Все, о чем вы мечтали. Общий файл.

Бабки у подъезда внизу рассказали, что Гена бывший флотский офицер, лейтенант или старший лейтенант, недолго прослужил, контузило, списали лет десять как. Они его еще в блестящей флотской форме после выпуска помнят, красавец был! — ну, бабки же... Я эту форму только по телевизору видел, в нашем большом морском городе ни разу не встречал. Интересно бы посмотреть... Вернулся, живет один, на пенсию. Где там контузить-то могло, наш же флот не воевал, у берега разворовали. Получается — Гене тридцатник с хвостиком, думал, он лет на десять постарше...

А потом Гена исчез. Болеет? Недели через две, спускаясь по лестнице, увидел нашего участкового, выходящего из его квартиры. Спокойно так — дверь закрывал на ключ. Закрыл и за мной неторопливо спустился.

За Геной приходили трое ментов. Участковый и два незнакомых. Гена сам с ними вышел, загрузились в козла и уехали в отделение. Из квартиры выманили как возможного свидетеля по делу. По краже, что ли... чтобы без бузы, сам. Там сразу засунули в обезьянник, без объяснений. Через сутки стал рваться, решетки трясти, орать. Вызвали психушников, освидетельствовали и отправили буйного контуженного на излечение на Пряжку. Все, сейчас квартира оформляется на нашего участкового. Источник — бабки.

— Съездил бы кто к нему. Может, пустят? Мы тебе адрес дадим.

Съездил Никола. Все так. Не пустили.

Уже полтора года в гениной квартире живут другие люди. Молодой парень с женой и младенцем. Нормальная семья...

У-у у!!!

Зашипев от боли, я затряс рукой.

Задумался и, проверяя — нагрелся ли утюг, приложил пальцы к его днищу. И держал. Держал... Задумался, говорю же.

Что за день сегодня такой!

Тормоз. Тормоз!!! Пока не загорится — думать он будет! Мозги отшибло, видно же, что горячий. Трудно было плюнуть, проверить.

И подсолнечного масла в доме нет, а я всегда им ожоги заливаю.

Один раз, давно, сам себе борщ сварить пытался, с кастрюлей не рассчитал — горячая, тяжелая, уронил на пол, а борщ — фонтаном наверх и на меня! Весь живот, грудь, лицо, шея, руки, ноги... Недели две ходил в красных взбухших пятнах, как на масхалате — почти по всему телу, живот был как багровая ромашка с опадающими розовыми лепестками. Температура. Но обошлось без волдырей, почти полбутылки масла на себя, голого, вылил. Надежно.

Бля, больно как!!! Еще и это завтра терпеть, волдырь уже вздуло. Ну — как работать?! Черт!!!

Участковый здесь почти не при чем. Утюг...

Нагрелся, можно гладить.

Участковый здесь не главный фигурант, как иногда говорит Большой, нахватавшийся у ментов словечек за время близкого общения. Ух, аж передергивает от мысли!..

Паспортистка и участковый мухи, имеющие данные по своей земле на перспективных одиноких пенсов, вольно раскинувшихся на драгоценных квадратных метрах. Слабых, больных, обездоленных. Или — на откровенную пьянь, пусть драчливую, тупую, хамоватую, раздражающую соседей, но — незащищенную, лишь до времени скрывающуюся в своей квартирной скорлупе от цепкого тигриного взгляда торговцев недвижимостью, знающих — почем и как можно пристроить эту прелесть в руки, желающие очень хорошо заплатить.

Главное — иметь право купить-продать, лицензию на отстрел, а дальше — дело техники — умело извлечь из темы сумасшедшую кучу баксов. Десятки, сотни тысяч! Бац-бац — и нашего полку бомжей прибыло. Сибиряки, южане подъезжают — с толстым кошельком. Гастарбайтеры поднимаются, организуясь в национальные городские сообщества, им нужно свободное жизненное пространство. Княгиня — та вообще собиралась миллион китайцев в город завезти, случайно не срослось, не успела. Но орала по телевизору, я помню, очень хотела поиметь обещанный китайцами миллиард. Покупец нужен — всем нужен жирный, денежный покупец с нотариусом. Поэтому тигр в наших городских джунглях — черный риэлтор, а вьющаяся на районе шатия-братия — лишь шакалы, наводящие тигров на добычу, собирающая и продающая информацию об одиноких стариках. Такие хухрики, как мы с Геной — побочный продукт поисков, редкость, подранки, до кучи.

Про шакалов и тигра — из киплинговского Маугли навеяло.

Шакалы и волки, санитары нашего леса. В России, как никак. Подъедают больных, старых и слабых, одиночек, брошенных стадом, не умеющих за ним угнаться. Оздоровляют популяцию...

Участковый здесь почти не при чем.

И черный риэлтер тоже. За такой куш любой белый запишется в черные, сожрет, и тут же обратно выпишется.

Не виноват же волк в том, что любит мясо? Как там в басне Крылова про волка и ягненка:

— Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать.

Это Волк сказал. А мы — бараны. Какие уж есть, народ.

Капитализьм у нас. Всем денег надо.

Дикий капитализм с элементами феодализма, если кого не предупредили.

Деньги правят, они мерило, они икона, они — венец творения, главная жизненная цель. Они же и власть там, где не cработали феодальные порядки.

Во, блин, какой я умный, как завернул! Могем!

Хрена. Не умный. Живу я здесь, в этом...

Надо телевизор больше смотреть. Про благородных ментов. Успокаивает. Дает надежду.

А вообще — молодой я еще, дурак, жизнь так сложилась. Без денег. Вот и кажется, что вокруг...

Режь, грабь, воруй, насилуй — все можно ради достижения денежной цели! Каждый сам за себя! Счастье всей жизни — состояние — на всех не делится! Миллион — это счастье для одного, Боливар не вынесет двоих. Только забота о собственной семье — для них вся подлость, вся низость, за них — по локти в крови, они — поймут и оценят. Каждый сам за себя, каждый готов предать, ударить в спину ради минутной выгоды. Родина, народ, честь, совесть — набор звуков для дурачков. Удобно произносить — верят.

И кому это было надо — так разрушать общество, возвеличить воров, воспитать поколение в рабском восхищении теми, кто смог их ограбить еще до рождения, присвоив себе куски страны, оставленные вновь рожденным нашими далекими предками? Нашими дедами...

Сколько стоит на рынке нефть?

Мне плевать. Это не мои деньги.

Мне лишь объяснят, когда в очередной раз будут грабить — уже по мелочи: в магазине, в больнице, на кладбище, что очередной виток цен, превращающий заработанные мной копейки в фантики, связан с ее ростом или падением. Дороже, дешевле нефть — я и мои терпилы-сограждане покроем из своего кармана убытки олигархов и зарастим дыры в госбюджете. Или обеспечим привычные ежегодные сверхприбыли для разгула золотых.

И это правильно, это неизбежно и никак иначе. Я должен в это поверить, меня же для этой веры воспитывают в школе.

Рабом.

Немецкий барон в ржавых доспехах, трясущий за шкирятник еврея-лавочника из своей нищей деревеньки, чтобы выбить деньгу на очередной поход или, хотя бы, на пожрать — найди пять отличий от теперешней налоговой.

Клан Хачишвили — хозяева рынка, ежемесячно платят назначенные им отступные, вне зависимости от результата. Говорят, что весь городской крупняк так же. А себе — сколько сдерут со всех нас.

Бароны им нас подарили. Или продали. Оптом.

Кулагин, у которого Хачи рынок перекупили, вообще не просыхая жил на диване в кабинете. Двадцать тонн баксов в день наликом — ему столько не выпить, а на большее воображения не хватало, других желаний не имел. Диплом инженерский купил, кандидатскую приобрел, в Кению на пару недель, на сафари, скатался — потратил двухдневную выручку. Все, дальше — горе. Тоска...

Малышев своим рассказывал, был у него на юбилее:

— Желаем Вам, Игорь Веньяминович, бла-бла-бла и еще больше денег!

— Куда же больше!!!

Игорь Вениаминыч Кулагин сам толком не знал, сколько у него бабла. Расчеты, бумашки, бухгалтерия — это фикция, чтоб було. Десятку за день отдавал, потом на пятнашку переназначили. Так и жил на пальцах — в обоих смыслах. Считал пачками, потом упаковками, потом чемоданами. Наверно и рынок продал за пару десятков чемоданов зеленых. Хачи наехали, а — бороться?.. За что?

Ну и морда у него была... Свинья свиньей, как он с такой раньше жил, в нормальной стране? Кем работал?

Это что же — вся история страны, все подвиги, победы, все муки — лишь для того, чтобы к власти, к богатству в ней пришли такие убожества, как Кулагин, как Хачи, как прочие хозяева нашей жизни? Князья, цари — создали страну, прежде чем их потомки поставили ее на грань развала. Народ во главе со Сталиным победил в страшной войне, вывел ее на второе место в мире, сделал великой державой, прежде чем внуки выродились. А эти, теперешние, что сделали они? И что говорить об их потомках? И все — по закону?!!

Вопрос — кто законы такие установил? Раньше же не было такого истребления, вымирания? Люди же еще живые есть, рассказывают — лечили, учили, страна работала. В космос летали. Цель у людей была, было будущее. Всей страной на наркотиках не сидели. Не было такой повальной проституции. Не выкидываяли на улицу в бомжи, не... Или было?

Но ведь многие еще живы, что же, все они — врут?

Значит, законники виноваты. Им-то это зачем?

Им, может, и незачем, а тем, кто таких поставил — надо.

А кто поставил-то, почему вся страна теперь сидит на нефтяной игле, а товар на рынке сплошь импортный? Ничерта не производим, даже оставшиеся мясные ряды торгуют в основном импортом, заморозкой! Тряпки, техника — сплошь! А наше мясо — дорогое, есть, но для непростых, отдельная песня.

Поставили те, кто смог и кому выгодно. Те, кто нефть у нас покупают и свои товары нам продают. Проплатили развал, выборы и поставили Оккупационную Администрацию в колонии — то, что немцы силой оружия пытались, да не удалось. Была, была война — холодная, и эту войну, в отличии от Великой Отечественной, мы проиграли. А потом родился я. Наше поколение.

И получается, что участковый — не мелкий чиновник-урод, по которому за его художества и горе, принесенное согражданам, тюрьма плачет, а — пособник врага, предатель, полицай, по которому плачет петля. И пусть утешает его ЦРУ, планы которого он так старательно и бездумно воплощал на вверенной ему территории. Как он говорил — на своей земле.

Судьба...

Почти два года назад, в сентябре, вскоре после отъезда Николы, эта участковая судьба постучалась ко мне. Картинный такой лейтенант с открытым русским лицом, по-есенински чистым, если в глаза не заглядывать. Не стоит, если не хочешь... У него взгляд охотника. Волосы потусклее, чем на портрете Есенина, сероватые, но все равно — блондин, такие девчонкам должны нравиться. Высокий, почти атлет, несколько сухощавый, я хотел бы, когда вырасту, стать похожим на него по фигуре, но вряд ли получится, у лейтенанта порода другая. Очень сильный (хотя сразу и не скажешь), толстая, мощная кость — руки в запястьях почти в два раза шире моих теперешних. На сколько я знаю — это один из признаков большой силы, тоже ведь грузчиком поработал. Бригадир на бакалее говорил, а он со стажем, лет тридцать на погрузке. В шестьдесят — как статуя дискобола, кожа двадцатилетнего, мускулы словно змеи катаются, только лицо старое, морщинистое, изможденное. С лицом — жопа, хоть прячь.

Я нашего домового мента в Андрейчика перекрестил, по типу рыночных. Андреев Андрей Викторович — с Алексейчиком в одном классе учился, только школа не наша, через одну. Нашу Архипчик заканчивал, жил тут где-то неподалеку, лет пятнадцать прошло, как из дверей выпал и дорогу забыл. Йес!

Видел я Андрейчика до смерти мамы? Возможно, не помню. Когда с халами квартиру смотреть приходил — считай, познакомились. Приехал Никола — закончились квартирные осмотры. Если бы не Гена — так и жил бы я без душевных встреч, менты в нашем микрорайоне народ редкий, кроме Андрейчика и не видно никого, а Андрейчик шустрит только по личным делам и целеустремленно. Впустую не болтается. Прочие из отделения не высовываются, все вопросы решают там, только по служебной неизбежности, если прихлопнут кого, машину угонят, квартиру ломанут. Или в гражданку переодеваются? Там два клана — кавказский и среднеазиатский — за власть над нами бодаются, не до нас им. Андрейчик — единственный русский, наверно оставленный на развод. У троих дети в моем классе учатся, имеем счастье наблюдать борьбу нанайских мальчиков. Новость года — Кавказ на повышение пошел, в РУВД перебираются. Один зацепился, второй намечается. Тянем-потянем. А азиаты остаются на отделении. Со временем отпразднуют победу над отступившим наверх противником. Имею честь учиться в одном классе с тремя будущими ментами. Сын за отцом, у них четко.

Часов в девять утра воскресенья, седьмого сентября 2008-го, я стоял на лестнице перед дверью в свою квартиру и вяло пытался попасть ключом в замочную скважину. Привычки к работе еще не было, руки после ночной слегка тряслись. Еще колени подгибались, хотелось просто упасть и заснуть.

— Ну что, мудак, не открыть? А ты позвони, пусть тебе Никола откроет. Давно к вам не заходил, захотелось опекуна твоего, правдолюба, проведать. А то — как в августе он вышел — я видел. Уж сентябрь на дворе, а дружка твоего все нет как нет. Давай, показывай, как живешь. По-соседски, вместе Николу поищем. Может, он ссыт на толчке? Ха-га! Или дурь варит? Что, приссал! Ну, давай...

От тычка в плечо я очнулся, до этого тупо смотрел на возникшего за моей спиной Андрейчика, пытаясь понять, почему не услышал его шагов? Что он от меня хочет? Андрейчику надоело ломать комедию перед мелким придурком и он стал выворачивать связку ключей из моей руки. Ну, как — выворачивать? Просто выдирать. По-прежнему, заторможенный, я правой ногой лягнул его в кость под колено. На рефлексах, потом — вырваться и бежать. Он меня выше сантиметров на сорок и тяжелее почти вдвое. Куда бежать, зачем? На подгибающихся? Ну — с работы, устал, башка не варит. Вот и получил по морде, а когда скатился по ступенькам ниже на пролет — еще раза три ботинком по ребрам.

— Сука!!! Посмей мне еще! С-сука!..

Дальше — неторопливый стук шагов, внизу пискнул замок, хлопнула дверь, глухие голоса на улице — кто-то стоял недалеко от подъезда, Андрейчик прицепился.

Я был настолько ошеломлен происшедшим.

По стеночке... Прополз, поспешно открыл дверь так и не отданными ключами — кольцо от связки удержалось на пальце. Захлопнул, подпер отцовской чертежной доской, заклинив ее между дверью и шкафом-прихожей. Тогда так запирался на ночь, страшно было одному. Распорка — надо всю дверь вышибать, доска толстая, метр на полтора.

Я все время боялся, что он придет. Двое суток не спал, поспешно затачивая под шило жало длинной отвертки, выбранной за рукоятку — по руке. Длинной, длиннее необходимых девяти сантиметров — съездил на метро в магазин на другом конце города, специально. Плана не существовало, я его и не строил, мне надо было что-то делать, чем-то загрузить сознание, руки, создать ощущение какой-то защиты. Периодически накатывающий ужас — что не успею, сменяющийся отуплением от бессонницы и усталости. Как рана, свербившая в груди. Тяжесть на сердце, звон в ушах. О еде не вспомнил.

А шило делал потому, что понял — моих сил не хватит нанести серьезную рану ножом взрослому человеку. О том, как и куда смогу ударить человека, я даже не думал. Где-то так это происходило.