С чего у них все началось? Читал я когда-то много, как подобает профессорскому сыну. И вот запомнилась мне книга Пайпса "Русская революция" (у нас была издана в 2005 году). Трилогия, том первый — "Агония старого режима". Что интересно, американский профессор истории Ричард Пайпс, один из крупнейших в мире специалистов по новейшей истории России и СССР, проводил аналогию между предреволюционными Францией и Россией, ссылаясь не на специалистов тайной войны, служивших Бурбонам и Романовым, а на Алексиса де Токвиля, Огюстена Кошена, других историков и философов, исследовавших феномен деструктивного влияния интеллигенции на общество, точнее, сталкивавшей его из неидеальной жизни в форменный кошмар.
"Поиск якобинской родословной привел его (О. Кошена) к общественным и культурным кружкам, образовавшимся во Франции в 60-е и 70-е годы XVIII столетия с целью проповедования 'передовых' идей. Эти кружки, которые Кошен назвал 'societes de pensee', сложились из масонских лож, академий, сообществ литераторов, а также разнообразных 'патриотических' и культурных клубов. 'Societes de pensee' проникли в общество, когда там полным ходом шло разрушение традиционных сословных уз. Приобщающемуся к этим кружкам следовало порвать все связи со своей социальной группой, растворив свою сословную принадлежность в сообществе, скрепляемом исключительно приверженностью к некой общей идее. Якобинство явилось естественным результатом этого феномена: во Франции, в противоположность Англии, стремление к переменам исходило не из парламентских институтов, а из литературных и философских клубов".
Эти кружки, в которых исследователь России может увидеть много общего с объединениями русской интеллигенции столетие спустя, свое главное назначение видели в установлении единомыслия. Единства они добивались не тем, что разделяли общие заботы, а тем, что разделяли общие идеи, которые жестко навязывали своим членам, подвергая яростным нападкам всех, кто мыслил иначе:
"Кровавому террору 93-го года предшествовал 'бескровный' террор 1765-1780 годов в 'литературной республике', где Энциклопедия играла роль Комитета общественного спасения, а Д'Аламбер был Робеспьером. Она рубила добрые имена, как тот другой рубил головы: ее гильотиной была клевета. Интеллектуалам такого склада жизнь не представлялась критерием истины: они создавали собственную реальность, или, скорее, 'сюрреальность', подлинность которой определялась лишь соответствием мнениям, ими одобряемым. Свидетельства обратного не учитывались: всякий, кто проявлял к ним интерес, безжалостно изгонялся. Подобный образ мыслей вел ко все большему отстранению от жизни. Атмосфера во французских 'societes de pensee', описанная Кошеном, очень походит на атмосферу, царившую в кругах русской интеллигенции столетие спустя. Если в реальном мире судией всякой мысли выступает доказательство, а целью — производимый ею результат, то в этом мире судьей выступает мнение о ней других, а целью — ее признание... Всякая мысль, всякая интеллектуальная деятельность возможна здесь, лишь если находится в согласии с их мыслью. Здесь суждения определяют существование. Реально то, что они видят, правда то, что они говорят, хорошо то, что они одобряют. Так поставлен с ног на голову естественный порядок вещей: мнение здесь есть причина, а не следствие, как в реальной жизни. Вместо быть, говорить, делать, здесь — казаться, мниться. И цель этой пассивной работы — разрушение. Вся она сводится в конечном итоге к уничтожению, умалению. Мысль, которая подчиняется этим правилам, сначала теряет интерес к реальному, а затем постепенно — и чувство реальности. И именно этой потере она обязана своей свободой. Но и свобода, и порядок, и ясность обретаются лишь потерей ее истинного содержания, ее власти над всем сущим".
Вот откуда ноги растут — у революционной (даже еще не большевистской) нетерпимости русской интеллегенции. Как известный случай, когда "демократические" литераторы требовали у издателя Сытина, "мы с таким-то работать не будем, поскольку он реакционер. Гоните его — а что ему жить будет не на что, так реакционеров не жалко". После это выльется и в "отрекись от своего отца, брата — врага народа" в тридцать седьмом. Пайпс описывает классические объединения сектантов, только не с религиозным, а политическим оттенком — где нет места для фактов и логики, противоречащих 'единственно верному учению'; 'познание невозможно размышлением и наблюдением — оно возможно только личным наставлением имама' (прим.авт — был принцип исмаилитов. Сейчас — всех моджахедов, игиловцев и прочих аллахакбар. Ну как иначе — в шахиды?).
А как умеют промывать мозги в сектах — бедняга Овертон нервно курит в сторонке, осознавая преимущество индивидуальной работы перед массовым продуктом. На выходе получаются фанатики, биороботы — у которых собственный мозг заблокирован напрочь, оставив лишь один канал, что скажет гуру.
Тут даже пытка бесполезна. Если в технике "усиленного допроса" я многому научился у китайцев, то в его философии, если можно так выразиться, очень полезным для меня было знакомство с герром Рудински (гестапо, это конечно контора поганейшая была, но профессионализм ее отрицать глупо!).
-Хороший следователь должен быть психологом. Определить у клиента слабое место. Понять, когда он готов сломаться, пойти на сотрудничество. Пытка и избиение вовсе не панацея — но могут быть полезны, когда надо показать клиенту, что он не венец творения, а всего лишь мясо. А оттого, хорошо действует на людей с высоким общественным положением и самооценкой — если только он не идейный фанатик. Простонародье в этом отношении часто оказывается более трудным объектом. Но при должном умении, сломать можно любого. Только совет вам, герр Кунцевич — если решились на физическое воздействие, то надо задавать предельно конкретные вопросы, поддающиеся немедленной проверке — иначе вы не можете быть уверены, что пытуемый не дает вам дезу, хотя бы ради облегчения своего положения. И конечно, желательно присутствие врача, чтобы сначала определить допустимую меру воздействия, а затем следить, чтоб пациент не умер преждевременно.
И что такого может знать Горьковский — что я мог бы немедленно проверить? Где спрятано оружие, которое в час "Икс" Линник раздаст своим боевикам? Если прав оказался Пономаренко, приславший мне и Лазаревой подробные указания — и главная цель врага, это спровоцировать нас на массовое убийство заведомо невинных людей? Больница, детдом, школа, церковь? Так выйдет еще одно преступление бандеровцев, "группа непонятно чьих боевиков", а вина Советской Власти в чем? А вот университет, это теплее — наши военные и милиция и так уже на взводе, ожидая "бандеровские вылазки", и если беспорядки с националистическим уклоном, пением "ще не вмерла" и желто-синей тряпкой, и вдруг не снежок в физиономию, а выстрелы по солдатам? И будет в ответ тогда такой Тяньцзаминь — что и требовалось доказать!
Немедленно брать Линника, и трясти его? Так он, по раскладу Пономаренко, уж точно, не ведущая фигура — не сам же он додумался, на заклание, кто-то ему приказал! И далеко не факт, что ему одному, что нет и резервной группы — о которой Линник не знает. Знать он может своего куратора — вот только куратор в такой игре, это не влюбленная барышня, на вызов по первому свистку не побежит, меры предосторожности наверняка есть.
Так что — пока, колоть Горьковского. Вряд ли он знает много — но сомнительно, что в секте есть еще кто-то из ГБ. А значит, Линник должен был задействовать его для нелегальщины. И он мог что-то случайно видеть, слышать, сообразить.
Одно непонятно. И Линник, и Горьковский — честно воевали, за нас. И не были в плену — где сломать могли, склонить к сотрудничеству. Вражда к "комбюрократии" вполне возможна — а вот прямая работа даже не просто на врагов СССР, а именно на друзей нацистов (а после поимки Гиммлера, разоблачения сети "асгардов" по всей Европе и на жаловании из ЦРУ, а теперь еще и истории с пароходом — все советские люди убеждены, что бывшие гитлеровцы, и их заокеанские хозяева, это одно и то же), это все ж перебор. Что-то еще должно быть в их мотивации — ухватить не могу.
Так что, готовлю инвентарь. Не пыточный инструмент — всего лишь фотографии. Пока — перевернуты на столе, изображением вниз. Можно ли то, что я собираюсь сделать, назвать подлостью? Так все же лучше, чем физическое воздействие? А раз уж сам ввязался в такие игры — то не взыщи.
-Ну и за что ты Мишу Якубсона убил? — первый мой вопрос к арестованному — факт считается абсолютно доказанным. И отвечать тебе за него по-полной. Даже больше — или забыл, что по закону, сотрудники Органов за совершенные преступления подлежат наказанию более суровому, чем простые граждане? Вышак тебе светит, или "четвертной", если повезет.
Молчит. Лишь смотрит уперто, как партизан на допросе. Обстановка располагает — здание старинное, подвал, потолок сводчатый, низкий, окон нет. В кабинете нас двое — конвой не нужен, если этот Горьковский попробует на меня наброситься, хуже будет лишь ему.
-Своих же товарищей, сослуживцев, подставил — говорю я, тем же менторским тоном — под расследование московской комиссии, из центрального аппарата. Думаешь, у меня других дел нет, настоящих врагов советского народа ловить? Ладно, студентики — но ты-то как в такое дело впутался? Хоть знаешь, что в основе лежало?
Я не вру — мандат "опричника" у меня в кармане. Это на людях здесь я сотрудник киногруппы — кому надо, я свои полномочия предъявил. И Горьковский никому на воле передать не сможет, кто его допрашивал — да и не знает он о приезде товарищей с Ялтинской киностудии, его ж еще до того арестовали. Молчишь — ну что ж...
-В "Тимура и его команду" поиграть решили? Только не по мелочи, соседям дрова таскать, а улучшить сразу весь советский строй? Не сами решили, а слушая мудрого наставника, как гражданин Линник С.С. Вот только не поняли вы, что вас, дурачков, нагло поимели.
Переворачиваю крайнее фото, ну вот она, Ганнуся, гражданка Полещук А.А., 1930 г.р. Ничего дивчина, только не в моем вкусе, полновата, мне же стройные нравятся.
-С гражданкой Полещук вы в каких отношениях? Жениться собирались, ну совет да любовь были бы, отчего вдруг передумали — хотя отношения продолжали поддерживать? Впрочем, не ты один такой, как оказалось. Дурак, ой дурак!
Переворачиваю остальные фотографии, комментируя:
-А также гражданки Литовченко, Маликова, Коновец, Чумакова — это лишь те, кто уже заявления написали. Как их гражданин Линник валял. Вещая дурам, а также дурачкам, вроде тебя, про революционную организацию, прямо как в романе "Овод". А если кто-то из дураков начнет что-то подозревать — то убирать их, руками других дураков. Как в твое случае, сразу две фигуры прочь, и Якубсон, и ты. Да и Голубев, помнишь ведь, что было, тоже. Тебя ведь Линник от женитьбы отговорил, сказав — дом, дети пойдут, и оба вы для борьбы будете потеряны?
-Откуда вы знаете?
Ага, значит в точку попал. Хотя я всего лишь вспомнил роман Горького, как там один герой другому то же самое говорит. Или фразу из какого-то советского производственного романа, "увлекся ею, но боялся, что жена отвлечет от большого и важного дела", в памяти застряло, хотя название и автора забыл.
-А это он не одному тебе говорил. Вы-то всерьез принимали, играя в подпольщиков — а гражданин Линник смеялся, самый крутой петух вашем курятнике. Ладно, студенты, про всякие там "братства" наслушавшись — но ты-то, мужик уже жизнью тертый и опытный, куда смотрел?
-Неправда! Сергей Степанович, совсем не такой!
Я усмехаюсь — понимающе, и мерзко. Не довелось тебе, Игореша, в иное время пожить. "Политкорректное" — когда уже и двух мужиков командировочных в один номер гостиницы селят с ухмылкой, а если педагог с ученицей (или ученицами) имеет отдельные занятия, то сразу обвинение по статье (и не всегда, придуманные). А меня вот Мария почти три года ждала — и ведь я, грешен, по своим каналам проверял, не было ли у нее еще кого-то, и теперь точно знаю, что нет! В этом времени нравы строже, чем в эпоху постсоветского капитализма. Хотя и тут успело быть, "если комсомолка откажет комсомольцу, то значит, она мещанка". И Горьковский тем более должен был про то слышать, хотя и пацаном в те годы был — да и ситуация, когда девушки влюбляются в наставника на пути все равно каком, вполне обычная, ну а про фронтовых походно-полевых жен молчу. Так что — поверит!
-А если так — говорит Горьковский, как обрубая концы — он право имел, по согласию. Эх, Ганнуся!
И на лице его читаю, "а пусть по такой статье осуждают, до главного не дойдут. Конспирация!".
-Дурачок — добавляю я — ты не понял, что для тебя, и для Сергея Степановича, и для других, кто в вашей "организации" состоял, разницы нет? Поскольку имеем убийство, совершенное по предварительному сговору группой лиц — ведь не сам же ты решился? — да еще со злостным использованием служебного положения, ну а так как ты был вооружен, и у прочих отдельных личностей тоже оружие нашли, при явной сплоченности в некую "организацию", то вполне можно подвести под статью о бандитизме. В местности, находящейся на особом положении, да еще приграничной — что еще усугубляет. И дело Голубева тоже присоединим, по вновь открывшимся обстоятельствам — так что убийства неоднократные, бандитизм, а теперь еще и сутенерство — вышак всем, по целому букету чисто уголовных статей. Что ты думал, меня напрасно сюда из Москвы сдернули — так мне туда возвращаться, ничего серьезного не раскрыв, просто неудобно. А жаль — уж своего брата-фронтовика я готов был вытащить, но что делать, если ты сам возможности не даешь? Когда вас, вместе с Сергеем Степановичем к стенке поведут, можешь ему в лицо плюнуть — за то, что он написал подробно, в каких позах он твою Ганнусю имел, причем не только в .... Но и другие места!
-Не смейте так говорить! — аж голос дрожит — если бы не здесь, вы...
-Цыц! — отмахиваюсь я — хочешь мне в морду, ну попробуй. Только после не обижайся, когда я тебе руки пообломаю. Вот только от этого — то что было, никуда не денется. Поимел вас Сергей Степанович, как последних дурачков! Ну, ему-то по справедливости воздастся — а вас вот даже жалко, лично мне. Я тебя, Игореша, просто понять хочу — ладно, придумали свою "тимуровскую организацию", этим часто пацаны грешили, Гайдара прочтя, дело даже похвальное. Но убивать-то зачем? "Чтоб не разоблачили" — так это от врагов, фашистов прятаться надо, а Советская Власть вам разве враги? Сергей Степанович мне понятен, что он с этого имел. И студенты понятны — начитались, заигрались. Ты мне непонятен пока что — как ты не разглядел, что тебя поимели, как лоха последнего, на фуфло развели на ровном месте, и подписали на расстрельную статью? Ведь не похоже, что у тебя совсем мозгов нет!
Тьфу ты! Это я погорячился — забыв, что совершенно не в ходу в этом времени, уголовно-блатной лексикон, иначе чем среди уголовников и лагерной вохры. Хотя отсидевшие "политики" вполне могли нахвататься.
-Вы сами воевали? — спрашивает Горьковский — или в тылу ошивались, пока мы...
