— Ну так отрицайте, Дэджи! — насмешничал Шутте. — Говоря одно, вы поступаете совсем иначе! Не помните, как это называется в миру? Нет? Ну так я подскажу. Первый слог: "хан"...
Окружающие зароптали. Виллар как-то беспомощно шнырял глазами, как тогда, на дневниковой записи. А из глотки чувствующего себя хозяином положения клоуна-соглядатая так и сыпались отрывистые фразы, и голос был уже не мятно-карамельным, а злым и резким. Как там, у беседки.
— Второй: "жес"... Ну? Продолжите? Третий...
Я не выдержал первым. Кажется, оттолкнул по пути саму Аури. Схватил мерзавца за воротник и что было силы вмазал ему кулаком по зубам, замахнулся еще, но меня задержали, стали оттаскивать, кто-то охал, кто-то одобрительно восклицал, а меня трясло от бешенства, и все происходило будто не со мной.
И в какой-то миг я увидел окровавленную рожу Шутте. Он улыбался. А потом его губы зашевелились, и я неведомо как услышал: "Ты такой же, как я!"
— Ну что вы, в самом деле, как мальчик, — укоризненно бубнила Аури, прижимая носовой платок к разбитым костяшкам моего кулака. — Вот от вас, Агни, я такого не ожидала...
— Зайдете ко мне по возвращении на станцию, — процедил в мой адрес Виллар, следуя за уводимым под руки Шутте: самые рьяные сотрудники суетились вокруг клоуна так, будто ему, по крайней мере, проломили череп.
Я кивнул. У входа показались Шива и Ума. Они недоуменно разглядывали нас, и за их плечами напирали любопытные, сбежавшиеся на подозрительный шум.
— Уволит, с него станется, — пробормотал кто-то в толпе возле нас. — И не таких увольняли!
Варуна ободрительно положил мне ладонь на плечо.
Обратно мы летели впятером, полным составом команды. Сначала все молчали, потом Шива повернулся в мою сторону и, показав большой палец, высказался:
— Пусть только попробуют уволить! Тогда и я уйду.
Я не поверил ушам.
— И я, — подхватила Ума.
Все — Варуна в том числе — посмотрели на Савитри. Та, не глядя на нас, вдруг потянулась через кресло отца и пожала мне руку:
— И я уйду, если попробуют, — шепнула своим потрясающим голосом.
У меня тут же унялась боль в рассаженных костяшках, а я почти растаял от благодарности к ним ко всем за поддержку. Даже если их обещание саботировать работу окажется просто сотрясанием воздуха, как всегда происходило и происходит в реальной жизни.
— Представляю себе, что тут будет, — покачал головой Варуна. — Потерять за раз целый боекомплект ведущих Исполнителей — это, скажу я вам, круто даже для такого самодура, как Виллар! А мне вот теперь стыдно: какого хрена это сделал не я?! Старый олух... Жуть до чего стыдно. Агни, я хочу, чтобы ты знал и не составил превратного мнения о профессоре Аури. У Дэджи на Земле есть сын. Много лет назад, когда ему было меньше лет, чем вам сейчас — восемнадцать или девятнадцать — перед нею встал вопрос о работе на "Трийпуре". Ее сын не был склонен к техническим наукам и отказался лететь с нею. Он остался доучиваться, а Дэджи отправилась сюда. Видятся они теперь редко, как мы все со своими близкими... И ее, конечно, это угнетает, тем более из-за такой долгой разлуки между ними появилось неизбежное отчуждение. Поэтому-то она так легко и повелась на провокацию негодяя. Это в стиле Шутте — перевернуть все с ног на голову и утрировать, выдать полуложь-полуправду за истину и провозгласить ее во всеуслышание.
— Я в профессоре Аури и не сомневался.
— Ну и правильно. Она добрая тетка, — заулыбался мой наставник. — А тебя взяла под крыло, потому что ты ей, видно, очень напоминаешь ее сына. Не такого, какой он сейчас, а тогдашнего. Сейчас-то ему уже хорошо за сорок, наверное. А в юности действительно было что-то общее, насколько его помню...
Я едва сдержал себя от нетактично-удивленного вопроса, сколько же тогда ей самой. Мне-то всегда казалось, что чуть больше пятидесяти.
"Трийпура" еще не успела отбыть к своей обычной точке прикрепления на орбите, как я сидел в своей каюте и собирал немногочисленные вещи. Где-то у меня в кристалле были на всякий случай записаны формы различных, принятых здесь и только здесь, заявлений. В том числе на увольнение. В связи с секретностью проекта, отделаться стандартной отпиской было невозможно.
Я решил не терять времени даром и принялся искать нужные документы. Поиск занял не одну минуту: не очень важные сведения я могу запихнуть, сам не ведая куда. Они же не очень важные! Сколько уж корил себя за это, но велика сила привычки. Вернее, безалаберности. Но когда-нибудь я исправлюсь, честное слово!
Усмирив свою ворчливую совесть, я наконец нашел то, что искал. И тут рядом с названием этой папки мелькнуло название файлика, о существовании которого я давно позабыл. Это был тот документик, который я зачем-то сохранил у себя, перепрограммировав Сорбонну. "Дело о пропавшем суре", судя по дате, было создано почти 25 лет назад. Стараясь отдалить неприятную возню с увольнением, я без всякой задней мысли открыл текстовое "Дело о..." и равнодушно пробежался глазами по пиктограммам. В файле повествовалось о том, как четверть века назад созданный для работы сура внезапно исчез. Причем в неизвестном не только направлении, но и времени. Были предприняты поиски, но все напрасно. История обрывалась ни на чем — на полуслове. Так и знал, что какая-то чушь. С этой уверенностью я безжалостно пометил файл как мусор, отправил на удаление и, заполнив форму об уходе по всем правилам, отправился в сектор "Альфа" — на ковер к профессору Виллару.
Откровения, откровения...
Что сразу же бросилось в глаза при посещении сектора "старших братьев", где прежде мне бывать не доводилось, — это охранники. Здоровенные особи сурового вида, закамуфлированные в комбинезоны техников. Их инородность нам просто вопила о себе. В расслабленном режиме — отсутствующий, взгляд особей становился крайне заинтересованным, стоило этим лбам уловить малейшее движение. Круглыми глазами парни уставлялись на его источник, и тебе следовало ощущать себя полевой мышью в поле зрения совы. Они словно обшаривали тебя и просчитывали наперед десять твоих шагов, пропуская вперед только после очистительной исповеди.
По дороге меня остановили несколько раз, уточняя, для чего я посягнул на их территорию. И всякий раз мне удавалось пройти лишь после того, как они связывались с профессором и получали от него разрешение.
Теперь-то я наконец понял, почему наши так не любят сюда ходить, несмотря на то, что здесь вообще нет кактусов...
Кто-то, возможно, и улыбнется, узнав, что на пороге кабинета Виллара я почти нос к носу столкнулся с Шутте. Которого, к тому же, никто не охранял. А вот мне было не до улыбок. Профессорского любимца, как выяснилось, я помял прилично: и без того пухлые губы его раздулись раза в два сильнее, верхняя заклеена пластырем, а нос нелепо перекосило набок. И все же он ехидненько оскалился — ого! так там еще и зуба нет! — потер короткопалые ладошки и прошепелявил:
— Корпоратифщик удалша!
У меня даже не мелькнуло мысли извиниться. Шутте картинно посторонился, пропуская меня в каюту, и еще сделал вот так ручонками — прошу, мол, проходи! И я вступил в клетку ко льву.
Профессор Виллар, а вернее, его голограмма (я уже научился с первого взгляда отличать иллюзию от оригинала), восседал за громоздким старомодным столом и угрюмо поглядывал на меня из-под широких темных бровей. Я уже хотел визуализировать перед ним свое прошение об отставке, как вдруг он указал подбородком в сторону кресла:
— Присядьте.
Я уселся в ожидании унылой нотации и машинально потер рассаженный о шуттовские зубы кулак. Лучше бы сразу уволил. Любят эти ученые лишнюю болтовню...
— Где вы учились, Агни?
Весьма странный вопрос для человека, который лично принимал участие при зачислении меня в сотрудники "Трийпуры".
— Средиземноморская высшая техническая Академия, — отрапортовал я. — Фак-кон-вещ... Простите, факультет "Конвекции в веществах и молекулярного преобразования".
Услышав малоприличное студенческое сокращение, профессорская голограмма конфузливо кхекнула и качнула головой. Это я по привычке. Да и ладно, семь бед — один ответ.
Но Виллар решил сделать вид, что не обратил внимания, и настойчиво переспросил:
— Вы лучше мне скажите, вайшва, что за заведение было в древние времена на территории вашей Академии? Знаете?
— Конечно, профессор Виллар! Сорбонна.
— Вот именно. Сорбонна! Вот именно.
Голограмма встала и принялась прохаживаться по каюте туда-обратно. Сначала я вертел головой, пытаясь за ним следить, но потом мне надоело, и я стал разглядывать обстановку, где все говорило о пристрастии хозяина к древнему и вычурному. Да это и не удивительно: Виллар ведь был историком и, судя по рассказам Аури, весьма погруженным в свою дисциплину. Мы, студенты, таких преподавателей за глаза величали маньяками и побаивались. Кто его знает, может, он за малейшее пренебрежение к своему ненаглядному предмету готов убить на месте? Вон у Виллара тут сколько тяжелых предметов — канделябры какие-то, шкатулки... на стене даже дубинка с зубцами висит... морген... моргенш... В общем, мне этого слова не выговорить, но бьет она, подозреваю, неслабо.
Впрочем, Виллар же сейчас голограмма! Значит, хотя бы покалечить не сможет...
А он все гнул свое:
— Там училась профессор Аури, вы осведомлены?
— Да.
Профессорская копия резко остановилась и на каблуках развернулась ко мне:
— Вы прочли?
— Э-э-э... — я не на шутку растерялся. — Что прочел?
— Историю о неудачном эксперименте с сурой?
Ну надо же! Я ведь только что удалил этот ненужный, как мне казалось, файл!
— А, это! Да, профессор!
— И что скажете?
— А я должен что-то сказать?
— Ну, какие у вас соображения на этот счет?
Никаких соображений у меня не было: я вообще не раздумывал на это тему до последнего момента. На всякий случай решил уточнить:
— Можно вопрос? Откуда вы узнали, что эта история попала ко мне и что я её прочел?
Он нетерпеливо отмахнулся:
— Ну так у вас есть соображения по этому поводу?
— Я не думал по этому поводу, профессор! У меня были дела поважнее.
— Да?! — удивился Виллар, вздергивая на лоб черные кустистые брови. — И какие же, позвольте узнать?
— Ну... составление формы об уходе.
— Об уходе за чем?
— Об уходе откуда. Из проекта "Прометеус". Ведь я уволен?
— Кто вам сказал эту чушь?
— Но я же...
— Вы же что же?
Вместо ответа я символически потыкал себе кулаком в челюсть и указал глазами на двери. Виллар поморщился:
— Ну, напились, ну, побуянили, с кем не бывает...
— Но я не напи...
— Так у вас, наконец, есть хоть какие-то идеи о том, где может находиться этот проклятый сура?! — выкрикнул он, слегка подпрыгнув.
— Да почему у меня должны быть об этом какие-то идеи?! — тоже, не выдержав накала его эмоций, возопил я.
— Ну так идите и поразмышляйте на досуге! И делитесь размышлениями только со мной и только напрямую... без всех этих... — он вскинул руку и повращал пальцем, — технических прибабмасов! Покажите мне вашу... объяснительную!
Я развернул визуализацию заявления об уходе.
— Гм... "Прошу расторгнуть со мной..." Угу, ага... А, вот! Причина интересная: "конфликт с Э.-Грегором Шутте"! — торжественно, почти нараспев продекламировал Виллар. — Да вы мастак писать заявления, вайшва Агни! Идите и не грешите больше!
Так, немного поорав друг на друга, мы и разошлись. Мне вообще не было понятно, что всё это значит. Более странных аудиенций у меня еще не было никогда: в мыслях уже уволенный, я не испытывал должного трепета пред грозой всей "Трийпуры", он же чего-то от меня добивался и явно покривил душой, спустив мне с рук настолько непростительный поступок в отношении его клоуна-фаворита. Наверное, мне следует посоветоваться об этом с кем-то поопытнее.
Аури в ее кабинете найти не удалось, но мне сказали, что она отдыхает в своей каюте и просила не беспокоить. Все-таки до чего же комфортно себя чувствуешь в секторе "Бета" по сравнению с "Альфой"! Если, конечно, подобающе одет — в антикактусный бронекомбинезон со шлемом — и достойно вооружен.
Про наказ Виллара о чем-то там поразмыслить я, признаться, тогда забыл. Мне не хотелось идти к себе в каюту: я был слишком взвинчен. Ноги сами направили меня в "Омегу", в ангар номер восемь.
У прозрачной колонны с зооуголком одиноко стояла Савитри. Свет в зале был потушен и включился лишь по моему требованию. Док даже не оглянулась — наверное, ее сенсорник был настроен сейчас на круговой обзор:
— С щитом иль на щите? — произнесла она.
— Чего?
— Да ничего. Я пошутила. И так видно, что ни щиты, ни мечи у вас в ход не пошли.
— Даже моргенш... штерны не пошли. А что ты тут делаешь в темноте?
Я подошел к самой колонне и встал возле дочери Варуны.
— Смотрю. Думаю. Никак не могу поймать одну мысль... Она не дает мне покоя, но и не дается, чтобы я ее поймала и могла как следует обдумать. Вот видишь эту клетку?
Девушка, не глядя, указала на загончик с белыми, серыми и черными лабораторными крысами. Проснувшись, они потягивались и отчаянно зевали, показывая розовые пастишки и рыжие резцы.
— Иногда я пересаживаю бельчонка в другой контейнер, а в его колесо кладу крысу, — продолжала Савитри, изучая, как мне казалось, носки собственных праздничных туфель. — Иногда спросонья она начинает перебирать лапками, бежать в колесе. Потом до нее доходит, что на самом деле она никуда не бежит. Побродив по беличьей клетке, она забирается в уголок или обратно в колесо, но только затем, чтобы снова заснуть. Они очень ленивые и практичные животные...
— Как люди? — уточнил я.
— Люди — просто ленивые.
Одна из крыс — черная с белым брюхом — опираясь о решетку, вытянула морду, чтобы укусить за хвост сидящего на жердочке повыше белого крысюка. В самый ответственный момент он почуял неладное и поглядел вниз. Черно-белая крыска тут же сделала вид, что просто так изящно потягивалась, а когда он потерял к ней интерес, все-таки тяпнула его за ляжку. Крысюк взвизгнул, подпрыгнул, но самка благоразумно затерялась среди соседок.
— Да, они сообразительны, как ни один другой грызун, — засмеялась Савитри. — Вот я и пытаюсь понять: что заставляет нас и белок мчаться на одном и том же месте в этом колесе и что не дает остановиться, как это делает любая крыса? Мало того: стоит единственной крысе в новой группе познакомиться со свойствами этого колеса, тут же о нем узнают и все ее неопытные собратья. Вслед за нею они уже даже не пытаются его вращать. Это у них как озарение, нисходящее через одну особь и транслирующееся сразу на всю группу...
— Вот бы нам так... прозреть... — размечтался я, думая при этом о другом — о том, с чего бы это суровый Виллар вдруг так легко оставил меня без наказания? Все-таки я уронил авторитет его клоуна в присутствии многих свидетелей. Или Шутте — в самом деле всего лишь зарвавшийся коверный, который вообразил себя вершителем судеб? А как тогда быть с голосом моего "внутреннего гения", предупреждавшего не иметь никаких дел с компаньоном профессора?
