Ну, вырастит дочерей, отдаст замуж, покачает маленького внука (ежели еще зять допустит!), все это уж невдолге — а дальше? Тихо доживать свой век в монастыре, подобно иным вдовым княгиням? Не хочется, ох, как не хочется! Тридцать с небольшим, в самом соку баба. Хочется мужской ласки, хочется наряжаться, да не просто так — ради милого лады, хочется веселья и простых жизненных радостей. И впрямь замуж вдругорядь выйти? Женихи-то сыщутся! Но за кого можно пойти после великого князя?

Девчонки влетели в горницу веселой стайкой, с таким шумом, точно их было вдвое больше. Княгиня Мария поклонилась государыне-матушке, мужевых сестер поприветствовала по ряду:

— Здравствуй, Фетинья. Здравствуй Маня, здравствуй, Фося.

Марья была старше Федосьи на добрый час.

— Перепутала, перепутала! — радостно завизжали близняшки.

— Как так перепутала? Марья вот, Федосья вот.

— А вот и наоборот!

— Да не может быть!

— Марья носит красное, а Федосья синее, — заявила девочка в васильковом сарафане.

— Федосья жемчуга, а Марья янтари, — поддержала ее девочка в вишневом сарафане, хотя никаких драгоценностей ни на той, ни на другой в будний день не было.

— Марья белку, а Федосья зайца, — включилась в игру Фетинья, поглаживая тяжелую подвеску в косе. Она уже одевалась как невеста, и очень этим гордилась.

— Феодосия косу на правое плечо кладет, а Мария на левое, — заметила со своего места Василиса, лукаво посмеиваясь.

Молодая княгиня с преувеличенным ужасом схватилась за голову:

— О-хо-хонюшки, совсем заморочили! Ладно, кто есть кто, давайте взвар пить.

— На каких ягодах? — в один голос спросили Маня и Фося. Или Фося и Маня.

— На травках. И с вареньем. Киевским Киевское сухое варенье — вываренные в меду фрукты или ягоды..

Княгиня мигнула прислужнице, и на столе перед гостьями живо появились поливные глиняные горшочки. Девчонки тут же принялись за сладости.

— Ага, вот и попались! Маня — ты, а Фося — ты, теперь уж не отвертитесь, — с тожеством воскликнула Мария. Девчонки зажевали с удвоенной скоростью, памятуя, что говорить с набитым ртом неприлично. — Надо же додуматься, платьем обменяться! Ну хитрушки, ну сестрички-лисички!

— А как ты догадалась? — одновременно, как они делали все, спросили младшие Ивановны.

— Маня больше всего любит земляничное варенье, а Фося — яблочное.

— А я какое? — решила проверить Фетинья.

— Вишневое.

— А я? — спросила Василиса.

— А ты — изюм. Точь-в-точь как ты, Семен. — (Семен с величайшим удовольствием наблюдал за представлением). — Ты у нас сластена изрядный, — она оборотила к мужу смеющиеся глаза, но вдруг как будто что-то вспомнила, и взор медленно потух.

Беды и напасти.

Мария Тверская мало-помалу приживалась в Москве. Учила Василису вышивать золотом "Княгиня Семенова" Мария была искусной вышивальщицей. Сохранилась вышитая ей пелена с изображением четырех московских святителей, в том числе Алексия. Это, по всей видимости, самое раннее его изображение, выполненное еще до канонизации. — та живо заинтересовалась этим новым для себя искусством. Временами Мария ощущала себя замужней женщиной, такой же, как всякая другая, и Семен был любящим и заботливым мужем. А потом она вспоминала, что Семен — убийца ее отца и брата, самовластец Тиран. и похититель престола, гонитель ее семьи, потребовавший ее, Марию, по праву сильного.

Недолго удавалось отдохнуть Руси от бед и напастей. Едва вздохнули с облегчением, что закончилась история с закрытием церквей, отвычная весть о татарском нашествии повергла страну в трепет. Нашествие оказалось всего лишь разбойничьим набегом никому не подчиняющихся степных удальцов. Татары пограбили окрестности Алексина и завернули обратно, не сожидая погони. И все же это происшествие, первое за время Семенова княжения И единственное., заставило задуматься. Семен ощутил горькое чувство бессилия.

А в Москве скончался Родион Нестерович. Воевода был уже очень стар, но оставался бодрым и деятельным до последнего дня, и умер быстро, в одну ночь. Такой кончине можно только позавидовать. И все же Семен не мог избыть ощущения потери.

Весною 1348 года Магнуш Шведский Магнус Эриксон, король Швеции (1319-1363). выступил против Новгорода. Да как! Потребовав богословского диспута: "а будет наша вера лучше, то вы станете в нашу веру". Слухи о военных приготовлениях ходили давно, и все же нападение застало вольный город врасплох. Шведы разоряли новгородские пригороды. Спешно собранная рать под началом боярина Онцифора Лукина была слишком мала против соединенных сил Швеции и Норвегии В 1319-1355 гг. Магнус был также королем Норвегии.. Положение было отчаянным. Новгород послал за помощью во Псков, послал к великому князю. В Москву спешно пригнал посадник Федор Данилович.

Семен с высоты своего престола взирал на новгородцев, на своих бояр и наливался темным гневом. Теперь он им нужен. Этот велеречивый новгородец, что призывает его постоять за Новгородскую землю, вослед своему великому прадеду... Лепше б вспомнили, как сами Невского выгоняли, как ему, Семену, супротивничали! Да и сам вознесся не на Остафьевой ли крови! (Семен знал, что не прав, что Федор Данилович был плотничанин Великий Новгород делился рекой Волховом на две стороны. На левом берегу были Прусский (Людин) конец, Неревский конец, Загородье — это была Софийская сторона, где располагались собор Святой Софии, резиденция архиепископа и Детинец. На правой, Торговой стороне (с торгом, вечевой площадью и Ярославовым дворищем, княжеской резиденцией) — Славна и Плотницкий конец. Новгородские концы представляли собой своеобразные политические партии, причем Торговая сторона традиционно поддерживала великого князя, Софийская же — наоборот., с Торговой стороны, от века стоявшей за великих князей, и убитому Остафию был соратником, а отнюдь не совместником, но ничего не мог поделать с собой).

Полки против шведов, конечно, предстояло собирать, так и бояре приговорили. Но — без суеты.

— Без суеты, — со значением вымолвил великий князь и хмурым взором обвел предсидящих: уразумели ли? И так пакостно стало на душе.

Снова будет трупы вдоль дорог, мертвые исклеванные глазницы, снова безумные глаза опозоренных женщин и черный дым... дым горящего человеческого жилья совсем не похож на мирные дымки топящихся печей. И ты, русский великий князь, готов обречь на это русскую землю? Но как иначе, чем доведя до последней крайности, заставить самонадеянных новгородцев понять, что одним, без великокняжеской власти, им попросту не выжить?

Подлость никогда не окупается. Симеону Гордому следовало бы помнить об этом. Нет, решение его было вполне оправданным. Ринуть навстречу врагу наспех собранную дружину было бы, мягко сказать, безрассудством. Такое удавалось только Невскому. А — лето, страда в разгаре, людей не собрать. Потом дожди, распутица. Если б великий князь руководствовался только этими соображениями, никто (и прежде всего он сам) не смог бы его упрекнуть. Но волею Симеона это вынужденное промедление становилось умышленным.

Шведы наступали, половодьем растекались по новгородской земле. Перепуганные беженцы рассказывали, что латыняне насильно крестят людей в свою веру. Онцифор со своими четырьмя сотнями молодцов сотворил невозможное, выбив врага из водских земель. Но война не была окончена, не была даже переломлена. Шестого августа Магнуш взял Орехов, город, запирающий Устье Неву..

Псков, "боевое оплечье" Господина Великого Новгорода, прислал наконец подкрепление. Новгородцы были к тому времени в столь отчаянном положении, что за помощь обещали своему пригороду самостоятельность и звание "младшего брата".

К концу лета в войне наметился перелом. Русские полки перешли в наступление и вышли к Орехову. Однако взять город с наскока не удалось; шведы крепко сели в осаду. Осеннее ненастье пало в этом году раньше обычного. Окрестности были разорены войной, русичи голодали и мерзли не меньше осажденных шведов; начались болезни.

А в это время ливонцы вторглись в Псковскую землю. Псковские воины сидели под Ореховом, а немцы уже жгли предместья самого Пскова. Псковитян позже упрекали за "худую верность", но что им оставалось? Новгородские воеводы понимали, что не вправе их удерживать, и единственное попросили отвести полки скрытно. Однако нашлись умники, решившие поступить как раз наоборот, не из каких-либо разумных соображений, а лишь кичась своею свежеобретенной независимостью: все равно как, лишь бы не так, как просят! "В досаду великодушным благодетелям" — так Карамзин охарактеризовал мотив этого странного поступка. Извечная беда "младших братьев". Псковитяне отступили с развернутыми стягами, под звуки боевых рожков и бубнов, чем немало воодушевили шведов.

Был конец февраля 6856 года 1349 год, с учетом мартовского года.. Великокняжеское войско выступило наконец в поход, но князь Иван Звенигородский, Милостивый (и отнюдь не стратилат) берег людей, пережидал вьюги, бушевавшие неделями в эту поистине волчью зиму.

Новгородские воеводы держали совет. Снаружи завывал ветер, хлопал истрепанными полами шатра; бешено металось пламя в переносной жаровне. Онцифор сидел нахохленный, словно сердитый воробей. Кожа на обмороженном лице шелушилась, облезала лохмотьями, и боярин все время скреб то одну, то другую щеку, морщась, кода клочок кожи отходил болезненно.

— Отступать нам неможно, — пробурчал он в ответ на чьи-то слова. И, не поднимая взора, как об обыденном, высказал. — Князь нас оставил, но с нами Бог и Святая София.

Отчаянье придало новгородцам сил. Они пошли на приступ — и взяли город.

Пленные шведские рыцари были отправлены великому князю в виде живого упрека.

После того русичи уже только наступали. Били и гнали врага. Полностью очистили подвластную Великому Новгороду область. В нескольких крупных сражениях наголову разгромили неприятеля, вступили на землю Норвегии и наконец заключили мир, по которому к победителям отходили значительные территории.

Это была одна из славнейших побед русского оружия. Через много лет В начале XV века. было сочинено издевательское "Рукописание Магнуша", где устами битого короля всем его соотечественникам заповедовалось никогда не ходить на Русь. Но эта победа не имела никакого отношения к Великому князю Владимирскому, Симеону Гордому.

Пришла беда — отворяй ворота. В это же время Ольгерд Литовский направил в Орду своего брата Корияда, настраивать хана Джанибека против Семена. По донесениям верных людей, литвин даже собирался предложить хану совместный поход на Русь.

Семену необходимо было, не стряпая Стряпать — медлить, мешкать., самому ехать в Орду. Но в Кашине вновь зашевелился князь Василий; Всеволод опасался, что его неугомонный дядюшка что-то затевает. Это заставило Семена поторопиться со свадьбой, которая прежде намечалась только в будущем году. Нельзя было уезжать, оставив Кашинского без надлежащего догляда.

Свадьбу, против обыкновения, сыграли в Москве; Василию пришлось уступить. Семен дозволил жениху с невестой побыть наедине: пусть поговорят, посмотрят друг на друга, да даже и поцелуются разок за день до венчания — беда невелика.

Шестнадцатилетний Михаил, нескладный, с долгими руками и ногами, походил на молодого брудастого пса. Он не знал, куда девать руки, и поминутно краснел, рассказывая своей невесте про новый терем, который строится для молодых, и что тот пока еще не готов, но в будущем году они уже станут жить особо — как прямые князья. А Василиса смотрела на парня и пыталась представить: вот он будет мне мужем. И что теперь, я буду ему во всем подчиняться? Ну уж дудки! Тогда он мне? Это тоже не дело. Нужно будет как-то приспособиться друг к другу, но, Господи Боже мой! Мы же такие разные.

Накануне свадьбы Семен вызвал будущего зятя на мужской разговор. Прежде он постеснялся бы говорить о таких вещах, тем более применительно к родной дочери, но после собственного развода ему уже ничего не было страшно.

Он так и спросил:

— Ты, верно, уже все знаешь о женщинах?

Михаил покраснел и пробурчал что-то невразумительное.