Тихо, но весело засмеялась.
‒ Почему некому, а Сергей?
‒ Ну, мы не так часто, как вы... А вообще, мне кажется, что они не касаются...
‒ Кто?
‒ Бедра. Ты их просто слишком сдавил.
Он сидел на ней уже с полчаса и теперь спохватился, ‒ у нее, наверное, ноги уже сомлели... Сразу поднялся на колени и слегка развел ей бедра. И в самом деле, теперь они почти не касались друг друга.
‒ Не касаются...
На штанишках заметил маленькое влажное пятнышко. Как раз над тем местом... Ляпнул:
‒ Знаете, я почему-то раньше считал, что в Ваши годы у женщин уже не бывает желания к сексу.
И засмеялся, как бы над своим невежеством.
Она совсем не обиделась, тоже весело улыбнулась.
‒ Думаю, что и у глубоких старух бывает... Это ведь не только с гормонами связано. Еще и с памятью. С воображением. С ними даже в большей степени... Не знаю, как у мужчин.
И, вздохнув, как бы не сразу решившись, добавила:
‒ А у меня, милый мой Витенька, и гормонов еще в избытке. Не по возрасту...
Он тут же вспомнил игрушки в ее секретере. Она, по-видимому, тоже об этом подумала, потому что сжала зубы и зажмурилась, как бывает в моменты жестокой внутренней неловкости. Видимо, жалеет теперь, что так получилось...
Сжала зубы и зажмурилась...
Он тут же вспомнил свое, вечно повторяющееся болезненное раскаяние... Вспомнил с жутким недоумением, глядя ей прямо под лобок, туда, где располагается это отверстие... Он ведь там уже был! Каким образом ему удалось это совершенно забыть? Ведь даже голос далекого предка только что звучал, в точности как тогда...
Он мгновенно опустился, плечи обмякли и съежились, глаза сами собой закрылись от приступа ошеломительного стыда...
Она мгновенно отреагировала, поднялась в постели, прижалась к нему, стала гладить по голове, как ребенка.
‒ Ну что ты, миленький... Ну не надо, пожалуйста... Ты же сам чувствуешь, как ей сейчас... Ты же все понимаешь... Ничего плохого в этом нет... Она любит только тебя и никого больше... И всегда будет любить. Это совсем другое, совсем другое, понимаешь? Только чтобы убедиться, что лучше тебя нет и быть не может. Ну давай я сниму трусы, ладно? А ты смотри, сколько хочешь. Увидишь, я почти такая же...
Она ничего не поняла. Она и говорила с ним, как с ребенком.
‒ Давай. Смотри, здесь все, как у Ирины, ‒ она уже слегка отстранила его, чтобы он не мешал, освободила ноги и стала быстро снимать штанишки, пока не отбросила их на пол, ‒ все так же, как у нее, посмотри.
И легла, разложив ноги по обе стороны от него, все еще полусидящего на согнутых коленях.
Затем, то ли ей стало вдруг неловко от бесстыдства, то ли она уловила в его взгляде что-то еще, ее настораживающее, снова приподнялась, снова обняла, одной рукой, левой, а правой взяла за подбородок, как школьника, повернула лицом к себе.
‒ Ну посмотри на меня, в глаза посмотри, разве я тебя когда-нибудь обманывала?
‒ Нет... ‒ как школьник он и ответил.
‒ Значит, веришь ей?
‒ Да.
Она еще несколько секунд смотрела в его глаза, пока он не отвел от нее взгляда, затем мягко поцеловала закрытые губы. Снова опустилась на постель, закрыла глаза руками и прошептала чуть слышно:
‒ Господи, прости меня...
И застыла так.
‒ Я... ‒ нерешительно начал мямлить он, ‒ посмотрю Вас... как Ирку... можно?
‒ Да.
Подушку она из-под головы отбросила еще раньше, и он взял и, сам не понимая что делает, просунул ее под послушно приподнявшиеся ягодицы до самой спины так, что ее промежность выпятилась и как бы нависла высоко над простыней. Лег между ее ног лицом к лону, так близко, что мог различать кожные поры.
‒ Отто Вейнингер
* * *
считал половые органы безобразными... Как он мог такое говорить?
‒ Он был мальчишкой, ‒ улыбнулась она. ‒ Очень умным, но мальчишкой... Да и не только он так думал. Большинство так думает...
Мальчишкой. А он-то кто? Сильно взрослый? Как дите малое, уставился и любуется. Будто в первый раз видит...
Но стыдно ему почему-то не стало. Наоборот, как-то легко и просто на душе. Будто и вправду перед ним его Иринка... Никаких сомнений, никакого смущения.
‒ Она сейчас тоже так же лежит.
Он сказал это совсем спокойно, хотя представил себе так ярко, будто увидел воочию. Она почувствовала его спокойствие и не растревожилась, как раньше. Промолчала. Только будто судорога под лоном прошла...
Он погладил его ладонью. Светлые, пепельного цвета волосинки почти не кучерявились, как у Ирины, а расходились изогнутым веером от центра в стороны. Они были короткими, пушистыми и совсем не жесткими, будто она умывала их специальным шампунем.
‒ Вы их причесываете?
Она заходилась тихим смешком, но потом серьезно сказала:
‒ Нет, просто так привыкла разглаживать. А вообще, они так и растут. С детства. У Иринки почему-то нет. А у Светланки точь-в-точь как у меня. Ты видел?
‒ Нет.
‒ На бедрах и... там, между ними я лет десять назад почти каждый месяц депилировала... ходила к одной женщине, которая это умеет, горячим парафином... Все хотела одному мужчине понравиться... Теперь там волосы совсем не растут. Как она и обещала.
‒ Да. Так лучше. Кожа такая гладкая, ухоженная. Даже глаже, чем у Ирки.
‒ Я Ирку к этой женщине несколько раз пыталась отвести. А она смеется: я что, блядь что ли? Ой, извини... вырвалось... ‒ она на самом деле смутилась. ‒ Нехорошее слово... ой, какое нехорошее... злое и обидное.
С минуту отмолчалась о чем-то своем горьком и затем продолжила:
‒ Увидишь, после сегодняшней ночи Ирка станет больше следить за собой и за этим местом... Вот увидишь... Она слишком к тебе привыкла, многого в себе не замечает...
‒ Да она и так очень аккуратная. Мне нравится.
‒ Аккуратная, но не очень ухоженная. Времени ей жалко. А это место женщина должна особенно лелеять... всю свою душу в него вкладывать... Любить, уважать... Святое оно... Отсюда реализуется в мир самое сокровенное чудо ‒ человеческое дитя. Новая человеческая душа... Я все недоумеваю, как нужно презирать самих себя, чтобы называть это место срамным... Знаешь, как ее называют по науке? Официально, в учебниках? Срамные губы. В дословном переводе с латинского. Это какими придурками надо было быть ученым, чтобы так их назвать, не понимаю... ладно уж лживые попы, у них свои причины... но ученые?
‒ С Вашего этого места картины можно рисовать...
Засмеялась:
‒ Этого места... А как вы с Ириной это место называете?.. ну, в моменты особенной нежности, страсти...
‒ Когда как. Разное придумываем...
‒ Стыдно говорить?
‒ Да.
Они говорили тихо, но он различал каждое слово со всеми интонациями. Это самое место находилось сейчас в двадцати сантиметрах от его глаз, и он на самом деле любовался его таинственной красотой и изяществом. Лица ее он не видел, оно было там, впереди, за гладким овалом живота и выглядывающими из-за него конусами сосков.
Красавица писаная... Такая вот, оказывается, ее девочка... И у Иринки такая же красуня, и пусть этот Дима полюбуется, если умеет любоваться, и если Иринка тоже так ее покажет, как ему мама...
Покажет. Уже показала. И заманила уже.
А они все-таки у них немного разные. Отличаются.
Он сказал ей об этом.
‒ Да. У нее ‒ царица.
‒ Тогда у Вас королева.
‒ Ты понимаешь разницу?
‒ У нее она властная. А у Вас нет. Мне так кажется. И почти совсем закрытая. И стебель вот этот у Вас длиннее. Словно страж, охраняющий сокровище...
‒ Витя... Ты бы... сумел говорить мне... "ты"? Не вообще, а... сейчас...
‒ Да. Я попробую. Наверное, смогу.
Великолепие амфорных рельефов и очертаний ее промежности казалось ему завершенным произведением искусства. Он так ей и сказал. А она ничего не ответила, только чуть вздрогнула стеблем. И тот слегка приподнялся, словно заволновался чужим притязанием. Мущинка. Сторож. Поразительно ровный и аккуратный. Словно выточенный.
Ее расставленные ноги иногда симметрично покачивались согнутыми коленками, а когда отклонялись в стороны шире определенного угла, щель слегка приоткрывалась, и он замечал в ее глубине розовые лепестки нимф. Вся кожа промежности была у нее удивительно гладкая, без пупырышек, родинок и даже слабых проявлений пигментации. Совсем как у юной девочки. Губы были почти свободны от волос, только вверху, там, где из ямки, очень похожей на ребеночью, начинался стебель, их покрывали редкие пушистые волосинки. Это были на самом деле губы, к таким губам тянуло прикоснуться своими...
Словно чувствуя его мысли она на несколько мгновений судорожно сжала бедрами его голову, но тут же отстранила в стороны, так далеко, что губы полностью разомкнулись.
Он наклонился и осторожно прильнул к ним своими губами.
Они оказались прохладными и очень нежными, он даже испугался, что поранит их своими, шершавыми...
Она застыла.
Кожа легко бралась кончиками его губ, легко оттягивалась, но когда он ее отпускал, упруго возвращалась назад. Он повторял это с каждым следующим сантиметром, от верхней до нижней ямки, переходя с одной стороны на другую... Потом, ласково оттесняя губы в стороны, проник вглубь, где сразу почувствовал мягкие лепестки, стал легко втягивать их, то совсем чуть-чуть, то глубоко на язык, шевеля, теребя и прижимая их к небу. Они оказались такими же эластичными и объемными, как у Иринки, только у Иринки они всегда торчат из-под щели, а у мамы почему-то оказались спрятанными внутри. Потом нашел языком углубление, зашел в него, будто спустился с горки, там оказалось влажно и тепло... Почувствовал, как в верхнюю губу стал упираться все более напрягающийся бугорок, переместился к нему, прихватил губами и тот потянулся к нему плотным штырьком, удерживаемым с двух сторон натянувшимися уздечками...
В голове приятно закружилось, зашумело... Под языком оказывалось все больше приятной влаги, и он слизывал ее, как сок с ягодной мякоти... и тот казался ему необыкновенно вкусным, немножко терпким, дурманящим, не похожим на Иринкин, у которой он тоже приятный, но не до такой же степени...
Руки сами потянулись вверх, сюда же, легли ладонями в ямки по краям губ, мягко заскользили по гладкой, ухоженной коже, от ягодичных складок вверх до выступающего упругим пригорком лона, покрытого пушистыми волосинками, и снова вниз до придавленных к подушке мягких ягодиц...
Совсем закружилась голова и он слегка отстранился, большими пальцами растянул губы в стороны и стал с не меньшим наслаждением разглядывать розовые внутренности этого сокровища, такого близкого и родного, выпустившего на свет его любимую жену, его Иринку, Иринку, у которой здесь же, в этом же месте есть такое же, любимое им, сокровище, выпустившее на свет его любимую дочку, его Светланку, у которой здесь, в этом самом месте созревает такое же сокровище, которое станет любимым кому-то еще и потом выпустит на свет такое же родное живое существо...
И он снова прильнул губами в растянутое розовое пространство, сильно втянул в себя его мякоть, так, что снизу, из того самого отверстия прыснула на язык струйка горячей жидкости, и он тут же проглотил ее и втянул еще, и снова почувствовал тонкую струю, еще более острую и пьянящую...
Он вдруг вспомнил, сколько доброго она сделала для них, для Ирины, детей, лично для него... И вот сейчас, не задумываясь, пришла ему на помощь... оставив стыд, наплевав на приличия, мораль, нравственные законы...
‒ Витенька...
Он, наконец, отстранился, привстал перед ней на колени, запрокинул голову и глубоко вдохнул полными легкими.
Он не стал извиняться и раскаиваться.
Бережно выпрямил ее ноги, чтобы они отдохнули.
Он не знал, сколько времени он держал ее в одном и том же положении... знал только, что долго... очень долго.
Аккуратно соединил пальцами ее губы, так и оставшиеся разинутыми. Уложил внутрь набухшие и покрасневшие лепестки. Разгладил взъерошенные волосы на лобке. Нагнулся и нежно поцеловал приведенное в порядок сокровище.
И так и остался стоять на коленях, все еще в плавках, хотя знал, что скоро их снимет... потому, что она уже разрешила... потому, что плавки выпятились до грубого неприличия уже давно и сдержать себя он уже не сможет... и не захочет... и не должен...
Только сначала пусть отдохнут ее ноги... Она уже не девочка, их мама... Она устает...
‒ Ляг на бок, мама... отдохни немного...
Она послушно повернулась на бок, лицом к стене и он помог ей переложить сомлевшие ноги...
А сам лег рядом со спины, совсем не стесняясь упершегося ей между ягодиц напряженного своего жеребца. Обнял и поцеловал в шею.
Минут десять они не проронили ни слова... будто каждый остался сам по себе. Потом прошептал у нее над ухом:
‒ Я хочу тебя...
Она ответила еле ощутимым пожатием лежащей у нее на груди его ладони.
Вот почему на самом деле он остановился, ‒ понял он, ‒ ему хотелось почувствовать ее согласие, снова хотелось увидеть начало, чтобы не в пылу одуряющей страсти, не в минуту потери контроля над собой, а вот так, из обоюдного как бы покоя...
Он отстранился и только слегка тронул ладонью за плечо, предлагая повернуться на спину. Она сразу же так и сделала.
Они оба уже пришли в себя. Оба хорошо помнили, кто они на самом деле друг другу. Они оба хорошо понимали, что происходит. Вот чего он хотел... Чтобы она смотрела ему в глаза...
Жеребец выскочил на свободу как ванька-встанька, когда он стягивал плавки. Она улыбнулась. В ее улыбке он прочитал: да, мне очень приятно, я не боюсь, наоборот, я благодарна ему, что он такой из-за меня.
Он снова присел меж ее раздвинутых бедер. И она снова закинула руки за голову. Но теперь смотрела прямо ему в глаза. А он водил взглядом от ее глаз по всему ее телу, все еще не касаясь его.
Она медленно стала поднимать согнутые в коленях ноги, взглядом будто говоря: смотри, выбирай, как тебе нравится. И он смотрел. Они поднимались все выше и выше... и он снова подложил под ягодицы подушку, чтобы ей было легче отводить их все дальше к плечам.
В ее взгляде появились озорные огоньки: смотри, мол, вот как я умею, не хуже, чем наша Ирка...
Их Ирка оставалась рядом... хотя была далеко от них... в чужих объятиях.
Помогая себе руками, она дотянула колени до самых плеч, так, что слегка раскинутые груди примостились у нее под коленками.
Он и не подозревал, что она тоже такая гибкая...
Теперь она высоко выпятилась к нему своей прекрасно-бесстыжей промежностью, и он подсел бедрами под ягодицы, чтобы они не оставались на весу. Они смотрели друг другу в глаза, лишь на некоторые секунды переводя взгляды на ее высоко выставленное лоно. Когда он приложился к нему губами, она смотрела... Ей было все видно, ‒ как он разводит языком ее сомкнутые губы... как теребит выступившие из-под них и все более набухающие нимфы, как берет в рот складку над ямкой губ... втягивая ее глубоко вместе с волосинками... как то и дело поднимает глаза, чтобы встретиться с ее взглядом... Как водит потом пальцами по губам, оттягивает крылышки нимф в стороны и разглядывает все более увлажняющийся вход в ее покои... И все это она позволяет ему так же безропотно, как Иринка... и так же игриво-стыдливо хихикает в ответ на лоскотные касания другого отверстия, совсем не любовного предназначения, но такого же аккуратного и ухоженного... и не делает ни единого недовольного движения в ответ на широкое разведение ягодиц ‒ смотри и трогай все, что там расположено...
