— Я полностью разделяю подобную точку зрения, но должен согласовать свои действия с Парижем.
— Думаю, что ваш министр иностранных дел господин Валевский будет в восторге от вашего доклада — в реакции занимавшего этот пост этнического поляка по матери, Рэдклиф нисколько не сомневался.
— Господин министр, безусловно. Но последнее слово во внешней политике всегда за императором — одернул собеседника француз и Рэдклиф не стал с ним спорить. Главное для него на данный момент возбудить в турках упрямство, чем взбесить Меншикова и получить желанный повод к войне.
Светлейший князь не разочаровал надежд и ожиданий британца. Едва приехав в Стамбул, он стал действовать агрессивно, идя напролом во всех вопросах.
Первым его шагом был отказ наносить визит министру иностранных дел Фуаду-эфенди, противнику России и стороннику сближения с Францией. Напуганный министр выразил готовность встретиться с Меншиковым во время его визита к великому визирю, но этого не случилось.
Перед тем как нанести визит к Мехмед-Али, Александр Сергеевич потребовал, чтобы тот встречал его у дверей своего дворца, что было откровенным нарушением дворцового этикета. Когда же, князю доложили, что его требования невыполнимы, но решил, что на прием к визирю, вместо парадного мундира, он оденет, гражданское платье.
Дальше — больше. Поговорив с великим визирем, Меншиков вышел в коридор и, не посмотрев на ждущего там при полном параде министра иностранных дел, вышел вон и покинул дворец. Напуганный столь дерзким поведением, а также известием о развертывании в Бессарабии двух армейских корпусов на следующий день, султан отправил в отставку Фуада-эфенди и на его место назначил Рифат-пашу.
Ободренный этими действиями султана, Меншиков продолжил нажим. При его встрече с Абдул-Меджидом, он передал властителю Порты письмо царя, в котором тот упрекал султана в передаче ключей от Вифлеемского храма французам и позволение установления звезды изготовленной во Франции на его куполе. Все эти действия Николай приписывал дурным советчикам, окружавшим султана, и призывал его проявить благоразумие.
Информация о требованиях Николая потекла к Рэдклифу рекой, но британский посол не спешил вмешиваться. Он считал, что на данном этапе событий, страх турецкого правителя был очень полезен британской короне, так как напуганный грозным рыканьем Меншикова, султан проявил бы большую сговорчивость в разговоре с английским послом.
Примерно такую же позицию занимал и посланник Наполеона III, увидев, что светлейший князь своим поведением льет воду на мельницу европейских держав, он не торопился приободрить Абдул-Меджида.
Решающим стала вторая встреча Меншикова с султаном, когда посланник Николая передал новое требование русского царя, по своей сути являющееся продолжение предыдущего послания. В нем, Николай требовал от султана признать право императора вмешиваться в турецкие дела для защиты его православных подданных: греков, болгар, сербов, молдаван и валахов. Все это, царь хотел закрепить в форме договора между двумя странами, что являлось большим ущемлением для турецких интересов.
Тон письма и манера поведения князя вселили ещё больший страх и раздражение у турецкого султана. Роковой в этом разговоре стала фраза произнесенная Меншиковым, что русскому царю достаточно отдать приказ и русский флот в течение сорока восьми часов окажется у Босфора с десантом на борту.
Эти слова окончательно подорвали силы султана, и он отправил своего министра на тайную встречу с французским и британским послом. Оба европейца действовали в отношении Рифат-паши согласно заранее достигнутым договоренностям. Они вежливо приняли посланца султана, посочувствовали ему в плане поведения Меншикова но, ни один из них не предложил турку помощь и защиту от северного соседа, как это было раньше.
Напротив, оба посла выразили озабоченность положением турецких дел и в один голос заговорили о возросшей силе русского медведя. На все просьбы турецкого министра повлиять на Николая, европейцы говорили уклончиво и неопределенно. Они не говоря Рифат-паше ни да, ни нет, не закрывая дверь перед носом турка, но при этом не подавали ему никакой ясной и твердой надежды.
Выражаясь простым языком, послы доводили турок до кондиции, после наступления которой, от правителя Порты можно было требовать все что угодно в обмен на помощь и поддержку от действий русского царя.
Держа единый фронт против Николая, послы двух великих держав не забывали играть ту партию, что была выгодна именно его государству. Так француз, сразу после визита Рифат-паши дал секретную телеграмму в Париж, и не прошло 24 часов, как французский флот покинул Марсель, держа курс на Архипелаг. Франция не собиралась отдавать в грядущих событиях пальму первенства англичанам, ведь по количеству паровых кораблей флот его императорского величества совсем немного уступал флоту английской королевы.
Развязка событий наступила после того, как следуя инструкции царя, Меншиков отдал султану третье послание императора Николая, в котором он предлагал Абдул-Меджиду заключить военный союз против третьей стороны, под которой подразумевалась Франция. В противном случае, император намеривался заключить военный союз с Австрией при поддержке Пруссии.
Подобный расклад сил, покоился на докладе канцлера Нессельроде о состоянии дел с двумя германскими государствами, коих он числил в верных союзниках Российской империи.
Третье послание, по мнению царя и его канцлера должно было полностью сломать турецкого султана и подчинить его воле императора. Измученный страхами правитель Порты был готов пойти на это, но тут в дело вмешались сидевшие в засаде господа послы. Быстро и качественно утерев сопли повелителю правоверных, они уверили султана, что его страна не останется один на один с северным соседом. Две великие европейские державы были готовы поддержать Абдул-Меджид не только словами, но и силой оружия в случае, если он решиться отказать императору Николаю в удовлетворении его требований.
Более того, они заверили султана, что венский двор совсем не собирается плечом к плечу выступать вместе с русскими против Порты. У императора Франца-Иосифа свои взгляды на происходящие вокруг Оттоманской державы события и они совершенно не совпадают с взглядами Петербурга.
В качестве доказательства министру иностранных дел Порты была организованная тайная встреча с австрийским послом, которые если не в полной мере подтвердил слова Рэдклифа, то не опроверг их.
Вернувшийся к жизни и повеселевший султан воспарил духом. Страхи ушли прочь, и повелитель сераля собрался дать достойный ответ Меншикову, но Рэдклиф категорически запретил ему это делать. С этого момента британец прочно взял в свои руки процесс переговоров Стамбула с Петербургом и султану только повиновался его воле.
Для начала, был приготовлен фирман, по которому Абдул-Меджид признавал право православных священников на ключи от храма в Вифлееме, первоочередность в проведении в нем религиозных обрядов и самостоятельность в действиях по его содержанию. Одним словом это было то, чего требовал царь от турок в своем первом письме.
Подобные действия султана вызвали сильное негодование со стороны французского посла, но Рэдклиф заверил его, что данный фирман не будет иметь никаких реальных последствий в вопросе о 'святых местах'. Британец был в это абсолютно уверен, так как текст фирмана был подготовлен лично им и имел один подводный камень, миновать который светлейший князь никак не мог.
На другой день Меншиков действительно заявил туркам решительный протест, так как в фирмане не было никаких гарантий со стороны султана на то, что дарованный султаном приоритет для православных священников не будет изменен по прошествию времени.
В тот день турки дали ответ на второе послание Николая. В нем султан признавал за русским императором статус покровителя православных народов находящихся в подданстве Порты, но при этом в фирмане не было, ни слова о праве царя вмешиваться в дела исповедовавших православие. Также ничего не было сказано о готовности султана, подписать с императором договор по этому поводу.
Как и следовало ожидать, Меншиков подал протест и на это документ, сопроводив его подачу грозными упреками и предупреждениями. Главная суть их заключалась в том, что царский посланник дал туркам ровно десять дней, для внесения в документ требуемых им поправок.
Эти слова князя вновь возродили в душе султана, погасшее было пламя страха, погасить которое удалось лишь сообщением о том, что корабли британского и французского флота находятся в водах Эгейского моря и только и ждут сигнала прибыть к Принцевым островам.
Узнав об этом, Абдул-Меджид успокоился и так хорошо, что несмотря на недавние страхи, проявил характер. Хорошо помня заветы предков о том, что белых гяуров следует держать на расстоянии, султан не дал согласие на ввод европейских кораблей в Мраморное море. Подобные действия могли привести к потере лица султаном и Рэдклиф, не стал настаивать. На данный момент его устраивало, что владыка двух святынь беспрекословно выполнял все его рекомендации в переговорах с русскими.
В них возникло затишье, обусловленное данным князем туркам времени на размышление и британец решил открыто обозначить свое присутствие в этом деле. На следующий день он отправился на прием в русское посольство для встречи со светлейшим князем.
Помня личную неприязнь императора к несостоявшемуся послу Англии в России, Меншиков не стал принимать Рэдклифа, сославшись на нездоровье. Весь разговор с британским послом вел помощник князя, но по большому счету для посла было в некотором случае лучше.
Послу не стоило больших трудов разыграть перед нм ловкий спектакль. Рэдклиф с большим волнением вещал Озерову о той озабоченности, которую породили у англичан последние действия России. Признавая за царем безусловное право, иметь свои интересы в балканских делах, посол говорил о том, что военные силы, скопившиеся на границе с Турцией в Бессарабии, вызывают опасения и пугают Лондон.
Кроме этого, посол попросил через Озерова встречу с князем, чтобы заверить того, что Англия не будет вмешиваться в войну русских с турками и не окажут материальную и военную помощь султану.
Это была излюбленная тактика англичан, когда ошибочно надеясь на помощь Альбиона или на его мнимый 'нейтралитет' европейские страны совершали трагические ошибки, порождавшие кровавые войны. Так Франция в 1870 году вступила в войну с Пруссией, германский кайзер начал Первую мировую войну, а своим упрямством и несговорчивостью поляки позволили Гитлеру напасть на них в 1939.
Породив ложную надежду в умах русских дипломатов, Рэдклиф стал ждать их реакцию и очень быстро дождался. Поверив, что англичане останутся 'нейтральными' в споре России с Турцией, князь с удвоенной силой стал нажимать на турок, на что и надеялся хитрый англичанин.
Не дожидаясь истечения срока ультиматума, князь отправился к султану и потребовал от него изменений в турецком правительстве. В частности, Меншиков хотел видеть нового великого визиря и нового министра иностранных дел. Первый, по мнению князь, проявлял симпатии к венскому двору, что открыто, заявил о своей неготовности вступать в военный союз с Николаем против турок. Второй в глазах светлейшего был недостаточно боек в составлении фирманов отвечавших желанию государя императора.
Никогда прежде русский посланник не диктовал свою волю турецкому падишаху так, как диктовал её Абдул-Меджиду Меншиков и тот с согласия Рэдклифа покорно исполнил её. Вместо Мехмета-Али визирем стал Мустафа-паша, а место Рифат-паши занял Решид-паша. Этим самым турки демонстрировали свое стремление к мирному диалогу с Россией, при агрессивных действиях царского посланника.
Французский посол Лакур в своих донесениях к императору Наполеону сравнивал князя с провинциальным дикарем, по ошибке попавшим в высокое общество дипломатов. Хотя будь он сам на его месте, все аналогичные действия французского посла были бы признаны вполне приемлемыми, под девизом 'белый человек выше азиатов'.
Итоги всех этих перестановок Меншиков ожидал увидеть в полном удовлетворении всех требований русского царя, но к его огромному разочарованию этого не произошло. Вначале Решид-паша попросил у князя ещё шесть дней для полной подготовки документов, а по истечению срока известил, что заключение договора между султаном и царем означает для Турции потери суверенитета и эти требования не приемлемы.
Разгневанный Меншиков объявил о разрыве дипломатических отношений между Стамбулом и Петербургом.
— Слова моего государя оказались для вас малоубедительными?! Хорошо, тогда надеюсь, вступление наших армий в Дунайские княжества окажутся более убедительным аргументом для вас! — воскликнул князь в лицо турецкому министру и приказал перевезти его вещи на 'Громоносец'.
Столь стремительные действия князя вновь ввергли султана в панику и только заверения Рэдклифа и Лакура в том, что Англия и Франция не оставят Порту без военной поддержки смогли привести Абдул-Меджида в чувство.
Для большего успокоения, во дворец к султану был вызван австрийский посол, который вновь подтвердил ранее сказанные слова о нежелании Австрии выступать единым фронтом с Россией против Стамбула, чем окончательно успокоил властителя сераля.
Все это время, венский дипломат отчаянно лавировал между Сциллой и Харибдой. Испытывая сильное давление со стороны Лакура, угрожавшего поддержкой Францией претензий Сардинского королевства на Ломбардию и Венецию являвшимися австрийскими владениями, дипломат слал Меншикову письма с пониманием и одобрением политики русского царя.
Перед самым отплытием 'Громоносца' из Стамбула, на борт корабля прибыл Решид-паша. Министр передал ему слова султана, готового издать новый фирман, дающий гарантии насчет "святых мест", гарантирующего греческому патриарху все, что желает царь для православной церкви, и даже специальный договор с Россией, уступающий России место для построения русской церкви и странноприимного заведения в Иерусалиме.
Это был новый шаг Рэдклифа являвшего всей Европе стремящихся к миру турок и охваченного упрямством и яростью Меншикова. Как и ожидал британский дипломат, князь отверг эти предложения султана, потребовав исполнения воли русского императора в полном объеме. В ответ министр вновь заговорил о потери Турции суверенитета, после чего турка попросили с корабля. 21 мая князь покинул Стамбул, так и не исполнив возложенной на него миссии государем.
Глава III. Бей барабан! Бей!
Вторжение в Дунайские княжества, в июне 1853 года, осуществили два армейских корпуса под командование генерал-адъютанта князя Михаила Горчакова. Общая их численность не превышала 85 тысяч человек, тогда под ружьем у противостоящего ему турецкого генерала Омер-паши было 145 тысяча солдат, в придачу с иррегулярной кавалерией башибузуков.
Кроме них, в состав турецкого войска входил отряд поляка Чайковского, что по принятию ислама стал называться Садык-пашой. Ненавидя Россию с младых ногтей, он с согласия командующего занимался активной вербовкой среди живших вдоль Дуная раскольников некрасовцев — бежавших из России в разное время по религиозным причинам.
