Я присоединяю к пулемёту третий полный диск, а Сталин заканчивает заряжать первый. Казаков еще около трёх десятков, и при такой эффективности стрельбы у меня на всех просто не хватит патронов. Нас пытаются охватить широкой дугой. Не знаю даже, в какую сторону направлять пулемёт. Но вот мы минуем небольшую ложбину, и за холмом в самой дали по нашему курсу становятся еле видны артиллерийские позиции и торчащие стволы пушечек, до которых ещё скакать и скакать. Если доскачем...
Выпускаю в сторону казаков ещё полдиска. Почти бесполезно, по земле катится только один преследователь. Нет, двое — ещё один, видно раненый, приваливается к шее своего коня. Оглядываюсь и вижу, что на наше счастье артиллеристы замечают погоню, и вокруг орудий начинается шевеление. Стволы пушек поворачиваются в нашу сторону. "Как бы по нам по ошибке не вдарили," — приходит пугающая мысль.
Над позициями возникают облачка дыма, и потом доносится грохот выстрелов. Разрывы поднимают в воздух землю далеко за спиной мчащихся казаков. Минутная скачка в тишине, только топот копыт да храп коней. Затем ещё залп. Эти снаряды рвутся между нами и казаками. Снова напряжённая минута, и опять залп. Теперь разрывы появляются ближе к линии скачущих преследователей, и некоторые из них вылетают из сёдел. Ай да артиллерия, ай да молодца! "В вилку берут," — понимаю я. Опять тишину сменяет грохот разрывов. Какие-то взрывы гремят впустую между нами и преследователями, но самые близки к казакам выбивают двух из них. Давай, артиллерия! Вдарь им ещё раз!
Однако проходит минута, другая, а пушечных выстрелов больше не слышно. Вдруг раздаётся одиночный выстрел, и взрыв от него появляются не так уж далеко от нас. Следующий снаряд улетает далеко за казачьи спины, не причиняя им вреда. Да что у них там стряслось? Через несколько секунд земля вздымается вверх уже ближе к нам. "Эй, вы там охренели?!" — кричу я мысленно. Несколько выстрелов гремят в разнобой, и опять между нами и казаками, а один взрывается в опасной близости к нам, и что-то стучит по кузову брички. Лошади издают испуганное ржание.
— Архипка, ложись! — кричу я высоко сидящему на козлах нашему кучеру. Он оборачивается и ошалело мотает головой, и я вижу его расширенные глаза и перекошенное лицо. Дальний разрыв — и казаки проскакивают сквозь уже оседающее облако пыли. Ещё выстрел — и уже нас осыпает комьями земли от взрыва, и мне даже кажется слышным свист от пролетающих осколков. Бросаю "льюис" на скамью и кричу:
— Ложимся!...
Наваливаюсь на Сталина и стаскиваю Архипку с козел, он падает назад, и мы втроём валимся на пол повозки, где мы с Архипом оказываемся сверху всей кучки тел. Вздрагиваю от грохота совсем рядом: "Неужели я попал в этот мир, только чтобы закрыть собой Сталина от нелепой гибели?" Мелькает мимолётное мелкое желание закрыться и Сталиным, и Архипкой сверху от смертоносных осколков. Но какое-то чувство долга пересиливает страх — что же это я, я ж должен охранять Сталина, а не спасаться за его счёт. Ещё пара пушечных выстрелов, и после второго нас швыряет вперёд на стенку брички, которая кренится на бок и чуть не встаёт на два боковых колеса.
Раздаётся жалобное ржание, поднимаю голову и вижу, как одна из наших лошадей бьётся на земле. Архипка отпихивает меня, вскакивает и бежит к ней. С опаской ожидаю следующего взрыва, но вокруг тишина, и только вдалеке слышен топот коней настигающих казаков. Хватаю "льюис", привстаю на одно колено, положив пулемёт на заднюю стенку, и из остановившейся брички прицельно короткими очередями ссаживаю с коней ближайших всадников. Полдиска патронов заканчиваются, быстро меняю его на заряженый наркомом и продолжаю стрелять. Прореживая нападающих, холодею от мысли, что этот диск последний, и мы просто не успеем зарядить следующий, как нас настигнут.
Но тут просыпается артиллерия. Стреляю, чувствуется, последними патронами и жду, куда полетит снаряд. Слышен залп, и несколько снарядов рвутся среди всадников, вышибая нескольких из седёл. Никогда время не тянулось так медленно как здесь до следующего залпа. Вот он гремит, и у казаков опять потери. Я вижу, как казаки поворачивают лошадей, стремясь скрыться за холмом и уйти от взрывающейся смерти и от огрызающегося пулемёта.
Прекращаю стрельбу. Патронов в диске, наверное, совсем не осталось. Пушки выпускают ещё пару залпов и замолкают. Слышу стук копыт, поворачиваю голову и вижу приближающегося верхом Ворошилова, которого каким-то чудом не задели близкие к нам разрывы. Молча как в трансе смотрю, как Сталин поднимает с пола брички выпавшую трубку и прячет в карман кителя. Потом он поворачивается ко мне:
— Таварыш Кузнэцов! Пачэму вы праявляэтэ самоуправство?! — ноздри Сталина раздуваются и усы гневно топорщатся. — Кито дал вам право закрыват мэня сабой?
Опешив, удивленно смотрю на него. Потом меня охватывает злость. Я тут, понимаешь, его прикрываю, а он ещё недоволен!
— Это моё право и моя обязанность! — чуть не ору на него. — Я назначен охранять, и мне решать как. Надо будет, и снова на пол уроню и закрою!...
Какое-то время мы стоим друг напротив друга, сверлим друг друга глазами и сердито сопим. Ворошилов застыл молчаливой конной статуей, не зная, как реагировать. Потом Сталин спохватывается, гнев его угасает, он отворачивается, достаёт из кармана трубку и принимается набивать её табаком, видимо остывая. Я тоже немного успокаиваюсь, и в голову приходит мысль: "Ну вот, отвёл душу, наорал на Сталина. Сейчас, конечно, не 37-й год, но доживу ли я в таком разе до 37-го?"
Закурив, Сталин выпускает струю дыма и поворачивается ко мне:
— Я прошу меня извинить, товарищ Саша, — произносит он уже спокойным голосом без всякого акцента. — Я был не прав. Вы поступили правильно, и я вам благодарен.
— Э... И вы тоже меня извините, товарищ Сталин, — удивившись от неожиданности, бормочу я. — Виноват. Кричал, не сдержался...
— Ничего, товарищ Саша, понимаю, я тоже не без греха, — усмехается Сталин и протягивает мне руку. Пожимаю её на автомате и с облегчением улыбаясь думаю, что врага в Сталине я, надеюсь, не заимел.
Нас прерывает жалобное лошадиное ржание. Повернувшись, видим, как лежащая лошадь безуспешно дёргаясь пытается встать. От Архипки раздаются сдавленные всхлипы. Он опускается рядом с мордой лошади, обнимая её. Потом резко встаёт, снимает со своей спины винтовку, передёргивает затвор, прицеливается. Лежащая лошадь смотрит большими печальными чёрными глазами. Выстрел. Архипка отворачивается, вытирая рукавом лицо, и плечи его сотрясаются. Все молчат. Сталин курит. Ворошилов убирает маузер, который так и держал в руке всё время, в деревянную кобуру. Я беру пустой пулемётный диск с сиденья брички и начинаю вставлять в него патроны.
Архипка ещё раз вытирает лицо, подходит к мёртвой лошади и начинает снимать с неё упряжь. Закончив это действие, он взбирается на козлы, Сталин и я занимаем места в бричке, и мы трогаемся по направлению к замолчавшей артиллерийской батареи, от которой в нашу сторону уже мчится одинокий всадник. Ворошилов пятками бьёт своего коня в бока и устремляется навстречу.
Коротко поговорив о чём-то, Ворошилов и гонец с батареи опять разъехались. Всадник поскакал обратно на батарею, а Ворошилов вернулся к нам и поехал рядом медленным шагом.
— Сказал им, кто к ним едет, и кого они чуть не угробили, — хмуро сказал Ворошилов. — Приедем, задам им жару! — прорвалось у него сдерживаемое раздражение. — А командира в ревтрибунал! Наверняка какой-нибудь офицерик. Вот и пусть трибунал разберётся, как он в своих палил. Расстрелять такого к чёртовой бабушке!
— Там не один человек стрелял, товарищ Ворошилов, — меланхолично поправил его я. "Щёлк, щёлк, щёлк", методично вставлялись мною патроны в пулемётный диск. После счастливого избавления от погони я чувствовал себя слегка заторможенным.
— Да знаю, что не один, уж мне можешь не рассказывать, — бросил мне Ворошилов. — Там орудийные расчёты при каждой пушке.
— Там не один командовал, — терпеливо повторил я. — Разные люди по-разному стреляли. Сначала в одном характере, потом по-другому, и в конце.
— Военспец-то наверняка по нам метил, гад, — упёрся в своём мнении командующий.
— Не могу точно знать, но сдаётся мне, что неправда ваша, товарищ Ворошилов, — проговорил я, прищурившись глядя на чистое голубое небо и золотистого цвета солнце, опускающееся к горизонту. — Ежели б умелый артиллерист хотел нас угробить, то сделал бы в три счёта: недолёт, перелёт и — бац!
— Посмотрим ещё, какой-такой там умелый артиллерист, — оставил последнее слово за собой Ворошилов. Сталин не показывал своего мнения, спокойно слушая наш спор, и был ли он с кем-то согласен, я не понял. На меня же после боя что-то напала словоохотливость, и я продолжал говорить:
— А вообще, автоматическое оружие это сила! Вот если бы у нас у каждого были такие машинки, — произнёс я и погладил "льюис", — и патронов в достатке, то белоказаки к нам и близко подойти не смогли б. Пулемёты, крупнокалиберные пулёмёты, ручные пулемёты, автоматические винтовки с вместительными магазинами, они такой свинцовый шквал дадут, что бойся враг, сдавайся и "ляг", — в эйфории избавления от казаков я чуть было не стал рассуждать про промежуточный патрон, как и положено шаблонному попаданцу, но вовремя остановился.
Ворошилов, едущий шагом рядом с нашей бричкой, недоверчиво хмыкнул:
— Автоматические винтовки! Это где ж ты такое чудо видал?
— Ну, видать не видал, но от людей узнал, что была в армии партия таких винтовок — "автоматы" назывались. Фёдоров их конструктор. Они на Румынском фронте испытывались. Размером короче, чем винтовка, и удобнее. И двадцать пять патронов в магазине, автоматическая стрельба и одиночными.
Ворошилов скептически слушал мои разглагольствования, но я не унимался:
— А вот если бы вместо казаков нас бы танки настигли, английские там или французские, то всё — приплыли! Только убегать, если успеешь. Дура здоровая, вокруг броня. Танки бы нас издаля пушкой взорвали, пулемётом расстреляли, а потом подошли бы и гусеницами раздавили. И ничего с ней не сделаешь без артиллерии, хоть тресни. Нет ещё у пехоты средства супротив них, — огорченно сказал я. — Вот бы пушек побольше и ещё какое оружие против танков этих, а то ведь неровен час и мы с ними столкнемся, — завершил я, помня, что в моей прошлой реальности Царицын был взят Врангелем летом 1919 года в том числе и при помощи английских танков.
В той реальности бронированные машины под винтовочным и пулеметным огнём, как я читал, невредимые подошли тогда к линиям обороны красной дивизии, прорвали заграждения из колючей проволоки и, выйдя на уровень окопов, стрельбой из пушек и пулемётов вдоль оборонительных позиций смели оборону красных. Отдельные очаги сопротивления подавлялись следующими за танками бронеавтомобилями и конницей. Непривычные к таким неуязвимым смертоносным механизмам множество красноармейцев в панике бежало. За несколько часов красноармейская дивизия перестала существовать, и путь на Царицын был тогда открыт. Психологический эффект был схож с первым применением танков на реке Сомма в 1916 году, когда германские солдаты чувствовали себя совершенно беззащитными перед бронированными махинами. Да что говорить про танки, если по воспоминаниям и казачья конница предпочитала отступать, если видела у противника пулемётный бронеавтомобиль.
— Где у казаков ты свои танки видел? — вернул меня из воспоминаний Ворошилов. — Ихняя конница сейчас главный враг, вот о чём голова болит. Пулемётов бы нам побольше, а артиллерии и против казаков не хватает, а ты слухи про свои невиданные танки распускаешь.
— Ну так может какими ещё подручными средствами против казаков попробовать, а Климент Ефремыч? — предложил я. — Та же конница сквозь ограду из колючей проволоки не прорвётся. Если перед окопами заграждения такие выставить, то пехоту от кавалерии защитит. Что скажете, товарищ Ворошилов?
— Посмотрим. Обмозговать надо... — помолчав, отозвался командарм. — Но мысля стоящая, — признал он. Сталин, не имеющий никакого военного опыта, молча и с интересом слушал дискуссию таких "военных знатоков" как мы с Ворошиловым.
— А вот против танков колючка не помеха, порвут, — продолжил гнуть я свою линию. — Но, думается, и на танки управу найти можно. Что если рвы выкопать, чтобы через них машина не перебралась? Или рельсы торчком вкапывать, чтоб проехать не давали? А ещё мины можно в землю прятать, нажмёт на неё танк, и бабахнет.
— Кто о чём, а вшивый про баню, — в раздражении сказал командарм. — Уймись уже, Кузнецов, — Ворошилов сплюнул и пришпорил коня.
Приехали на батарею, где нас уже встречали. Стояла неровная шеренга бойцов, одетых кто в чём, хотя на большинстве была старая солдатская форма российской армии без знаков различия. Командиром батареи, похоже, был молодой парень с тонкими усами, лет двадцати пяти, стоявший прямо, ровно и высоко держа голову, хотя бледность лица и красные пятна на щеках намекали о его сильном волнении. На нём была офицерская форма без погон и мягкая фуражка, а на выцветшем кителе, вернее, френче с мягким стоячим воротничком виднелись следы от носимой когда-то портупеи. Рядом с ним стоял молодой человек с усиками и бородкой, с тёмными вьющимися волосами, одетый в кожаную куртку и галифе, а на голове имевший кожаную же фуражку.
Бричка остановилась, с неё сошёл Сталин, потом спрыгнул я и слез с козел Архипка. В воздухе, казалось, стояла нервозность. И вряд ли причиной тому был я с ручным пулемётом в руках и Архипка со злым лицом и с винтовкой наперевес. Ворошилов спрыгнул с коня. К командующему подошёл командир батареи и доложился. Ворошилов выслушал доклад, нехорошо прищурился и спросил в лоб:
— Ну что, военрук Осипов, рассказывай, как это вы по своим палить начали?
— Никак нет, госп... товарищ командующий, — вскинулся названый Осипов, — стрельба велась по преследующим вас казакам.
— А как получилось, что по нам снаряды прилетали? — давил Ворошилов.
— Лошадку убили... — зло буркнул Архипка.
— Да, вот и лошадь у нас убило, — кивнул в ответ на его слова Ворошилов. — Случайно, скажешь? — вновь обратился к Осипову.
Командир батареи стиснул зубы и покраснел еще больше. Человек в кожанке стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Давай будем разбираться, товарищ Ворошилов, — принял участие в разговоре Сталин. — Товарищ Осипов, вы всё время сами командовали стрельбой?
— Нет, — Осипов смотрел прямо перед собой.
— В какой момент вы осуществляли стрельбу? — уточнил Сталин.
— Как только мы заметили преследование, по моей команде сразу же развернули орудия и после пристрелки попали в район движущейся цели, казачьей конницы, несколькими залпами.
— А дальше что? Кто стрелял? — ввернул вопрос Ворошилов.
— Товарищ командующий, товарищ чрезвычайный комиссар, — в разговор вступил молчавший до этого момента молодой человек в кожанке. — Мне показалось, что снаряды падают вблизи вашей брички, и я тогда временно отстранил военрука Осипова, как бывшего офицера, от командования батареей. Дальше стрельбой стал командовать я, комиссар Шейдин.
