— Бениссимо! — проведя длинными пальцами по бороде, высказался Леонардо.
"Бениссимо" и "интересанте" — "замечательно" и "интересно" — были самыми частыми выражениями в словаре мессера, употребляемыми по мере значимости. Причем "бениссимо", как правило, выражало превосходную степень его оценки.
Итак, да Винчи сказал "бениссимо" и, несолидно присев на корточки перед прибором, принялся его разглядывать. А мне, признаться, стало как-то нехорошо. Я уже понял, что он сейчас скажет.
Прикоснувшись к шарикам, проверив крепление "коромысла" к медному кольцу и даже устойчивость прибора на столе, маэстро посмотрел на Франческо, а потом на нас с синьором Мельци:
— На вид конструкция исправна. Она предсказывает великий дождь или бурю...
Хозяин виллы перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца. Мальчик растерянно захлопал ресницами:
— Потоп, мессер Леонардо?!
— Не настолько великий для потопа, — усмехнулся мой друг. — Но прополощет знатно. Что ж, — он легко поднялся на ноги и хлопнул в ладоши, — пока этого не произошло, я предлагаю небольшую прогулку по окрестностям!
Я постарался сделать самый что ни на есть незаинтересованный вид и поскорее отвернулся от прибора. Из жизни Дениса Стрельцова мне вспомнилась строчка стихотворения классика:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой...
Это было некстати, поскольку вызвало у меня светлый образ русички Тамары Святославовны Рудановой и, как следствие, глупую улыбку. Надеюсь, что я смог вовремя взять себя в руки и никто ничего не заметил.
На протяжении всей прогулки мои спутники с тревогой поглядывали в небо, но до самых сумерек не было ни облачка, и солнце, клонясь к закату, отражалось в спокойных водах канала Мартезана. В конце концов Салаино заявил, что дождемер бессовестно наврал, в ответ на что обиженный за свое изобретение маэстро отозвался в том духе, дескать, неужели кто-то или что-то может врать бессовестнее одного бездарного чертененка, у которого вечно все валится из рук и из головы. Синьор Мельци, шагая рядом со мной позади мессера и его ученика, рассуждал о виноградниках, а я его почти не слушал. Точь-в-точь как маленький Франческо, я внимал своему другу, поглощая всю информацию, какая только поступала: слова, жесты, взгляд... Мне нужен был ответ на самый главный вопрос. Хотя в их препирательствах с названым сыном тоже была своя прелесть.
— А вы видели войну, сер да Винчи? — вдруг с горящими глазами полюбопытствовал мальчик, осторожно коснувшись рукава мессера.
— Спроси об этом лучше фра Луку, — уклонился тот. — Мне не хотелось бы сейчас говорить о самом великом из человеческих пороков, Франческо.
Ну вот, чуть что — сразу фра Лука. Кто из нас монах, а кто изобретатель всяких смертоубийственных приспособлений? Он ведь однажды показывал мне чертеж страшной колесницы, да и, памятуя всё оставшееся после него, что я видел позже, глазами Дениса и глазами Агни, трудно не заподозрить маэстро в противоречивости. Но я не ощутил в нем и тени лицемерия, как во многих, кого я знал, говорящих одно, а творящих другое. Здесь надо хорошенько разобраться...
Уже вечером, собравшись в гостиной на вилле, мы слушали, как Леонардо музицировал для нас. Свою лиру да брачио он впопыхах забыл в Милане при переезде, а у наших друзей в Ваприо нашелся лишь старый пятиструнный фидель, который ему пришлось сначала долго настраивать на лад. И, что примечательно, смычок мессер держал в правой руке, хотя дома свой инструмент он перекроил под левую.
— Что вы сейчас исполняли, друг мой? — спросил растроганный мелодией Джироламо Мельци.
— Это еще детская моя фантазия: положенная на музыку история глупой бабочки, — откликнулся Леонардо. — Я был тогда не старше вашего сына и однажды, наблюдая полет шелкопряда к свече, внезапно понял одну важную истину. Огонь и свет манят к себе, но с теми, кто не умеет разумно ими распоряжаться, они играют злую шутку, — он почему-то насмешливо посмотрел на меня, и в глазах его плясали золотые искорки пламени из камина. — Огонь может быть в домашнем очаге, покладистый и добрый, а может стать адской бурей из жерла огнедышащей горы, его можно использовать как во имя добра, так и во зло. Верно, фра Лука?
Я пожал плечами и смиренно покивал, соглашаясь:
— Пожалуй, что так, сер да Винчи. Свет Древа Познания доверить можно не каждому смертному.
Леонардо отвернулся и продолжил:
— Но, поскольку в детстве я долго не мог выучиться читать и писать, мне пришлось запомнить эту сказку в виде музыкальной строки.
— Вы не могли выучиться читать? — чуть слышно проговорил юный Франческо, будто не веря своим ушам.
— Да. Мне никак не давались начертания букв, я постоянно их путал, а если читал вслух, то переставлял местами, и слова теряли всякий смысл. Это было сущее мучение! — да Винчи рассмеялся и отложил инструмент.
— Как же вы справились? — чуть ли не хором спросили мы все.
Он помолчал, слегка дернув бровями, потом, припоминая, ответил:
— Я немного обманул свою недалекость. Кажется, в этом мне помогло зеркало. Эти проклятые буквы менялись, если я смотрел на них в зеркало, и мне было легче запоминать их искаженными. Я писал слова наоборот, потом усложнил задачу и стал писать сразу двумя руками, одновременно слева направо и справа налево. Писал как слышал, дробя слова не там, где это положено по правилам. Постепенно все встало на свои места, я уже не путал между собой ни те буквы, что аккуратно выписаны в манускриптах, ни те, что пишутся бегло в письмах, смог понимать прочитанное и запечатлевать выдуманное. Но отцу я об этом говорить не стал, иначе он усадил бы меня зубрить законы ради профессии. Иногда удобнее сказаться неграмотным, дабы грамотность твою не использовали во зло... — и мессер снова кинул в меня краткий, но пристальный взгляд.
— Поэтому вы продолжаете писать все шиворот навыворот и еле разборчиво? — спросил я, не отводя глаз.
— Бывает, что и это приносит пользу большую, нежели соблюдение каллиграфических норм.
* * *
На протяжении трех недель мессер занимался новым полотном, которое никому не показывал, и старательно избегал всех нас, кроме мальчишки. Даже развязный Салаино старался лишний раз не беспокоить учителя и часто отирался на кухне, таская сладости и норовя ущипнуть пышнотелую кухарку за бока.
Ожидаемой бури так и не случилось: если не брать в расчет нескольких дождливых дней, в феврале и начале марта осадков было немного, а с ветром их и вовсе не бывало. Но Франческо каждое утро докладывал: дождемер по-прежнему пророчит бурю.
Слухи до нас доходили самые неутешительные: французы прибывали и прибывали в Милан, и мы однажды даже сами видели проезжавший мимо владений Мельци отряд гасконцев-арбалетчиков. Правда, видели издалека, но впечатление он произвел на нас самое удручающее. Страну делили, словно праздничный пирог между жадными обжорами, куски ее выдирали друг у друга прямо из рук, и кровавая начинка разлеталась в разные стороны...
Я уже потерял надежду поговорить с Леонардо, когда все сложилось самым неожиданным образом.
— Как вы полагаете, фра Лука, — обратился он ко мне однажды вечером после музицирования в гостиной, — допустимо ли считать, что хрустальных сфер может быть на одну меньше, чем нам известно?
Он огорошил меня этим вопросом.
— Каких сфер, друг мой?
— Хрустальных.
Мне показалось, что мессер про себя смеется, и лишь после этого я понял, о каких сферах речь:
— Ах, этих! Нет-нет, ни в коем случае не меньше, но и не больше! Ибо сказано, что планеты переносятся на лунном кольце, Солнце прикреплено к солнечному, а дальше всех на звездной сфере кружат звезды, дабы освещать денно и нощно нашу богосотворенную Землю. Путать между собой эти кольца ни в коем случае нельзя, иначе окажись Солнце чересчур близко, оно сожжет наш мир!
— Видишь, Франческо, не удастся нам с тобой запустить змея так далеко, чтобы его не стало видно в мою трубу, — с деланным сожалением сообщил Леонардо сыну хозяина. — Ударится он о первую же хрустальную сферу и грохнется обратно наземь подобно возгордившемуся Икарусу. Видел, как по осени вываливаются из колец звезды и летят вниз, орошая собой Землю? Так же будет и с твоим змеем.
Синьор Мельци изъявил желание поглядеть в трубу Леонардо, поэтому мы забрались на плоскую крышу виллы. Нашим глазам представилась конструкция, которую я как Денис Стрельцов и как Агни мог бы назвать прототипом телескопа... Как математик я должен был изъявить любопытство и рассмотреть странное изобретение, а вот как монаху мне следовало бежать прочь и делать вид, будто я ничего такого не видел. Словом, я разрывался на части, не желая выглядеть чересчур невозмутимым и искушенным, как если бы наблюдал такие вещи ежедневно, но и излишним восторгом и любопытством стараясь не допустить фальшивой ноты. Мессер внимательно следил за выражением на моем лице, и я не сразу это заметил. Но позже взгляд его меня насторожил.
Я смотрел в холодное, щедро усыпанное созвездиями небо и представлял, что где-то там, неподалеку от Луны, изогнувшейся острыми рожками юного месяца, через тысячи лет будет вращаться станция "Трийпура", внутри станции — центрифуга "Тандавы", а в "Тандаве" — агонизировать мое тело, поверженное Стяжателем Таракой. Верилось в это теперь с трудом даже мне самому, и я могу вообразить, как воспримет мой рассказ коренной житель этой эпохи. О, как бы я хотел поверить в индуистского Майю! Беда только в том, что он — Танцор из третьей группы "наджо" и никакими сверхвозможностями бога иллюзии никогда не обладал...
Я уже дописывал последние строчки аккуратным почерком францисканского монаха, когда в дверь моей комнаты тихо постучали.
— Да, войдите!
Мессер, а это был он, вошел. На его руках и одежде виднелись следы краски, волосы были собраны в хвост, борода стянута тесьмой.
— Могу я задать вам пару вопросов, фра Лука? — спросил он, охватив себя руками и рассматривая меня так, словно впервые увидел. — Благодарю. Тогда скажите мне, чего вам от меня нужно — ведь вам чего-то нужно, не так ли?
Я с трудом глотнул и кивнул. В горле запершило, мне едва удалось сдержать кашель.
— Хорошо. Тогда кто из них направил вас следить за мной и доносить? А самое главное — по какой причине я снова оказался под подозрением?
Это было так неожиданно, что я все же поперхнулся и затряс головой.
— Говорите, фра Лука, — подав мне воды, Леонардо уселся на табурет рядом со столом, напротив меня, и положил локоть на клочок бумаги, которым я промакивал перо, избавляясь от лишних чернил. — Я уже привык терять друзей.
Догнать да Винчи
Он расхаживал из стороны в сторону. Попытка принять и осознать сказанное мной открыла в нем гейзер энергии. Наверное, он носился по комнате фра Луки, попросту чтобы не взорваться от обилия собственных мыслей.
Когда я рассказывал о будущем, о начале XXI века, подкрадываясь к главному издалека, он еще сидел на месте и вглядывался в мое лицо, откровенно выискивая в нем признаки безумия. Но, в отличие от любого смертного — и к своей чести, — Леонардо не проронил ни единого слова об этом.
Я начал с барометра. С того самого бабушкиного барометра, что висел в моей спальне и упорно предсказывал бурю. Я начал с жизни Дениса Стрельцова, чтобы не напугать мастера слишком уж фантастической для его понимания реальностью будущего. Будущего, которое Агни должен называть своим настоящим. Мне нужно было подготовить Леонардо к откровению, как готовили самого Дениса Стрельцова. Я рассказывал о странностях, происходивших — а вернее, еще не происходивших пока, в нынешней временной системе координат, — с парнем-пожарным, о его смутных воспоминаниях чего-то далекого и неведомого, а когда добрался до встречи в подъезде с убийцей-австралопитеком, мессер да Винчи лишь вздохнул и, проведя ладонью по лицу, прошептал:
— Боже правый, фра Лука, ну и сумбур был в этом вашем сне! Инкубо!* — после чего поднял голову: — Мне такое не снится... Да, и еще! Как, по-вашему, — смертные перестанут есть и спать? Или сутки растянутся вдвое против нынешних, дабы люди могли всё успеть?
__________________________________
* "Инкубо!" — итал. "incubo" — кошмар.
— Нет, просто суета того времени — это издержки научного прогресса... — остановив свою исповедь, пояснил я. — Вы еще не видели того, что творится на станции "Трийпура"!
— И что же — там в самом деле изобретут механизмы, способные отталкиваться от воздуха и летать, а с воздуха швыряться ядрами в дома врагов?
— Ох, мессер, поверьте: по сравнению с ядерной бомбой всё чепуха! Даже химическая атака.
Он нахмурился. Потом выдернул у себя из-под локтя измазанную чернилами бумажку, перевернул на обратную сторону, ухватился за перо и, нервно брызжа чернилами, молниеносно начертал схему своего "танка".
— Докажите!
С этими словами Леонардо толкнул ко мне изображение.
— Доказать что?
— Найдите ошибку в моей схеме!
Он немного сбил меня с толку переменой темы разговора, но я сосредоточился и, воспользовавшись знаниями и опытом Агни, рассмотрел рисунок. Две шестерни во вращающей колеса зубчатой передаче просто взаимно исключали, судя по их расположению, усилия друг друга. Система работала бы вхолостую, и устройство не двинулось бы с места. Я обвел чернилами эти две шестерни и отдал бумагу обратно. Глаза маэстро вспыхнули, он хлопнул себя по ляжкам:
— Продолжайте! — подскочил, заходил туда-сюда и больше уже не садился, но с тех пор то и дело перебивал меня уточняющими вопросами.
Похоже, решение задачи на чертеже послужило для меня в глазах мессера чем-то вроде средневековой индульгенции. Наверное, он решил, что в наше время все обязаны знать механику, как алфавит.
— Ваш рассказ изобилует нелогичными моментами, фра Лука, — сказал Леонардо, спустив пар и наконец-то остановившись. — Исключительно поэтому я верю вам! Но ежели вы и кто-то еще с вами — ипостаси других людей из иного мира, то чем же я смогу помочь вам здесь?
Кажется, я не ошибся в своих расчетах. Мессер да Винчи был единственным человеком этой, а может, и не только этой эпохи, который не стал цепляться за стереотипы и не сунул голову в песок. Гореть мне на костре, расскажи я все это самому фра Луке, будучи воплощенным в ком-нибудь другом!
— Я не фра Лука, — тихо поправил я маэстро.
— Знаю, — расцвел улыбкой Леонардо, и в ясных глазах его заплясали те же золотистые искорки, что однажды усмотрел у меня мой учитель Варуна. — Но вы не находите, что если я, оговорившись, назову вас при ком-нибудь постороннем вашим настоящим именем — Агни, — это может быть опасно?
— Да, вы правы, синьор да Винчи. Зовите меня лучше так, как привыкли. А помочь нам вы сможете следующим образом...
* * *
"Фра Луке Бартоломео де Пачоли, университет Флоренции.
Мой добрый друг, спешу уведомить, что Ваш прогноз, сделанный во время беседы на вилле Ваприо два с половиною года назад, оказался правомерным. Но я не писал столь долго, покуда положение мое здесь не стало определенным, поскольку не хотел обременять Вас своими неурядицами и обнадеживать пустыми обещаниями.
