Вперёд вышел Штайнер. Окинул строй наёмников внимательным строгим взглядом, увиденным остался доволен: люди стояли бодрые, готовые хоть в ад, хоть в рай, лишь бы только потом, когда настанет время окончательного расчёта за сделанное, их не обнесли бы с гонораром. Впрочем, этого бы не позволил и сам Штайнер — репутация у него была безукоризненная, обмана от работодателя он не потерпел бы никогда. К тому же, Руди всегда дополнительно страховался — ещё до заключения контракта, он всегда брал от заказчика стопроцентную предоплату. Береженого, как говорится, Бог всегда бережёт!
— Парни, значит так, слушай меня внимательно, — приступил к постановке боевой задачи Руди. — Сейчас в темпе начинаем движение в исходный квадрат. Идём без спешки, но и не медлим, должны выйти на место до наступления сумерек, думаю, управимся. Там откапываем.., — он на секунду запнулся подбирая подходящее слово, — один груз, как меня уверяли, закопан он не слишком глубоко, проверяем его сохранность и дожидаемся "вертушек". Грузим и доставляем покупателю. Потом расчёт и далее — кто куда, по личным планам. Если же кто пока не определился, могу потом забрать с собой в Европу: в никарагуанском Блумсфилде меня ждёт судно. Как?
Народу предложение понравилось:
— Да ладно, шеф, чего там — вместе пришли, вместе и уйдём!
— ОК! Тогда — вперёд!
— — — — — — — —
В Сан-Сентро падре Джанаделио и его"паства" остановились в доме местного священника падре Игнасио — давнего приятеля Розы, который ранее нёс слово Божье жителям Манагуа, а потом неожиданно для всех, его хорошо знавших, был вынужден сменить столичный приход на здешний. Как он невнятно попытался при расставании объяснить приятелю причину столь резкой перемены в своей жизни, всё дело, оказывается было в климате. Мол, в большом городе он вредно стал влиять на здоровье. А в таком, как Сан-Сентро, наоборот, ничем не грозил. Помнится, падре Джанаделио посочувствовал тогда приятелю, но выпытывать подробности не стал, поскольку лично его эта история никаким боком не касалась. Да и не любил Роза влезать во всякого рода сомнительные дела. Раньше-то — да, бывало, но сейчас, с возрастом, хотелось какой-то стабильности, спокойствия и — чего греха таить! — немножко иной, беззаботной, что ли, и красивой жизни. И ещё одно: в последние годы падре стало уже тяготить его роль священника в этом никарагуанском захолустье. Пора было легализовываться, переходить на другую, более высокую ступень бытия.
Конечно, были на этом пути кое-какие камни преткновения в виде былых грешков в Европе и возможной ответственности за них, но судя по тому, как сегодня развёртывался мировой исторический процесс, говоря высокоучёными словами, то этими обстоятельствами можно было смело пренебречь. Они больше не пугали Розу. И в самом-то деле — прошло столько лет, на планете выросло новое поколение, которому на то время и на те дела было совершенно наплевать. Да и кто он такой был тогда, так, мелкий мальчонка на побегушках у больших людей, особо КРОВАВО себя ничем не запятнавший. Это тебе не то, что, скажем, Эйхман! Вот тот был мастером "повеселиться", за что, кстати, впоследствии и поплатился! А к Розе-то какие могли быть претензии со стороны так называемой "международной общественности"? Простила же она Скорцени? Простит и его.
Впрочем, падре и не собирался обустраиваться в новой жизни со своим старым именем — для чего, как ведь чувствовал, некоторое время назад на всякий случай он обзавёлся чистым "картоном". Сальвадоским, правда, ну, да тут какая разница? С деньгами, которые сегодня оказались в распоряжении Розы, можно было неплохо устроиться где-нибудь в более цивилизованном месте... Например, в Новой Зеландии.
А что, неплохой вариант! И далеко от Европы и Штатов, и вполне себе развитое общество, демократическое и либеральное, где обеспеченному белому человеку всегда будут рады.
Чем больше падре обдумывал эту идею, крутил её в голове и так, и сяк, поворачивал под самыми уж неожиданными ракурсами, тем больше она ему нравилась.
В конце-концов, убедил самого себя Роза, в его нынешнем положении ничего более подходящего и не подберёшь.
Нет, конечно, можно было бы попробовать поискать что-либо ещё, получше, хотя, откровенно говоря, куда уж там может быть лучше?
Во-первых, новозеландский вариант, что называется, уже запал падре в душу, это тебе не жара Центральной Америки! Во-вторых, там никому не будет до него дела. А, во-вторых, не зря ведь умные люди говорят: "Лучшее — враг хорошего!" Ну значит, так тому и быть! На этом свой выбор будем считать окончательным и не подлежащем отмене.
Приезд гостей к падре Игнасио не вызвал особого интереса у жителей Сан-Сентро. Эка невидаль, один священник приехал к другому! Церковные, значит, дела, не иначе. И послушников с собой привёз. И подарки, вероятно, для здешнего прихода — вон, несколько ящиков занесли в дом.
Горожане посудачили между собой с полчаса — какая-никакая, а всё ж таки новость в их глуши, да и перестали себе забивать головы о гостях. Хватало других, более значимых, насущных и весьма интересных тем.
Разместив людей Розы в сарае — всё равно в доме на всех комнат бы не хватило, и, отослав им со служкой корзинку с мясом и фруктами, а также присовокупив к ней пару бутылок рома, падре Игнасио вернулся к приятелю, оставленному им в гостевом помещении.
Это была довольно большая комната, без окон, больше похожая на библиотеку, потому что три стены в ней были оборудованы полками, начинавшимися прямо от пола и взлетавшими под самый потолок. Они были заставлены книгами и не одного только религиозного содержания — Роза сразу приметил стопку явно порнографических изданий и еле удержался от ехидных комментариев. Ни что не вечно под Луной!
Старина Игнасио снова в своём репертуаре! Как бы он и здешнего прихода не лишился — вон, в Манагуа публика была куда более продвинутая в некоторых вопросах взаимоотношения полов и возрастных ограничений, но и то она терпеть шалости своего пастыря долго не сумела.
А в Сан-Сентро народ грубоватый и провинциальный, на подобные вещи смотрит крайне неодобрительно, если не сказать хуже. И случись здесь что-либо подобное столичным похождениям падре, поступила бы с ним очень негуманно! Не помог бы и священнический сан...
— Друг мой, — вкрадчивым и несколько слащавым тоном — какой падре Джанаделио не терпел у мужчин и не выносил у женщин, промолвил хозяин дома, возникнув на пороге комнаты, — о пище духовной мы можем подумать и несколько позже, ты не находишь? А пока я бы хотел переговорить с тобой о более серьёзных вещах. Прошу!
Он указал на кресло, сам уместился во втором, стоявшем напротив. Кивнул приятелю на стол, уже накрытый служанкой:
— Прошу тебя, угощайся, ты же с дороги, устал, наверное, и хочешь есть...
— Это успеется, — отмахнулся падре Джанаделио. — У меня катастрофически мало времени. А сделать ещё надо много. Но — сначала о твоих делах. Что случилось?
Падре Игнасио скрестил пальцы рук на животе и задумчиво посмотрел на Розу с таким выражением, будто прикидывал: с чего же ему, собственно, начать разговор. Наконец, определился и сказал — уже нормальным голосом:
— Видишь ли, друг мой, буквально перед твоим появлением здешняя контрразведка получила приказ от своего руководства из Манагуа. Он касался персонально тебя
Падре сделал короткую паузу и внимательно заглянул в глаза приятеля. Однако не увидел там никакого волнения или даже страха: Роза смотрел на хозяина дома ровно и безмятежно — так случайные посетители музея обозревают выставленные в картинной галереи работы художников, которые ни о чём гостям не говорят.
Падре Игнасио вздохнул и продолжил: — Так вот, парням предписано срочно задержать тебя, если ты объявишься в нашем городке.
— И всё? — эта новость, казалось, совсем не расстроила падре Джанаделио.
— А ты ждал чего-то ещё? — скривился в ехидной усмешке собеседник.
— Да нет, — пожал плечами Роза. — Думаю, обычная бдительность: кому-то там, — он мотнул головой себе за плечо, и падре Игнасио догадался, что приятель имел в виду Манагуа, — видимо, не понравилась моя поездка в столь беспокойное место. Вот и озаботились парни. У молодых революционеров, — объяснил он падре Игнасио, — подобная повышенная бдительность в порядке вещей. Им везде враги и предатели мерещатся! Такова уж логика всех, кто приходит к власти вооружённым путём.
— Ну да, ну да, — не стал спорить с ним падре Игнасио и сделал вид, что поверил приятелю. А тот — что принял его веру как нечто само собой разумеющееся.
— Так, где, говоришь, у вас тут застенки тайной охранки сандинистов размещаются? Не стоит ребят заставлять себя долго ждать, а то ещё могут и обидеться, — сказал Роза и сдержанно засмеялся.
— Я бы так не шутил! — предостерёг приятеля хозяин дома. — Очень уж наши новые власти не любят подобного отношения к себе.
— Всё в руках Господа нашего, — кротко молвил падре Джанаделио и перекрестился. — Как насчётмоего вопроса?
— Решил всё же идти?
— Решил.
— Тогда тебя проводят, — не стал удерживать приятеля падре Игнасио. — Да, местного шефа DGSE зовут Армандо Секейра. Он хоть и пламенный "герильерос", но из приличной семьи, отец был весьма преуспевающим адвокатом в Блумсфилде. К слову, как мне говорили прихожане, даже встречался в своё время с самим Фиделем!
— Ого! А чего ж тогда парень сидит в таком захолустье?
— А кто его знает. Может, просто ждёт ВЫЗОВА?
— А-а! Понятно.
— — — — — — —
... Альтман и Ранке встретились через час после того, как на территории колонии навели относительный порядок. Старый гестаповец, кряхтя — годы брали своё, взгромоздился на стул, опёрся локтями о столешницу и ,тяжко вздохнув, укрепил подбородок на ладонях. Посмотрел на шефа, пожаловался ворчливо:
— Как мне всё это надоело, герр оберст, вы себе только не представляете: стрельба, охрана, рейды, постоянный адреналин в крови!.. Иной раз вот проснёшься ранним утром и так остро позавидуешь какому-нибудь уроду-сверстнику: живёт, понимаешь, сволочь, в тихом, спокойном местечке, где-нибудь далеко отсюда, в Европе, разводит цветы в саду, нянчится с внуками, а то и с правнуками, исправно посещает церковь, по субботам ходит на рыбалку, а по воскресеньям — пьёт пиво с друзьями в баре, пишет мемуары... Что может быть лучше этого?
Он вопросительно взглянул на шефа и, не дождавшись от него ответа на свой, в общем-то, вполне риторический вопрос, моргнул пару раз левым глазом, словно пытаясь скинуть несуществующую слезинку, выкатившуюся из-под ресницы. Со скидкой на возраст и внешность Ранке, вышло это не трогательно, а как-то... жалко, что ли? На того, кто впервые сталкивался со стариком, эта картина могла бы произвести неизгладимое впечатление. И сподвигнуть человека если и не на посильную помощь бедняге, то на простое сочувствие — это уже стопроцентно!
Но только не на Хуго. Тот-то работал со стариком не первый год и за это время успел прекрасно изучить его натуру, привычки и манеру держаться в тех или иных ситуациях. Поэтому Альтман просто засмеялся, придвинул к старику большой бокал и щедро наполнил его красным вином. Сказал — тоном чуть ли не приказным: — Пей! И не строй из себя обиженного родителями ребёнка, тебе это не идёт. Покоя он, видите ли, захотел! Да ты бы и недели такой жизни не выдержал, свалился бы с инфарктом! Покой не для тебя, ты же игрок и авантюрист по своей натуре — иначе бы и не влез в это дело с самого начала. Даже сейчас ты играешь со мной, хотя и знаешь, что я это вижу! — он ехидно прищурил глаза. — Не упускаешь возможности подловить меня? Или случайно так вышло?
— Тренируюсь, герр оберст, — старик моментально стал самим собой (вот что значит старая школа, растрогался Альтман, стремление к порядку и дисциплине у них в крови! Не то, что наше поколение — сплошь одни раздолбаи, болтуны и истерики!) и даже попытался развернуть плечи, как на строевом смотре — получилось, правда, плохо.
— Понятно, — хмыкнул Хуго и тоже отбросил игриво-дурашливый тон. — Ладно, а теперь вернёмся к нашим баранам. То есть, как ты понимаешь, к вопросам дальнейшего нашего здесь пребывания. Я слушаю тебя внимательно.
Он строго посмотрел на Ранке. Тот коротко дёрнул головой, как бы говоря: "Есть!" — и начал докладывать.
— Учитывая потери, понесённые нами в ходе налёта, и это только предварительные данные! — старике особо подчеркнул данный момент. — То я могу сказать, что какие-либо перспективы на ближайшее, да и на отдалённое время тоже, у нас полностью отсутствуют. Смотрите сами, герр обесрт, — он поднял правый кулак и, разгибая палец за пальцем, стал перечислять: — У нас фактически уничтожены все строения колонии — полностью или частично. Раз. Также разгромлены два производства. Восстановлению они не подлежат. Два. Отсюда вытекает, что наши обязательства перед покупателями, уже перечислившими деньги на наши счета, мы выполнить не сможем. А это уже чревато летальными последствиями. Для нас, в первую очередь. Это три. Единственный выход — эксфильтрация по резервному варианту "Тангейзер". Четыре. И, наконец, пять — делать это нужно немедленно. То есть, уже сейчас.
Ранке замолчал и выжидательно уставился на шефа.
— Сколько у нас есть свободного времени? — отрывисто поинтересовался Альтман. Всё это время, что старик перечислял скверные моменты их положения, глава "Нуэва Баварии" мрачнел всё больше и больше, пока вообще его лицо не превратилось в символ мировой скорби всего прогрессивного человечества. Он не играл — ему действительно стало тяжело и мерзопакостно на душе. Такой безнадёжной тоски и желания спрятаться куда-нибудь далеко-далеко, чтобы его никто не нашёл, Хуго не испытывал давненько! Наверное, с того самого дня, когда провалил в Гамбурге своё первое задание по съёму очень важной "почты" * (см. примечание N 65). Как тогда он удержался в рядах сотрудников "штази", один Бог, да его наместник на Земле "Святой Маркус" * (см. примечание N 66) ведают!
И вот второй прокол. Да ещё какой! Потеря целой операционной базы на соседнем континенте — за такое по голове не погладят!
Руководство, может, и отходчиво, но только не в подобных случаях. Что ж, значит, будем выходить из игры, пока ещё не поздно. Победа социализма во всём мире — это, конечно, вещь важная, но собственная жизнь — она как-то ближе к сердцу! Нет, правильно, что в своё время Ранке настоял на подготовке варианта "Тангейзер"! Вот ведь чутьё у старика!
А, впрочем, чего вы ещё хотите, уважаемые господа и камрады? Профессионализм — это материя такая особенная... Её, как говориться, не пропьёшь!
— — — — — — — —
Через некоторое время чащоба закончилась и они выбрались на относительно ровное место, представлявшее собой унылую долинку, тянувшуюся вдаль, до самого горизонта, и покрытую — Андрей покопался в памяти, чтобы найти правильное определение, саванновым редколесьем. Идти сразу стало получше, хотя в густой траве можно было запросто напороться на какой-нибудь камень или с ходу влететь в яму, которую с первого взгляда углядеть было не так-то просто.
