Ярен печально вздохнул и перешел к следующему вопросу:
— Эльф по имени Тандегрэн, с которым мы вместе проливали кровь, обещал мне признание новой земли нашей от имени своего короля, в том случае, если мы поможем ему отомстить оркам за смерть принца Белондара. Орки предлагают признать за нами эту землю, если я откажусь от помощи Тандегрэну. Как возможные противники, они гораздо опаснее эльфов. Стоит ли мне принять их предложение и нарушить данное слово? Речь может идти о выживании всего рода.
Он снова перемешал кости и высыпал в круг. Однако, в последний момент рука его дрогнула, и целых три кости раскатились по сторонам: отец, старший брат и сын. Дед остановился прямо на линии круга, со знаком ярости на верхней грани. Судя по всему, такая постановка вопроса привела его в бешенство. Ответ бабки был "не знаю".
Ярен с трудом удержался от гневного восклицания, непозволительного при общении с духами. Что именно не устроило покровителей? Предположение о том, что можно нарушить слово, или возможность сотрудничества с орками?
— Если удастся решить дело с Тандегрэном, не нарушая интересов его народа, и при этом мирно разойтись с орками, вы это одобрите?
Ответ духов поставил его в окончательный тупик. На этот раз сомневались дед и старший брат. Отец не одобрял, сын предостерегал о возможных последствиях (более умеренный "мужской" аналог плача и скорби); бабка же напротив, испытывала крайнюю радость в отношении подобного исхода.
Просить от духов дальнейших советов Ярен не рискнул. Растерянно поблагодарив покровителей, он аккуратно протер следы крови с кожи и кубиков и сложил их обратно в мешочек.
"Духи сами затрудняются с решением", — мелькнула у дагара странная мысль. Может быть, стоит подождать? Пусть все идет своим чередом, и ответ найдется сам собой?
Голоса, послышавшиеся за пологом шатра, заставили дагара спешно спрятать мешочек с костями. Он быстро перетянул тряпицей кровоточащий порез и задернул сверху рукавом.
— Я здесь! — громко сказал Ярен, скрыв последние следы совещания с покровителями.
Тканевый полог распахнулся, и в шатер влетел Тандегрэн, растрепанный и взъерошенный.
— Будь что будет, — махнул рукой эльф. — Я тут подумал... В прошлый раз я с ходу полез в драку и проиграл. Что мы теряем, в конце концов, вступая в эти переговоры!
"Возможно, ты потеряешь товарища", — с грустью подумал дагар. Прямое предательство духи, очевидно, не одобряли. Однако, четкого указания на отрицательные последствия сотрудничества с орками с их стороны не последовало. Предостережение — всего лишь свидетельство о том, что расслабляться в будущем не придется. "Так может статься, старый друг, что твои интересы будут учтены в последнюю очередь".
Делегация со стороны орков выглядела более чем внушительной. Белый Вождь, очевидно, центральная фигура в орочьем стане, явился в компании предводителей еще двух кланов. Третий клан был представлен старейшиной, угрюмым седым орком со шрамом через все лицо, от одного вида которого бросало в дрожь. Кроме того, Белый Вождь приволок своего помощника — покрытого татуировками типа, по отрешенно-насмешливому взгляду которого можно было предположить, что он о том лишь и думает, какую гадость сотворить. Шестым участником был, как ни удивительно, эльф. Ривендор — тот самый "простачок" из экспедиции принца, заманивший их прошлой осенью в ловушку.
Тандегрэн обнаружил, что предатель спешит отвернуться, стоит обратить взгляд в его сторону.
Тем временем, переговоры оборачивались явно не в пользу эльфов. С детства Тандегрэн привык воспринимать орков туповатыми монстрами, и личное знакомство в юности подтвердило эту уверенность. Прошлогоднее общение с Белым Вождем оставило после себя уйму неразрешенных вопросов. Обида помешала ему разглядеть очевидное: урук-хай умен и расчетлив, как сам Талемайр, знамя которого принял. Пожалуй, это даже слегка утешало эльфа. Угодить в сети хитрого коварного врага не так позорно, как быть побежденным клыкастым дикарем, выползшим из пещеры с приветом от летучих мышей.
Но это было единственным светлым моментом, который эльф мог для себя отыскать в сложившейся ситуации. Орки нанесли удар там, где он не мог и предположить. Не нарытые в лесу ямы с острыми кольями на дне, не разбросанные и замаскированные доски с острыми железными гвоздями, уродующие ноги наступающим на них лошадям, не безнаказанные ночные вылазки сломили дух его верного союзника.
А он-то наивно полагал, что единственный способен преподнести дагарам предложение, от которого трудно отказаться. Предложение земли и мира куда привлекательнее предложения земли и войны, это Тандегрэн понимал отлично. Ярен из тех, кто, общаясь с войной на короткой ноге, в душе ее ненавидит.
На деле, ни эльфы, ни орки не имели никакого права на то, чем столь щедро распоряжались: Лесистые горы были ничьи. Возможно, за исключением той их части, которую урук-хаи первые объявили своей. Белый Вождь бил его собственным оружием, это злило и восхищало Тандегрэна одновременно.
В душе дагара сейчас происходила тяжкая борьба, эльф отлично это видел. Ему изо всех сил хотелось принять орочьи условия, и лишь чувство вины перед старым товарищем не позволяло сделать этого прямо сейчас.
Как лучше повести себя в такой ситуации?
Пускаться в спор, напоминать о долгах и обязанностях? А что, собственно, дагары ему должны, если разобраться? Он просто ткнул пальцем в точку на карте и дал добрый совет, куда отправиться. Про поддержку эльфийского короля не стоит и заикаться: как раз сейчас, когда на спорные земли выискался другой претендент, и видно, чего она стоит. Даже корабли, доставившие их от благодатных южных берегов, Ярен нанимал на собственные средства. Сами пришли, сами вольны договариваться с кем угодно о чем угодно. Уводить разговор в эту область не только бесполезно, но и опасно. Стоит Белому Вождю уловить шаткость почвы под ногами своего главного противника, и он утопит его в этом болоте. Нет, логика — явно не то поле, на котором стоит биться.
Единственное направление, где поражение еще не стало очевидным — блестящая мишура высоких понятий о чести и совести. Мысль о том, что убийство родича требует отмщения, для дагаров несомненна. Несчастный придурок Белондар, неужели он остался его последней надеждой на пути к сокрушительному проигрышу?
Тем временем, коварный орочий лидер уже вытягивал Ярена на дискуссию о возможных границах будущих владений.
— Принц Белондар был убит орками в этих горах, — резко вклинился Тандегрэн. — Все эти слова не имеют значения, пока не решено главное. Пока убийцы не получили по заслугам.
Ярен вздрогнул, как подстреленный зверь. Белый Вождь холодно взглянул на эльфа.
— Я уже говорил, что вашего Белондара убили бывшие обитатели этих мест, к которым мы не имеем отношения.
— Насколько я помню, речь шла о клане Черное Солнце. Тем не менее, я вижу перед собой его старейшину. Как это понимать?
Голос орка со шрамом был хриплым, лающим.
— Наш клан был расколот. Предатель Уршнак, возглавивший его после убийства законного вождя, напал на ваш лагерь. Мне самому приходилось скрываться от собственного клана, пока Уршнак и его сторонники не были убиты, так что подробностей я не знаю.
— Быть может, — вмешался Ярен, — остался в живых кто-то из участников нападения? По нашим законам, если непосредственный убийца понес наказание, его род свободен от ответственности за содеянное. Устроит ли эльфийского короля такой вариант?
Он с надеждой взглянул на Тандегрэна.
"Это может оказаться единственным, чего я здесь добьюсь", — понял эльф.
— Такой вариант устроит, — согласился он. — Если при том будут отпущены заложники, которых вы удерживаете у себя.
— Заложников мы отпустим при условии, что вы навсегда уберетесь из этих гор, — отрезал Белый Вождь.
— Если получим убийцу.
— Мы обсудим ваши условия наедине, — прокаркал старейшина Черного Солнца.
Глаза Ришнара сжались в узкие алые щелки. "Размышляет, кто из клана наименее ценен, чтобы объявить убийцей", — понял Шенгар. Он уже в достаточной степени привык к ходу мыслей сотника, чтобы быть уверенным: именно так тот и поступит.
"А ведь убил его я".
Дорожка, которую они с братом избрали, вновь подкидывала испытание, похлеще всех предыдущих. Сможет ли он спокойно жить дальше, зная, что другой примет смерть за то, что совершил он?
— Выдать убийцу — это ведь способ окончательно разрешить вопрос между нашими народами? — чужим голосом спросил Ривендор.
Ледяное молчание послужило ответом. Впрочем, эльф не спрашивал, скорее утверждал.
— Я предлагаю Ригги, — сказал наконец Ришнар. — Понимаю, это затрудняет некоторые другие договоренности, но... Он единственный, кто пойдет на эту жертву добровольно. Не выдаст правды даже под пыткой.
Орог стиснул кулаки. Умом он понимал всю оправданность такого выбора. Но Ригги... Ригги, без которого он сгинул бы в холодной каменной могиле. Ригги, чья тихая вера в Белого Вождя позволила ему найти выход из тяжелейшего душевного кризиса. Орог давно смирился с тем, что путь наверх будет пролегать по головам других лидеров и вождей, развеивая в прах их амбиции. Он избавился от жалости к тем, кто, устремившись к могуществу и власти, оказался недостаточно силен, чтобы ее удержать. Но сейчас на дороге к осуществлению мечты стоял не вождь и не старейшина. А существо, с собачьей преданностью и восхищением наблюдающее за каждым его шагом. Ришнар абсолютно прав. Ригги позволит разрезать себя на куски, но не скажет ни слова. И умрет с улыбкой на устах, радуясь, что смог оказаться полезным Белому Вождю. Только вот улыбка эта будет преследовать его в кошмарах до конца дней.
— Я так один и буду говорить? — осведомился Ришнар.
— Никто тут, надеюсь, не забыл, — хрипло процедил Шенгар, — что есть настоящий убийца? Тот, кто нанес Белондару смертельный удар?
— Брат, ты...
— Я, брат. Я не могу позволить другому отвечать за мои поступки.
Тревога не отступала. Ощущение близкой трагедии нарастало день ото дня.
Нириэль не находила себе места с момента беседы с Ривендором. Один лишь Алангор знал об этой встрече. Другие эльфы терялись в догадках о том, что произошло с их "солнечным зайчиком", как в шутку прозвали Нириэль стосковавшиеся по живому свету пленники.
Целыми вечерами преследовали они ее, вызнавая, что стряслось, и от этой навязчивой заботы становилось только хуже. Самая популярная версия гласила, что в тот момент, когда все находились в руднике, орки сотворили нечто ужасное. Единственная неувязка состояла в том, что Алангор оставался спокоен и невозмутим, и отрицал какие бы то ни было происшествия еще более резко, чем его возлюбленная.
Нириэль не знала, куда деваться от доброжелателей, не дающих ей покоя. Единственной отдушиной были дневные беседы с Алангором, когда они оставались наедине. А по ночам она просыпалась потому, что ей снилось что-то страшное, но точное содержание снов тотчас же улетучивалось из головы, стоило открыть глаза.
Как мог, художник пытался успокоить любимую. Это давалось нелегко, особенно если учесть, что сам он в дурное предчувствие не верил. Порой Алангору казалось, что все его старания имеют прямо противоположный эффект: вместо того, чтобы забыть о горе и страхе, Нириэль начинала приходить в неистовство. Они даже поссорились и целый вечер не разговаривали, но когда ночью она снова вскочила со сдавленным криком, сердце художника тотчас же оттаяло.
И вот они снова были одни. Даже без охраны за дверью: орки караулили по ночам, когда все пленники были в сборе, днем же явно предпочитали более веселые занятия, твердо уверенные, что слепой художник — а с ним и его верная возлюбленная — из запертой комнаты не денутся никуда.
— Знаешь, что я подумал, — сказал Алангор. — Мои глаза больше не видят. Но руки с каждым днем ощущают все больше тончайших деталей. Я мог бы попробовать себя в скульптуре. Что ты на это скажешь?
— Это замечательно, — Нириэль слабо улыбнулась. Алангор нащупал ее руку и притянул к себе.
— Я все еще могу творить прекрасное! Когда я понял это, то осознал, насколько глуп был, изводя себя, и тебя, и всех этими бесконечными стенаниями!
— Я всегда это знала! — улыбка эльфийки сделалась ярче, но все равно казалась вымученной.
Художник весело сверкнул зубами:
— Знала что? То, что я глуп?
— То, что ты можешь творить прекрасное... Глупый! — рассмеялась Нириэль в ответ.
Некоторое время они шутливо боролись, потом Алангор спросил:
— Интересно, если я попрошу инструменты и материал, урук-хаи позволят мне начать прямо сейчас?
— Не уверена насчет инструментов, — призналась Нириэль. — Вдруг они решат, что ты задумал подкоп или что-то в этом роде?
— Да, я как-то не учел. С тех пор, как я начал снова думать о творчестве, всякие глупые мелочи проходят мимо меня! Так не терпится взяться за резец... Может быть, ты все-таки попробуешь с ними поговорить? Я-то, похоже, везде, где мог, отношения испортил! Может быть, Ривендор, или даже Шенгар... Эй, ты меня слушаешь? Матерь Звезд, что случилось, Нириэль?!
С судорожным вздохом, напоминающим всхлип, эльфийка поднялась и сделала шаг вперед. Алангор не мог видеть ее лица, но за прошедший год он научился чувствовать настроение окружающих на расстоянии.
— Случилось, — тихо повторила она. — Что-то непоправимое. Или скоро случится. О, Светлый Творец, я это чувствую!
— Так что случилось, звезда моя?
— Я не знаю. Просто чувствую.
— Любимая, успокойся, прошу тебя. Если за один год произошло так много плохого, это не значит, что так будет продолжаться вечно! Скоро все наши беды останутся в прошлом.
Нириэль с нежностью посмотрела на Алангора. Одной мысли о том, что он все еще способен найти себя в творчестве, хватило, чтобы разом перевернуть для художника всю картину мира, превращая его из мрачного страдальца, обиженного на весь белый свет, в прежнего, восторженного и наивного взрослого ребенка, восхищенно ожидающего чудес, которые судьба, несомненно, заготовила за следующим поворотом. И, что самое удивительное, он их там, как правило, находил.
— Наверное, ты прав, — со вздохом сказала она.
Холодная, склизкая тварь по имени страх, засевшая где-то в горле, продолжала назойливо теребить ее своими тонкими ледяными лапками, дотягиваясь до сердца, живота, позвоночника, отбирая тепло у рук, ставших неожиданно тяжелыми и неловкими.
"Беда!" — в тон ударам пульса нашептывала тварь вкрадчивым шелестящим голоском.
— Шенгар, хватит глупить. Ты прекрасно знаешь, без тебя мне не обойтись.
— Значит, это глупо, братик? Да ты же без кого угодно обойдешься. Жизнь моя, мне и решать.
— Я знал, что ты упрямый придурок, но не до такого же! Сдохнуть из упрямства — это уже слишком!
— Все мы когда-нибудь сдохнем. Я тебе нужен? Отличный довод, мне нравится. Вот только я не вещь, чтобы мной так распоряжаться. Может быть, Ригги и готов добровольно пожертвовать собой. Я не готов, чтобы он сделал это.
— В героической смерти нет ничего почетного, — вмешался Ришнар. — Красивая сказка для того, чтобы дураки слетались на нее, как бабочки на фонарь. Пусть дураки в ней и участвуют! Умен тот, кто стоит в стороне и управляет этим балаганом. И остается в живых.
