— ... В условиях тяжелых боевых действий и нехватки личного состава в нашей рабоче-крестьянской Красной Армии Московский Совет принял решение о частичной мобилизации работников городской милиции. На собрании Совета решено обратиться к партийным организациям и призвать их отправить на фронты по защите нашей родной власти трудящихся половину членов местных ячеек. Кроме того, мобилизации подлежат молодые сотрудники милиции, не имеющие детей и не кормящие семью. Я тут сейчас зачитаю список, товарищи, от нашей уголовно-розыскной милиции. Прошу всех названных товарищей выйти сюда к столу.
Повисла короткая тишина, потом все подобрались, Розенталь стал называть фамилии, и люди с суровыми лицами стали выходить вперёд. Ивана Гуся назвали одним из первых, и он лихо, заломив на затылок бескозырку, вразвалочку подошёл к комиссару. Свою фамилию я услышал в середине списка, вскоре вслед за мной была названа и фамилия Паши Никитина. С горящими глазами и с воодушевлением на лице Пашка протискивался за мной сквозь людей к стоящему впереди столу. У меня же единственной воодушевлявшей мыслью было: "Как хорошо, что у меня морда всегда кирпичом". Иначе я не смог бы предсказать, какая гамма чувств отобразилась бы на моём лице, от паники до глубокого возмущения. Какого хрена?! Я ж не воевал никогда, не считая пару-тройку деньков в Ярославле, да какая же то была война! Всю прежнюю жизнь до старости мирно прожил, без участия в боевых действиях, в Афган в своё время не попал, в военных конфликтах не участвовал, никакого боевого опыта нет! Погибну просто так, ни за здорово живёшь! Я тут геройствую напропалую, страну, можно сказать, спасаю, а они?!
В голову запоздало пришла мысль: "Милицию вроде не призывали? Не должны!" Потом вспомнил, что милиционеров перестали призывать в Красную Армию только в 1919 году, да и то при наступлении Юденича на Петроград на защиту города тогда уходили целые милицейские отряды.
https://youtu.be/eVp2t_C2B00?list=PLxxyo8ELdIOT7ZD2tpKMqQuTOKhkuaJ7K&t=3442 — Кадры из фильма "Рождённая революцией." 1я серия.
Какой-то голос зловредно нашептывал: "Так-то тебя отблагодарила Советская власть! Старался для неё, старался, всё стремился уменьшить количество жертв, и что? Сгинешь ни за понюшку табаку." Другой голосок тоненько причитал: "Ну, всё пропало! Все усилия насмарку. А больше ничего и не смогу, там либо снаряд, либо шальная пуля, либо казацкая шашка. А то и от болезни загнуться можно, столько там небоевых потерь в Гражданскую было." За метанием мыслей почти не слышал слова Розенталя. Расслышал только, что сбор послезавтра.
Павел как-то внезапно повзрослел. Ему было за что умирать. Он действительно был готов идти на фронты Гражданской и оборонять свою родную Советскую власть даже ценой своей жизни. Это была его народная власть, порядок которой он, рискую жизнью, защищал на службе в милиции. Ради которой надеялся вступить в партию большевиков. Об устройстве справедливой и счастливой жизни в которой он мечтал в нынешние голодные годы. Мы распрощались с Павлом, разойдясь по каким-то дневным делам, а я всё никак не мог утихомирить мешанину бурлящих в голове мыслей и мятущихся чувств.
Никитин готов отдать жизнь за Советскую власть, он вырос здесь, смолоду пошёл работать на завод, жил бедно, испытывал нужду, и Советская власть дала ему возможность изменить жизнь к лучшему, причём не для себя, а для всех, для кого Павел и многие другие, подобные ему, считали справедливым. Его Советская власть дала ему надежду на лучшее будущее, пусть даже не для него лично, а для своего народа, или даже для всего человечества.
А я, я считаю эту Советскую власть своей? Честно вынужден себе признаться, что всё же нет. Я не голодал в этом мире с детства, не был вынужден трудиться, потому что родители не могли нас прокормить или тихо угасли в нестаром еще возрасте от болезней и тяжелой жизни, и я не должен был кормить младших братьев или сестёр. Я не испытывал унижений, меня не била разница в положении между мной и другими сословиями по праву рождения, между вынужденными продавать за копейки свой труд, чтобы прокормиться, и не испытывавшими нужды состоятельными людьми. Я не испытывал эту пропасть в положении, которую было не перескочить, далеко не все могли получить образование и "выбиться в люди". Были такие случаи, были, и не так уж мало, и много известных людей в России были из крестьян, но основная масса населения империи так и оставалась нищей, бесправной, неграмотной, и периодически вымиравшей от неурожаев и болезней.
Мелькнула чья-то искушающая мысль: "Раз тебя бросают на чужую войну, так может сменить сторону?" Тут же появилась другая мысль, напомнившая ответ известного гасконца одному влиятельному лицу о том, что все мои друзья, все, кто мне дорог, и даже просто хорошие знакомые находятся здесь, а все враги, с кем я вынужден был сражаться до сих пор как за свою жизнь так и за свою страну, все являются врагами и Советской власти. Это было бы подло по отношению к друзьям, и на меня дурно посмотрели бы враги, вздумай я переметнуться. Кроме того, в отличие от того гасконца, я не рвался проявить себя и стать знаменитым, не гнался за личной карьерой, я действительно зная, что будет в будущем, пытался как мог сделать это будущее менее кровавым и более счастливым. А ведь сколько я еще не сделал, "красный террор" еще не предотвратил, "белый террор" не сильно-то уменьшил... Что же теперь будет?
В тяжелых раздумьях, мыслями уже на войне, я обнаружил себя стоящим перед дверями небольшой каменной московской церквушки, стоявшей между особняками и купеческими домами. На фронте атеистов нет, как я читал где-то, и я, сняв фуражку и перекрестившись, зашёл в прохладу храма. Шла служба, солнце проникало сквозь узкие и высокие стёкла, но светило неярко. Прихожан было немного, виднелись седые головы стариков и фигурки согнутых годами пожилых женщин, и три или четыре женщины помоложе. О ком они просят в молитве, о брате, муже, женихе, а может о родителях?
В этот момент старенький священник, служивший без диакона, тихим старческим голосом произнёс один из возгласов ектении:
— О Богохранимой державе Российской и правительстве ея Господу помолимся...
Хор из трёх женщин и одного подростка в поношенной гимназической форме, которая была ему коротка, высоко пропел:
— Господи, помилуй.
В этом месте ранее поминали государя-императора, помазанного на царство. Но после отречения Николая Второго в феврале семнадцатого поминать оказалось некого. Не делать же буквальную замену "О державе Российской и Временном правительстве ея", как предложил кто-то в Синоде. Такое выражение коряво звучало, отдавало юридическим формализмом и вносило политическую мирскую неопределённость в порядок Богослужения, что естественно, вызвало протесты у священников и простых верующих. В итоге благочинные Москвы весной 1917 года решили установить такую формулу "О Богохранимой державе Российской и правительстве ея", которая по всей видимости прослужила около десяти лет, пока в 1927 году местоблюстителем патриарха митрополитом Сергием не была предложена и утверждена форма, использующаяся и поныне: "О богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея".
У некоторых в семнадцатом году возникли было недоумения, как же так, раньше молились за помазанного государя-императора, а теперь будем за непонятное правительство, в котором могут быть люди других вероисповеданий или вовсе атеисты. Особенно эти недоумения и возражения усилились после установления Советской власти. Однако подобные недоумения были разъяснены с помощью слов послания апостола Павла, в котором он во время гонений римских императоров на первых христиан писал: "прежде всего прошу совершать молитвы ... за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте..."
Я посмотрел на икон Нерукотворного Спаса справа на стене.
"Я непонятным образом перенёсся сюда в это время, выжил, обрёл своё место, любимую девушку, друзей. Слава Богу, конечно, что всё произошло именно так. Но что же дальше?"
"У меня появилась цель, большая цель, жить не просто для себя, а и для своей страны. Попытаться сделать принявший меня мир и жизнь людей в нём хоть немного лучше, насколько хватит моих сил и ума. Но сейчас всё может сорваться из-за этой красной армии!"
"Что же теперь, всё зря? Не успеть ничего сделать? Погибать?"
В этот момент священник с непокрытой седой головой прочёл:
— А́ще же сѣ́но се́лное, дне́сь су́ще и у́трѣ въ пе́щь вмета́емо, Бо́гъ та́ко одѣва́етъ, не мно́го ли па́че ва́съ, маловѣ́ри?
Мои мысли остановились, поражённые произошедшим совпадением, как полученным ответом, и приняли другое направление. А и вправду, есть народная поговорка "что ни делается, всё к лучшему". Откуда мы знаем, что на самом деле к лучшему? Может, меня убьют в ближайшей шальной перестрелке с очередной бандой, останься я в Москве? Или может все те "улучшения", что планировал никакой пользы не принесут, а только вред, откуда мне знать? Послезнание моё работает только в нетронутых изменениями областях, моделировать последствия трудно, а ошибиться легче лёгкого в бурлении событий Гражданской войны. Может, так и лучше. Надо, значит надо. Ничего не поделаешь, на фронт так на фронт. Мрачное смятение мыслей сменилось надеждой и небольшой уверенностью в будущем.
И ещё запоздало пришла мысль: "А Лизе-то как тяжело одной придётся. Из-за Ярославля только что вот она как испереживалась, а тут на войну. Надо что-то для неё придумать..."
Из раздумий меня вывел старческий голос:
— О чём задумался, воин?
Я оглянулся. Рядом стоял тот самый седой сухонький батюшка с бородкой, что вёл сегодня службу, которая незаметно для меня завершилась.
— На войну ухожу, — просто сказал я.
— На Дон идёшь? — кротко поинтересовался священник, печально глядя на меня выцветшими от возраста глазами.
— Нет, — мотнул я головой, — в Красную Армию мобилизуют.
Старичок помолчал, склонив голову, вздохнул, а потом произнёс:
— Иоанн Креститель говорил приходящим к нему воинам: "Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем". Иди, воин, выполняй долг свой и уклоняйся от зла. Да спасёт тебя Господь.
С этими словами он перекрестил меня и повернувшись медленно направился к выходу.
Вечером мы с Пашей и Ваней завалились к нам. Ваня заговорщицки улыбаясь извлёк из подмышки бушлата зелёную четырёхгранную бутылку с коротким горлом:
— Вот, полуштоф добыл, — с гордостью произнёс он, — неполный, правда, — посокрушался Ваня. — По такому случаю, как поход на защиту нашей, ну и мировой тоже, революции.
Мы с Лизой выложили варёную картошку на всех нас четверых и по куску хлеба, Пашка развернул коричневую бумагу с солёной рыбой. Разлили по четырём мутноватым гранёным стаканчикам водку, взяли их в руки.
— За победу революции и за наше светлое будущее! — провозгласил тост Ваня, и мы выпили.
В нос шибануло запахом спирта, по пищеводу прокатилась горячая волна. Лиза, выпив, поморщилась и стала заедать горячей картошкой.
— Ну, по второй? — Ваня посмотрел на свет сквозь темно-зелёное стекло. Разлили остатки по стаканчикам.
— Чтобы вы вернулись живыми, — тихо произнесла тост Лиза. — И с победой.
Мы согласно кивнули, опрокинули емкости в горло и накинулись на еду. Завязалась беседа. Лиза сидела рядом со мной, вцепившись в мой локоть, как будто я собирался уходить прямо сейчас. От водки или от переживаний у неё в уголках глаз стала скапливаться влажность.
— Солнышко, дай-ка я музыку возьму, — осторожно высвободил я свою руку. Встал, прошёл к стене, где стоял футляр с баяном, вынул оттуда инструмент и вернулся к столу.
— Сыграешь? — обрадовался Пашка.
— Давай про море! Знаешь? — загорелся Ваня Гусь.
— Сначала песню для своей родимой, — отмёл я все предложения, глядя на Лизу. Моя девушка вопросительно посмотрела на меня, и я продолжил:
— Что-то ты загрустило, солнце моё. Так слушай! Эта песня для тебя.
Я раздвинул меха баяна, извлёк первые звуки и запел молодым хорошо звучащим голосом, куда лучшим того, что был в прошлой жизни:
Ты ждешь, Лизавета, от друга привета.
Ты не спишь до рассвета, все грустишь обо мне.
Одержим победу — к тебе я приеду,
На горячем боевом коне.
Первый куплет пропел я старательно окая и округляя глаза. Слушая слова песни, печаль из лизиных глаз постепенно исчезала, оставляя место смешинкам. Наверное, она представляла, как я въеду на коне в милицию или в нашу комнату, а может вообразила мою неуклюжую посадку на лошади — я как-то признался ей, что не умею ездить на лошадях, и буду на них как собака на заборе.
Следующий куплет я спел уже не дурачась, а вполне серьёзно:
Приеду весною, ворота открою.
Я с тобой, ты со мной — неразлучны навек.
В тоске и тревоге не стой на пороге.
Я вернусь, когда растает снег!
В лизиных глазах зажглась надежда, и она поверила, что так и будет, я вернусь, и ничего плохого не случится.
Третий куплет вышел у меня со всем моим чувством:
Моя дорогая, я жду и мечтаю.
Улыбнись мне, встречая, — был я храбрым в бою.
Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы,
И обнять любимою свою!
Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы,
И обнять любимою свою!
https://texty-pesen.ru/lizaveta.html
https://www.youtube.com/watch?v=GoKJgIHLTsg
ИСТОРИЯ ПЕСНИ — "Ты ждёшь, Лизавета" — https://www.youtube.com/watch?v=mOb9In_ruPI
Лиза смотрела на меня сияющими глазами, из которых исчезли подавленность и страх неизвестности. Эх, товарищи Долматовский и Богословский, у меня нет слов, как я вам благодарен!
Пашка мечтательно произнёс:
— А я вот тоже хочу победить эту, гидру, этой самой контрреволюции, вернуться и тоже встретить свою девушку. И жениться, понятно, вас всех на свадьбу позвать.
— Э, брат, сначала я! — смеясь возразил Ваня Гусь. — Моряки завсегда у барышень антирес вызывают поболее вас сухопутных.
— А и лады, мне не жалко, — не стал спорить Пашка. — Давай сперва ты всех на свадьбу зови, а потом вскорости и я.
На следующее утро в последний день нашей работы в милиции меня внезапно вызвал к себе Розенталь:
— Кузнецов, отправляйся в ЧК нашего района, там тобой товарищ Петерсонс интересуется. Останешься в его подчинении, сколько скажет.
— А как же мобилизация? — удивился я.
— В ЧК всё скажут. Всё, давай, двигай, — отмахнулся Розенталь, и мне ничего не оставалось как выйти из кабинета и отправиться в ЧК Городского района, сказав перед уходом об этом Никитину. Интересно, что в ЧК понадобилось?
К Петерсонсу меня пропустили без вопросов. Он, увидев меня в своём кабинете, на секунду наморщил лоб, припоминая, а потом поприветствовал:
— А, товарищ Кузнецов, заходи, заходи.
Я поздоровался, и он продолжил:
— До нас дошли сведения о твоих грамотных и находчивых действиях против белогвардейской сволочи в Ярославле.