В коридоре у дверей палаты расположились двое мордоворотов в форме ГБ, не пропуская посторонних. Впрочем, таковых было, лишь единожды, когда следователь записывал показания Константина Феодосьевича. Раны — вернее, глубокие порезы — уже почти не беспокоили, но покинуть это охраняемое место Штеппа не хотел. А вдруг завтра кто-нибудь попытается снова?
В зрелом возрасте — хочется просто спокойно жить. А попасть между жерновами, между Сциллой и Харибдой, ГБ и бандеровцами — не пожелаешь и врагу: одни в ГУЛАГе сгноят, другие просто убьют. Господи, за что мне такое наказание — дай остаток жизни прожить спокойно! Хоть в ГДР — благо, немецкое гражданство, котором всю семью еще Гитлер успел осчастливить под самый конец, так и осталось. И на основании его, Эразм, сын и надежда, был мобилизован в вермахт и погиб под Зееловом. А Валентина и Аглая, жена и дочь, в Мюнхене сейчас — чудо, что Советы их не тронули! Уехать бы к ним, получить место в каком-нибудь германском университете, писать статьи и читать лекции по европейской культуре, и не лезть больше в политику — мечты, мечты!
Дверь распахнулась, в палату вошла женщина, молодая, очень красивая, хорошо одета — не в мундире ГБ, но судя по тому, как тянулись перед ней мордовороты, большое начальство. Вошла как хозяйка, взяла стул, села напротив, аккуратно расправив платье. Посмотрела на Штеппу оценивающе, как на неодушевленный предмет. Но спросила вежливо:
-Как ваше здоровье, Константин Феодосьевич?
-Благодарю, почти хорошо — Штеппа замялся, не зная, как обратиться к гостье, которая не представилась — пани...
-Я хотела бы сделать вам "предложение, от которого нельзя отказаться" — произнесла женщина, так и не назвавшая свое имя — Константин Феодосьевич, в курсе ли вы, что было на Московском процессе, месяц назад? Читали ли вы газеты?
Штеппа кивнул. Даже в лагере сидельцам были положены "политзанятия", ну а выйдя на волю, просто невозможно было не знать то, о чем кричали первые полосы главных большевистских газет. Очередной процесс, как в тридцать седьмом — только враг объявлен более узко, "бандеровцы". Что ж, это все же лучше, чем как тогда, обвинить могли абсолютно любого, без разбора национальности и общественного слоя.
-Тогда, Константин Феодосьевич, вы должны знать, что враг коварен и подл. Видя свое неминуемое поражение, он пытается спрятаться, притворившись истинными коммунистами, а особенно комсомольцами — такая директива "центрального провода" ОУН прошла среди бандеровской молодежи, "отважных юношей и девушек", о чем на процессе подробно рассказал один из пойманных главарей, Василь Кук. Эти оборотни, крича "за дело Ленина и Сталина", остаются прежними по сути. Вы знаете, что ОУН-УПА всегда убивало изменников — тех, кого сочла таковыми. Вас не удивило, что ваши убийцы кричали наши лозунги, а не свое обычное, "ты зраднык и умрешь"?
А это было очень похоже на правду! — подумал Штеппа — вряд ли ГБ стало действовать так, им проще было, в подвале пулю в затылок. Или на двадцать пять лет Колымы, с тем же результатом.
-На вас объявлена охота, Константин Феодосьевич. Уникальный случай, когда убить вас можно, не раскрывая своего бандеровского нутра, а изображая истинных коммунистов. Подобно тому, как в двадцать девятом, один такой генерала Слащева убил — и был в итоге отпущен после психиатрической экспертизы: ведь не враг, не уголовный, а за свое понимание коммунистической идеи старался! И я надеюсь, вы понимаете, что обратного хода для вас нет — откажись вы от своего выступления, утратите авторитет и потеряете ценность "первого голоса в украинском вопросе, ученика самого Грушевского", ну что это за эксперт, что свое мнение меняет как флюгер? Тогда вы будете представлять интерес, лишь в качестве мишени для перекрасившихся бандеровцев — ну а мы, будьте уверены, после отомстим за вашу смерть. И это первый вариант, который тоже устраивает нас, в принципе. Ради высокой цели, выжечь оборотней каленым железом. Но есть и другой вариант — более выгодный для нас, и в котором вы остаетесь живы.
-Что я должен делать?
-Я рада, что вы благоразумный человек, Константин Феодосьевич. Всего лишь, поучаствовать в действе, подобном тому, что было в университете. Перед гораздо более широкой аудиторией. И говорить то, что нам надо, и тогда, когда нам надо. Иначе за вашу жизнь я и ломаной копейки не дам. Надеюсь, что здоровье вам позволит — а впрочем, вас доставят, и назад отвезут, и медицинскую помощь окажут. И если вы свою роль сыграете хорошо — то Советская Власть вас, может даже наградит!
-Согласен. Что я должен сделать?
-Вам передадут сценарий. Или даже тезисы — может быть, вам вовсе и не потребуется говорить. Или все же, пустить в дело свой авторитет.
-Я в вашем распоряжении, пани...
-Ольховская. Так звали меня в Киеве, девять лет назад.
Штеппа взглянул с ужасом. Так вот она какая — чудовище, утопившее в крови Киевский мятеж сорок четвертого года, чрезвычайный эмиссар Сталина в ранге министра, фанатичная большевичка, которую боятся даже красные "генерал-губернаторы" (как бы при царе назывались Первые Секретари) — жизнь врага для нее дешевле пыли под ногами, а ее слово, это приговор. Здесь, в Львове, у ректора университета сердечный приступ случился, валидолом отпаивали — когда он подумал, что какая-то из приезжей киногруппы, перед которой он откровенничал, это и есть Ольховская! Оказалось, ошибся — но эта, выходит, тоже была тут, где-то рядом. Волчица, почуявшая кровь — пока не растерзает добычу, не успокоится.
И можно лишь посочувствовать ее мужу, если таковой имеется. С такой жить, в постоянном страхе, что она тебя упечет в ГУЛАГ или вообще, к стенке приставит, если усомнится в твоей лояльности.
А он, признанный европейский ученый — перед ней как кролик, на один зуб. С одной лишь надеждой — что она после сыта будет пойманными бандеровцами и про него забудет.
Линник Сергей Степанович. 29 августа.
Он давно ждал этого. Рассматривая каждый лишний день на свободе, как подарок судьбы. Так же как когда-то на войне быстро научился не задумываться о завтрашнем дне. Не убили — хорошо. Ну а до послезавтра тоже надо дожить.
Все случилось буднично — когда Сергей Степанович шел по улице Первого Мая, возвращаясь домой из университета, где был по текущим делам. Его окликнули, тут же рядом откуда-то возникли двое в штатском, и сноровисто затолкнули в машину, остановившуюся у тротуара буквально на пару секунд, при этом успели и карманы охлопать — ничего не нашли, с собой оружия Сергей Степанович не носил, "вальтер-38" был спрятан дома, в подвале. Сейчас будут камера, допросы, избиения, и приговор — даже если ему оставят жизнь, он выйдет на свободу в 1978 году. Но его питомцы получили все указания, как раз на этот случай — даже если схватят еще кого-то, вряд ли успеют выловить всю сеть, ведь все было построено по правилам конспирации, рядовые члены групп знали лишь командиров, ну а командиры — других, но не всех. И есть надежда, что СССР семьдесят восьмого года станет хоть чуть менее крепким — касаемо власти комбюрократии, подменившей собой власть народа. Ну а если кому-то из птенцов удастся программа-максимум, "пробиться к вершинам власти, чтобы реформировать антинародный строй", то это совсем хорошо — он, Сергей Степанович Линник, успел вложить в головы правильные политические взгляды!
Верное слово, одно и то же,
Тысячу раз — в чужой слух.
А назавтра, друг в друга вложим,
Руки — понявших двух.
Вчера четыре, сегодня — четыреста,
Ну а завтра — тысячи встанут.
За нашу правду, народу свободу —
В бой кровавый пойдем восстанием!
Его привезли к зданию Львовского Управления ГБ — не к парадному, а к черному ходу. Почти бегом втащили по лестнице, коридор, кабинет, и свет лампы в глаза (за окном уже вечер). Следователь, с капитанской "шпалой" в петлице, перебирал какие-то бумаги, вид имел не грозный, а скорее, уставший и зачуханный от множества текущих дел, кивнул сопровождающим, и продолжил заниматься своими делами. Конвойные вышли, молчание затягивалось. Или это тоже метод гебни, показать жертве ее бесконечно малую величину, что ты пыль, букашка, один из множества, такого, что даже палачи устали?
Дверь открылась, лязгнув как затвор. И вошла та, кого Сергей Степанович сначала принял за ту "фифу из киногруппы", кто нашего уважаемого ректора напугала — но нет, ту он после выступления Константина Феодосьевича хорошо рассмотрел, она по лестнице мимо в пяти шагах прошла, эта лишь похожа. Но удивительно, с какой спешкой следователь (капитан ГБ, по рангу равный армейскому подполковнику) вскочил и вытянулся перед этой, одетой даже не в форму, а в обычное платье.
-Я в соседней комнате буду, Анна Петровна. Когда закончите, звоните. И если что, тоже звоните.
-Ну что вы, Сидор Михайлович — я думаю, гражданин Линник достаточно благоразумен, чтоб на меня не бросаться. Так как хуже будет лишь ему.
И заняла место за столом — где только что сидел следователь. Оглядела арестованного, свысока, как купленную вещь. И сказала:
-Итак, гражданин Линник Сергей Степанович, организатор убийств граждан Голубева, Якубсона, Кармалюка, равно как и попытки убийства гражданина Штеппы. Совершенные составом организованной преступной группы, то есть за каждое из них высшая мера положена. Так что прочие ваши деяния, с политическим оттенком, можно и за скобки вынести — ведь нельзя же вас казнить пять и более раз?
Линник презрительно усмехнулся. Политработник низового уровня на фронте жил, до ранения или смерти, от трех до четырех недель. А раз меня судьба пощадила — то не иначе, для того, чтобы я в истории роль сыграл. Но что в этом может понимать тыловая, кем бы она ни была?
-Возможно, вы удивлены, что вам постановление не предъявили — продолжила фифа — так разъясняю, что пока что его нет. Поскольку вы не арестованы, а скажем так, доставлены для беседы. Но в документ все вписать несложно — если мы не договоримся.
-Стукачом хотите сделать? — расхохотался Линник — а накося, выкуси!
И сложив кукиш, сунул фифе в нос. Сейчас она кнопку нажмет, и ворвутся конвойные, станут его бить — плевать! Если он уже мертв — а что пока еще ходит, дышит, говорит, так это ошибка природы. Но дело его будет жить — и это уже не изменит, не отменит никто!
Хотел сунуть. Но женщина сделала неуловимо быстрое движение, как в ладоши хлопнула — и Сергей Степанович оказался уткнувшимся носом в стол, в руке дикая боль, кисть вывернута, шевельнутся нельзя.
-Меня учил сам Смоленцев — сказала женщина — если сейчас еще довернуть, будет не простой перелом, а сложный, со скруткой и раздроблением. После которого ты уже никогда не будешь владеть этой рукой, как прежде — медицина бессильна. Ты был простой пехотой, ну а мы — осназ, Северный флот, "песцы". Знаешь, как это, уходить по болоту, по горло в воде, раненых на себе таща — когда на хвосте егеря из ягдкоманды? Но я вернулась, а они сдохли — у меня в войну личное кладбище, куда больше твоего. Ты знаешь, чтобы убить или искалечить даже без оружия, голыми руками, не нужна физическая сила — если уметь. Так вы будете хорошо себя вести, Сергей Степанович, или мне вам руку сломать? И если это так вас беспокоит — осведомителей в вашей организации, у нас и без вас достаточно, неужели вы были так наивны, что думали, их нет?
-Отпустите! — прохрипел Линник — что вам надо?
-Немногого — ответила стерва — нам известно, что у вас, Сергей Степанович, очень оригинальные политические взгляды. Но зачем же заниматься кустарщиной, рассказывая кучке своих учеников, за закрытыми шторами? Мы хотим, чтобы вы выступили по радио — изложив ваши мысли широкой аудитории, и не только студенческой.
-Как Константин Феодосьевич? — расхохотался Линник — интересно, чем вы ему пригрозили, и какой пряник обещали, за то, что он по вашей бумажке прочтет?
-Ну зачем так, Сергей Степанович? Вам даже тезисов не дадут — вы в прямом эфире, своими словами, вживую расскажете все, что думаете. Без всякой режиссуры и подсказок. Повторяю, мы в этом очень заинтересованы.
-А кто это, мы?
-Простите, не представилась. Девять лет назад в Киеве меня знали как "Ольховскую". Ну а по чьему поручению я действую сейчас, этого я вам не отвечу.
-И после, вы конечно, пообещаете мне отпущение всех грехов?
-Знаете, Сергей Степанович, как говорил один мой знакомый, "все в руках господних". Как мы можем знать, что с нами будет завтра? Но одно я знаю твердо: ваше выступление, ну если конечно вы не подведете, будет иметь просто оглушительный результат!
Та самая Ольховская? Неужели "Странник" тогда, два года назад, говорил правду? Что и в Москве есть не последние люди, кто хотели бы... Понятно, зачем им нужен я, сыграть роль спички в соломе! Ну а если солома окажется недостаточно сухой — готовый виновник, и совершенно в стороне. Раз сами они не уверены — ну что бы стоило этой, мне пообещать после что угодно, но честно ответила, что у них самих нет уверенности в победе.
И я увижу падение проклятого сталинского режима. Хотя, а кто тогда полезет на трон — и будет борьба, даже война, чтобы старое не вернулось, пусть и с другими вождями! Но ведь нет крепостей, какие не могли бы взять истинные большевики?
А если мы проиграем — то это ведь тоже будет победа, войти в историю, хоть на миг рассеяв тьму? Оставив тем, кто придет после нас (и надеюсь, более успешно) — правильные слова, которые не будут забыты?
-Я согласен. Когда?
Анна Лазарева.
Лючия думает, что я не знаю сомнений, страха и ошибок. А мне иногда страшно бывает, до ужаса. Что любопытно, на войне этого не было — сначала молодая была, глупая, верила, что со мной ничего не случится. Затем злая была — решив, сотню фрицев на тот свет отправлю, а дальше без разницы. И даже когда меня из немецкого тыла вывезли, и разговор был о трибунале, за минский провал, я спокойна была, ведь детей тогда спасала — ну а чему дальше быть, тому не миновать, это как шальная пуля-дура.
Первый раз мне было страшно в Киеве, когда я Кука узнала, среди присутствующих на совещании у Кириченко, Первого Секретаря — и думала, все тут бандеровцы. И что сейчас меня убьют, и я не увижу ни жизнь после Победы, ни своего Адмирала, ни своих еще не рожденных детей — а главное, так и не узнаю, удалось ли историю повернуть? И если бы не Юрка Смоленцев с ребятами, бежала бы я тогда из Киева, тем более что инструкции Пономаренко это дозволяли, и самолет меня в Борисполе ждал. Но стали мы вместе — и я поняла, что справимся.
А второй раз, сейчас. Хотя не бой, и никто в меня стрелять не будет. Но жутко было, а вдруг не справлюсь, не вытяну? Я ведь недоучка, что-то где-то слышала, тренировалась немного. А тут нужен, ну просто высший пилотаж, мастерство! Ведь вся идея у меня возникла, от слов, переданных мне моим Адмиралом (а кого он цитирует, не помнит уже). Была в мире будущего такая телепередача, "телешоу" с Владимиром Соловьевым, где всяких там политиков перед публикой выставляли. И цитата была — "если бы Соловьев выступал в СССР, то Союз бы не развалился". Поскольку "страна должна знать своих героев — и антигероев тоже". И видела я некоторые из этих "телешоу", на компах товарищей с "Воронежа" случайно оказавшиеся. Так Соловьев, это профессиональный ведущий, артист, режиссер, мастер! А я — сумею как он? Это ведь не просто прямой эфир, там тактические приемы есть, очень интересные. И техника — с которой тоже, в этом времени трудно. Хотя какое-то подобие ведь было, на московском процессе над Куком и компанией! И моя роль там была, с некоторым сходством — не будь ее, я бы и не вспомнила, не подумала сейчас такое предложить!
