-И фашистская сволочь, предатели Родины, тоже хотели, представь себе! — усмехаюсь я — как лучше, в их понимании. Знала я одну мразь (вспоминаю Веру Пирожкову), кто так же искренне верила, что "Россия без большевиков, и с высокой немецкой культурой". А еще она подрабатывала в немецкой комендатуре, исполняя приговоры — по десять марок за казнь, сами фрицы этой грязной работой брезговали, когда можно было найти таких... За что и получила по закону. Ведь верить, и даже говорить — не грех. Если бы ты ничего не сделала — ну, вызвали бы вас, поругали, и отпустили (кроме тех, кто в убийствах виновен — но о том сейчас не скажу). Вот только тех, кто на нас руку поднимет — мы не прощаем. Ответишь по всей строгости закона. И не только ты одна!

Я хотела про Машу Синицину сказать. Что было ей двадцать один год, и была она женой нашего товарища и хорошим человеком. Но сдержалась — смысл взывать к совести мрази? Зато, я услышать успела, она что-то пискнула про "нежить"? А Юрка рассказывал, как в сорок третьем они фрицев так пугали, изображая "оборотней-вурдалаков". А тут западенщина, в культуре такое сидит, если копнуть — а образование лишь поверх, наносным слоем.

-Папу только не трогайте. Он ни в чем не виноват!

-А я и не собиралась его трогать — отвечаю я — разговоры, что на его место, господина Штеппу, это просто смешно, ну кто бы утвердил на должности ректора, уличенного в сотрудничестве с фашистскими оккупантами? Теперь же — извини! Ведь даже если он прямо не подговаривал тебя, иди и убей — то воспитал тебя такой, что ты решилась. Вел с тобой всякие разговоры, веру в коммунизм подрывающие, взгляды твои формировал, поощрял. Дети не отвечают за родителей — но родители ответственны за то, как вырастили своих детей. Да и по закону, разговоры твоего отца вполне можно под подстрекательство подвести.

И, обернувшись к следователю, спрашиваю:

-Верно, товарищ капитан?

-Так точно, товарищ Ольховская — отвечает он — подстрекательство, оно ведь и не явное бывает. Но согласно закону, если говоривший имел сознательной целью... Гражданин Куколь может доказать, что не имел?

И тут эта соплюшка подобралась, и отчеканила:

-Да я к Сергею Степановичу пошла, как раз потому, что верила! В коммунизм, молодогвардейцев, и Павку Корчагина! Когда папа и его друзья такое говорили... А когда я пыталась спорить, они мне как дважды два доказывали, мою неправоту. А я все равно хотела, понять, где правда! Тут Стась подвернулся — верите, мы с ним в первый вечер, когда он меня с танцев провожал, только про учение Маркса и говорили!

-И привел он тебя к Сергею Степановичу — подхватываю я — который, вместо того, чтобы разъяснить тебе правоту классиков марксизма, объявил себя таким классиком, более правым чем Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. Или ему просто хотелось выглядеть таким, перед вами, восторженными дураками и дурами. Которых он к тому же топтал, как петух в курятнике — тебе самой было не противно, если честно?

-Я верила. Что так надо. Ради идеи. Куда мне было еще?

-То есть, видела и понимала, что вас ведут не туда, но не уходила? Болась что сочтут "изменинцей" и убьют?

-При чем тут это! Просто не хотелось назад, в обывательское болото. С папиными разговорами — как обустроиться, с кем договориться, кому на лапу дать. Я папу люблю, он хороший — но только говорил, как бы я замуж за его доцента, Василя Остапчука, "настоящего европейца, а не москаля". Ну повернут он немного на своем украинстве! А мне хотелось, хоть что-то и куда-то — чем под лежачий камень, и вода не течет!

-И потому, надо идти убивать, все равно кого?

-А как в тридцать седьмом было? Которых сейчас признают, что неправильно? И Сергей Степанович рассказывал, что на войне было, заранее рассчитывался процент потерь от своего ошибочного огня.

-Ежов сам был предателем, врагом народа, обманом пролезший на ответственный пост — разговор начал меня раздражать — и на войне мы никогда заведомо не стреляли по своим. Как вы, троих даже не за предательство, а "по подозрению" убрали. Горьковский ведь Якубсона тоже не сам, а по приказу Линника? И у нас показания есть — ты к смерти Дмитрия Тарана, какое отношение имеешь? Откуда у вас пентонал?

-Горьковский передал, еще в прошлом году. А ребята с медфака противоядие хотели разработать. Витя Крапивин на себе испытал, добровольно вызвался. И сердце не выдержало — что-то не учли, а другого образца для проверки и доработки, Горьковский стянуть не сумел.

А это уже интересно! Слава Князев, передавший нам все про пентонал натрия, ничего не говорил про антидот, что заранее примешь, и ничего у тебя не узнают. А эти доморощенные гении выходит, что-то сварить успели? Что ж, эта сучка еще какое-то время жизни себе вытянула — пока ее и этих гениев со всем старанием не допросят.

-Так выходит, на совести вашей организации еще один труп есть? Причем опять же из своих. Вы как бандеровцы — которые своих "зрадныков" убили больше, чем тех, кто на самом деле был против. Думали, что вы "юная гвардия", подпольная коммунистическая организация, в нашей советской стране — а вышло, что обычная уголовная банда.

Наконец, расплакалась! По крайней мере, слезы вижу. И шепчет что-то вроде, "мы хотели как лучше".

-Это кто ж "мы"? Твои же товарищи от тебя отрекаются! Твой Стась уже показания дал, что ты его совратила, с пути сбила, и вообще, была в вашей организации после Линника, вторым человеком. Вам очную ставку устроить? И другие тоже — до кого дошло, что если бы не ты, они бы пустяком отделались, а так, по статье о бандитизме пойдут, что по ней полагается, сказать?

Кто ходит в женихах у дочки ректора, мы узнать были обязаны, чисто для пользы дела. И этот Стась, попав на допрос, оказался совсем не идейным — хотя ходил в комсоргах. Сразу вывалил про бывшую пассию такое, что поверить сложно, как он близко от себя терпел такую змею подколодную, американскую шпионку и врага народа! Слизняк, даже жалко, что такой, и обвинения избегнет — а те, кто со стержнем внутри, ответят по всей строгости! Положим, комсоргом ему уже не быть, и в комсомоле тоже не состоять. А значит, и карьеры не сделать.

-И твой отец тоже. После того, что ты сделала — ему ректором не быть. И в университете не остаться. Это в самом лучшем для него случае, если доказать сумеет, что не подстрекал, даже косвенно, разговорами на тему. Пока что его в больницу положили с инфарктом, сейчас состояние тяжелое, и выкарабкается ли, не знаю. А мачеха — она ведь тебе не родная, у вас и прежде отношения были не очень — так прямо тебя проклинает, за то что все благополучие семьи под откос, от тебя отрекается и "желаю, чтоб эта вражина в лагере сдохла", вам очную ставку устроить, чтоб она тебе это в глаза высказала? Так что доигралась ты, Нина — все равно из каких побуждений! Попав во враги народа — и мало ли какие намерения у тебя были, одни лишь дела значение имеют!

И тут она спрашивает:

-Я же тебя убила. Видела. Как?!

Я лишь усмехаюсь в ответ. Рукой дотрагиваюсь до шеи — до того места, куда Машеньке попала пуля. Зачем я это сделала — а просто так! Чтоб боялись — "нас не убьешь". Мы — бессмертные!

И лишь позже сообразила, что усмешка моя, да при таком освещении и ракурсе, вышла очень похожей на "вампирский" оскал, как в киноужасах из будущего. Да еще Лючия что-то спросила у следователя про "перекусить", а он ей, не извольте беспокоиться, сейчас обед вам организуем, в лучшем виде!

И тут дочка ректора, бывшая советская студентка, сделав круглые глаза, истошно визжит, будто ее тащат на костер! Пытается забиться в угол, от меня подальше, осеняет себя крестным знамением, и орет в истерике:

-Сгинь! Изыди! Гады! Ненавижу! Всех ненавижу!

Следователь вскакивает, и тоже орет — под дурку косишь? Так карцер тебе будет сейчас, вместо больницы!

-Пусть в карцер, только им меня не отдавайте! Не хочу — обедом!

Ну что, товарищ капитан, можно уводить. И чтоб она в камере с собой не покончила, как Горьковский! Она живая нужна, и именно такая. Злая на своих подельников — и готовая всех их утопить.

Моя совесть чиста. Раньше думала я, рядовых членов организации, на ком крови нет, "поговорить и простить". А сейчас я не уверена, не затаились ли среди них такие вот "ниночки", готовые ударить! Так что, пусть ваша судьба станет предостережением другим. Чтобы усвоили: можно и нужно открыто критиковать какие-то недостатки, но создать тайное общество, против Советской Власти, это уже за гранью, откуда нет возврата, это черта, переходить которую нельзя, за ней смерть! Что там еще Макиавелли говорил (читали нам его, в Академии), срубить несколько голов для власти куда безопаснее, чем повысить на грош налоги — потому что первая мера, в отличие от второй, касается далеко не всех, и о себе постоянно не напоминает. В "Юной гвардии", по нашим сведениям, было не больше, чем несколько десятков человек — и кого-то все же оправдают. Так что, мучеников будет немного — и не станут они мучениками-героями, ни в чьих глазах.

Жестоко — но с врагами иначе нельзя! За смерть хорошей девушки Маши — кто-то должен ответить. И если не сумели предотвратить — то отомстить сумеем сполна!

Но когда я вечером, накануне нашего отбытия, рассказала все своему Адмиралу, то услышала ответ:

-"А что вы будете делать, когда придется стрелять? Когда вашу подругу-учительницу распнут грязные монахи... Или когда вашего друга-врача забьют насмерть палками молодчики в ржавых касках! И тогда вы озвереете и из колонистов превратитесь в колонизаторов". Так кажется напишет наш будущий гений фантастики? Ну а нам в реальности это еще предстоит — когда будем социализм во всякие конго и гвинеи-бисау нести.

-"Попытка к бегству" — вспомнила я, демонстрируя память — но эти ведь, убив Машу, перешли грань, из-за которой возврат нет. Стали нам врагами.

-Ну как тебе объяснить, солнышко? Вот я, подводник, обучен, что бой выдержки требует, и холодного разума. Обстановку оценил, подкрался незаметно, ударил и исчез. А не так, как ... Слышал я, такое на суше бывало в сорок первом — немцев увидели, и сразу вперед, ура, в штыки, на пулеметы. Там, где можно было бы поближе подпустить, обойти, хитрость какую придумать. Вот так и эти — с горячим желанием, но без ума. Спринтеры с коротким дыханием — как наш Аркадий напишет, лет через пятнадцать. Честно хотели как лучше — ну а получилось по дури, как всегда.

Я покачала головой. Поняла отлично, близкого своего человека — но пример был не совсем удачен. Случилось мне уже после Победы разыскать наших, из ленинградского ополчения, кто уцелел — и такого я от них наслушалась! Хитрость, тактика, поближе подпустить — для подготовленного бойца очевидно, ну а для тех, кто такому не обучен? Или ненадежный контингент, как Литовский или Латышский корпус — которые готовы или бежать в панике, или еще хуже, в плен? Если командиром, интеллегент из запаса, тактики сам не знает? Тогда такое вот, в штыки, ура — из всех зол было наименьшим. Хотя бывало и такое, что "особый комсомольский" или коммунистический батальон на своего же назначенного командира смотрел с подозрением, а не трус ли — чего мудрить, врага увидел и вперед, ура, бей!

-Вот не помню, чьи слова, что первое дело на войне, это доверие личного состава к своему командованию — продолжил мой Адмирал — на мой взгляд, абсолютно верно! Потому что если в своем командире видеть изменника или бездарность, "нас положит ради звездочки", то свою голову может и сбережешь — но сражение, или всю войну, проиграешь однозначно! Так как никакие общие действия тогда невозможны по определению, каждый сам за себя, вместо армии толпа. А я подумал, что это применимо ведь и ко всему народу? И это прямая задача вашей Конторы — чтоб наш советский народ никогда не стал про "зажравшихся наверху" анекдоты травить. Вот только каждому усомнившемуся, и сразу же пулю — не перебор ли? "Мы не хирурги, мы терапевты" — правило ваше?

-Так одно не исключает другое, когда уж совсем. И строго по закону: сделал получи. Чужую жизнь взял — свою отдай.

Так и будет. Львовщина пока еще считается "на особом положении". Да еще статус пограничной территории. То есть дело будет рассматривать военный трибунал, и в ускоренном порядке. У самого Линника, и у кого-то из его птенцов оружие нашли — что будет квалифицировано, как вооруженная банда, ставившая целью свержение Советской Власти. При том что по действующему УК статья про бандитизм предусматривает презумпцию виновности — то есть, виновными в преступлениях банды считаются все ее члены, если для кого-то не доказано обратное. Минимальное наказание, восемь лет лагерей, при условии смягчающих обстоятельтв, искреннего раскаяния и сотрудничества со следствием — попросту, если будешь активно своих сдавать. Но если легче всех отделаются такие, как Стась — это точно будет, по закону но не по правде! Впрочем, учитывать смягчающие, это ведь право, а не обязанность суда?

И кажется мне, мой Адмирал, мой любимый муж, приведя мне цитату из тех Стругацких, опасается, что я "озверею", ожесточусь? Пожалуй что после этой поездки я действительно стала большей стервой — жалко Машу, а еще больше, Валентина! — но исключительно по отношению к врагам! К которым я отношу исключительно тех, кто нашей стране и народу вредит. Ну а к своим, тем более самым близким людям, я стараюсь довоенной еще Анечкой быть, доброй и веселой. И уж моему Михаилу Петровичу никак не следует жаловаться на мою злость! Хотя я даже к врагам обычно ее внешне не проявляю, зачем? Один лишь раз сорвалась, когда Кук моего Илюшеньку хотел зарезать. А так — зачем орать, ногами топать, истерику закатывать, когда можно просто уничтожить?

-На войне бы их всех в штурмовую роту, и все дела — продолжаю я — ну а если нет войны, то куда их деть? И если бы наш Валя Кунцевич услышал, что кто-то предлагает помиловать ту самую сволочь, я не отвечаю что он с тем человеком сделает. И будет совершенно прав.

-Вы, "инквизиция", хорошо работаете с отдельными крупными фигурами, из особого списка — отвечает мне мой Адмирал — а что с массами таких вот "юнармейцев" делать, этих разоблачили, завтра другие появятся, такие же торопыги с коротким дыханием, всех сажать? И разрабатывать каждого, как вы с Ахматовой провернули — ни людей не хватит, ни времени. Придумать надо, какую-то общую меру — но вот какую?

Что ж, подумаю. Задача однако — как сделать лояльными, обозначившихся врагов?

"Балтимор сан".

Советский коммунизм показал свое истинное, звериное лицо. Хорошо известное со времен русской революции — "все отнять и поделить". Последние годы большевики делали вид, что стали более цивилизованными — но как оказалось, их несгибаемые принципы никуда не исчезли. Высокопоставленный функционер советской коммунистической партии разоблачил эту тайну — ценой собственной жизни.

"Вашингтон пост"

Русский партийный деятель неосторожно проболтался о зловещих планах Сталина — и ему заткнули рот. Чтобы никто не видел советской угрозы — пока не пришло время нашествия коммунистических орд на свободный мир.