Другая ветвь

— Самое прямое, — ответил адмирал. — Вам никак нельзя назначать на этот пост меня. Это не та сторона перегородки, ваше величество. Я могу быть только с той стороны. Внутри Баалатской кастрюли, а не снаружи. Иначе, боюсь, никакие предохранители не помогут. Ваши люди будут оскорблены...

— И ваши тоже? — прищурился кайзер.

— И наши тоже, — кивнул адмирал.

— А вы сами?

— А для меня самого это просто означает очень скорый и неприятный конец, ваше величество. И, честно говоря, — тут он забылся и запустил пальцы в волосы, — не хотелось бы. Мне нравится быть живым, знаете ли. И вообще-то... вообще-то я давно мечтаю об отставке и тихой жизни пенсионера. Я даже попытался однажды...

Император всея галактики откинулся на спинку кресла.

— А вы не хотели бы погибнуть со славой?..

— Ой, ну что вы, — покачал головой адмирал. — Совершенно не хочу.

— Хм, — сказал кайзер. — Если вы будете губернатором, вы, возможно, будете живы, а если погибнете — так хотя бы со славой. Но там, как вы выразились, в Баалатской кастрюле, вас попросту пристрелят в каком-нибудь плохо освещенном углу, и я ничего не смогу сделать. Особенно если вы выйдете в отставку. Вы их герой, пока вы стреляете в мою сторону. Вы можете стать их лидером, если примете мое предложение. Но если вы не будете ни стрелять, ни править ими, вы очень скоро станете холмиком на городском кладбище, ваше превосходительство.

— Ваше величество, — сказал адмирал, — холмик ожидает меня еще вернее на том посту, который вы предложили. Но мы с вами уклонились от темы беседы. В истории неоднократно возникали ситуации, когда империи приходилось устанавливать свое правление на новой территории, сохраняя ее привычный уклад. Некоторые справлялись успешно, другим не удавалось продержаться долго, потому что они слишком перегревали котел под давлением — или, наоборот, не были достаточно тверды. Например, Римская империя решала проблему так...

Он увлекся. За Римской империей уже, кажется, давным-давно последовала Британская, и еще по ходу дела много чего было упомянуто, но кайзер перестал вслушиваться еще в Иудее, хотя там был какой-то пример, непосредственно относящийся к обсуждаемому вопросу. Его величество пропускал рассуждения его превосходительства мимо ушей.

Так, значит, ты себя похоронил, — думал император. — Ты знаешь, что без защиты формы, поста и флота за спиной долго не протянешь. Но ты готов попытаться. Почему же не согласиться со мной? Да в чем же дело?..

— Объясните же, — сказал он раздраженно, прервав на полуслове какой-то очередной поучительный исторический пример. — Почему вы не хотите принять пост губернатора. В двух словах. Не почему мне не следует вас назначать, а почему этого не хотите вы.

— Я нужен вам до тех пор, пока я военный. Но до тех пор, пока я военный, я не буду заниматься политикой. Понимаете, это опасно... вижу, не понимаете. Это соблазн разрешать любые проблемы с позиции силы, а военные методы вызывают привыкание, у кого угодно, особенно у командующих высокого ранга. Я не гожусь в политики до тех пор, пока я военный, и даже потом буду годиться плохо. Это неправильный опыт и неправильные привычки, ваше величество... Но, ваше величество, я могу говорить об этом долго, а вы просили в двух словах. Так вот, в двух словах: это противоречит моим принципам.

Еще теперь можно было встать и прекратить этот пустой разговор. И вернуться на позиции. Туда, в коридор. Пусть говорят пушки, если слова не помогают. И раздавить их.

И практически наверняка убить этого человека своими руками.

Соблазн велик...

— Значит, нет, — сказал кайзер.

Адмирал кивнул.

— Я не понимаю вас, но надеюсь когда-нибудь понять, — вздохнул кайзер. — Оставим детали этого, как вы выразились, буфера специалистам по законодательству. Нужно будет сформировать объединенную комиссию, пусть этим займутся мои и ваши люди там.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказал адмирал. Похоже, он действительно был благодарен.

"Ты этого хотел, — подумал император. — Ладно. Но за твою жизнь теперь я не дам ломаного гроша. Мне будет жаль, когда это случится. И, может быть, я еще пожалею, что не сделал этого сам."

Они встали одновременно и одновременно шагнули в распахнувшуюся дверь.

-0-

Безвременье. После полудня

Обед прошел в молчании. Конрад благоговел перед ней и не смел заговорить первым, а она думала о своем и не проронила ни слова. Да и зачем?..

Она едва заметила его поклон, выходя из-за стола. Кивнула в ответ. Он не обидится, он знает — просто у нее нет настроения вести беседу. И о чем говорить, если сегодня ничем не отличается от вчера, кроме меню... На мгновение кольнуло чувство вины перед Конрадом. Он верно служит ей, но для него ли этот замкнутый маленький мир под стеклянным колпаком... Наверное, ему лучше было бы там, снаружи, в бесконечности вселенной ее брата — но он решительно уклоняется от попыток услать его туда. Иногда ей кажется, что мальчик в нее влюблен.

А пожалуй что и не кажется...

Да, нужно будет непременно отправить его вовне — но не сейчас.

Успеется.

-15-

Бывший 13-й космофлот Альянса свободных планет, бывший Нерегулярный флот Яна, бывший космофлот Эль-Фасильской независимой республики, а вернее — то, что от него осталось, — возвращался на Хайнессен, с которого ушел год назад куда глаза глядят.

Доктор Ромски и его правительство вернулись на Эль-Фасиль, утративший недолгую независимость. Впрочем, бывшая республика по-прежнему мало кого интересовала, а посаженная Империей местная администрация предоставила здешней жизни идти своим чередом — в общем и целом. Сейчас на столичной планете системы деловито суетились имперские военные: шла передача Изерлона первоначальным владельцам. Вскоре она завершится, и на Эль-Фасиле снова настанет полусонное затишье. Что гораздо лучше большой политики — по крайней мере для мирного населения. А если через Изерлонский коридор потянутся торговые караваны, у Эль-Фасиля появятся приятные перспективы. Не все же одному Феззану кормиться с удобного географического положения, теперь и от второго коридора может пойти какая-никакая прибыль.

Система Баалат радостно бурлила. Конечно, статус у нее уже не тот. Не центральный регион большого государства, а всего лишь автономия в составе Империи — но если отбросить великодержавные амбиции, которые, естественно, никуда не делись, но пока притихли, положение у Хайнессена выигрышное. До бога — будь он хоть великий Один, хоть кто, — высоко, до кайзера далеко, а привычное демократическое устройство вновь восстанавливается, и выборы скоро.

Вот он, флот-адмирал Ян Вэньли, выбивший из железных лап Империи немножко суверенитета для родины. Сходит по трапу на бетон Хайнессенского космодрома. Вон они, его люди. Те, кто уцелели.

Журналисты топчутся в нетерпении в стеклянном здании космопорта, камеры и микрофоны наперевес. Толкаются локтями, каждый жаждет оказаться у самых дверей и сунуться к жертвам первым.

Через стеклянные двери видно, как адмирал Ян внезапно замедляет шаг. Говорит что-то немолодому военному с длинным постным лицом. Тот кивает. Изерлонское руководство движется дальше, заслоняя собой остановившегося национального героя.

Двери разъезжаются. Они входят.

Журналисты кидаются вперед.

— Здравствуйте, — скрипуче говорит длинный немолодой военный в чине вице-адмирала. — Вы меня должны помнить, я адмирал Мюрай.

— А где Ян Вэньли? — выкрикивает девица с ярко-оранжевым микрофоном и такой же ярко-оранжевой челкой.

— Не могу знать, — равнодушно отвечает Мюрай. — Следующий вопрос, господа.

Национальный герой бессовестно сбежал, да не один, а вместе с несколькими друзьями и семьей.

Мысленно кусая локти, журналистская братия в поте лица пыталась выдоить хоть что-то из Мюрая. Ну вечерние новости без репортажа не остались, разумеется, но обидно.

Адмирал никуда не денется, доложить миру о переговорах ему всяко придется, но врасплох поймать не удалось.

Какая жалость. Таких, как он, хорошо ловить врасплох. Он же совершенно не умеет разговаривать с прессой.

А Мюрай, оказывается, умеет. Управился за каких-то полчаса. Да вот толку от него...

Зато поймал свое шакалье счастье некто О.Б.Верт двадцати трех лет от роду, догадавшийся засесть возле дома Яна — еще того, из которого адмирала увели год назад под конвоем и куда он с тех пор не возвращался. Ну вот теперь вернулся. В сопровождении Юлиана Минца и здоровенного чернокожего солдата. Без миссис Ян и с опозданием на добрых четыре часа против ожидаемого.

Нет, если бы О.Б.Верт вовсе никого не дождался, он бы не удивился. Мало ли, может быть, он вычислил неправильно и этот дом скоро попросту перейдет в другие руки, раз уж не перешел до сих пор. Но герой репортажа прибыл, отпустил автоматическое такси и вошел внутрь, заперев за собой дверь. И он опоздал. И он был без жены.

Что-то случилось, и хорошо бы выяснить подробности до часа Х, то есть до последнего срока сдачи материала в номер. Но О.Б.Верт катастрофически не успевал. Поэтому изложил только то, что видел, и присовокупил фотографии подъехавшей машины, идущих к крыльцу людей и дома с освещенными окнами. Даже домыслов не досыпал, фантазии-то хватало — да не хватило времени.

Поэтому к жильцам маленького белого дома с садиком и верандой никто не попытался приставать с самого утра, а к обеду хозяев уже было не застать. К миссис же Фредерике, которая провела одну из самых страшных ночей своей жизни в медицинском центре, никого сверх списка имеющих право ни за что бы не допустили. И никто не толпился на ступенях корпуса, когда она осторожно спускалась по ним, опираясь на руку супруга, бледного от тревоги. И ни одна собака в галактике не сложила два и два и не сделала выводов. За что безусловно следует быть благодарными судьбе, богам или кому там еще.

Но этого ребенка они потеряли.

— Что ж вы потащили свою миссис через парсеки на корабле, в ее-то положении, — сердито сказал вчера вечером замотанный дежурный врач через плечо, не глядя. Потом все-таки глянул. Узнал. Запнулся. Добавил неловко: — Извините.

Тот, кого он начал было распекать на ходу, криво и растерянно улыбнулся, пробормотал:

— Ох. Так получилось. Я не хотел.

Стоял в холле, ссутулив плечи, глядя за окно. О чем думал — бог весть. Потом спросил, можно ли к ней. Завтра, — ответили ему. Завтра, может быть, и выпишем.

И выписали.

-0-

Безвременье. После полудня

Солнце светило ярко и даже припекало, поэтому она надела широкополую шляпу, выходя в сад. Надо бы заняться цветами на альпийской горке... но она подождет, пока немного удлинятся тени.

А пока она просто прогуляется, окинет взглядом клумбы и бордюры, может быть — решит что-то изменить. Выдернет сорняк, если заметит особенно нахальный, оборвет увядший лист, если он попадется на глаза — но специально выискивать ничего не будет.

Она любит возиться с растениями. Ей никогда это не надоедает.

Даже во дворце, которого не было, ей никогда не надоедали ее цветы.

-16-

Окно было приоткрыто на ширину ладони, ради свежего воздуха, а занавеска задернута, чтобы не дуло, и шевелилась. По потолку и стене комнаты — той, что у двери, — бесшумно катились волны тени и света. Тень — от узорчатой ткани здесь, в комнате, и ветвей с листьями там, на дворе, а свет — от притушенного занавеской уличного фонаря наискосок от окна. В щель тянуло то сильнее, то слабее, и тени то ускорялись почти до метания, а то замедлялись и эдак помавали призрачными крыльями и хвостами.

Глупо было вот так лежать и не спать, глядя на бесконечно переменчивую картину в серо-серых тонах — от светло-серого до темно-серого через всю гамму промежуточных оттенков, пляшущих в изножье кровати. Но он чувствовал: его женщина, любимая до боли за ребрами и кома в горле, тоже не спит. По дыханию слышно. Лежит, отвернувшись к стене, и притворяется, будто все в порядке.

Сердце зашлось от нежности и раскаяния.

Не выдержал, подвинулся вплотную, обхватил поперек живота, притянул к себе.

— Эй, — тихо сказал ей в самое ухо. — Давай не спать вместе.

Вздохнула, повернулась к нему, уткнулась носом в плечо. В том месте, куда она дышала, стало горячо и немного щекотно.

— Ты прости меня, ладно? ну, когда-нибудь... — пробормотал он, гладя ее волосы. — Я дурак...

— Дурак, — согласилась она, и высвободила одну руку, и погладила ему щеку. — В чем же ты-то виноват... никто не виноват, — и вдруг всхлипнула.

— Я даже не подумал... мне и в голову не пришло...

— И что бы ты сделал? — и носом шмыгнула, а голос сердитый. — Попросил бы весь мир подождать?

Он знал — она не на него сердится, а на себя. Потому что плачет, хочет не плакать, а плачет. Но это ничего. Пусть слезы. Так легче.

— Не знаю, — честно ответил он. — Но лучше бы весь мир подождал, чем... так.

Прерывистый вздох. И — улыбка сквозь всхлип:

— Тогда уж лучше протянул бы сюда мост от крепости. Чего там. Или построил бы телепорт. Шагнул — и дома. Как воевать — пожалуйста, колдун и чудотворец, а как доставить жену домой, так "я же не волшебник"...

Притиснул, и лицом в волосы.

— Эй, слышишь?

— Что, милый?

— Я тебя очень люблю.

— Ага, — и голосок уже не вздрагивает так. — И я. Ты знаешь.

И зевает.

Ну наконец-то. Спи уже.

Тени по стене продолжают безмолвный завораживающий танец, и глаза, следящие за ним неотрывно, уже закрываются сами собой. Теперь, когда она дышит в плечо легко и размеренно — потому что спит.

Пока мы с тобой вместе, все будет хорошо. Даже если будет плохо.

И война кончилась. Неужели совсем...

Война кончилась, а мы живы.

Спи, милая.

-0-

Безвременье. После полудня

В том домике на территории дворца — совсем маленьком по меркам Сансуси, но ей он казался огромным — делать было нечего. Она привыкла с самого утра и до вечера крутиться по хозяйству, едва успевая присесть — а тут все делали другие. Промаялась день, два... не выдержала и нашла себе занятие. Ей не позволяли ни готовить, ни стирать, ни убирать, но, к счастью, оставался уход за цветами. Это дело не роняло чести и достоинства государевой наложницы, поскольку и сам государь не считал его зазорным. Так что она потребовала инструменты, перчатки и шляпу от солнца — и незамедлительно их получила.

Кайзер явился с визитом к своей новой женщине и увидел ее склоненной над клумбой — она выпалывала сорняки и рыхлила почву.

Его величество остановился и некоторое время наблюдал за ней. Потом произнес как бы про себя:

— Хм. Интересно, любит ли она розы.

Она бросила трехпалые грабельки на землю. Выпрямилась, чтобы склониться снова — уже в поклоне.

— Ваше величество...

— Это вы пересадили харнамскую лилию ближе к тигровой? Удачно... я бы еще добавил сюда белую крисскую, как вам кажется?

— Нет, — возразила она, удивляясь собственной смелости, — белая тут будет лишней, ваше величество. Может быть, добавить ирисов. Самых простых, касатиков.