— Сядьте на место! — вдруг прикрикнул на нее мессер. Компаньонка Лизы вся сжалась и на согнутых ногах убралась к своему креслу в углу. — Что с Лизой, фра Лука? — шепнул он, когда монашенка уже не могла нас слышать.
— Есть опасность, что она сожжет во время такого сеанса все клетки головного мозга и умрет, — ответил я, ощущая, как дернулись пальцы на правой руке Джоконды и мысленно воздавая хвалу вонючей соли из запасов маэстро.
Леонардо поднес ей флакон еще раз. Теперь Лиза с отвращением отвернулась и застонала. Компаньонка прибежала на звук ее голоса, и снова поднялась суета.
Синьора приоткрыла светло-карие глаза. Зрачки были мутны, но, поймав мой взгляд, стали оживать.
— Агни... — беззвучно проговорила она, ухватив меня за локоть и силясь подняться.
— Что с вами, синьора? — не отставала монашенка.
— Все хорошо, Кьара, не беспокойтесь, не беспокойтесь.
— Я всегда знала, что эти занятия бесконечно вас утомляют, мона Лиза! Сегодня же доложу вашему супругу, чего вам стоят часы неподвижности. Воображаю, как болит у вас спина! Да и куда лучше — портрет давно готов!
Савитри беспомощно поглядела на меня и на Леонардо. Я понял, что переубедить Кьару и синьора Джокондо она в ближайшее время не сможет.
— Смею вас оспорить, мона Кьара: картина еще не окончена, — подбирая слова, мягко сказал художник.
— А зрителю всё виднее, синьор да Винчи! — упорствовала монашенка, строго складывая узкие морщинистые губы с небольшими, но заметными волосками "усиков" в углах и сверкая водянистыми глазами. — Я не позволю рисковать благополучием госпожи!
Леонардо развел руками и отступил. Насколько я замечал, с женщинами он старался не спорить никогда и ни о чем, лишь в обществе нас с Лизой-Савитри становился разговорчив и заинтересован.
— Вы сходите, Кьара, отдайте распоряжение кучеру, — велела Джоконда, не зная иного способа избавиться от навязчивости компаньонки, и когда Кьара наконец лишила нас своего общества, посмотрела на да Винчи: — Мессер, это ненадолго, мне нужно будет восстановиться, и я опять возьму их обоих под контроль.
— Так вы zahori**? — спросил он с любопытством.
__________________________________
** Zahori — (испанск.) ясновидящая.
Лиза улыбнулась:
— Нет, мессер, я просто пока еще живая иллюстрация истины о том, что если где-то убудет, то где-то и прибудет. Так вот, это ничего, что я не смогу больше приезжать: у вас все равно скоро не останется времени заниматься моим портретом.
— Почему?
— Вам придется стать соперником Буонаротти, — она пожала плечами, которые столь дивно соответствовали модным вкусам современников: были покаты и притом пышны, тем самым подчеркивая небольшой, но полный бюст и длинную гладкую шею без малейших намеков на выступающие ключицы и с едва-едва различимой яремной впадинкой посередине.
— Соперником Буонаротти?! С чего бы это... и — как? — все более удивлялся Леонардо.
Мона Лиза грустно улыбнулась:
— Вам с ним наперегонки придется расписывать дворец Синьории. По заказу гонфалоньера Содерини. Можете не благодарить: у меня в тот момент не было более удачных идей, сер Леонардо. Поскольку один из его сторонников подложил вам свинью, я решила ответить самому Микеланджело, но обратным. Отвечай на зло добром, не так ли? — тут она уже рассмеялась, потому что посмотрела на меня, а я и сам едва сдерживался, чтобы не захохотать от воспоминаний о записке-доносе. — Сначала Содерини пригласит вас, чуть позже — Буонаротти.
Не успел художник ответить, что по-прежнему ничего не понимает, как снова появилась мона Кьара и заявила, что к дому подъехали два кавалера и просили доложить о них хозяину. Тут же, едва не сбив ее с ног, в студию ввалился потный от бега Салаино и, не извиняясь, слово в слово повторил слова монашенки, а от себя добавил, что тех двоих он узнал: они с товарищами только что стояли у входа в мастерскую.
— Нам пора ехать, — вздохнула Лиза и застегнула плащ. — Прощайте. Я пришлю за картиной слугу, мессер.
С этими словами она, поддерживаемая под руку компаньонкой, удалилась. Леонардо кивнул ей вслед, после чего мы с ним вышли к уже известным мне кондотьеру и солдату.
— Сер да Винчи, — сказал кондотьер, а я проводил глазами карету Джоконды, — синьор Содерини изъявили просьбу увидеть вас в Палаццо Веккьо, и мы здесь, дабы составить вам эскорт.
Я отвернулся, пряча улыбку. Похоже, парень еще даже сам для себя не придумал объяснение собственной роли в этом странном деле. У солдата, между прочим, вид был не менее растерянный, чем у его командира. За нашими спинами стоял Салаино, и он, само собой, не понимал вообще ничего, разве что моя веселая физиономия развеяла его тревогу.
— Что скажете, мессер? — спросил я при прощании садившегося верхом Леонардо.
Тот, уже в седле, приподнял руки, возвел глаза к лазурным небесам, покачал кому-то в ответ головой и, берясь за уздечку, пришпорил коня.
Оставшись с Салаино вдвоем, мы переглянулись, а потом одновременно, с облегчением, выдохнув, утерли лоб рукавом.
* * *
Савитри восстанавливалась долго. Леонардо отправил ей со слугой портрет, а сам принялся за картонную версию будущей фрески "Битва при Ангиари". Свободное время он проводил в мастерской, где внезапно для всех воспылал прежней страстью к созданию летательного аппарата. Эта затея отвлекла Заратустру от "Тандавы", посему машину я дорабатывал в полном одиночестве. Пока маэстро с Перетолой мастерили прототип дельтаплана, полностью заняв им одну из комнат, я собирал последнюю центрифугу и настраивал систему.
Других доносов не было, но мы оставались начеку. По крайней мере, если Леонардо почти всю светлую часть суток находился пред очами правящей верхушки и своего врага-Микеланджело, крыть стукачам было нечем: мессер "не был, не замечен, не состоял", и подтвердить это могли теперь многие свидетели.
Однажды я увидел в его студии еще несколько портретов Лизы, набросанных углем на картоне. Разные ракурсы, поворот головы, поза — но всюду один и тот же взгляд и неверная, размытая улыбка маленьких губ.
— Мне иногда не верится, что она зряча, — однажды поделился со мной Леонардо. — Но бьюсь об заклад, я еще ни разу не видел такого лица и у слепых! И, сколько ни ломаю голову, я всё ж не могу понять — что такое запредельное предстает взору вашей спутницы, фра Лука?..
— Я сам... не могу этого понять, мессер, — признался я тогда. — Скажу только, что через пятьсот лет это не разгадают... Разве что портрет тот, который вы отослали семейству Джокондо, очень сильно отличается от того, что выставят в Лувре...
— В Лувре? Это, если я не ошибаюсь, какая-то французская крепость? Как же попадет туда моя картина?
— Пути Господни неисповедимы, мессер. А Лувр через пятьсот лет будет одним из величайших музеев Европы.
— Воистину неисповедимы... Моя "Мона Лиза" в величайшем музее Европы... Невероятно... Там столько недоработано!
— Но... мне кажется, в Лувре будет вывешена совсем другая картина. На ней другая Лиза, мессер!
— Как — другая?
— Сначала я думал, это связано со свежестью красок на только что созданной картине. Но нет! Там будет та же поза, те же руки, всё то же самое, кроме бровей... Однако в ней проступит что-то пугающее, что притягивает и отталкивает одновременно... как беседы о посмертии, о душе и бренной плоти, о том, что никому на самом деле неизвестно доподлинно, но что неизбежно узнает каждый, когда придет его срок...
— Вы хотите сказать, Лизу подменят подделкой?
— Нет, ваше авторство будет полностью доказано.
— Что же тогда? — он взял в руки один из картонов и вгляделся в эскиз. — Вы сказали — "кроме бровей". Что там не так с бровями, Лука?
— Их нет.
— Чем вы это объясните? Веяние моды? Она попросит еще один портрет несколько лет спустя и выщиплет брови?
— Нет, после 1506 года вы с нею больше не увидитесь. А насчет бровей... Мне не довелось побывать во всех эпохах во время работы на станции, но некоторые специалисты у нас рассказывали о том, что в Древнем Египте люди полностью сбривали брови, чтобы обезобразить себя по причине траура...
— Ну, то у предков коптов! Древние все были чудаки почище нашего...
— Да, прямая аналогия не прослеживается. Но иных причин я не знаю, мессер. Поживем — увидим.
— Хотелось бы. Могу представить вашу степень разочарования: вы приходите за ответом, а у меня самого одни вопросы!
Мы засмеялись. В разговорах с Леонардо я прежде побаивался тем, связанных со смертью. Боялся, что однажды он не утерпит и спросит — "когда?" И я не посмею ответить и при этом буду чувствовать себя негодяем: ведь я знаю, а для него это тайна за семью печатями. Но он не спрашивал и даже взглядом не подавал намеков. И однажды я понял, что мессер — не спросит. Человек, который ограничил себя в познании технологий будущего и сделал это волевым усилием, осознанием опасности такого анахронизма, не станет спрашивать о дате собственной смерти. Тогда всё встало на свои места, былая моя зажатость при общении с ним исчезла. Я не знал его полностью, но понимал и тех, кто шел за ним, и тех, кто его ненавидел.
Время шло, и вот в один прекрасный вечер я приехал к Палаццо Веккьо, застав там да Винчи. Сидя на лесах, он расписывал "Битву", а внизу несколько подмастерьев поддерживали огонь в небольших, обложенных камнем, очагах, призванных высушивать фреску. Не тревожа его, я просидел вместе с подмастерьями до ночи, наблюдая за его работой, разительно и принципиально отличавшейся от той, что я видел прежде. Спустившись и разглядев меня, Леонардо удивился и укорил: мол, нужно было подать голос.
— Я не имею исторического права вам мешать, — сказал я, когда мы уже шагали с ним к мастерской. — А теперь хочу поделиться: "адская машина" закончена!
— Святая Мадонна! — с восхищением, какого раньше никогда передо мной не выказывал, остановившись и ухватив меня за плечи, воскликнул художник. — Примите мои поздравления, мой друг! Одного мне будет жаль...
— Чего же?
Он отпустил меня и понурился:
— Я привык к Агни в обличии Луки и не знаю, смогу ли переносить настоящего Луку после того, как вы вернетесь к себе. Мы никогда не говорили с ним о том, о чем говорили с вами, к тому же в некоторых вещах он... слишком ограничен. И... знаете, тяжело расставаться с кем-то, кто, кажется, тебя понимает и кого, кажется, понимаешь ты...
— Вы преувеличиваете мои способности, мессер. Агни всего лишь обыватель из будущего, дрессированная обезьяна, обученная неизвестным здесь и сейчас фокусам, но мало понимающая их глубинный смысл. Тот, кого Лиза звала "ади" — не я, он как бы внутренний слой, сердцевина древесного ствола, к которой Агни не имеет никакого отношения, хотя сам является по отношению к нему этим самым "деревом". Он выручает нас, поставивших человечество на грань гибели, а я только проводник для него, покорный исполнитель, и знаю свое место.
— Ну-ну, — неподражаемым своим тоном ответил Леонардо, и, я уверен, утопил в бороде ту самую лукавую усмешку, которую приписывал и некоторым своим героям. По-моему, он всегда судил о людях, с которыми давно общался, куда лучше, чем они того заслуживали. И я в их числе. — Вы видели фреску? Что скажете?
— Смените краски.
— То есть?
— Вы спасете "Битву" если в верхней части стены выберете краски, которые просохнут быстрее и которые не будут отторгаться грунтовкой.
— Я уже думал об этом.
— Знаю.
— Ну вот, а говорите — дрессированная обезьяна.
— Я дрессированная обезьяна из будущего. У меня фора, мессер.
— Ладно, ладно, будет вам.
Отправление я назначил на другую ночь. Вышел на связь с оператором Гаруты и велел оповестить Шиву и Савитри. Гарутой управляла Тэа, и она не стала скрывать радости.
Первой в мастерскую приехала мона Лиза. Разумеется, тайком. Мы впустили ее через черный ход, и, оказавшись в комнате с центрифугами, она замерла:
— Не могу поверить, что тебе удалось! А где Шива?
— Он бежал из плена и, надеюсь, скоро будет здесь. Во всяком случае, это мне обещала его сестра.
К нам постучался и заглянул Салаино. Он должен был ассистировать учителю во время нашей переброски, а потом помочь ему уничтожить "Тандаву".
— Там ломится какой-то синьор в маске, представился господином Шивой. Он утверждает, будто вы все тут его с нетерпением дожидаетесь. Пускать?
— Безусловно, — спокойно ответил Леонардо, разглядывая пульт.
Салаино провел герцога через кузницу и впустил в тайную комнату. Лиза-Савитри уставилась на него с любопытством.
— Молния мне в чакру, ну вы и окопались! — воскликнул Борджиа, сбрасывая монашеский куколь и снимая с лица шелковую маску.
Широко расставленные, огненные черные глаза, густые, красиво изломленные брови, хитроватый прищур улыбки, прямой, чуть вздернутый нос, густые волнистые волосы смоляного цвета и клочковатая неопрятная бородка...
— Че... — вырвалось из приоткрывшегося от удивления рта Лизы, — ...заре?!
"Постфактум априори"
— Что скажете, вайшва? Хорош портретик? Знаю, вас вполне устраивает, — поворачиваясь ко мне, Шива стянул и перчатки. — Обниматься не будем. Итак, какие у нас планы на ближайшие лет тысячу?
На его лице и руках виднелись отметины дурной болезни, уже не явные, но все еще заметные.
— Вас с Савитри ждут в фортификационной локации Древней Трийпуры, — сказал я. — Там для вас приготовлены аватары и всё необходимое, поэтому на банкете скучать не придется. А у меня еще есть кое-какие дела на станции.
— От вас с сиром да Винчи можно ждать только банкета для стрельбы из бруствера.
— Об этом я и говорю.
Леонардо усмехнулся, но в диалог наш вмешиваться не стал. Я подошел к пульту и в который раз уже проинструктировал их с Салаино о последовательности операций. У обоих все получалось вполне сносно, но меня от волнения грызла тревога: вдруг я впопыхах чего-нибудь упустил? Легкомыслие Леонардова ученика меня страшило, и даже уверенность мессера в ловкости его рук обнадеживала не слишком.
Тем временем Шива, раздевшись до исподней рубахи, в кожаных штанах для верховой езды и коротких сапогах легко запрыгнул в свою "Тандаву" и привычными жестами зафиксировал руки и ноги. Леонардо тронул меня за локоть, делая знак подождать, после чего восхищенно уставился на центрифугу с Танцором внутри.
— Прям как в вашей карусели у Лодовико Сфорца, учитель! — одобрил Салаино. — В точности по чертежу для Витрувия!
Мне стало тоскливо. Я обвел взглядом сырые и черные, но ставшие уже такими привычными, даже родными, стены подземной комнаты. Инстинктивно нашел глазами Савитри, которая, я знал, одним своим видом могла бы утешить тоску. Но мона Лиза и сама была в заметном расстройстве: слишком сложно сшитый наряд с жестким корсетом внутри мог бы стать не просто неудобным, но и опасным во время эксперимента. Она бесцельно, с присущей ей плавностью и грацией водила большими красивыми руками по складкам одежды, не понимая, как одновременно выжить при переброске и не опозорить гордую синьору в глазах посторонних мужчин, если придется ее раздеть, ведь мы-то переместимся, а Лиза очнется в незнакомом помещении с незнакомыми людьми.
