‒ Папа, не трогай ничего лишнего, пожалуйста. Не оставляй свои отпечатки.
Еще и об отпечатках думает...
Удивленно оглянулся, ‒ она держала перед собою зеркальце и обстоятельно расчесывалась.
‒ Подожди, ничего не делай, я еще глаза немного подведу.
И он, повинуясь ее мыслям, вытащил из кармана платок и стал обтирать камеру, убирая свои отпечатки...
‒ Ты здесь ни за что больше не трогался. Только наручники. Мы их заберем с собой и выкинем. Их оставлять нельзя. На них твоя кровь ‒ ее не вытрешь.
Она встала, ‒ уже вполне уверенно, ‒ вставила ноги в босоножки, пошла к тому месту, где был прикован отец, подняла все ключи, стала тщательно осматривать пол и стену. Потом намочила под краном свой носовой платок и протерла им пол в нескольких местах, затем оба кольца и участок стены, к которому касались его руки.
‒ Веревку с этой железкой сними с пояса. Мы ее тоже заберем.
Он с удивлением обнаружил, что карабин все еще болтается у него сзади на веревке. Потянулся рукой и отстегнул второй, с пояса.
‒ Зачем он нам?
‒ Заберем, папа.
Подняла наручники, подошла к нему, пристально посмотрела в глаза и твердо сказала:
‒ Ну вот. Тебя здесь и близко не было, папа. Заверни все это в ту газету, только поаккуратнее. А кассеты сюда сыпь, они оттопыривают тебе карманы. И коробочку ту, с бриллиантами. Только ключи из сумки сначала вынь. Те, на большой связке.
Она подставила раскрытую сумочку, он вынул оттуда связку ключей, на которую она указала, и затолкал кассеты.
‒ Подожди, не так. Сюда еще должно поместиться вон то.
‒ Нет. Я его вытру и он останется здесь.
‒ Нам еще домой добираться. Ты знаешь, где мы находимся?
‒ Нет.
‒ Я тоже. Он меня, гад, головой в самый низ затолкал.
Она подняла с пола пистолет и осторожно уложила в сумочку, с трудом защелкнув ее потом на защелку.
‒ Я оботру стол где трогалась, и пол немного, а ты найди ту железку, которой я ящик открыла, она где-то там за скамейкой.
Потом еще протерла стойку нар за изголовьем, кусок стены возле дверей, умывальник и кран.
‒ Все. Кажется все. Остальное убрать невозможно. Но и этого достаточно. Пошли. Наверху, кажется, никого нет. Только обмотай руку платком, как я.
‒ Подожди. Дай мне пистолет.
Ее "кажется" насторожило его. И она тоже что-то такое почувствовала, и без промедления открыла сумочку.
‒ Ты умеешь? ‒ спросила она тревожно.
‒ Сумею.
Газетный сверток он сунул себе в левую подмышку, в правую руку взял протянутого ему "Макарова" и снял предохранитель. И сразу почувствовал себя уверенным и способным на самые решительные действия.
‒ Я буду идти первым.
‒ Здесь две двери. А лестница наверх ‒ в соседней комнате.
Дверей действительно было две, они были разделены почти полуметровым пространством. Вторая оказалась металлической, и лутка тоже была из металла, а массивный накладной замок был приварен к лутке в специальном углублении стены.
‒ Замок сам защелкивался, он его отсюда не закрывал. Попробуй ту ручку.
Он осторожно прокрутил ручку замка и тугая защелка легко поддалась и вышла из зацепа на двери.
‒ Подожди, давай свет здесь погасим, ‒ тихо сказала Светлана.
‒ Зачем?
‒ Не знаю. Давай погасим.
Он пошел к столу и выключил большую лампу. Затем вернулся к двери и выключил остальные.
Дверь оказалась очень тяжелой и ему пришлось приложить плечо, чтобы открыть ее, да и то не до конца.
В соседней комнате тоже была абсолютная темнота.
‒ Я включу здесь свет, я знаю, где выключатель, ‒ очень тихо прошептала она ему в ухо.
‒ Где лестница? ‒ так же тихо спросил он.
‒ Подожди. Я хочу, чтобы ты увидел. Осторожнее, это здесь.
Щелкнул выключатель и вспыхнул свет.
Виктор осмотрелся. Эта комната оказалась гораздо меньшей и почти по всему периметру заставленной стеллажами, на которых были разложены какие-то коробки, канистры, автомобильные детали и разный прочий хлам. В дальнем углу находился верстак с тисками и разбросанными в беспорядке инструментами.
‒ Вон лестница, ‒ указала она в другой угол, ‒ она ведет в гараж. Посмотри на дверь.
Он оглянулся. Снаружи к двери были приделаны полки стеллажа, почти полностью забитые какой-то автомобильной всячиной, а дверной металл был прикрыт такой же кирпичной кладкой, как и стены комнаты.
‒ Закрывай, ‒ прошептала дочь.
Щелчок защелки не был слышен, когда он закрыл дверь до упора. Но он его почувствовал.
‒ Видишь? Это его тайный подвал. Никто в мире его не сможет открыть, ‒ он сам мне хвастался. А открывал замок где-то там, в том конце стены, думал, что я не пойму его движений. В трех местах что-то рукой делал.
В самом деле, угадать здесь наличие двери было невозможно.
‒ Пошли наверх.
Поднявшись по лестнице, они оказались в гараже, где стояла знакомая "Лада". Сквозь щели между воротами пробивался дневной свет.
Значит, еще не ночь? ‒ удивился Виктор. ‒ Или уже утро?
Он совершенно потерял счет времени.
‒ Скоро темнеть будет, ‒ услышал шепот дочери. ‒ Подождем? Или рискнем выйти?
‒ Побудь здесь. Я посмотрю, что там, за той дверью.
‒ Только ни к чему не трогайся голыми пальцами, ‒ напомнила она. ‒ И отдай мне сверток.
Единственная дверь вела в темный коридор с еще тремя дверями. Все они были открыты.
Это был обычный поселковый дом, совсем небольшой, на три комнаты. Хозяин наверняка обитал здесь в одиночку, ‒ это было нетрудно угадать по характерным признакам холостяцкого жилья.
Виктор осторожно выглянул в каждое окно. С одной из сторон сразу за домом угадывалась глубокая балка с протекающим по ее дну грязным ручьем. Это, однако, не внесло Виктору ясности, где именно дом расположен, ‒ почти в каждом их поселке есть что-нибудь подобное.
Они покинули дом, закрыв за собою дверной замок на два оборота, и через небольшой дворик вышли на пустынную улицу. Уверенно пошли по тротуару в сторону заходящего солнца. Первого прохожего встретили только через полтора квартала, но тот на них и не глянул, погруженный в свои, явно невеселые, мысли.
Частное такси, только-только выгрузившее пассажиров, они встретили уже очень далеко от покинутого дома и совсем на другой улице. А через полчаса были уже возле своего дома.
Не успел Виктор запереть за собою дверь, как зазвонил телефон.
‒ Я сама, ‒ крикнула ему дочь и поспешила в кухню, где стоял аппарат.
‒ Алло! Привет. Только зашли. Да, с папой. Ничего не случилось, чего ты? Нет, просто гуляли, разговаривали. Я в магазине его увидела, вот и встретились. Нет. Тоже нет. Сейчас, ‒ он уже рядом.
Она передала трубку отцу, приложив при этом палец к губам, ‒ мол, не очень-то по телефону распространяйся.
Виктор услышал обеспокоенный голос жены:
‒ Что у вас случилось?
‒ Все в порядке, ничего не случилось.
‒ Обманываешь. У меня сердце заходится. Я не нахожу себе места.
‒ Ты же сказала, ‒ до полдесятого. Я просто вышел. Прогуляться.
‒ Не до полдесятого. У нас здесь еще та зеленая кастрюля на тридцать литров. Только-только поставили на плиту. Это часа на три, не меньше.
‒ Что ты предлагаешь?
‒ Ничего. Надо было и тебе придти, ‒ покрутить. Но теперь уже поздно. Сами справимся. Мы с Сережкой остаемся здесь. У вас там правда все в порядке?
‒ Да. Не волнуйся.
Он старался говорить как можно более спокойно и, кажется, это ему удалось. Пожалуй, первый раз за все годы он был рад тому, что жена не придет ночевать домой. Впрочем, это, кажется, и на самом деле было в первый раз.
Второй звонок прозвенел тут же. И снова его опередила Светлана, а услышав голос в трубке, замахала ему рукой, ‒ мол, уматывай в ванную.
Он отрицательно покачал головой, чем ее очень удивил и смутил.
‒ Ты что, папа? Подозреваешь меня в чем-то? ‒ спросила она сразу после того, как кратко переговорила с Толиком. ‒ Это совсем не то, что ты думаешь. Ты меня обидел.
Ему и в самом деле стало неловко. Она это почувствовала и прислонилась к его груди. Вместо извинения.
‒ Я первая в ванную, хорошо?
‒ Да. Мама с Сережкой остаются у Лены.
‒ Честно? ‒ удивилась она, подняв к нему лицо.
‒ Иди. Мойся.
Странно. Она ведет себя так, будто ничего не случилось. А ведь в глазах все еще страх. И чувствует, как и он, неизвестность ближайшего будущего...
Виктор открыл дочкину сумочку и взял пистолет. Вытащил обойму, выщелкал из нее шесть патронов. Седьмой оставался в стволе, и он не стал его трогать. Пусть пока там будет. Вернул патроны и обойму на место и, подумав немного, отнес пистолет в комнату и положил на тумбочку, прикрыв салфеткой.
Из ванной выглянула Светкина головка:
‒ Пап, дай сюда кандалы. Мне нужно их вымыть. Ладно, я сама.
И вышла, голая и мокрая, на ходу поясняя:
‒ Прежде, чем их куда-то выбрасывать, я должна тщательно смыть с них твою кровь. Понимаешь? Посмотри на свои руки.
Потом взяла сумочку и извлекла оттуда ошейник и кожаные наручники. Он и не помнил, когда она их туда сунула.
‒ Это тоже в стирку. А пистолет где?
‒ На тумбочке. У нас в комнате.
‒ Правильно, у нас. Пусть остается заряженным, ‒ сказала она очень серьезно. ‒ Хлопни меня сюда.
Она кокетливо выставила ягодицы и он легонько шлепнул по ним ладонью в направлении ванной.
Как она может так быстро менять настроения?
Он изъял из сумочки все остальное и разложил на столе. Кассеты перепутались, и он теперь не знал, на какой из них записаны они. Впрочем, какая разница? Все равно уничтожить нужно все. Он уже взял в руки пассатижи, как вдруг в голову стрельнула другая мысль, ‒ может, наоборот, нужно оставить? Ведь это доказательство того, что они защищались...
И его вдруг снова охватил приступ жуткого, невыносимого стыда. Они... Она, а не они. Он валялся, как тряпка, пока этот бычара ее насиловал... Она все вынесла сама. И защитила их обоих сама. Сделала то, что должен был делать он... Еще и уничтожила все следы его пребывания там: "Тебя здесь и близко не было, папа". Только сейчас до него дошел истинный смысл тех ее слов. И сейчас... Это о н а вчувствовалась в его состояние. Не он в ее чувства, а она в его. Она понимает, каким... жалким он себя сейчас чувствует... и старается теперь вести себя так, чтобы он не думал об этом, не страдал от этого... кокетничает даже... А он еще удивляется, как быстро она все выбросила из головы. Ничего она не выбросила. Ничего не забыла. Просто ведет себя, как взрослый человек, которому приходится отвлекать от тяжких мыслей беспомощного слюнтяя...
Нет, он не имеет права сам решать ‒ что уничтожать, а что оставлять. Вообще теперь не имеет права принимать самостоятельные решения по этому поводу без ее участия.
‒ Пап, слышишь, можно я тебя попрошу... ‒ вдруг услышал он ее смущенный голос сзади себя.
От неожиданности он вздрогнул, а она, заметив это, сразу изменилась в лице, завиноватилась вся и обняла за шею, уронив на пол полотенце, которым прикрывала голое тело.
‒ Извини, извини папочка. Я нечаянно.
Боже! Она его ж а л е л а ! Лучше бы провалиться сквозь землю...
‒ Ты собрался кромсать кассеты? ‒ сменила она тему, заметив на столе пассатижи.
‒ А как ты считаешь? Кромсать или оставить?
‒ Конечно, кромсать.
‒ Это доказательство нашей невиновности...
‒ Не валяй дурака. Еще чего. Это нельзя смотреть никому. А мы и так ни в чем не виноваты. А тебя там вообще не было.
‒ Был я там, доченька, был.
‒ А я говорю, не было! Не было, и все!!!
‒ Ты о чем-то хотела меня попросить.
Она смущенно закусила нижнюю губу:
‒ Там, ‒ метнула глазами на свой лобок, ‒ помоги мне сбрить волосы, я сама порежусь. Подмышками вечно режусь, а там еще неудобнее.
‒ Зачем?
‒ Противно. Они сплетались... с этим...
‒ Потерпи один день. Завтра к Ильиничне пойдешь, провериться надо. Обязательно надо. Потом сбреем. Я помогу, правда.
‒ Но мне же противно, ‒ вдруг скривилась она, а уголки ее губ задрожали и задергались, ‒ он же... мертвый труп.
И тут же разрыдалась, безвольно опускаясь и пряча свое лицо у него на коленях. Он подхватил ее, усадил верхом, прикрыл полотенцем, крепко обнял, и дал ей выплакаться, не говоря ни слова. Ей и не нужны были слова...
А минут через десять она подняла на него выплаканные глаза и сказала:
‒ Пошли... вместе домоемся... Мне страшно одной. Я боюсь... его. И сбреем эти волосы. Там от него остались... не вычесываются, будто влипли, вросли в меня. Я так не могу. Ты это должен сделать, папа, ‒ ты, ‒ неужели ты не понимаешь? А Ильиничне я завтра что-нибудь совру.
Через полчаса они вернулись на кухню и сообща раскромсали все кассеты. Порезали на мелкие кусочки ошейник и кожаные наручники. Обрезали веревку с карабинов. Порвали на мелкие клочья свои носовые платки. Все это, а также металлические наручники и ключи сложили в полиэтиленовый пакет, чтобы рано поутру выбросить с мостика в Красную речку, ‒ там такого добра только и не хватает.
Пистолет после долгих обсуждений решили выбросить туда же, а отцу позаботиться о законном приобретении газового ‒ и поскорее ‒ на будущее, конечно. Ни в какую милицию ни о чем не заявлять, ‒ это казалось им совершенно бессмысленным, поскольку и суд, и исполнение приговора уже состоялись сами собой, а заявлять на себя они посчитали нелепостью, тем более, что ни в добропорядочную милицию, ни в справедливый суд они, как и все нормальные граждане страны, никак не верили. Маме рассказать все совсем не так, как было на самом деле, а как именно ‒ они еще придумают и затем вызубрят во всех деталях, чтобы не сбиться. Иначе она с ума сойдет. Никому больше ни о чем, что касается сегодняшнего вечера, вообще не рассказывать. Никаких надуманных алиби не сочинять, ‒ были дома да немного на улице, и все. Маму, бабушку и Сережку в это дело ни в коем случае не впутывать. А что нет у них уличных свидетелей, ‒ так они были поглощены серьезным разговором и на окружающих не обращали внимания, ‒ как в таком случае они могут предоставить свидетелей защиты? Не помнят они, кто их мог видеть. Пусть докажут...
Наговорившись таким образом, выпив по два стакана чая ‒ ужинать едой им и в голову не пришло ‒ они ушли в большую комнату сочинять лапшу для мамы.
