— Кого бы вы в виду не имели, а вождь здесь я, — сообщил Орог. — Со мной и будете говорить!
И Баргар, и Уршван казались озадаченными таким поворотом событий. Первым нашелся Леденящая Смерть:
— Для того, чтобы быть вождем, нужен клан!
— Клан будет, — спокойно ответил Орог. — И все, кто поможет мне в его создании, получат железное оружие. А кто окажется против, до конца дней будет жевать на Пустошах ягель вместе с оленями! К которой из компаний желаете присоединиться?
— До тебя мы тоже доберемся! — пообещал Черный Клинок.
— А вот это вряд ли, — усмехнулся Орог. В этом он был совершенно прав.
Ришнар довольно поскреб ухо кривым обломанным когтем:
— Хорошо, — ни с того, ни с сего заявил он.
— Чего хорошего, старик? — окрысился Шенгар. — Вместо того, чтобы заниматься делом, приходится тратить время на разборки с этими идиотами!
В одном из последних опытов ему удалось получить впечатляющие огненные искры, разлетающиеся по сторонам, и он был безумно зол из-за вынужденного перерыва в изысканиях.
— Их только двое. Значит остальные вожди сидят и ждут, чем закончится дело... Я так понимаю, они не всех своих воинов привели?
— Конечно не всех. Красиво бы они выглядели, притащив тысячу против трех десятков!
Два вождя на другом берегу совещались. Видимо, обсуждали полученную информацию. Как и полагается уважающим себя оркам, они долго спорили, препирались, чуть было не передрались, но, наконец, сошлись на каком-то решении. Честь его озвучить досталась Уршвану.
— Может быть, ты и окопался в этих камнях, как последний трус, — прокричал Леденящая Смерть, — но мы вернемся с полными кланами и все равно тебя оттуда выколупаем!
— Возвращайтесь! — отозвался Орог. — Сюда как раз направляется армия длинноухих! Мы дождемся, кто из вас победит, с ним и разберемся!
— Брешешь, предатель!
— Предложение насчет оружия остается в силе! — выкрикнул Орог в спины врагам, убирающимся несолоно хлебавши.
Шрам на щеке тянул и ныл. Почти полгода миновало с тех пор, как Тандегрэн обзавелся этим сомнительным "украшением", быть может, делающим честь бандиту с большой дороги, но мало сочетающемуся с тонкими эльфийскими чертами. Наверное, длинный неровный рубец давно бы перестал беспокоить воина, если бы не напоминал ежедневно о позорных обстоятельствах, сопровождавших его получение. Напоминал окружающим, а главное — своему обладателю.
"Привередничать начинаешь, сноб длинноухий? — строго одернул себя эльф. — Когда ты выбрался из речки, был до истерики рад, что вообще живой остался".
Ну да, так оно и было. Валялся на песчаной отмели и хохотал так, словно его впору было свозить в какой-нибудь прихрамовый дом милосердия и запирать в комнате без острых предметов, в компании с Темным Лордом, Светлым Творцом и изобретателем философского камня. Успокоиться он не мог: любая мысль вызывала новый припадок безудержного хохота. И то, что вокруг — недели пути по бездорожью. И то, что урук-хаи разгуливают по этим горам под флагом Талемайра Падшего. Что остатки его отряда угодили в плен. Что принц, похоже, мертв. Что осенние холода вот-вот наступят, а у него с собой даже меньше, чем ничего. А уж когда он обнаружил, что из рассеченного острым камнем лица хлещет, пульсируя, кровь и заливает ему глаза, затекает за ворот рубахи, что руки у него в крови, и одежда вся в крови, и волосы слипаются от крови, хохот сделался таким, что от этих звуков удрал бы из собственного логова свирепый дикий дракон — и никогда туда больше не вернулся.
А самое смешное — он был ЖИВОЙ!!!
И впрямь, его эффектный порыв мог окончиться гораздо менее удачно. Например, он мог с тем же успехом приложиться затылком. Или лишиться глаза, придись удар чуть выше. Переломать руки-ноги и не выплыть из бурного течения. Право, жаловаться на распоротую щеку в таком положении просто смешно! Даже если понимаешь, что мучает вовсе не рана, а память о собственном унизительном поражении.
Тандегрэн потер зудящий шрам и толкнул изящную дверь, украшенную деревянной инкрустацией в староэльфийском стиле. В принципе, это действие тоже было чем-то сродни прыжку в пропасть.
Длинный коридор, образованный сросшимися стволами больших деревьев, заканчивался лестницей, широкие полукруглые ступени которой представляли собой ничто иное как корни еще одного дерева: тысячелетнего исполина, обычного обитателя зачарованных эльфийских лесов.
Воспоминания подсказывали, что отца следует искать в библиотеке.
— Да пребудет с тобой Свет! — приветствовал Тандегрэн с порога.
Роэтур, как раз макнувший перо в чернильницу и несущий его над листом бумаги, наполовину исписанным изящным ровным почерком, поднял глаза и замер. С кончика пера сорвалась большая капля чернил и растеклась по бумаге смачной кляксой.
— Не оставит тебя Светлый Творец, — вежливо отозвался он. — Не ожидал.
— Я и сам не ожидал, — криво усмехнулся Тандегрэн. — Ты лучше сядь покрепче, отец, я еще скажу, зачем пришел.
— Да?
— Мне хотелось бы услышать твой совет.
— И впрямь, событие, — согласился Роэтур. Он, наконец-то, вспомнил про зажатое в пальцах перо и отложил его в сторону. — Если бы то, что в течение тысячелетий предрекалось концом света, уже не произошло триста лет назад, я бы решил, что он вот-вот наступит.
— Не конец света, конечно... Но известия, которые я принес, действительно скверные.
— Не сомневаюсь, — с печальным вздохом проговорил Роэтур, поднимаясь из-за стола.
Эльфийские любители посплетничать (не перевелись и такие под волшебной сенью древних дубрав) обычно не могли понять, как отец и сын, так похожие внешне, умудряются быть настолько разными. Шелковистые густые волосы благородного серебряного отлива — у Роэтура более темные, у Тандегрэна выгоревшие до почти платинового оттенка. Одинаковые зеленые глаза. Сын был слегка ниже отца и казался чуть более сухощавым и жилистым. Движения его отличались большей резкостью и порывистостью. Но все это были несущественные мелочи. Кабы не столь очевидное сходство, сплетники имели бы куда более широкий горизонт для фантазий. Потому что большие противоположности вообразить было сложно. Эксцентричный философ, живущий едва не отшельником, и блистательный воитель — не без своих странных увлечений, конечно, но увлечений, не выходящих за рамки положенной героичности.
Строго говоря, единственное, что вменялось в странность Тандегрэну — так это его чрезмерный интерес ко всему, что происходит во внешнем мире. К человеческим делам, к далеким землям. Но это неплохо вписывалось в традиционное стремление эльфов опекать и направлять младшие расы, а потому стоило лишь посочувствовать образцовому представителю эльфийского народа, во имя благородных дел вынужденного проводить столько времени в окружении варваров. Шероховатости поведения воителя списывались на долгое пребывание в этом ужасающем обществе и казались не менее почетными, чем культи и черные повязки ветеранов, получивших увечья в славном бою.
Совсем другое дело Роэтур с его возмутительной теорией об изменившемся мире! Неслыханное дело — предполагать, что эльфы, чьи традиции и обычаи были переданы им самим Светлым Творцом, должны присмотреться к переменам вокруг и (подумать только!) приспособиться к реалиям новой жизни. На веку одного только эльфа может произойти рождение, расцвет и закат целой человеческой империи... Если бы муравьи имели две руки, две ноги и чем-то отдаленно смахивали на эльфов, означало бы это, что следует присматриваться к их жизни и заимствовать устройство муравейника как образец для прогресса?!
— Так что это за скверные известия, с которыми ты ко мне явился?
— Я был сегодня у короля. Такое ощущение, что он...
Не без основания Тандегрэн считал себя обладателем здорового скептицизма по отношению к обычаям и традициям. С удивлением он обнаружил, что не может произнести вслух безжалостную формулировку, сложившуюся в голове. Только не по отношению к эльфийскому королю, нет. Не может же он, как какой-то смертный...
С горем пополам воин отыскал более мягкие слова для своего сообщения:
— Как бы получше сказать... Не слишком адекватно оценивает обстоятельства. Я намеревался узнать о том, что он хочет предпринимать насчет орков. Могу ли я надеяться загладить былой позор, участвуя в новом походе, и...
— И?
— У меня сложилось впечатление, что он вообще меня не слышал. Словно находился в какой-то другой реальности.
— Иными словами, — прервал Роэтур его сбивчивый рассказ, — ты имеешь в виду, что Аланданор теперь не в ладах с головой.
Тандегрэн несколько удивился жесткому определению в устах отца — тому, что сам он так и не смог произнести. Похоже, инстинкт не обманул — с тревожными вопросами он явился куда следует. Как только роковая фраза о возможном сумасшествии короля прозвучала вслух, говорить на эту тему стало неизмеримо легче.
— Да, именно это. Не то, чтобы он совсем не понимал, что я ему говорю. Но выглядел каким-то потерянным что ли. И отстраненным. А потом сказал, что вопрос этот важный, и он им обязательно займется. Как только решит, какому цветку посвятить очередной летний бал!
Роэтур горько поморщился:
— Значит, Аланданор сломался. Печально... Но этого следовало ожидать.
— Ты это предполагал? — удивился Тандегрэн.
— Сложно выдержать, когда на склоне лет рушится твой мир. Он прожил долгую жизнь, гордясь тем, что стал королем, при котором Свет одержал окончательную победу. Весть о появлении орков подкосила его.
— Я так и думал. Это моя вина.
— Каким образом? Если бы это обнаружил кто-то другой, много бы изменилось?
Тандегрэн задумчиво потер шрам. Это уже начинало входить у воина в привычку.
— Пожалуй, ты прав, — согласился он. — Но разве эта весть не является черной для каждого из нас?
— Только для тех, кто продолжает делить мир на черное и белое. На самом деле это просто весть. И оценивать ее нужно из окружающих обстоятельств.
— Вербуешь сторонников своей теории? — насторожился Тандегрэн.
— Если бы Аланданор уделил время с ней ознакомиться, может быть и не прятался сейчас за своими летними цветами. Но его-то как раз не за что винить. Он стар, и половина его жизни прошла в ту пору, когда черно-белый мир был единственным выбором для наших рас.
— Рас? Ах да, орки. Забыл, что ты считаешь их нашими близнецами.
— Ладно с ней, с теорией, — махнул рукой Роэтур. — Успеется. Вернемся к нашей проблеме. Приближенные короля — как они реагируют на происходящее?
— В том-то и дело, что никак. Уверен, они заметили все не хуже меня. Но делают вид, будто ничего не происходит.
— Хм. А как собираешься реагировать ты?
— Потому я и пришел, отец. Я не знаю. За много тысяч лет у нас не было ни одного сумасшедшего короля. Если бы это происходило среди людей... Наследники наверняка попытались бы его свергнуть. Придворные — подчинить собственным интересам. И то, и другое безнравственно. Наш народ не примет такого.
— А как насчет растерянного старика на троне? И судьбы всего народа, доверенной в его руки? Это нравственно?
Тандегрэн опустил глаза:
— Ты задаешь болезненные вопросы. Но что нам делать? Даже если свержение Аланданора — печальный, но необходимый шаг. Его наследником является Альхана. Она — последний представитель рода короля. Хороша же будет замена старика на маленькую девочку! К тому же... Что, если она вырастет похожей на своего отца и брата? Когда она достигнет совершеннолетия и вступит в самостоятельное правление, мы рискуем получить куда большие проблемы чем те, которых пытаемся избежать.
— Уже сейчас Альхана горда и вспыльчива, — заметил Роэтур. — Все ведет к тому, что так оно и будет.
— Но отец! Это означает только одно. Ее нельзя допускать на трон! Ты — следующий наследник в очереди, но для этого Альхана должна или отречься, или умереть! Отречься она не сможет, пока не станет совершеннолетней, да и не факт, что захочет. А устранять на пути к власти ребенка... Светлый Творец, нет!
— Следуя логике людей — а именно этим ты сейчас и занимаешься — есть еще один способ нейтрализовать Альхану. Замужество. Назвав принцессу своей спутницей, ты получишь власть, сохранив ей жизнь.
— Брак по расчету, к тому же ранний? То, что мне интересны обычаи людей и понятен ход их мыслей, еще не означает, что я во всем их одобряю! Многое из того, что делают они — отвратительно, и подобные вещи в особенности! И... почему я?
— Много ли ты знаешь эльфов, способных признать, что их король сошел с ума, и следует предпринимать меры? Или ты предлагаешь это мне? Мои размолвки с твоей матерью растут из года в год, но не до такой же степени! Да и король-философ — далеко не лучший вариант. Если бы право наследования перешло ко мне естественным путем... Я давно решил в этом случае отречься от трона в твою пользу.
— Светлый Творец, я никогда к этому не стремился! Твои предложения ужасны, отец! Я отказываюсь участвовать в чем-либо подобном!
Роэтур развел руками:
— Вообще-то, я ничего и не предлагал. Я всего лишь озвучивал факты. Все выводы из них — твои собственные.
Тандегрэн, уже заготовивший в адрес отца очередную гневную тираду, смутился и замолк.
— Действительно, — согласился он спустя недолгое время. — Во имя Света, неужели вся эта грязь явилась плодом моих мыслей и разума!
— Нет, Тандегрэн. Просто ты — один из немногих, кто способен ее видеть. Для нашего несчастного народа это большая редкость. Я не для того увел беседу в этом направлении, чтобы ты терзался подозрениями в собственной безнравственности. Я хотел подвести тебя к одной мысли, которая и является ответом на твой вопрос. С тех пор, как силы Света перестали приглядывать за нашим народом, мы вовсе не ограждены от ситуации, все выходы из которой плохи.
— И это ты называешь ответом?
— Да. Той узкой тропинки, двигаясь по которой можно было оставаться вечно светлыми и неизменно правыми, больше нет. Высшие силы Света оставили мир так же, как и силы Тьмы. Никто не предоставит нам лазейки, через которую можно протиснуться, не извалявшись в грязи. Не ищи того, чего не существует.
Тандегрэн стиснул кулаки.
— Если хорошего выхода нет, пусть будет плохой. Но выход. Я не собираюсь бездействовать, сложа руки, как это делают остальные! Знаешь, отец... Наверное, я знал в глубине души, что так оно и есть. Уж очень хотелось услышать, что это неправда, что есть другие пути — вот и не решался признаться самому себе.
— Большинство эльфов в глубине души знают, что так оно и есть, — печально усмехнулся Роэтур. — Потому меня и не любят, что я пытаюсь постоянно натолкнуть их на то, от чего они так отчаянно прячутся сами. Увы, я так и не придумал способа заставить других оглянуться и оценить, что происходит. Если этого не случится, эльфийский народ обречен.
— Достаточно найти одного предателя, чтобы пала целая крепость, — заметил Тандегрэн. — Если нельзя заставить всех, ответственность за выбор плохого выхода придется взять на себя кому-то одному. Ради нашего народа... Я постараюсь оказаться готовым к этой ответственности.
