С утра Виктору дважды кто-то звонил, но Катька, как и положено, кратко послала запрашивающих на конец (рабочего дня), чтобы даже в обед его не отвлекали ничем посторонним.
В случае удачного завершения заказа всем в конце августа грозила "сумасшедшая" премия, а Виктору... ‒ Ирка уже подробно расписала, где и как расположится его процент, но даже остаток казался ему целым состоянием. К тому же у титаников поджидали своей очереди еще три "неиспорченных" объекта. А еще престиж? А честь и доблесть? Ну и, наконец, Витька, к которому он проникался все большим и большим уважением, смешанным с удивленным восхищением ‒ ну как он мог до такого додуматься?! Ну гигант! Глыбище! Теперь они там поймут, кто он за человек... Может и правда автором своей работы признают? Нет, это уже почти фантастика, но по меньшей мере ‒ реабилитируют полностью. И держаться за него будут теперь. Может и премию выпишут в обмен за оскорбления. Точно. Обязательно выпишут. В размере месячной ставки, как положено. Оформят, конечно, как материальную помощь. В связи с перенесенной женитьбой. Месяца через полтора-два. Или к концу года. Но обрадуют сразу же. Как и положено начальству ‒ с гордостью и великодушной улыбкой.
Теперь Виктор мог бы работать и работать, хоть непрерывно, хоть день и ночь... Но рабочий день он закончил тютелька в тютельку ‒ в таких случаях он сам себе не доверял, знал, что усталости можно и не замечать, но она-то может бывать в нем и сама по себе, и натворить неприятностей сама по себе, вне всех его вниманий и оболочечной бодрости.
Сама по себе...
От этих слов, трижды произнесенных им про себя, у него аж дыхание перехватило. И даже голова закружилась. Он вспомнил вчерашний вечер...
Катька подсунула ему бумажку с незнакомым телефонным номером:
‒ Мужик. Сказал, что очень будет ждать звонка.
По набранному номеру ответил мальчишеский голос:
‒ Сейчас, дядя Витя. Сейчас я соединю...
Послышались какие-то перепончатые звуки, после которых он услышал Валентина:
‒ Это снова я, ‒ извиняющимся тоном промолвил тот. ‒ Я здесь, в машине, возле вашей фирмы. Мне очень нужно с тобой переговорить...
Он без раздумий принял приглашение Валентина, только позвонил предварительно с его мобильника Ирине, что задержится.
Как и в прошлый раз, на постели рядом с Флорой сидел ее сын и, видимо, занимал ее до их прихода каким-то разговором.
На этот раз Флора не удивилась. Она, вероятно, знала, куда уезжал ее муж. Приветственно и как бы смущенно улыбнулась гостю, пригласила жестом присесть на место выскользнувшего из комнаты сына.
Виктор огляделся в поисках стула, но Валентин указал на примятый сыном край кровати ‒ мол, ничего, садись прямо сюда, поближе к ней, ей будет приятно. А сам подчинился другому ее жесту ‒ принес легкую банкетку и тоже сел рядом, прямо возле тумбочки, у изголовья.
‒ Ей стало значительно лучше, ‒ сказал он. ‒ Позавчера проспала восемь часов подряд. Сегодня ночью тоже несколько раз засыпала. И тахикардия уменьшилась.
Она подтвердила его слова движением век.
‒ Это ты на нее так хорошо подействовал, ‒ как бы пошутил Валентин.
И она еще раз подтвердила его слова. И снова улыбнулась. И положила руку на предплечье гостя.
Рука была теплая и сухая.
‒ Значит, все пройдет, ‒ сказал свое что-нибудь и Виктор.
И она снова согласительно прикрыла веки.
И тогда он положил свою руку над ее сердцем.
Валентин одобряюще пожал ладонью его колено и намерился встать, но она сразу почувствовала это движение и испуганно ухватилась за него, всем видом показывая, чтобы он не уходил.
‒ Она боится... что ты... оттолкнешь ее, ‒ пояснил он Виктору, понимая, что этот ее жест может быть понятым и в противоположном значении. ‒ Очень ждала тебя... боялась, что не придешь... а теперь ‒ что уйдешь...
Он говорил это очень смущенно, а она продолжала держаться за его рубашку.
‒ Я все-таки выйду, зайка, а? Побудьте одни, ‒ повернулся он к ней.
А она стала переводить взгляд с одного на другого, но, видимо, что-то в физиономии гостя вызвало у нее сомнение, и она потянула мужа назад, на место, будто нуждалась в его помощи.
Он стал успокаивать ее поглаживаниями по щекам, легко поцеловал губы. А потом, как бы наконец решившись, но запинаясь и не глядя Виктору в глаза, промолвил:
‒ Ви... Ви... Витя, полежи с ней, а? Полежи, хотя бы просто так... обними... ну хотя бы чуть-чуть... она... она... очень хочет этого...
И после этих слов Флора снова перенесла свою ладонь на руку гостя и сжала ‒ насколько могла сильно, чтобы он понял, что она действительно этого очень хочет.
Ничего более неожиданного Виктор и представить себе не мог.
‒ Да. Конечно. Конечно... ‒ промямлил он и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но она подставила ему открытые губы...
‒ Я после работы не умылся как следует, ‒ виновато улыбнулся он после того, как прикоснулся губами к ее губам.
‒ Да, да, пойдем, я покажу ванную ‒ обрадовался почему-то Валентин. ‒ Мы сейчас, сейчас.
И повел его в ванную.
Только бы не было в зале их сынишки, ‒ испугался Виктор.
Но мальчика не было ‒ видимо, закрылся у себя в комнате. Умница.
Валентин первым зашел в ванную, открыл воду в душе, указал на висящее полотенце и вышел, прикрыв за собою дверь.
Он ждал его в зале на диване, а завидев, сразу вскочил и проводил к дверям спальни, так и не взглянув в глаза. Очень стеснялся.
И остался в коридоре, плотно закрыв за Виктором дверь.
Флора лежала с закрытыми глазами, правильно полагая, что таким образом избавит его от смущения раздеванием себя перед нею.
Она лежала под простыней совсем голая, похудевшая и какая-то совершенно беззащитная. Он улегся рядом и только тогда она открыла глаза и повернула к нему голову.
‒ Ты знаешь, что с тобой? ‒ тихо спросил он.
‒ Я очень хочу тебя... ‒ ответила она сразу, без паузы ‒ так, будто держала эти слова во рту несколько дней, и теперь, наконец, освободилась от них.
‒ Я не об этом...
‒ Об этом. Я безумно тебя хочу...
Она была так слаба, что еле ворочала языком.
Чтобы услышать биение ее сердца, ему пришлось высоко оттиснуть грудь и очень тесно прижаться к грудной клетке. А потом замереть, прислушиваясь. Оно оказалось слабым и частым. Биение сердца жены и дочери он ощущает, едва приложив ладонь к груди...
Зачем он согласился лечь без ее мужа? Вдруг ей станет совсем плохо ‒ что он тогда будет делать? Кричать во все горло?
‒ Можно, я позову Валю? ‒ спросил он ее.
Она, видимо, поняла его мысли и согласно кивнула. Указала глазами на тумбочку, где лежала пластмассовая фиговина, напоминающая дистанционный пульт к телевизору. Прошептала:
‒ Первая кнопка.
Он нажал указанную ею кнопку и через несколько секунд в дверях показалась голова ее мужа. Она сделала жест на банкетку и тот сразу подчинился ‒ подошел и сел. Потом как бы спохватился, вышел, но через минуту вернулся. Подправил над ними простыню и только тогда сел на свое место. Виктор лежал спиной у нему и не стал поворачиваться ‒ он был уверен, что Валентин понял, зачем его сюда пригласили.
А Флора от присутствия мужа будто начала просыпаться.
Чуть приподняла голову, приглашая подложить под нее руку. Виктор так и сделал. Положила свою ладонь на другую его руку, лежащую на ее груди, стала гладить и приглашать к соску. И он аккуратно взял пальцами сосок, который тут же напрягся и встал торчком. Он даже как бы почувствовал искринки, уколовшие подушечки его пальцев. И переместил руку на ближнюю грудь, где все повторилось точно так же. А когда вернулся снова к левой, та показалась ему уже как бы набухшей и более упругой. А сосковое поле резко сократилось и покрылось плотными мелкими бугорками. И ему даже почудилось, что он почувствовал сквозь нее далекий сердечный бой, ‒ он опустил ладонь ниже и удивился, действительно услышав бойкие сердечные толчки. Показал свое удивление глазами и они оба улыбнулись друг в друга. Потянулся к ней губами, прикоснулся к подбородку, а затем к кончику носа. Ей стало от этого щекотно и он прогладил ее нос своей щекою. Но, видимо, только усилил щекотку ‒ она вытащила руку из-под простыни и стала сама тереть свой нос. "Наверное, слово щекотка происходит от слова щека, ‒ подумал вдруг он, ‒ или наоборот". А она в это время перенесла руку на его затылок, притягивая его к себе и открывая навстречу свои губы. Он взял их в свои ‒ очень осторожно ‒ тут же отпустил и снова взял, потом отдельно верхнюю и затем нижнюю, придавливая и разминая своими, а она от этих движений как бы совсем сомлела, и все пыталась прижать его голову к себе еще теснее, но ее рука была так слаба, что он скорее угадал, чем почувствовал это, а когда угадал ‒ откликнулся, и поцеловал ее настоящим поцелуем, от которого она протяжно и сладко заныла...
Самка. Сладкая и нежная человеческая самка, ‒ вдруг снова, как в прошлый раз, пронеслось в его голове. Чарующая и возбуждающая похотью. Притягивающая к себе, словно магнитом. Зовущая в себя, влекущая в себя, ожидающая в себя...
Ее веки мелко задрожали, как будто она услышала его мысль и соглашалась с нею.
А его рука сама по себе снялась с груди, поволоклась по ее животу, опустилась в разинутую промежность и обняла ладонью мягкие, сильно выпуклые губы ‒ удивляюще горячие и приятно шуршащие тонкими волосинками.
О чем, интересно, думает сейчас Валентин? Он ведь видит все это... Ну и пусть думает. Он уже видел. Тогда, в ту злополучную пятницу. Но почему он не может ее вспомнить? Совершено забыл ее ту. Только это безобразно нелепое шептание о прелестях Иринки. Какие-то соки, витамины... И совершенно забыл ее внутренность... А ведь она тоже сидела на нем. И впускала при этом в свою задницу еще чей-то член ‒ может мужнин, может Жанчика или Славика...
Странно ‒ он сейчас совсем не чувствовал отвращения от воспоминания того вечера. Ни к кому из тогда присутствовавших. Даже обиды за Иринку не чувствовал. Только никак не мог вспомнить Флору... какая она внутри... И вообще. Она была сейчас совсем другая. Настолько притягательная, что он уже не сомневался, что воспользуется ею. Несмотря на ее болезнь. Несмотря на ее слабость. А может быть, именно поэтому.
А вдруг она заразная? Вдруг у нее СПИД? Она же долбаная в задницу ‒ говорят, именно так он чаще всего и передается. Надо потребовать у Валентина презерватив. Тот, банутовый.
Она легко пропустила в себя его пальцы и он с каким-то животным удовольствием ощутил ее влажную мякоть. Ему даже показалось, что он может просунуть туда всю руку, словно в варежку. И она свободно его примет. Даже не скривится. Будет так же сладострастно улыбаться, как улыбается сейчас.
Почувствовал на плавках ее правую руку. Она гладила пальцами его отвердевшую выпуклость.
Они ласкались так много минут, и он ощущал, как она постепенно разгорается под его ласками, как наполняются уверенностью и силой ее руки, ноги, мышцы живота и промежности, как оживают ее глаза, губы, шея.
Как она хороша, как прекрасна в своей похоти... Все ее тело преобразилось ‒ он даже сбросил простыню, чтобы видеть все глазами... Груди напряглись, шея удлинилась, лицо засияло, порозовело, утеплилось какой-то мягкой и чистой женской добротой...
В эти минуты он совсем забыл о ее муже. И когда поднялся над нею на колени, даже вздрогнул от неожиданности, увидев спину кого-то постороннего.
Валентин неподвижно сидел спиною к ним, низко согнувшись, широко расставив ноги, подперев и закрыв от них обе щеки ладонями. А на тумбочке рядом с раскрытой коробочкой лежало несколько банутовых презервативов...
Виктор потянулся и взял один. Приспустил, а потом совсем снял плавки. Стал наворачивать на себя тонкую, как оболочка мыльного пузыря резину, а она в напряженном ожидании смотрела на эти приготовления, не отводя взгляда от его рук. И только когда он успешно закончил облачение, подняла к нему глаза и очень тихо виновато сказала:
‒ Я совсем чистая. Правда.
Ну и что, что чистая? Он верит.
Ее протяжный вздох, ‒ вздох великолепной человеческой самки, принимающей в себя жаждущую живой горячей мякоти мужскую плоть ‒ словно эхом наполнил всю комнату. Эхом. Да, именно эхом ‒ слышимым от неслышимого. Того самого...
А вслед за этим она заплакала. Совсем не скривилась, нет ‒ ни один мимический мускул не нарушил изящной симметрии ее лица, ‒ просто хлынули из глаз слезы и она жалобно-сладострастно захныкала ‒ то протяжно, то прерывисто, как бы задыхаясь от внезапно нахлынувшей радости.
Он осторожно лег на нее и стал слизывать со щек слезинки. Замер, хотя в паху все аж кричало: двигай, двигай, долби ее, долби! И дергалось все внутри влагалища само собою...
Нет. Может быть, в другой раз. Не сегодня. Сегодня она слишком слаба, может и не вынести... И он украдкой приглядывался ‒ не стало ли ей плохо, не закатываются ли глаза, не слишком ли спешит ее сердце.
Ничего подобного. Она чувствовала себя превосходно. Она находилась в своей стихии. Ее тело вышло из-под власти одной и перешло под власть другую. И она стала самой собою. Самою собой.
Д р у г а я в л а с т ь ...
Вот она. Он чувствует ее своими руками. Всем своим телом. И всеми органами своей души.
Вот она.
Точно та же. Точно такая же.
Только намного более откровеннее и обнаженнее. Открылась ему вся, какою она есть. Во всем своем великолепии. Во всей своей блистательности. Все еще таинственная, но уже зримо очевидная. Всепроникающая и всепоглощающая. Ласковая и жестокая. Ублажающая и дурманящая. Радужно-искристая и в то же время жуткая своей исходной мистической чернотой...
Глаза Флоры сузились в тонкие щели. Влажные от слез белки и розовые треугольники конъюнктивы в уголках все еще сверкали блестками, а радужки и зрачки, наоборот, покрылись поволочным туманом. Она смотрела и ему в глаза, и в то же время в какую-то одной ей известную даль. Ее тело реагировало теперь на каждое его касание, чем бы и чего в ней он ни коснулся ‒ рукой, животом, грудью, щеками, губами, ‒ и реагировало как бы помимо ее воли, само по себе, а она лишь прислушивалась к своим ощущениям и наслаждалась ими.
Нет. Вовсе не само по себе... Он видел, он почти физически ощущал, откуда происходят эти щекотания кожных, тканевых и органных чувствительных рецепторов, и чем вызываются эти тонкие элективные движения отдельных мышечных волокон под кожей, в слизистых оболочках, во всех органах и тканях ее тела...
А в ответ на это и в нем самом уже поднимался из глубины его внутреннего пространства тяжелый и мощный сгусток энергии. И она его тоже стала ощущать своим собственным телом, и готовилась к покорности, к подчинению, к услужливому участию; но он то знал теперь, чего на самом деле она ждет, и кому на самом деле покоряется...
