Линник пожал плечами, искренне не понимая, что хочет услышать вышестоящий товарищ. Который, если действительно был комиссаром еще той, Гражданской войны (и по возрасту вполне подходил) то должен был сидеть в политотделе корпуса, если не армии, а не обходить с винтовкой позиции батальона, как бывало не раз. Или товарищ провинился, в уклоне был замечен, но сумел извернуться, под окончательную чистку не попал? Однако дисциплину и Устав никто не отменял — имея желание, Гольдберг вполне может устроить ему, Сергею Линнику, очень серьезные неприятности, карьеру поломать напрочь. Что ж, какой вопрос, такой и ответ. Вспомним, что от бойцов слышал — разговоры в свободную минуту. За что воюем — за дом свой, пятистенок, четыре года как новый поставили. За школу в два этажа, нижний камень, верхний из бревен. За мать, сестер и еще ту, кто пишет и ждет (хотя ему, Линнику, никто пока не пишет). За..
-Тише, тише! — усмехнулся комиссар — кричать не надо.
— Я не хочу, чтобы они снова дошли до Москвы — сказал Линник — и хочу вернуться в свой, освобожденный Харьков.
— Ну, вот и славно, — ответил комиссар — а теперь, слушайте меня внимательно. Все наши достижения, все примеры наших революционеров, решения съездов — все это... конечно, правильно и важно. Но большинству наших бойцов, если уж начистоту, глубоко плевать, за что повесили Перовскую и куда долетел дирижабль 'Осоавиахим'. Люди в большинстве живут другими вещами, они думают о том, как одеть и накормить детей, дадут ли на зиму дров, сколько нужно... Просто хотят жить... А уж советская власть и прочее — в той мере, в которой она это им обеспечивает. Потому, людям надо внушить, что, если мы не победим в этой войне, немцы придут к ним в дом. И это их дети будут рабами. А фашизм — это действительно страшно, уже поверьте мне, я знаю. Очень многое я успел повидать.
-Зачем тогда нужна политработа? — недоуменно спросил Линник — если это, людям ясно и так.
-Ясно всем, а вот решится встать и шагнуть под огнем, может не всякий — жестко ответил Гольдберг — и вот тут нужны я и вы, чтоб люди делали то, что им самим надо, в интересах их собственных, ваших, моих, всей Советской Страны. Они будут слушать вас, согласно уставу, как ваш рассказ про Парижскую Коммуну — но вот услышат, только когда увидят вас в деле. В бою, на марше — везде. Когда вы приказываете, "делай как я". Война всегда показывает, кто чего стоит — тут за бумажку не спрячешься. По крайней мере, на передовой. Хотите, чтобы люди шли за вами, за Советскую Власть — будьте впереди, будьте на виду. Не следует понимать эти слова совсем уж буквально — выскакивать вперед цепи, "ура-ура", ну если конечно обстановка не требует, а то погибнуть без пользы для дела и вреда врагу, это дело глупое. Такая вот должна быть, правильная политработа! (прим.авт. — использован изм.текст И.В.Кошкин, "Мы за ценой не постоим").
Линник не забыл этого урока. И делал так, как сказал ему старый комиссар. Хотя в глубине души считал, что Валентин Иосифович не прав: ведь если подумать, воевать за свой дом надо было всегда, даже во времена татаро-монгольского нашествия, или позже, "за Веру, Царя, Отечество", да и в других странах тоже было такое — ну а где наш, советский, коммунистический дух? И разве наш, советский человек не должен ставить дело Партии, защиту СССР — выше, чем "собственный дом-пятистенок", и даже жизнь, свою и семьи? Но выбирать не приходилось — сейчас в дело шло все, что помогало выстоять и победить. Однако после с этим пережитками надлежало решительно бороться, чего не понимал Гольдберг — ну да, ему приходилось иметь дело с совсем иным человеческим материалом, ну а мы можем идти дальше вперед. И мы пойдем и пройдем — ведь нет такой крепости, какую не взяли бы большевики!
И когда кончилась война, выживший и заматеревший политрук Линник снова бросился в бой. И тут оказалось, что слишком многие, не только массы, но и ответственные товарищи, думают как Гольдберг, не желая меняться. Сначала Линник пробовал бороться открыто — и едва не был изгнан из Партии, "за перегибы". Что ж, такое было и прежде — как во времена Ленина прежние социал-демократии обуржуазились и разложились, так что пришлось основывать Партию нового типа. И петербургский "Союз борьбы", основанный Ильичом, насчитывал едва несколько десятков человек — однако из него выросла РСДРП, которая всего через двадцать три года победит в революции и возьмет власть. Линник впервые подумал об этом еще в сорок седьмом, но тогда не мог решиться, верность коммунистическому строю, даже с отдельными недостатками, сидела в нем слишком глубоко.
В сорок девятом вернулся Странник. Сумел разыскать его, Линника Сергея — а впрочем, Харьков город не такой большой, как Москва. Был в штатском, о войне разговаривал сдержанно, намекая на дела, о которых посторонним лучше не знать. А затем сказал:
-А что ты думаешь о "новом курсе"? Победа, это дело великое. Строим сейчас много — тоже хорошо. Вот только, ты слышал наверное, иные уже почти в открытую, наш Советский Союз, "Красной Империей" называют. Командиров переименовали в офицеров, погоны вернули, об "исторических корнях" много говорят — Суворова героем объявили, хотя он пугачевское восстание давил. А дальше что — снова князьев-графьев введут, ради преемственности? И какой-то там, наверху — себя императором объявит? И будет все как до семнадцатого — так за что боролись? Нравится такое тебе?
И лишь под утро завершился тот разговор — из которого Линник понял, что есть в Партии те, для кого завоевания революции, не пустой звук. И что последуют перемены, очень скоро, или чуть попозже — а если не последуют, то значит, нас уже нет в живых.
-И появится в "Правде" очередная статейка о "разоблаченном уклоне". И нас грязью обольют. Но мы не предатели, а истинные коммунисты. А предатели, это как раз те, кто хочет "социализм в отдельно взятой стране".
Линник спросил — что он должен делать? И услышал ответ:
-Да в общем, ничего. Сделать так, чтоб молодые не забывали великую Идею, ценили ее больше, чем собственную сытость. Отчего мы проиграли в двадцатые — да потому что молодежь была не с нами, на словах чтили, а для себя, чтоб жить хорошо, угнетения нет, гуляй, женись, учись, получай зарплату, а мировая революция когда-нибудь потом! Нас уже немного осталось, кто помнит семнадцатый — что будет, когда мы все уйдем?
И тогда он, Линник Сергей Степанович, понял главное. Его борьба будет направлена не против Партии и коммунизма — а лишь против тех, кто извратил саму великую Идею, свернув не туда. Против Закона — а разве этот закон не написали сами извратившие? С насилием — так великие дела не делаются в белых перчатках! Может быть (и даже, скорее всего) мы не доживем до победы наших идей — так разве мы сражаемся за награды? Так родилась "Юная Гвардия" — а формирование ее из числа тех, кто услышал слова Сергея Степановича и им поверил, было лишь делом техники.
И еще оставалась надежда, что все не так плохо. Что в Партии, в том числе и на самом верху, остались здоровые силы, которых представляет Странник. Принужденные пока действовать тайно — но вполне могущие завтра победить.
Слово "Странник" было условленным паролем — что те, кто придет с ним, будут от тех самых кругов. Дурак, поверил Ольховской пароль не услышав! Решил не упускать возможность, чтоб не только его ученики, но и возможно, кто-то еще услышал его слова — как еще при царе, речи обвиняемых становились манифестами революционной борьбы! И в запале, сказал то, что должны слышать лишь свои, но не широкие массы. Тем самым, предав Идею.
Его привезли по этапу в Москву, поместили в страшный подвал Лубянки. И следователь на допросе, показав фотографию Странника, спросил:
-Что вы можете сказать о своей связи с этим лицом, убежденным троцкистом, и шпионом США?
Линник хотел расхохотаться следователю в лицо. Наслышан, как в тридцать седьмом выбивали признания. Меня тоже шпионом объявите, чьей разведки?
-Тем не менее, это правда, Сергей Степанович — сказал следователь — указанное лицо, в 1936 году направленное в Испанию, было замечено в излишне тесных связях с анархистами. И приказ вернуться в СССР был проигнорирован — ну а дальше, смычка с прямыми врагами нашей страны и работа на американскую разведку. Пока мы воевали, он в Испании отсиживался, затем в Англии, США, не с немецким фашизмом воюя, а плетя интриги против Советского Союза. И сейчас, одна из видных фигур в так называемом Четвертом Интернационале, что создал покойный Троцкий. Даже в сношениях с абвером был замечен, когда мы тут кровь лили на фронте. Так я повторяю вопрос — когда вы виделись с этим лицом в последний раз?
Этого не может быть! А если даже и так — то значит, была причина? Как Ленин в семнадцатом договаривался с разведкой кайзера, ради будущей победы Октября!
-Деятельность этого лица наносит безусловный ущерб не "правящей коммунистической верхушке", а интересам СССР в целом. А вы, и те, кого вы втянули, будут проходить как соучастники. Вам себя не жалко, гражданин Линник — но зачем мальчишкам и девчонкам жизнь ломать?
Львов, дом на улице Красного Казачества. Ночь на 1 сентября.
-Ну что, крысы бегут с тонущего корабля? По домам, под мамкины юбки прячемся — кто следующий?
-Павло, ты что, дурак? Если Сергей Степанович оказался... Мне вот тоже не хочется в такой коммунизм.
-А в капитализм назад тебе охота? Ведь то, что Сергей Степанович нам говорил — так и не опровергли. Сначала "мое", затем разложение, гниль.
-Ну зачем же так? Эта Ольховская, тоже ведь из наших, рабоче-крестьян? А не из "бывших".
-Сень, а вот если тебе завтра дадут отдельную квартиру, и собственную "победу" — ты откажешься?
-Ну а отчего не, если честно заработал? Или наша Советская Власть решит, что достоин?
-А если дворец? Имение, как до семнадцатого — землю с крепостными? Или завод в собственность — тысяча работает, тебе все в карман? Ты тоже откажешься? Так граница где — отчего квартиру и машину можно, а дворец уже нельзя? Вот к чему приведет — если разрешить!
-А что, за спасибо работать? У меня вот ботинки прохудились, хочу новые купить. Права не имею?
-Ты что, забыл, что Сергей Степанович говорил? Коммуна будет, как еще Чернышевский писал. Живем вместе — но не вонючие тесные клетушки в бараке, а зал, чистый и светлый. И те же ботинки — у двери, кучей стоят: как собрался выйти, выбираешь любые. Работаем вместе, едим вместе, гуляем вместе, спим вместе...
-И чтоб моя Дашка, не только со мной, а с кем захочет? А в морду?
-Ребята, не ссорьтесь! Когда это все будет, неизвестно — а решить надо, что делать сейчас.
-Так и так ясно. Наши, заводские, решили — если завтра бандеры высунуться со своими стипендиями, сразу по мордам! А кому не нравится, учитесь по-нашему, по-русски, а не на вашей мове. Ну нафиг мне эта буча, я на инженера выучиться хочу!
-Так значит, Горьковский и Якубсон погибли зря? И Ивана Кармалюка мы, выходит, напрасно?
-А во имя чего? Нет больше "Юной Гвардии". Если идея — дрянь.
-Ах ты!!
-Ребята! Да разнимите их, кто-нибудь!
-Ты что, шкура, не понимаешь? Даже если идея накрылась. Мы-то есть! И что теперь — по домам?
-А куда еще?
-Если наша цель, коммунизм. Раз его пока нет, то и борьба не закончена. Надо сражаться с теми, кто мешает. Бороться и искать, не сдаваться!
-С кем бороться? Фашистов без нас победили. Бандеровцев, и тех уже не осталось. По вечерам ходить и хулиганье ловить по дворам — надоело уже! Кто остается?
-Что, вслух сказать боишься? Те, кто наверху. Обуржуазились, забюрократились.
-А что взамен? Если Сергей Степанович такое сказал... И ведь нам раньше не говорил, про такое будущее. А я вот туда не хочу, ясно вам!
-А обуржуазиться хочешь?
-А в морду?
-Ребята, не ссорьтесь! А если — диалектически? Если у Сергея Степановича — левый уклон. А обуржуазиться — правый. Как канавы с боков — так езжай посредине!
-Не понял, Нинка, ты о чем?
-Ребята, так все же просто! Ну как я на папиной "победе" каталась. Если руль слишком вывернуть, то в сторону тянет. Нас сейчас вправо несет — если там, наверху, неправы. Значит, надо влево долбануть — чтоб толкнуть куда надо. Пусть сил не хватит, до конца — но все равно польза. Ну как кто-то, вот забыла, говорил, "результат ничто, процесс это все".
-Я пас. Не хочу жизнь ломать, непонятно за что. Вот увидеть, что получится — другое дело.
-Ну и проваливай, предатель! И жди, когда за тобой придут.
-А может и не придут — я ведь пока ни в чем и нигде? Адье, дурачки!
-Ушел. Может, догоним, и как Кармалюка? Выдаст же всех!
-Да иди ты! Если за ним придут, то за всеми нами тоже.
-Я тоже, пожалуй, пойду.
-И я. Пересидим пока, посмотрим.
-Ребята, да вы что? Так и разбежимся, ничего не решив?
-А тебе это надо? Ах да, твоего папочку с поста погонят! Ну так небось, побираться не пойдете? Эй, ты что! Нин, ну драться сразу, зачем?
-Сейчас по другой щеке врежу! Ну и катитесь, трусы! Обойдусь без вас!
-Сумасшедшая! Народ, пойдем отсюда. Поздно уже.
-А лучше быть сумасшедшей, чем подлецом!
-Нин, ну ты дура что ли? Это ж как игра была, не всерьез. Как Сергей Степанович требовал — "по пятеркам, чтоб только командиры всех знали", когда мы всегда толпой, ну вот и сейчас всей кучей сидим. Поиграли в тимуровцев, и довольно, взрослеть пора.
-Стасик, иди, взрослей. Я тебя что, держу? Только больше я с тобой не разговариваю. Кто предал раз, предаст еще.
-Да ну тебя! Буду с Ленкой встречаться, она и покрасивее тебя. А твоего папу все равно завтра погонят.
-Так ты со мной, лишь ради моего папы, квартиры, "победы"? Ну ты и дрянь!
-А за это не судят, в законе не сказано ничего. И вообще, пошла ты! Что, папой стращать будешь? Так я, даже если отчислят, как твоего папу вон, заявление напишу куда надо, что меня, по идейным мотивам, прошу восстановить, а ваши делишки расследовать. Из тех денег, о которых спор, сколько в карман твоего папочки, или с ведома его, утекло? Тебе надо чтобы там покопались?
-Вон пошел, сволочь! Видеть тебя не хочу
-А ты вообще, кто такая? Не хозяйка тут, дом не твой. Павло, ты против меня что-то имеешь?
-Какие же вы все... Обывательская слякоть! И я вас товарищами по борьбе считала. Пальто мое где?
-Слушай, может и ее догоним? Я место удобное знаю, мимо которого она пойдет.
-Стас, тебе надо, ты и догоняй. Твоя Нинка — сам с ней и разбирайся. А я пас.
-Ладно, народ, делаем как решили. Пока тихо сидим, смотрим что будет. И расходимся — а то соседка участковому стукнет.
-Павло, ну ты хоть по стакану нам налей, на посошок.
Валентин Кунцевич.
-Он ведь комиссаром был! — произнес Стругацкий — да как же он мог стать врагом?
-Да запросто: тридцать седьмой год помнишь, сколько таких оказалось? — усмехаюсь я — и враги, и шпионы, причем всех разведок сразу. В смычке самой невероятной — вроде "троцкистско-белогвардейской оппозиции".
Для тех кто не изучал "Краткий курс" поясняю: троцкисты, это ультрареволюционеры, ну а белогвардейцы, это кто за помещиков и буржуазию. Ультралевые и такие же правые — а "троцкистско-белогвардейская", это как бы "горячий лед". Однако именно так было в "Правде", когда в тридцать четвертом Кирова убили.
