— Говорит, стреляй, ничего не скажу. Хм! — перевел его ответ подполковник, после чего убрал пистолет. На лбу англичанина остался красный отпечаток дула, обрамленный капельками пота. Пашутин повернулся ко мне: — Может ты?
— Не выдержит. Умрет.
Подполковник перевел взгляд на второго англичанина. Какое-то время смотрел на него, потом что быстро его спросил по-английски. Тот ему ответил. Пашутин с хитрецой посмотрел на меня и сказал: — Он говорит, что пришел к приятелю. Просто поговорить.
— Разговорить его?
— Нет. Пустая трата времени. Боевик. Бычий загривок — куриные мозги. Я их пока постерегу, а ты посмотри в спальне. Может, найдешь что-либо похожее на веревки.
Обыск в спальне принес нам пачку десятифунтовых английских банкнот и солидную сумму, насколько я мог судить, в шведских кронах. Веревок я не нашел, поэтому пришлось порезать две простыни. Вернувшись, я принялся связывать англичан, а Пашутин взялся за обыск в гостиной. Вскоре нашел несколько штук блокнотов. Перелистав один из них, тихо присвистнул. Поймав мой взгляд, быстро сказал: — Нам крупно повезло, — и принялся листать дальше.
Спустя двадцать минут все было закончено. Подполковник нашел портфель и сложил в него все найденные бумаги и документы вместе с оружием, найденным у англичан.
Потом отошел в сторону, и какое-то время любовался багровым и мокрым от пота толстяком, сидевшего привязанным к креслу, в окружении трех связанных тел. И вдруг рассмеялся. Весело и заразительно. Я удивленно на него посмотрел: — Чего тебя так разобрало?
— Я давно мечтал дать хорошего пинка под зад заносчивым британцам!
Чарльз Локкерти, уже три десятка лет, служивший тайным целям Англии, не помнил подобного провала, а уж тем более не мог подумать, что подобное случится с ним самим. Он уже понял, что провалить их явку мог только агент Джон Богард, оставшийся в отеле. Только как они смогли выйти на опытного и не раз проверенного в деле разведчика? Что они с ним сделали, чтобы он заговорил? Пытали? Но ведь прошло чуть больше часа!
"Мой бог! Только не это!".
В следующую секунду вертевшиеся в голове вопросы стали совершеннейшей ерундой, стоило ему понять, что русские вместо того чтобы забрать свои документы и уйти, начали методично и не торопясь обшаривать квартиру. Даже то, что русский громила с широченными плечами, нашел деньги, его обеспокоило мало, а вот второй.... Досье информаторов, завербованных британской разведкой, денежную книгу, по которой он платил им деньги, наброски к предстоящим операциям. Это был не просто провал! Это был настоящий разгром, после которого оставалось только один способ стереть позор — застрелится! Кровь ударила в голову. Виски заломило, перед глазами поплыли цветные пятна, а в ушах зашумело. На какое-то время он выпал из реальности, пока вдруг неожиданно раздавшийся непонятный шум, привел в чувство. Это было.... Русский смеялся. Потом он похлопал по портфелю с бумагами и спросил: — Как вам такое понравиться, мистер?!
— Вы воры. Грязные воры, — старший агент даже не сказал, а процедил сквозь зубы это ругательство. И чтобы подчеркнуть свое презрение, он произнес это по-русски.
— Не тебе это говорить, брит! — ответил ему русский верзила, стоящий у двери. — Мы вернули свое, а то, что взяли дополнительно не может считаться кражей, так как является компенсацией за моральный ущерб. По-моему, все правильно. Или вы так не считаете, мистер?
Отрицать очевидное не было смысла, поэтому Локкерти только и оставалось, что изобразить всем своим видом презрение и надменность по отношению к наглым русским бандитам, хотя на душе у него бушевал самый настоящий шторм.
К гостинице мы подъехали на извозчике. Не успел кучер остановить лошадей, как из дверей с вещами вышли Татищев и Фонарин. Мы долго петляли по улицам, пытаясь понять, есть ли за нами хвост, а когда убедились, нас никто не преследует, остановились у первой, попавшейся на глаза, гостинице. На следующий день мы переехали в другой отель и так все следующие полторы недели. Все имеет конец и наши переговоры, наконец, закончились, чему я был весьма рад, так как постоянный недосып, вызванный ночными дежурствами, уже стал надоедать.
Когда наш поезд отходил от станции, мне в глаза бросились остроконечные шпили с крестами какой-то церкви, и я вдруг неожиданно подумал, что уже второй раз уезжаю из столицы чужого государства, а толком так ничего и не видел. Здесь, в Стокгольме, мне наверно много раз пришлось проходить мимо исторических мест и старинных церквей, но у меня на это просто не было времени, хотя бы потому, что его не было даже на нормальный, полноценный сон. Я был занят только тем, что следил, охранял, прятался.
Вместе с другими встречающими лицами, на вокзале нас неожиданно встретил Мартынов, причем уже в звании генерал-майора.
— Господа, у меня для вас хорошие новости.
— Пока я вижу, что хорошие новости коснулись только самого господина Мартынова,— пробурчал несколько уязвленный неожиданным повышением своего приятеля Пашутин.
— Миша, я тебя не узнаю! Ты завидуешь?!
— А ты как думал! Может, я тоже хочу ничего не делать, сидя в генеральском кабинете и поплевывать в потолок!
— Думаю, господа, что всем нам теперь не скоро выпадет такое время! — посерьезнел лицом Мартынов. Увидев вопрос в наших глазах, предложил. — Знаете что, едемте прямо сейчас к Сергею Александровичу. Там я вам все расскажу.
— Ко мне? — несколько удивился я.
— К вам. Там нам будет удобнее всего. Покупать ничего не надо. Все что надо, у меня с собой в машине.
Мы переглянулись с Пашутиным.
— Поехали!
Новости действительно оказались хорошими. Оказывается когда мы сели в поезд, едущий в Стокгольм, в этот самый день в Петербург, по вызову государя, прибыл Мартынов. Его предложения понравились царю, поэтому в столице его ждало новое звание, а к нему — новая должность вице-директора департамента полиции. Неожиданное назначение потрясло весь столичный свет и теперь все терялись в догадках, как такое могло произойти.
— Мою докладную записку государь высоко оценил и приказал как можно быстрее внедрить все мои предложения по изменению, как самой структуры, так и работы во всех направлениях политического сыска. Новые инструкции и наставления уже прорабатываются специальным комитетом при министерстве внутренних дел.
Я тяжело вздохнул. Мартынов посмотрел на меня.
— Что-то не так, Сергей Александрович?
— Вы мне скажите, сколько времени пройдет, пока все утвердят?
— Хм! Месяца три, я думаю,... — протянул генерал-майор, но уже в следующую секунду на его лице появилось настороженное выражение. — Вы что-то знаете.... Что-то должно произойти?! Да?!
— Скажу одно: у нас мало времени.
— К сожалению, не в моих силах ускорить подобную процедуру. Если только государь....
— Хорошо. Этот вопрос я решу. Слушаем вас дальше.
— Сейчас полным ходом рассматриваются новые положения о самостоятельности действий полиции и жандармерии при задержаниях и обысках, а также о применении оружия в случаях необходимости. Кроме того, насколько мне стало известно, юристами сейчас прорабатывается ряд законов, с целью их ужесточения и направленных против деятельности политических движений в России. Я так понимаю, это ваша работа?
— Да. А мое предложение о частях особого назначения как-то решается?
— Ничего не могу сказать. Это не мое ведомство.
— Понятно.
"Нельзя каждый раз по любому делу обращаться к Романову, но и терять время нельзя. Нужны помощники. И чем больше, тем лучше".
— Сергей. Сергей, очнись! — словно сквозь вату донесся до меня голос Пашутина. — Ты что?
— Ничего. Задумался.
— Брось, Сергей! Выкладывай, что там у тебя на душе накопилось?! — не отставал от меня подполковник.
— Как ты думаешь, Миша, а не приобщить ли к нашему братству Александра Павловича?
— Вот ты о чем думал, — усмехнулся тот. — Почему бы и нет?!
Доверительный разговор с Пашутиным состоялся у меня еще в Стокгольме. Я рассказал ему о своем "даре", и о видениях, которые привели меня к царю, но только в определенных рамках, касаясь только будущего России, но не личности самого царя и его семьи. Он мне поверил, но скажем так, на три четверти, так как по своему складу ума он был циником и реалистом, а значит, интуитивно ставил под сомнение все то, что находил для себя непонятным.
— Александр Павлович, у меня есть сведения о том, что если прямо сейчас не заключить мир с Германией, то на Россию спустя какое-то время обрушаться бедствия, которые унесут великое множество человеческих жизней. Причем, не военных, а простых русских людей.
Мартынов какое-то время смотрел на меня. Он был прагматиком, и смотрел реально на окружающий мир, так как благодаря своей работе знал, что движет людьми, знал низкие и высокие стороны человеческих душ. И не просто знал. Умел на них играть. Вот и сейчас он пытался понять, что движет мной. Зачем отставному поручику играть роль защитника России?
— Не понимаю я вас, Сергей Александрович. Ей богу, не понимаю. Простите, буду откровенным. Вам-то какая корысть от этого?
— Возможно, когда-нибудь я дам ответ на ваш вопрос.
— Знаете, Сергей Александрович, я навел о вас кое-какие справки. Уж не обессудьте, натура у меня такая, да и работа обязывает — совать нос в чужие дела. Оказывается, на вас уже собирали досье, которое оказалось в одном экземпляре, после чего таинственно исчезло. Документов, правда, не осталось, зато остались люди, которые их собирали, поэтому мне кое-что удалось узнать, но стоило начать складывать факты, как стал понимать, что слухи об ангеле-хранителе с железными крыльями появились не на пустом месте.
Пашутин после этих слов оглядел нас обоих, словно видел впервые и спросил: — Я что-то пропустил, господа?
— Пустое, Миша. Просто слухи, — и я повернулся к Мартынову. — Так вы так и не изложили свои соображения, Александр Павлович, по поводу мною сказанного.
— Меня не радует мир с германцами. Я всегда считал, что начатая война должна идти до конца. Или до победы, или до поражения. Теперь о той связи между народными волнениями и сепаратным миром. Мне трудно представить бунты и мятежи, которые могут охватить всю Россию, но судя по вашим словам, они будут непосредственно связаны с Германией. Не так ли?
— Не совсем. Неудачный год войны с Германией и связанные с ней тяготы, которые еще большим бременем лягут на плечи народа вкупе с подрывными действиями оппозиции создадут условия, при которых станет возможным вооруженное восстание, и как следствие — свержение существующей власти.
— Вот оно как, — генерал какое-то время смотрел на меня. — Значит,... не зря ходят слухи. Пусть это многое объясняет, но даже этому не поверил, если бы сам не знал то, что вы предсказываете. Честно говоря, я не думал о таких больших масштабах, но выступления рабочих в крупных городах, подстрекаемых революционерами, совместно с распропагандированными солдатами и матросами — дело недалекого будущего. И тут вы, человек далекий от политического сыска видите не только тоже, что и я, но и дальше, значит, у вас действительно есть дар. Да и то малое, что мне о вас известно, говорит о том, что вы используете влияние на государя не в угоду себе, а на пользу отчизне. Извините за мой высокий слог....
— Давайте лучше вернемся к делу, Александр Павлович, — перебил я его. — Нам нужно чтобы полиция и жандармерия, как можно быстрее получила новые уложения и законы. Всяческую помощь со стороны государя, как и от себя, лично, я вам обещаю. Думаю, и Пашутин в стороне не останется. Теперь я набросаю вам в общих чертах план, который мы с Мишей придумали. После чего хотим выслушать ваше мнение.
Говорил я недолго, так как все это было обдумано мною не раз, зато у Мартынова на уточнения и замечания ушло намного больше времени. Когда вопросы иссякли, я сказал:
— Теперь, господа офицеры, мне хотелось бы, чтобы вы составили списки лиц, которым можно было доверять и знать, что они сделают на совесть то, что им поручат.
— Теперь ты, как истинный царедворец собираешься окружить себя нахлебниками и лакеями? — не удержался от колкости Пашутин.
— А ты как думал! Мне самому что ли перетаскивать мешки с деньгами из государственной казны домой?! Подумайте над этим. Есть у меня еще к вам один вопрос. Как можно быстро создать контролирующее военные поставки ведомство? Это первое. Если в состав проверяющей комиссии войдет офицер-фронтовик, как это будет выглядеть? И последний вопрос. До каких пределов можно расширить полномочия подобных комиссий?
Спустя месяц после этого разговора первая комиссия из вновь созданного департамента отправилась на фабрику Бабрыкина. В ее состав вошли офицер — фронтовик, мастер, знающий до тонкостей производство и парочка военных чиновников для оформления бумаг и придания комиссии официального статуса. Состав членов комиссии формировался случайно, в самый последний момент. Никто из них друг друга не знал, а значит, сговор, получение взятки и подтасовывание итогов проверки сводилось практически к нулю.
Подобная постановка организации дела привело в полнейшее недоумение всех, начиная от руководства департаментов и кончая генералами, которые никак не могли взять в толк, что делать боевому офицеру на фабриках и лабазах, но жесткие приказы с самого верха напрочь отбивали желание интересоваться подобными вопросами.
Если раньше о проверках владельцы заводов и фабрик были оповещены заранее подкупленными ими чиновниками, то теперь те появлялись настолько неожиданно, насколько бывает гром при чистом небе. Сначала на гнилой подкладке попался фабрикант — поставщик солдатских папах, а спустя пару недель — заводчик на собачьем мясе, которое добавлялось в выпускаемые его предприятиями мясные консервы. Если раньше дело кончалось крупными взятками членам комиссии и небольшими штрафами, наложенными на предприятие, то теперь дело в обоих случаях дошло до ареста и предъявления статьи о крупных хищениях государственных денег. Влиятельные знакомые в Петербурге только разводили руками, в то время как дорогие адвокаты составляли слезные прошения на имя Его величества. Впрочем, дела не дошли до суда, но суммы штрафов, наложенные на мошенников, впечатлили всех остальных заводчиков настолько, что слова одного из богатых лесопромышленников: — Три-четыре таких штрафа, и я с протянутой рукой по миру пойду! — стали гулять по России.
Оба эти дела если и привлекли внимание людей, то только определенного круга, зато третий случай прогремел на всю Россию, сумев привлечь к себе внимания всех слоев общества.
Комиссия, прибывшая на предприятие, которое занималось поставками сухарей в армию, вскрыла наугад один из полотняных мешков, приготовленных к отправке, и неожиданно обнаружила в нем червей. Ситуация была не рядовая и требовала тщательной проверки, но офицер-фронтовик, поручик Чердяев разрешил ее по-боевому. Выхватил револьвер и с криком: — Предатель! Солдаты за тебя жизни кладут на фронте, а ты, сволочь, сидишь тут в тылу... — всадил две пули в живот хозяину, купцу — миллионеру Затокину, сопровождавшему комиссию. Народ в панике стал разбегаться, а поручик подошел к корчащемуся от дикой боли купцу, плюнул ему в лицо, затем спокойно засунул наган в кобуру, и стал невозмутимо дожидаться приезда полиции.
