И свеча не погаснет...

— Мамо?

Старая женщина неотмирной красоты подошла ближе, и семья теснее сблизилась вокруг нее. И рядом с нею не только Василиса, седеющий князь стал казаться маленьким и суетливым.

— Не похожа обличьем, не похожа голосом, не похожа даже нравом, — медленно проговорила Анна Дмитриевна, то ли московлянке, то ли самой себе. — Но смотрю на тебя, а передо мной — Калита.

Василиса смолчала. Дома имя деда было святыней, но здесь — бранным словом.

— Мамо! — воскликнул обнадеженный Василий, вложив в одно слово сразу много всего: хоть ты-то за меня, ты не требуешь покориться Москве в лице этой заносчивой мелочи.

Старая княгиня покачала головой.

— Мирись, сын. Возможно, ты прав тысячу раз, и десять тысяч раз неправ Всеволод. Но думала ли я, что доживу до дня, когда мои сыновья станут воевать с моими внуками! Думал ли твой отец... Сыне, ты пойми. Нельзя жить ненавистью.

В 1349 году в Тверской земле произошло печальное событие, все же мало кого тронувшее. В монастыре умерла Мария Гедиминовна, вдова князя Дмитрия Грозные Очи. Самая несчастливая из тверских княгинь. Перепуганной девчонкой привезли ее из Вильны, маленькой язычницей, немевшей от восторга и ужаса пред ликами, то строго, то ласково взирающими на нее с церковных стен, едва-едва умевшей сказать по-русски несколько слов. Немного натешилась с молодым мужем, не успела и узнать его толком, понять, любит ли. Сгинул князь на чужбине. Даже дитяти не пришлось ей понянчить. Выпала Марии дорога прямая и короткая, словно стрела: от венца — в монастырь.

Отчего, от какой болезни умерла женщина всего лишь сорока с небольшим лет, неизвестно, да и не важно. Какая болезнь у цветка, растоптанного сапогом? Дочь Гедимина погребли, как скромную монашенку, не как вдовствующую великую княгиню Владимирскую, какой она все же была. Молодые князья никогда не видели своей тетки, князь Василий и в прежние времена не был настолько дружен с женой старшего брата, чтобы оплакивать ее. Анна Дмитриевна вздохнула о самой любимой своей снохе, но и она в сердце своем схоронила ее много лет назад, когда княгиня Мария Гедиминовна умерла для мира.

Но зато Василий и Всеволод одновременно — во многом они были согласны! — пожалели, что оборвалась ниточка, связывающая Тверской дом с Литвою, и одновременно подумали: в обоих домах достаточно и женихов, и невест!

Сыновья своих отцов.

И снова Семен бежал по степи, и снова в конце пути ждал тот, кого он должен был спасти. Но сама степь переменилась разительно. Она больше не была высохшей и бесцветной. Степь пестрела цветами, и неведомые желтые шары качались на длинных стеблях в такт его шагам. Он мчался, легко отталкиваясь от земли, и прыжки его становились все длиннее, шаг, и два, и три, и десять, он скользил над землей, и земля не тянула его к себе, в длинном-длинном, все не кончавшемся прыжке, и он приземлялся лишь потому, что знал, что не может летать, и должен же быть когда-то конец. И тотчас взмывал в новом шаге-прыжке, еще более долгом, и уже начинал понимать, что может скользить так бесконечно долго, но все еще не решался поверить... он проснулся на мягких войлоках. В темноте было слышно сонное дыхание княжьих спутников, в дымоход юрты заглядывала любопытная звезда. Он ощупью оделся и вышел в ночь. Ратник у входа двинулся было за князем, но Семен молча отмотнул головой.

Князь шел через спящий стан и дальше, дальше, пока густой дух овчин и навоза не сменился горьковатым запахом полыни, и не засеребрились под луной колеблющиеся волны ковыля. Степь дышала простором. Неправдоподобно огромные, яркие звезды плыли своими небесными путями. И Семену представилось, что в целом мире больше нет никого. Лишь он один — и звезды.

... Отчего ты не отвечаешь на письма? Пришли мне хоть малую весточку! Может быть, тебе трудно, тебе нужна помощь? Или — страшно и подумать об этом, но все же — напротив, я не нужен тебе вовсе? Скажи и это, только не заставляй гадать.

Маша, любая моя, мое солнышко ясное, единственная моя! Моя ли? А ведь ты никогда не была моей. Да, я знаю. Но я — твой, хочешь ты этого или не хочешь, твой и весь на твоей воле. Нет, я не стану спрашивать, отчего ты молчишь. Маша, любишь ли ты меня хоть немного? Нет, и об этом не спрашиваю. Ты только будь со мной. А хочешь — без меня, просто будь. Только живи, близко, далеко ли, хочешь — на краю света. Только будь счастлива, даже если без меня, даже если с другим, если хочешь, не важно. Ты не веришь? Знаешь, здесь, в степи, запахи сухих трав и синяя тень по окоему, отсюда все видится иначе, яснее. Маша, Мария! Это действительно не важно, потому что давно уже нет моей отдельной жизни, моего отдельного счастья. Что хорошо тебе, только то хорошо и мне. Скажи лишь, что это? Только скажи, только ответь — вот все, о чем я прошу.

В белой ханской юрте, изнутри завешанной драгоценными тканями, без труда могли разместиться пара сотен гостей. Однако сегодня за достарханом сидели лишь двое: сам великий хан и русский князь Семен; даже рабы, выставив угощение, исчезли неслышными тенями. Пожалуй, это не вполне соответствовало царскому величию, вот Узбек, величайший из правителей, сравнимый лишь с Потрясателем Вселенной, никогда не появлялся без приличествующей свиты. Семен подозревал, что даже и отходя от юрты за нуждою... хм, умолчим. Но Джанибек давно уже решил для себя, что отцовского величия ему не достичь. Так что он мог себе позволить оказать такую честь самому верному своему улуснику, тем более что русский князь был ему по душе.

Эх, немало круторогих дзеренов затравили они в те далекие времена, когда были молоды и почти беззаботны! Калита тогда советовал сыну добиться расположения Джанибека, неким чутьем угадав, что именно от среднего сына Узбека будет зависеть судьба Руси. Что ж, у царевича и княжича было много общего (и еще больше станет впоследствии!), им было о чем поговорить у костра. Семен даже в некотором смысле спас Джанибеку жизнь. (Оно, конечно, змея, которую Семен так ловко перешиб плетью, ползла по своим змеиным делам и вряд ли собиралась кого-то жалить. Но гадам не след лезть под ноги царевичам!). Нельзя сказать, чтобы они подружились, ибо какая дружба может быть между подданным и сыном повелителя, но все же между ними установились некие человеческие отношения.

И потому сегодня они сидели вдвоем в огромной царской юрте. Уставные унижения были свершены, и можно было просто разговаривать.

Семену принесли скамеечку. Низенькую, чтобы он ни в коем случае не оказался выше хана, восседавшего на груде подушек, и князю не слишком удобно было сидеть, задрав коленки до бороды, но все же лучше, чем скрючившись на кошме. Джанибек знал, что у Семена непорядок с позвоночником, и предпочитал видеть его здоровым.

-... И ради кого? Ради латынян! Которые считают нас схизматиками, а вас — дикарями. — Семен хорошо изучил все оттенки ханского настроения. Сегодня сказать это было можно. — В правление хана Мункэ Описанные события произошли в 1260 году. монголы пришли в Палестину на помощь крестоносцам — и те открыли мусульманам, своим прежним врагам, ворота Акры, чтобы помочь им одолеть "монгольских чертей". О великий хан, ты скажешь, что за столетие все изменилось. Но всего лишь несколько лет назад во время джуда Гололедица, одно из худших бедствий в степи, когда скот не может разбить наст, чтобы добраться до травы, и погибает от бескормицы. фряги скупали татарских детей, чтобы продавать их на невольничьих базарах. О, нельзя осудить родителя, выбравшего для своего чада неволю вместо голодной смерти. Но разве поступили бы оборотистые купцы так же со своими соотечественниками, с теми, кого считают равными себе? Вот их истинное к вам отношение!

— Ты не любишь латынян, — заметил Джанибек, отпив из чаши, и потянулся к блюду с заедками.

— И если повелитель пожелает узнать, что творили они недавно в Новгородских и Псковских землях, ему не придется спрашивать, за что.

Сегодня собеседники пили мед. Джанибек любил русский мед, как и многие его соотечественники, да и кто ж не любит сладкого напитка; все русские князья ведали, какое именно хмельное питие следует везти в Сарай. Но Джанибек к тому же закусывал щербетом.

— Ольгерд, однако, не католик.

— Но может стать им. Или не стать, или принять православную веру, или остаться язычником; думается, символ веры для него пустые слова. Но Ольгерд не вечен. А можно завоевывать земли, поклоняясь любым богам, но удержать их можно, лишь приняв единобожие.

Семен взял полоску вяленой дыни, стал отщипывать по кусочку.

— Ты богослов? — промолвил хан с чуть насмешливым любопытством.

Семен сносно говорил по-татарски, а Джанибек, вынянченный русскими кормилицами, постоянно окруженный русскими рабами, вполне понимал русскую молвь. Говорить с представителем покоренного народа на его наречии было ниже ханского достоинства, но изредка вставить русское красное словцо ему нравилось. "Богослов" было как раз таким, произнесенным с четкими округлыми "о".

— Сие проверено веками. Римляне в древлие времена покорили бесчисленные народы, и страна их достигла вершин могущества как раз тогда, когда Христос явился в мир. Западный Рим отверг Его учение — и что сталось с Римом? Рим же Восточный, хотя и не сразу, принял христианство, и Византия доселе одна из обширнейших в мире империй. Вспомни историю своего царства, великий хан! Чингисхан, бросивший под копыта монгольских коней половину мира, почитал Вечно Голубое Небо, а среди его багатуров можно было найти человека любой веры, от несторианина до буддиста. Но ныне, мудростью твоего отца, вся Орда приняла ислам.

Джанибек прихмурился.

— Ты исповедуешь христианство, и это твое право, — он помрачнел еще больше, — по завету великого Чингиза. Но не стоило бы тебе равнять единственно истинную веру с иными... мнениями.

Семен внутренне напрягся. Мор расшевелил проповедников нетерпимости. Скверно выйдет, коли им удастся захомутать хана, как бы не вздумал утеснять иноверцев. Бог карает землю за грехи правителей! Где горе, там и попы, как сказал один грубый, но умный человек. Хоть мулла, хоть ксёндз, хоть православный батюшка. Пожелай Господь сотворить людей беспечальными, немногие стали бы славить Его имя! Всякая церковь имеет дело с человеческим горем, и зависит главным образом от совести священнослужителя, поможет ли он скорбящему обрести утешение, или недостойный пастырь воспользуется чужим горем в своих целях.

Семен проговорил, тщательно выбирая слова:

— Люди называют Всевышнего разными именами, и лишь Он ведает, какое из них истинное. Господь устами Моисея дал нам десять заповедей, после же, устами Христа — одну, главнейшую из всех: любите друг друга! Великий хан, ты читал труды знаменитых ученых и внимал речам мудрейших улемов. Ответь: разве Пророк учит иному?

Джанибек вдруг широко заулыбался. Повинуясь ханскому жесту, Семен налил две чаши.

— Хорошо сказано, русский князь! Воистину, любовь друга — величайшее благо, достающееся смертному. Выпьем за любовь!

Джанибек одним махом осушил чашу, то ли не заметив, то ли позволив себе не заметить, что князь лишь пригубил из своей, и вдруг блеснул внимательными черными очами:

— Так что ты собирался сказать про Ольгерда?

— Ольгерд зовет тебя в поход на Русь. И его брат велеречиво взывает к памяти твоих славных предков, дабы ты не задумался: для чего, собственно, ему это нужно? Воистину, великий хан, он не слишком высокого мнения о твоем уме! — Семен не сказал "мудрости"; не стоило перебарщивать с лестью. — Ничто не сложится так легко, как тщетно силится убедить литвин. Да, войско хана столь многочисленно, что на походе пыль из-под копыт затмевает солнце, воины не ведают страха и усталости, а несравненные кони проскачут от моря до моря. — В действительности войско ныне изрядно поредело, уцелевшие воины были подавлены собственным бессилием перед непонятной, невидимой, неподвластной мечу смертоносной силой, а кони тощали и дичали, брошенные без ухода, ибо даже на них не хватало рук. Семен это знал, и Джанибек знал, но таковы уж были правила игры. — И едва ли Русь устоит пред этой силой. Но знай. — Семен смотрел хану в лицо, и не отвел глаз. — Мы будем драться.

Он никогда еще не говорил с Джанибеком так. И не стал бы теперь, если б не мед с щербетом. Но Джанибек был болен бедой, и лекарство могло быть только одно: капелька правды.

— Пей, — резко приказал хан, и на этот раз Семен предпочел повиноваться. Джанибек сам налил себе, хмуро выпил, преувеличенно медленно обтирал усы.

— А когда русские дружины лягут костьми, когда ордынские тумены вернутся неполными, Ольгерд займет города, какие пожелает. И помысли, великий хан, захочет ли он платить дань ослабевшей Орде?

Джанибек сделал рукой какое-то неопределенное, нетрезвое движение, мол, продолжай.

— Твоя воля, повелитель, я же скажу тебе одно: то, что потеряю я, будет потеряно и для тебя.

Строго говоря, к Смоленским землям, на которые нацелился правитель Литвы, Семен весьма косвенное отношение. Он произнес это гордое "Я" не как князь, владетель определенной области, от границы до границы — как русич, как представитель всех, говорящих на русском языке. Коим предстояло вновь стать едиными. За эту дерзость вполне можно было поплатиться жизнью.

— Да-а-нь... — протянул Джанибек. Он хмелел на глазах, пожалуй даже быстрее, чем требовалось Семену. — Никто не любит платить дань, зато все хотели бы получать. Все говорят, русские земли люднеют, отчего же не растет дань, а?

Великий князь показал обиду:

— Пусть царь велит провести число Перепись податного населения. и узнает, обманываю ли я его высокое доверие!

Джанибек сморщился, точно по ошибке хлебнул кислятины. Затратное это было бы дело.

— Земли люднеют, потому что пустеют другие. Люди переходят с одного места на другое, ища, где лучше — одни и те же люди. Да, родятся дети. Трехлетнего жеребенка пора запрягать, но трехлетнему ребенку рановато браться за соху!

— А, вы всему всегда найдете причину... чтоб не платить... дарить сколько угодно, а платить никак! Хитрите... все хитрите. Коназ Иван... — Джанибек иногда выговаривал это слово чисто, а иногда — как все татары. — Коназ Иван утаивал дани от моего отца?

У Семена внезапно заломило шею. На что решиться? Он рисковал многим, очень многим. Эх, была не была!

— А не без этого!

Семен лихо подмигнул. Джанибек расхохотался.

Хан смеялся до слез, хлопая себя по коленкам и повторяя: "Не без этого! Как же без этого!". Отец был величайшим из великих, он был проницателен и мудр. И так приятно было узнать, что кое-кто, самую малость, а изловчился-таки его обхитрить.

Семен тоже заулыбался, не дожидаясь повеления, подал хану полную чашу... хан молниеносным движением перехватил его запястье. Мед выплеснулся, запенился, впитываясь в войлок.

— А ты? — хрипло выдохнул ордынец.

Он смотрел не в лицо. На руке у Семена было венчальное кольцо. Перстень тяжелого старого золота резко бросался в глаза на тонких перстах. Джанибек неотрывно смотрел на кольцо. Семен похолодел: сейчас придется дарить!