19 июня (3 Синего), около десяти вечера, Аксельская гряда
Фисти сидел над Скользящим. Он держал ладонь с широко расставленными пальцами над его мордой. В другой сжимал посох. Вольф лежал на полу пещеры и тяжело дышал. Глаза его закатились так, что виднелись только белки.
— Как он? — с тревогой спросил Свирепый.
Ловкий и Звонкий сидели рядом и подвывали от бессилия.
Все началось час назад. Они быстро продвигались. Дорогу на Зэп изуродовал оползень. Здесь не смогли бы пройти лошади — только вольфы с их сильными лапами, перепрыгивали с камня на камень — дальше и дальше от возможной погони. До наступления полной темноты они хотели свернуть в долину, чтобы добраться до урукхаев.
Раны на вольфах почти зажили. Серебряный меч легко рвал их шкуру, но если повреждения поверхностные, то они не ощутимо для вольфов затягивались. Конечно, не так быстро как раны от стального оружия, но заживали. Стрела не просто ранила — оставляла внутри стальной наконечник, поэтому, когда они выталкивались наружу, кожа зудела и чесалась.
Сначала Скользящий, которому Илоа передала часть силы, не подавал повода для беспокойства. Регенерация проходила так же как всегда. Лишь одна стрела в плече никак не выходила. Но это нормально: если наконечник зазубренный и зашел глубоко — его иногда носили в себе неделями.
Неожиданно Скользящий споткнулся и полетел кувырком, закричав от боли. Вольфы окружили товарища. Фисти, соскочив со Свирепого, помчался к нему, узнать, что случилось, но вождь уже и так понял: наконечник стрелы оказался серебряным. Свирепый тревожно приплясывал недалеко от хоббита.
Фисти помахал посохом над Скользящим, пропел пару фраз, от которых молодой вольф кое-как поднялся. Ловкий и Звонкий зажали его боками, и так вся процессия и побрела дальше. Но далеко уйти не смогли. Магия помогла ненадолго — Скользящему становилось все хуже. Он хрипел, лапы подламывались, на зубах выступил черный налет. Когда они набрели на пещеру в ущелье, сделали там привал.
В пещере Фисти снова взялся за посох. Он сел над вольфом, да так и застыл, еле двигая губами.
— Он не сможет идти, — наконец пробормотал он. — Кто-то должен вырезать стрелу, иначе он умрет.
— Ты... — начал Свирепый.
— Я могу только держать его на грани. Смогу держать еще долго, если вы не будете отвлекать меня.
Свирепый рыкнул. Он подозвал к себе Ловкого и Звонкого.
— Я иду к урукхаям за помощью, — рыкнул вольф, — вы остаетесь и охраняете их. Понятно?
В глазах вольфов горели боль и отчаяние.
— Лучше к гномам, — голос Фисти остановил его на пороге пещеры. — Они ближе. Не откажутся помочь. Побоятся отказать!
Свирепый выскочил из пещеры и помчался вперед так быстро, как не еще бегал никогда в жизни. В каждом движении читалась яростная решимость. Он найдет лекаря для Скользящего. Если надо, он перероет все эти горы, снесет скалы, но найдет.
Раныд, поединок сильных. Битва четвертая.
Когда белые воины тронулись с места, Мар-ди услышал раздраженное:
— Неужели? Так ты мне не ответил: что же художника не послали в Раныд? Или слесаря.
Диригенс беспомощно улыбнулся:
— Творческое поле есть и у слесарей?
— Еще бы! Только у всех разного размера.
— И чем оно больше... — начал догадываться Мар-ди.
— Тем человек могущественнее, — веско закончил Ланселот. — И то, что есть у тебя...
— Жалкие крохи, — Мар-ди так измучился, что не обращал внимания на то, что он беседует с противником почти как с другом. — Но разве это поле неизменно?
— Отчего же... Как и для мускулов есть специальные упражнения. Только вот стал бы ты развивать это поле, если бы знал о нем раньше?
Диригенс не смог сразу ответить на этот вопрос. Потом события жизни как кусочки мозаики сложились перед внутренним взором. Картина бытия предстала совсем другой, не такой, как он представлял себе до Раныда. Раньше он считал, что Бадиол-Джамал заметил его искренность и рвение, доложил об этом диригенсам. Его испытали и признали достойным звания минарса. Он ревностно служил, чтобы оправдать доверие, и его повысили в звании.
Ненужные вопросы, похожие на маленьких змеек-искусительниц, заползали в сознание: "Что именно рассказал наставник о нем?" И язвительные слова внутри — не Ланселота, нет, а словно какое-то существо, всегда жившее в нем, но которое он тщательно заставлял молчать, теперь обрело голос. Этот голос отвечал: "Может, Бадиол-Джамал рассказал, как ты любил сочинять сказки, когда тебе исполнилось всего семь лет? Как все дети в приюте затихали и готовы были разбить нос тому, кто нарушал торжественную тишину, мешал тебе рассказывать? Помнишь? Каждый вечер новая сказка, непохожая на предыдущие. С новыми героями, новыми приключениями. Даже такие статичные и постоянные герои как принцессы всегда были разными: то злыми и привередливыми, то похожими на добродетельных монашек. Что если тебя, Мар-ди, посвятили в минарсы потому, что у тебя очень сильное творческое поле?"
Как мог он успокоил себя: "Какое теперь это имеет значение? Меня использовали? Нет. Я хотел служить Свету. Я рад, что моя жизнь отдана этому служению".
— Я не жалею об утерянных возможностях, — провозгласил он вслух.
— Ты мог стать намного могущественнее, — не уступал коварный противник.
— Но я никогда не хотел этого! Быть Управителем — это большая ответственность. Если разобраться, нет ничего хуже, чем быть Управителем. Это противоречит законам природы и моральным принципам Света, — он торопился, будто убеждал сам себя.
А воображение настойчиво рисовало другие образы: он — на месте Ланселота. "Если бы я создал мир... Я бы устроил его иначе. Не так как другие Управители. Не так как в моем родном мире, где однажды восстали мертвецы и практически полностью уничтожили все живое. Я создал бы мир намного прекрасней. Я бы не позволил нечисти жить там. Я создал бы мир Света и радости. Всеобщего счастья. А если бы кто-то только попытался...", — он еще не закончил мысль, а ужас уже объял его. Впервые необыкновенно отчетливо он осознал, что все их потуги против Управителей — бессмысленны и бесполезны. Творцы такого уровня как Ланселот настолько выше их, минарсов и диригенсов, как... как... Как ареопагит выше своих подчиненных.
Эта идея окончательно выбила его из колеи. А кто такой ареопагит? Он всегда воспринимал как должное, что он руководит орденом Света, всегда знает, где и что происходит, куда надо направить силы, что именно надо сделать, чтобы завоевать очередной мир... Но никогда диригенс не пытался определить, кто же он — их Светлый руководитель.
Ареопагит может менять внешность. Он может вливать силу и лишать жизни одним прикосновением — диригенс при таком присутствовал. Он настолько велик... насколько Ланселот выше и сильнее его, Мар-ди. Так может он... Управитель?
"Нет, не может быть", — Мар-ди тряхнул головой. Все закружилось. На секунду он подумал, что упадет на поле.
Над ухом вновь загрохотал злобный голос:
— Ты играешь или сдаешься без боя?
Черные рыцари беспрестанно атаковали. Прошло то время, когда они прикрывали переход каждого собрата. Теперь только вперед. Черные кони рвут удила и, кажется, готовы укусить белых, медленно проходящих мимо. У белого войска, как и у Мар-ди не хватало сил сопротивляться такому натиску.
Он все же бросил зар. Желтые солнца лениво качнулись, и уставились на него множеством багровых зрачков. Ду-бещ. Неплохо. Он чуть шевельнул пальцем, и два рыцаря в белых плащах неспешно тронулись с места.
Тут же зар взлетел мощно, сильно, красиво — это метнул Ланселот. Се-бай-ду. Зар невелик, но рыцари сорвались с места так же стремительно, как до этого бриллианты.
Мар-ди замер, уставившись на поле. Ему не выиграть. Даже если у него всегда будет выпадать ду-бещ, а у Ланселота се-бай-ду — все равно не выиграть. Как змея не сможет получить обратно крылья. Как котенок никогда не станет безжалостным тигром. Как из таких как он никогда не получится могущественных Управителей... Так он не сможет выиграть у Ланселота. Пришлось дойти до полного истощения, чтобы понять это.
К чудовищной в своей неотвратимости истине, похожей на гигантскую смоляную гору, добавилась другая:
— Ты мог бы быть таким же, как я — равным по силе, но ты добровольно отказался.
— Конечно, — охотно согласился Мар-ди, радуясь небольшой передышке. — Я отказался сам. Потому что тем и отличается человек от животного, что может сказать "нет", когда больше всего на свете хочется сказать "да". Человек может ограничить себя, если чувствует, что его желание служит тьме. Человек может быть выше своих желаний. Потому я — человек.
— Слышали уже, — неожиданно зло отозвался Ланселот. — "Эль-Элион сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы". Может, все же продолжишь поединок?
Мар-ди ничего не оставалось, как еще раз потянуться к желтым солнцам Раныда.
19 июня (3 Синего), Хайгасер, царство гномов.
Беседа за столом текла своим чередом. Сергей не удержался и выпил-таки чая. Как ни прислушивался к животу, тот остался доволен. Сергей тоже успокоился. Он все пытался вступить в беседу, которую оживленно вели хоббит и Урслог. Но вскоре отчаялся — он ничего не смыслил в политике Флелана, а разговор шел о политике. Тораст задремал на скамье. Кажется, он, несмотря на предупреждение Влада, переел крыс. Асуэл слушал разговор внимательно, но сам не вступал — Сергей решил, что он по характеру молчун. Несколько раз рассказывал им легенды, но всегда по настоянию Ута.
— Вот знаешь, — царь гномов ткнул пальцем в грудь хоббита. — Я, честно говоря, порой сомневаюсь в задумке. На счет договора-то союзнического. Как бы из горна да на наковальню не попасть, — он расставлял кружки, будто карту пытался изобразить. — Ты посмотри, что получается, — серебряные кружки со звоном занимали свое место. — Здесь эльфы... Здесь тоже... И здесь. Здесь гномы, а тут орки. Да! — он подвинул еще одну кружку, — еще урукхаи. Убей — не понимаю, чем они от орков отличаются. Так вот, — он вывалил на стол лепешки и, взяв деревянную чашу, в которой они лежали, перевернул ее. — Сэр Желна всех объединить хочет, — чаша накрыла кружки, но они не умещались под такой "крышей", часть свалилась и выкатилась. — И что получается? — спрашивал гном, указывая на "бунтующие" кружки. — Брат на брата? Гномы уже друг против друга воюют, эльфы вот-вот начнут. Братья-эльфы! Которые считали себя первородными и признавали только других эльфов. Все остальные существа для них прах и пепел. А за родную кровь голыми руками разорвать готовы были. Они собираются воевать! Орки, что нас достают... Ваш урукхай воюет против них, верно? И что дальше? Дальше-то что будет?
— Думаю, все хорошо будет, — хоббит убрал чашу, вместо этого взял с центра стола кубок побольше и поставил его перед царем. Вокруг него красивым цветочком расставил серебряные бокалы. — Среди горных эльфов найдутся те, кто поймет справедливость слов Ормана. Среди любого народа найдутся, — он продемонстрировал результат. — Орман — он постучал указательным пальцем по центральному кубку, — не дурак! — теперь палец покачался из стороны в сторону перед носом гнома.
— А среди лесных найдутся те, кто присоединится к Иситио, — возразил Урслог, щелчком опять сваливая серебряную кружку. Падая, она зацепила еще две. "Цветочек" сразу сломался. — Так или не так? Можешь не отвечать. Я знаю, что именно так будет. Так в чем смысл всего этого?
— Так если ты ни во что не веришь, зачем документ подписывал? — возмутился Ут, у которого закончились аргументы.
— А мне деваться некуда. Кто мне поможет, если не Орман и его рикмасы? Будь у меня много гномов и еды — не стал бы никого приглашать, — он сдвинул на затылок шапку и откинулся на спинку кресла.
— А стал бы тоже на дорогах посланников Ормана караулить! — продолжил Ут. — Как Иситио.
— Ну, это ты зря, — царь примирительно похлопал Ута по плечу. — У меня такая политика: я никого не трогаю, и меня никто не трогает. С предателями разобрались бы потихоньку и все дела. Живем, работаем, торгуем.
— Вот и все так рассуждают, — продолжал бурчать Ут, скидывая царскую ладонь. — Все хотят чистенькими остаться.
— А мировую войну устроили? — Урслог сложил руки на груди. — Кому оно надо? Орману?
— Орман своих защищает — и все. Мы ни на кого не нападаем!
— Ага! Так чашка моя значит, все же лучше подходит? — он попытался накрыть ею кружки. Опять не получилось, и он махнул рукой. — Это временно не нападает. А вот как маг власть возьмет, тогда посмотрите — сразу врагов будете искать. Как кто пикнет слово против него, так и будет считаться, что опасный враг.
— Так чего ж ты договор подписывал? — грозно хмурил брови хоббит и все порывался встать, но гном его придерживал за рукав.
— Так некуда же мне деваться, родимый, — причитал гном, стуча себе в грудь и щурясь. — И вот пункт туда занесли — что последствий не будет, если я выйду. Это мне очень понравилось. Прямо гора с плеч.
— Я тебе покажу последствия! Там не так было написано, читать надо внимательней.
Серый рассмеялся. Похоже, Ут уже забыл, что договор ненастоящий. Он рассеянно крутил пустую серебряную кружку из-под чая. К нему подошел незнакомый гном.
— У вас кружка пустая, не желаете ли еще одну?
— А зачем мне две пустых кружки? — непонимающе уставился на него Серый, тут же смекнул что-то. — А хотя... давайте, — он кивнул, памятуя, что гномы шерну не пили и слов его не поймут.
Вторую кружку ему принесли с чаем. Пока спор разгорался, парень незаметно сунул одну в карман. Очень уж приглянулся драгоценный камень на ней. Чисто изумруд сверкает. Вот если на самом деле изумруд? Тогда вернется домой — ни за что не продаст. Будет выпендриваться перед гостями — чай с нее пить. И ведь менты не придерутся, что украл. Откуда он мог украсть такое? Убедившись, что исчезновение чашки прошло незамеченным, он окинул взглядом зал. Может, еще что плохо лежит?
В зал вошел Влад. За два часа, что он отсутствовал, он не только искупался и побрился, но и одежду постирал и выгладил. Скорее всего, ему, конечно, помогали — сам бы не успел. Лицо у него довольное, как у кота на масленицу. Сел на скамью, вытянул ноги. С удовольствием глотнул поставленный перед ним чай. Потом зыркнул на Серого:
— Иди, купайся. А то воняешь, как дохлая крыса.
— Ой-ой-ой! — обиделся Сергей. — Тоже мне чистюля. Давно ли сам-то вонял? — он провел ладонью по редким волоскам на подбородке. — А ты чё, опять ножом брился?
— А чем еще? Бритвы не подвезли. С мылом лучше идет. Правда, мыло у них странное — цвета крысиного помета, но пахнет приятно и пенится неплохо.
Сергей потрогал подбородок.
— Не, я на такие подвиги не способен, — скептически скривился он. — У меня дома бритва с четырьмя лезвиями. Буду лучше бороду, как гномы отпускать. Вот номер будет, когда вернемся. Игорька встречу, оба бородатые, — он одновременно нащупал чашку в кармане и залился счастливым смехом. — Ладно. Куда идти-то? — Гилну ожидала его в проходе с сероватой тканью в руках — альтернативой полотенцу. — Слушай, а ты с ней купался? Тогда понятно, почему ты меня не взял. Третий лишний, — и пригнувшись, быстро нырнул в темный проход, пока патрульный не дал ему по шее.
